Бенуа Поль. Колодезь Иакова

   Было немногим больше часа, когда слуга де Биевра доложил, что стол накрыт.
   – Идем, дитя мое, – обратился старик к своей гостье.
   – А Поль Эльзеар?
   – Поль Эльзеар не придет.
   – Его задержали в другом месте?
   – Прошу вас, дорогая, садитесь. Нет! Если Поль Эльзеар не пришел, то потому, что я не просил его прийти.
   – А! – воскликнула Агарь, насторожившись.
   – Я не пригласил Поля Эльзеара, так как должен серьезно поговорить с вами лично, моя маленькая Жессика. Вы знаете, что я вас очень люблю.
   – Да, знаю.
   – А вы в свою очередь признайтесь, что любите Поля Эльзеара.
   Она усмехнулась:
   – Я понимаю, почему вы не пригласили его. Вы решили говорить со мной от его имени. Ваш завтрак устроен с определенным умыслом.
   Де Биевр не смутился.
   – То, что вы говорите, не совсем точно по двум причинам: во-первых, Поль Эльзеар не знает о моем посредничестве. Вторая причина более щепетильная. Я являюсь представителем интересов Поля Эльзеара, но в то же время и другого лица.
   – Кто это другое лицо?
   – Мой уважаемый друг Гильорэ, настоящий владелец достояния де Биевров и представитель большего числа советов администрации, чем число ран, полученных моими предками на поле брани, где создавалась Франция.
   – Я ничего не понимаю во всей этой истории, – сказала она. – Объяснитесь, пожалуйста.
   Он посмотрел на нее с любовью и сожалением.
   – Моя маленькая Жессика, обещайте мне, что не истолкуете превратно мои слова.
   – К чему? Вы же знаете, что я верю вам.
   – Отлично. Я расскажу вам кое-что, что вам, без сомнения, неизвестно. О вас начинают говорить. Сегодня о вас спорили в салоне одного портного.
   – Почему интересуются мной, мной, кому безразличны другие? В чем дело?
   – Итак, в кругу женщин, неважно, кто они, болтала о вас эта маленькая сплетница Нина Лазули. Она рассказала, что ваша связь с дю Ганжем основана, если можно так выразиться, на известной цели. В доказательство она приводила те огромные затраты, в которые вы ввели его в последнее время. Когда она достаточно развила эту тему, приехала Королева Апреля. Королева Апреля – ваш друг, и Нина Лазули переменила разговор.
   – Я поблагодарю Королеву Апреля, – сказала Агарь.
   – Ни в коем случае. Я должен быть уверенным, что наш разговор останется между нами. Только эта уверенность, дитя мое, дает мне смелость сказать вам, что, хотя Королева Апреля – ваш друг, но права Нина Лазули.
   – Довольно говорить загадками. К делу!
   – Согласен. Я не стану расспрашивать о вашей интимной жизни с дю Ганжем, так как, зная вас обоих, я могу с уверенностью сделать некоторые заключения. Я буду говорить лишь о самом важном. Ходят слухи, что дю Ганж сумеет вести такой образ жизни, как сейчас, еще месяца два. Ему придется обратиться за помощью к отцу. Папаша Мейер не преминет воспользоваться случаем, чтобы сунуть нос в дела своего сына. А отсюда недалеко до классической сцены между вами и этим почтенным негоциантом. Посему, дитя мое, постарайтесь предупредить этого решительного господина.
   – Это Поль Эльзеар поручил вам дать мне эти наставления?
   – Измените тон, дитя мое. Эльзеар любит вас. Он ничего не говорил мне об этой истории, так как ничего не знает. Он ничего не сказал бы, даже если бы и знал. Он любит вас. Но вы? Любите ли вы его?
   – Прежде чем я вам отвечу, скажите, какая связь между Полем Эльзеаром и вашим другом месье Гильорэ?
   – Тем хуже. Я надеялся, что вы поймете меня и избавите от неприятных разъяснений. Вот как я представляю себе ваше положение: общественный приговор дю Ганжу произнесен. Вы очутитесь на распутье и должны будете выбирать. Вы поняли?
   – Выбирать?
   – Да, выбирать! Поль Эльзеар вас любит, и, может быть, вы также любите его. Но он беден. Согласились ли бы вы на скромную жизнь рядом с ним? Он был бы счастлив. Но вы?
   Она молчала, опустив голову.
   – Согласились бы вы? – повторил он.
   С бесконечной нежностью де Биевр посмотрел на нее, стремясь разгадать, какие мысли кроются за этим прекрасным мраморным лбом.
   – Ваше молчание есть ответ. Я так и думал, что вы не сможете согласиться.
   – Вы думали, – печально вздохнув, промолвила она, – почему? О, если бы вы знали, если бы вы знали!…
   Он взял ее руку и поцеловал.
   – Мое бедное дитя, зачем мне осуждать вас? Мы с вами находимся приблизительно в одном и том же затруднительном положении. Два создания, которым всегда нужна роскошь, роскошь и роскошь! Теперь мне не нужно вам объяснять, зачем я говорил вам о мсье Гильорэ.
   Она задумчиво молчала.
   Продолжая держать руку танцовщицы в своей, он сжал эту руку со страшной силой. Его голос дрожал. Желание, столь отвратительное на лицах других, придавало лицу де Биевра выражение скорбного величия.
   – Эльзеар, – сказал он, – может претендовать на вашу любовь. Он молод. Гильорэ богат. У меня, Жессика, было и то, и другое. Ах, если бы я имел это теперь, я не стал бы говорить с вами от имени других. Чувствуете ли вы это, мое дорогое дитя?…
   Она посмотрела на него с печальным удивлением. Усмехнувшись, он провел рукой по лбу:
   – Боже мой! Мне кажется, что я глупею. Нужно извинить меня, не правда ли? Скажите мне, по крайней мере, что я не слишком смешон. Видите, это немножко ваша вина. Кто-то сказал, я не помню кто, что тяжелое ремесло быть красивой женщиной.
   – Да, – прошептала она. – Никогда нельзя иметь настоящего друга.
   – Жессика, не карайте меня. Клянусь вам, с этим кончено. На чем мы остановились? Да, на этом бедном мсье Гильорэ. Он, дитя мое, в настоящее время обладает тридцатью миллионами, и нет причин, почему бы через шесть месяцев ему не иметь шестьдесят. Ему принадлежит авеню Гот, гостиница величиной с собор. Он купил Биевр и виллы во всех приморских городах. Он понимает, что ему нужна подруга, слава которой пропорциональна обороту его дел. Он обратился ко мне за советом по этому поводу. Вам стоит сказать только одно слово, моя маленькая Жессика, и не будет во всем Париже женщины, живущей более роскошно, чем вы.
   – Как поступили бы вы на моем месте? – спросила Агарь.
   – Я бы сказал «да».
   – Да?! А я пока что могу дать вам только один ответ: дю Ганж может иметь основания быть недовольным мной, но я никогда. Он протянул мне руку, и я не должна забывать этого. Я не последую вашему совету, пока он не даст мне понять, что я не нужна ему более. Вы не одобряете? Однако вы человек достаточно чуткий, чтобы понять, что и женщины, подобные мне, тоже обладают известным чувством чести.
   – Ничего, я постараюсь заставить мсье Гильорэ вооружиться терпением.
   – Однако вы очень заботливы по отношению к нему, – заметила она холодно.
   Он улыбнулся:
   – Это правда. Вы должны, без сомнения, понять, что мое желание создать вам такую блестящую карьеру не лишено личных соображений… Месье Гильорэ принадлежит достояние де Биевров. Мне очень больно видеть, что ему принадлежит то, что мне дорого и что я не смог или не сумел сохранить. Я рассчитываю на то, что вы сумеете заставить плясать его денежки, и он вынужден будет расстаться с имуществом моих предков. Мне кажется, что я не ошибся в своем доверии к вам. Не правда ли?
   Она опустила голову.
   – Вы, пожалуй, правы. Но все же постарайтесь поверить мне без объяснений, которых я не могу вам дать. Если бы я была свободна, слышите ли вы, свободна, я не раздумывая пошла бы к Полю Эльзеару.
   – Я верю вам, клянусь вам, мой странный друг! – сказал он с чувством.
   Агарь слишком хорошо понимала, что Нина Лазули была неплохо осведомлена, когда говорила, что связь Агари с дю Ганжем близилась к концу. Оставалось только надеяться, что разрыв произойдет без скандала. Она безуспешно старалась избежать тяжелой сцены, произошедшей спустя пятнадцать дней после разговора с де Биевром.
   Они обедали в этот вечер в одном из ресторанов Булонского леса, в обществе Королевы Апреля, Домбидо и еще некоторых лиц. За обедом дю Ганж не промолвил ни слова и вскоре уехал, едва извинившись. В полночь Королева и Домбидо проводили Агарь на Рю-Винез. Дю Ганжа еще не было. Переодевшись в домашнее платье, она ждала, задумавшись, сидя в кресле с открытой книгой на коленях.
   Было больше двух часов, когда дю Ганж вернулся. Он не обратился к ней ни с единым словом. Лицо его было багрово. Сняв смокинг, он швырнул его на кровать и принялся ходить по комнате, опустив голову и заложив руки за спину. Задев стул, он опрокинул его и чуть не упал.
   С ужасом Агарь заметила, что он пьян.
   – Вчера вечером на тебе не было твоего жемчужного колье, – вдруг сказал он.
   – Ты ошибаешься.
   – А сегодня вечером оно тоже было на тебе?
   – Нет.
   – Оно тебе больше не нравится?
   – С чего ты взял?
   – Я тебе сейчас объясню. Где оно, твое колье?
   – Что это за выдумки?
   – Я спрашиваю тебя, где колье? Я хочу его видеть.
   Она вынула из туалетного столика маленький ларчик.
   – Вот. Теперь объяснись.
   Он насмешливо искривил рот.
   – Этого только недоставало. И ты еще спрашиваешь?
   Он вынул ожерелье из ларчика и перебрал жемчужины.
   – Неплохо! Не правда ли? Это колье тебе по твоему вкусу? Да?
   – Да.
   – Так смотри.
   Он бросил ожерелье на пол, стал яростно топтать его, так что был слышен звук лопавшегося стекла.
   Агарь не шевельнулась. Она только страшно побледнела. На ее губах мелькнула презрительная улыбка.
   Вдруг ярость дю Ганжа прорвалась.
   – О, мошенница! О, каналья! И ты думала, что я этого не знал? Ты продала также сапфировое колье и заменила фальшивым. И изумруды! И солитер! Ах, подлая тварь!
   Она пыталась остановить его, но он ничего не видел. Он продолжал неистовствовать.
   – Что! Ты думала, что я идиот. Прекрасное создание, ты забыла, что я литератор. Я прекрасно понимаю, в чем дело. Не беспокойся. Этот мерзавец-ювелир, с которым ты обделывала свои дела, мне известен. Он уж в рай не попадет.
   – Он не имеет никакого отношения к этому делу, – сказала она сухо. – Принадлежали эти драгоценности мне или нет? И если я их продала, то это мое дело.
   – И ты заменила их фальшивыми, негодная.
   Плотина прорвалась, и хлынул целый поток оскорбительных ругательств.
   – Круглые сто тысяч за жемчуг! Сто тысяч за алмазы! Сто тысяч за сапфир и изумруды! Триста тысяч франков! Ах ты…
   – Довольно! – промолвила она.
   – Что! Ты еще разговариваешь? Ты думала, что я дурак, а?! Уже давно, моя крошка, я выследил тебя. Теперь конец! Говори!
   Он схватил ее за руку. Она толкнула его.
   – Она еще считает себя правой! Погоди, я доберусь до тебя! Более пятисот тысяч франков ты выманила у меня, воровка. Где они? Что ты с ними сделала?
   – Молчи! – прошептала она с силой.
   Голосом, прерывающимся от икоты, он продолжал:
   – Говори! Ты не хочешь?! Тогда я буду говорить. Да, я знаю, кто ты такая, красавица. Я навел справки. Потаскухи, проститутки из Салоник и Перы – ты и эта другая дрянь, Королева Апреля. Вот кто приходит во Францию и забирает наши деньги. Полицию, полицию! Что ты сделала с пятьюстами тысяч франков? Ты послала их в эту клоаку, откуда ты пришла?!
   – Молчи! – повторила она тоном, заставившим его на мгновение изумленно остановиться.
   – Молчать! Она неподражаема! Говори тогда! Скажи мне, мерзавка, кто этот кот, приславший тебя сюда, чтобы выкидывать такие трюки? Скажи мне имя этого прекрасного парикмахера, этого…
   Слово застряло в его горле.
   Теперь Агарь подошла к нему и схватила его руки.
   – Что?! Повтори!
   – Да, – проревел он, окончательно выходя из себя. – Имя твоего сутенера.
   Она отскочила в угол комнаты. Она открыла небольшой потайной ящик и вынула конверт с какими-то бумагами.
   – Смотри, ты этого хотел.
   – Что? – пролепетал он, наполовину протрезвев. – Что это такое? Ты с ума сошла! Что это?
   Он увидел квитанции кассы Палестинского фонда о получении нескольких сумм в сто тысяч франков.
   – Что это? Жессика, объясни мне, я ничего не понимаю.
   Но она с глухой ненавистью повторила:
   – Его имя? Имя моего сутенера, говоришь ты? Твой Бог, несчастный, твой Бог!
 
   – Итак, мое дорогое дитя, сегодняшнее утро мы неплохо провели, – сказал де Биевр. – Вы довольны моим садовником?
   – Очень, – ответила Агарь. – Он здесь меньше недели, а площадки и аллеи уже совсем изменились.
   – Я вас предупреждал. Вы должны помнить, что Проспер здесь родился и очень свыкся со своей работой.
   – Почему же он так не хотел возвращаться?
   – Вы заставляете меня признаться, что многое зависело от меня. Гильорэ, вероятно, не сделал того, что нужно, чтобы его удержать, когда он покупал Биевр. Ошибка людей, недавно разбогатевших, в том, что за деньги они рассчитывают получить все. Наконец Проспер здесь. Это самое главное.
   – А он доволен?
   – Моя дорогая крошка, кто не будет доволен служить вам? – сказал старик.
   – Пойдем к большому бассейну. Я хочу вам кое-что показать, – позвала она де Биевра.
   Они медленно сошли вниз по мраморной лестнице, отполированной временем. Легкий ветер колыхал осеннюю листву, и воздух был пропитан запахом умирающих растений, предвещающим близкую зиму. Молча дошли они до зеркальной глади. Мертвая вода отливала золотом, отражая белый мрамор. Справа и слева возвышались две бронзовые статуи – молодого бога и богини. Натянув тетиву лука, они целились в центр бассейна.
   – Посмотрите, – показала Агарь на статую стрелка.
   – Критский Аполлон! Как вам удалось добыть эту статую? – воскликнул де Биевр.
   – Мне посчастливилось. Два месяца назад, в сентябре, в маленьком замке на берегу Луары, около Ланже, я сделала это открытие. Помните, вы показывали мне изображение вашего парка с такой же статуей, как и моя находка? Я просила поэтому Гильорэ купить ее и привезти сюда.
   Подойдя к статуе, де Биевр изучал ее.
   – Наш был сломан в 1830 году, – проговорил он. – Несмотря на все старания, моему деду и отцу не удалось найти брата бедной, одинокой Дианы. Благодарю вас. За один месяц вы сделали то, чего не могли достичь мои предки в течение целого века. Вы, значит, начинаете ценить прелесть этих бедных старых вещей, дитя мое?
   Знаком пригласила она его сесть на скамейку у бассейна рядом с собой. Ветерок утих, и в бледной воде отражались зеленая бронза статуй и уголок палевого неба с пролетавшей по нему ласточкой.
 
   В конце июля Агарь решилась принять благосклонность Гильорэ, потерявшего голову от любви, восхищения и признательности.
   Она и дю Ганж расстались без ссор. Злословие не могло найти себе тут пищи. Папаша Мейер отправил сына путешествовать. Дю Ганж уехал в Швейцарию. Осенью он привез пьесу в три акта, которая пользовалась большим успехом на открытых сценах бульвара. Театр драмы не был во вкусе бывшего любовника Жессики. Он принужден был писать ревю, и пресса была в восторге от последнего его скетча, за репетициями которого он следил в «Фоли-Бержер». Утверждали, что эта вещица сможет соперничать с пьесой Риго, которую последний собирался поставить в Парижском казино к пятнадцатому ноября для Жессики.
   Успех не вызывал у Агари ни удивления, ни, казалось, даже радости. Маленький павильон на Рю-Винез соседствовал с отелем, выходившим на площадь Де-ла-Мюэт застекленным фасадом, перед которым останавливались, громыхая, автомобили, большие и мощные, как военные машины.
   Жемчуг и драгоценные камни, украшающие Агарь, уже не могли казаться дю Ганжу фальшивыми. Деньги Гильорэ были тому порукой.
   Превосходный Гильорэ под влиянием де Биевра понял, что первый долг джентльмена, достойного этого имени, не требовать платы за подарки. Он допускал, что Жессика ничем больше ему не была обязана с того момента, как стала его любовницей. Благодаря этому он сделался самым обходительным и благородным любовником.
   Поведение танцовщицы тоже было безупречным. Самым злым языкам не к чему было придраться. Она была верна дю Ганжу, она продолжала быть верной и Гильорэ.
   В июле они покинули Париж и уехали в Довилль. После Довилля в Айэ, потом в Биариц.
   Когда они должны были вернуться в Париж, где Агарь должна была выступить в ревю Риго, она легко настояла на том, чтобы не возвращаться немедленно в отель «Де-ла-Мюэт».
   Октябрь был дождлив.
   Поля и леса во владениях де Биевра, богатые бекасами, рыжими зайцами и пестрыми фазанами, производили страшное впечатление на беспокойную, тревожную душу Агари. Гильорэ опасался, что здесь он не встретит желаемого комфорта. Парк был запущен, постройки нуждались в ремонте. Но Агарь возражала, что это именно ее и прельщает и что эти руины ей приятны. Гильорэ не был того же мнения, а де Биевр был счастлив увидеть свою родину, счастлив провести несколько дней в обществе Агари.
   Гильорэ, действительно, пришлось застрять в Париже, и он ездил в замок только каждые три-четыре дня.
   Наступала осень. Поверхность озера была покрыта пожелтевшими листьями, долго кружившимися в воздухе, прежде чем упасть. В это утро между статуями Критского Аполлона и Дианы-охотницы они падали чаще, чем накануне, золотым дождем.
   – Вам не холодно, дитя мое? – спросил де Биевр.
   – Нет, – ответила Агарь.
   – Я очень боюсь за вас. Осень в той стране, где вы выросли, так не похожа на нашу.
   – Правда, не похожа.
   – Жессика, Жессика, – сказал он жалобным тоном маленькой Гитель на пристани Каиффы. – Вы не слышите моих слов. Вы думаете о чем-то другом. Хотите, чтобы я сказал вам, где витают ваши мысли?
   – Да.
   – Вы думаете о Поле Эльзеаре.
   – Может быть. Но он, как видно, обо мне не думает. Он не принял ни одного моего приглашения. Он уделяет мне слишком мало внимания.
   – Почему вы так думаете? Но я не стану защищать его. Один вопрос, Жессика: вы любите его?
   – Это не имеет значения.
   – Вы уклоняетесь от ответа. Я буду вынужден заставить вас ответить мне. Я был молод, Жессика, и теперь могу, не хвастаясь, сказать, что и мною увлекались. Вы сами должны понять это, Жессика. И даже в то время вы предпочли бы мне Поля Эльзеара. Не правда ли? Я это вполне понимаю.
   – Пожалуй, что и так, – прошептала она.
   – Почему?
   Она опустила голову:
   – Я не знаю. Я сама не отдаю себе отчета в своих чувствах.
   – Он, такой далекий, ближе вам, чем я, к которому вы так привыкли?
   – Это должно быть так. Иначе я не могу понять смысла моей жизни. В конце концов, что представляет собой Поль Эльзеар? Есть чувства более сильные, чем моя любовь к Полю Эльзеару, которые в любой момент могут заставить меня уйти, даже не оглянувшись.
   – Чувства? Какие? – воскликнул де Биевр.
   Он напряженно вслушивался в каждое ее слово. Он знал, что, если ему сейчас не удастся открыть тайну этой женщины, он никогда не узнает ее.
   – Тише! Сюда идут, – сказала Агарь.
   В глубине аллеи показался слуга.
   – Месье Риго просит мадам извинить его. Его задержали в Париже, и он не может приехать раньше двух часов. Я хотел доложить мадам, что завтрак подан.
   Агарь поднялась.
   – Идемте.
 
   Медленно пошли они к замку. Вокруг царило тревожное молчание осени, нарушаемое шуршанием стелющихся под их ногами мертвых листьев.
   У крыльца они встретили садовника.
   – Ну, старина Проспер, – обратился к нему де Биевр. – Вы позаботились о цветах для главного цветника? Я помню, что советовал вам взять монгольские скабиезы.
   – Я был в Париже, ваше сиятельство, но монгольские скабиезы в этом году в четыре раза дороже, чем пять лет назад, когда вы их оценивали в…
   – Теперь другое дело, – смеясь, прервал его де Биевр. – Постарайтесь достать их во что бы то ни стало.
   Столовая находилась в нижнем этаже дома и занимала его почти целиком. Она была бы темной без открытых настежь больших стеклянных дверей, в которые доносился щебет пролетающих над парком птиц. Стены ее были обиты старинными гобеленами, на которых была передана история Эсфири. Один из гобеленов изображал триумф еврейской героини, выраженный в классической трагедии следующим двустишием:
   «Эсфирь победила Персии женщин.
   Природа и небо исполнились зависти к ней».
   Де Биевр не спускал глаз с молодой женщины. Взгляд танцовщицы был устремлен на старинное ожерелье, охватывающее лоб владычицы Ассирии.
   – И вы, Жессика, – сказал он сурово, – и вы достигли славы.
   Она вздохнула, но молчала.
   – Вы счастливы, Жессика? Другой женщине, я, без сомнения, не предложил бы этого вопроса.
   – Не славой своей гордилась Эсфирь, – ответила она уклончиво.
   – А чем же?
   Танцовщица молчала.
   – Я понимаю вас лучше, чем вы думаете! Одна маленькая подробность мне многое объясняет. В свой первый визит сюда Жан Риго заметил, как мне известно, этот гобелен. Он решил написать сцену для своего ревю, сцену, в которой Эсфирь – Жессика танцует перед ассирийцами. Идея была удачной. Париж, любящий этот жанр, бешено аплодировал бы вам. Однако вы наотрез отказались. Это правда?
   – Я не стану спорить! Это так. Вы считаете возможным упрекать меня? – спросила Агарь.
   – Я вас не осуждаю. Я только стараюсь решить чрезвычайно сложную проблему. Как вы прекрасны сегодня, Жессика! Красный шелк вашего лионского платья оттеняет вашу кожу еще нежнее, еще мягче, чем всегда. Эти тисненые золотые драконы только что отражались в воде бассейна. Теперь они темны, как бронза. Кажется, они унесут, похитят вас… Да, на чем я остановился? А! Я хотел уговорить вас танцевать Эсфирь. Дю Ганжу никогда не пришла бы на ум такая святотатственная идея, не правда ли?
   – Кто знает, – прошептала она, – тут многое забывается и топчется ногами.
   – Но перед многим преклоняются и благоговеют, Жессика. Мне очень больно, что какой-то дю Ганж вам более близок, чем я, который чувствует к вам глубокое уважение и любовь. Неужели эту пропасть ничто не уничтожит?
   Она молчала.
   – Вас не утомляет мой разговор?
   Она устало покачала головой:
   – Нет.
   – Прошла только неделя со дня вашего великого поста. Вы постились, Жессика?
   – Да, – сухо ответила она. – И что же? Что это доказывает?
   Он ничего не сказал.
   На стене между гобеленами оставались пустые пространства. Еще шесть месяцев назад тут висели портреты графинь из рода де Биевров, которые теперь были перемещены на Рю-Вернейль… В продолжение веков эти надменные католички сидели в комнате, где находилась теперь Агарь. Мысли де Биевра занимали те таинственные силы, которые, вытеснив представительниц гордого рода, привели сюда незнакомку с Востока. В этой комнате, где игуменья и прелаты спорили о иогизме и квиетизме, еврейская танцовщица исполняла обряды своего народа. Божественная и страшная нация, уверенно разрушающая и ничего не уступающая, ничего не дарующая побежденному врагу.
   Шум автомобиля, подъехавшего к подъезду, вывел их из задумчивости.
   – Просите, – сказала Агарь слуге, доложившему о приезде Риго.
   – Ну, – начал литератор, сразу уловив настроение, царящее в столовой. – Я вижу, что тут совсем не думают о том, что все друзья в Париже чертовски устали. Моя маленькая Жессика, когда ты наконец намерена вернуться в Париж?
   – Ты завтракал? – спросила она, оставаясь неподвижной.
   – Завтракал ли я? Недурно. Конечно, я позавтракал наспех. Ты забыла, что через две недели генеральная репетиция?
   – Я готова.
   – Ты готова! Она неподражаема! Была на двух репетициях, еще даже без костюмов. Готовы ли они, по крайней мере, твои костюмы?
   – Я должна их примерить завтра утром.
   – Хорошо, а я тебе сообщу, так как я должен обо всем позаботиться, что я их видел. Они роскошны и при дневном свете! Каковы же они будут при свете электрических прожекторов? Великолепие! Я хочу, чтобы вы их видели, дорогой друг. Вы проводите Жессику завтра утром, не правда ли?
   – Охотно, – сказал де Биевр.
   – Наконец она будет в Париже. Вы должны помешать ей возвратиться сюда. В деревне очень хорошо, но, помилуйте, что это за репетиции, которые продолжаются уже три недели, а главная героиня изволила появиться только два раза?
   – Я уверен, что все пройдет отлично, – сказал старик.
   – Да, те, кто ничего не делает, всегда так говорят. А потом, если что-нибудь не так, они первые критикуют… Я умоляю тебя, Жессика, приезжай! Твое присутствие приносит мне удачу, кроме того, я должен посоветоваться с тобой относительно бесчисленного множества вещей: музыки, декораций, костюмов, афиши… О, афиши! Через неделю они заполнят весь Париж. Приезжай, приезжай! Все равно ты должна приехать из-за ужина у Королевы Апреля. Я надеюсь, вы оба извещены об этом?
   – О чем? – спросил де Биевр.
   – Простите меня, – сказала Агарь. – Жан Риго напомнил мне, я забыла вам передать. Но я надеюсь, что это поправимо. Королева Апреля в следующий четверг празднует новоселье в вилле Бринуа, которую Домбидо собирается ей предложить…
   – Нечто гораздо худшее, чем Биевр, – счел нужным заметить Риго.
   – Благодарю вас, – сказал старик, насмешливо поклонившись.
   – Она мне поручила пригласить вас, – продолжала Агарь. – Я забыла. Вы должны принять приглашение. В противном случае меня сочтут виновной.
   – Я принимаю, принимаю, – сказал де Биевр. – Сколько нас будет?
   – Дюжина. Все те же. Королева Апреля и Домбидо, Гильорэ, Риго, вы, я, Поль Рош, Симон Арно, Люси Глэдис, Этьен де Рискль.
   – Ты забыла Поля Эльзеара, – напомнил Риго.
   – Я не знала, согласится ли он быть.