Рита, которая еще позавчера звонила мне домой и предлагала пойти на каток в парк Горького, а потом в "Ударник", которая вчера на ботанике прислала записку с поцелуем, которая сегодня перед поединком шепнула мне: "Проучи его как следует, Виктор!" - Рита ушла с "Фиксом", обнявшись среди бела дня на виду чуть ли не всей школы. Это было первым откровенным проявлением женского коварства в моей жизни. Словно мне посулили шоколад, а сунули в нос огромадную дулю.
В институте была девушка. Звали ее Лёлька. Познакомились мы с ней, когда наши курсы ездили на картошку. Урожай был отменный, и мы работали как черти. Вечерами в хорошую погоду устраивали танцы, пели под гитару. Сбивались парочки, прочные и непрочные. Лёлька была со всеми одинаково ровна, не выделяла ни одного парня. Член факультетского бюро комсомола, она была заводилой и в труде, и в веселье. Лоб перехвачен темной узкой лентой. Вздернутый нос обгорел. Щеки покрыты нежнейшим, едва заметным пушком. И большие серые глаза, в которых так и прыгают бесенята. ребята по ней с ума сходили. И я влопался. Да как!
Дежурному утром на работу ребят никак не добудиться. Лёлька подаст команду вполголоса - и всех как ветер с коек сдунет. Нужно мешки таскать Лёлька первая. нужно в дождь курс на поле вести - лучше вожака, чем Лёлька, не сыскать. Помню, она выступала на бюро, уже когда вернулись в Москву. обсуждали дезертира, который сбежал из колхоза. Лёлька говорила тихо, не ругала парня в лоб, имя-то его упомянула только раз. Павка, молодогвардейцы... Главный смысл был вот в чем: такие, как наш дезертир, дело погубить не смогут - их жалкие единицы на тысячи настоящих ребят; но самим своим существованием великую идею оскорбляют. Парень крепился, а после бюро расплакался, прощения у Лёльки стал просить. "Перед всем курсом прощения будешь просить", - отрезала она.
Схлестнулись мы с ней однажды всерьез на диспуте о современной поэзии. Она утверждала, что заумными выкрутасами убивается смысл и красота слова. Я стоял на своем - всегда и во всем, в поэзии прежде всего, необходим поиск, поиск слова, поиск формы. Пусть заносит, пусть "выкрутасы" - и через них к высшей простоте. А без них - застой, мертвечина. Разругались вдрызг. Месяц не разговаривали. и вдруг Лёлька приглашает меня к себе. Она снимала комнату у одной старушки в старом кирпичном доме на Пятницкой. Был самый канун 20-летия Победы. Стол накрыт на двоих. Выпивки никакой. Лёлька не признавала спиртного, ни крепкого, ни слабого. Ни даже пива. Поели, попили чай. Сидим, болтаем об институтских делах. Вдруг Лёлька говорит: "Поцелуй меня, Вить!". Я обомлел. Не то что поцеловать - я боялся до руки ее дотронуться. "В честь праздника", неловко засмеялась она. Я осторожно чмокнул ее в щеку. Не говоря ни слова, она взяла меня обеими руками за голову и поцеловала в губы...
И была комсомольская свадьба. Мне казалось, на ней не только весь наш переводческий факультет, весь институт Мориса Тореза гулял! Какие мы были счастливые! Я ушел жить к Лёльке. Отец и мачеха недолго меня отговаривали. Маленькая комнатка на Пятницкой была нашим раем в шалаше. У нас никогда не было денег, жили от стипендии до стипендии, да я кое-что подрабатывал частными уроками английского. Зато радости, веселья всегда было хоть отбавляй. мы бегали в театры, на концерты (все больше по контрамаркам, через знакомых), занимались до одури. Через полтора месяца Лёлька объявила, что у нас будет ребенок. Мы устроили пирушку - котлеты, чай, пирог. Позвали хозяйку квартиры. Сердобольная старушка глядела на Лёльку, вздыхала: "Сама еще дитё, Лёленька"...
За месяц до родов уезжал я на практику в Англию. Сердце не лежало к этой поездке, хотя и была это первая моя зарубежная командировка. "Я так рада за тебя, Витюша, - улыбалась Лёлька. - Увидишь шекспировские места, домик Бэрнса. В языковую стихию окунешься. А приедешь, мы тебя с сыном встречать будем". Как раз я в Шотландии был, когда получил ту проклятую телеграмму: "Жена находится тяжелом состоянии. Срочно вылетайте Москву". Ее уже тогда в живых не было. Умерла при родах. И ребенок тоже. Я думал, что такого в наше время не бывает. Бывает, оказывается. А был сын... И появилось у меня на Ваганьковском кладбище сразу две могилы.
Лёлька была необыкновенным человеком, многогранным, настоящим. Вот ведь и не жила почти, она ушла, когда ей было неполных двадцать лет, а помнить ее будут сотни людей. Все, кто хоть раз сталкивался с ней - по учебе, по комсомольской работе. Я подходил к Лёльке с моей высшей меркой завещанием моей мамы. И она была на высоте, еще какой. для нее всегда и во всем Родина была превыше всего. И такой чистоты, как Лёлька, люди встречаются редко.
Разумеется, Аня знает и о Лёльке, и о сыне. Но об этом мы никогда не говорим!.."
Глава двадцать четвертая ПИРРОВА ПОБЕДА
- Какой нетонкий эксцентрик этот Джерри Парсел! - шепотом воскликнул молодой гость, оглянувшись предварительно по сторонам. - Нет, чтобы придумать нечто воистину экстравагантное, воистину американское - он выбрасывает ежегодно, я даже боюсь назвать какую, сумасшедшую сумму денег ради устройства этого бала "Голубой Козленок".
- Во-первых, - возразил пожилой гость, - стоимость этого ежегодного бала хорошо известна. Она определяется суммой пятьсот тысяч долларов. Иными словами, на каждого приглашенного - а их, вы знаете, ровно двести пятьдесят человек - расходуется две тысячи. Не так уж много. Особенно, если учесть, что благотворительные базары и аттракционы вернут хозяину все его затраты с лихвой.
так разговаривая, эти двое подошли к довольно высокой пирамиде, которая была расположена в самом центре большого парадного зала нью-йоркского особняка Джерри. У пирамиды была срезана вершина. Вместо нее, на высоте примерно пятнадцати футов, размещался вольер, в котором находился голубой козленок.
- Далее, - продолжал пожилой гость, надевая очки и внимательно разглядывая животное, - позволю себе не согласиться с другим вашим замечанием. Мне представляется, трудно придумать что-либо более американское, чем этот бал.
Он попробовал пальцем отколупнуть кусочек золотой краски, которой была окрашена пирамида. Впрочем, через минуту, поняв тщетность своих попыток, он продолжал:
- ритуал этого бала был определен более полувека назад покойным отцом покойной Маргарет.
- Да, но почему именно козел? - вновь шепотом возмутился молодой гость. - И почему именно голубой?
- Теперь уж точно и не помню, - смешался пожилой гость, - или кто-то из предков Маргарет где-то далеко на Диком Западе поймал именно такой расцветки козла, или он сам вымазался в голубую краску о забор их усадьбы...
- Ну и что же? - не унимался молодой гость. - Почему этому событию нужно посвящать ежегодный бал, да еще приглашать на него цвет нью-йоркского бизнеса?
Пожилой гость, неуверенно улыбаясь, пожал плечами. К собеседникам подбежала молодая женщина. На ней было бледно-сиреневое платье с глубоким декольте, на лице - полувуаль, оставлявшая открытыми лишь глаза и лоб.
- Господа! - приятным грудным голосом обратилась к ним женщина. Как? Вы еще без масок? - и она протянула к ним лоток, висевший у нее через плечо. На лотке были стопками разложены всевозможные маски - от самых простеньких до довольно замысловатых. Против каждой стопки был приколот маленький ценник: 100 долларов, 350 долларов, 500 долларов... Пожилой гость быстро взял самую дорогую маску, отсчитал несколько сотенных ассигнаций, с поцелуем вручил их женщине. Молодой гость, напротив, выбирал долго, примерял то одну, то другую маску, ворчал, что никакая ему не подходит и, как бы между прочим, спросил: "А что, без маски никак нельзя?". "Положительно нельзя", - улыбнулась женщина. Молодой гость вновь стал недовольно перебирать маски. "Вот эта вам больше всего к лицу!" проговорила, теряя терпение, женщина и протянула ему одну за триста долларов. "Вы так думаете?" - пробурчал раздраженно молодой гость, но маску взял и деньги выложил. Чтобы хоть как-то выказать свое неудовольствие, он не вложил их в руку женщины, а с досадливой небрежностью бросил на лоток. Женщина собиралась уже было направиться к другим гостям, но пожилой легонько удержал ее за руку: "Скажите, дорогая, у нас тут спор вышел из-за того, почему именно "Голубой Козленок"? - Он смущенно улыбнулся, словно говоря: "Склероза пока еще нет, а вот ведь, поди ж ты, запамятовал".
- О, господа, - оживилась женщина, - эта история прямо в духе наших первых пионеров! Один из предков Маргарет Парсел, выйдя из фургона, увидел в двадцати шагах от себя козленка. Козленок рыл землю ногой и не обратил на человека никакого внимания. Тогда наш бравый пионер схватил винтовку и выстрелил. И что бы вы думали? Он был самым метким стрелком в экспедиции, а тут промахнулся. Подумать только, с двадцати шагов! Козленок исчез. Когда наутро пионер проснулся и вышел из фургона, он вновь увидел козленка на том же месте. При свете солнца пионер хорошо разглядел, что мех у козленка был светло-голубого цвета. И вновь он рыл копытцем землю. "Не знамение ли это свыше?" - подумал пионер. и стал копать землю там, где ему (как он считал) указал голубой козленок. И что бы вы думали, господа? В том месте оказалось столько золота, что оттуда и началось внезапное богатство предков Маргарет. Я не прощаюсь с вами, господа. Милости прошу к моему прилавку во время Базара Сувениров.
Пожилой с улыбкой провожал глазами женщину. Молодой, крепко сжав губы, устремил хмурый взгляд в пол.
Гости меж тем прибывали. Внутренняя стоянка была рассчитана машин на тридцать. Поэтому "кадиллаки", "роллс-ройсы", "мазератти", "мерседесы", бесшумно подкатив к центральному подъезду особняка и бережно высадив своих пассажиров, огибали фонтан и искали пристанища на близлежащих улицах. Стоявшие у въезда полицейские лениво обменивались краткими замечаниями, надменно разглядывали густую толпу зевак, собравшихся, как обычно, на тротуарах. Войдя в дом, вновь прибывшие попадали в довольно широкий и длинный вестибюль, из него - в малую гостиную и далее - по выбору - в одну из трех больших гостиных.
Хозяин и хозяйка встречали всех в малой гостиной. Они выстаивали там ровно четверть часа и затем отправлялись в длительный "вояж" по всем четырнадцати большим и малым залам и холлам первого этажа. За эти четверть часа они успевали поприветствовать лишь сто первых гостей. Поцелуи, рукопожатия, вопросы о здоровье, о том, как идут дела, о том, как здоровье близких родственников и лучших друзей, и ответы на все эти и подобные им вопросы занимали довольно много времени. Мелькали туалеты стоимостью в несколько десятков тысяч, ожерелья и колье, стоимостью в несколько сотен тысяч. Молодость и красота мешались со старческой дряхлостью и уродством, быстрота и энергия - с прозябанием и угасанием. Большинство гостей были представители хорошо известных в деловом мире фамилий. Однако было немало и нуворишей, разбогатевших после второй мировой войны, главным образом - на военных поставках или нефтяном буме. То там, то тут собирались небольшие группы. Собирались они по родственному или - что реже - по деловому признаку. некоторые группы были устойчивы, другие не успев еще как следует собраться - потихоньку рассыпались. Гости едва заметно двигались друг другу навстречу, смеялись, удивлялись, сочувственно кивали. Устав от разговоров, шли к многочисленным столикам и барам; устав от еды и питья, шли туда, где гремела музыка; устав от всей толчеи, выходили в сад. Пища и напитки были самыми изысканными, оркестры и комики - самыми знаменитыми. Однако все приглашенные были, разумеется, пресыщены всем самым лучшим, самым редким, самым из ряда вон выходящим. Поэтому главная прелесть для большинства заключалась в возможности - увы! - не такого уж частого общения. От года к году контингент гостей изменялся мало. Две-три смерти, два-три новичка. Остальные - лучше ли, хуже ли - знали друг друга.
Беатриса появилась с Раджаном, не предупредив отца. Бал "Голубого Козленка" был ее семейным праздником и она считала, что вправе пригласить на этот праздник любого, кого сочтет нужным. О неприятном разговоре с отцом за ленчем Раджану она не рассказала. Надеялась, что время на их стороне, что отец в конце концов смирится. Они приехали минут через сорок осле объявленного начала и вместе с другими запоздавшими гостями прошли в дом. Лишь в малой прихожей их поприветствовал Маркетти. Ни Джерри, ни Рейчел, конечно же, там уже не было. Они встретились час спустя на одной из больших веранд, выходивших в сад. Вконец запыхавшись после какого-то сумасшедшего модного танца, Беатриса попросила Раджана принести ей чего-нибудь попить. Она полулегла на небольшой темно-бордовый диванчик и смотрела через распахнутое окно в сад, погруженный в полутьму. Мелькали какие-то таинственные тени. Слышался чей-то мягкий шепот. Где-то, наверное в самой дальней беседке, едва слышный, раздавался сдержанный женский смех. Закрыв глаза, Беатриса чувствовала, как ее тело словно колышется на больших теплых волнах. Слышались удары, ритмичные удары прибоя. Она, все так же не открывая глаз, прижала ладони к вискам. Удары сделались заметно слабее. Беатриса усмехнулась: "Пьяненькая! Немного пьяненькая! Но позволителен вопрос: когда мне быть пьяненькой, если не сегодня? Мне так хорошо, так чудесно хорошо. Только вот мамы рядом нет...". Мама. Из одного из этих залов Беатриса и провожала ее в их фамильный склеп. Мама. Беатриса вспомнила, как она когда-то невольно подслушала разговор между мамой и отцом. Девочке едва исполнился шестой год, но разговор этот она запомнила на всю жизнь.
Маргарет: Тебе мало этих девок на стороне. Ты и в дом притащил одну из своих потаскушек под видом гувернантки.
Джерри: Ты всегда преувеличиваешь, Мардж. Луиза - невинное дитя.
Маргарет: В вестибюле сидят полицейские. Они просят разрешения обыскать комнату, в которой проживает это "невинное дитя".
Джерри: Какая наглость! У нее были рекомендательные письма от самого графа Кутурье.
Маргарет: Не имею чести знать этого графа, но представляю, какие прелести и способности Луизы он расписал тебе в своих рекомендациях. Дело, однако, серьезнее, чем ты думаешь. Это "дитя" подозревается в соучастии в ограблении и убийстве.
Джерри: Боже милостивый! не иначе как это роковое недоразумение.
Маргарет: Роковое недоразумение заключается в том, что ты уже в который раз связываешься с бездарной актрисой и беззастенчивой авантюристкой. Я молю Бога, чтобы наша дочь никогда не узнала о той ужасной двойной жизни, которую ведет ее отец.
Джерри: Мардж! Клянусь Всевышним, не стоит так волноваться по столь незначительному поводу. (Кивок слуге). Пусть полиция займется своим делом. будем надеяться, что мир сделается чуть чище, чуть лучше, чуть честнее. Ах, Мардж! Какие все это, право, пустяки!
Беатриса очень хорошо помнила, что ее охватило тогда чувство обиды на Луизу. Но не была она довольна и тем, как говорила и как вела себя мама. Отец, отец - другое дело. Он всегда, несмотря ни на что, вызывал у нее чувство симпатии, осознанной и инстинктивной. При одном виде его она уже радостно улыбалась. А ведь он был с ней достаточно строг, и пока ей не исполнилось четырнадцати лет, все подарки, все экстравагантные и созданные по особому заказу торты, шоколады, огромные наборы конфет, она получала из рук матери. Когда же она стала старше, она внутренне всегда была на стороне отца в его легкомысленных "проказах" и "проделках". Временами, когда она задумывалась над этим, ей самой все это казалось странным, плохо объяснимым. Ведь она обожала маму. И не была по натуре ни особенно страстной, ни хоть чуточку распущенной. "Я - папина дочка, - говорила она сама себе с тихой усмешкой. Не знаю почему, но я готова простить моему папке все, что бы он ни сделал. за его силу. За его ум За его широту. Что может быть прекраснее в мужчине, чем эти три качества? Ни-че-го!". Те страдания, с которыми отец перенес потерю мамы, лишь возвеличили его в глазах Беатрисы. "Если очень сильный человек не испытал в жизни ни разу приступа слабости, - думала она, значит, он не человек вовсе, а машина. Слава Богу, мой отец человек, и еще какой!"
Когда Беатриса открыла глаза, она увидела, что перед ней стояли трое: Раджан протягивал высокий стакан ледяного лимонада, смешанный пополам с пивом - ее любимый шэнди; Рейчел и Джекки Кеннеди, обнявшись и улыбаясь, внимательно разглядывали ее прическу.
- Клянусь Озирисом, - воскликнула Джекки, - перед нами сама Клеопатра Великолепная!
- Антоний, - в тон Джекки проговорила Беатриса, обращаясь к Раджану, - дай мне утолить жажду слезами лотоса!
- О да, - вступила в разговор Рейчел, - слезы лотоса единственные сладкие слезы во Вселенной.
- Это и понятно, ведь это слезы разделенной любви, - к беседовавшим присоединился дик Маркетти, который привел за собой официанта с подносом, заполненным напитками. Каждый, не спеша, со знанием дела наливал себе свое - виски, джин, вино, коньяк - или делал нехитрую, но приятную смесь, добавлял тоника, содовой, простой воды. И льда.
- Вы бы только посмотрели, господа, каким смешным выводком выглядят Вандергольды, - смеялась Джекки. - Впереди чинно выступает папа Вандергольд, за ним Вандергольд-мама, а за нею - в порядке старшинства все братья и сестры Вандергольды соответственно с мужьями и женами.
- А поскольку в семье Вандергольдов неизменной традицией является то, что служат как женщины, так и мужчины, - продолжала Рейчел, - то получилось нечто вроде выездного заседания правления банка "Вандергольд и К ".
- Как я завидую вашему предку, Беатриса! - вздохнула Джекки. Романтика, поэзия, свист пуль и грохот каменных обвалов, засады краснокожих и непрерывные стычки с ними. жизнь!
- И не без чудес! - заметила Беатриса. - Какой-то голубой козленок находит горы богатств и правит, нежно и сладостно, судьбой огромной семьи вот уже более двухсот лет.
Слушая разговор женщин, Раджан думал о своем. Он знал, что Джерри Парсел - один из самых богатых людей Америки. Но, признаться, не ожидал встретить такую роскошь в его доме. Роскошь, не скрытую от глаз других, а, напротив, кричащую о себе во весь голос. Он видел роскошные дворцы и у себя в Индии. Но такого, чтобы целый зал был инкрустирован затейливыми золотыми пластинами,, искусно врезанными в плитки разноцветного мрамора, весь зал и потолок и пол, и стены - такого он не видел еще никогда. И эти туалеты, и драгоценности, и яства, все это коробило его. Роскошь как бы кричала: "Я правлю всем светом! На остальное мне наплевать!".
Раджан вспоминал свои недавние встречи и наблюдения в Гарлеме. И содрогался. Ведь это же совсем рядом. Это же здесь, на одном ничтожном клочке земли. Вспомнив о Гарлеме, он внимательнее, чем раньше, осматривался вокруг. Эти бутафорские маски и полумаски не могли скрыть от него факта, который был так естествен и, тем не менее, так поразил его: среди всех, кто присутствовал на этом балу, не было ни одного человека с небелым цветом кожи. Не считая, конечно, его самого. Но разве он получил формальное приглашение на этот бал? Его привезла дочь хозяина безо всякого на то разрешения, уверенная, что она вправе делать все, что ей хочется. Он не знал наверное, так ли это на самом деле. не знал он и истинного отношения ее отца, мистера Джерри Парсела, к их роману. И отношения всех этих людей, собравшихся сегодня здесь. Однако, прожив в Америке около полугода, он имел определенный опыт, кое-что ему подсказывали коллеги-журналисты (дружественные, нейтральные, откровенно враждебные), многое он чувствовал интуитивно, еще о большем смутно догадывался. Он был представителем древней и мудрой цивилизации, человеком умным и тонко чувствующим. Он мгновенно читал наспех скрытое презрение в глазах неуча и дилетанта, умел разглядеть и глубоко спрятанную ненависть за приветственными словами вышколенного эрудита. В его стране были сильны, сомненья нет, сословные барьеры. Но разве там кому-нибудь могло бы прийти в голову ставить человека вне закона, руководствуясь при этом исключительно одним соображением - цветом его кожи?
Перед поездкой в Штаты, помнится, Раджан лишь однажды задумался о том, что в этой стране судьба его может сложиться совсем независимо от воли его и его любимой. Это произошло в американском посольстве, когда он приехал туда за въездной визой. Нет, его встретил весьма учтивый консульский работник, который был воплощением вежливости, радушия, остроумия. Они проговорили о культурной жизни Нью-Йорка минут двадцать, и время для Раджана бежало так незаметно. Когда вдруг его взгляд упал на развернутую полосу "Лос-Анджелес таймс". На полосе синим карандашом небрежно была отчеркнута какая-то заметка. Раджан без труда прочитал заголовок: "Насильник и убийца черной девочки все еще не найден". Американский дипломат, перехватив его взгляд, оборвал фразу об очередной театральной премьере на Бродвее на полуслове. Сложив газету, он сунул ее в средний ящик своего стола; словно бы извиняясь, заметил: "Джорджия. Юг. Традиции. Туда на первых порах ездить я бы вам, говоря откровенно, не рекомендовал". "Что же вы и через двести лет после революции и через сто лет после Гражданской войны все еще не можете отказаться от таких традиций?" - подумал он тогда. И оказался во власти гнетущих, тяжелых сомнений, которые, правда, рассеялись, как только он ступил на борт самолета "Пэнэм", который должен был доставить его в Нью-Йорк к его мечте, к его возлюбленной, к его Беатрисе.
И вот он здесь, в ее доме, на балу в обществе избранных. И с ним все ласковы и предупредительны. А ему от этой ласковости, от этой предупредительности и неловко, и неуютно, и пасмурно. Беатриса внешне спокойна, уверенна, тверда. Но Раджан изучил Беатрису достаточно для того, чтобы понять, что она нервничает - и, пожалуй, не нервничала так уже очень давно. Раджан не думал о том, что в этот вечер на карту была поставлена судьба его и Беатрисы, их любовь. Но он понимал, что подавляющему большинству собравшихся в тот день в особняке Джерри Парсела людей противна была сама мысль о том, что белая женщина может быть счастлива с темнокожим. "Но может же быть такое, - думал Раджан, лаская взглядом Беатрису, - что ее отец, могущественный Джерри Парсел, мыслит иначе, чем это так привычно мыслящее большинство? Ведь чем-то должен же он от них отличаться, он, сам Джерри Парсел? Да не просто Джерри Парсел, а еще и знаменитый писатель Уайред!".
- Я всегда с радостью прихожу на ваш ежегодный бал, улыбаясь под маской, говорил Джон Кеннеди. - Всегда у вас получается как-то по-семейному, без излишних церемоний. Некоторые физиономии,разумеется, до того осточертели, что лучше бы их не видеть вовсе, не говоря уж о таких семейных торжествах, как это. Зато многие другие и приятны, и веселы, и беззаботны!
- Скоро, как обычно, будут разыгрываться призы, - вполголоса произнес Джерри. - Мне хотелось бы сделать маленький подарок Джекки, но так, чтобы она и сама не подозревала. Ведь у нее послезавтра день рождения, не так ли?
Кеннеди подтвердил: "Именно послезавтра".
- Послезавтра я буду в Тель-Авиве, - продолжал Джерри. Так вот, один из главных призов сегодня будет вручен за ответ на вопрос: "Где был основан первый в истории человечества банк?".
- Признаться, и я не припомню - где, - смущенно сказал Кеннеди.
- В Эфесе, - спокойно, с трудом скрывая нотки превосходства, заметил Джерри. - У меня к тебе просьба, Джон. расскажи сейчас Джекки какую-нибудь историю, но придумай ее так, чтобы в ней обязательно фигурировал первый банк в Эфесе. Я уверен, она и станет победительницей.
- Спасибо, Джерри, - не переставая улыбаться, дружелюбно произнес Кеннеди. - Ты настоящий друг, но истина дороже. Я очень хотел бы, но не могу принять твое предложение. Даже маленькая неправда для меня неприемлема. И все же - спасибо!
"Чистюля, - хмыкнул про себя неприязненно Джерри. - Во всем чистюля. Во всем, что касается лично его или его семьи. И большую политику чистыми ручками делать хочет. А она вся на дерьме замешена. Вот поэтому-то, мой мальчик, ты мне и не годишься. Я так надеялся, что со временем ты переменишься... Ну, ничего, об Эфесе Джекки узнает из другого источника".
В институте была девушка. Звали ее Лёлька. Познакомились мы с ней, когда наши курсы ездили на картошку. Урожай был отменный, и мы работали как черти. Вечерами в хорошую погоду устраивали танцы, пели под гитару. Сбивались парочки, прочные и непрочные. Лёлька была со всеми одинаково ровна, не выделяла ни одного парня. Член факультетского бюро комсомола, она была заводилой и в труде, и в веселье. Лоб перехвачен темной узкой лентой. Вздернутый нос обгорел. Щеки покрыты нежнейшим, едва заметным пушком. И большие серые глаза, в которых так и прыгают бесенята. ребята по ней с ума сходили. И я влопался. Да как!
Дежурному утром на работу ребят никак не добудиться. Лёлька подаст команду вполголоса - и всех как ветер с коек сдунет. Нужно мешки таскать Лёлька первая. нужно в дождь курс на поле вести - лучше вожака, чем Лёлька, не сыскать. Помню, она выступала на бюро, уже когда вернулись в Москву. обсуждали дезертира, который сбежал из колхоза. Лёлька говорила тихо, не ругала парня в лоб, имя-то его упомянула только раз. Павка, молодогвардейцы... Главный смысл был вот в чем: такие, как наш дезертир, дело погубить не смогут - их жалкие единицы на тысячи настоящих ребят; но самим своим существованием великую идею оскорбляют. Парень крепился, а после бюро расплакался, прощения у Лёльки стал просить. "Перед всем курсом прощения будешь просить", - отрезала она.
Схлестнулись мы с ней однажды всерьез на диспуте о современной поэзии. Она утверждала, что заумными выкрутасами убивается смысл и красота слова. Я стоял на своем - всегда и во всем, в поэзии прежде всего, необходим поиск, поиск слова, поиск формы. Пусть заносит, пусть "выкрутасы" - и через них к высшей простоте. А без них - застой, мертвечина. Разругались вдрызг. Месяц не разговаривали. и вдруг Лёлька приглашает меня к себе. Она снимала комнату у одной старушки в старом кирпичном доме на Пятницкой. Был самый канун 20-летия Победы. Стол накрыт на двоих. Выпивки никакой. Лёлька не признавала спиртного, ни крепкого, ни слабого. Ни даже пива. Поели, попили чай. Сидим, болтаем об институтских делах. Вдруг Лёлька говорит: "Поцелуй меня, Вить!". Я обомлел. Не то что поцеловать - я боялся до руки ее дотронуться. "В честь праздника", неловко засмеялась она. Я осторожно чмокнул ее в щеку. Не говоря ни слова, она взяла меня обеими руками за голову и поцеловала в губы...
И была комсомольская свадьба. Мне казалось, на ней не только весь наш переводческий факультет, весь институт Мориса Тореза гулял! Какие мы были счастливые! Я ушел жить к Лёльке. Отец и мачеха недолго меня отговаривали. Маленькая комнатка на Пятницкой была нашим раем в шалаше. У нас никогда не было денег, жили от стипендии до стипендии, да я кое-что подрабатывал частными уроками английского. Зато радости, веселья всегда было хоть отбавляй. мы бегали в театры, на концерты (все больше по контрамаркам, через знакомых), занимались до одури. Через полтора месяца Лёлька объявила, что у нас будет ребенок. Мы устроили пирушку - котлеты, чай, пирог. Позвали хозяйку квартиры. Сердобольная старушка глядела на Лёльку, вздыхала: "Сама еще дитё, Лёленька"...
За месяц до родов уезжал я на практику в Англию. Сердце не лежало к этой поездке, хотя и была это первая моя зарубежная командировка. "Я так рада за тебя, Витюша, - улыбалась Лёлька. - Увидишь шекспировские места, домик Бэрнса. В языковую стихию окунешься. А приедешь, мы тебя с сыном встречать будем". Как раз я в Шотландии был, когда получил ту проклятую телеграмму: "Жена находится тяжелом состоянии. Срочно вылетайте Москву". Ее уже тогда в живых не было. Умерла при родах. И ребенок тоже. Я думал, что такого в наше время не бывает. Бывает, оказывается. А был сын... И появилось у меня на Ваганьковском кладбище сразу две могилы.
Лёлька была необыкновенным человеком, многогранным, настоящим. Вот ведь и не жила почти, она ушла, когда ей было неполных двадцать лет, а помнить ее будут сотни людей. Все, кто хоть раз сталкивался с ней - по учебе, по комсомольской работе. Я подходил к Лёльке с моей высшей меркой завещанием моей мамы. И она была на высоте, еще какой. для нее всегда и во всем Родина была превыше всего. И такой чистоты, как Лёлька, люди встречаются редко.
Разумеется, Аня знает и о Лёльке, и о сыне. Но об этом мы никогда не говорим!.."
Глава двадцать четвертая ПИРРОВА ПОБЕДА
- Какой нетонкий эксцентрик этот Джерри Парсел! - шепотом воскликнул молодой гость, оглянувшись предварительно по сторонам. - Нет, чтобы придумать нечто воистину экстравагантное, воистину американское - он выбрасывает ежегодно, я даже боюсь назвать какую, сумасшедшую сумму денег ради устройства этого бала "Голубой Козленок".
- Во-первых, - возразил пожилой гость, - стоимость этого ежегодного бала хорошо известна. Она определяется суммой пятьсот тысяч долларов. Иными словами, на каждого приглашенного - а их, вы знаете, ровно двести пятьдесят человек - расходуется две тысячи. Не так уж много. Особенно, если учесть, что благотворительные базары и аттракционы вернут хозяину все его затраты с лихвой.
так разговаривая, эти двое подошли к довольно высокой пирамиде, которая была расположена в самом центре большого парадного зала нью-йоркского особняка Джерри. У пирамиды была срезана вершина. Вместо нее, на высоте примерно пятнадцати футов, размещался вольер, в котором находился голубой козленок.
- Далее, - продолжал пожилой гость, надевая очки и внимательно разглядывая животное, - позволю себе не согласиться с другим вашим замечанием. Мне представляется, трудно придумать что-либо более американское, чем этот бал.
Он попробовал пальцем отколупнуть кусочек золотой краски, которой была окрашена пирамида. Впрочем, через минуту, поняв тщетность своих попыток, он продолжал:
- ритуал этого бала был определен более полувека назад покойным отцом покойной Маргарет.
- Да, но почему именно козел? - вновь шепотом возмутился молодой гость. - И почему именно голубой?
- Теперь уж точно и не помню, - смешался пожилой гость, - или кто-то из предков Маргарет где-то далеко на Диком Западе поймал именно такой расцветки козла, или он сам вымазался в голубую краску о забор их усадьбы...
- Ну и что же? - не унимался молодой гость. - Почему этому событию нужно посвящать ежегодный бал, да еще приглашать на него цвет нью-йоркского бизнеса?
Пожилой гость, неуверенно улыбаясь, пожал плечами. К собеседникам подбежала молодая женщина. На ней было бледно-сиреневое платье с глубоким декольте, на лице - полувуаль, оставлявшая открытыми лишь глаза и лоб.
- Господа! - приятным грудным голосом обратилась к ним женщина. Как? Вы еще без масок? - и она протянула к ним лоток, висевший у нее через плечо. На лотке были стопками разложены всевозможные маски - от самых простеньких до довольно замысловатых. Против каждой стопки был приколот маленький ценник: 100 долларов, 350 долларов, 500 долларов... Пожилой гость быстро взял самую дорогую маску, отсчитал несколько сотенных ассигнаций, с поцелуем вручил их женщине. Молодой гость, напротив, выбирал долго, примерял то одну, то другую маску, ворчал, что никакая ему не подходит и, как бы между прочим, спросил: "А что, без маски никак нельзя?". "Положительно нельзя", - улыбнулась женщина. Молодой гость вновь стал недовольно перебирать маски. "Вот эта вам больше всего к лицу!" проговорила, теряя терпение, женщина и протянула ему одну за триста долларов. "Вы так думаете?" - пробурчал раздраженно молодой гость, но маску взял и деньги выложил. Чтобы хоть как-то выказать свое неудовольствие, он не вложил их в руку женщины, а с досадливой небрежностью бросил на лоток. Женщина собиралась уже было направиться к другим гостям, но пожилой легонько удержал ее за руку: "Скажите, дорогая, у нас тут спор вышел из-за того, почему именно "Голубой Козленок"? - Он смущенно улыбнулся, словно говоря: "Склероза пока еще нет, а вот ведь, поди ж ты, запамятовал".
- О, господа, - оживилась женщина, - эта история прямо в духе наших первых пионеров! Один из предков Маргарет Парсел, выйдя из фургона, увидел в двадцати шагах от себя козленка. Козленок рыл землю ногой и не обратил на человека никакого внимания. Тогда наш бравый пионер схватил винтовку и выстрелил. И что бы вы думали? Он был самым метким стрелком в экспедиции, а тут промахнулся. Подумать только, с двадцати шагов! Козленок исчез. Когда наутро пионер проснулся и вышел из фургона, он вновь увидел козленка на том же месте. При свете солнца пионер хорошо разглядел, что мех у козленка был светло-голубого цвета. И вновь он рыл копытцем землю. "Не знамение ли это свыше?" - подумал пионер. и стал копать землю там, где ему (как он считал) указал голубой козленок. И что бы вы думали, господа? В том месте оказалось столько золота, что оттуда и началось внезапное богатство предков Маргарет. Я не прощаюсь с вами, господа. Милости прошу к моему прилавку во время Базара Сувениров.
Пожилой с улыбкой провожал глазами женщину. Молодой, крепко сжав губы, устремил хмурый взгляд в пол.
Гости меж тем прибывали. Внутренняя стоянка была рассчитана машин на тридцать. Поэтому "кадиллаки", "роллс-ройсы", "мазератти", "мерседесы", бесшумно подкатив к центральному подъезду особняка и бережно высадив своих пассажиров, огибали фонтан и искали пристанища на близлежащих улицах. Стоявшие у въезда полицейские лениво обменивались краткими замечаниями, надменно разглядывали густую толпу зевак, собравшихся, как обычно, на тротуарах. Войдя в дом, вновь прибывшие попадали в довольно широкий и длинный вестибюль, из него - в малую гостиную и далее - по выбору - в одну из трех больших гостиных.
Хозяин и хозяйка встречали всех в малой гостиной. Они выстаивали там ровно четверть часа и затем отправлялись в длительный "вояж" по всем четырнадцати большим и малым залам и холлам первого этажа. За эти четверть часа они успевали поприветствовать лишь сто первых гостей. Поцелуи, рукопожатия, вопросы о здоровье, о том, как идут дела, о том, как здоровье близких родственников и лучших друзей, и ответы на все эти и подобные им вопросы занимали довольно много времени. Мелькали туалеты стоимостью в несколько десятков тысяч, ожерелья и колье, стоимостью в несколько сотен тысяч. Молодость и красота мешались со старческой дряхлостью и уродством, быстрота и энергия - с прозябанием и угасанием. Большинство гостей были представители хорошо известных в деловом мире фамилий. Однако было немало и нуворишей, разбогатевших после второй мировой войны, главным образом - на военных поставках или нефтяном буме. То там, то тут собирались небольшие группы. Собирались они по родственному или - что реже - по деловому признаку. некоторые группы были устойчивы, другие не успев еще как следует собраться - потихоньку рассыпались. Гости едва заметно двигались друг другу навстречу, смеялись, удивлялись, сочувственно кивали. Устав от разговоров, шли к многочисленным столикам и барам; устав от еды и питья, шли туда, где гремела музыка; устав от всей толчеи, выходили в сад. Пища и напитки были самыми изысканными, оркестры и комики - самыми знаменитыми. Однако все приглашенные были, разумеется, пресыщены всем самым лучшим, самым редким, самым из ряда вон выходящим. Поэтому главная прелесть для большинства заключалась в возможности - увы! - не такого уж частого общения. От года к году контингент гостей изменялся мало. Две-три смерти, два-три новичка. Остальные - лучше ли, хуже ли - знали друг друга.
Беатриса появилась с Раджаном, не предупредив отца. Бал "Голубого Козленка" был ее семейным праздником и она считала, что вправе пригласить на этот праздник любого, кого сочтет нужным. О неприятном разговоре с отцом за ленчем Раджану она не рассказала. Надеялась, что время на их стороне, что отец в конце концов смирится. Они приехали минут через сорок осле объявленного начала и вместе с другими запоздавшими гостями прошли в дом. Лишь в малой прихожей их поприветствовал Маркетти. Ни Джерри, ни Рейчел, конечно же, там уже не было. Они встретились час спустя на одной из больших веранд, выходивших в сад. Вконец запыхавшись после какого-то сумасшедшего модного танца, Беатриса попросила Раджана принести ей чего-нибудь попить. Она полулегла на небольшой темно-бордовый диванчик и смотрела через распахнутое окно в сад, погруженный в полутьму. Мелькали какие-то таинственные тени. Слышался чей-то мягкий шепот. Где-то, наверное в самой дальней беседке, едва слышный, раздавался сдержанный женский смех. Закрыв глаза, Беатриса чувствовала, как ее тело словно колышется на больших теплых волнах. Слышались удары, ритмичные удары прибоя. Она, все так же не открывая глаз, прижала ладони к вискам. Удары сделались заметно слабее. Беатриса усмехнулась: "Пьяненькая! Немного пьяненькая! Но позволителен вопрос: когда мне быть пьяненькой, если не сегодня? Мне так хорошо, так чудесно хорошо. Только вот мамы рядом нет...". Мама. Из одного из этих залов Беатриса и провожала ее в их фамильный склеп. Мама. Беатриса вспомнила, как она когда-то невольно подслушала разговор между мамой и отцом. Девочке едва исполнился шестой год, но разговор этот она запомнила на всю жизнь.
Маргарет: Тебе мало этих девок на стороне. Ты и в дом притащил одну из своих потаскушек под видом гувернантки.
Джерри: Ты всегда преувеличиваешь, Мардж. Луиза - невинное дитя.
Маргарет: В вестибюле сидят полицейские. Они просят разрешения обыскать комнату, в которой проживает это "невинное дитя".
Джерри: Какая наглость! У нее были рекомендательные письма от самого графа Кутурье.
Маргарет: Не имею чести знать этого графа, но представляю, какие прелести и способности Луизы он расписал тебе в своих рекомендациях. Дело, однако, серьезнее, чем ты думаешь. Это "дитя" подозревается в соучастии в ограблении и убийстве.
Джерри: Боже милостивый! не иначе как это роковое недоразумение.
Маргарет: Роковое недоразумение заключается в том, что ты уже в который раз связываешься с бездарной актрисой и беззастенчивой авантюристкой. Я молю Бога, чтобы наша дочь никогда не узнала о той ужасной двойной жизни, которую ведет ее отец.
Джерри: Мардж! Клянусь Всевышним, не стоит так волноваться по столь незначительному поводу. (Кивок слуге). Пусть полиция займется своим делом. будем надеяться, что мир сделается чуть чище, чуть лучше, чуть честнее. Ах, Мардж! Какие все это, право, пустяки!
Беатриса очень хорошо помнила, что ее охватило тогда чувство обиды на Луизу. Но не была она довольна и тем, как говорила и как вела себя мама. Отец, отец - другое дело. Он всегда, несмотря ни на что, вызывал у нее чувство симпатии, осознанной и инстинктивной. При одном виде его она уже радостно улыбалась. А ведь он был с ней достаточно строг, и пока ей не исполнилось четырнадцати лет, все подарки, все экстравагантные и созданные по особому заказу торты, шоколады, огромные наборы конфет, она получала из рук матери. Когда же она стала старше, она внутренне всегда была на стороне отца в его легкомысленных "проказах" и "проделках". Временами, когда она задумывалась над этим, ей самой все это казалось странным, плохо объяснимым. Ведь она обожала маму. И не была по натуре ни особенно страстной, ни хоть чуточку распущенной. "Я - папина дочка, - говорила она сама себе с тихой усмешкой. Не знаю почему, но я готова простить моему папке все, что бы он ни сделал. за его силу. За его ум За его широту. Что может быть прекраснее в мужчине, чем эти три качества? Ни-че-го!". Те страдания, с которыми отец перенес потерю мамы, лишь возвеличили его в глазах Беатрисы. "Если очень сильный человек не испытал в жизни ни разу приступа слабости, - думала она, значит, он не человек вовсе, а машина. Слава Богу, мой отец человек, и еще какой!"
Когда Беатриса открыла глаза, она увидела, что перед ней стояли трое: Раджан протягивал высокий стакан ледяного лимонада, смешанный пополам с пивом - ее любимый шэнди; Рейчел и Джекки Кеннеди, обнявшись и улыбаясь, внимательно разглядывали ее прическу.
- Клянусь Озирисом, - воскликнула Джекки, - перед нами сама Клеопатра Великолепная!
- Антоний, - в тон Джекки проговорила Беатриса, обращаясь к Раджану, - дай мне утолить жажду слезами лотоса!
- О да, - вступила в разговор Рейчел, - слезы лотоса единственные сладкие слезы во Вселенной.
- Это и понятно, ведь это слезы разделенной любви, - к беседовавшим присоединился дик Маркетти, который привел за собой официанта с подносом, заполненным напитками. Каждый, не спеша, со знанием дела наливал себе свое - виски, джин, вино, коньяк - или делал нехитрую, но приятную смесь, добавлял тоника, содовой, простой воды. И льда.
- Вы бы только посмотрели, господа, каким смешным выводком выглядят Вандергольды, - смеялась Джекки. - Впереди чинно выступает папа Вандергольд, за ним Вандергольд-мама, а за нею - в порядке старшинства все братья и сестры Вандергольды соответственно с мужьями и женами.
- А поскольку в семье Вандергольдов неизменной традицией является то, что служат как женщины, так и мужчины, - продолжала Рейчел, - то получилось нечто вроде выездного заседания правления банка "Вандергольд и К ".
- Как я завидую вашему предку, Беатриса! - вздохнула Джекки. Романтика, поэзия, свист пуль и грохот каменных обвалов, засады краснокожих и непрерывные стычки с ними. жизнь!
- И не без чудес! - заметила Беатриса. - Какой-то голубой козленок находит горы богатств и правит, нежно и сладостно, судьбой огромной семьи вот уже более двухсот лет.
Слушая разговор женщин, Раджан думал о своем. Он знал, что Джерри Парсел - один из самых богатых людей Америки. Но, признаться, не ожидал встретить такую роскошь в его доме. Роскошь, не скрытую от глаз других, а, напротив, кричащую о себе во весь голос. Он видел роскошные дворцы и у себя в Индии. Но такого, чтобы целый зал был инкрустирован затейливыми золотыми пластинами,, искусно врезанными в плитки разноцветного мрамора, весь зал и потолок и пол, и стены - такого он не видел еще никогда. И эти туалеты, и драгоценности, и яства, все это коробило его. Роскошь как бы кричала: "Я правлю всем светом! На остальное мне наплевать!".
Раджан вспоминал свои недавние встречи и наблюдения в Гарлеме. И содрогался. Ведь это же совсем рядом. Это же здесь, на одном ничтожном клочке земли. Вспомнив о Гарлеме, он внимательнее, чем раньше, осматривался вокруг. Эти бутафорские маски и полумаски не могли скрыть от него факта, который был так естествен и, тем не менее, так поразил его: среди всех, кто присутствовал на этом балу, не было ни одного человека с небелым цветом кожи. Не считая, конечно, его самого. Но разве он получил формальное приглашение на этот бал? Его привезла дочь хозяина безо всякого на то разрешения, уверенная, что она вправе делать все, что ей хочется. Он не знал наверное, так ли это на самом деле. не знал он и истинного отношения ее отца, мистера Джерри Парсела, к их роману. И отношения всех этих людей, собравшихся сегодня здесь. Однако, прожив в Америке около полугода, он имел определенный опыт, кое-что ему подсказывали коллеги-журналисты (дружественные, нейтральные, откровенно враждебные), многое он чувствовал интуитивно, еще о большем смутно догадывался. Он был представителем древней и мудрой цивилизации, человеком умным и тонко чувствующим. Он мгновенно читал наспех скрытое презрение в глазах неуча и дилетанта, умел разглядеть и глубоко спрятанную ненависть за приветственными словами вышколенного эрудита. В его стране были сильны, сомненья нет, сословные барьеры. Но разве там кому-нибудь могло бы прийти в голову ставить человека вне закона, руководствуясь при этом исключительно одним соображением - цветом его кожи?
Перед поездкой в Штаты, помнится, Раджан лишь однажды задумался о том, что в этой стране судьба его может сложиться совсем независимо от воли его и его любимой. Это произошло в американском посольстве, когда он приехал туда за въездной визой. Нет, его встретил весьма учтивый консульский работник, который был воплощением вежливости, радушия, остроумия. Они проговорили о культурной жизни Нью-Йорка минут двадцать, и время для Раджана бежало так незаметно. Когда вдруг его взгляд упал на развернутую полосу "Лос-Анджелес таймс". На полосе синим карандашом небрежно была отчеркнута какая-то заметка. Раджан без труда прочитал заголовок: "Насильник и убийца черной девочки все еще не найден". Американский дипломат, перехватив его взгляд, оборвал фразу об очередной театральной премьере на Бродвее на полуслове. Сложив газету, он сунул ее в средний ящик своего стола; словно бы извиняясь, заметил: "Джорджия. Юг. Традиции. Туда на первых порах ездить я бы вам, говоря откровенно, не рекомендовал". "Что же вы и через двести лет после революции и через сто лет после Гражданской войны все еще не можете отказаться от таких традиций?" - подумал он тогда. И оказался во власти гнетущих, тяжелых сомнений, которые, правда, рассеялись, как только он ступил на борт самолета "Пэнэм", который должен был доставить его в Нью-Йорк к его мечте, к его возлюбленной, к его Беатрисе.
И вот он здесь, в ее доме, на балу в обществе избранных. И с ним все ласковы и предупредительны. А ему от этой ласковости, от этой предупредительности и неловко, и неуютно, и пасмурно. Беатриса внешне спокойна, уверенна, тверда. Но Раджан изучил Беатрису достаточно для того, чтобы понять, что она нервничает - и, пожалуй, не нервничала так уже очень давно. Раджан не думал о том, что в этот вечер на карту была поставлена судьба его и Беатрисы, их любовь. Но он понимал, что подавляющему большинству собравшихся в тот день в особняке Джерри Парсела людей противна была сама мысль о том, что белая женщина может быть счастлива с темнокожим. "Но может же быть такое, - думал Раджан, лаская взглядом Беатрису, - что ее отец, могущественный Джерри Парсел, мыслит иначе, чем это так привычно мыслящее большинство? Ведь чем-то должен же он от них отличаться, он, сам Джерри Парсел? Да не просто Джерри Парсел, а еще и знаменитый писатель Уайред!".
- Я всегда с радостью прихожу на ваш ежегодный бал, улыбаясь под маской, говорил Джон Кеннеди. - Всегда у вас получается как-то по-семейному, без излишних церемоний. Некоторые физиономии,разумеется, до того осточертели, что лучше бы их не видеть вовсе, не говоря уж о таких семейных торжествах, как это. Зато многие другие и приятны, и веселы, и беззаботны!
- Скоро, как обычно, будут разыгрываться призы, - вполголоса произнес Джерри. - Мне хотелось бы сделать маленький подарок Джекки, но так, чтобы она и сама не подозревала. Ведь у нее послезавтра день рождения, не так ли?
Кеннеди подтвердил: "Именно послезавтра".
- Послезавтра я буду в Тель-Авиве, - продолжал Джерри. Так вот, один из главных призов сегодня будет вручен за ответ на вопрос: "Где был основан первый в истории человечества банк?".
- Признаться, и я не припомню - где, - смущенно сказал Кеннеди.
- В Эфесе, - спокойно, с трудом скрывая нотки превосходства, заметил Джерри. - У меня к тебе просьба, Джон. расскажи сейчас Джекки какую-нибудь историю, но придумай ее так, чтобы в ней обязательно фигурировал первый банк в Эфесе. Я уверен, она и станет победительницей.
- Спасибо, Джерри, - не переставая улыбаться, дружелюбно произнес Кеннеди. - Ты настоящий друг, но истина дороже. Я очень хотел бы, но не могу принять твое предложение. Даже маленькая неправда для меня неприемлема. И все же - спасибо!
"Чистюля, - хмыкнул про себя неприязненно Джерри. - Во всем чистюля. Во всем, что касается лично его или его семьи. И большую политику чистыми ручками делать хочет. А она вся на дерьме замешена. Вот поэтому-то, мой мальчик, ты мне и не годишься. Я так надеялся, что со временем ты переменишься... Ну, ничего, об Эфесе Джекки узнает из другого источника".