Берендеев Кирилл. 90х60х90

   Павел приподнялся на кровати, сел, а затем, резко нагнулся над ней и, схватив за плечи, встряхнул. Серафима безвольно содрогнулась, голова мотнулась из стороны в сторону.
   - Да понимаешь ли ты, наконец?!
   Она с трудом подняла на него глаза.
   - Я понимаю. Что ты так разошелся?
   - Ничего ты не понимаешь. Все кончилось, - снова повторил он. - Никого нет, никто нам не хозяин. Ни тебе, ни мне. Мы теперь сами по себе. Одни. В полном одиночестве, - он махнул рукой, обводя ей комнату из угла в угол. В полнейшем. Что хочу, то и ворочу. Что приснилось, то и исполнится. Что вздумается, то и получится...
   Он внезапно сменил тон:
   - Поздравляю вас, сударыня, - Павел приблизил свое лицо к ее лицу и продолжил уже тихо. - Теперь вы - безутешная вдова, а я убитый горем племянник, - и громче, точно обращаясь к большой аудитории: - Всех порешили проклятые вороги, никого не оставили, не пощадили. Знать измена была в стане, знать среди своих притаился доносчик вражий, наемник подлый, нечестивый и темный душою. Не уберегла дружина лучших людей государевых, оставила без надзора, видно, не бдела денно и нощно, видно, спустя рукава исполняла уставы свои. И потому - горе ей, горе. Горе неразумным и ленивым людишкам, средь своих силой да ловкостию выхваляющихся, а пред супостатом пресмыкающихся...
   Звонкая пощечина прервала его монолог.
   - Прекрати немедленно, - почти беззвучно произнесла Серафима. Глаза ее были полны слез.
   Павел остыл мгновенно. Лицо его окаменело, всякое выражение немедленно исчезло с него, стерлось одним движением, точно с глиняной маски.
   - Сима, - он наклонился к ней, - Сима... ну что ты.... Что с тобой?
   Слеза прочертила дорожку к виску. Он осторожно стер ее указательным пальцем.
   За окном в наступившей тишине пискнула сигнализация чьей-то машины. Пискнула и тут же замолчала, точно испугавшись своей смелости.
   - Ты боишься? - так же тихо спросил он.
   Она не ответила. Спросила сама:
   - Так ты и Караева... тоже?
   Павел поправил ее:
   - Не я, они...
   - Да, - Серафима кивнула, - они. В самом деле. Кого-то еще?
   - Телохранителя... - он не решился назвать имя, уточнил только, твоего мужа. И всё. Всё. Уверяю.
   Павел прижался к ней, обнял, уткнув лицо в ее плечо, точно хотел, чтобы она успокоилась сама и успокоила его, просто сказала бы, что все в порядке, все сделано правильно, что так и должно быть. Но Серафима молчала. Уже не плакала, просто молчала, не в силах говорить; понимая, что сказать надо, несколько слов, которые никак не идут с языка. Всего несколько слов. Так важных и нужных для него. И для нее тоже.
   И никак не могла начать этот короткий монолог. Ждала удобного мгновения, но оно все никак не наступало, пустые, непригодные мгновения проходили, а его все не было.
   А ведь еще ей предстояло прощание с Павлом. Она сделала для этого все, завершила приготовления всего несколько минут назад. Понимала, - будет тяжело, и предварительно сожгла мосты. И теперь не знала, правильно ли поступила тогда... правильно ли она поступала все это время. На то ли решилась сегодня утром, верно ли поступила вчера?
   Вопросы, одни вопросы. И никакой надежды на ответ. Вопросы слишком самодостаточны, чтобы вместить в себя хоть малейший ключ к их разгадке.
   И еще... обстоятельство, играющее против нее всегда, с самого начала их знакомства. С той поры, как впервые она чувствовала невыразимую, невыносимую, но и неизбывную привязанность к Павлу. Сковавшую и не дающую надежды на исход, на то, что ей столь необходимо в эти минуты. Они слишком похожи, слишком. Им и сейчас необходимо одно и тоже - утешение, - которого они ждут друг от друга с тайной надеждою, что другой в эти минуты окажется сильнее, увереннее в себе и сможет сказать простые слова, успокоившие бы разом. Несколько простых слов. Всего несколько, наверняка и она, и он уже по нескольку раз произнесли их про себя и теперь ожидают, что партнер сможет сказать тоже вслух.
   - Всё? - переспросила она, как бы отдавая эстафетную палочку Павлу, в нетерпении ожидая, - примет ли? решится?
   - Да, всё, - подтвердил он, не поднимая головы и не отваживаясь принять дар. Лицо его исказилось. В этот момент она едва сдержала себя, чтобы не почувствовать того же, что чувствует он. Невыносимо быть так привязанными друг к другу. Почему это не чувствуется в телефонном разговоре, когда мысли свободны, а руки развязаны, готовы на любые действия, а лишь после встречи лицом к лицу? Только сейчас.
   Она с трудом подняла руку и коснулась его затылка. Им необходимо разойтись, ей надо уйти. Немедля. Встать и уйти.
   Павел поднял голову, посмотрел Серафиме в глаза. Поцеловал сосок ее груди, но это его действие так и осталось без внимания. Знает ли он, что она ничего не чувствует - или не замечает этого. Или же ему все равно?
   Нет, бесполезно. Ведь и ей давно уже все равно. Она принимает его в себя для чего-то другого, чтобы почувствовать тяжесть его тела, ощутить его желание, вдохнуть чужую страсть, на миг соприкоснуться с ней. И, соприкоснувшись, отойти, убежденной в том, что она не одна. Что есть кто-то, кто нуждается в ней, испытывает потребность, в которой никогда так и не осмелится признаться.
   Он никогда не сделает первый шаг, ведущий к разрыву, ему не нужны эти шаги. А значит, все придется делать ей самой.
   Павел снова вдохнул запах ее остывающего тела. И произнес:
   - Ты как, ничего?
   Надо обязательно ответить так, как он просит.
   - Да, - Серафима кивнула, едва подняв голову. - В норме. Все хорошо. Все, как должно быть.
   Он прошептал, едва разлепляя губы:
   - Спасибо, - так тихо, словно обращался к самому себе. Она услышала, для нее обращение это не показалось странным. И, противясь самой себе, привлекла его на мгновение. Обняла и тотчас же отпустила.
   Павел не пошевелился, точно ждал какого-то продолжения. Возможно, слова Серафимы и были тем продолжением, которого он ожидал.
   - Не знаю, что я чувствую, - сказала она, не поднимая головы. И добавила: - Наверное, мне лучше уйти... побыть одной.
   И тут же, точно боясь, что он не ответит, что, несмотря на все, согласится ее отпустить так просто, - после всего, что было меж ними, сегодня и всегда, - сказала:
   - Завтра я тебе позвоню. Хорошо?
   Павел никак не прореагировал на ее слова. Должен был, но не ответил, не просил продлить визит. Лишь когда истекли полминуты, сказал, обращаясь к кому-то, кого не было в комнате:
   - Я должен был... ничего не попишешь, должен.
   - Ты о ком? - она не удивилась, что спросила именно так. Казалось, иначе и спросить нельзя было. Точно ответ был известен ей, и она хотела лишь услышать его из уст Павла.
   - О Караеве. Ты же хотела спросить меня о нем, да?
   И снова она не удивилась.
   - Это так долго объяснять, - произнес он, наконец. - Так долго. Не знаю, станешь ли ты меня слушать.
   - Я всегда тебя слушаю.
   - Услышишь ли...
   Прежде он так не говорил. На мгновение Серафиме показалось, что голос, произнесшей эту фразу, принадлежит другому человеку, незнакомому человеку, который старше Павла лет на пятнадцать-двадцать. Она вздрогнула и неожиданно для себя взглянула в его глаза. Просто, чтобы куда-то смотреть.
   Она тут же пожалела об этом. Потому как именно они постарели на указанное число лет, постарели стремительно и необратимо, будто подгоняя и весь организм последовать их заразительному примеру. И, кажется, он покорился им и уже с некоей даже охотою был готов следовать неотвратимому.
   - Наверное, я просто устал от всего этого... - произнес он потухшим голосом. - Просто устал от необходимости постоянно быть в форме, быть готовым, соответствовать, подавать надежды, выполнять и перевыполнять, предугадывать следующий этап, вырабатывать решения. И всегда знать при этом, что все твои действия не более чем крохотный шажок в направлении, не имеющем для тебя значения, шажок в то будущее, что ты не выбирал, к которому не стремился, которое пугает ночными кошмарами и дневными стрессами. Изо дня в день, каждый день, каждый неизбежный последующий день, слишком похожий на все предыдущие, неизменный, неколебимый, неотвратимый... - он говорил, с каждым словом все тише и тише, уже не слыша и сам себя. Наконец замолчал вовсе. И подняв голову и встретившись с ней глазами, добавил: - Так просто всего не объяснить. Я сам не понимаю... пока еще. Когда-нибудь, конечно, пойму... в свое время. А сейчас остается жить и ждать, - и неожиданно сменив тему, сказал:
   - Я давно уже собирался сделать это. Не знаю, сколько лет, просто давно, без датировки. Наверное, с тех пор, когда первый раз приехал на свою малую родину, в Спасопрокопьевск в качестве уполномоченного лица. Может, даже еще раньше, не знаю. Да и неважно это. Случай удачный подвернулся.... Нет, так нельзя говорить, просто...
   Он ничего более не сказал.
   - Когда я тебя попросила, ты уже был готов?
   - Нет, - честно признался он. - Одно дело мечтать и грезить, а совсем другое, давать обещания, за которые надо будет держать ответ. Так что...
   - Я тебя уговорила.
   - Я сам себя уговорил. Просто признал тот неоспоримый факт, что дальше будет хуже.
   Услышав эти слова, в последующие мгновения Серафима почти завидовала ему. Она оказалась права, он смог вырваться, смог прорвать кокон и выйти из него и лепить новый кокон уже по собственному разумению, более просторный и удобный потому как редко какой человек может жить без кокона.
   - И незаметно принял это как данность, как неизбежное. Может быть, заставил себя принять, но только самую малость, - Павел точно оправдывался перед кем. - И очень удачно сложились обстоятельства. Обе горы сошлись к одному Магомету, не воспользоваться этим было бы... - он оборвал себя и продолжил уже другим тоном и другими словами, - я не мог.
   - Я понимаю.
   - В первый раз, ты была права, обстоятельства сложились так, что я мог исполнить лишь твое желание... хорошо, что ты от него решила отказаться.
   - Наверное. Прости, я так неловко предупредила тебя об изменении обстоятельств... да и сегодня тоже...
   Он не обратил на ее слова никакого внимания, потому как уже принял их.
   - Сегодня нам просто повезло, - неожиданно сказал он. Серафима кивнула. И почувствовала, что еще немного, еще несколько его слов, и она не сможет уйти. И что тогда? - пыль, прах забвения, все построения, возведенные ранее, рассыплются как доминошный домик, от единственного толчка. - Мы стали свободны.
   Серафима хотела что-то сказать, но слова не вырвались из ее уст, застряли в горле. Может, и к лучшему.
   Она не заметила, как произнесла последние слова вслух.
   - А потом все вернется на круги своя, на пять лет назад, - сказал Павел, снова целуя сосок ее груди. - Будет куда проще, - новый поцелуй. - И доступнее. Всё доступнее. Даже ты.
   Серафима захотела, чтобы он снова оказался наверху. Чтобы снова овладел ею. Тогда она снова будет вынуждена притворяться, и позже ей легче будет уйти с тем, что она взяла из его квартиры. И она взяла в ладони его голову и прижала к своей груди, а нога ее скользнула под его ногу, ожидая, что он вслед плавно перетечет к простершемуся перед ним всегда желанному лону.
   Интересно, что он сейчас чувствует? Захочет ли, готов ли, она могла лишь сожалеть, что не в силах постигнуть ответа на столь простые вопросы.
   Если он не возьмет ее, как тогда освободиться ей самой? Ведь невозможно обрести столь бесценный дар, тем более тому, кто знает о нем лишь понаслышке, не отдав взамен самое дорогое и самого дорогого... самого себя.
   А есть ли для нее место там? В мире этой свободы?
   Но Павел загорелся, и она не думала более об этом. Вспомнила лишь свой разговор с отражением в зеркале, собственные слова об осаде замка. И опустила руки, предоставив себя в полную Павлову волю. Откинула голову назад, решив ни с того, ни с чего, посмотреть, сколько ему понадобится времени на усладу, насколько больше, чем обыкновенно.
   Павлу хватило одиннадцати минут. Почти вдвое больше обычного.
   - Это ужасно, - сказал он, отдышавшись, - но я хочу тебя как какой-нибудь кролик. Просто другой мир, где мы с тобой очутились... - Павел не договорил, дыхание перехватило, и продолжать он не стал.
   Серафима молчала. Сейчас можно уходить, она же все ждала и лежала безмолвно и бездвижно, точно в преддверии какого сигнала.
   Сигнал не поступил. Только Павел снова пробормотал как в забытьи: "другой мир", Серафима подумала, быть может, он говорит действительно в забытьи. Забыв о ней. И повернула голову к нему.
   Павел смотрел в потолок, теребя в руке галстук, он всегда что-то теребил, когда хотел сказать, но не знал, с чего лучше начать свое сообщение. Серафима решила собираться, и рывком села.
   - Иван остался не там, - неожиданно произнес он. - Его отвезли по шоссе к Катуару и уже там оставили, чтобы ниточка через него потянулась.
   Павел не договорил, Серафима закрыла ему рот ладонью.
   - Расскажешь потом, - просто сказала она, поднимаясь. Он кивнул.
   - Уходишь?
   - Мне пора. Мне, в самом деле, пора, - повторила она, точно услышала возражения. Но Павел промолчал. Без единого слова смотрел за тем, как она одевается, нарочито медленно, излишне томно, как показалось ему, а когда Сима повязала пояс, так же молча прошел следом в коридор.
   - Я буду ждать, - сказал, наконец, он. Серафима сперва не поняла, о чем идет речь и хотела переспросить, но после вспомнила - она обещала позвонить.
   - Да, конечно, я знаю.
   И с этими словами вместо прощания покинула квартиру. Дверь за ней закрылась не сразу, наверное, Павел еще некоторое время смотрел ей вслед, как она шла к лифту, лишь нажав кнопку, она услышала скрип и негромкий, нарочито негромкий, как ей показалось, хлопок. Только после этого она решилась заглянуть в сумочку и, заглянув, облегченно вздохнула. Все взятое оказалось на месте. Как и следовало ожидать.
   В лифте она порвала все бумаги, что были с ней, обрывки же, немного подумав, бросила в открытый мусорный контейнер - к нему как раз подъезжал мусоровоз, повременивший чуть со своей процедурой ради симпатичной женщины, пожелавшей избавиться от какого-то хлама. Следом полетела и дискета.
   Подождав, пока мусоровоз скроется за поворотом, она подошла к машине. И отключая сигнализацию, четвертый раз напомнила себе, что теперь она совершенно свободна. Совсем. Навсегда.
   Как Лилит, изгнанная из рая.
   Павел некоторое время еще стоял у раскрытой двери, вслушиваясь в удаляющиеся шаги Серафимы. И только когда подошел лифт, ушел в комнату. Хлопнул дверью, тут же остановился и отпер ее снова. Почему-то был стопроцентно уверен, что Сима вернется. Вернется сейчас же, даже не успеет сесть в машину, просто постоит подле нее и повернет назад. А значит, ему следует ждать ее через несколько минут. А пока...
   Павел решительно повернулся и подошел к занавешенной ковром стене, в которой располагался его тайник. Резким движением откинул ковер, завернув его и заткнув за спинку дивана. Повернул крохотную ручку, отпиравшую дверцу. В это мгновение он почти не сомневался в том, что достиг цели. Червячок, предупреждавший с первого сегодняшнего звонка о чем-то подобном, не мог ошибаться. Никогда не ошибался, всякий раз подкрепляя кажущиеся на первый взгляд беспочвенными подозрения неопровержимыми уликами, фактами, против которых невозможно пойти. Значит, сигнал червячка верен и на сей раз, можно не сомневаться, что...
   Из тайника, буквально в руки, выпал пистолет. Глухо бухнулся о спинку дивана, и скатился на сиденье.
   Павел вздрогнул, невольно отпрянув от дивана.
   Конечно же, как же прежде он мог сомневаться. Пусть это было только предположение, но вполне логичное, ведь Серафима бывала в его квартире достаточно часто и долго, кто может поручиться, что она тайком не изучала ее? И кто может поручиться, что она не нашла то, что хотела бы найти и узнать? При всей своей лености и нерасторопности, она всегда была любопытна, в чем, в чем, а в этом, в стремлении получить ответ на волнующий вопрос, у нее не было равных.
   Вот он и получил подтверждение. Тайник потревожен, значит, она уже знает о нем. И, разумеется, о его содержимом.
   Хотелось бы знать, что она об этом думает.
   Павел заглянул внутрь и замер. Замерли и мысли, когда он медленно, осторожно, точно боясь испортить неловким движением, вынимал из тайника сверток документов, куда тоньше и легче обыкновенного.
   Затем резко сорвал резинку и впился в бумаги, торопливо проглатывая их содержимое, отбрасывая одну за одной, устилая ими ковер и сиденье дивана; читал одну-две фразы из середины и откидывал, переходил к следующей, к следующей, к следующей...
   Отбросив последнюю, он остановился и не сразу понял причину своей остановки. Документы кончились, кончилась и его деятельность, состоявшая в их просмотре и отбрасывании, кончилась программа действий, а следующая все не поступала. С минуту Павел просто стоял посреди комнаты, устремив невидящий взгляд на смятый настенный ковер. Затем как бы нехотя заставил себя увидеть опустошенный тайник. И тогда только перевел взгляд на разбросанные вокруг бумаги.
   В основном ксерокопии и распечатки рапортов, отправленных по электронной почте.
   И произнес с неожиданной силой в голосе:
   - У-у, с-сука!!! - и грохнул кулаком по стене. Костяшки пальцев обожгло, но Павел попросту не заметил этого. И ударил еще раз. Лишь после этого удара остановился, осматривая разбитый кулак, заметно подрагивающий от напряжения. Павел вздохнул несколько раз, пытаясь взять себя в руки.
   - Тварь, - уже почти спокойно с выдохом произнес он и принялся медленно собирать документы.
   Все они ему были хорошо знакомы, немногие чуть подзабылись, но теперь, выплыв наружу, вновь восстановились в памяти. Слишком хорошо знакомы, слишком.
   Он начал машинально сортировать документы по датам; тем самым, определяя временные рамки - всего за два года с девяносто седьмого по девяносто девятый, последние были примерно годичной давности. Это занятие вернуло ему немного душевного равновесия, так что подобрав последний документ, в котором фамилия Османов встречалась на самый поверхностный взгляд, раз десять, он смог неторопливо, от начала до конца прочесть его. И даже вернуться к середине, чтобы перечитать один из абзацев.
   И в это самое мгновение он как-то внезапно понял, что первое ощущение было ложным. Серафима не придет, она ушла, сделав все, что было необходимо, и теперь не вернется.
   Не вернется никогда.
   Странно, но он не испытал того болевого шока, который, быть может, подсознательно хотел испытать. Знание это далось ему легко, настолько легко, что он испытал разочарование от непришедщей боли и муки.
   Серафима забрала все, что он собрал за прошедшие пять лет, можно не утруждать себя дополнительной проверкой. Все, что он скопил на ее мужа и на своего дядю за это время, до чего сумел дотянуться и безболезненно изъять: сперва для подстраховки, как гарантия собственной от Караева безопасности и определенного рода независимости, а уже много позже - как план предстоящих действий. Алексей же попал в его списки позднее, незадолго до того, как Серафима позвала его в гости и сделала то предложение, от которого он не смог отказаться. Поначалу муж его любовницы фигурировал лишь как малозначительный компаньон дяди один из многих, с кем Караев имел дела, до поры до времени Павел не интересовался тем, кому изменяет Серафима, водил только шапочное знакомство. Этого ему вполне хватало, все знакомство Павла заключалось в том, чтобы почерпнуть дополнительную информацию о Караеве. Ведь несколько не связанных меж собой источников слухов и фактов всегда лучше, чем один.
   Постепенно Алексей стал проявлять активность в контактах с его дядей. Вне всякого сомнения, молодой человек решил получить еще один выход на своего компаньона, через племянника. Для чего стал чаще встречаться именно с Павлом, а не с Вагитом Тимуровичем. Тогда еще Серафима два раза в неделю ездила к Павлу на квартиру - не исключено, подумал он, что муж попросту закрывал на это глаза: близилось подписание серьезного контракта с "Анатолией", на солидные суммы, и все свое внимание Алексей сосредоточил именно на нем.
   В итоге, подписание контракта пришлось отложить, неполадки в финансовой сфере банка дали о себе знать, оказавшись куда серьезнее, чем предполагалось поначалу. Вагит Тимурович пошел ва-банк и принялся зарабатывать деньги, распродавая все, в том числе знаменитую коллекцию. По-своему это был неплохой выход, чтобы и не потерять возлюбленное детище окончательно, а заодно привязать к себе семью Серафимы - главный источник поступления финансов согласно отложенному контракту.
   А когда "Анатолия" снова пошла ко дну, и Караев предпринял авральное затыкание финансовых дыр, то на одной из них он поймал племянника, занимавшегося по-тихому уводом своих и частично банковских капиталов куда подальше. Тогда ему волей-неволей пришлось выбирать между двумя почти равными по значимости в его системе мер величинами. А сделать этого сразу Караев не смог: оставив Павла в опале, но по-прежнему при себе, он спешно принялся за спасение банка.
   Теперь никто не сможет сказать, сумел бы он провернуть всю операцию от начала и до конца. И имело ли это смысл. Караев ушел, и с ним ушли его тайны. Его эпоха.
   Ушел и Алексей, последнее время, безукоризненно внимательный к делам Павла, понимающий, дающий полезные советы и рекомендации. И неизменно с поразительным упрямством выспрашивающий, при каждом своем визите, о действиях его дяди, о финансовых делах, о состоянии банка и настроении сотрудников. Помнится, именно он натолкнул Павла, в одном из разговоров как бы между прочим, на махинации со счетами.... А затем ненавязчиво подсказал мысль о возможности начать самостоятельное плавание. За успехом которого будет внимательно следить семья Серафимы, и он - последнее, не произнесенное им, но выраженное через другие, слово Алексею далось с некоторым трудом - ее представитель.
   Павел соглашался, шел на контакты, встречался с общими знакомыми, имеющими выгодные связи и определенный вес. Шел, будучи уверен в том, что воспользоваться всем этим ему, если, и придется, то одному: Серафима тогда уже позвала его к себе и предложила то самое, от чего он не смог отказаться. Он согласился и с ней и с ее супругом, поставив сразу на две лошади и, ожидая, когда они обе придут к финишу.
   Тогда он почти не сомневался в успехе ставок. Фортуна благоволила ему, благоволила почти всегда. Вплоть до последней финальной измены. До прихода Симы. И до ухода ее.
   Теперь все произойдет просто и быстро. Павел настолько успокоился и взял себя в руки, что мог разложить свое будущее едва не поминутно, столь был уверен в нем.
   Сейчас Сима отправится домой, где ей останется только дождаться подходящей минуты. Едва раздастся звонок в дверь - нет, перед этим будет еще настороженный и боязливо обходительный телефонный разговор, - и в дом придут люди в форме, начнет давать очень интересные показания. Документы, извлеченные ей из тайника, частично отфильтрованные от присутствия ее самой, будут переданы компетентным лицам, которые не замедлят явиться к нему, возможно, уже сегодня вечером, когда достаточно стемнеет. У него найдутся другие материалы, самостоятельной ценности не имеющие, но в сочетании с полученными прежде от Серафимы, проливающие достаточный свет на деятельность племянника Караева. Компетентные лица свяжут дела нынешние с событиями давно минувших дней. Те самые, связанные со странным покушением ребят Османова на любимый "мерседес" дяди, который Караев покинул буквально за минуту до взрыва. Хронометражем руководил Павел: едва дядя появился на пороге его кабинета, он, как и было запланировано, немедленно прервал телефонный разговор. Тогда все закончилось сравнительно благополучно, по крайней мере для него: после недолгих переговоров с его сольным участием, кто-то из группы Филимонова с одной стороны, и некто от Умара Гаджиева, с другой, понесли заслуженное наказание, все остальные пожали друг другу руки в знак вековечного мира.
   В тот день, последний, проведенный им в Спасопрокопьевске, где и проходили переговоры, он понял для себя, сколь глубока его неприязнь к человеку, которого в тот день встречал на пороге своего кабинета.
   На первый взгляд ничем не обоснованная неприязнь.
   Серафима - как же без мыслей о ней! - тоже говорила ему что-то в этом духе, выражала непритворное удивление; она и сегодня едва поверила в то, что он обоих смахнул со стола, вместе с некстати оказавшимся на месте телохранителем. Впрочем, пресса и выпуски новостей ее убедят. Если у нее окажется времени для просмотра телевизора этим вечером, если у нее будет в том охота.
   Конечно, Сима прекрасно знает цену извлеченной из тайника за ковром информации, знает как, и когда воспользоваться ей, и, что хуже, знает, что будет - с ней и с ним - после того, как информация уйдет по назначению.
   Другой вопрос, кто и когда нашепнул ей идею воспользоваться этим. Тот же Алексей, незадолго перед последней поездкой? Которую, Павел не сомневался в этом, она старалась предохранить от его вмешательства - и почти преуспела. Но это не объясняло игру на два фронта, ее неохотное желание содействовать никак не сочеталось с той встречей, с теми признаниями, с тем страстным желанием освободиться и уйти. К нему, как он думал тогда... к кому-то еще, как следовало предполагать отныне.
   К тому, кто нашепнул ей план действий, который она столь успешно претворила сегодня в жизнь.
   Павел услышал скрип входной двери, тихий шорох шагов по коридору. Первым его побуждением было побуждение охотника: одним движением он склонился к дивану, поднял "Вальтер" с сиденья и скользнул к выходу из комнаты.