Берендеев Кирилл. Ежедневник на этот год

   Серым человеком.
   - Вы - ублюдок!
   - Простите?
   - Повторить? Мне кажется, вы и так прекрасно слышали. Или вы с чем-то не согласны? Вам требуется другое определение?
   - Да, но...
   - Хорошо, пожалуйста. Вы - мразь.
   - Послушайте, я не вижу такой уж насущной необходимости меня оскорблять.
   - Что вы говорите? Видимо, вам все же не понравилось.
   - Разумеется, и попрошу вас воздержаться от подобных высказываний в ваших же собственных интересах.
   - Очень мило. Вы меня иначе отправите за решетку, не так ли, господин следователь? - последние слова она произнесла с явной издевкой. - За оскорбление вашего личного достоинства.
   Лицо следователя передернулось, но он сдержался и не произнес ни слова.
   - Скажите на милость, он сердится, - продолжила женщина. - Вернее сказать, он в негодовании. Объясните лучше, зачем вам понадобилось тащить меня в морг...
   - Ну, знаете, - следователь не выдержал, - это необходимая формальность, которую...
   - И устраивать там импровизированную пресс-конференцию с намеками на допрос?
   - Послушайте, - продолжил он более миролюбиво, - почему вы на меня за это ополчились? По вашему, я собрал журналистов, что ли?
   - Вы не позволили мне уйти сразу же после того, как показали мне моего бывшего мужа.
   - Отнюдь, я...
   - Ну, конечно, я так вам и поверила. У вас просто рук не хватило всем рты заткнуть, да?
   - Я делал, что мог, но в конце концов, вы же первая и начали отвечать на вопросы, не я. Если бы вы молчали и просто следовали за мной, я мог бы гарантировать...
   - Отчего-то только вы стояли все время на месте и ждали, когда меня доведут до ручки. Вам надо было видеть, вы ставили очередной следственный эксперимент.
   - Нет, просто я минуту поговорил с редактором "Вестей", попросив последнего воздержаться от вопросов на щекотливые темы. Если помните, он первый задал вам вопрос о вашем отношении...
   - Ну, на него вы зря ссылаетесь, не думаю, что они заметили на мне траурные одежды и заплаканное лицо.
   - Конечно, раз вы это и заявили во всеуслышание.
   - А мне надо было самой затыкать им рты, я так понимаю? И почему на десять минут, пока я находилась в морге, отозвали милицию, гарантирующую мне неприкосновенность?
   - Я этими вопросами не занимаюсь.
   - Разумеется. Вы просто попросили.
   - Ну, знаете, это чересчур.
   - Ничего подобного. Я прекрасно могу отличить правду ото лжи, знаете, за годы, проведенные с моим мужем, как говорится, царствие ему небесное, я прошла эту школу по высшему разряду. Так что вам достаточно открыть рот, а я уже могу сказать, что за этим последует.
   - Сомневаюсь. Хотя вы были достаточно откровенны в своих комментариях о покойном.
   - Я ничего не хочу и не собираюсь скрывать. Всегда найдется дотошный борзописец, который вытащит на свет порцию грязного белья и примется размазывать его на страницах какой-нибудь захудалой газетенки. А потом все это перейдет автоматом на телевидение как пикантные подробности нашумевшего дела.
   Следователь хмыкнул.
   - Да вы теперь надолго застряли на первых полосах, я вам с уверенностью могу это гарантировать. Давно уже в стране, я не говорю про наш тихий городок, не случалось убивать депутата Госдумы, пускай и бывшего, да еще и замминистра в прошлом. Уж год как минимум. Население изголодалось по сенсациям, а им передают исключительно принятие поправок к законам и разборки в парламенте: где кого сняли и кого поставили. Скажите, ну кого это может заинтересовать?
   Женщина некоторое время молчала, потом неожиданно взглянула прямо в глаза следователю. Попыталась взглянуть - тот отвел взгляд,- и тихо сказала:
   - Пожалуйста, мне хочется быть с вами откровенной. Но, прежде всего, ответьте на мой вопрос.
   - Да, я слушаю.
   - Вы считаете, что это я убила собственного мужа?
   Следователь неторопливо прожал плечами, в его действиях сквозила уверенность:
   - Это - одна из рабочих версий. Думаю, после пресс-конференции, если так можно назвать ваше общение с пишущей братией, кое-какие догадки в нее можно внести.
   - И, позвольте спросить, какие именно? - на этот раз в ее голосе прозвучала просьба.
   - Некоторое время назад, - начал он, осторожно подбирая слова, - я и в самом деле считал,... полагал, вполне вероятной версию о том, что именно вы использовали наемного убийцу для совершения расправы над покойным. Но... это было несколько дней назад, когда мы только приступили к изучению этого дела, - он внимательно посмотрел на женщину, та молчала, опустив голову. Теперь обстоятельства изменились, вы понимаете, надеюсь, о чем я... словом, я сильно сомневаюсь в этой версии. Тут что-то другое, возможно, и совсем не связанное с вами.
   Он выдохнул. Женщина внимательно посмотрела на идущего рядом с ней следователя.
   - Приятно слышать, - выдержав достойную паузу, произнесла она. - В любом случае, приятно.
   - Что значит "в любом"? вы все еще уверены?..
   - А почему бы и нет. Ведь вы не хотите оставить меня в покое. Я получила сегодня утром от вас повестку, в которой четко и ясно сказано...
   - А, это, - следователь махнул рукой, - сущая формальность. Вам не стоит...
   - Слушайте, не говорите мне слова "формальность". В ваших устах это всегда - какое-то испытание, некое исследование сущности человечества, в данном случае, представленное в моем лице.
   Следователь усмехнулся.
   - Вы - чрезвычайно мнительный человек. Уверяю вас, что... впрочем, я могу все вопросы задать сейчас, без протокола.
   - Хорошо, - не без колебаний сказала она. - Я вас слушаю...
   - Валерий Васильевич. Давно бы так. Право же, ничего сверхъестественного и тем более страшного не произойдет, если я вас кое о чем спрошу, а вы мне кое-что ответите. Разговор довольно пустячный пускай не на пару минут, но едва ли много больше.
   - И стоило из-за этого огород городить? Могли бы просто позвонить.
   - А вы бы тогда согласились? Нет, разумеется. Вот и пришлось принимать контрмеры.
   - Очень остроумно, - она помолчала, давая возможность следователю начать свой разговор в привычной для него форме вопрос-ответ. Тем не менее, он по-прежнему молчал, точно собираясь с мыслями, потом вздохнул и медленно произнес:
   - Странно, вы с ним прожили двадцать лет... - и снова замолчал.
   - Что в этом странного.... Хотя, вы правы, я и сама толком не знаю, как прожила с ним все эти годы.
   - Он вас старше на семь лет.
   - Он уже работал и неплохо зарабатывал, когда мы сыграли свадьбу. Если на то пошло. Я тогда и представить не могла, что будет с нами потом... Он меня никогда в свои дела не посвящал, я, иной раз и понятия не имела, чем он занят. Впрочем, до того, что выяснилось... ну вы можете себе представить. Он занялся политикой, когда... как бы вам лучше всего объяснить... - женщина замялась. - Знаете, он был непредсказуемым и невыдержанным. И нетерпимым. Если бы не ребенок, я давно бы с ним разошлась, несмотря на все его доходы и прочее, я сильная смогла бы прожить, занималась бы чем-то своим.... Если бы решилась сразу, то растила Наташу и без его участия, он ведь сам никогда не занимался ничем, что было бы ему неинтересным, не приносило ощутимой выгоды. А ребенок - это скорее из раздела постоянных тревог и волнений, ему подобного и так хватало по работе, а когда ничего не чувствуешь к своей дочери...
   - Он ее избегал, я так понимаю?
   - Угадали, - она невесело улыбнулась, - Откупался, чем мог, практически никогда не разговаривал, только если ему было что-то надо... Наташа сама к нему не приставала никогда ни с расспросами, ни с просьбами абсолютно бесполезно. И притом он мог раздражиться и...
   - Поднимал руку?
   - Нет никогда, но обидеть ведь можно и словом. И куда больнее. Хорошо еще, не удивляйтесь, что я так говорю, хорошо, что он не так часто бывал дома, чтобы... наверное, будь его работа менее ответственна, отнимай она меньше времени, требуй к себе меньше внимания, постоянных скандалов, ссор, стычек и тому подобного не избежать было. А так мы жили как бы в разных временах, почти независимых, если не считать редких его выходных. Работать он мне не разрешал, ну и...
   - Я понимаю.
   - Вряд ли, - женщина покачала головой. - Все это надо пережить на себе.
   - Значит, вы не жалеете, что...
   - Я вам уже говорила об этом. И давайте больше не будем возвращаться к данной теме, мне она попросту крайне неприятна.
   - Я прошу прощения. Еще раз извините.
   И долгое молчание.
   - У вас отвратительная работа, - неожиданно сказала она.
   - Вы правы, - он не стал спорить, - Иногда она попросту непереносима, но... что ж поделать... приходится мириться и не с таким.
   - Я понимаю. Простите меня, что я наговорила вам... не так давно... вы понимаете, после того, что случилось, мне было очень плохо. Попросту я была не в себе.
   - Я прекрасно вас понимаю. Вам лучше было разрядиться немного, вот вы и разрядились.
   - Об вас.
   - Не имеет значения.
   - Как скажете, - она пожала плечами. Следователь остановился и неожиданно тихо произнес, женщина едва поняла его слова:
   - Знаете, я вам сейчас задам вопрос, что называется, из разряда идиотских, - и, помолчав, добавил: - Надеюсь, вы не обидитесь.
   - Нет.
   - Вы ожидали подобного... подобной развязки?
   Она помялась.
   - Как вам сказать. Если честно, - она вздохнула, - то да.
   - Давно?
   - Давно. Может быть, больше двух, трех лет. Я не знаю, не помню уже. Когда живешь с этой мыслью, то постепенно к ней привыкаешь, примиряешься с ней как с необходимостью, потом вовсе перестаешь замечать. Она как бы уходит в подсознание и... словом, я не знаю, что и ответить на ваш вопрос.
   Следователь молча посмотрел на нее.
   - Я, безусловно, кажусь вам кошмарной, страшным человеком без души, без совести. Но что я могу с собой поделать, если никогда, вы слышите, никогда не любила своего мужа. Если на то пошло, я вышла за него только потому, что... словом, между нами была близость, и в результате этой близости я забеременела. К тому же все считали его очень хорошим человеком, я - не исключение, он тогда и был вполне нормальным парнем, более того перспективным женихом, в финансовом плане, в отличие от прочих кандидатов. Знаете, у меня их было в свое время немало, что скрывать. Я выбрала его. Наверное, потому... нет, не буду вам говорить, вам это неинтересно, да и ни к чему, а мне. Считайте, что исходила из соображения стерпится-слюбится, упрощенно, наверное, так. Но не вышло. Первого ребенка я потеряла преждевременные роды, что же до второго, то лучше бы я воспитывала Наташу одна. Впрочем, почти так оно и было. Я вам готова признаться, что, может быть, лучше было бы...
   Она не продолжала. Следователь кивнул.
   - А каковы были его мотивы? Я имею в виду, на брак с вами?
   Женщина пожала плечами.
   - Слишком простой ответ, он вас не устроит. В свое время я считалась неприступной красавицей, крепость изо льда и снега, довольно много парней ухаживало за мной, но дальше этих ухаживаний дело не доходило, все без результата. Не знаю, чего я тогда ждала от жизни... И в школе, и позднее, в институте... А он... ему я сдалась без боя... не могу объяснить отчего, не бес попутал же в самом деле. Просто было в нем... что-то... какая-то странная привлекательность, пугающая, я бы так ее назвала. Это сейчас она трансформировалась в откровенную озлобленность не весть мир, а тогда... Она ему даже шла... - она закрыла глаза.
   - А что вы делали после его исчезновения?
   Женщина изумленно взглянула на следователя.
   - Я же вам уже говорила, - и нетерпеливо сделала несколько шагов вперед. Следователь послушно двинулся следом за ней.
   - Прошу прощения, я запамятовал. Знаете, я спросил потому, что... как бы вам это объяснить...
   - Не объясняйте ничего, - отрезала она, - тем более мне.
   - Хорошо.
   - Тем более что мы уже пришли. Извините, что не позову вас к себе, это было бы выше моих сил. Еще раз простите.
   Не дождавшись ответа, она открыла калитку и прошла к своему дому. Следователь молча смотрел, как женщина поднялась на три ступеньки и захлопнула за собой дверь.
   Что ж, я себя могу поздравить с отлично выполненной работой. Настолько хорошо, что я получил вполне заслуженный двухнедельный отпуск, правда, мне давно его обещали, и все как-то выходило, что я должен был съездить еще куда-то и сделать еще то-то, но нынче - все. Последними своими делами я добился своего, поставив начальство, можно сказать, в угол. Моему шефу уже ничего не оставалось сделать, как подписать бумажку, освобождающую меня на некоторое время от выполнения своих обязанностей, да еще с количеством денег, и по нынешним нелегким временам считающимися приличными.
   Может, мне попросту повезло, что шеф заехал в тот самый городок, в котором квартировался и выполнял последний этап его поручений и я, быть может, при ином раскладе сил, мне достались бы новые обещания, только теперь это не имеет значения. Теперь я на две недели сам по себе.
   Если быть точным, то почти на две, но маленькое дельце, задерживающее меня в этом городе, я довольно быстро уладил ко взаимному согласию сторон и снова оказался свободным как ветер.
   Конечно, я не могу пожаловаться на свою работу, она меня не тяготит, скорее, развлекает. В определенном смысле я сам себе голова, ограничения лишь накладываются на сроки и места действия. А в остальном приходится действовать самостоятельно, подчас на свой страх и риск. Что соответственно и оплачивается.
   И, несмотря на все это вряд ли что-то можно сравнить с отпуском, пускай и на две недели, пускай и так неудачно разорванным пополам. Но это уж моя вина. Теперь, когда бумажная волокита отшелестела и осталась за горизонтом, я могу взвесить все шансы все "pro et contra" и спокойно решить, где же мне проводить долгожданные четырнадцать дней.
   Месть-то особенно не много, выбрать можно либо из собственного города, либо отправиться на юг и потратить полученные от шефа средства там. Или махнуть к знакомым в Прибалтику, в Даугавпилс, не знаю, правда, как они меня встретят. Кажется, в прошлый раз я им успел надоесть, будем надеяться, что только кажется. Стоит позвонить и намекнуть, осторожно так, мол, уж очень мне понравилось прошлое лето и ваши новые картины, это я имею в виду супругу моего знакомого, которая, кстати, не раз уже выставлялась и имела с продаж своих неоимпрессионистских полотен неплохой доход. Позволяющей ей и ее мужу жить безбедно. У них собственные полдома в пригороде, у самого берега Даугавы. Очень симпатичное место.
   Да, хорошо вот так распоряжаться собственным временем, пускай и не всегда это удается, мне кажется, даже лучше, что не всегда. Долгожданные минуты покажутся несоизмеримо дороже и важнее. А что до планирования свободного времени, то обычно приступают заранее, за месяцы до появления отпуска на горизонте, измеряют его длительность проездом к месту, встречами и расставаниями, новыми впечатлениями и старыми знакомыми. Вспоминая прошлые отпуска, что-то меняют, а что-то оставляют прежним, соглашаются на компромиссы или оставляют важнейшие решения "на потом" или спорят, настаивая на своей, безусловно, верной точке зрения.
   Наверное, я люблю свободное времяпрепровождение именно в сочетании со временем, подаренным государству на то, чтобы прокормить себя. Слишком хорошо усвоил я уроки, преподанные в детстве, предназначенные для другого мышления, другого времени и другого мира. Тем не менее, они живы в моей памяти, тогда мне приходится, а частенько именно так и бывает, повторять их с удивительной настойчивостью, точно от этого зависит мое дальнейшее существование.
   Но это на работе. Вне ее я стараюсь поменьше помнить о ней. В самом деле, гораздо спокойнее забыть обо всем на краткий миг, иначе, вспоминая нерешенные накопившиеся проблемы запросто можно сорваться или стать трудоголиком. Ни то ни другое меня не утешает, поэтому к работе я стараюсь относиться философски и делать ее только в отведенные на то часы и минуты. А в остальное время... ну, если повезет, планировать это остальное время и заниматься осуществлением своих планов. Чем я, собственно сейчас и занимаюсь.
   Она подошла к телефону, сняла трубку. Частые прерывистые гудки свидетельствовали о том, что на том конце ее успели положить. Женщина нахмурилась и положила трубку на базу.
   В комнату вошла дочь.
   - Кто звонил? - поинтересовалась она, глядя с надеждой на аппарат.
   - Не знаю. Повесили трубку. Думаю, ошиблись номером. А ты куда-то собралась?
   - Мне Антон должен позвонить, мы с ним договаривались. А что?
   Она пожала плечами.
   - Да нет, ничего. Я не возражаю.
   Но неприятной холодок, затаившийся под сердцем после звонка без адреса, не оставлял ее в покое. Дочь ушла к себе в комнату, у нее был свой аппарат, перед которым она могла оказаться первой, когда позвонит ее приятель с предложением "куда-нибудь прошвырнуться", как обычно говорил сам Антон, Наташин одноклассник, в общем, и целом, симпатичный молодой человек, против которого она ничего не имела и не возражала бы, если он и дальше...
   Телефон зазвонил снова. Первой трубку сняла дочь, торопливо схватила, она слышала, в своей комнате соседней с гостиной. Взволнованно прокричала: "Але"! и еще раз: "Але"!
   После чего телефон в гостиной тренькнул, другая трубка была положена на рычаги. Дочь что-то недовольно буркнула про себя, она не разобрала слов, и решила позвонить сама.
   Женщина села в кресло и включила телевизор. По каналу, появившемуся на экране, шла программа новостей, диктор тусклым бесцветным голосом зачитывал выдержки из сообщения, сделанного сегодня главой правительства; речь шла о повышении акцизов и таможенных сборов с некоторых видов продукции. Ничего интересного, она переключила телевизор на другую программу.
   У англичан есть омерзительная пословица: "the dog return to his vomit", омерзительная еще и тем, что я нахожусь, как бы помягче выразится, под властью именно этого странного с точки зрения обывателя из России, собачьего инстинкта. Видимо, он развит исключительно на территории Соединенного Королевства и его колоний и доминионов, раз уж стал там притчей во языцех.
   Мне никогда не давался этот язык. Семь лет в школе, два года в институте, плюс курсы по окончании его, а мой словарный запас оставался на низшем уровне, едва ли я мог связать пару фраз в разумный сказ. Но даже при таком неудачном раскладе я пытался поступить в престижное совместное предприятие, требующее многого и многое же сулящее. Я был молод и полон неосуществленных идей. Что ж, половина из них так и осталась лежать в багажнике, нет, гораздо больше, чем половина. Как это обычно и случается. Странно, что это обычно и случается, ведь до тридцати мало кто плывет по течению, всяк рассчитывает на собственные неодолимые силы, на свой гонор и темперамент, на свою отвагу, которой - несть числа, с которой - как пьяному - море по колено. Иногда это выплескивается наподобие бури в стакане воды и на собственный письменный стол, иногда, но только иногда, выливается в действительно важное и решительное предприятие, бросок в неизведанное, приводит почти к моментальному результату, неожиданному изменению, в лучшую, худшую ли сторону, неважно, лишь бы он был, этот скачок, совершенно дискретный - из грязи да в князи или наоборот, но лишь не постепенный, не гомановский эллипс - медленный, плавный, неторопливый переход с родной житейской орбиты на другую. Именно то, что когда-то ожидал и в итоге получил я сам.
   Нет, я не жалею, не собираюсь жаловаться, то и не в моем характере. Просто я еще вполне доволен своим местом в жизни, своей ролью в обществе, тем качеством, что я имею честь исполнять, тем заслугам, что я получаю от жизни, словом, всем вполне доволен. Буря устаканилась давно, очень давно, сразу же по достижении двадцатипятиления. Когда питающий жизненные соки бури кран был перекрыт и, как оказалось, перекрыт наглухо.
   Что еще можно сказать? Юноша бледный со взором горящим, уже тогда начинавший терять "излишки" шевелюры потыкался туда, потом сюда и в итоге, ну не ехать же в Москву, в самом деле, закрытую наглухо от всех прочих, кроме в нем проживающих, в итоге смирил гордыню и спрятал крылья в самый дальний угол шкафа. Тем более что для полетов особых талантов и не имелось.
   Тогда же, конечно, все казалось иначе. Даже, несмотря на поражение на конкурсах и отборах, несмотря на работу кладбищенским сторожем, все равно тлела, не потухая никогда, надежда на что-то эфемерно лучшее, что-то обольстительно прекрасное, ждущее там, впереди, за поворотом. Кажется, она погасла лишь тогда, когда я устроился работать по приобретенной в институте специальности. Системы спутниковой связи, смешно, но оказалось - именно они в нашей стране никому не нужны, кроме разработчиков да нескольких предприятий ВПК, у которых, к общему сожалению, не было денег на заказы. Надо признать, что технологии наши, коими так гордился среди себе подобных наш институт, находились на значительном удалении от зарубежных аналогов. Даже в оборонке, а я работал именно там, не скрывали, что, выделяемые на нужды института средства из бюджета, просто смешны, даже если учесть наше привилегированное положение, что их не хватает ни на что, а работа на голом энтузиазме, приводит лишь к нашему все большему и большему отставанию. Ни о какой конкуренции не могло быть и речи. Когда я уходил, спустя почти семь лет после зачисления, положение изменилось разве что в худшую сторону, на предприятии оставались самые преданные любимому делу люди, только те, кто, кроме своей работы не видели иного приложения собственных сил, и потому оставался, невзирая на неполучаемые средства, на непогашенные трансферты, на задержки зарплаты по полгода и более, не уходили несмотря ни на что. Я не был энтузиастом, и очередной виток инфляции, скачок цен попросту выбил меня с насиженного места. Хотя мне говорили, что наше отставание практически преодолено, что наши товары стали конкурентоспособны после происшедшей конверсии, что, вместе с детскими конструкторами и соковыжималками мы станем производить системы, достойные завоевания зарубежных рынков, что нашлись фирмы, готовые вложить в нас средства и немалые... но нас слишком часто обманывали подобным образом, слишком часто.
   Я ухолил из "ящика", совершенно не уверенный в завтрашнем дне, не представляющий, куда приложить свои способности, не знающий, повезет или не повезет мне в ближайшем будущем. В одном, зато, я был убежден - никаких квантовых скачков в моей карьере не предвидится.
   Где-то с год я проработал секретарем в меховой компании, после ее банкротства, мне пришлось переквалифицироваться в подсобные рабочие - тогда было особенно тяжело с поисками работы, - а по истечении еще полутора лет был вынужден покинуть родной городок. Найти что-нибудь путное в нем уже не удавалось, на работу записывались вперед на несколько месяцев и терпеливо ожидали, точно получения квартиры в старые добрые времена. Блата у меня не было, денег, чтобы ожидать - тем более, а на предприятии, где я инженерствовал наступил коммунизм: поскольку наличных денег не было уже ни у кого из работающих там, ад и у их семей также, соседний магазинчик согласился отоваривать их продукцией первой необходимости в счет грядущего получения средств из бюджета, когда они, конечно, появятся.
   Я выехал в Обнинск, туда, где когда-то провел пять лет в студентах физико-энергетического. Можно сказать мне там повезло - сразу же подвернулась работа. Я стал водителем катка в бригаде дорожных рабочих. Тогда еще был конец лета, и я со страхом ожидал заморозков - времени, когда работы по укладке асфальта свертываются до следующей хорошей погоды, до следующей весны, то бишь.
   Именно в это время и нашел меня мой нынешний шеф....
   Я совсем забыл о еще одном важном обстоятельстве. Поглощенный рассказом о поисках работы, я не вспомнил отчего-то одну маленькую, но, должно быть, очень важную деталь, которая сыграла свою роль. Полтора года из тех, что я провел в "ящике" работая на ВПК, мне было суждено пробыть любящим мужем и заботливым супругом.
   Сейчас я с трудом вспоминаю это время, оно для меня - словно серая пелена, четко делящаяся на две половинки, пускай и одинаково серые, но все же отличающиеся друг от друга: работа и дом; домашние ссоры и радости и проблемы и праздники на своей должности. Первого было много больше, чем второго, я сам понять не могу, как же мы не разошлись в тот же день; наш брак был зарегистрирован в Загсе, не понимаю, как мы умудрились оказаться там в одно и тоже время, как мы вообще договорились до такого соглашения.
   По натуре я - убежденный холостяк, по крайней мере, я пытаюсь себя в этом убедить, не знаю, удастся ли мне исправить сей недостаток, наверное, так следует трактовать мой социальный статус, или я останусь в той же позиции до конца дней своих. Не могу сказать, что страдаю в той или иной степени комплексом Кавендиша, боязнью общения с женщинами, напротив, по самой моей должности чаще всего приходится общаться именно с представительницами прекрасной половины человечества. Для этого нужен определенный навык, вырабатываемый годами тренировок, методом проб и ошибок. Но навык нужен и в другом, в умении увидеть в женщине, несколько более того, что мне обычно удается усмотреть. И банальные фразы и ласковые взгляды и дорогие подарки и свидания при луне и на фоне заката едва ли помогут. Дело в другом: в моих застарелых привычках, в моем образе жизни, не желающем подаваться изменению, в чем-то еще, на что я пока не могу найти ответ.
   И все же возвращаясь к своему браку.... Я и тогда меньше всего ожидал, особенно в первые дни знакомства, что мне предстоит связать с Алиной полтора десятка месяцев жизни, кажется, не подозревала об этом и она. Все произошло столь внезапно и настолько не по нашей вине и воле, что я не смею сказать ничего определенного на этот счет, никоим образом не в силах открыть завесу над тайной нашего скоропалительного брака. Какая-то странная необходимость заставила нас подать документы на регистрацию и полтора месяца ждать назначенного времени церемонии, почти не встречаясь друг с другом. Думаю, если бы такое состояние продолжалось и дальше, я был бы женат и, вполне возможно, считал бы себя счастливым супругом и по сей день.