Страница:
- Ты права насчет города. Примеров тому тысячи.... Знаешь, я хочу рассказать тебе об одном. Этот случай произошел совсем недавно, и я буквально... - я запнулся, не находя слов. Талия внимательно слушала.
За дверью послышались приглушенные шаги. Нет, для разносчика еще рановато.
- Февраль, если помнишь, выдался очень теплым. К двадцатым числам уже и снег сошел. Дороги просохли, некоторые оптимисты стали "переобувать" своих железных коней на летнюю резину.... Это все еще вступление к теме, не знаю, необходимо ли оно тебе так, как мне...
- Лучше вспоминаешь, когда восстанавливаешь в памяти все обстоятельства. Я сама часто так делаю, - откликнулась Талия. Я кивнул и продолжил:
- Это случилось на Комсомольском проспекте; были у меня кое-какие неотложные дела в Хамовниках. Увы, окончившиеся неудачно. Прожект был сорван, мне оставалось лишь откланяться и вернуться к машине. Свою "шкоду" я оставил на другой стороне дороги, до нее можно было добраться и через подземный переход, он недалеко, в двух десятках метров, и по обычному переходу, до которого идти чуть дальше; но я, положившись на случай, решил перебежать в неположенном месте: машин в тот час было сравнительно мало, а посредине проспекта шла широкая разделительная полоса, позволяющая отдышаться. Я спешил и пошел напрямик и спустя мгновения добрался до разделительной полосы. И еще один человек в черном пальто спешил вместе со мной, но, в отличие от меня, ему нужна была остановка троллейбуса, он начал переходить слишком рано, а потому, чтобы поспеть к приближающимся "рогам", пошел наискось. последняя легковушка, не замеченная моим попутчиком, с большим отрывом от общего "пелатона" вывернувшего с Хамовнического Вала на проспект, помчалась за остальными вслед, стремительно наращивая скорость и перестраиваясь в левый ряд. Я переходил проспект, был на середине левой полосы, когда она вывернула с Хамовнического. И все же пропустил ее, и лишь затем пошел. А он, тот мужчина в черном пальто, не стал ждать.
Талия явственно вздрогнула, поняв, что последует за последней фразой.
- Я узнал о случившемся по истошному визгу тормозов. Быстро повернул голову и увидел... даже не знаю, как сказать. Мне показалось, что у остановившейся легковушки - черных "Жигулей" девятой модели - от резкого торможения ни с того, ни с чего откинулась и слетела крышка капота: некая черная масса поднялась в воздух и тяжело ударилась об асфальт, распластавшись в метре от машины. Водитель, молодой человек в спортивном костюме, тут же выскочил из автомобиля, подбежал и склонился над телом. Не зная, что предпринять, он поднял голову и беспомощно озирался вокруг. С троллейбусной остановки к случившейся аварии немедленно подошло несколько пожилых женщин; они так же встали подле тела, и шумно переговаривались, не представляя, чем можно помочь лежащему.
Я стоял на разделительной полосе; стоял и смотрел на них. Просто смотрел. Ничего не чувствовал: ни в момент удара, хотя сразу понял, что он означает, ни позже, когда видел бестолковое топтание все увеличивавшейся толпы у тела. По прошествии, должно быть, минут пяти кто-то достал мобильный телефон и стал звонить в 02. К тому времени я уже был на другой стороне Комсомольского, уже сел в свою "шкоду". И оттуда все оглядывался на собравшихся.
Сидел за рулем и смотрел, не решаясь оторваться от тяжелого зрелища и ехать дальше. Я был взволнован, вернее, встревожен, но не самой аварией, а отсутствием в себе хоть какой-то реакции на нее. Я уже говорил, что не ощутил ничего: ни чувств, ни эмоций, долженствующих вывести меня из равновесия в такой критический момент. Более того, виденная мною картинка подброшенного вверх тела от тяжкого соприкосновения с машиной, а затем безжизненно распластавшегося на асфальте, для меня была словно эпизодом в некоем прокручиваемым предо мной кино, банальным эпизодом, тысячный раз демонстрируемым с экрана, кочующим из фильма в фильм. Не помню, кажется, в момент удара я пробормотал пошлейшее "ух ты, оба на" или что-то в таком духе. И произнеся эту ничего не выразившую бессмыслицу, внезапно ужаснулся ей. Да и ужаснулся как-то вяло, словно по долгу службы.
Холодные пальцы накрыли мою ладонь. Я вздрогнул от этого прикосновения.
Талия ничего не говорила, она лишь пристально смотрела мне в глаза, и продолжала держать мою руку в своей. Держала долго, пока не затихли мои воспоминания и не улеглись, в глубине памяти, как прежде.
Спустя какое-то время - наши руки все еще сплетались - прозвенел звонок; прибыл разносчик пиццы. Получив от меня деньги и отказавшись от чаевых, паренек лет восемнадцати долго топтался на пороге, не спеша уйти к другим клиентам и во все глаза смотрел на появившуюся за моей спиной Талию. Бог его знает, почему.
Наконец очнувшись, он скороговоркой поблагодарил за оказанное его фирме доверие и немедленно ушел. Талия закрыла за ним дверь.
- Надеюсь, мой выбор тебе понравится, - сказала она, все еще держа руку на дверном замке. С нежно пахнущей коробкой я вошел в кухню, по-прежнему, Талия тенью следовала за мной.
За чаем мы говорили о каких-то пустяках, помнится, в том числе, и о вкусах. У меня вертелось на языке несколько вопросов, так или иначе касающихся Маши; но в тот вечер мне показалось, что задавать их не следует. Словно компаньонка Талии для нас, сидящих в моей кухне, в этот час была запретной темой, и одно упоминание о девушке могло разрушить то непрочное, что, как я ощутил в этот вечер, нежданно связало нас. Все время, проведенное за ужином, Талия посматривала украдкой на часы, они находились за моей спиной, и я невольно перехватывал каждый ее взгляд, затылком чувствуя, куда он обращен. Но уходить она не спешила. Или ждала чего-то. Собралась только в самом начале десятого, посреди вялой беседы пробормотав вполголоса "все, мне пора" столь безапелляционно резко, что я не посмел ее удерживать.
Проводив ее до двери, я все же не удержался - вечер был закончен - и спросил о Маше. Талия пожала плечами.
- Она дома, - просто ответила моя соседка, точно ответ ее должен был объяснить мне многое, если не все. С моей стороны вопросов не последовало более, я не решился задать вертевшееся на языке, и Талия ушла в свою тайну.
Ночью мне снилась Маша, одна, без своей наставницы. Словно странный этот вечер и должен был завершиться не менее странным сном. Действие его происходило в моей квартире, помню, все началось с того, что из ниоткуда появившаяся в моей гостиной Маша потягивала шампанское из фужера и, обводя свободной рукою роскошно накрытый стол, рассказывала, сколь приятно, распахнув одежды, вдыхать полной грудью свежий воздух Арктики, дувший из распахнутого настежь окна, ожидая, когда легкие наполнятся им, и напитается кровь. Тогда свершится невозможное и человек окажется способен оторваться от грешной земли и взлететь.
- Но это должен быть непременно воздух Арктики, - говорила она, покачивая ногою, отчего халатик ее сбился к бедру, и точеные Машины ножки предстали мне во всем их великолепии. - Никакой иной не способен наполнить человека мечтами о далеких краях, а без этого невозможно оторваться от земли, подняться в воздух и лететь, лететь, лететь....
Комната начала таять пред моими глазами, Маша вскочила на ноги, и, распахнув руки, как крылья, или наоборот, я уже не мог понять, что именно вижу, воспарила к разверзшимся небесам, а через мгновение сияющей точной исчезла, затерялась в них. А следом за ней исчезло все.
Я проснулся. И сквозь дремоту пробуждения все еще слышал ее голос, призывавший меня оторваться от земли и лететь. "Невесомость притягивает, где-то во мне продолжала говорить Маша. - Это так просто. Я знаю, как это просто. Главное - поверить. И тогда самое малое усилие - и душа не будет весить ничего, еще одно усилие, - и ты в небе".
Как ни старался я, не мог вспомнить, о каком именно усилии говорила Маша. Оно было невероятно простым, каждый способен был исполнить его без труда. Но сон закончился и унес эту тайну с собой.
Я поднялся с постели и прошлепал в ванную. И по дороге, будто отражение промелькнувшего сна, услышал голос Маши, доносящийся, как мне показалось в первое мгновение, из соседней комнаты. "Легкость, с которой ты проводишь свои сделки, не есть доказательство твоих слов, - голосок девушки кипел неутоленной страстью. - Она, легкость эта, будет говорить скорее о темной стороне твоей натуры. Это не легкость вживания плотью и кровью, не легкость сродства с обществом, это легкость его презрения со стороны. Через нее ты возвышаешься, и чем больше возвышаешься, тем яростнее не приемлешь....
Накинув халат, я подошел послушать. Маша, как я понял тотчас же, стояла в коридоре. Остановившись у самой двери, я не открыл ее, продолжая тайком подслушивать. И услышал голос Талии, к которой разгоряченная спорщица и обращалась.
- Пусть так, - голос был спокоен. Как спокойна и рассудительна была сама Талия. Казалось, всегда, в любой момент своей жизни, в любой миг прошлого, настоящего, будущего. - Но ты сама признавала неоднородность нашего общества, стремящуюся только к еще большей неоднородности, вплоть до полной своей атомизации, - Талия копировала манеру говорить Маши, копировала довольно схоже. Подруга в ответ молчала. - Я представляю собой именно то, о чем и говорила, свой собственный пример. Атом общества, пускай маргинальный, по твоему выражению, но внедренный в него и определенно считающийся - обществом же самим - полноправным его членом. Иное дело, каково мое мнение о собственном окружении, но, повторюсь, я все же составляю часть его, я действительно привязана к нему, к своему окружению, возможно даже, срослась с ним. Пусть не настолько, как ты бы того хотела, но в достаточной степени, чтобы и влиять на него определенным образом и самой находиться под определенным его влиянием. Схожим образом чувствует себя и любой другой индивид, достаточно независимый, чтобы оценивать положение общества по отношению к себе, а не только наоборот. Хотя бы тот, для примера, что живет в этой вот "двушке", - я невольно вздрогнул, услышав, что разговор коснулся моей персоны. - Но он, в отличие от меня, да и от тебя тоже, - в большей степени объект общества, нежели его субъект; скажем так, он более внедрен в общество и, как следствие, более приемлем им. Более того, я осмелюсь сказать языком химии, в определенном смысле, он есть моль общества, та часть его вещества, что сохраняет в себе все его свойства.
- Живой пример здоровой клетки на фоне раковой, - съехидничала Маша. Интересно, какими еще определениями ты его наградишь. Вспомнишь нормальное распределение и заставишь его расположиться на кривой да еще вблизи от оси ординат? Или определишь его как орт вектора суперпозиции всех векторов общества? А может, оценишь уравнением Ван-дер-Ваальса для идеальных газов?
Талия не отвечала. Замолчала и Маша. Я прислонился ухом к двери, пытаясь понять причину этой неожиданной паузы - перешли ли девушки на тихий шепот или вовсе стали общаться чисто визуально - при помощи жестов. Или, все может быть, того пуще - телепатически.
Будто подтвердив мои догадки, Талия неожиданно прервала затянувшееся молчание:
- Влад, выходи, что ты топчешься у двери.
Я выглянул наружу.
- Знаете, дамы, после того, как и с чем вы меня сравниваете, я ведь могу и в монастырь уйти. А в квартире будет обитать другое сообщество клеток.
Маша подбежала ко мне и неожиданно - кажется, только для меня, но никак не для Талии - поцеловала, будто клюнула в щеку. Я коротко взглянула на мою соседку, но спокойное выражение ее лица, точно ожидавшее чего-то подобного, так ничего и не подсказало мне.
- Влад, прости. Я не хотела тебя обидеть. И Аля тоже не хотела. Мы совсем о другом разговаривали, если бы ты слушал нас с самого начала...
- Подслушивал, - улыбнувшись, поправила подругу Талия. - Извини, Влад, я совершенно напрасно вспомнила о тебе в качестве примечательного примера. Конечно, нам не следовало заводить этот разговор в коридоре, но поскольку он все же состоялся и именно здесь, ты оказался самым близким...
- Мы просто тебе завидовали, - заметила Маши, не выпуская меня. - Ну что, мир? Мир?
- Мир, - невольно улыбаясь, согласился я. Все происходящее казалось продолжением только что виденного сна. И просыпаться мне не хотелось.
Маша выпустила меня и, доверительно наклонившись к уху, прошептала:
- Квартировладелица посылает меня за продуктами, - кивок в сторону Талии. - Может, составишь компанию? Обещаю загладить все нанесенные обиды.
Некстати пришлось признаться, что я только что встал.
- Тяжела жизнь бухгалтера, - улыбка не сходила с лица моей соседки. Я думаю, Маша подождет.
- Я подожду, - немедленно согласилась та. - Можно у тебя?
- А ты?
Талия склонила голову, будто неохотно пожала плечами. И ответила несколько странно:
- Дела.
- Аля уезжает через полчаса на важную встречу. А мы с тобой пойдем проверять теорию массового обслуживания. Тебе ведь тоже надо что-то купить. А позавтракать можешь и в недрах универмага, я знаю там неплохое кафе. Вместе со мной, заодно. Я тоже с утра ничего еще не ела, только кофе выпила.
- Второй семестр физтеха, что ты хочешь, - с этими словами Талия покинула нас. Дверь медленно закрылась за ее спиной.
Я провел Машу к себе. Пока она, не снимая куртки, заглядывала в полупустые комнаты, более детально оценивая их, я успел почистить зубы, побриться и нарядиться согласно, невысоко поднявшемуся с утра, столбику термометра.
Услышав жужжание "Брауна" Маша сочла возможным войти в ванную комнату и сообщить, что хочет пройтись до "Перекрестка" (так именовался универмаг) пешком, потому как на улице стоит замечательная погода, солнечная, безоблачная, словом, настоящая весна. Надо воспользоваться случаем и вдоволь подышать приближающимся летом. Если я никуда не спешу, конечно. А, после моего кивка, заметила:
- Все-таки еще очень сумбурно у тебя в отношении интерьера. Признаться, я затрудняюсь представить, что из всего этого выйдет, - шнуруя ботинки, я кивком согласился с ее мнением. Потому как, то, что выйдет из затянувшегося новоселья, не знал и сам. - Знаешь, Аля в свое время увлекалась дизайном, это еще до того как стать дипломированным психологом. Думаю, она с удовольствием подкинет тебе пару идеек насчет расположения мебели по комнатам и размещения на подоконниках нужных в каждом конкретном случае кактусов или гераний.... Если это не будет давить на твое мужское достоинство, конечно.
- Посмотрим, - сказал я. И мы вышли.
Спускаясь по лестнице, я невольно начал размышлять над словами Маши о квалификации моей соседки. Интересно, насколько всерьез воспринимает она свою должность - или так же испытывает, словами и взглядами, всякого, кто входит к ней в кабинет, с чем бы он перед ней не появился? Неожиданно вспомнилась, рассказанная мною вчера Талии, история о сбитом пешеходе. Есть в моей соседке та изюминка, что позволяет ей извлекать из памяти людей вещи, о которых те не очень-то хотели бы поговорить. Этого у нее не отнимешь, свойство, должно быть, доставшееся в наследство, а не приобретенное - уж больно хорошо она научилась им пользоваться. Тем более, в обществе небесприятной девушки, по принятому неизвестно кем и когда этикету, следует говорить разве что о пустяках и о вечном - скажем, не о любви, так об общих знакомых, если нет таковых, хотя бы о прочитанных книгах, о погоде, о природе, о тех местах, где приходилось отдыхать... и с кем приходилось... и как....
Маша взяла меня под руку, хоровод мыслей как ножом отрезало. До "Перекрестка" мы добрались довольно быстро, точнее сказать, время нашего путешествия протекло незаметно. Дорога прошла в непринужденной беседе без берегов, той самой беседе по этикету, о котором сказано абзацем выше: когда Маша не знала, что сказать или чем ответить, она переводила разговор на первое попавшееся ей на острый язычок происшествие, что видели ее зоркие глазки. О нем, а так же о цепочке схожестей, вызванных им, она говорила по обыкновению язвительно и остроумно. Я же большею частью молчал и слушал, из желания не помешать этому, все еще удивительному для меня, течению речи, журчанию ручейка фраз в алых Машиных устах. Слушать ее было совершенным удовольствием.
Так на середине ее бесконечного абзаца мы и вошли в помещение универмага, случайно заметив, что путешествие подошло к концу.
Каюсь, в тот момент, когда она проходила меж дистанционно открывающихся дверей, моя рука оказалась на Машиной талии. Девушка не заметила этого, или, заметив, решила обратить внимание позже, когда мы доберемся до кафе. Там она действительно отстранила мою руку, но только лишь затем, чтобы сделать заказ.
Не переставая улыбаться - говорить уже было некогда - она с аппетитом уплетала клубничный десерт и запивала его тем, что в этом заведении выдавали за капучино; небесно легкая девушка, у нее и завтрак был воздушным. Закончила она его быстро и вся извертелась, пока я доедал блинчики с кленовым сиропом.
Затем мы отправились за покупками. Свою тележку она загрузила сверх всякой меры, управлять ей уже была не в силах, так что перепоручила это занятие мне. Тут же вышел довольно неприятный конфуз. Подбираясь к одной из касс, я полез в карман и понял, разом покрывшись холодным потом, что кошелек остался на книжной полке над телевизором: банкнот, рассованных по карманам куртки, хватило в обрез на блинчики и Машин невесомый десерт. Рассчитываясь с официанткой, я так и не вспомнил об отсутствии самого важного, увлеченный мыслями о сидевшей напротив меня девушке. Как же она не любит всего солидного и основательного, подумалось мне в тот момент, предпочитая ему неустойчивость свободного полета. Как не хочет, не может, просто не в состоянии, вписаться в ту основу основ, что мы, существа земные, называем, житейским кодексом, эдаким осовремененным домостроем: его положения и каноны кажутся воздушной моей знакомой фальшивыми и надуманными, просто бессмысленными, если не сказать вредными - ей, ее невозможной легкости, ее языческому веселию, ее энергии, бьющей через край.
Мысль о следующих за этими годах, о конце юности, конце взросления и начале, неумолимом, неизбежном, начале распада я отогнал с поспешностью, хотя она не раз возвращалась ко мне, когда Маша с несвойственной ей прежней, той, что была минуту назад предо мной, серьезностью выбирала продукты по списку Талии. Но вот Маша дотолкала мою тележку до кассы, вынула из тонюсенького кошелька единственную находящуюся там вещь кредитную карточку - универсальный ключ от всех неприятностей, пропуск в ее град и мир - к знакомствам, встречам, общениям и маленьким воздушным радостям. И пресерьезно сообщила мне, полагая, что на нас никто из скопившейся позади очереди, которой она перегородила дорогу к кассе, и сама кассирша, все ждущая и никак не дождущаяся покупателей, не обращает внимания:
- Полагаю, Аля на это в обиде не будет. У нас здесь скидка, а у тебя, как я поняла, этим и не пахнет.
И стала вываливать содержимое обеих тележек на ленту транспортера в том беспорядке, который могла создать только она одна.
На обратном пути я уже было пожалел, что послушался и не вывел "шкоду" из гаража. Маша нахватала столько покупок, что у меня едва хватило сил дотащить их до подъезда. Впрочем, и она тоже пыхтела: ей досталась та скромная лепта, что приобретена была мной. Правда, на деньги Талии, мне предстояло еще посчитать, сколько я ей должен с учетом десятипроцентной скидки по карточке постоянного покупателя.
Как-то не сговариваясь, мы дотащили пожитки до моей двери. Маша шла первой и выжидательно застыла напротив моей квартиры. Мы вошли, тут только я с неохотой вспомнил, что тянул полуторапудовый запас провианта не для себя, а своей соседке.
- Аля может и подождать, - заявила Маша, сваливая все в кучу у меня на кухне и запихивая замороженные продукты в морозилку. Повернулась ко мне, стоящему у входа и с некоторой досадой в голосе добавила: - Давай, ну что ты встал.
И выпихнув меня в спальню, принялась стаскивать свитер.
В эти мгновения Маша была не просто легка - невесома; боясь хоть чем-то причинить обиду этой невероятной легкости, как-то уколоть ее, я попросту подчинил себя ей.
Она воздушно обняла меня за шею, опустила на неприбранную, лишь прикрытую пледом кровать - к этому времени она уже успела покинуть то немногое, что связывало ее с земным, что притягивало к почве, и накрыла меня поцелуем - горячим воздухом казахской степи. Я почти не чувствовал ее, ощущал лишь ее абсолютную легкость, легкость, доводящую до головокружения, до сладостного экстаза, до потери чувств и ощущений, завладевшую мной, казалось, навсегда. Маша возвышалась в моих объятиях, белым облаком колыхалась надо мной, причудливо изгибаясь, изменяясь, постанывая и нашептывая - эти безостановочные шепоты и стоны плавали, сходились, сливались, пронизывали друг друга, и расходились вновь, проникая всюду и наполняя собой... до самого предела, до края, до последней нерушимой границы, которую перехлестнуть без самой угрозы существования сущности неможно, до той линии горизонта, что еще отделяет земное от космического, тонкой немыслимо гранью, незаметной, неощутимой, за которую так сладко, так больно, та радостно укрыться. И после которой уже нет возможности ни ощутить, ни почувствовать, ибо она предел для мер человеческих и предел же для мер неземных, на которой только и возможно соитие двух миров, нигде и никак не могущих иначе слиться друг с другом, раствориться друг в друге... как не на этой немыслимо тонкой грани горизонта.
Мы излились и замерли, остановились, - в нас самих, в нас, чужих, пойманные в этих незамечаемых мгновениях, прошедших, как воздух меж пальцев, как горячий казахский ветерок, несильно дующий, но легким своим дыханием пронизывающий насквозь, протекающий сквозь тело и душу человеческую. Пока не заменит ее собой, на неподдающийся пониманию миг, и не сменит направление и не потечет в обратный путь, оставляя после себя незабываемое чувство чего-то сверхъестественно прекрасного, повторить которое уже невозможно, можно лишь приблизиться к его повторению.
Позже, когда-нибудь позже. В другой раз и миг.
И удивительное чувство это длилось и длилось вечно, протекая сквозь несуществующее время, пока Маша нежданно не порушила его одним движением, одним словом, одним неприметным жестом.
Она бросила взгляд на наручные часы - единственную связь ее космоса с грешной землей, тряхнула головой и слегка охрипшим шепотком произнесла:
- Аля, наверное, заждалась. А мы прохлаждаемся.
И в тот же миг проворно покинула мое ложе, ставшее на время частицей ее воздушества.
Я замер, не в спилах ни поднять глаза, ни ответить ей. А Маша уж собиралась, одеваясь у двери, собирая пакеты, нанизывая их на руки. И обернувшись, ждала безмолвная, пока я не приду и не помогу ей донести.
Я... что я... с трудом оделся в прежние земные одежды, тесные и неудобные. Маша смотрела на мои сборы, озадаченная моей неторопливостью, а дождавшись, вышла в коридор, и нажала кнопку звонка Талии. Кажется, Маша и не собиралась скрывать случившееся.
Я вышел следом. Она уже стояла на пороге, довольно долго стояла, просто разглядывая нас. Маша тихо прошмыгнула мимо нее, я же замер и никак не решался пройти в оставленные ей полдвери. Наконец, она отошла в холл. Я зашел следом - Талия по-прежнему молчала - и свалил пакеты. А затем поспешил уйти, позабыв о приличиях, об объяснениях и деньгах.
Вернулся с полным сумбуром в голове и снова принялся за полусобранный шкаф.
Наверное, так все и должно было случиться.
Вечером, когда мне оставалось сделать совсем немногое: докрутить винты задней стенки и навесить двери, скверно подходившие друг к другу и к петлям, не то по причине производственного брака, не то из-за моей некомпетентности в решении технических проблем, мне снова был посетитель.
Появилась Талия. Неожиданно, - мне еще показалось, что свой визит она сумела подгадать - как раз в ту минуту как я навешивал дверцу, тревожно зазвенел звонок. Я вздрогнул всем телом, выронил отвертку и некоторое время сидел, не двигаясь. Затем пошел открывать.
Она не стала проходить, как в первый свой визит, в кухню. С порога произнесла: "не задержусь и не помешаю", напряженным голосом, которому трудно было поверить. Прошла в спальню, туда, где я мастерил шкаф и села на аккуратно застеленную, оставленную без единой улики, постель. Некоторое время устраивалась поудобнее, при этом разглядывая не меня, как я начал привыкать, а саму кровать.
Я задал несколько бестолковых вопросов, на которые она почти не прореагировала, ее абстрактные "да" и "нет", произносимые через силу - и по-прежнему не глядя на меня, были адресованы самой себе. Или тому месту, на которое она присела, месту на котором не осталось ни единого свидетельства - я даже долго проветривал спальню, прежде чем застелить постель. А потом она сама спросила. Улучив момент, задала вопрос, который заставил меня вздрогнуть:
- Скажи, а как у тебя было в первый раз?
Я переспросил. Она как-то неприятно усмехнулась, вызвав у меня внутренний холодок. Я тотчас подумал о Маше. Собственно, ей незачем было даже признаваться ни в чем своей компаньонке, наверняка, Талия мгновенно догадалась обо всем, стоило ей увидеть нас вместе, да нет, достаточно было взглянуть в мое лицо.
- Расскажи, - просто произнесла Талия, снова внимательно разглядывая постель.
- Зачем?
Она не ответила. Молчала, отведя взгляд куда-то в сторону, пустой рассеянный взгляд, не говоривший ничего. Я снова принялся за шкаф с куда большим, нежели прежде, рвением и меньшим результатом.
За дверью послышались приглушенные шаги. Нет, для разносчика еще рановато.
- Февраль, если помнишь, выдался очень теплым. К двадцатым числам уже и снег сошел. Дороги просохли, некоторые оптимисты стали "переобувать" своих железных коней на летнюю резину.... Это все еще вступление к теме, не знаю, необходимо ли оно тебе так, как мне...
- Лучше вспоминаешь, когда восстанавливаешь в памяти все обстоятельства. Я сама часто так делаю, - откликнулась Талия. Я кивнул и продолжил:
- Это случилось на Комсомольском проспекте; были у меня кое-какие неотложные дела в Хамовниках. Увы, окончившиеся неудачно. Прожект был сорван, мне оставалось лишь откланяться и вернуться к машине. Свою "шкоду" я оставил на другой стороне дороги, до нее можно было добраться и через подземный переход, он недалеко, в двух десятках метров, и по обычному переходу, до которого идти чуть дальше; но я, положившись на случай, решил перебежать в неположенном месте: машин в тот час было сравнительно мало, а посредине проспекта шла широкая разделительная полоса, позволяющая отдышаться. Я спешил и пошел напрямик и спустя мгновения добрался до разделительной полосы. И еще один человек в черном пальто спешил вместе со мной, но, в отличие от меня, ему нужна была остановка троллейбуса, он начал переходить слишком рано, а потому, чтобы поспеть к приближающимся "рогам", пошел наискось. последняя легковушка, не замеченная моим попутчиком, с большим отрывом от общего "пелатона" вывернувшего с Хамовнического Вала на проспект, помчалась за остальными вслед, стремительно наращивая скорость и перестраиваясь в левый ряд. Я переходил проспект, был на середине левой полосы, когда она вывернула с Хамовнического. И все же пропустил ее, и лишь затем пошел. А он, тот мужчина в черном пальто, не стал ждать.
Талия явственно вздрогнула, поняв, что последует за последней фразой.
- Я узнал о случившемся по истошному визгу тормозов. Быстро повернул голову и увидел... даже не знаю, как сказать. Мне показалось, что у остановившейся легковушки - черных "Жигулей" девятой модели - от резкого торможения ни с того, ни с чего откинулась и слетела крышка капота: некая черная масса поднялась в воздух и тяжело ударилась об асфальт, распластавшись в метре от машины. Водитель, молодой человек в спортивном костюме, тут же выскочил из автомобиля, подбежал и склонился над телом. Не зная, что предпринять, он поднял голову и беспомощно озирался вокруг. С троллейбусной остановки к случившейся аварии немедленно подошло несколько пожилых женщин; они так же встали подле тела, и шумно переговаривались, не представляя, чем можно помочь лежащему.
Я стоял на разделительной полосе; стоял и смотрел на них. Просто смотрел. Ничего не чувствовал: ни в момент удара, хотя сразу понял, что он означает, ни позже, когда видел бестолковое топтание все увеличивавшейся толпы у тела. По прошествии, должно быть, минут пяти кто-то достал мобильный телефон и стал звонить в 02. К тому времени я уже был на другой стороне Комсомольского, уже сел в свою "шкоду". И оттуда все оглядывался на собравшихся.
Сидел за рулем и смотрел, не решаясь оторваться от тяжелого зрелища и ехать дальше. Я был взволнован, вернее, встревожен, но не самой аварией, а отсутствием в себе хоть какой-то реакции на нее. Я уже говорил, что не ощутил ничего: ни чувств, ни эмоций, долженствующих вывести меня из равновесия в такой критический момент. Более того, виденная мною картинка подброшенного вверх тела от тяжкого соприкосновения с машиной, а затем безжизненно распластавшегося на асфальте, для меня была словно эпизодом в некоем прокручиваемым предо мной кино, банальным эпизодом, тысячный раз демонстрируемым с экрана, кочующим из фильма в фильм. Не помню, кажется, в момент удара я пробормотал пошлейшее "ух ты, оба на" или что-то в таком духе. И произнеся эту ничего не выразившую бессмыслицу, внезапно ужаснулся ей. Да и ужаснулся как-то вяло, словно по долгу службы.
Холодные пальцы накрыли мою ладонь. Я вздрогнул от этого прикосновения.
Талия ничего не говорила, она лишь пристально смотрела мне в глаза, и продолжала держать мою руку в своей. Держала долго, пока не затихли мои воспоминания и не улеглись, в глубине памяти, как прежде.
Спустя какое-то время - наши руки все еще сплетались - прозвенел звонок; прибыл разносчик пиццы. Получив от меня деньги и отказавшись от чаевых, паренек лет восемнадцати долго топтался на пороге, не спеша уйти к другим клиентам и во все глаза смотрел на появившуюся за моей спиной Талию. Бог его знает, почему.
Наконец очнувшись, он скороговоркой поблагодарил за оказанное его фирме доверие и немедленно ушел. Талия закрыла за ним дверь.
- Надеюсь, мой выбор тебе понравится, - сказала она, все еще держа руку на дверном замке. С нежно пахнущей коробкой я вошел в кухню, по-прежнему, Талия тенью следовала за мной.
За чаем мы говорили о каких-то пустяках, помнится, в том числе, и о вкусах. У меня вертелось на языке несколько вопросов, так или иначе касающихся Маши; но в тот вечер мне показалось, что задавать их не следует. Словно компаньонка Талии для нас, сидящих в моей кухне, в этот час была запретной темой, и одно упоминание о девушке могло разрушить то непрочное, что, как я ощутил в этот вечер, нежданно связало нас. Все время, проведенное за ужином, Талия посматривала украдкой на часы, они находились за моей спиной, и я невольно перехватывал каждый ее взгляд, затылком чувствуя, куда он обращен. Но уходить она не спешила. Или ждала чего-то. Собралась только в самом начале десятого, посреди вялой беседы пробормотав вполголоса "все, мне пора" столь безапелляционно резко, что я не посмел ее удерживать.
Проводив ее до двери, я все же не удержался - вечер был закончен - и спросил о Маше. Талия пожала плечами.
- Она дома, - просто ответила моя соседка, точно ответ ее должен был объяснить мне многое, если не все. С моей стороны вопросов не последовало более, я не решился задать вертевшееся на языке, и Талия ушла в свою тайну.
Ночью мне снилась Маша, одна, без своей наставницы. Словно странный этот вечер и должен был завершиться не менее странным сном. Действие его происходило в моей квартире, помню, все началось с того, что из ниоткуда появившаяся в моей гостиной Маша потягивала шампанское из фужера и, обводя свободной рукою роскошно накрытый стол, рассказывала, сколь приятно, распахнув одежды, вдыхать полной грудью свежий воздух Арктики, дувший из распахнутого настежь окна, ожидая, когда легкие наполнятся им, и напитается кровь. Тогда свершится невозможное и человек окажется способен оторваться от грешной земли и взлететь.
- Но это должен быть непременно воздух Арктики, - говорила она, покачивая ногою, отчего халатик ее сбился к бедру, и точеные Машины ножки предстали мне во всем их великолепии. - Никакой иной не способен наполнить человека мечтами о далеких краях, а без этого невозможно оторваться от земли, подняться в воздух и лететь, лететь, лететь....
Комната начала таять пред моими глазами, Маша вскочила на ноги, и, распахнув руки, как крылья, или наоборот, я уже не мог понять, что именно вижу, воспарила к разверзшимся небесам, а через мгновение сияющей точной исчезла, затерялась в них. А следом за ней исчезло все.
Я проснулся. И сквозь дремоту пробуждения все еще слышал ее голос, призывавший меня оторваться от земли и лететь. "Невесомость притягивает, где-то во мне продолжала говорить Маша. - Это так просто. Я знаю, как это просто. Главное - поверить. И тогда самое малое усилие - и душа не будет весить ничего, еще одно усилие, - и ты в небе".
Как ни старался я, не мог вспомнить, о каком именно усилии говорила Маша. Оно было невероятно простым, каждый способен был исполнить его без труда. Но сон закончился и унес эту тайну с собой.
Я поднялся с постели и прошлепал в ванную. И по дороге, будто отражение промелькнувшего сна, услышал голос Маши, доносящийся, как мне показалось в первое мгновение, из соседней комнаты. "Легкость, с которой ты проводишь свои сделки, не есть доказательство твоих слов, - голосок девушки кипел неутоленной страстью. - Она, легкость эта, будет говорить скорее о темной стороне твоей натуры. Это не легкость вживания плотью и кровью, не легкость сродства с обществом, это легкость его презрения со стороны. Через нее ты возвышаешься, и чем больше возвышаешься, тем яростнее не приемлешь....
Накинув халат, я подошел послушать. Маша, как я понял тотчас же, стояла в коридоре. Остановившись у самой двери, я не открыл ее, продолжая тайком подслушивать. И услышал голос Талии, к которой разгоряченная спорщица и обращалась.
- Пусть так, - голос был спокоен. Как спокойна и рассудительна была сама Талия. Казалось, всегда, в любой момент своей жизни, в любой миг прошлого, настоящего, будущего. - Но ты сама признавала неоднородность нашего общества, стремящуюся только к еще большей неоднородности, вплоть до полной своей атомизации, - Талия копировала манеру говорить Маши, копировала довольно схоже. Подруга в ответ молчала. - Я представляю собой именно то, о чем и говорила, свой собственный пример. Атом общества, пускай маргинальный, по твоему выражению, но внедренный в него и определенно считающийся - обществом же самим - полноправным его членом. Иное дело, каково мое мнение о собственном окружении, но, повторюсь, я все же составляю часть его, я действительно привязана к нему, к своему окружению, возможно даже, срослась с ним. Пусть не настолько, как ты бы того хотела, но в достаточной степени, чтобы и влиять на него определенным образом и самой находиться под определенным его влиянием. Схожим образом чувствует себя и любой другой индивид, достаточно независимый, чтобы оценивать положение общества по отношению к себе, а не только наоборот. Хотя бы тот, для примера, что живет в этой вот "двушке", - я невольно вздрогнул, услышав, что разговор коснулся моей персоны. - Но он, в отличие от меня, да и от тебя тоже, - в большей степени объект общества, нежели его субъект; скажем так, он более внедрен в общество и, как следствие, более приемлем им. Более того, я осмелюсь сказать языком химии, в определенном смысле, он есть моль общества, та часть его вещества, что сохраняет в себе все его свойства.
- Живой пример здоровой клетки на фоне раковой, - съехидничала Маша. Интересно, какими еще определениями ты его наградишь. Вспомнишь нормальное распределение и заставишь его расположиться на кривой да еще вблизи от оси ординат? Или определишь его как орт вектора суперпозиции всех векторов общества? А может, оценишь уравнением Ван-дер-Ваальса для идеальных газов?
Талия не отвечала. Замолчала и Маша. Я прислонился ухом к двери, пытаясь понять причину этой неожиданной паузы - перешли ли девушки на тихий шепот или вовсе стали общаться чисто визуально - при помощи жестов. Или, все может быть, того пуще - телепатически.
Будто подтвердив мои догадки, Талия неожиданно прервала затянувшееся молчание:
- Влад, выходи, что ты топчешься у двери.
Я выглянул наружу.
- Знаете, дамы, после того, как и с чем вы меня сравниваете, я ведь могу и в монастырь уйти. А в квартире будет обитать другое сообщество клеток.
Маша подбежала ко мне и неожиданно - кажется, только для меня, но никак не для Талии - поцеловала, будто клюнула в щеку. Я коротко взглянула на мою соседку, но спокойное выражение ее лица, точно ожидавшее чего-то подобного, так ничего и не подсказало мне.
- Влад, прости. Я не хотела тебя обидеть. И Аля тоже не хотела. Мы совсем о другом разговаривали, если бы ты слушал нас с самого начала...
- Подслушивал, - улыбнувшись, поправила подругу Талия. - Извини, Влад, я совершенно напрасно вспомнила о тебе в качестве примечательного примера. Конечно, нам не следовало заводить этот разговор в коридоре, но поскольку он все же состоялся и именно здесь, ты оказался самым близким...
- Мы просто тебе завидовали, - заметила Маши, не выпуская меня. - Ну что, мир? Мир?
- Мир, - невольно улыбаясь, согласился я. Все происходящее казалось продолжением только что виденного сна. И просыпаться мне не хотелось.
Маша выпустила меня и, доверительно наклонившись к уху, прошептала:
- Квартировладелица посылает меня за продуктами, - кивок в сторону Талии. - Может, составишь компанию? Обещаю загладить все нанесенные обиды.
Некстати пришлось признаться, что я только что встал.
- Тяжела жизнь бухгалтера, - улыбка не сходила с лица моей соседки. Я думаю, Маша подождет.
- Я подожду, - немедленно согласилась та. - Можно у тебя?
- А ты?
Талия склонила голову, будто неохотно пожала плечами. И ответила несколько странно:
- Дела.
- Аля уезжает через полчаса на важную встречу. А мы с тобой пойдем проверять теорию массового обслуживания. Тебе ведь тоже надо что-то купить. А позавтракать можешь и в недрах универмага, я знаю там неплохое кафе. Вместе со мной, заодно. Я тоже с утра ничего еще не ела, только кофе выпила.
- Второй семестр физтеха, что ты хочешь, - с этими словами Талия покинула нас. Дверь медленно закрылась за ее спиной.
Я провел Машу к себе. Пока она, не снимая куртки, заглядывала в полупустые комнаты, более детально оценивая их, я успел почистить зубы, побриться и нарядиться согласно, невысоко поднявшемуся с утра, столбику термометра.
Услышав жужжание "Брауна" Маша сочла возможным войти в ванную комнату и сообщить, что хочет пройтись до "Перекрестка" (так именовался универмаг) пешком, потому как на улице стоит замечательная погода, солнечная, безоблачная, словом, настоящая весна. Надо воспользоваться случаем и вдоволь подышать приближающимся летом. Если я никуда не спешу, конечно. А, после моего кивка, заметила:
- Все-таки еще очень сумбурно у тебя в отношении интерьера. Признаться, я затрудняюсь представить, что из всего этого выйдет, - шнуруя ботинки, я кивком согласился с ее мнением. Потому как, то, что выйдет из затянувшегося новоселья, не знал и сам. - Знаешь, Аля в свое время увлекалась дизайном, это еще до того как стать дипломированным психологом. Думаю, она с удовольствием подкинет тебе пару идеек насчет расположения мебели по комнатам и размещения на подоконниках нужных в каждом конкретном случае кактусов или гераний.... Если это не будет давить на твое мужское достоинство, конечно.
- Посмотрим, - сказал я. И мы вышли.
Спускаясь по лестнице, я невольно начал размышлять над словами Маши о квалификации моей соседки. Интересно, насколько всерьез воспринимает она свою должность - или так же испытывает, словами и взглядами, всякого, кто входит к ней в кабинет, с чем бы он перед ней не появился? Неожиданно вспомнилась, рассказанная мною вчера Талии, история о сбитом пешеходе. Есть в моей соседке та изюминка, что позволяет ей извлекать из памяти людей вещи, о которых те не очень-то хотели бы поговорить. Этого у нее не отнимешь, свойство, должно быть, доставшееся в наследство, а не приобретенное - уж больно хорошо она научилась им пользоваться. Тем более, в обществе небесприятной девушки, по принятому неизвестно кем и когда этикету, следует говорить разве что о пустяках и о вечном - скажем, не о любви, так об общих знакомых, если нет таковых, хотя бы о прочитанных книгах, о погоде, о природе, о тех местах, где приходилось отдыхать... и с кем приходилось... и как....
Маша взяла меня под руку, хоровод мыслей как ножом отрезало. До "Перекрестка" мы добрались довольно быстро, точнее сказать, время нашего путешествия протекло незаметно. Дорога прошла в непринужденной беседе без берегов, той самой беседе по этикету, о котором сказано абзацем выше: когда Маша не знала, что сказать или чем ответить, она переводила разговор на первое попавшееся ей на острый язычок происшествие, что видели ее зоркие глазки. О нем, а так же о цепочке схожестей, вызванных им, она говорила по обыкновению язвительно и остроумно. Я же большею частью молчал и слушал, из желания не помешать этому, все еще удивительному для меня, течению речи, журчанию ручейка фраз в алых Машиных устах. Слушать ее было совершенным удовольствием.
Так на середине ее бесконечного абзаца мы и вошли в помещение универмага, случайно заметив, что путешествие подошло к концу.
Каюсь, в тот момент, когда она проходила меж дистанционно открывающихся дверей, моя рука оказалась на Машиной талии. Девушка не заметила этого, или, заметив, решила обратить внимание позже, когда мы доберемся до кафе. Там она действительно отстранила мою руку, но только лишь затем, чтобы сделать заказ.
Не переставая улыбаться - говорить уже было некогда - она с аппетитом уплетала клубничный десерт и запивала его тем, что в этом заведении выдавали за капучино; небесно легкая девушка, у нее и завтрак был воздушным. Закончила она его быстро и вся извертелась, пока я доедал блинчики с кленовым сиропом.
Затем мы отправились за покупками. Свою тележку она загрузила сверх всякой меры, управлять ей уже была не в силах, так что перепоручила это занятие мне. Тут же вышел довольно неприятный конфуз. Подбираясь к одной из касс, я полез в карман и понял, разом покрывшись холодным потом, что кошелек остался на книжной полке над телевизором: банкнот, рассованных по карманам куртки, хватило в обрез на блинчики и Машин невесомый десерт. Рассчитываясь с официанткой, я так и не вспомнил об отсутствии самого важного, увлеченный мыслями о сидевшей напротив меня девушке. Как же она не любит всего солидного и основательного, подумалось мне в тот момент, предпочитая ему неустойчивость свободного полета. Как не хочет, не может, просто не в состоянии, вписаться в ту основу основ, что мы, существа земные, называем, житейским кодексом, эдаким осовремененным домостроем: его положения и каноны кажутся воздушной моей знакомой фальшивыми и надуманными, просто бессмысленными, если не сказать вредными - ей, ее невозможной легкости, ее языческому веселию, ее энергии, бьющей через край.
Мысль о следующих за этими годах, о конце юности, конце взросления и начале, неумолимом, неизбежном, начале распада я отогнал с поспешностью, хотя она не раз возвращалась ко мне, когда Маша с несвойственной ей прежней, той, что была минуту назад предо мной, серьезностью выбирала продукты по списку Талии. Но вот Маша дотолкала мою тележку до кассы, вынула из тонюсенького кошелька единственную находящуюся там вещь кредитную карточку - универсальный ключ от всех неприятностей, пропуск в ее град и мир - к знакомствам, встречам, общениям и маленьким воздушным радостям. И пресерьезно сообщила мне, полагая, что на нас никто из скопившейся позади очереди, которой она перегородила дорогу к кассе, и сама кассирша, все ждущая и никак не дождущаяся покупателей, не обращает внимания:
- Полагаю, Аля на это в обиде не будет. У нас здесь скидка, а у тебя, как я поняла, этим и не пахнет.
И стала вываливать содержимое обеих тележек на ленту транспортера в том беспорядке, который могла создать только она одна.
На обратном пути я уже было пожалел, что послушался и не вывел "шкоду" из гаража. Маша нахватала столько покупок, что у меня едва хватило сил дотащить их до подъезда. Впрочем, и она тоже пыхтела: ей досталась та скромная лепта, что приобретена была мной. Правда, на деньги Талии, мне предстояло еще посчитать, сколько я ей должен с учетом десятипроцентной скидки по карточке постоянного покупателя.
Как-то не сговариваясь, мы дотащили пожитки до моей двери. Маша шла первой и выжидательно застыла напротив моей квартиры. Мы вошли, тут только я с неохотой вспомнил, что тянул полуторапудовый запас провианта не для себя, а своей соседке.
- Аля может и подождать, - заявила Маша, сваливая все в кучу у меня на кухне и запихивая замороженные продукты в морозилку. Повернулась ко мне, стоящему у входа и с некоторой досадой в голосе добавила: - Давай, ну что ты встал.
И выпихнув меня в спальню, принялась стаскивать свитер.
В эти мгновения Маша была не просто легка - невесома; боясь хоть чем-то причинить обиду этой невероятной легкости, как-то уколоть ее, я попросту подчинил себя ей.
Она воздушно обняла меня за шею, опустила на неприбранную, лишь прикрытую пледом кровать - к этому времени она уже успела покинуть то немногое, что связывало ее с земным, что притягивало к почве, и накрыла меня поцелуем - горячим воздухом казахской степи. Я почти не чувствовал ее, ощущал лишь ее абсолютную легкость, легкость, доводящую до головокружения, до сладостного экстаза, до потери чувств и ощущений, завладевшую мной, казалось, навсегда. Маша возвышалась в моих объятиях, белым облаком колыхалась надо мной, причудливо изгибаясь, изменяясь, постанывая и нашептывая - эти безостановочные шепоты и стоны плавали, сходились, сливались, пронизывали друг друга, и расходились вновь, проникая всюду и наполняя собой... до самого предела, до края, до последней нерушимой границы, которую перехлестнуть без самой угрозы существования сущности неможно, до той линии горизонта, что еще отделяет земное от космического, тонкой немыслимо гранью, незаметной, неощутимой, за которую так сладко, так больно, та радостно укрыться. И после которой уже нет возможности ни ощутить, ни почувствовать, ибо она предел для мер человеческих и предел же для мер неземных, на которой только и возможно соитие двух миров, нигде и никак не могущих иначе слиться друг с другом, раствориться друг в друге... как не на этой немыслимо тонкой грани горизонта.
Мы излились и замерли, остановились, - в нас самих, в нас, чужих, пойманные в этих незамечаемых мгновениях, прошедших, как воздух меж пальцев, как горячий казахский ветерок, несильно дующий, но легким своим дыханием пронизывающий насквозь, протекающий сквозь тело и душу человеческую. Пока не заменит ее собой, на неподдающийся пониманию миг, и не сменит направление и не потечет в обратный путь, оставляя после себя незабываемое чувство чего-то сверхъестественно прекрасного, повторить которое уже невозможно, можно лишь приблизиться к его повторению.
Позже, когда-нибудь позже. В другой раз и миг.
И удивительное чувство это длилось и длилось вечно, протекая сквозь несуществующее время, пока Маша нежданно не порушила его одним движением, одним словом, одним неприметным жестом.
Она бросила взгляд на наручные часы - единственную связь ее космоса с грешной землей, тряхнула головой и слегка охрипшим шепотком произнесла:
- Аля, наверное, заждалась. А мы прохлаждаемся.
И в тот же миг проворно покинула мое ложе, ставшее на время частицей ее воздушества.
Я замер, не в спилах ни поднять глаза, ни ответить ей. А Маша уж собиралась, одеваясь у двери, собирая пакеты, нанизывая их на руки. И обернувшись, ждала безмолвная, пока я не приду и не помогу ей донести.
Я... что я... с трудом оделся в прежние земные одежды, тесные и неудобные. Маша смотрела на мои сборы, озадаченная моей неторопливостью, а дождавшись, вышла в коридор, и нажала кнопку звонка Талии. Кажется, Маша и не собиралась скрывать случившееся.
Я вышел следом. Она уже стояла на пороге, довольно долго стояла, просто разглядывая нас. Маша тихо прошмыгнула мимо нее, я же замер и никак не решался пройти в оставленные ей полдвери. Наконец, она отошла в холл. Я зашел следом - Талия по-прежнему молчала - и свалил пакеты. А затем поспешил уйти, позабыв о приличиях, об объяснениях и деньгах.
Вернулся с полным сумбуром в голове и снова принялся за полусобранный шкаф.
Наверное, так все и должно было случиться.
Вечером, когда мне оставалось сделать совсем немногое: докрутить винты задней стенки и навесить двери, скверно подходившие друг к другу и к петлям, не то по причине производственного брака, не то из-за моей некомпетентности в решении технических проблем, мне снова был посетитель.
Появилась Талия. Неожиданно, - мне еще показалось, что свой визит она сумела подгадать - как раз в ту минуту как я навешивал дверцу, тревожно зазвенел звонок. Я вздрогнул всем телом, выронил отвертку и некоторое время сидел, не двигаясь. Затем пошел открывать.
Она не стала проходить, как в первый свой визит, в кухню. С порога произнесла: "не задержусь и не помешаю", напряженным голосом, которому трудно было поверить. Прошла в спальню, туда, где я мастерил шкаф и села на аккуратно застеленную, оставленную без единой улики, постель. Некоторое время устраивалась поудобнее, при этом разглядывая не меня, как я начал привыкать, а саму кровать.
Я задал несколько бестолковых вопросов, на которые она почти не прореагировала, ее абстрактные "да" и "нет", произносимые через силу - и по-прежнему не глядя на меня, были адресованы самой себе. Или тому месту, на которое она присела, месту на котором не осталось ни единого свидетельства - я даже долго проветривал спальню, прежде чем застелить постель. А потом она сама спросила. Улучив момент, задала вопрос, который заставил меня вздрогнуть:
- Скажи, а как у тебя было в первый раз?
Я переспросил. Она как-то неприятно усмехнулась, вызвав у меня внутренний холодок. Я тотчас подумал о Маше. Собственно, ей незачем было даже признаваться ни в чем своей компаньонке, наверняка, Талия мгновенно догадалась обо всем, стоило ей увидеть нас вместе, да нет, достаточно было взглянуть в мое лицо.
- Расскажи, - просто произнесла Талия, снова внимательно разглядывая постель.
- Зачем?
Она не ответила. Молчала, отведя взгляд куда-то в сторону, пустой рассеянный взгляд, не говоривший ничего. Я снова принялся за шкаф с куда большим, нежели прежде, рвением и меньшим результатом.