Берендеев Кирилл. Предел приближения

   - Пожалуйста, расскажи, - снова попросила она.
   Имя Маши так и не было произнесено. Будет ли? Я ждал, отложив отвертку, а затем взял молоток, собираясь загнать непокорные винты не мытьем так катаньем в отведенные им изготовителем места. Стукнул два раза и отложил.
   Неужели только ради этого она и пришла ко мне? - вот так, посидеть на давно остывшей постели, пытаясь уловить выветрившийся запах соития, почувствовать теплоту тел, приникавших друг в друга с наслаждением и болью. Или действительно ей интересно, что и как случилось со мной в первый раз, каков итог давней встречи двух непохожих друг на друга разнополых существ.
   Талия фригидна? Или она....
   Кажется, я с самого начала делал все не так, как следовало. Я стал вывертывать полузабитые винты. И произнес:
   - Хорошо.
   Талия не улыбнулась, просто лицо ее покинуло напряжение, прежде сковывавшее мышцы. Девушка немного расслабилась.
   - Это было давно, я права?
   Я кивнул и хотел уточнить: "в возрасте Маши". Она вздрогнула, будто уловив мои непроизнесенные слова.
   - Давно. На втором курсе института. МИРЭА, может, ты слышала это название?
   Талия покачала головой.
   - Ничего не говорит.
   Я зачем-то решил уточнить:
   - Это на юге Москвы, район Никулино. Напротив этого института расположены корпуса МГИМО.
   Она кивнула. Возможно, зная, может, чтобы просто подбодрить меня. Я привычно вздохнул, приготовляясь к рассказу. Странно, что я не отказал ей в просьбе... странно ли? Или уже считал себя обязанным отвечать ей... отвечать всегда, о чем бы она не попросила меня рассказать... ответить даже на этот интимный вопрос. Подробно, в деталях.
   - Предыстория интересней самой истории. Или показательней. Или... помнишь, ты говорила, что город душит тебя? Я думаю, это одна из причин, по которой мы... - я покачал головой. - Нет, лучше по порядку.
   Я снова вздохнул и отведя глаза, начал:
   - Ее звали Лаборантка Оля, оба слова с большой буквы. Почти как имя и фамилия, всегда вместе. Конечно, так именовали эту девушку только за глаза, прежде всего, по причине занимаемого ей места. Тихая скромная девчушка, такая обычно не попадается на глаза.
   Талия вздохнула. Я продолжил:
   - У нас на втором курсе факультета экономики был предмет основы физической химии, из непрофильных. Или химической физики... уже не помню. Лабораторные занятия проводились как раз под наблюдением той самой Оли. Собственно, с этого и состоялось наше с ней знакомство. Преподавательница основ вела лекции, на лабораторных появлялась редко и ненадолго, помнится, ее все время донимали какие-то нерешенные дела в ректорате. За нами присматривала именно Лаборантка Оля, в то время только закончившая институт и пока не устроившаяся ни по специальности, ни по знакомству. К концу семестра мы ее достаточно хорошо знали. Вернее, знали ее застенчивость и неприметность, этакий мышиный характер - без надобности никогда не показываться из лаборантской, а, появившись, вести себя так, что никто, кроме спрашиваемых, вовсе не замечал ее, и, ответив на все вопросы, немедленно скрываться в своей норке вновь.
   Иногда мы шутили по этому поводу, иногда говорили всерьез - все же девушек в МИРЭА кот наплакал, каждая наперечет, а эта.... Что-то особенное, одним словом. Лаборантка Оля, по-моему, вообще не имела институтских знакомств.
   Был случай, положивший начало этой истории, я говорил, куда примечательней всех последствий своих. Мы с сокурсниками вчетвером расписывали пульку. Играли на деньги, как обычно суммы ставили небольшие пока один из нас, его звали Максим, проиграв все наличные, но, желая продолжить как всегда увлекшую его игру, предложил поставить от себя на кон Лаборантку Олю, утверждая, что он единственный, кто с ней достаточно знаком, то есть имел общение не только в стенах лаборатории и по иным, нежели физхимосновы, поводам. Со смехом ставка была поддержана всеми, так играть стало куда интереснее. У меня вышел мизер, таким образом, Лаборантка Оля от Максима вроде как перешла ко мне.
   Талия молчала. Я все ждал ее реакции, но большего, нежели молчание, добиться не мог.
   - После этого игра немедленно окончилась. Пара, на которой расписывалась пулька, была у нас свободной, так называемый "обед", мои сокурсники, решив продолжить увлекшую всех игру, ультимативно предложили мне немедленно пойти и забрать приз - утвердиться в качестве правопреемника Макса.
   По счастью, в тот день у нас были лекции по основам; взяв тетрадь конспектов и купив по дороге на выигрышные деньги плитку шоколада, я отправился к дверям лаборатории. Компания, разумеется, следовала за мной по пятам.
   Конечно, я обратился к Оле с несколько иными словами - под предлогом объяснить материал только что прошедшей лекции; но и она прекрасно поняла, что дело не в курсе физхимоснов, а потому никто из нас так и не коснулся выложенной на стол тетради. Мы поговорили сперва о нашей вечно занятой преподавательнице основ, которую мы из-за прозвали "пчела Майя", Майя Алексеевна было ее имя, затем об Ольгиной работе в лаборатории. Неожиданно она спросила про мою напарницу, с которой мы вдвоем, - так было положено, выполняли все задания. Я довольно глупо отшутился и, воспользовавшись некоторым ее замешательством, подарил шоколадку "Вдохновение"; приняв мой подарок, Ольга сказала, что очень любит их. Она убрала плитку в сумочку. Выпрямилась, оборачиваясь ко мне. В этот момент я взял ее за плечи и поцеловал.
   Она... Оля неуверенно, неумело ответила мне... и тут же отдернулась; стремительно, будто получила удар током. Отскочила к стеллажам с приборами, заметалась по своей норке как потревоженная мышка и - занята была норка со слезами выбежала в лабораторию, а мгновением позже, громко хлопнув дверью, в коридор.
   Снаружи послышались возбужденные голоса: мои партнеры по преферансу, оказывается, все еще стояли у дверей, ожидая дальнейшего развития событий. Затем они вошли ко мне.
   Кто-то поздравлял, хлопая по плечу, кто-то махал рукой, не веря рассказу. Потом они ушли на пару, а я все еще сидел в лаборантской, сидел долго, сам не зная, почему жду.
   Не знаю, сколько прошло времени, час или больше, прежде чем появилась Оля. Она не ожидала меня увидеть, замерла на пороге... а потом тихо подошла.
   Я не понял тогдашней ее решимости, постольку и сам был молод и неопытен в подобного рода делах; как и она сама. Мы долго стояли друг против друга, пока она не обняла и не поцеловала меня первой, столь же робко и неумело, как в тот раз. Поцеловала и снова замерла, видя мою робость, и не решаясь преодолеть свою. И опять потянулось ожидание. Каждый из нас ждал от другого начала, неизбежного, как тогда казалось нам обоим... почему? - даже не знаю, что ответить на этот вопрос. Я все же осмелился первым, некая обязательность взыграла, и стал медленно, пуговица за пуговицей, расстегивать ее рубашку. Она смотрела мне в глаза, ничего не говоря, просто ждала продолжения.
   Я остановился, потому как Талия все это время бездвижно сидела, глядя в окно, и вынужден был спросить, интересно ли ей. Некоторое время она молчала, затем произнесла:
   - Пожалуй, да. Только не спеши.
   - Как скажешь.
   - И расскажи, - Талия запнулась, - как она выглядела тогда... обнаженной.
   - Как? - я смутился. - Тогда мне показалось, что... нет, не могу сказать... Да и не в достоинствах ее тела или каких-то заметных недостатках было дело. Меня, как и ее, в те мгновения, интересовало совсем другое.... Мы начали раздеваться сами, неловко раздевать друг друга. Потом пришла спешка.... Смешно, но я так до конца не был уверен в происходящем, позже, несколько недель спустя, когда у нас была возможность не спешить в знакомой и оттого волнующей кровь комнатке, в том же призналась и она. Как бы это объяснить, наверное, в тот миг я не верил ни в себя, ни в партнера. И потому боялся, что игра неожиданно закончится, так и не дойдя до финала, по тем временам казавшегося мне совершенно фантастичным, особенно в обстановке лаборантской, среди шкафов с приборами и реактивами, среди столов, заваленных методичками и учебниками. Очень боялся, что ничего не получится. До дрожи в пальцах и холодка внутри. Помню, мне было стыдно перед собой -именно в тот миг, когда Ольга помогала мне расстегивать ее бюстгальтер, - что дожив до девятнадцати лет, я все еще оставался девственником и не мог помочь ни словом, ни жестом, ни своей партнерше ни себе самому. Должно быть, она чувствовала нечто схожее, ибо не от холода ее поминутно пробивала дрожь, передаваясь мне через кожу. И потому мы так торопились.... И еще конечно, боялись признаться, разоблачить себя, и этим оборвать игру, которую так ждали и которая так пугала.... Наверное, я путано объясняю все происходившее....
   - Нет, напротив, я прекрасно понимаю, о чем ты, - успокаивающе ровно произнесла Талия. - Но ты слишком спешишь в своем рассказе.
   - Да, я помню. Как Оля выглядела, - повторил я. - Признаюсь, что не могу сказать в точности. Я тогда еще не делал операцию на глаза, был сильно близорук, зачем-то скрывал это, редко носил очки... и мне приходилось приглядываться к ней. В первый момент особенно, когда она помогала мне не запутаться в ее одежде.
   Мы трепыхались в углу лаборантской, у стеллажа с бесчисленными пробирками; отвечая нам, он поскрипывал и звенел стеклами, потом что-то в его деревянном нутре упало и разбилось. Мы вздрогнули единовременно, от этого рассмеялись, и нам стало немного легче. Итог же был очень быстр, почти мгновенен, все действо, как я понимаю сейчас, не заняло и пяти минут - тогда же казалось вечностью. Оля была мучительно, невероятно зажата, я чувствовал, как напряжен, дрожит каждый ее мускул... не знаю, почувствовала ли она хоть часть того, на что, рассчитывала, хоть какое-нибудь приятное ощущение... кроме того, что все, наконец, закончилось. Мы не говорили на эту тему. Мы не говорили тогда вообще, каждый был слишком сосредоточен, чтобы сказать хоть слово. И еще, нам обоим что-то казалось, виделось друг в друге, нечто дающее нам силы, сближающее нас в тот момент, и, окажись произнесенным, любое слово, оно непременно разрушило бы это видение.
   Оля была обнажена полностью, не считая, конечно, носков и туфель; прислонившись к боковой стене стеллажа, она странно напоминала запуганную мышку, которая от некуда деться, сражается со мной за право обладать своей крохотной частичкой счастья. Она и впрямь походила на мышонка: невысокая, невзрачная, худая с узкой, почти мальчиковой, грудью, которую венчали темно коричневые соски; тонкие худые ноги, - когда она обхватывала ими мой торс, я чувствовал под прозрачной кожей веревочные сплетения мускулов. Она вглядывалась своими глазами-бусинками в мое лицо все это время, ища в нем что-то, что помогло или спасло бы ее... уже позже я узнал, что она так же близорука и так же скрывает это.
   Когда все закончилось, Оля еще минуту стояла предо мной обнаженной и у меня была возможность пристальнее рассмотреть ее тело, но ниоткуда появившаяся стыдливость - почему, непонятно - не дала мне этого сделать. А на нее будто нашло что-то противоположное моему смущению. Ольга не хотела одеваться. Ждала ли, что я вспомню о том, без чего мы второпях обошлись: без поцелуев и ласканий, или так она избавлялась от прежнего состояния девичества, переходила в новое качество и должна была, стоя обнаженной перед покорившим ее, насытится этим новым ощущением. А может, хотела показать мне, что не такая, какой всякий, хоть раз увидевший ее мужчина, представлял ее. Помечтать об ином хотя бы мгновение... пока я не обратил внимание на кровь, узкой полоской покрывшую внутреннюю сторону бедра. Я коснулся этой полоски и размазал кровь по пальцам, Оля вздрогнула всем телом. Голос ее подвел, сдавленным шепотом попросила она меня уйти, попросила так, что не подчиниться ей я не мог.
   - Вы долго были вместе? - спросила Талия. Ее голос вывел меня из погружения в прошлое; я поднял глаза и посмотрел так, словно впервые заметил ее присутствие.
   - И да, и нет. Несколько месяцев, до конца сессии, и после, на летних каникулах. Мы оба тогда жили с родителями, это сильно осложняло наши отношения. Квартирный вопрос, как поминал еще Булгаков, серьезно осложнял нам жизнь. Хотя расстались мы, конечно, не по этой причине. Просто Оля поняла, что я не люблю ее, просто хорошо отношусь к ней, так правильнее будет сказать. Но большего ей ждать от меня не приходилось. И она...
   - Ты уверен в этом?
   - В себе да. В ней..., - я вздохнул. - Воистину, чужая душа потемки. Может, она просто отпустила меня. А любовь... нет, я все же думаю, что мы так и не поняли, что это такое. С самого начала наши отношения были чем-то иным...
   - А позже? После нее.
   - И позже. Были еще... случаи, увлечения, ошибки. Всякий по-разному называет мимолетные романы, интрижки длиной в одну ночь или в один час. Даже не знаю, как назвать...
   - Занятия естественной близостью, - холодно и немного резко ответила мне Талия.
   - Да, пожалуй, верно, - вынужденно согласился я. -- Хотя я, когда наступала пора нового предложения, отчего-то считал его большим, нежели простым удовлетворением потребностей двух особей противоположного пола. Надеялся на... то самое.... Нет, не на любовь даже, на нечто такое, что сближает, порой навсегда роднит людей. Не один только механизм вожделения, а что-то... - не договорив, я замолчал.
   - Я поняла.
   - Нет, я не договорил. Я сознательно избегал слова "любовь". Избегаю его и по сию пору. Просто потому, что до нынешних своих лет не познал, что скрывается за этим словом.
   - Не встретил, - поправила меня Талия. Прежним своим мягким голосом.
   - Не встретил, - покорно согласился я. - А потом, после... первого опыта в физиологии, я попытался снова. С той девушкой, что прежде, на лабораторных занятиях по физхимосновам, была моей напарницей. Она была чем-то похожа на меня, или я надеялся найти в ней что-то от себя.
   - Говорят, именно противоположностям проще притянуться друг к другу.
   - Я знаю. Помню. Но речь идет не о чувствах. Скорее, о привычке, сложившийся за три с небольшим года тесного общения: каждый день, исключая воскресенье, по нескольку часов. Той самой привычки, которая в один день вполне могла перерасти в некое иное качество, которому в дальнейшем надлежало быть столь же неотъемлемым, как и все прочие качества.
   - То есть, ты хотел жениться на ней?
   Я кивнул.
   - Да. Мы подходили друг другу. И она понимала это и не возражала этому. К тому же мы были дружны, а почему бы дружбе не стать чуть ближе, чем она была до вчерашнего дня - друг не обидится на неудачу партнера, на редкость подобного рода занятий, на.... Да на многое другое, что может сопровождать переход от простой привязанности к чему-то большему, к образованию с течением времени самой обычной семьи. Самой заурядной. Знаешь, я почти уверен, что именно таким образом появляются на свет большая часть семей, браки которых не распадаются, а существуют десятилетиями, обрастают детьми, традициями, укладом... - я вздохнул и добавил: - Почти уверен.
   К моему удивлению, Талия кивнула:
   - Простому человеку вполне хватает того, что он имеет, того, что может дать такой брак: внимания, тепла, заботы. Элементарного уважения к партнеру. Простой сопричастности. А что еще надо, чтобы жить.
   - Счастливо? - закончил я.
   Она покачала головой.
   - Счастье слишком скоротечно, чтобы говорить о нем всерьез. Жить в счастье невозможно, оно как наркотик, долгое прием которого приводит к неизмеримым потерям, а потому счастье длится лишь миг, о котором мы вспоминаем потом с теплотой и душевным томлением, прежде всего, потому, что той минуте у нас есть противопоставление - вся прочая жизнь. В самом деле, каков предел длительности счастья - мы едва успеваем заметить себя в нем, как чувство это затирается заботами, тревогами... да самой простой житейской суетой. Когда минута проходит: в любовном экстазе, в восторге, в удаче - остаются лишь дни и годы, которые нам выпало разделить в точности так же, как мы разделяли до этого краткий миг счастья. Именно по этой причине так редки прочные браки. Слишком мало радостей выпадает на жизнь одного человека, - что говорить о паре. А счастливых минут, прожитых вместе, то есть разделенных надвое, и вовсе немного, - ведь подчас так тяжело делить крохотное счастье с кем-то еще. Если вспоминать только их, а ведь так обычно и делается, будто семья и создается для того, чтобы потом все сложить и поделить, как нажитое имущество, если думать только о них, где возьмется терпение ожидать нового блаженного мига, где сыщется надежда, чтобы верить в его долгожданный приход?
   Я склонил голову.
   - Именно поэтому случилось так, как случилось. И никак иначе. Я говорю о той, с кем когда-то делал лабораторные по физхимосновам.
   - Я поняла, - просто сказала Талия.
   - Над нами не висел дамоклов меч квартирного вопроса, как прежде меж мной и Лаборанткой Олей, Олеся, так звали девушку, жила в однокомнатной квартире на окраине города, куда я, вскоре, почти сразу после того, как Оля отпустила меня, стал наведываться... часто, очень часто.
   - А Олеся знала о другой?
   - Не уверен. Хотя она могла видеть наши нескромные взгляды и слышать шушуканья на лестнице в те мгновения, когда мы считали себя в одиночестве, могла и наблюдать за нашими объятиями, проходя мимо лаборантской. Знаешь, мне кажется, произошла некая цепная реакция - вполне возможно, что она подсмотрела, подслушала, и ей захотелось того же. Как ты понимаешь, она тоже была.... Вообще, я вспоминаю те годы в институте с неким удивительным чувством странной, вроде бы почти незаметной, но все же ощутимой утраты; да, именно так, с одной стороны незаметной, но с другой.... Мы были, в сущности, еще очень невинны тогда. Невинны помыслами, как следствие, деяниями. Так нас воспитали: родители, время, общество, все факторы вместе. И это состояние прежней невинности я и почитаю за ощутимую, но не слишком заметную на первый взгляд, утрату. Прямая противоположность нынешней свободе и раскованности.
   - Несвободе раскованности, - поправила меня Талия. - Это тоже своего рода обязанность. Как и раньше, в любые времена, для всех членов общества обязанность - быть таким, как все.
   - Даже очевидно желая добиться совокупления с облюбованной особой в то время мы старательно обставляли это ухаживаниями, прогулками при луне, походами в кино, невинными поцелуями на морозе, в подъезде, и всем прочим, без чего нынешнее племя младое, незнакомое давно уже привыкло обходиться. Как-то уж слишком старательно... к примеру, никто из наших, даже тот парень, Макс, кто старательно врал про знакомство с Лаборанткой Олей, предположить не мог, что дело дойдет до финальной точки в тот же день, через час после того, как я войду в лаборантскую. Как не предполагал и я. И она. Удивительная невинность, - я должен сказать: общее мнение нашей компании склонялось к тому, что мой выигрыш в преферанс закончится робким поцелуем и звонкой пощечиной, над которой можно будет хорошо посмеяться.... Мне даже приходит в голову, что именно развал страны отнял у нес эту детскую невинность, этот открытый взгляд на мир и на окружающих нас в этом мире, неважно, далеких или близких. Вспомни восьмидесятые - с каким восторгом мы смотрели на Восток и на Запад, считая, что все плохое кончилось, все зло забыто и теперь наступит непременно золотой век. И как старались мы приблизить его... вообще-то, старались всегда, но в то время особенно, - я хмыкнул. - Знаешь, мне кажется, загадка русской души, о которой было столько говорено, в том и заключается, чтобы создавать что-то для всех. Не для себя, а именно для всех. Но тогда мы были как-то особенно открыты.
   - Я плохо помню, - тихо сказала Талия. - Извини.
   Я махнул рукой.
   - Ладно, неважно.... Наверное, вот так, почувствовав в себе всеобщую эту открытость, Оля и отпустила меня. Это был очень открытый жест.
   - А другая, Олеся?
   - Она.... Эти две девушки в чем-то были схожи меж собой. Обе очень домашние, ты понимаешь, о чем я хочу сказать. Конечно, Олеся куда менее авантюрна, окажись она в Ольгиной ситуации, ни за что не вернулась бы. И я думаю, это мне импонировало больше, нежели та откровенность Оли.
   - В итоге вы составили пару: соединились два схожих по качествам человека.
   - Пытались составить, - поправил я.
   - У тебя не было конкурентов?
   - Настолько всерьез ее просто не воспринимали.... Не воспринимали, как женщину, я хочу сказать. Как девушку, да, веселую, находчивую, с которой можно и пошутить и посмеяться над шуткой, проводить домой и набиться на чашку чая.... Эта ее домашность, стиль, присущей ей в общении, в интонациях, в манере одеваться, словом, в любой мелочи, и в каждой детали, сам по себе отрицал в Олесе женские качества, не позволял им пробиваться на поверхность, не сказать подавлял их, но... мужчины не замечали ни ее страстности, ни нежности. И еще в ней не было тайны, загадки, некой энигмы, что возбуждает на разоблачение. Все ее существо, как казалось, было отображено в чертах ее лица. И это сужало круг ее поклонников... до одного человека.
   - И ты...
   - Пожалуй, это обстоятельство импонировало мне более всего. Извини, но я недолюбливаю кошек, - Талия кивнула. - Кошкой она не была. К третьем курсу, когда и началось то, что следует называть нашим романом, я был уверен в ней, как в себе; согласись, немного найдется людей, могущих сказать то же о близком им человеке. Но эта полная уверенность, сыграла с нами до конца - сблизив, в итоге же, она и развела нас.
   - Вы прискучили друг другу, - сказала Талия, отбрасывая со лба прядь волос и пристально глядя на меня.
   - Можно и так сказать. Приелись. Больше, наверное, я, что скрывать. Мужчинам нужны новые ощущения, это, наверное, так называется. В любом случае, именно я первый заговорил о бессмысленности нашей связи, Олеся... она сперва заподозрила измену, помню, устроила мне сцену, неприятную ей самой. Но немного погодя, она уже не возражала.
   Талия положила ногу на ногу и откинувшись на локти, как бы издалека наблюдала за рассказом. В этой ее позе, определенно вульгарной, я, тем не менее, не почувствовал ничего, связанного с наслаждениями плоти. Талия в эти минуты была стерильной.
   - Были и дальнейшие "случаи", - сказала она, чуть заметно улыбаясь и улыбкой этой понуждая меня говорить и дальше и больше рассказывать о том, что всякий человек прячет на самой глубине своей души, в местах, недоступных обозрению.
   - Да. Но я хочу сказать, что никогда не изменял. Ни Оле, ни Олесе. Все "случаи" происходили позже, после разрыва. После каждого из разрывов. Уже после того, как я закончил МИРЭА и получил диплом, с которым, как ни смешно это звучит, не мог устроиться ни на одну более-менее сносно оплачиваемую работу.
   - Не были нужны бухгалтеры?
   - Дело в самом дипломе. Институт не котировался на бирже труда совершенно. Так что на должность помбуха меня устроили по знакомству родственники, пять лет назад, оттуда я и начал потихоньку продвигаться наверх.
   - И после того, как почувствовал почву под ногами, часто ли стала появляться возможность "расслабиться"? - Талия подчеркнула последние слова, фантастически выразительно, не только и не столько интонацией, но еще более своей двусмысленной позой, уже тем, что полулежала на кровати, в которой всего несколько часов назад я и Маша занимались игрою тела, "расслаблялись", как выразилась моя соседка. Этим она смутила меня совершенно. Я растерялся и замер, не зная, что и как ей ответить; попросту забыл о вопросе и, не отрываясь, смотрел на Талию. А она поставила обе ступни на ковер, при этом слегка разведя ноги и резко вернула себя в сидячее положение - какое-то мгновение я наблюдал белую полоску трусиков а затем, продолжая движение, нагнулась вперед, положив локти на колени, изучающе разглядывая мое растерянное, должно быть, лицо, и одаряя меня тем самым взором, что заключал в себе ее всю и не говорил о ней ровным счетом ничего. Взором, подобным полупрозрачной ширме, подвижные узоры на которой скрывают недвижимость замерших за ней на мгновение живых существ, - то мгновение, во время которого чужие взгляды пытаются проникнуть за возведенную на их пути ширму, - существ, напоминающих изображенных на самой ширме, но лишь внешне, подобно тому, как безобидные полозы копируют своей расцветкой ядовитую эфу. Отличие можно найти, если заглянуть за ширму, но сделать это почти нереально, ведь это значило бы попасть туда, где человек всегда бывает один, вне чужих глаз.
   Довольная произведенным эффектом, она улыбнулась. Наверное, видела в моих глазах все, что проникало через них в сознание, наблюдала возникающие в моем мозгу картинки одновременно со мной, видя себя моими глазами, со стороны. И взгляд ее тотчас изменился. Смягчился.
   Мне нелегко было ответить ей. Этот проникающий взгляд, которому все было известно заранее, не давал сосредоточиться. И еще что-то мешало, другое, что-то внутри меня, нечто тягучее, хлябкое, оставлявшее затхлый запах захороненных воспоминаний. Живые мертвецы, снова выходящие из червивых могил, по моей ли воле в порыве самоуничижения, или против нее, как сейчас, по побуждению Талии. Поднимающиеся и смотрящие пустыми глазницами задавленного в себе времени. И когда выходит один, непременно надо внимательно и строго отвечать на его взор, иначе за последним, из поднявшихся в памяти, обязательно выйдет еще один, а затем еще. Имя им легион, и каждый ждет втихомолку, впотьмах в грязных закоулках времени, когда я не смогу уследить за ними, поднимется в полный рост и позовет за собой костлявых своих товарищей.
   - Одиночество, - сказал я. Страшное слово для такого разговора, но между мной и моей собеседницей не существовало границ и условностей, которые помешали бы направлению мыслей, не существовало взаимных чувств, мешавших беседе. А значит, говорить можно было обо всем. Сколько мы были знакомы на самом деле - всего ничего, - но во времени нашего с нею мира, прошла не одна вечность.