Березин Михаил. Книга усовершенствования мертвых

   И вот в один прекрасный момент появляется математический эсперанто, т.е. - нынешняя арабская система записи чисел и два унифицированных стандарта исчисления: универсальный десятичный и компьютерный двоичный, и наука решительно устремляется вперед. А вслед за нею невиданными темпами развиваются и все остальные сферы жизни.
   Так и с языком. Можно себе представить, какой гигантский скачок совершит человечество, когда достигнет единоязычия. Как продвинется вперед наука, а за нею и экономика. Возрастет взаимопонимание, подскочит жизненный уровень, исчезнут войны...
   Я решил, что следующим из членов ИСЛЭ отправлю на тот свет именно Шамполиона.
   Впрочем, его размышления натолкнули меня на идею пополнить "Точный словарь Масперо" расшифровкой понятия "усовершенствование". Завершив работу, я разослал текст всем членам Совета, как это и было между нами заведено.
   Ограничусь здесь лишь преамбулой, которая непосредственно предшествовала расшифровке.
   "Понятие усовершенствование носит исключительно условный характер, поскольку объективного процесса "усовершенствования" в природе не существует. Если понимать под усовершенствованием движение от более примитивных форм к более сложным, мы неизбежно натолкнемся на противоречие, которое заключается в одном из представлений совершенного как простого. Не зря ведь одно из бытующих мнений гласит: все гениальное - просто (просто до гениальности). А уж что может быть совершеннее гениального? С другой стороны нельзя и утверждать, что усовершенствование - напротив, движение от сложного к простому, поскольку в наиболее общей форме подобный процесс называется деградацией. Выход тут возможен только один: столкнуть понятия примитивное и простое. Рассматривать процесс развития как движение от примитивного к более сложному (промежуточное состояние), и далее - от сложного к более простому. Т.е. рассматривать примитивное и простое, как понятия полярные. Рассмотрим сказанное на следующем силлогизме: человек - существо до редкости примитивное и мерзкое; человек - существо достаточно мерзкое, но в нем бродят сложные процессы, он подвластен сомнению, а значит существует надежда на его духовное возрождение; человек - существо, всеми поступками и помыслами которого управляют сложные биохимические процессы (не так ли, господин без пяти минут Нобелевский лауреат Лепаж-Ренуф?), а значит, несмотря на всю архисложность этих биохимических процессов, сам человек остается существом до редкости примитивным и мерзким. Т.е. фактически ничего не меняется, человек остается прежним, и вместе с тем он прошел процесс усовершенствования. Ибо усовершенствование - ни что иное, как переосмысление: простота - лишь осмысленная примитивность и одновременно конечная точка развития. Любой процесс усовершенствования тем самым можно считать движением по замкнутой кривой...
   Хотите, поделюсь одной любопытной историей?
   Некий дракон по имени Бил Болл специализировался на уничтожении произведений искусства. Как и многим знаменитым художникам, в своей деятельности ему суждено было пережить несколько периодов: испанский, когда он расправился с несколькими полотнами Эль Греко, Веласкеса, Пикассо и Сальвадора Дали, итальянский - Джорджоне, Караваджо, Тициан, Ботичелли, французский - Пуссен, Делакруа, Монэ, Ренуар, Тулуз-Лотрэк... По-видимому, он двигался с юга на север и уже подбирался к знаменитым фламандцам и голландцам, когда случилась непредвиденная вещь. Он "вышел" на Питера Брегейля, оснащенный горючей жидкостью и еще - на всякий случай - царской водкой, глянул на одно из знаменитейших его полотен и... ничего не почувствовал. Не было привычной дрожи в руках и холодной пустоты в груди, когда всем своим нутром проникаешься великой исключительностью момента, когда на мгновение не только внутренне, но и внешне превращаешься в дракона (я и сам неоднократно переживал подобное - на спине разворачиваются мощные, зигзагообразные, перепончатые крылья, на пальцах, словно лезвия автоматических ножей, выстреливают когти, а глаза загораются красным пламенем), не было ощущения великой значимости творимого, а ведь только это ощущение и отличает дракона от остальных. И он задумался...
   Потом он засел в здании музея, захватив картину "в заложники". И поставил следующее условие: если найдется кто-либо желающий умереть во имя спасения знаменитого шедевра, пусть приходит. Дается три часа на размышление. Доброволец заведомо обрекает себя на гибель, однако в этом случае картина остается цела. И никаких фокусов: перед ними не желторотый юнец, а матерый, знающий свое дело дракон.
   Минули час, второй, близился к концу третий. Била Болла охватило отчаяние: оказывается все было напрасно, ничего не значили эти куски холста с намалеванными на них фигурками, жратвой и пейзажами. И никакой он не дракон, коль взялся столь примитивным способом выказывать свою ненависть. Уничтожение подобной мазни не возвышает до уровня Дракона!.. Оставалось пять минут, когда в зале появилась молоденькая девушка.
   - Привет, - весело сказала она, - это я.
   - А это я, - ответил ей Бил Болл.
   - Покажи мне картину, - тут же попросила она.
   Голос Била Болла дрогнул.
   - А что, раньше тебе не приходилось ее видеть?
   - Только на репродукциях. Ведь я прилетела из Лиссабона, а раньше никогда не была в этом городе. Но я видела другие его работы. Я обожаю Брегейля.
   Бил Болл слегка успокоился.
   - А как тебя зовут?
   - Мария... Мария Коста дель Сантуш.
   - Святая Мария, - усмехнулся Бил Болл. - Ладно, полюбуйся на нее, имеешь право. А потом приступим к делу. Желаешь погибнуть как картина или как человек?
   - Как это? - не поняла Мария.
   - Ну, я могу облить тебя горючей жидкостью и поджечь, а могу просто пустить пулю в сердце.
   - Пожалуй, все-таки лучше пуля, - сказала Мария.
   - И ты совершенно уверена, что ценой собственной жизни хочешь спасти картину от уничтожения?
   - О, да! Я обожаю Брегейля, - повторила Мария.
   - Тогда начнем сначала, - проговорил Бил Болл более жестко. - Вытяни, пожалуйста, руки вперед.
   - Зачем?
   - Делай то, что тебе говорят, иначе через мгновение мы взлетим на воздух. Вместе с Брегейлем. Думаю, тебе хорошо известно, что драконы не снимают с себя тротиловых жилеток. Никогда.
   Она вытянула руки вперед.
   - Так. Отлично. А теперь правую ладонь медленным движением перекладываешь на ягодицу. При этом один неловкий жест - и мы взрываемся: ты, я и Брегейль.
   Мария повиновалась.
   - Чудно. - Бил Болл вытер пот со лба. Мария же казалась совершенно невозмутимой. - А теперь еще медленнее ты собираешь складками юбку и извлекаешь на свет божий свою хлопушку.
   - Что за бред! - воскликнула Мария, но Бил Болл расстегнул на себе рубашку и взялся за кольцо.
   Тогда Мария принялась медленно собирать на ягодице юбку.
   - Хорошая девочка, - похвалил ее Бил Болл. - Пистолет берешь за рукоятку кончиками пальцев и бросаешь на пол.
   На выложенный узорами паркет музея грохнулась "Беретта" 9-го калибра.
   - А теперь познакомимся снова. Как тебя зовут?
   - Мария Коста дель Сантуш.
   - Это мы уже проходили.
   - Комиссар Интерпола Мария Коста дель Сантуш, - представилась она.
   - Всего лишь комиссар Интерпола, немного обидно, - пробормотал Бил Болл. - Ну ладно, ты по-прежнему уверена, что желаешь умереть?
   - Я обожаю Брегейля, - не задумываясь, повторила Мария.
   - Разумеется, ты рассчитывала на хлопушку. Теперь у тебя ее нет и, если хочешь, можешь убираться. Ведь ты такая молоденькая...
   - Я не очень-то и рассчитывала на пистолет, - сказала Мария. - Я знала, с кем имею дело, и... я остаюсь.
   - И ты никогда уже не сможешь наслаждаться Брегейлем.
   - Неважно.
   - Спасибо тебе, Мария Коста дель Сантуш. - Бил Болл поднял с паркета "Беретту" и повертел ее в руках. - Смотри, как умирают настоящие драконы.
   Через мгновение его череп разлетелся на мелкие кусочки.
   Мария Коста дель Сантуш подошла к картине, извлекла из кармана носовой платок и попыталась вытереть долетевшие до полотна капли крови.
   - К картине не прикасаться! - послышался окрик.
   В комнату одновременно ворвались группа специальных агентов и толпа искусствоведов...
   На Санторин я прилетел под вечер, когда солнце уже коснулось Средиземного моря. Самолет еще только разворачивался для посадки, а я уже разглядывал через иллюминатор высокий обрыв, спускающийся к воде, пару белых теплоходов, покачивающихся у пристани, и высеченную в скале дорогу, по которой наверх двигалось несколько осликов. Чуть в стороне к белокаменному городу, расположенному на вершине горы, полз фуникулер.
   Город имел название Фира - столица греческого острова Санторин. Филиал дублинской штаб-квартиры ИСЛЭ почему-то находился здесь. С любопытством побродил я по улицам, сплошь заставленным небольшими магазинчиками и тавернами. Располагалась Фира не столько по горизонтали, сколько по вертикали, террасами спускаясь к воде. Согласно распространенному мнению, Санторин - сохранившийся осколок Атлантиды. Здесь можно увидеть то, чего не увидишь более нигде, скажем, пляжи из черного песка. Белые лежаки и разноцветные зонтики от солнца смотрятся на его фоне весьма экзотически. Неподалеку от Санторина в легкой дымке покоится островок Неа Камэни, в арсенале которого - просыпающийся время от времени вулкан.
   На фуникулере я спустился к причалу и среди теплоходов обнаружил роскошную яхту под названием "Эксельсиор". На берег был спущен трап. Преградившему дорогу матросу я предъявил удостоверение члена ИСЛЭ и взошел на борт. Для разнообразия Лепаж-Ренуф зафрахтовал это судно, чтобы провести очередное заседание Совета в открытом море. Два дня назад ему вручили Нобелевскую премию. За церемонией я наблюдал по телевизору и видел свою мать: сияющую и счастливую. Речь Лепаж-Ренуфа изобиловала мудреными оборотами и, в общем-то, большого впечатления не произвела. Я выключил телевизор раньше, чем он успел закончить.
   В отведенной мне каюте, я открыл кейс, и извлек на свет божий мину: правильной формы металлический цилиндр, одна половина которого легко входила в другую. Немного смахивает на термос. Вытащив внутреннюю часть, я установил время, затем сложил мину и поставил ее на откидной полированный столик. На палубе я столкнулся с Кетлиным и Делитчем, которые что-то оживленно обсуждали.
   - Пойду пройдусь, - бросил я им.
   На причале Шамполион разглядывал у ларька открытки с видами Санторина.
   - Смотри, не опоздай к отплытию, - предупредил он меня.
   Лепсиус и Баудиссен пили пиво вместе с рыбаками.
   - Хочешь кружечку? - поинтересовался Баудиссен.
   - С удовольствием, но я в цейтноте. Хочу присмотреть на острове какую-нибудь золотую безделушку.
   - Тогда поторопись.
   Наверху, рядом со станцией фуникулера замерли с газетами Дю-Шалью и Пханья...
   Переступив порог ювелирного магазина, я застыл в нерешительности. Навстречу двинулся импозантный мужчина средних лет в строгом черном костюме. Он заговорил со мной по-английски и я было решил, что он англичанин. Потом в магазин забрела чета французских туристов, он заговорил по-французски, и я подумал, что он - француз. Наконец, с зашедшим на минутку хозяином соседнего магазинчика он заговорил на чистейшем греческом.
   Ничего, подумал я, скоро все заговорят на эсперанто, и это лишит тебя какого-либо преимущества. А если не заговорят, то только благодаря мне и таким, как я. Молись на меня!
   Я долго выбирал брелок, наконец, остановился на Весах - своем знаке зодиака. Потом долго выбирал цепочку.
   У станции фуникулера ни Дю-Шалью, ни Пханьи уже, естественно, не было. Однако когда кабина поползла вниз, я обнаружил "Эксельсиор" еще стоящим у причала. Уже окончательно стемнело, и он сиял в ночи всеми своими огнями. Внизу меня поджидали рыбаки. Они тут же что-то затараторили, выразительно показывая на яхту. Я посмотрел на часы и побежал. На палубе стояли члены Совета и нетерпеливо махали руками. И тут раздался оглушительный взрыв. От неожиданности я присел. Вверх взметнулся столб пламени, какие-то доски, предметы утвари. На палубу соседнего теплохода высыпали потревоженные пассажиры. Неожиданно я зарыдал, у меня сделалась истерика...
   Лепаж-Ренуф, который заболел и не смог приехать на Санторин, оказался под подозрением у полиции. Ведь это именно ему принадлежала идея провести заседание Совета на воде и именно он зафрахтовал "Эксельсиор". Страховая компания, клиентом которой являлась фирма-владелица яхты, требовала тщательного расследования. Меня допрашивали часа полтора, затем отпустили. Еще сутки я провел на острове, затем возвратился в Америку.
   Истребление любителей эсперанто продолжалось. Мой "люгер" кашлял, словно хронический туберкулезник, - его просто душили приступы кашля. Практически каждый тарантул из коллекции отца Айры Гамильтона уже получил имя собственное. Я позвонил дяде в Голливуд и поинтересовался, не найдется ли случайно стендов с тарантулами в его бункере в Коннектикуте.
   - Не знаю, - ответил дядя, - я никогда там не был. А зачем они тебе понадобились?
   - Ведь это память об отце, - промямлил я.
   - О' кэй, позвони моему управляющему, - и он продиктовал номер телефона.
   - Да, сэр, - подтвердил управляющий мое предположение, - стенды с тарантулами все еще находятся там.
   - Мне хотелось бы их забрать.
   - Сделайте одолжение. - По-моему, он был очень удивлен.
   Стенды, уже заполненные именами, перекочевали в гараж, где они были сложены один на другой. Их место заняли тарантулы из Коннектикута.
   Чуть позже в Лос-Анджелесе мне удалось проникнуть в один из дорогих домов, стоящих на Беверли-хилл. Я застал там очаровательную хозяйку довольно известную актрису, пропагандирующую эсперанто. Однако стоило мне наставить на нее "люгер", как она неожиданно рухнула замертво: свалилась в бассейн, из которого была выпущена вода. На столе я обнаружил записку, из которой следовало, что она покончила с собой - отравилась. Во всем винила моего дядю. Вернее, дядю Айры Гамильтона.
   Потом мне приснилась Бо. Они с Айрой лежали в комнате студенческого общежития, разгоряченные сексом, и глупо таращились в потолок. Она попросила сигарету и принялась пускать дым маленькими колечками.
   - В последние дни ты все время какой-то мрачный, - ворчала Бо. - Я-то думала, что когда выйдет твоя монография...
   - Стоп! - прервал ее Айра. - К черту монографию! Лучше поговорим о твоем увлечении фигурным катанием. Что за тип сейчас с тобой в паре? Я имею в виду этого увальня-блондина с кукольным лицом.
   - А, Тэйлор... - Бо захихикала. - Между прочим, тренер возлагает на него большие надежды. Из нас может выйти неплохая пара. На льду, я имею в виду.
   - Но у него руки, как у орангутанга. С такими руками, хорошо зарабатывать деньги мытьем окон на небоскребах.
   - Ты что, ревнуешь?
   - Еще чего!
   - Тогда я не понимаю... И почему ты не хочешь, чтобы мы поговорили о монографии?
   Айра тоже потянулся за сигаретой.
   - Тираж минимальный, - нервно проговорил он. - Критика самая недоброжелательная. Все время одно и то же. Их, видите ли, смущает кровь! Ха! Исследование посвящено деятельности инквизиции, а они морщатся от крови. С каплей крови они, быть может, еще смирились, но во времена инквизиции кровь проливалась рекой! Прямо не критики, а девицы какие-то с испорченными нервами. Научный подход, видите ли, несовместим со злоупотреблениями натурализмом!
   Айра глубоко затянулся.
   - А вот им всем! - закричал он, ударяя одной рукой по месту сгиба другой.
   - Фу, как некрасиво, - поморщилась Бо.
   - Ну и катись! - Айра бросил горящую сигарету на пол. - К этому своему Тэйлору!
   - Глупый.
   Поднявшись с кровати, Бо подобрала с пола сигарету и затушила ее в пепельнице...
   Следствию все же не удалось доказать вину Лепаж-Ренуфа в деле о гибели яхты "Эксельсиор", он был освобожден от домашнего ареста и вскоре исчез, что позволило многим усомниться в непричастности Нобелевского лауреата к организации взрыва.
   В результате этих событий Исполнительный Совет любителей эсперанто оказался полностью переизбран (из старых его членов остался только я). Нужно отметить, что перевыборы - или, точнее, новые выборы - организовать оказалось весьма непросто, поскольку ряды эсперантистов к этому моменту ощутимо поредели. Все же девять человек набрать удалось. Работа над "Точным словарем Масперо" продолжалась.
   И тут случилась на первый взгляд парадоксальная штука. Одного из членов нового Совета звали Эберкромби. Я подкараулил его в штаб-квартире в Дублине, когда в особняке больше никого не было, и ткнул дулом "люгера" ему в нос.
   - Меня зовут Дин Донн, - зловеще проговорил я.
   Он ответил холодным взглядом.
   - Да, брат, - сказал он. - А я все никак не мог решить, кто из нас этот самый легендарный...
   - Ты это о чем? - не сразу дошло до меня.
   В ответ он рванул на себе рубашку, обнажая жилетку, начиненную тротилом.
   - Ты тоже дракон? - вздрогнул я от неожиданности и опустил пистолет.
   - И не только я, брат, не только я.
   - Кто же еще?
   - Да, практически, все нынешние члены Совета. Скажу тебе больше...
   - Куда уж больше, - запротестовал я.
   Но он не хотел угомониться:
   - По-видимому, не только все члены Совета, но и, вообще, все оставшиеся в живых любители эсперанто - драконы.
   - Не может быть!
   - Мы уничтожили всех, причем ты, безусловно, наиболее заслуженный. Кстати, когда ты намеревался пришить того парня в штате Юта, именно я отвлек внимание полиции своими действиями в Майами.
   - Что же это получается, - с трудом выговорил я. - Мы уничтожили всех любителей эсперанто, а само эсперанто живет и процветает?
   - Процветать, не процветает, но пока еще живет, - согласился он.
   Расправившиеся было за моей спиной перепончатые крылья поникли. Однако через мгновение мои глаза вновь зажглись красным пламенем.
   Я передернул затвор и вновь приставил дуло "люгера" к его носу.
   - Ты что, брат, - он тут же взмок от напряжения. - Хочешь убить дракона?
   - Удивляешься? - Мои губы скривились в подобии улыбки. - Ты ведь говоришь на эсперанто. Я бы грубо нарушил нашу эстетику, если бы сейчас остановился, не так ли?
   Его рука дернулась по направлению к кольцу на жилетке - видимо, он решил, что если уж погибать, так обоим и с музыкой, - но "люгер" кашлянул раньше, а тела, когда они остаются без голов, рвать кольца пока еще не научились.
   С этого момента игра вступила в новую фазу.
   Украинская река Донец... Неподалеку от Харькова у реки расположена тепловая электростанция, один из рукавов Донца приспособлен охлаждать станционное оборудование, затем он впадает в основное русло, образуя небольшой остров. На этом островке вот уже недели три скрывается член ИСЛЭ фон Шакк - один из наиболее удачливых драконов. Именно он недавно застрелил Дилльманна, Уэрри и Лиленда (тоже членов Совета).
   На островке некогда располагалась туристическая база, на которой проводился ранее фестиваль искусств на языке эсперанто EoLA. Однако сейчас лагерь заброшен. Фон Шакк живет тут один среди скелетов больших палаток, на изгибах которых полощутся остатки брезента. У него была лодка, которую несколько дней назад мне удалось пустить вниз по течению, а остров с большой сушей соединяется с помощью одного единственного навесного мостика. Радом с этим мостиком я и затаился в засаде, вооруженный винтовкой с оптическим прицелом. "Люгер" здесь - слабый помощник. Я слежу за мостиком, одновременно прокручивая в уме новые формулировки для "Точного словаря Масперо". Фон Шакк не появляется - осторожный малый. Очевидно, его смутила история с лодкой, хотя я провернул все таким образом, чтобы подозрение в воровстве пало на местных рыбаков. Рыбаков вокруг - тьма, поскольку рыба для них единственный источник пропитания. Иногда кто-нибудь из рыбаков забирается на мостик и ловит оттуда. Каждый раз, внутренне замирая, я изучаю рыболова через оптический прицел, но нет, это не фон Шакк.
   Я думаю о том недалеком времени, когда в живых останется лишь один человек, владеющий эсперанто. Игра закончится, и, если это буду я, на новую у меня уже не хватит сил. Конечно, и помимо любителей эсперанто в мире еще остается достаточное количество фламинго. Однако ненависть к ним - удел иных драконов. А что станет со мной? Найдется ли в этом мире отдушина для такого, как я? Или уставшие драконы тоже становятся предметом чей-то лютой ненависти? Ненависть... Она сожгла, растворила в желчи все мои другие чувства. Возможно, пришло время Айре Гамильтону вернуться? Хватит ему бродить неизвестно где, позабыв о своем бренном теле. И тут внезапная догадка пронзила меня: Айра Гамильтон не пропал тогда, не исчез, не удалился куда-либо в неведомом направлении: ОН УМЕР!..
   На самой дальней точке острова замечаю человеческую фигурку. Она машет рукой. К острову приближается рыбацкая лодка. Видимо, фон Шакку захотелось рыбки, и он решил купить ее у первого попавшегося рыбака. Торг состоялся, и фон Шакк со связкой рыбы в руке возвращается вглубь островка. Я слежу за ним через оптический прицел. Вот он остановился и еще раз внимательно оглядел рыбу, затем побрел дальше. Одинокий куст скрывает его от меня. Я его не вижу, однако угадываю движение, разворачивая винтовку с нужной скоростью. Затем спускаю курок. Жду. Из-за куста фон Шакк не появляется. Жду, а он все не появляется. Тогда я поднимаюсь с земли, беру винтовку наперевес и отправляюсь на островок. Это, конечно, не джунгли, в которых воевали "дикие гуси" и где погиб Бругш, однако лес на островке достаточно густой. Через некоторое время нахожу куст, на траве за которым - лужа крови. Но фон Шакка здесь нет. Сразу же превращаюсь в максимально собранного и готового к любому повороту событий командос. Иду по кровавому следу, углубляюсь в лес. Неожиданно в дерево рядом со мной впиваются пули. Определяю, откуда ведется стрельба, делаю трюк, которому обучал нас когда-то лейтенант, и оказываюсь у фон Шакка за спиной. Он оборачивается, но в этот момент я уже спускаю курок. Он затихает...
   После того как я сбросил Тальквиста с Эмпайр-Стейт-Билдинга, а машину Флотека подорвал вместе с хозяином, в живых осталась только Эста Рюллинг женщина-дракон. На ней-то я и погорел. Дело в том, что параллельно с членами Совета каждый из нас пытался уничтожить и как можно больше остававшихся еще в живых рядовых любителей эсперанто, большинство которых уже тоже были драконами. Эффективность, с которой мы работали, была настолько ошеломляющей, что это отбило охоту у кого бы то ни было изучать язык. Приток в общество любителей эсперанто равнялся нулю. И вот остались только я и Эста Рюллинг. Я знал, что она - пышная блондинка, но она добилась невозможного: за неделю сбросила двадцать семь килограммов, превратившись в очаровательное создание, а свои натуральные белые волосы эта стерва покрасила в белый же цвет. Так что я оказался с ней в одной постели, и в самый разгар любви, к моей печени был приставлен внушительный "магнум", заряженный пулями со смещенным центром тяжести.
   - Привет, малыш, - проговорила она.
   Я сразу же понял, что к чему.
   - Привет, ведьма.
   Она расхохоталась:
   - Благодаря тебе я стала выглядеть, как кинозвезда...
   Она провела пистолетом от моей печени к лобку.
   - Обратись к дяде, к моему дяде, он поможет тебе с трудоустройством, посоветовал я.
   - Нет уж, спасибо, покончив с тобой, я переключаюсь на шерпов. Это уже решено.
   - На кого?
   - Ну, на "снежных барсов" - на альпинистов. Честно говоря, я уже давно поняла, что мой удел - шерпы, но начатое дело нужно всегда доводить до конца. Не так ли?
   Мысленно я позавидовал запасу ее ненависти. Очевидно, справедливо, что в нашей войне именно она вышла победителем.
   - Ты - настоящий дракон, малышка, - не поскупился я на похвалу.
   - Да, малыш.
   Она переместила свой "магнум" еще ниже и похотливо рассмеялась.
   - Дин Донн, - игриво произнесла она, вытянув губки.
   В этот самый момент раздался выстрел, у Эсты Рюллинг удивленно расширились зрачки, и она рухнула мне на грудь. В комнату через окно ввалилось двое мужчин.
   - Браво, Рольфс, - ядовито проговорил невысокий пожилой господин с короткими седыми завитушками на голове. - Наповал.