Доктор Солтерман смотрит на свои карманные часы – он медленно заводит их ключиком на тонкой золотой цепочке. Младенчески голубые глаза его холодны, прежней доброжелательности нет и в помине. Он иронически улыбается; углы его рта растягиваются, обнажая ряд неестественно белых зубов.
Доктор Солтерман. Когда вы поступили к нам, я поставил вас в известность, что наш рабочий день длится с восьми до шести.
Еще одна улыбка, исчезающая так же быстро, как и предыдущая. Солнечный луч, сотканный из танцующих пылинок, проникает сквозь грязное окно и сияет в седых волосах доктора Солтермана.
Абель. Вас не затруднит провести меня на мое рабочее место? Я сам не найду.
Доктор Солтерман. Разумеется, я вас проведу. Они молча идут по лабиринту. Старик идет быстро, раздражающе позвякивая связкой ключей в правой руке. Абель, не отставая, следует за ним по пятам. Внезапно по соседству слышатся чьи-то шаги и стук хлопающей двери. Абель замирает на месте.
Абель. Разве в архиве еще кто-то есть?
Доктор Солтерман. Разумеется. Каждый день к нам приезжают ученые из других институтов.
Они подходят к комнате Абеля. Доктор Солтерман останавливается и сухо кивает, нетерпеливо дожидаясь, пока Абель пройдет внутрь. Вытянув руку, Абель хватает старика за предплечье и швыряет к столу. Тот падает. Абель захлопывает тяжелую железную дверь изнутри и быстро поднимает доктора Солтермана с пола. Очки старика разбиты, все его тело сотрясает дрожь.
Вы крайне неподобающим образом обходитесь с пожилым человеком. (Уняв нервную дрожь, он снова улыбается. Снимает с носа разбитые очки.) Все это так нелепо и унизительно. Вы, несомненно, отдаете себе отчет в том, что я ничего не скажу, что бы вы со мной ни сделали. В отличие от вас, у меня есть убеждения. В Мюнхене ныне происходит нечто беспрецедентное, герр Розенберг. В мир приходит спаситель, но роды сопровождаются муками и кровью. Грядут страшные времена, но что значат каких-нибудь тридцать – сорок лет страданий и смертей? Что значу я или вы? Что значат миллионы и миллионы жизней, которыми придется пожертвовать? Людей, герр Розенберг, великое множество. Вялый век индивидуализма позади. Уже появился тот, кто претворит в деяния подавленный крик массы, сможет облечь в слова ее молчаливый страх… Убейте меня, герр Розенберг. Тело мое немощно, но дух спокоен и тверд. (Доктор Солтерман говорит быстро и очень тихо. Вновь и вновь его голубые, не защищенные стеклами очков глаза туманят слезы. Он вынимает носовой платок и сморкается.)
Абель. Отдайте мне ключи.
Абель протягивает руку за связкой, но старик качает головой и прячет ключи в карман халата. Сделав к нему шаг, Абель пытается перехватить ключи. Доктор Солтерман сопротивляется, слышится хруст сломанной руки, он вскрикивает от боли. Абель ладонью зажимает старику рот, валит его на стол и бьет головой о крышку. Хилое тело сразу же тяжелеет в руках Абеля, глаза доктора закатываются, он начинает хрипеть… Абель завладевает ключами и, перепробовав несколько, отпирает железную дверь.
За ней во все стороны расходятся коридоры и узкие переходы. Без особого труда Абелю удается отыскать ту часть архива, где он был накануне с доктором Фуксом. Абель вслушивается, но вокруг все тихо; лишь негромкое шипение исходит из труб, протянувшихся под самым потолком во всю длину коридора.
В одном конце комнаты Абель обнаруживает низкую дверцу, замаскированную полками. После нескольких попыток он отпирает и ее. Он попадает в тесную квадратную комнату, напоминающую большой шкаф. Окон в ней нет. Посредине стоит какой-то странный аппарат: стол, на котором укреплены два больших колеса, а между ними – труба с линзами. На одно из колес намотан рулон кинопленки. Абель осматривается. Вдоль стен идут ряды полок, на которых лежат круглые металлические коробки. На каждой проставлен номер.
С правой стороны – пульт управления аппаратом. Абель нажимает одну из кнопок. Тотчас же вспыхивает невидимая снаружи лампа проектора, и на маленьком экране, установленном на противоположном конце стола, появляется неподвижное изображение. В кадре – фигура женщины, сидящей на стуле на фоне белой стены. Поза напряженная, лицо искажено страданием. Абель нажимает другую кнопку. Оба колеса начинают вращаться, лента скользит за линзой проектора, раздается негромкое шуршание, и кадр с изображением женщины оживает.
Абель оборачивается.
В комнате неслышно появился Ханс. Он закрывает дверь, запирает ее за собой и выключает проектор.
Вергерус. Я запер дверь, чтобы нам никто не помешал. (Улыбается.) Доктор Солтерман предостерегал меня в отношении вас, но я ему не поверил. Между прочим, кто бы мог подумать, что доктор Фукс проболтается? Ведь он всего так боялся. И не уставал повторять, как он мной восхищается. (Мрачно.) Вы молчите. Включите снова проектор и увидите нечто любопытное. Это съемки экспериментов, которые мы проводили здесь, в клинике святой Анны.
Абель включает. Опять слышится треск аппарата, и экранное изображение оживает.
Перед вами эксперимент на сопротивляемость, к несчастью, не до конца документированный, но, увы, наша аппаратура пока еще крайне несовершенна. Тридцатилетняя женщина добровольно согласилась ухаживать за четырехмесячным ребенком, который из-за мозгового заболевания кричал день и ночь не переставая.
Нам хотелось посмотреть, что станет с этой совершенно нормальной, незаурядного ума женщиной, если запереть ее в комнате с непрерывно плачущим младенцем. Как видите, спустя двенадцать часов она еще вполне сохраняет самообладание.
Абель смотрит.
Женщина на экране встает со стула и идет к кроватке, в которой плачет младенец, с нежностью берет его на руки и начинает ходить по комнате, убаюкивая ребенка. Сначала, обнаружив, что ее заперли, она вышла из себя: принялась кричать и стучать в дверь. Но, осознав, в каком положении находится, повела себя вполне разумно. Она решила устроиться по возможности получше и выжить вместе с плачущим ребенком. Однако вот прошло двадцать четыре часа.
Абель смотрит.
Титры извещают о том, сколько прошло времени. Женщина присела в уголке и зажала уши ладонями.
Теперь уже видно, что крик ребенка вывел ее из равновесия. Жалость к нему подавлена ощущением, которое сильнее ее воли. Над всеми чувствами возобладала глубокая депрессия, которая в свою очередь парализует всякую инициативу. Видите, как странно ведет себя подопытная во время принятия пищи: скорчилась на полу, с трудом жует. Она бросила ребенка на произвол судьбы.
Абель смотрит.
Женщина стоит у детской кроватки. Руки ее повисли по бокам как плети, голова поникла, и Абелю не видно ее глаз. Одно плечо женщины вздернуто.
Теперь мы совершенно отчетливо видим, что у нее уже созрела мысль избавиться от ребенка. Однако прошло еще шесть часов, прежде чем она осуществила свое намерение. Незаурядная сопротивляемость. К сожалению, наша камера не смогла запечатлеть момент этого поступка. Как я уже говорил, возможности аппаратуры пока ограничены.
Экран темнеет, но аппарат продолжает шуршать.
Абель смотрит.
Теперь в кадре двое мужчин в белой комнате. На одном – белая куртка и брюки. Другой, обнаженный, лежит на деревянном столе; его руки и ноги стянуты кожаными ремнями. Глаза у лежащего завязаны. Мужчина в белом держит большим и указательным пальцами толстую гиподермическую иглу. Время от времени он вонзает ее в тело распростертого на столе человека. Тот кричит; по груди привязанного течет пот.
Этот эксперимент осуществляется в две стадии. Перед вами – стадия первая. Подопытного, лишенного возможности видеть и двигаться, много часов подряд колют иглой через разные промежутки времени. Подчас за минуту он получает пять-шесть слабых уколов, подчас интервал между ними достигает получаса. Постепенно это ввергает подопытного в состояние непереносимого ужаса.
Абель смотрит.
Движущиеся титры по-немецки поясняют, что по истечении десяти часов первая стадия эксперимента завершилась. Наибольший интерес в данном опыте представляет вторая стадия. Спустя примерно десять часов описанный эффект воздействия исчезает. Подопытного отвязывают. Теперь проводивший эксперимент медик разговаривает с подопытным, дает ему пить, моет его, помогает закурить.
Абель смотрит.
Медик создает нечто вроде поля взаимной привязанности между собой и подопытным, который опирается на плечо своего мучителя, рыдая от горя и унижения, но не испытывая ненависти к тому, кто пытал. Напротив, он очень легко откликается на наигранную доброту мучителя. Он исполнен ощущения теплоты, всецело обусловленного шоком, в котором находится.
Экран на конце стола вновь темнеет, но аппарат продолжает шуршать. В лицо Абелю ударяет струя горячего воздуха и запах раскалившегося металла.
Вам ведь хочется посмотреть еще, не правда ли?
Абель смотрит.
К белой стене прижимается человек. Видно, что ему трудно удерживать равновесие. Глаза его широко раскрыты, рот все время дергается. То и дело он вытягивает руки, словно ища опоры. Делает шаг, но тут же падает, встает и падает снова.
На протяжении семнадцати дней этот человек был заперт в камере такой конструкции, что не мог шевельнуть ни рукой, Ни ногой, ни головой. Ко всему прочему, он был помещен в условия полной свето-и звукоизоляции. Знаю, вы хотите меня спросить, как это нам удается находить добровольцев для подобных опытов. Уверяю вас, это совсем не трудно. При нынешнем положении вещей в нашем распоряжении оказывается огромное количество живого материала, и мы можем себе позволить выбирать. Сегодня за небольшую сумму денег и хороший паек люди согласны на все.
Изображение меркнет, на мерцающей белизне экрана скользит и пропадает неразборчивый текст.
Абель смотрит.
Научная ценность этих кадров ограничена, однако они представляют интерес для физиогномистов. Подопытному сделали инъекцию танатоксина – наркотика, вызывающего страшную душевную муку. Таким образом, тот, кого вы видите, переживает невыносимые страдания. Тотальный и безотчетный ужас. Вот перед вами момент, когда делается инъекция. Заметьте, он совершенно спокоен, шутит и смеется. Между прочим, на редкость обаятельный юноша. Он был студентом, изучал в университете политические науки. А теперь мы вновь видим его в состоянии возрастающей тревоги. Через несколько секунд он покончит с собой. Смотрите внимательно. Это произойдет внезапно. Он хватает лежащий на столе револьвер – вам его плохо видно; а вот теперь виднее. Вставляет дуло в рот. Револьвер, разумеется, не заряжен, но он этого не знает.
Истомленный страданием молодой человек отбрасывает револьвер и кидается на стену. Схватившись за голову, он катается по полу. Изображение меркнет.
Абель не отрываясь смотрит.
Что же я еще хотел сказать?… Ах да, этот студент спустя несколько дней действительно застрелился, хотя действие танатоксина к тому времени совершенно иссякло. (Пауза.) С вашим братом Максом случилось такое же несчастье. Между прочим, он был одним из лучших наших сотрудников.
Абель молча смотрит на Ханса.
Он был умен и, что еще важнее, по-настоящему интересовался нашими опытами. Ему хотелось испытать на себе действие танатоксина. Я его отговаривал, но он настоял на своем. Его невеста тоже в немалой мере помогла нам. Они были очень привязаны друг к другу и некоторое время прожили в одной из тех комнат, которые занимали вы…
Тяжелый аппарат по-прежнему трещит и теперь показывает комнату, обставленную примерно так же, как жилище Абеля и Мануэлы.
Абель смотрит.
В кадре – ожесточенно ссорящиеся мужчина и женщина. Через несколько мгновений у них доходит до рукоприкладства. В приступе животной ярости они наносят друг другу удары.
Это один из наших последних и наиболее интересных экспериментов. Обоих подопытных подвергли операции. В мозг каждого из них вживили две маленькие мембраны. Одна из них связана с центром агрессивности, другая – сексуальной деятельности. За пределами помещения, в котором проводится опыт, помещен передатчик, посылающий импульсы то на одну, то на другую мембрану. Таким образом, мы можем дистанционно воздействовать на поведение подопытных в том, что касается проявлений агрессивности и сексуальности. К несчастью, изображение получилось недостаточно четким, хотя мы использовали сразу несколько кинокамер. В данный момент перед вами пульт управления; он состоит из двух блоков: один для мужчины, другой для женщины. Теперь вы видите, как осуществляется воздействие на их сексуальные центры. Смотрите, сколь внезапно они переходят от драки к ласкам, а затем – к половому акту. В момент совокупления мы активизируем центр агрессивности женщины. Она бешено нападает на партнера, в то время как мужчина, у которого все еще возбужден сексуальный мозговой центр, тщетно пытается ею овладеть. Это очень похоже на фарс – порой трудно удержаться от смеха.
Изображение сменяется другим.
Абель смотрит.
Возможно, вы задаетесь вопросом, каковы были мои намерения в отношении вас и Мануэлы, когда я поселил вас в одну из комнат для экспериментов и предложил питаться в нашей диетической кухне. Поверите ли, у меня не было никаких намерений. Просто хотелось вам помочь. В вашу пищу ничего не подмешивали. Она была всего-навсего чуть лучше той, какую ели другие сотрудники клиники. Как вы видели, в настоящее время клиника эвакуирована. Не так давно нам пришлось перенести нашу деятельность в более укромное место. Вы, разумеется, понимаете, что нам приходится действовать очень осторожно. Более того, мы крайне ограничены в средствах – нас финансируют только частные лица. (Улыбается.) Я отнюдь не чудовище, Абель. То, что вы видели, это лишь первые шаги необходимого и закономерного развития.
Ханс умолкает и закуривает сигарету. Аппарат продолжает трещать; теперь на экране ряд человеческих лиц – лиц людей, в сумерках идущих по широкой улице.
Как только вы откроете эту дверь, вас убьют. Я знаю, что вы сообщили инспектору Бауэру о наших экспериментах. Знаю также, что правосудие в лице недалекого, добродушного инспектора уже медленно, со скрипом зашевелилось. Очень скоро он явится сюда с полицейскими и их ржавыми револьверами. Через несколько минут я надкушу ампулу с цианистым калием, которую держу за правой щекой. Я подумал было о том, чтобы сжечь архив и уничтожить итоги нашей работы, но это слишком напоминало бы мелодраму. Результаты нашей деятельности затребует и изучит суд, а затем их подошьют к делу. Через несколько лет ученые попросят извлечь эти документы из папок и продолжат наши эксперименты в неизмеримо более широких масштабах. (Пауза.) Мы опередили свое время, Абель. И нас придется принести в жертву. Это логично. (Пауза; затем он улыбается.) Через день-другой, быть может даже завтра, на юге Германии отряды национал-социалистов под предводительством крайне пустоголового герра Гитлера попытаются совершить переворот. Эта попытка с треском провалится. Герру Гитлеру недостает интеллектуальных способностей; он и понятия не имеет о том, что такое метод. Он не отдает себе отчета в том, какие гигантские силы ему предстоит всколыхнуть. В день, когда разразится буря, они сметут его, как прошлогодний листок. Вглядитесь, Абель, в этот кадр. Посмотрите на всех этих людей. Они не способны осуществить революцию – слишком они унижены, запуганы, подавлены. Но пройдет десять лет, и те, кому сейчас десять, станут двадцатилетними, а нынешним пятнадцатилетним будет по двадцать пять. Они унаследуют ненависть старших, соединив ее с собственным идеализмом и нетерпением. Из их среды выдвинется кто-то один, и этот один воплотит в слова их невысказанные желания; он заговорит с ними о великом будущем и о великих жертвах. Молодые и неискушенные заразят своей смелостью и верой старых и слабодушных, и вот тогда-то свершится революция и наш мир рухнет в крови и пламени. (Пауза; Ханс садится.) Через десять лет, не позже, эти люди построят новое общество, которому не найдется равных в мировой истории.
Абель выключает проектор; аппарат останавливается, луч света гаснет. Он подходит к двери и осторожно пробует ее замок. Она заперта, и ключ вынут из замочной скважины. Он прислоняется к полке и усталыми, больными глазами глядит на Ханса, который, удобно откинувшись на спинку кресла, играет ржавыми ножницами.
Старое общество, Абель, основывалось на чрезмерно романтических представлениях о человеческой природе. И все было очень сложно, ибо представления эти не соответствовали реальности.
Абель поднимает глаза на Ханса.
Новое общество положит в свою основу реалистическую оценку потенциальных возможностей человека и его слабостей.
Абель смотрит на Ханса.
Человек – ошибка природы. Он – ее извращение. Вот здесь-то и пригодятся наши эксперименты, пока еще очень скромные. Мы исследуем основу конструкции, которую принято именовать человеком, и пересоздаем эту основу. Высвобождаем производительные потенции и вводим в русло деструктивные. Искореняем все неполноценное и умножаем полезное. Только так можно предотвратить конечную катастрофу. (Улыбается.) А знаете, что для нас было самое трудное при проведении опытов? Я скажу вам, Абель. Избавляться от трупов, заметать следы. Доктор Эйхенберг изобрел камеру сгорания, приводимую в действие электричеством, но у нас не было средств на ее постройку. Два человека – те, которые дежурят сейчас в архиве и которых через несколько минут пристрелят полицейские Бауэра, – делали всю тяжелую работу, но их изобретательность впечатляет. Полиции предстоит раскрыть причины и обстоятельства сорока шести убийств и самоубийств. Процент сравнительно невелик, если учесть, что экспериментам подвергались более трехсот подопытных, которые затем вернулись к себе домой, не имея ни малейшего представления о том, через какие испытания им пришлось пройти. Да, мертвецы причиняли нам немало хлопот.
В помещении архива начинается стрельба. Раздаются крики, гулко звучат команды. Внезапно все стихает. Вергерус почти не обращает внимания на происходящее.
А вы с Мануэлой всегда мне нравились. (Улыбается.) Она симпатизировала мне и, думаю, искренне. Вопреки здравому смыслу, я старался помочь вам. Смешно, не правда ли, Абель?
В железную дверь барабанят, кричат, что это полиция, грозят выломать дверь, если не откроют.
Если до вашего разумения дошла хотя бы часть того, о чем я говорил последние несколько минут, можете рассказывать об этом всем, кому будет угодно вас слушать. Вам никто не поверит. Хотя каждый, кто сделает над собой хоть малейшее усилие, может увидеть и понять, каково оно, будущее. Это как змеиное яйцо. Сквозь тонкую оболочку можно ясно разглядеть вполне сформировавшуюся рептилию.
Дверь начинает поддаваться. Ханс Вергерус закрывает глаза; лицо его искажает гримаса жуткой боли.
Я думал, все будет гораздо быстрее. Я не думал… что это так больно.
Дверь распахивается, и в комнату врываются двое вооруженных полицейских. Следом за ними – Бауэр. Ханс Вергерус соскользнул со стула; его голова стукается об пол.
Один из полицейских хватает Абеля за руку. Он пытается вырваться, но тут же теряет сознание от сильного удара в лицо.
Абель приходит в себя в чисто выбеленной комнате без окон. Приблизившись, над ним склоняется человек в белом, затем неслышно удаляется. Абель хочет сесть, но его голова падает на подушку. Отворяется невидимая ему дверь, и кто-то останавливается у изножья постели. Это Бауэр.
Он садится в ногах больного, не спеша закуривает и кивает Абелю, который снова старается приподнять голову.
Бауэр. Вам дали большую дозу веронала. Вы проспали два дня.
Абель. Какое сегодня число?
Бауэр. Вечер одиннадцатого ноября. Вы находитесь в изоляторе центральной тюрьмы.
Абель. Дайте мне попить.
Бауэр помогает ему сесть, дает напиться, затем ставит жестяную кружку обратно на привинченный к стене стол. Бауэр. Я говорил с Холлингером. Он полагает, что сможет найти для вас работу. Государство оплатит ваш проезд поездом до Базеля, где цирк пробудет ближайшие две недели. Не сомневаюсь, что вы примете его любезное предложение.
Абель. Думаю, что да.
Бауэр. Так будет проще всего, герр Розенберг. (Встает и направляется к выходу, но оборачивается.) Полицейский проводит вас на вокзал. Ночной поезд отходит в одиннадцать двадцать.
Абель. Спасибо.
Бауэр. Если вам вдруг придет в голову раздумывать над тем, что вам пришлось пережить, можете смело сказать себе, что это была всего-навсего череда бессвязных страшных снов. Не так ли, герр Розенберг?
Абель. Да.
Бауэр. Мы позаботились о вашей невестке Мануэле.
Абель. Вы похоронили ее?
Бауэр. Похоронили?
Абель молчит.
Ее поместили в психиатрическую клинику. Врачи считают, что выйдет она оттуда не скоро. К несчастью, она в очень тяжелом состоянии.
Абель никак не реагирует.
Прощайте, герр Розенберг. (Собирается уйти, но еще раз задерживается.) Между прочим, путч герра Гитлера в Мюнхене кончился неудачей. Все предприятие с треском провалилось. Герр Гитлер и его банда недооценили силу германской демократии. Прощайте.
Инспектор закрывает дверь. Абель садится, встает, делает несколько неуверенных шагов, цепляется за белую стену и едва не теряет равновесия. Он ведет себя как тот объект экспериментов Ханса, которого на семнадцать дней заперли в камеру, лишив света, звука и возможности двигаться.
Форё.
Среда, 7 января 1976.
Доктор Солтерман. Когда вы поступили к нам, я поставил вас в известность, что наш рабочий день длится с восьми до шести.
Еще одна улыбка, исчезающая так же быстро, как и предыдущая. Солнечный луч, сотканный из танцующих пылинок, проникает сквозь грязное окно и сияет в седых волосах доктора Солтермана.
Абель. Вас не затруднит провести меня на мое рабочее место? Я сам не найду.
Доктор Солтерман. Разумеется, я вас проведу. Они молча идут по лабиринту. Старик идет быстро, раздражающе позвякивая связкой ключей в правой руке. Абель, не отставая, следует за ним по пятам. Внезапно по соседству слышатся чьи-то шаги и стук хлопающей двери. Абель замирает на месте.
Абель. Разве в архиве еще кто-то есть?
Доктор Солтерман. Разумеется. Каждый день к нам приезжают ученые из других институтов.
Они подходят к комнате Абеля. Доктор Солтерман останавливается и сухо кивает, нетерпеливо дожидаясь, пока Абель пройдет внутрь. Вытянув руку, Абель хватает старика за предплечье и швыряет к столу. Тот падает. Абель захлопывает тяжелую железную дверь изнутри и быстро поднимает доктора Солтермана с пола. Очки старика разбиты, все его тело сотрясает дрожь.
Вы крайне неподобающим образом обходитесь с пожилым человеком. (Уняв нервную дрожь, он снова улыбается. Снимает с носа разбитые очки.) Все это так нелепо и унизительно. Вы, несомненно, отдаете себе отчет в том, что я ничего не скажу, что бы вы со мной ни сделали. В отличие от вас, у меня есть убеждения. В Мюнхене ныне происходит нечто беспрецедентное, герр Розенберг. В мир приходит спаситель, но роды сопровождаются муками и кровью. Грядут страшные времена, но что значат каких-нибудь тридцать – сорок лет страданий и смертей? Что значу я или вы? Что значат миллионы и миллионы жизней, которыми придется пожертвовать? Людей, герр Розенберг, великое множество. Вялый век индивидуализма позади. Уже появился тот, кто претворит в деяния подавленный крик массы, сможет облечь в слова ее молчаливый страх… Убейте меня, герр Розенберг. Тело мое немощно, но дух спокоен и тверд. (Доктор Солтерман говорит быстро и очень тихо. Вновь и вновь его голубые, не защищенные стеклами очков глаза туманят слезы. Он вынимает носовой платок и сморкается.)
Абель. Отдайте мне ключи.
Абель протягивает руку за связкой, но старик качает головой и прячет ключи в карман халата. Сделав к нему шаг, Абель пытается перехватить ключи. Доктор Солтерман сопротивляется, слышится хруст сломанной руки, он вскрикивает от боли. Абель ладонью зажимает старику рот, валит его на стол и бьет головой о крышку. Хилое тело сразу же тяжелеет в руках Абеля, глаза доктора закатываются, он начинает хрипеть… Абель завладевает ключами и, перепробовав несколько, отпирает железную дверь.
За ней во все стороны расходятся коридоры и узкие переходы. Без особого труда Абелю удается отыскать ту часть архива, где он был накануне с доктором Фуксом. Абель вслушивается, но вокруг все тихо; лишь негромкое шипение исходит из труб, протянувшихся под самым потолком во всю длину коридора.
В одном конце комнаты Абель обнаруживает низкую дверцу, замаскированную полками. После нескольких попыток он отпирает и ее. Он попадает в тесную квадратную комнату, напоминающую большой шкаф. Окон в ней нет. Посредине стоит какой-то странный аппарат: стол, на котором укреплены два больших колеса, а между ними – труба с линзами. На одно из колес намотан рулон кинопленки. Абель осматривается. Вдоль стен идут ряды полок, на которых лежат круглые металлические коробки. На каждой проставлен номер.
С правой стороны – пульт управления аппаратом. Абель нажимает одну из кнопок. Тотчас же вспыхивает невидимая снаружи лампа проектора, и на маленьком экране, установленном на противоположном конце стола, появляется неподвижное изображение. В кадре – фигура женщины, сидящей на стуле на фоне белой стены. Поза напряженная, лицо искажено страданием. Абель нажимает другую кнопку. Оба колеса начинают вращаться, лента скользит за линзой проектора, раздается негромкое шуршание, и кадр с изображением женщины оживает.
Абель оборачивается.
В комнате неслышно появился Ханс. Он закрывает дверь, запирает ее за собой и выключает проектор.
Вергерус. Я запер дверь, чтобы нам никто не помешал. (Улыбается.) Доктор Солтерман предостерегал меня в отношении вас, но я ему не поверил. Между прочим, кто бы мог подумать, что доктор Фукс проболтается? Ведь он всего так боялся. И не уставал повторять, как он мной восхищается. (Мрачно.) Вы молчите. Включите снова проектор и увидите нечто любопытное. Это съемки экспериментов, которые мы проводили здесь, в клинике святой Анны.
Абель включает. Опять слышится треск аппарата, и экранное изображение оживает.
Перед вами эксперимент на сопротивляемость, к несчастью, не до конца документированный, но, увы, наша аппаратура пока еще крайне несовершенна. Тридцатилетняя женщина добровольно согласилась ухаживать за четырехмесячным ребенком, который из-за мозгового заболевания кричал день и ночь не переставая.
Нам хотелось посмотреть, что станет с этой совершенно нормальной, незаурядного ума женщиной, если запереть ее в комнате с непрерывно плачущим младенцем. Как видите, спустя двенадцать часов она еще вполне сохраняет самообладание.
Абель смотрит.
Женщина на экране встает со стула и идет к кроватке, в которой плачет младенец, с нежностью берет его на руки и начинает ходить по комнате, убаюкивая ребенка. Сначала, обнаружив, что ее заперли, она вышла из себя: принялась кричать и стучать в дверь. Но, осознав, в каком положении находится, повела себя вполне разумно. Она решила устроиться по возможности получше и выжить вместе с плачущим ребенком. Однако вот прошло двадцать четыре часа.
Абель смотрит.
Титры извещают о том, сколько прошло времени. Женщина присела в уголке и зажала уши ладонями.
Теперь уже видно, что крик ребенка вывел ее из равновесия. Жалость к нему подавлена ощущением, которое сильнее ее воли. Над всеми чувствами возобладала глубокая депрессия, которая в свою очередь парализует всякую инициативу. Видите, как странно ведет себя подопытная во время принятия пищи: скорчилась на полу, с трудом жует. Она бросила ребенка на произвол судьбы.
Абель смотрит.
Женщина стоит у детской кроватки. Руки ее повисли по бокам как плети, голова поникла, и Абелю не видно ее глаз. Одно плечо женщины вздернуто.
Теперь мы совершенно отчетливо видим, что у нее уже созрела мысль избавиться от ребенка. Однако прошло еще шесть часов, прежде чем она осуществила свое намерение. Незаурядная сопротивляемость. К сожалению, наша камера не смогла запечатлеть момент этого поступка. Как я уже говорил, возможности аппаратуры пока ограничены.
Экран темнеет, но аппарат продолжает шуршать.
Абель смотрит.
Теперь в кадре двое мужчин в белой комнате. На одном – белая куртка и брюки. Другой, обнаженный, лежит на деревянном столе; его руки и ноги стянуты кожаными ремнями. Глаза у лежащего завязаны. Мужчина в белом держит большим и указательным пальцами толстую гиподермическую иглу. Время от времени он вонзает ее в тело распростертого на столе человека. Тот кричит; по груди привязанного течет пот.
Этот эксперимент осуществляется в две стадии. Перед вами – стадия первая. Подопытного, лишенного возможности видеть и двигаться, много часов подряд колют иглой через разные промежутки времени. Подчас за минуту он получает пять-шесть слабых уколов, подчас интервал между ними достигает получаса. Постепенно это ввергает подопытного в состояние непереносимого ужаса.
Абель смотрит.
Движущиеся титры по-немецки поясняют, что по истечении десяти часов первая стадия эксперимента завершилась. Наибольший интерес в данном опыте представляет вторая стадия. Спустя примерно десять часов описанный эффект воздействия исчезает. Подопытного отвязывают. Теперь проводивший эксперимент медик разговаривает с подопытным, дает ему пить, моет его, помогает закурить.
Абель смотрит.
Медик создает нечто вроде поля взаимной привязанности между собой и подопытным, который опирается на плечо своего мучителя, рыдая от горя и унижения, но не испытывая ненависти к тому, кто пытал. Напротив, он очень легко откликается на наигранную доброту мучителя. Он исполнен ощущения теплоты, всецело обусловленного шоком, в котором находится.
Экран на конце стола вновь темнеет, но аппарат продолжает шуршать. В лицо Абелю ударяет струя горячего воздуха и запах раскалившегося металла.
Вам ведь хочется посмотреть еще, не правда ли?
Абель смотрит.
К белой стене прижимается человек. Видно, что ему трудно удерживать равновесие. Глаза его широко раскрыты, рот все время дергается. То и дело он вытягивает руки, словно ища опоры. Делает шаг, но тут же падает, встает и падает снова.
На протяжении семнадцати дней этот человек был заперт в камере такой конструкции, что не мог шевельнуть ни рукой, Ни ногой, ни головой. Ко всему прочему, он был помещен в условия полной свето-и звукоизоляции. Знаю, вы хотите меня спросить, как это нам удается находить добровольцев для подобных опытов. Уверяю вас, это совсем не трудно. При нынешнем положении вещей в нашем распоряжении оказывается огромное количество живого материала, и мы можем себе позволить выбирать. Сегодня за небольшую сумму денег и хороший паек люди согласны на все.
Изображение меркнет, на мерцающей белизне экрана скользит и пропадает неразборчивый текст.
Абель смотрит.
Научная ценность этих кадров ограничена, однако они представляют интерес для физиогномистов. Подопытному сделали инъекцию танатоксина – наркотика, вызывающего страшную душевную муку. Таким образом, тот, кого вы видите, переживает невыносимые страдания. Тотальный и безотчетный ужас. Вот перед вами момент, когда делается инъекция. Заметьте, он совершенно спокоен, шутит и смеется. Между прочим, на редкость обаятельный юноша. Он был студентом, изучал в университете политические науки. А теперь мы вновь видим его в состоянии возрастающей тревоги. Через несколько секунд он покончит с собой. Смотрите внимательно. Это произойдет внезапно. Он хватает лежащий на столе револьвер – вам его плохо видно; а вот теперь виднее. Вставляет дуло в рот. Револьвер, разумеется, не заряжен, но он этого не знает.
Истомленный страданием молодой человек отбрасывает револьвер и кидается на стену. Схватившись за голову, он катается по полу. Изображение меркнет.
Абель не отрываясь смотрит.
Что же я еще хотел сказать?… Ах да, этот студент спустя несколько дней действительно застрелился, хотя действие танатоксина к тому времени совершенно иссякло. (Пауза.) С вашим братом Максом случилось такое же несчастье. Между прочим, он был одним из лучших наших сотрудников.
Абель молча смотрит на Ханса.
Он был умен и, что еще важнее, по-настоящему интересовался нашими опытами. Ему хотелось испытать на себе действие танатоксина. Я его отговаривал, но он настоял на своем. Его невеста тоже в немалой мере помогла нам. Они были очень привязаны друг к другу и некоторое время прожили в одной из тех комнат, которые занимали вы…
Тяжелый аппарат по-прежнему трещит и теперь показывает комнату, обставленную примерно так же, как жилище Абеля и Мануэлы.
Абель смотрит.
В кадре – ожесточенно ссорящиеся мужчина и женщина. Через несколько мгновений у них доходит до рукоприкладства. В приступе животной ярости они наносят друг другу удары.
Это один из наших последних и наиболее интересных экспериментов. Обоих подопытных подвергли операции. В мозг каждого из них вживили две маленькие мембраны. Одна из них связана с центром агрессивности, другая – сексуальной деятельности. За пределами помещения, в котором проводится опыт, помещен передатчик, посылающий импульсы то на одну, то на другую мембрану. Таким образом, мы можем дистанционно воздействовать на поведение подопытных в том, что касается проявлений агрессивности и сексуальности. К несчастью, изображение получилось недостаточно четким, хотя мы использовали сразу несколько кинокамер. В данный момент перед вами пульт управления; он состоит из двух блоков: один для мужчины, другой для женщины. Теперь вы видите, как осуществляется воздействие на их сексуальные центры. Смотрите, сколь внезапно они переходят от драки к ласкам, а затем – к половому акту. В момент совокупления мы активизируем центр агрессивности женщины. Она бешено нападает на партнера, в то время как мужчина, у которого все еще возбужден сексуальный мозговой центр, тщетно пытается ею овладеть. Это очень похоже на фарс – порой трудно удержаться от смеха.
Изображение сменяется другим.
Абель смотрит.
Возможно, вы задаетесь вопросом, каковы были мои намерения в отношении вас и Мануэлы, когда я поселил вас в одну из комнат для экспериментов и предложил питаться в нашей диетической кухне. Поверите ли, у меня не было никаких намерений. Просто хотелось вам помочь. В вашу пищу ничего не подмешивали. Она была всего-навсего чуть лучше той, какую ели другие сотрудники клиники. Как вы видели, в настоящее время клиника эвакуирована. Не так давно нам пришлось перенести нашу деятельность в более укромное место. Вы, разумеется, понимаете, что нам приходится действовать очень осторожно. Более того, мы крайне ограничены в средствах – нас финансируют только частные лица. (Улыбается.) Я отнюдь не чудовище, Абель. То, что вы видели, это лишь первые шаги необходимого и закономерного развития.
Ханс умолкает и закуривает сигарету. Аппарат продолжает трещать; теперь на экране ряд человеческих лиц – лиц людей, в сумерках идущих по широкой улице.
Как только вы откроете эту дверь, вас убьют. Я знаю, что вы сообщили инспектору Бауэру о наших экспериментах. Знаю также, что правосудие в лице недалекого, добродушного инспектора уже медленно, со скрипом зашевелилось. Очень скоро он явится сюда с полицейскими и их ржавыми револьверами. Через несколько минут я надкушу ампулу с цианистым калием, которую держу за правой щекой. Я подумал было о том, чтобы сжечь архив и уничтожить итоги нашей работы, но это слишком напоминало бы мелодраму. Результаты нашей деятельности затребует и изучит суд, а затем их подошьют к делу. Через несколько лет ученые попросят извлечь эти документы из папок и продолжат наши эксперименты в неизмеримо более широких масштабах. (Пауза.) Мы опередили свое время, Абель. И нас придется принести в жертву. Это логично. (Пауза; затем он улыбается.) Через день-другой, быть может даже завтра, на юге Германии отряды национал-социалистов под предводительством крайне пустоголового герра Гитлера попытаются совершить переворот. Эта попытка с треском провалится. Герру Гитлеру недостает интеллектуальных способностей; он и понятия не имеет о том, что такое метод. Он не отдает себе отчета в том, какие гигантские силы ему предстоит всколыхнуть. В день, когда разразится буря, они сметут его, как прошлогодний листок. Вглядитесь, Абель, в этот кадр. Посмотрите на всех этих людей. Они не способны осуществить революцию – слишком они унижены, запуганы, подавлены. Но пройдет десять лет, и те, кому сейчас десять, станут двадцатилетними, а нынешним пятнадцатилетним будет по двадцать пять. Они унаследуют ненависть старших, соединив ее с собственным идеализмом и нетерпением. Из их среды выдвинется кто-то один, и этот один воплотит в слова их невысказанные желания; он заговорит с ними о великом будущем и о великих жертвах. Молодые и неискушенные заразят своей смелостью и верой старых и слабодушных, и вот тогда-то свершится революция и наш мир рухнет в крови и пламени. (Пауза; Ханс садится.) Через десять лет, не позже, эти люди построят новое общество, которому не найдется равных в мировой истории.
Абель выключает проектор; аппарат останавливается, луч света гаснет. Он подходит к двери и осторожно пробует ее замок. Она заперта, и ключ вынут из замочной скважины. Он прислоняется к полке и усталыми, больными глазами глядит на Ханса, который, удобно откинувшись на спинку кресла, играет ржавыми ножницами.
Старое общество, Абель, основывалось на чрезмерно романтических представлениях о человеческой природе. И все было очень сложно, ибо представления эти не соответствовали реальности.
Абель поднимает глаза на Ханса.
Новое общество положит в свою основу реалистическую оценку потенциальных возможностей человека и его слабостей.
Абель смотрит на Ханса.
Человек – ошибка природы. Он – ее извращение. Вот здесь-то и пригодятся наши эксперименты, пока еще очень скромные. Мы исследуем основу конструкции, которую принято именовать человеком, и пересоздаем эту основу. Высвобождаем производительные потенции и вводим в русло деструктивные. Искореняем все неполноценное и умножаем полезное. Только так можно предотвратить конечную катастрофу. (Улыбается.) А знаете, что для нас было самое трудное при проведении опытов? Я скажу вам, Абель. Избавляться от трупов, заметать следы. Доктор Эйхенберг изобрел камеру сгорания, приводимую в действие электричеством, но у нас не было средств на ее постройку. Два человека – те, которые дежурят сейчас в архиве и которых через несколько минут пристрелят полицейские Бауэра, – делали всю тяжелую работу, но их изобретательность впечатляет. Полиции предстоит раскрыть причины и обстоятельства сорока шести убийств и самоубийств. Процент сравнительно невелик, если учесть, что экспериментам подвергались более трехсот подопытных, которые затем вернулись к себе домой, не имея ни малейшего представления о том, через какие испытания им пришлось пройти. Да, мертвецы причиняли нам немало хлопот.
В помещении архива начинается стрельба. Раздаются крики, гулко звучат команды. Внезапно все стихает. Вергерус почти не обращает внимания на происходящее.
А вы с Мануэлой всегда мне нравились. (Улыбается.) Она симпатизировала мне и, думаю, искренне. Вопреки здравому смыслу, я старался помочь вам. Смешно, не правда ли, Абель?
В железную дверь барабанят, кричат, что это полиция, грозят выломать дверь, если не откроют.
Если до вашего разумения дошла хотя бы часть того, о чем я говорил последние несколько минут, можете рассказывать об этом всем, кому будет угодно вас слушать. Вам никто не поверит. Хотя каждый, кто сделает над собой хоть малейшее усилие, может увидеть и понять, каково оно, будущее. Это как змеиное яйцо. Сквозь тонкую оболочку можно ясно разглядеть вполне сформировавшуюся рептилию.
Дверь начинает поддаваться. Ханс Вергерус закрывает глаза; лицо его искажает гримаса жуткой боли.
Я думал, все будет гораздо быстрее. Я не думал… что это так больно.
Дверь распахивается, и в комнату врываются двое вооруженных полицейских. Следом за ними – Бауэр. Ханс Вергерус соскользнул со стула; его голова стукается об пол.
Один из полицейских хватает Абеля за руку. Он пытается вырваться, но тут же теряет сознание от сильного удара в лицо.
Абель приходит в себя в чисто выбеленной комнате без окон. Приблизившись, над ним склоняется человек в белом, затем неслышно удаляется. Абель хочет сесть, но его голова падает на подушку. Отворяется невидимая ему дверь, и кто-то останавливается у изножья постели. Это Бауэр.
Он садится в ногах больного, не спеша закуривает и кивает Абелю, который снова старается приподнять голову.
Бауэр. Вам дали большую дозу веронала. Вы проспали два дня.
Абель. Какое сегодня число?
Бауэр. Вечер одиннадцатого ноября. Вы находитесь в изоляторе центральной тюрьмы.
Абель. Дайте мне попить.
Бауэр помогает ему сесть, дает напиться, затем ставит жестяную кружку обратно на привинченный к стене стол. Бауэр. Я говорил с Холлингером. Он полагает, что сможет найти для вас работу. Государство оплатит ваш проезд поездом до Базеля, где цирк пробудет ближайшие две недели. Не сомневаюсь, что вы примете его любезное предложение.
Абель. Думаю, что да.
Бауэр. Так будет проще всего, герр Розенберг. (Встает и направляется к выходу, но оборачивается.) Полицейский проводит вас на вокзал. Ночной поезд отходит в одиннадцать двадцать.
Абель. Спасибо.
Бауэр. Если вам вдруг придет в голову раздумывать над тем, что вам пришлось пережить, можете смело сказать себе, что это была всего-навсего череда бессвязных страшных снов. Не так ли, герр Розенберг?
Абель. Да.
Бауэр. Мы позаботились о вашей невестке Мануэле.
Абель. Вы похоронили ее?
Бауэр. Похоронили?
Абель молчит.
Ее поместили в психиатрическую клинику. Врачи считают, что выйдет она оттуда не скоро. К несчастью, она в очень тяжелом состоянии.
Абель никак не реагирует.
Прощайте, герр Розенберг. (Собирается уйти, но еще раз задерживается.) Между прочим, путч герра Гитлера в Мюнхене кончился неудачей. Все предприятие с треском провалилось. Герр Гитлер и его банда недооценили силу германской демократии. Прощайте.
Инспектор закрывает дверь. Абель садится, встает, делает несколько неуверенных шагов, цепляется за белую стену и едва не теряет равновесия. Он ведет себя как тот объект экспериментов Ханса, которого на семнадцать дней заперли в камеру, лишив света, звука и возможности двигаться.
Форё.
Среда, 7 января 1976.