Страница:
— Мир для души и покой для ума.
Мы и в темнице себе обретали. Прием.
— Ричард Лавлейс, наверное, был дурак. Прием.
— Или просто мечтатель. Прием.
— Как дела, старина? Прием.
— У меня все отлично… Нет слов, как я рад, что могу вот так поговорить с тобой! Это просто здорово! Это же мой первый действительно свободный контакт с внешним миром за пять лет. Ощущение чудесное.
Его голос и в самом деле звучал очень взволнованно.
— А теперь — к делу, — сказал затем Блейк. — Мы с нашим общим другом пытаемся придумать что-нибудь и будем держать тебя в курсе. Как я понял, ты полностью прервал отношения с теми двумя дамами? Прием.
— Да, это так. Врать не буду — они меня крепко разочаровали, но ничего не попишешь. Что касается этих дам, то ты знаешь их лучше меня. Прием.
— Хорошо, Лис-Майкл. Я рад, что ты так смотришь на это. Думаю, все к лучшему. Мне показалось, что дамы чрезмерно дергались, и это было опасно. Прием.
— Я уже подумал, где еще можно взять денег. Надеюсь, нам поможет один мой давний приятель. Как я знаю, он всегда сочувствовал таким, как мы. К тому же он абсолютно надежен. С преступным миром у него никаких связей, иначе я к нему не подошел бы и на пушечный выстрел. Можно быть уверенным, что в полицию он нас не сдаст. Я думаю, это решение проблемы. Прием.
— Если этот человек согласится помочь деньгами, мы сможем осуществить операцию до твоего освобождения?
Прием.
— Боюсь, что нет. Сейчас середина мая. Я выйду отсюда приблизительно через шесть недель, и у нас едва ли будет достаточно времени, чтобы закончить подготовку.
Думаю, пройдет один-два месяца после моего освобождения, прежде чем мы будем готовы.
Мы проговорили около двух часов и распрощались до следующего понедельника.
Мои друзья вступают в игру
Свобода
Мы и в темнице себе обретали. Прием.
— Ричард Лавлейс, наверное, был дурак. Прием.
— Или просто мечтатель. Прием.
— Как дела, старина? Прием.
— У меня все отлично… Нет слов, как я рад, что могу вот так поговорить с тобой! Это просто здорово! Это же мой первый действительно свободный контакт с внешним миром за пять лет. Ощущение чудесное.
Его голос и в самом деле звучал очень взволнованно.
— А теперь — к делу, — сказал затем Блейк. — Мы с нашим общим другом пытаемся придумать что-нибудь и будем держать тебя в курсе. Как я понял, ты полностью прервал отношения с теми двумя дамами? Прием.
— Да, это так. Врать не буду — они меня крепко разочаровали, но ничего не попишешь. Что касается этих дам, то ты знаешь их лучше меня. Прием.
— Хорошо, Лис-Майкл. Я рад, что ты так смотришь на это. Думаю, все к лучшему. Мне показалось, что дамы чрезмерно дергались, и это было опасно. Прием.
— Я уже подумал, где еще можно взять денег. Надеюсь, нам поможет один мой давний приятель. Как я знаю, он всегда сочувствовал таким, как мы. К тому же он абсолютно надежен. С преступным миром у него никаких связей, иначе я к нему не подошел бы и на пушечный выстрел. Можно быть уверенным, что в полицию он нас не сдаст. Я думаю, это решение проблемы. Прием.
— Если этот человек согласится помочь деньгами, мы сможем осуществить операцию до твоего освобождения?
Прием.
— Боюсь, что нет. Сейчас середина мая. Я выйду отсюда приблизительно через шесть недель, и у нас едва ли будет достаточно времени, чтобы закончить подготовку.
Думаю, пройдет один-два месяца после моего освобождения, прежде чем мы будем готовы.
Мы проговорили около двух часов и распрощались до следующего понедельника.
Мои друзья вступают в игру
В субботу утром я позвонил Майклу Рейнольдсу из автомата около Хаммерсмитской больницы. Условились встретиться у него, и около 7 часов вечера в тот же день я подходил к жилищу Рейнольдсов, невзрачному дому, который могли позволить себе люди со скромным достатком. Майкл презирал богатство. Материально он никогда не преуспевал, оправдывая это своими симпатиями к идеям социализма. Но коммунистом он не был. Происходил он из ирландских католиков, но сам был ирландцем только наполовину: его мать родилась в Дублине, а отец — в Лондоне.
Я позвонил, и дверь немедленно открылась. Майкл энергично пожал мне руку и пригласил войти.
— Я приготовлю кофе, — сказала его миловидная жена Энн и вышла на кухню, оставив нас одних.
Я внимательно посмотрел на моего друга. Ему было около тридцати, худощавый, с бледным и усталым лицом, несшим печать тех переживаний и трудностей, которые ему выпали в последние годы.
Я сразу понял, что у этой семьи хватало собственных проблем и деньгами они вряд ли смогут помочь. Тем не менее я решил поговорить с Майклом, хотя бы затем, чтобы увидеть его реакцию. Я был уверен, что наш разговор никогда не выйдет из этих стен.
— Майкл, — начал я, — то, что я собираюсь обсудить с тобой, опасно. Даже просто упоминать об этом рискованно. Поэтому стоит ли, чтобы Энн присутствовала при разговоре?
Майкл пристально взглянул на меня.
— О, не беспокойся об этом, Шон. На Энн можно полностью положиться. Что бы ты ни собирался сказать, спокойно говори при ней.
Энн слышала эти слова, потому что в этот момент вернулась в гостиную с кофейным подносом. Она расставила чашки и присоединилась к нам. Решение было принято. Я отхлебнул кофе и откинулся в кресле.
— Что ж, — начал я, — вы оба знаете, где я провел последние четыре года. Сейчас я живу в тюремном общежитии и окончательно выйду на свободу 4 июля, то есть через 6 недель. В тюрьме я очень сдружился с человеком по имени Блейк. Джордж Блейк. Вам знакомо это имя?
— Конечно, — кивнул Майкл, — я помню его отлично.
Он был осужден в 1961 году, верно?
— Да, — сказал я, — и на сегодняшний день он отсидел уже 5 лет. Обыкновенно осужденному приходится отбыть не менее двух третей своего срока, значит, Блейку предстоит в общей сложности 28 лет заключения. В момент ареста ему было 38, и, стало быть, на свободу он выйдет в 66.
Майкл протяжно свистнул и задумчиво покачал головой.
— Это, собственно, и привело меня к вам. Я решил вызволить его из тюрьмы.
Рот Майкла приоткрылся в немом изумлении, а чашка, которую Энн уже подносила к губам, звякнув, опустилась на блюдце. Я повернулся к Энн.
— Ты по-прежнему хочешь оставаться с нами и слушать?
— Вне всякого сомнения, — ответила она. — Такое я ни за что не пропущу.
Затем я рассказал все более подробно, начав с того, как Блейк впервые обратился ко мне.
— Таким образом, — закончил я, — сейчас в тюрьме все готово, и в нашем распоряжении имеется рация. С ее помощью мы сможем поддерживать связь до самого последнего момента. Единственное, что нас сдерживает, это деньги. 700 фунтов. Они нужны, чтобы купить подержанный автомобиль, кое-какую одежду, другие мелочи и, конечно, чтобы снять квартиру.
Майкл покачал головой.
— Если бы только у нас были деньги, — сказал он, глядя на Энн. — Но мы совершенно на мели.
— На мели — это ты правильно заметил, — сказала Энн, досадливо кивнув головой.
— С деньгами у нас туго, — сказал Майкл, — но мы готовы помочь чем можем. Я знаю людей, которые могут одолжить мне деньги. Думаю, что мы сможем собрать 700 фунтов. На это потребуется время, но я примусь за дело уже со следующей недели. Скажи только сразу, сколько дают за участие в организации побега?
— Максимум пять лет тюремного заключения. Значит, придется отсидеть года три с лишним.
Майкл снова переглянулся с Энн. Она только пожала плечами, а он перевел взгляд на двух играющих на полу детей. Затем он повернулся ко мне.
— Договорились, Шон. Мы с тобой.
Я встал, мы попрощались и договорились встретиться в следующую субботу.
В течение нескольких следующих дней я стал в разговорах в общежитии пространно распространяться о том, что теперь, когда до моего освобождения остались буквально недели, для меня настало время позаботиться о форме и сбросить лишний вес. Я куплю тренировочный костюм и кроссовки и начну регулярно заниматься бегом в парке за тюрьмой. Все согласились, что это отличная идея.
В четверг я купил тренировочное снаряжение, а также секундомер. Переоделся в общежитии и сказал, что вернусь через час к обеду. Когда я забирал свой пропуск, дежурный надзиратель пошутил относительно моего запоздалого интереса к физкультуре.
Усмехнувшись и поглаживая себя по животу, я сказал:
— Надо избавляться от трудовой мозоли. Пять лет на картошке и кашах дают о себе знать!
Я стал укладывать свой пропуск в верхний карман тренировочного костюма и нащупал там секундомер. Вынул его и переложил в карман брюк. Надзиратель видел это.
— О, ты взялся за дело серьезно!
Отперев дверь, он выпустил меня на улицу. Я подождал немного перед воротами, включил секундомер и побежал мимо домов обслуживающего персонала тюрьмы, мимо дома директора, повернул налево на улицу Артиллери-роуд и остановился напротив блока «Г». Сделав вид, что завязываю шнурок, посмотрел на секундомер. Больше минуты. Значит, любому надзирателю потребуется больше минуты, чтобы добежать от главного входа в тюрьму до улицы Артиллери-роуд. Практически понадобится даже больше: надзиратели не атлеты. Их непыльная работенка не требовала хорошей физической формы. И, кроме того, никто из них не будет сидеть в проходной с телефонной трубкой у уха и ждать команды «Марш!». Тем не менее лучше было перестраховаться, чем рисковать зря. В своих расчетах мы должны были исходить из самого худшего варианта.
Я вошел в парк. Здесь восточная часть стены примыкала к северной. В нескольких метрах от того места, где я проходил, по другую сторону стены в этот момент сидел тюремный надзиратель. Он увидит, как Блейк бросится к веревочной лестнице. Что он станет делать? Глупо предполагать, что он побежит и попытается схватить Блейка.
Несомненно, у него ничего не выйдет. Он попросту не успеет. Лестницу я тут же отпущу, как только Блейк переберется через стену. Если он все же попытается схватить Блейка, то только сыграет нам на руку. Таким образом, скорее всего, он попытается как можно скорее добраться до ближайшей кнопки сирены тревоги. А такая кнопка, как я знал, была на стене блока «Г» слева от крыльца, приблизительно в 10 метрах от места, где располагался надзиратель.
Я отлично себе представлял, что будет дальше. Дежурный по режиму вызовет подкрепление из других блоков.
Часть надзирателей построится по внешней стороне стены, другие встанут вдоль ее внутреннего периметра.
Все это займет время, несколько минут. Блейк переберется через стену примерно за минуту. Эта точка расположена очень близко от конца улицы Артиллери-роуд.
Располагая автомобилем, мы будем на улице Дю-Кейнроуд меньше чем еще через полминуты. Тюремщики не успеют добежать до угла стены и заметить автомобиль, не говоря уже о том, чтобы попытаться его остановить.
Я еще немножко для виду побегал по парку и вернулся в тюрьму.
— Как успехи? — спросил надзиратель, пока я регистрировал свое возвращение в проходной.
— Отлично, — ответил я.
С тех пор как Мартин рассказал мне о готовящемся групповом побеге, я каждый день с опаской поглядывал на небо по дороге на фабрику и обратно. Покрытое тучами, оно причиняло мне столько же огорчения, сколько радостного предчувствия вызывало у шестерки, готовящейся к побегу. Первый хороший дождь — и они совершат свою попытку. Они будут перелезать через ту же стену, возможно, всего в паре метров от нашего места. Подобные размышления вызывали тревогу.
В следующий понедельник, 6 июня 1965 года, в 16.30 я забрал рацию из своего шкафчика на складе № 224, попрощался с товарищами по работе и вышел с территории фабрики. У ворот, как обычно, стоял малолетний разносчик газет, продавая вечерние выпуски. Я купил «Ивнинг ньюс», развернул газету и остолбенел.
Аршинный заголовок на первой полосе обрушил на меня сногсшибательную новость: «Большая облава в Лондоне». Ниже помещалась крупная фотография блока «Г» и восточной части стены. Была прочерчена пунктирная линия и указан стрелками маршрут побега: через окно камеры на первом этаже, через восточную стену и затем вдоль Артиллери-роуд. Наш маршрут!
Подзаголовок сообщения о побеге гласил: «Хуже животных. Побег заключенных». Я жадно принялся читать.
Четверо из бежавших были осуждены за изнасилование при отягчающих обстоятельствах, и судья сказал во время слушания дела, что они хуже животных. Двое других сидели за нанесение тяжких телесных повреждений. Были помещены также снимки преступников. Групповой побег произошел рано утром, и в вечерних газетах уже появились комментарии ряда возмущенных парламентариев.
Ожидалось, что последуют официальные запросы в Палате общин. Общественность должна быть защищена от преступников. Побеги из британских тюрем следует полностью исключить.
Я шел по улице, уставившись в газету и не замечая, куда иду. Внезапно вспомнил о рации! Нести ее обратно на фабрику было уже поздно, меня бы туда не пустили. С другой стороны, я не мог взять на себя риск пронести рацию с собой в тюремное общежитие. Там наверняка после всей этой шумихи проведут общий шмон, кроме того, проживающих в общежитии, возможно, будут обыскивать по возвращении с работы. Идти через проходную с рацией в кармане было заведомой и опасной глупостью. Да, но где ее спрятать?
Пройдя по нескольким улицам в окрестностях тюрьмы, я заметил на Эрконуальд-стрит телефонную будку.
Этот телефон-автомат, как и большинство других в Англии, был разорен хулиганами. И сейчас я готов был сказать им спасибо.
Я зашел в будку и сделал вид, что ищу номер телефона. Четыре тома телефонного справочника, которые каким-то чудом избежали расправы вандалов, были аккуратно уложены в похожем на ящик углублении. Я обратил внимание, что справочники полностью заполняют это отверстие в ширину, но в глубине между ними и задней стенкой остается свободное место. Именно туда я и спрятал рацию.
У входа в тюрьму еще толкались один-два репортера.
В проходной несколько надзирателей смеялись и шутили.
Побег не испортил им хорошего настроения. В конце концов, за все отвечал начальник. Каждому приятно наблюдать, как сильные мира сего время от времени получают пинок в зад. При входе меня не обыскали, не обыскивали и других заключенных из общежития.
После ужина я вышел из ворот тюрьмы и опрометью бросился к телефонной будке. Рация оказалась на месте.
Взяв ее, я с час шатался по улицам, чтобы мое быстрое возвращение не вызвало подозрений. Через проходную шел не без опаски: в кармане пиджака лежала рация. Но надзиратели были по-прежнему настроены дружелюбно, никто и не пытался досматривать меня.
В 10.30 я плотно закрыл окно, выключил свет и улегся на кровати. Я не питал особой надежды, что в этот вечер мне удастся установить связь. За побегом автоматически должен был последовать общий шмон во всем блоке «Г».
Конечно, я знал, что передатчик Блейка находится в надежном тайнике и он его переправляет в камеру только непосредственно перед выходом в эфир в те вечера, когда у нас условлена связь. Но я не мог себе представить, чтобы Блейк пошел даже на такой минимальный риск в такой день. Он уже посмотрел в вечерних новостях по телевизору репортаж о событиях у блока «Г» и восточной стены и сейчас наверняка расстроен и нервничает.
Мои позывные пошли в эфир.
— Лис-Майкл вызывает Пекаря-Чарли, Лис-Майкл вызывает Пекаря-Чарли. Выходи на связь. Прием.
Несколько секунд томительного ожидания… Ответа не было. Я уже начал было вызывать вновь, когда в моем приемнике появился эфирный фон. Наверное, Блейк нажал кнопку на передачу, но Блейк ли это? Если передатчик попал в руки полицейских, они, конечно, попытаются поймать сообщника. Правда, я обладал двумя преимуществами. Во-первых, голоса Блейка и Мартина были настолько характерны, что их невозможно было спутать с другими. Во-вторых, в нашем распоряжении имелся опознавательный код.
— Пекарь-Чарли вызывает Лиса-Майкла, Пекарь-Чарли вызывает Лиса-Майкла. Слышу тебя громко и отчетливо. Прием.
Это был Питер Мартин. Значит, все в порядке.
— Как ты думаешь, мы в безопасности? Прием.
— Да. Все вернулось в нормальное русло. Я не трогал рацию до самого последнего момента. Сейчас нет оснований для тревоги. Прием, — сказал он.
— Я читал вечерние газеты и смотрел новости по телевизору. Правда, не дослушал окончания, там еще должны были сказать о многом. Но ничего, завтра с утра в газетах появятся все подробности. Ожидаются даже запросы в Палате общин. Надеюсь, нам это не все испортило? Кстати, как это было? Они же собирались дождаться дождя?
Что случилось? Прием.
— Они действительно ждали дождя, но потом совершенно неожиданно обнаружили еще одно слабое место в охране. Надзиратель сидит в углу у стены всю ночь. Его вахта заканчивается в семь утра, а сменщик появляется на посту только в восемь. Стена остается без охраны целый час. Вот в этот промежуток они и рванули. Конечно, эта прореха в охране теперь залатана. Здесь перед завтраком была просто умора! В блоке знали о побеге все. Те, чьи камеры выходят на восточную сторону, встали ногами на стулья и смотрели из окон. Было очень забавно! Сразу же завыла сирена, и последний беглец не успел взобраться по веревке, и его схватили надзиратели. Другого поймали на Артиллери-роуд. Остальные сумели скрыться. Если бы у них была веревочная лестница вместо веревки, они бы удрали все. Карабкаться по шестиметровой веревке оказалось очень трудно и заняло уйму времени. Их выручила только сила и молодость. Я надеюсь, что ты и наш друг не полагаетесь на обычную веревку? Прием.
— Нет, Пекарь-Чарли, мы не будем пользоваться веревкой. Еще неизвестно, какие результаты будет иметь это происшествие. Но хватит о нем. Скажи лучше, как вы собираетесь выбить втихую стекло в известном тебе окне?
И еще — как предполагается сломать чугунную раму? Может быть, для этого нужно тайно переправить в тюрьму какие-то инструменты? Прием.
— Стекло не проблема, — ответил Питер. — Как профессионал, я легко проделываю такие штуки при помощи оберточной бумаги и резинового клея. Если плотно прижать намазанную клеем бумагу к стеклу и к раме, а затем выдавить стекло — осколки останутся на бумаге. И никакого шума. С рамой поступаем точно так же. Обматываем клейкой лентой в несколько слоев, чтобы приглушить звук, когда по ней будут бить тяжелым предметом. Но мне все же не по нраву такой вариант. Видишь ли, с первого удара рама может расколоться только в одном месте, и придется бить еще раз. Грязная работа. Я бы сделал все по-научному. Если установить в нужном месте небольшой домкрат, проблема будет решена. Достань его и переправь сюда. Когда со стеклом будет покончено, я установлю домкрат под углом у основания рамы и начну его поднимать, пока поперечное чугунное ребро не лопнет. Постарайся достать гидравлический, если сможешь.
У него не такой длинный рычаг. Это все, что нам нужно.
Прием.
— О'кэй, Пекарь-Чарли, — сказал я. — Домкрат я добуду. Но не думаю, что мне следует передать его тебе вплоть до самой операции. Хранить такую вещь в блоке очень опасно, даже если его и надежно спрятать. Ты согласен? Прием.
— Да, Лис-Майкл, согласен. Но сможешь ли ты переправить его сюда, когда съедешь из общежития? Прием.
— Думаю, у меня не будет с этим трудностей. Я здесь уже завязал пару полезных знакомств, и канал связи будет обеспечен. Пожалуй, на сегодня все, друг мой. Возможно, у меня не будет больше случая поговорить с тобой, но мы сможем обмениваться сообщениями через «самого».
Я оставил рацию включенной еще на целую минуту и, лежа на кровати, прислушивался к атмосферным помехам и общему радиофону. У меня были опасения, что наш разговор мог прослушиваться, и я надеялся, что оператор пеленгующей станции выдаст себя, нажав на кнопку передачи, или даже начнет переговариваться на той же частоте с кем-то еще, думая, что я уже ушел из эфира. Но все было тихо. Наши рации работали на фиксированной частоте в 28 мегагерц.
Проделав кое-какую исследовательскую работу, я установил, что государственная полиция работала на каналах связи, настолько удаленных от этой частоты, что, даже если бы полицейские в патрульной машине проехали по Артиллери-роуд, они практически не имели бы шансов уловить наши переговоры. Жители окрестных кварталов, настраивающие свои приемники на волны Би-би-си, «Радио Люксембург» или многочисленных пиратских радиостанций в нейтральных водах у берегов Великобритании, тоже не могли выйти на нашу частоту даже случайно. Конечно, специальная передвижная пеленгующая станция, выдвинутая в район тюрьмы, смогла бы засечь нас, но это само по себе значило бы, что нашему делу — труба.
Лежа на кровати, я вновь стал мысленно прокручивать события сегодняшнего дня. Получалось, что в тюрьме все знали о побеге, кроме надзирателей. Просто чудо, что никто не настучал!
Позднее, к своему великому изумлению, я узнал из доклада Маунтбэттона, что все-таки настучали и тюремная администрация получила точную информацию о дне и времени предстоящего побега! Стукач анонимно позвонил в Скотленд-Ярд и ошибся только в одной детали. Он сообщил, что беглецы попытаются скрутить надзирателя на одном из этажей и отнять у него ключи. Можно предположить, что надзиратели в тот день особенно крепко держались за свои ключи. И все равно совершенно невероятно, что тюремной администрации не пришло в голову организовать усиленное наблюдение за этой шестеркой, чтобы не допустить их «совершенно случайного» сбора в одной и той же камере, оконная решетка которой была предварительно перепилена для побега. Наименьшее, чего можно было ожидать после такого точного сигнала, так это организации охраны тюремной стены: снаружи — силами полиции, изнутри — надзирателей. На самом же деле единственный охранник сидел, как обычно, на своем стуле в углу тюремного двора и преспокойно отправился домой в положенное время, оставив стену вообще без охраны.
Что ж, если тюремная администрация и дальше будет такой же халатной, наши шансы на успех повысятся.
Я позвонил, и дверь немедленно открылась. Майкл энергично пожал мне руку и пригласил войти.
— Я приготовлю кофе, — сказала его миловидная жена Энн и вышла на кухню, оставив нас одних.
Я внимательно посмотрел на моего друга. Ему было около тридцати, худощавый, с бледным и усталым лицом, несшим печать тех переживаний и трудностей, которые ему выпали в последние годы.
Я сразу понял, что у этой семьи хватало собственных проблем и деньгами они вряд ли смогут помочь. Тем не менее я решил поговорить с Майклом, хотя бы затем, чтобы увидеть его реакцию. Я был уверен, что наш разговор никогда не выйдет из этих стен.
— Майкл, — начал я, — то, что я собираюсь обсудить с тобой, опасно. Даже просто упоминать об этом рискованно. Поэтому стоит ли, чтобы Энн присутствовала при разговоре?
Майкл пристально взглянул на меня.
— О, не беспокойся об этом, Шон. На Энн можно полностью положиться. Что бы ты ни собирался сказать, спокойно говори при ней.
Энн слышала эти слова, потому что в этот момент вернулась в гостиную с кофейным подносом. Она расставила чашки и присоединилась к нам. Решение было принято. Я отхлебнул кофе и откинулся в кресле.
— Что ж, — начал я, — вы оба знаете, где я провел последние четыре года. Сейчас я живу в тюремном общежитии и окончательно выйду на свободу 4 июля, то есть через 6 недель. В тюрьме я очень сдружился с человеком по имени Блейк. Джордж Блейк. Вам знакомо это имя?
— Конечно, — кивнул Майкл, — я помню его отлично.
Он был осужден в 1961 году, верно?
— Да, — сказал я, — и на сегодняшний день он отсидел уже 5 лет. Обыкновенно осужденному приходится отбыть не менее двух третей своего срока, значит, Блейку предстоит в общей сложности 28 лет заключения. В момент ареста ему было 38, и, стало быть, на свободу он выйдет в 66.
Майкл протяжно свистнул и задумчиво покачал головой.
— Это, собственно, и привело меня к вам. Я решил вызволить его из тюрьмы.
Рот Майкла приоткрылся в немом изумлении, а чашка, которую Энн уже подносила к губам, звякнув, опустилась на блюдце. Я повернулся к Энн.
— Ты по-прежнему хочешь оставаться с нами и слушать?
— Вне всякого сомнения, — ответила она. — Такое я ни за что не пропущу.
Затем я рассказал все более подробно, начав с того, как Блейк впервые обратился ко мне.
— Таким образом, — закончил я, — сейчас в тюрьме все готово, и в нашем распоряжении имеется рация. С ее помощью мы сможем поддерживать связь до самого последнего момента. Единственное, что нас сдерживает, это деньги. 700 фунтов. Они нужны, чтобы купить подержанный автомобиль, кое-какую одежду, другие мелочи и, конечно, чтобы снять квартиру.
Майкл покачал головой.
— Если бы только у нас были деньги, — сказал он, глядя на Энн. — Но мы совершенно на мели.
— На мели — это ты правильно заметил, — сказала Энн, досадливо кивнув головой.
— С деньгами у нас туго, — сказал Майкл, — но мы готовы помочь чем можем. Я знаю людей, которые могут одолжить мне деньги. Думаю, что мы сможем собрать 700 фунтов. На это потребуется время, но я примусь за дело уже со следующей недели. Скажи только сразу, сколько дают за участие в организации побега?
— Максимум пять лет тюремного заключения. Значит, придется отсидеть года три с лишним.
Майкл снова переглянулся с Энн. Она только пожала плечами, а он перевел взгляд на двух играющих на полу детей. Затем он повернулся ко мне.
— Договорились, Шон. Мы с тобой.
Я встал, мы попрощались и договорились встретиться в следующую субботу.
В течение нескольких следующих дней я стал в разговорах в общежитии пространно распространяться о том, что теперь, когда до моего освобождения остались буквально недели, для меня настало время позаботиться о форме и сбросить лишний вес. Я куплю тренировочный костюм и кроссовки и начну регулярно заниматься бегом в парке за тюрьмой. Все согласились, что это отличная идея.
В четверг я купил тренировочное снаряжение, а также секундомер. Переоделся в общежитии и сказал, что вернусь через час к обеду. Когда я забирал свой пропуск, дежурный надзиратель пошутил относительно моего запоздалого интереса к физкультуре.
Усмехнувшись и поглаживая себя по животу, я сказал:
— Надо избавляться от трудовой мозоли. Пять лет на картошке и кашах дают о себе знать!
Я стал укладывать свой пропуск в верхний карман тренировочного костюма и нащупал там секундомер. Вынул его и переложил в карман брюк. Надзиратель видел это.
— О, ты взялся за дело серьезно!
Отперев дверь, он выпустил меня на улицу. Я подождал немного перед воротами, включил секундомер и побежал мимо домов обслуживающего персонала тюрьмы, мимо дома директора, повернул налево на улицу Артиллери-роуд и остановился напротив блока «Г». Сделав вид, что завязываю шнурок, посмотрел на секундомер. Больше минуты. Значит, любому надзирателю потребуется больше минуты, чтобы добежать от главного входа в тюрьму до улицы Артиллери-роуд. Практически понадобится даже больше: надзиратели не атлеты. Их непыльная работенка не требовала хорошей физической формы. И, кроме того, никто из них не будет сидеть в проходной с телефонной трубкой у уха и ждать команды «Марш!». Тем не менее лучше было перестраховаться, чем рисковать зря. В своих расчетах мы должны были исходить из самого худшего варианта.
Я вошел в парк. Здесь восточная часть стены примыкала к северной. В нескольких метрах от того места, где я проходил, по другую сторону стены в этот момент сидел тюремный надзиратель. Он увидит, как Блейк бросится к веревочной лестнице. Что он станет делать? Глупо предполагать, что он побежит и попытается схватить Блейка.
Несомненно, у него ничего не выйдет. Он попросту не успеет. Лестницу я тут же отпущу, как только Блейк переберется через стену. Если он все же попытается схватить Блейка, то только сыграет нам на руку. Таким образом, скорее всего, он попытается как можно скорее добраться до ближайшей кнопки сирены тревоги. А такая кнопка, как я знал, была на стене блока «Г» слева от крыльца, приблизительно в 10 метрах от места, где располагался надзиратель.
Я отлично себе представлял, что будет дальше. Дежурный по режиму вызовет подкрепление из других блоков.
Часть надзирателей построится по внешней стороне стены, другие встанут вдоль ее внутреннего периметра.
Все это займет время, несколько минут. Блейк переберется через стену примерно за минуту. Эта точка расположена очень близко от конца улицы Артиллери-роуд.
Располагая автомобилем, мы будем на улице Дю-Кейнроуд меньше чем еще через полминуты. Тюремщики не успеют добежать до угла стены и заметить автомобиль, не говоря уже о том, чтобы попытаться его остановить.
Я еще немножко для виду побегал по парку и вернулся в тюрьму.
— Как успехи? — спросил надзиратель, пока я регистрировал свое возвращение в проходной.
— Отлично, — ответил я.
С тех пор как Мартин рассказал мне о готовящемся групповом побеге, я каждый день с опаской поглядывал на небо по дороге на фабрику и обратно. Покрытое тучами, оно причиняло мне столько же огорчения, сколько радостного предчувствия вызывало у шестерки, готовящейся к побегу. Первый хороший дождь — и они совершат свою попытку. Они будут перелезать через ту же стену, возможно, всего в паре метров от нашего места. Подобные размышления вызывали тревогу.
В следующий понедельник, 6 июня 1965 года, в 16.30 я забрал рацию из своего шкафчика на складе № 224, попрощался с товарищами по работе и вышел с территории фабрики. У ворот, как обычно, стоял малолетний разносчик газет, продавая вечерние выпуски. Я купил «Ивнинг ньюс», развернул газету и остолбенел.
Аршинный заголовок на первой полосе обрушил на меня сногсшибательную новость: «Большая облава в Лондоне». Ниже помещалась крупная фотография блока «Г» и восточной части стены. Была прочерчена пунктирная линия и указан стрелками маршрут побега: через окно камеры на первом этаже, через восточную стену и затем вдоль Артиллери-роуд. Наш маршрут!
Подзаголовок сообщения о побеге гласил: «Хуже животных. Побег заключенных». Я жадно принялся читать.
Четверо из бежавших были осуждены за изнасилование при отягчающих обстоятельствах, и судья сказал во время слушания дела, что они хуже животных. Двое других сидели за нанесение тяжких телесных повреждений. Были помещены также снимки преступников. Групповой побег произошел рано утром, и в вечерних газетах уже появились комментарии ряда возмущенных парламентариев.
Ожидалось, что последуют официальные запросы в Палате общин. Общественность должна быть защищена от преступников. Побеги из британских тюрем следует полностью исключить.
Я шел по улице, уставившись в газету и не замечая, куда иду. Внезапно вспомнил о рации! Нести ее обратно на фабрику было уже поздно, меня бы туда не пустили. С другой стороны, я не мог взять на себя риск пронести рацию с собой в тюремное общежитие. Там наверняка после всей этой шумихи проведут общий шмон, кроме того, проживающих в общежитии, возможно, будут обыскивать по возвращении с работы. Идти через проходную с рацией в кармане было заведомой и опасной глупостью. Да, но где ее спрятать?
Пройдя по нескольким улицам в окрестностях тюрьмы, я заметил на Эрконуальд-стрит телефонную будку.
Этот телефон-автомат, как и большинство других в Англии, был разорен хулиганами. И сейчас я готов был сказать им спасибо.
Я зашел в будку и сделал вид, что ищу номер телефона. Четыре тома телефонного справочника, которые каким-то чудом избежали расправы вандалов, были аккуратно уложены в похожем на ящик углублении. Я обратил внимание, что справочники полностью заполняют это отверстие в ширину, но в глубине между ними и задней стенкой остается свободное место. Именно туда я и спрятал рацию.
У входа в тюрьму еще толкались один-два репортера.
В проходной несколько надзирателей смеялись и шутили.
Побег не испортил им хорошего настроения. В конце концов, за все отвечал начальник. Каждому приятно наблюдать, как сильные мира сего время от времени получают пинок в зад. При входе меня не обыскали, не обыскивали и других заключенных из общежития.
После ужина я вышел из ворот тюрьмы и опрометью бросился к телефонной будке. Рация оказалась на месте.
Взяв ее, я с час шатался по улицам, чтобы мое быстрое возвращение не вызвало подозрений. Через проходную шел не без опаски: в кармане пиджака лежала рация. Но надзиратели были по-прежнему настроены дружелюбно, никто и не пытался досматривать меня.
В 10.30 я плотно закрыл окно, выключил свет и улегся на кровати. Я не питал особой надежды, что в этот вечер мне удастся установить связь. За побегом автоматически должен был последовать общий шмон во всем блоке «Г».
Конечно, я знал, что передатчик Блейка находится в надежном тайнике и он его переправляет в камеру только непосредственно перед выходом в эфир в те вечера, когда у нас условлена связь. Но я не мог себе представить, чтобы Блейк пошел даже на такой минимальный риск в такой день. Он уже посмотрел в вечерних новостях по телевизору репортаж о событиях у блока «Г» и восточной стены и сейчас наверняка расстроен и нервничает.
Мои позывные пошли в эфир.
— Лис-Майкл вызывает Пекаря-Чарли, Лис-Майкл вызывает Пекаря-Чарли. Выходи на связь. Прием.
Несколько секунд томительного ожидания… Ответа не было. Я уже начал было вызывать вновь, когда в моем приемнике появился эфирный фон. Наверное, Блейк нажал кнопку на передачу, но Блейк ли это? Если передатчик попал в руки полицейских, они, конечно, попытаются поймать сообщника. Правда, я обладал двумя преимуществами. Во-первых, голоса Блейка и Мартина были настолько характерны, что их невозможно было спутать с другими. Во-вторых, в нашем распоряжении имелся опознавательный код.
— Пекарь-Чарли вызывает Лиса-Майкла, Пекарь-Чарли вызывает Лиса-Майкла. Слышу тебя громко и отчетливо. Прием.
Это был Питер Мартин. Значит, все в порядке.
— Как ты думаешь, мы в безопасности? Прием.
— Да. Все вернулось в нормальное русло. Я не трогал рацию до самого последнего момента. Сейчас нет оснований для тревоги. Прием, — сказал он.
— Я читал вечерние газеты и смотрел новости по телевизору. Правда, не дослушал окончания, там еще должны были сказать о многом. Но ничего, завтра с утра в газетах появятся все подробности. Ожидаются даже запросы в Палате общин. Надеюсь, нам это не все испортило? Кстати, как это было? Они же собирались дождаться дождя?
Что случилось? Прием.
— Они действительно ждали дождя, но потом совершенно неожиданно обнаружили еще одно слабое место в охране. Надзиратель сидит в углу у стены всю ночь. Его вахта заканчивается в семь утра, а сменщик появляется на посту только в восемь. Стена остается без охраны целый час. Вот в этот промежуток они и рванули. Конечно, эта прореха в охране теперь залатана. Здесь перед завтраком была просто умора! В блоке знали о побеге все. Те, чьи камеры выходят на восточную сторону, встали ногами на стулья и смотрели из окон. Было очень забавно! Сразу же завыла сирена, и последний беглец не успел взобраться по веревке, и его схватили надзиратели. Другого поймали на Артиллери-роуд. Остальные сумели скрыться. Если бы у них была веревочная лестница вместо веревки, они бы удрали все. Карабкаться по шестиметровой веревке оказалось очень трудно и заняло уйму времени. Их выручила только сила и молодость. Я надеюсь, что ты и наш друг не полагаетесь на обычную веревку? Прием.
— Нет, Пекарь-Чарли, мы не будем пользоваться веревкой. Еще неизвестно, какие результаты будет иметь это происшествие. Но хватит о нем. Скажи лучше, как вы собираетесь выбить втихую стекло в известном тебе окне?
И еще — как предполагается сломать чугунную раму? Может быть, для этого нужно тайно переправить в тюрьму какие-то инструменты? Прием.
— Стекло не проблема, — ответил Питер. — Как профессионал, я легко проделываю такие штуки при помощи оберточной бумаги и резинового клея. Если плотно прижать намазанную клеем бумагу к стеклу и к раме, а затем выдавить стекло — осколки останутся на бумаге. И никакого шума. С рамой поступаем точно так же. Обматываем клейкой лентой в несколько слоев, чтобы приглушить звук, когда по ней будут бить тяжелым предметом. Но мне все же не по нраву такой вариант. Видишь ли, с первого удара рама может расколоться только в одном месте, и придется бить еще раз. Грязная работа. Я бы сделал все по-научному. Если установить в нужном месте небольшой домкрат, проблема будет решена. Достань его и переправь сюда. Когда со стеклом будет покончено, я установлю домкрат под углом у основания рамы и начну его поднимать, пока поперечное чугунное ребро не лопнет. Постарайся достать гидравлический, если сможешь.
У него не такой длинный рычаг. Это все, что нам нужно.
Прием.
— О'кэй, Пекарь-Чарли, — сказал я. — Домкрат я добуду. Но не думаю, что мне следует передать его тебе вплоть до самой операции. Хранить такую вещь в блоке очень опасно, даже если его и надежно спрятать. Ты согласен? Прием.
— Да, Лис-Майкл, согласен. Но сможешь ли ты переправить его сюда, когда съедешь из общежития? Прием.
— Думаю, у меня не будет с этим трудностей. Я здесь уже завязал пару полезных знакомств, и канал связи будет обеспечен. Пожалуй, на сегодня все, друг мой. Возможно, у меня не будет больше случая поговорить с тобой, но мы сможем обмениваться сообщениями через «самого».
Я оставил рацию включенной еще на целую минуту и, лежа на кровати, прислушивался к атмосферным помехам и общему радиофону. У меня были опасения, что наш разговор мог прослушиваться, и я надеялся, что оператор пеленгующей станции выдаст себя, нажав на кнопку передачи, или даже начнет переговариваться на той же частоте с кем-то еще, думая, что я уже ушел из эфира. Но все было тихо. Наши рации работали на фиксированной частоте в 28 мегагерц.
Проделав кое-какую исследовательскую работу, я установил, что государственная полиция работала на каналах связи, настолько удаленных от этой частоты, что, даже если бы полицейские в патрульной машине проехали по Артиллери-роуд, они практически не имели бы шансов уловить наши переговоры. Жители окрестных кварталов, настраивающие свои приемники на волны Би-би-си, «Радио Люксембург» или многочисленных пиратских радиостанций в нейтральных водах у берегов Великобритании, тоже не могли выйти на нашу частоту даже случайно. Конечно, специальная передвижная пеленгующая станция, выдвинутая в район тюрьмы, смогла бы засечь нас, но это само по себе значило бы, что нашему делу — труба.
Лежа на кровати, я вновь стал мысленно прокручивать события сегодняшнего дня. Получалось, что в тюрьме все знали о побеге, кроме надзирателей. Просто чудо, что никто не настучал!
Позднее, к своему великому изумлению, я узнал из доклада Маунтбэттона, что все-таки настучали и тюремная администрация получила точную информацию о дне и времени предстоящего побега! Стукач анонимно позвонил в Скотленд-Ярд и ошибся только в одной детали. Он сообщил, что беглецы попытаются скрутить надзирателя на одном из этажей и отнять у него ключи. Можно предположить, что надзиратели в тот день особенно крепко держались за свои ключи. И все равно совершенно невероятно, что тюремной администрации не пришло в голову организовать усиленное наблюдение за этой шестеркой, чтобы не допустить их «совершенно случайного» сбора в одной и той же камере, оконная решетка которой была предварительно перепилена для побега. Наименьшее, чего можно было ожидать после такого точного сигнала, так это организации охраны тюремной стены: снаружи — силами полиции, изнутри — надзирателей. На самом же деле единственный охранник сидел, как обычно, на своем стуле в углу тюремного двора и преспокойно отправился домой в положенное время, оставив стену вообще без охраны.
Что ж, если тюремная администрация и дальше будет такой же халатной, наши шансы на успех повысятся.
Свобода
На следующий день сообщениями о групповом побеге были заполнены первые полосы газет. Авторы редакционных комментариев кипели негодованием. Мои сослуживцы на фабрике возмущались не меньше. Чтобы поправить положение, они предлагали вдвое увеличить высоту стены вокруг тюрьмы и организовать ее постоянное патрулирование вооруженной охраной, осужденных держать взаперти в камерах 24 часа в сутки, а двери камер открывать только для того, чтобы швырнуть преступникам еду, заключенных, нарушающих режим, регулярно пороть, сроки заключения увеличить, а систему зачетов и досрочных освобождений отменить.
Министр внутренних дел Рой Дженкинс лично посетил Уормвуд-Скрабс, и в вечерних газетах появилась его фотография на фоне ворот тюрьмы. Несколько дней спустя, выступая в Палате общин, министр внутренних дел заверил парламентариев, сделавших запросы, что уже существуют конкретные планы укрепления безопасности в Уормвуд-Скрабс и других тюрьмах. Для этого будут использованы самые современные методы, включая установку телевизирнных камер. Как заявил министр, было бы только справедливо создать для заключенных по возможности гуманные условия, совместимые с требованиями безопасности.
Заявление министра внутренних дел в Палате общин в значительной степени снимало мои опасения, но меня продолжали беспокоить два вопроса. Когда телевизионные камеры появятся на тюремных стенах? Но даже если их и не установят до побега, сколько еще времени Блейк будет оставаться в Уормвуд-Скрабс?
В то время мы, к счастью, еще не знали об обращении директора тюрьмы Уормвуд-Скрабс в министерство внутренних дел с настоятельной просьбой срочно перевести Блейка в тюрьму для особо опасных преступников. Как нам стало известно позже из доклада Маунтбэттона, это был уже второй запрос о переводе Блейка в другую тюрьму. Невероятно, но министерство внутренних дел предпочло проигнорировать эти предложения.
В субботу вечером я еще раз навестил Майкла Рейнольдса. Денег он пока не достал, но они были ему обещаны. По его расчетам, через пару недель он добудет две сотни фунтов.
В понедельник вечером я вышел на связь с Блейком.
После обмена позывными пвьными кодами он поинтересовался, какова слышимость.
— Слышу тебя хорошо, — сказал я.
— Отлично. Знаешь, почему я задал этот вопрос? Как помнишь, антенна моего транзистора — это кусок медной проволоки, протянутой из одного конца камеры в другой.
Теперь я отсоединил эту проволоку от транзистора и прикрепил один конец ее к антенне рации. Я могу сейчас не выдвигать эту антенну и говорить с тобой, держа рацию в любом положении, даже под одеялом. На условия приема это не влияет. Прием.
— Удачная идея. А как там с побегом? Каковы последствия? Прием.
— До сих пор, — сказал Блейк, — ничего серьезного не произошло, хотя слухов масса: все приговоренные к пожизненному заключению будут переведены в другие тюрьмы, все ассоциации заключенных распущены и т. п.
Что касается меня, то я ожидал, что буду переведен. Это по-прежнему вероятно. Но тут ничего не поделаешь. Остается только надеяться, что этого не случится до начала нашей операции. Впрочем, кое-какие перемены есть.
Тюремщик, который дежурит в углу двора, получил в свое распоряжение будку, в которой сидит весь день. Теперь он может не уходить, чтобы спрятаться от дождя. Прием.
— В будке есть телефон и кнопка сирены тревоги?
Прием.
— Не уверен. Постараюсь выяснить на этой недели и сообщу тебе в следующий понедельник. Прием.
— Спасибо. Это важный момент. А какой день недели кажется тебе наиболее предпочтительным для операции?
Я думаю — суббота? Прием.
— Несомненно. Все преимущества субботнего вечера по-прежнему в силе. Меньше надзирателей и охранников, чем в будние дни. К тому же, если я буду выбираться из блока через окно, очень важно, чтобы повсюду, и особенно на лестничных площадках, было как можно меньше народу. По субботам большинство заключенных ходят вечером в кино, и в блоке остаются только два офицера охраны. Да, суббота — самый подходящий день. Прием.
— Думаю, обсудили все. До следующего понедельника. Конец связи.
Неделю спустя я вновь вышел на связь с Блейком. Как он установил, в будке надсмотрщика не было ни телефона, ни кнопки сигнала тревоги. Очевидно, она предназначалась только как укрытие от дождя. Мы договорились о связи в следующий понедельник — в последний раз перед моим окончательным выходом из тюрьмы.
В субботу я направился в район торгового центра Олд-Оук и стал тщательно просматривать карточки на досках объявлений, вывешенных около маклерских контор. Меня интересовала квартирка, расположенная как можно ближе к тюрьме. Среди предложений имелась квартира на улице Перрин-роуд, 26, как раз на полпути между тюрьмой и фабрикой. По моей карте расстоянии по прямой от Перрин-роуд до тюрьмы составляло примерно милю.
Я созвонился с хозяином и договорился осмотреть помещение в этот же вечер. К моей радости, квартира находилась на верхнем этаже дома, а окна выходили в сторону тюрьмы, хотя ее и не было видно. Я оставил квартиру за собой, заплатил за две недели вперед и получил ключи. Хозяину дома я сказал, что, приехав в Лондон из графства Суссекс, я устроился на местную фабрику и одновременно «заканчиваю свою книгу». Есть ли у меня паспорт? Конечно, нет! Гражданин Ирландской Республики не может и не должен предъявлять свой паспорт в Великобритании! Хозяин был иностранцем, и от него трудно было ожидать понимания отношений, которые существовали между Великобританией и Ирландией.
Министр внутренних дел Рой Дженкинс лично посетил Уормвуд-Скрабс, и в вечерних газетах появилась его фотография на фоне ворот тюрьмы. Несколько дней спустя, выступая в Палате общин, министр внутренних дел заверил парламентариев, сделавших запросы, что уже существуют конкретные планы укрепления безопасности в Уормвуд-Скрабс и других тюрьмах. Для этого будут использованы самые современные методы, включая установку телевизирнных камер. Как заявил министр, было бы только справедливо создать для заключенных по возможности гуманные условия, совместимые с требованиями безопасности.
Заявление министра внутренних дел в Палате общин в значительной степени снимало мои опасения, но меня продолжали беспокоить два вопроса. Когда телевизионные камеры появятся на тюремных стенах? Но даже если их и не установят до побега, сколько еще времени Блейк будет оставаться в Уормвуд-Скрабс?
В то время мы, к счастью, еще не знали об обращении директора тюрьмы Уормвуд-Скрабс в министерство внутренних дел с настоятельной просьбой срочно перевести Блейка в тюрьму для особо опасных преступников. Как нам стало известно позже из доклада Маунтбэттона, это был уже второй запрос о переводе Блейка в другую тюрьму. Невероятно, но министерство внутренних дел предпочло проигнорировать эти предложения.
В субботу вечером я еще раз навестил Майкла Рейнольдса. Денег он пока не достал, но они были ему обещаны. По его расчетам, через пару недель он добудет две сотни фунтов.
В понедельник вечером я вышел на связь с Блейком.
После обмена позывными пвьными кодами он поинтересовался, какова слышимость.
— Слышу тебя хорошо, — сказал я.
— Отлично. Знаешь, почему я задал этот вопрос? Как помнишь, антенна моего транзистора — это кусок медной проволоки, протянутой из одного конца камеры в другой.
Теперь я отсоединил эту проволоку от транзистора и прикрепил один конец ее к антенне рации. Я могу сейчас не выдвигать эту антенну и говорить с тобой, держа рацию в любом положении, даже под одеялом. На условия приема это не влияет. Прием.
— Удачная идея. А как там с побегом? Каковы последствия? Прием.
— До сих пор, — сказал Блейк, — ничего серьезного не произошло, хотя слухов масса: все приговоренные к пожизненному заключению будут переведены в другие тюрьмы, все ассоциации заключенных распущены и т. п.
Что касается меня, то я ожидал, что буду переведен. Это по-прежнему вероятно. Но тут ничего не поделаешь. Остается только надеяться, что этого не случится до начала нашей операции. Впрочем, кое-какие перемены есть.
Тюремщик, который дежурит в углу двора, получил в свое распоряжение будку, в которой сидит весь день. Теперь он может не уходить, чтобы спрятаться от дождя. Прием.
— В будке есть телефон и кнопка сирены тревоги?
Прием.
— Не уверен. Постараюсь выяснить на этой недели и сообщу тебе в следующий понедельник. Прием.
— Спасибо. Это важный момент. А какой день недели кажется тебе наиболее предпочтительным для операции?
Я думаю — суббота? Прием.
— Несомненно. Все преимущества субботнего вечера по-прежнему в силе. Меньше надзирателей и охранников, чем в будние дни. К тому же, если я буду выбираться из блока через окно, очень важно, чтобы повсюду, и особенно на лестничных площадках, было как можно меньше народу. По субботам большинство заключенных ходят вечером в кино, и в блоке остаются только два офицера охраны. Да, суббота — самый подходящий день. Прием.
— Думаю, обсудили все. До следующего понедельника. Конец связи.
Неделю спустя я вновь вышел на связь с Блейком. Как он установил, в будке надсмотрщика не было ни телефона, ни кнопки сигнала тревоги. Очевидно, она предназначалась только как укрытие от дождя. Мы договорились о связи в следующий понедельник — в последний раз перед моим окончательным выходом из тюрьмы.
В субботу я направился в район торгового центра Олд-Оук и стал тщательно просматривать карточки на досках объявлений, вывешенных около маклерских контор. Меня интересовала квартирка, расположенная как можно ближе к тюрьме. Среди предложений имелась квартира на улице Перрин-роуд, 26, как раз на полпути между тюрьмой и фабрикой. По моей карте расстоянии по прямой от Перрин-роуд до тюрьмы составляло примерно милю.
Я созвонился с хозяином и договорился осмотреть помещение в этот же вечер. К моей радости, квартира находилась на верхнем этаже дома, а окна выходили в сторону тюрьмы, хотя ее и не было видно. Я оставил квартиру за собой, заплатил за две недели вперед и получил ключи. Хозяину дома я сказал, что, приехав в Лондон из графства Суссекс, я устроился на местную фабрику и одновременно «заканчиваю свою книгу». Есть ли у меня паспорт? Конечно, нет! Гражданин Ирландской Республики не может и не должен предъявлять свой паспорт в Великобритании! Хозяин был иностранцем, и от него трудно было ожидать понимания отношений, которые существовали между Великобританией и Ирландией.