Бернхайм Э. Его жена

внимания на одежду Клер. У него на это не было времени. Едва перешагнув
порог, он прижимал ее к себе. Они шли через прихожую -- комнату ожидания,
целуясь, и так тесно сплетались в объятии, что наступали друг другу на ноги
и даже спотыкались. Они смеялись над этим, зубы в зубы.
Наконец, не переставая целоваться, пытались раздеться. Одевалась она
только после ухода Томаса.
Так когда же и каким образом он мог заметить, во что она одета?
Мишель всегда настаивал на том, чтобы она вместе с ним выбирала, что ей
носить Клер никогда не считалась с его мнением. Он всегда советовал выбрать
то, что шло ей меньше всего. Конечно же, он хотел, чтобы она не нравилась ни
одному мужчине, кроме него.
Вернувшись домой, она надушилась и стала надевать новые свитер и юбку.
Зазвонил телефон. Как только Клер поняла, что это Мишель, она невольно
потянула юбку вниз, прикрывая бедра. Он извинялся за свое молчание. Он
многое обдумал, и ему совершенно необходимо увидеться и поговорить с ней.
Она согласилась назавтра пообедать с ним.
Положив трубку, она начала расстегиваться. Вдруг передумала и
застегнула молнию.
Она свободна и вольна носить все, что ей хочется.
Клер ужинала у Мари, своей лучшей подруги.
Два месяца назад та родила, но уже стала снова такой же худенькой, как
до беременности. Клер пошла в комнату к ребенку. Бернар, отец, стоял
склонившись над кроваткой. Когда вошла Клер, он даже не повернул головы. Он
что-то напевал или шептал. Он никогда не обращал на нее никакого внимания.
Какого возраста были дети у Томаса? Наверняка совсем маленькие, и в эту
самую минуту он рассказывает им сказку или поет колыбельную, венгерскую
колыбельную. И не слышит ничего, кроме их легкого дыхания, не видит ничего,
кроме их смыкающихся глаз.
Клер взяла музыкальную куклу и дернула за веревочку. Услышав музыку,
Бернар выпрямился.
-- Он спит.
Они вышли из комнаты.
Она пошла к Мари в кухню. Повсюду стояли бутылочки с сосками.
Клер не станет рассказывать ей о Томасе.
Мишель тут же заметил, что в комнате нет его галогенной лампы. Клер
проводила его в кабинет, он увидел ее и вроде бы успокоился. Но, вернувшись
в комнату, сел на кровать и огляделся, не изменилось ли еще что-нибудь. Она
следила за его взглядом. Ничего он не увидит, потому что ничего не
изменилось. Даже сама Клер. Она не накрасилась и не надушилась. И надето на
ней все ему знакомое, и лицо у нее бесстрастное, как всегда, когда она видит
Мишеля.
Он кашлянул. Он собирался поговорить с ней. Но сначала решил что-нибудь
выпить. Тут Клер улыбнулась. Пошла в ванную и оставила дверь полуоткрытой.
Прислушалась.
Он открывает раздвижную ширму. Потом холодильник. За йогуртом и
масленкой находит пиво. Пшшшт. Это он дернул колечко жестяной банки. Находит
соки. Это его удивляет, потому что Клер их никогда не пьет. Теперь он видит
бутылку шампанского. А ведь Клер его не любит. Наверняка ей его принесли.
Дверца холодильника закрывается. Он берег стакан с полки над раковиной.
Замечает, что на соседней стоит аперитив. Тишина.
Он медленно задвигает ширму.
Он все понял.
Клер вышла из ванной.
Мишель не задал ей ни одного вопроса. И не сказал того, что ему нужно
было сказать ей.
Они обедали в ресторане. Мишель расслабился. Она наблюдала за ним. Ему,
казалось, даже полегчало. Теперь он знал, что их роман закончился.
Клер провожала своего последнего пациента. Нажала кнопку и вызвала лифт
Пациент вошел в кабину. Металлическая дверь закрылась за ним. Клер
вздрогнула от какого-то звука. Обернулась. На ступеньке лестницы сидел
Томас. Его глаза сияли. Он рывком встал и крепко обнял ее. Прижал к себе и с
нежностью заговорил с ней. Все эти два дня ему очень не хватало ее и так не
терпелось увидеться с ней, что он ждал ее здесь, в темноте, надеясь, что она
пораньше закончит прием Вдруг он отстранился от нее. И вызвал лифт. Сегодня
он предпочел бы пойти в кафе. Клер быстро зашла домой за сумкой и пальто.
Пожалела, что не надела новой юбки и свитера -- в кафе у Томаса будет
время посмотреть на нее.
Они сели лицом друг к другу. Она заказала виски. Томас не хотел ничего
пить. И ничего не говорил. Почти не смотрел на нее. А ведь только что он
качался таким счастливым оттого, что снова видит ее. Он принялся оттирать
пятно на своей левой руке. Когда оно исчезло, он поднял глаза на Клер и
наконец улыбнулся. При двинулся к столу настолько, что коленями они касались
друг друга. Он расспрашивал ее о работе. Ей нравилось рассказывать о ней, и
она говорила долго. Он слушал не сводя с нее глаз.
Клер допила виски и вдруг, будто против собственной воли, спросила, чем
занимается его жена. Она заметила, что он раздумывает, прежде чем ответить
ей.
-- Она архитектор.
Потом он взял Клер за руку и посмотрел, который час. Ему пора было
возвращаться.
Они расстались у ее дверей. Он поцеловал ее в губы, очень быстро.
Она опустилась на кровать. Почему ему вдруг захотелось пойти в кафе,
ведь он с таким нетерпением ждал ее? И ей вовсе не надо было задавать этого
вопроса про жену. Он не хотел говорить о своей семье, это было очевидно. Не
хотел, чтобы Клер страдала.
А вдруг он решил больше не приходить, не видеться с ней?
Она закрыла лицо руками. Нет, этого не может быть. В кафе Томас так
сильно прижимался к ее коленям своими, что у нее наверняка отпечаталась на
коже тоненькая сеточка колготок.
Они будут видеться. У нее не было в этом сомнений.
Клер глубоко вздохнула. Хотя она целый день без конца мыла руки, ее
запястья все еще пахли туалетной водой.
Она распрямилась. Все понятно. Томас отстранился от нее из-за ее духов.
Он боялся, что его кожа и одежда пропахнут этим запахом. Жена, конечно,
почувствовала бы его. Потому он и повел Клер в кафе.
Клер не ошиблась. Она больше не душилась. И Томас не водил ее в кафе.
Жена Томаса, конечно, же спроектировала дом, а он его построил.
На первом этаже -- гостиная, просторная, очень светлая и кухня с
огромным столом, а столовой нет. Нет-нет, гостиная и кухня не разделялись.
Это была одна большая комната. Так что, когда они принимали гостей, жена
Томаса могла готовить еду, участвуя в общем разговоре.
Она наверняка прекрасно готовила, и друзья любили ужинать у них, у
Ковачей.
Во сколько бы Томас ни приходил, он оставался у Клер час с четвертью.
Никогда больше, редко меньше.
Однажды она выключила из сети видеомагнитофон и электрокофеварку и
спрятала будильник в ящик ночного столика. Теперь Томас нипочем не сможет
узнать, который час, и пробудет у нее подольше.
Когда раздался звонок, Клер посмотрела на свои часы, положила их в
сумочку и только тогда пошла открывать.
Было без двадцати пяти восемь.
Они, вытянувшись, лежали бок о бок.
Клер вслушивалась в дыхание Томаса. Впервые, забыв о времени, он, быть
может, уснет рядом с ней. Она не шевелилась. В местах, которыми они касались
друг друга, кожа ее становилась влажной. Она закрыла глаза. Они вместе
проведут эту ночь и вместе позавтракают. Томас наверняка много ест по утрам.
У нее есть яйца, сыр и два больших ломтя ветчины. Этого хватит. Она не
откроет окно, и весь день в квартире будет пахнуть гренками.
Томас прижался к ней и нежно поцеловал. Потом отстранился и встал.
Когда он закрыл за собой входную дверь, было без десяти девять.
Томас провел у нее час с четвертью, ровно час с четвертью.
Клер больше не будет ничего отключать.
И будильник теперь навсегда займет свое место на столике у кровати, а
часы -- у нее на руке.
Клер зажгла лампу у изголовья кровати. Половина седьмого.
Томас сейчас наверняка завтракает. Возможно, это он приготовил кофе.
Жена присоединяется к нему. На ней халат мужа, он ей велик. Ее длинные
волосы сильно растрепаны. Томас улыбается ей. Он считает ее красивой. В
кухню входит ребенок. Мать бранит его, потому что он пришел босиком. Малыш
забирается на колени к отцу. Томас берет обе его ножки в одну свою руку и
согревает их. Он собирается положить себе в кофе три, нет, наверно, четыре
кусочка сахара, потому что чашки для утреннего кофе ведь намного больше.
Ребенок останавливает его. Он хочет сам положить сахар. И с размаху бросает
его в чашку. Весь стол забрызган кофе,
Томас сейчас уйдет. Машина отъедет от дома. На полке за задним сиденьем
-- желтая строительная каска.
Он целует свою жену. На губах у них вкус кофе.
"До вечера".
Клер снова засыпает.
Она открыла глаза, когда на стройке начались работы, и тут же встала.
Всю неделю она не ставила себе будильник. В этом не было никакой
необходимости. Ее будил шум стройки. И ей казалось, что она почти ощущает
присутствие Томаса.
Клер пальпировала брюшную полость пациента. Он был примерно того же
возраста, что и Томас, и носил обручальное кольцо. А Томас -- нет. Наверняка
боялся потерять на стройке. Пациент жаловался на боли в животе. Аппендикса
ему никогда не удаляли. Томасу тоже. Клер увидела бы шрам.
Томас никогда не болел, в этом она была уверена. Он не кашлял, не
сморкался, даже носом не шмыгал. Никаких печеночных неприятностей, в белках
глаз -- никакого желтого оттенка. На стройке ему приходилось нелегко, он
наверняка поднимал тяжести, но спина у него не болела, седалищный нерв не
беспокоил, с поясницей -- ни малейших проблем. И голова у него никогда не
болела. Ничего у него не болело.
Пациент оделся.
Клер села за свой письменный стол.
Она бы сама лечила Томаса. Узнала бы количество кровяных шариков и
скорость оседания эритроцитов, изучила бы все его позвонки, от атланта до
крестца. Как и этому своему пациенту, она назначила бы ему рентгеноскопию
органов пищеварения. Исследовала бы пищевод Томаса, его желудок, каждую
складку тонких кишок, бугры толстого кишечника, весь пищеварительный тракт,
ставший бы благодаря барию почти фосфоресцирующим.
Но он никогда не болел.
Клер вздохнула. Она знала только нежную кожу живота Томаса.
Она даже никогда не видела, как он ест и пьет, знает только, как он
пьет сладкий кофе. Она не имеет никакого представления о его вкусах. Раз он
кладет столько сахара в кофе -- значит, любит сладкое. Но она не могла
представить себе, что он ест пирожные. Нет, он, конечно, предпочитает мясо,
жаркое и дичь. А доедая, подбирает оставшийся соус хлебом.
Лучше всего Клер представляет себе его на стройке, вот он сидит на
подформенном камне возле переносной печи. Руками ест куриную ножку. Хрящики
трещат у него на зубах. Он голоден, ест быстро, у него отличное пищеварение.
Дает ли ему жена иногда судки? Утром она кладет в них остатки вчерашней
еды, плотно закрывает их. И улыбается. Это напоминает ей о тех временах,
когда они только поженились и Томас был всего лишь прорабом на стройке. Дети
смотрят на все это с завистью. Им бы тоже очень хотелось взять с собой в
школу судки. Они бы разожгли костер, чтобы разогреть еду. И не пошли бы в
школьную столовую.
Клер вздрогнула. Ее пациент, собравшись уходить, протягивал ей чек. Она
взяла его и быстро заполнила страховой листок.
-- А теперь дышите нормально... Великолепно.
Клер положила стетоскоп на стол.
Вдруг послышалась сирена "скорой помощи"; вот она все ближе и ближе.
Наверняка где-то произошел несчастный случай. Может, на соседней
стройке. На стройках часто что-то случается. Срываются буры, проваливаются
полы. Обваливаются балки. На Томаса могла упасть балка. Рабочим не удается
поднять ее. Он теряет много крови. Еще одно усилие, и балка слегка
приподнимается, как раз настолько, чтобы Томаса можно было высвободить.
Подъезжает карета "скорой помощи", колеса буксуют в строительной грязи.
Томаса кладут на носилки. Внимание! Осторожнее!
Пациентка протянула ей теплую и влажную руку. Клер измерила ей
давление. Кожа на предплечье у Томаса такая гладкая, вены так сильно
выступают, что санитарам "скорой помощи" легко будет ввести иглу для
инъекций.
Она расстегнула "липучку" манжеты. Давление у молодой женщины было
нормальное.
Клер отменит всех своих больных и будет сидеть с Томасом в больнице.
Она проверит, как работает капельница, заново сделает ему перевязки, изучит
его рентгеновские снимки и сама будет делать ему уколы.
Но она даже не сможет узнать, в какую больницу его доставили. А когда
Томас откроет глаза, увидит он свою жену. Она обнимет его, и он вдохнет
аромат ее духов.
Потому что она-то душится.
Пациентка бросила взгляд на рецепт и нехотя расплатилась. Клер не
прописала ей ничего, кроме магнезии.
Прослушав свой автоответчик, Клер обнаружила сообщение от Томаса.
Он извинялся, что из-за каких-то дел не сможет прийти к ней сегодня
вечером.
Клер улыбнулась. Это было первое сообщение Томаса. Он никогда не звонил
ей.
Она усилила звук и прослушала запись еще раз. Голос у Томаса был очень
нежным. Он почти шептал.
Она перемотала пленку так, чтобы никакая новая запись не стерла голос
Томаса.
В полдень она купила много новых кассет. Заменила ту, что была в
автоответчике, и положила ее в ящик письменного стола.
Теперь она будет хранить все записи с его голосом.
Томас крепко прижимался к ней. Клер закрыла глаза и вдыхала запах
строительной пыли, пропитавшей его волосы.
Вдруг она почувствовала, что голова Томаса на ее плече отяжелела. Он
уснул. Это впервые он засыпал рядом с ней.
Она старалась не двигаться. Даже глаза открыть не решалась.
Дыхание Томаса было таким жарким и таким сильным, что у нее на шее
наверняка образовалось запотевшее пятнышко.
Голова Томаса все тяжелее и тяжелее давила ей на плечо. Она почти
чувствовала, как каждый волосок на его щеке и шее входит в ее кожу.
Ладонь, лежавшая на желудке Клер, переместилась на живот и замерла на
пупке.
Пульс Томаса отдавался в ее собственном животе. Клер задержала дыхание.
И почувствовала всем своим телом биение крови Томаса.
Рука его легонько соскользнула, и она перестала что-либо чувствовать
вообще.
Открыла глаза. Кожа у Томаса была гладкая и матовая. Никаких родинок,
очень мало волос. На ноге остался след от резинки носка, ступни были
маленькие и широкие, а мизинец похож на дольку мандарина.
Она улыбнулась, Томас проснулся.
Резко встал и оделся.
Прижал Клер к себе, но не поцеловал ее.
Потом он ушел.
Она осталась одна. Он ее не поцеловал, но сжал в своих объятиях
сильнее, чем обычно, и длилось это дольше. Клер была счастлива. Отрастающая
на щеке Томаса щетина оставила красное пятно на ее плече.
Когда он брился по утрам, в белой пене появлялись прямоугольнички его
нежной кожи. Потом он, конечно же, принимал душ. Душ -- это быстрее, чем
ванна. У Клер он никогда не мылся. Хотя она купила марсельское мыло -- оно
не оставляет запаха. И никогда она не слышала, чтобы он спускал воду.
Наверняка он мылся перед сном. Долго намыливался. Избавлялся от запаха
кожи Клер. А потом ложился в свою постель рядом с женой.
Клер содрогнулась. И оделась.
Наутро красный след на ее плече исчез.
Приближались рождественские каникулы.
Томас наверняка поедет с женой и детьми в горы. Он покроет губы
защитным кремом, и рот будет казаться почти белым на его загорелом лице.
Когда он вернется, вокруг его глаз появятся бледные круги от темных
очков. И на лбу тоже будет светлая полоса, если он надевает шапочку. Нет,
она не может представить себе Томаса в шапочке.
По когда он уедет? И когда вернется?
Она не знала. Он об этом ей еще ничего не говорил. А вопросов она ему
не задавала никогда.
Эскалатор, на котором можно было подняться на этаж, где продавались
игрушки, был перегружен. Клер схватилась за поручень.
Ей осталось купить один рождественский подарок, племяннику. Чем он
интересуется? Клер об этом понятия не имела, она с ним не общалась. Николя
было девять лет. И он ее терпеть не мог. Совсем маленький, он вопил, когда
она приближалась к нему. А теперь закрывался в своей комнате, как только она
появлялась в доме. И потому Клер очень редко бывала у сестры и всегда
приходила к ней поздно вечером, когда была уверена, что ребенок уже спит.
Ступени эскалатора под ногами у Клер стали плоскими. Она отпустила
черный резиновый поручень. Рука была влажной.
Она не могла вспомнить даже лица Николя.
Маленький мальчик толкнул ее и извинился. Он широко улыбался, и волосы
у него были сильно взъерошены. Мальчик был похож на Томаса. Может, это его
сын? Он подошел к женщине с длинными волосами, державшей за руку девочку.
Это была жена Томаса, и это были их дети. Клер в этом не сомневалась.
Она пошла в толпе за ними.
Жену Томаса она видела только со спины. Та была в меховой курточке.
Клер приблизилась, и рука ее потянулась и дотронулась до меха. Он был мягким
и почти теплым.
Вдруг мальчик показал пальцем на мужчину, шедшего им навстречу, и
бросился к нему на руки.
Все четверо, обнявшись, ушли.
Клер огляделась.
Вокруг было много мальчишек. И все были похожи на Томаса.
Она купила видеоигру для Николя и вскоре ушла из магазина.
Клер, вздрогнув, проснулась. Звонили в дверь. Половина девятого, это ее
первый пациент. Почему же она не проснулась раньше? Клер быстро оделась во
все вчерашнее и побежала открывать. Провела пациента в кабинет, извинилась
и, забежав в ванную, почистила зубы. И вдруг застыла на месте. Никакого шума
почти не было слышно. Она вслушалась. Ничего. Торопливо подошла к окну и
распахнула его. На улице стояла тишина. И тогда Клер поняла, почему она не
проснулась. В это утро на стройке не работали.
Был канун Рождества. На время праздников строительные работы,
разумеется, прекращались.
А вдруг Томас уехал, не предупредив ее?
Пациент вздрогнул, когда Клер дотронулась до него. Руки у нее были
ледяные.
В перерыве между консультациями Клер вышла на улицу. Перед забором
тротуар чисто вымели. Клер подошла к дверце. Ручка исчезла. Стройка была
закрыта.
Как только выдавалась минутка, Клер подходила к телефону и слушала
записи автоответчика. Томас не звонил. Ей никак не удавалось вспомнить,
сказал ли он ей "До завтра". Она только помнила, что они так тесно
сплетались в объятиях, что она порой и не знала, прикасается она к коже
Томаса или к своей собственной.
Когда ушла последняя пациентка, Клер опустилась на диванчик в комнате
ожидания. Она не двигалась. Томас не придет. Он уехал сегодня утром в своем
большом чегырехдверном автомобиле. Сзади капризничали дети. Ремень
безопасности слишком туго прижимал их к сиденью. А теперь они, конечно, уже
добрались. Жена Томаса распаковывает вещи. Она ничего не забыла. Даже
подумала о том, чтобы прихватить спагетти на ужин и кофе для завтрака. Томас
целует ее в шею. Завтра все вместе они пойдут за покупками.
Наконец-то они на отдыхе, все вчетвером.
Клер медленно поднялась с дивана и вернулась в кабинет.
Открыла верхний ящик письменного стола. Кусочки сахара, палочка для
коктейля и кассета автоответчика по-прежнему были здесь. Они лежали на
коврике из маленьких золотых квадратиков. Это были пакетики из-под
презервативов, все пустые, кроме первого.
Клер не выбросила ни одного.
Она принялась их пересчитывать.
Тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь. Ей стало
намного легче.
Пятьдесят девять, шестьдесят, шестьдесят один. Звонок в дверь прервал
ее. Может, это Томас. Она схватила все пакетики, кучей бросила их обратно в
ящик и закрыла его.
В руках у Томаса был букет роз.
Он обнял Клер.
Она слышала, как за ее спиной шелестит бумага, в которую были завернуты
цветы.
Она отстранилась, и он протянул ей букет.
Клер налила воды в вазу и расставила в ней розы, бережно, по одной. Их
было двенадцать. Это впервые Томас принес ей цветы. Почему сегодня?
Вероятно, потому, что завтра уезжает.
Он подошел к ней, снова обнял ее. Она отстранилась.
Завтра он уезжает, ведь так? Он не ответил.
А когда вернется? Он пристально смотрел на нее.
В начале января? Он сильно побледнел, отвернулся и пошел к двери.
Клер догнала его.
Положила руки ему на шею, туда, где самая нежная кожа, и поцеловала
его. Он закрыл глаза. И вдруг дыхание его изменилось. Когда Клер выдыхала,
он вдыхал. Они долго целовались. Ладонями она чувствовала, как подрагивает
горло у Томаса.
Он дышал дыханием Клер. И пил ее слюну.
В поезде было так много народа, что Клер пришлось держать все свои
подарки на коленях. Ее соседка прижимала к ней сумку с продуктами, из
которой торчал длинный лосось в герметической упаковке.
В прошлые годы она ездила с Мишелем, на автомобиле. Ее родители
огорчились, узнав, что она приедет на рождественские праздники без него. Вся
ее семья любила Мишеля. Это его Николя всегда благодарил за подарки, которые
делала ему Клер. Она попробовала расслабиться. Николя теперь уже большой.
Может, он больше не будет избегать ее.
И потом, она так давно не видела родителей, мать будет счастлива
повидаться с ней.
Соседка, сидящая рядом, задремала.
Всю дорогу картонная упаковка лосося терлась о руку Клер.
Она подняла голову. Сквозь занавески мигала гирлянда электрических
лампочек на елке. Клер застыла на тротуаре.
Только сильно замерзнув, она решилась войти в дом.
Нажала на кнопку звонка и тут же услышала, как Николя улепетывает от
двери. Когда она вошла, он уже исчез.
Отец, мать, Сильви, сестра, и Жан-Пьер, ее муж, -- Клер перецеловала по
очереди всю свою семью.
Мать даже не заметила, что щеки у нее совсем ледяные.
Клер положила свои подарки под елку. На полу валялись разорванные
цветные обертки. Она подумала, что Николя разрешили посмотреть свои подарки,
пока ее нет, наверняка боясь, что своим присутствием она испортит ребенку
удовольствие.
Сильви утащила ее на кухню и шепотом попросила выписать ей лексомил. Но
Клер не взяла с собой бланки рецептов. Сестра, похоже, была недовольна. Она
молча раскрыла пластиковую упаковку с копченым лососем. Потом они вместе
разложили на блюде ломтики, разделенные целлофаном. Клер ушла из кухни. В
гостиной на диване она заметила сумку Сильви. Подошла и открыла ее. Отец и
Жан-Поль, занятые починкой игрушки для Николя, ее не видели. Она быстро
нашла то, что искала: зелененькую коробочку с лексомилом, почти пустую.
Проглотила полтаблетки и все положила на место.
Видеоигра Николя, кажется, понравилась. Он поблагодарил Клер и позволил
поцеловать себя в голову.
Ужин был уже готов. Николя сел рядом с отцом и играл в видеоигру,
подаренную Клер.
Лосося она не ела.
Завтра, как и каждый год после рождения Николя, они отправятся в
Пиренеи. Клер не удавалось вникнуть в их разговор. Они обсуждали встречу
Нового года и говорили о друзьях, которых она не знала. У матери и сестры
были совершенно одинаковые голоса.
Неожиданно она стала моргать в такт мельканию елочной гирлянды, и до ее
слуха доносилось лишь пиканье видеоигры. Не надо было ей принимать лексомил
- к транквилизаторам она не привыкла. Клер попробовала справиться с
подрагиванием век. Уставилась на блестящую оранжевую поверхность. Лосось.
Пиканье становилось все более и более далеким. Она уснула.
Вагон был почти пуст. Клер села у окна и положила ноги на сиденье
напротив. Ей было хорошо.
Она проснулась на диванчике, когда они уже ели на десерт рождественское
"полено". Родители, похоже, из-за нее не встревожились. Врачи всерьез
никогда не болеют. После кофе и обмена подарками она всех перецеловала. И
спустилась по лестнице, не дожидаясь лифта.
Потом вприпрыжку понеслась на вокзал.
Когда она приедет домой, сразу же поставит пластинку. Ей хотелось
слушать музыку.
Клер почувствовала, что проголодалась.
Каждый день она осматривала розы, подаренные Томасом. Они раскрывались,
а свежи были по-прежнему.
Но однажды утром они начали склонять свои головки. Клер никак не могла
решиться подрезать кончики стеблей. Наконец пошла в кабинет за ножницами.
Это были цветы Томаса. Не могла же она дать им вот так завянуть. Она
аккуратно наискосок подрезала все двенадцать стебельков.
В тот же вечер розы снова распрямились. Клер вздохнула. Придется
подождать еще пару деньков, прежде чем она положит их в ящик письменного
стола.
Она сбегала за фотоаппаратом-поляроидом, лежавшим в стенном шкафу. Как
она раньше об этом не подумала?
Клер сфотографировала букет.
Цвета получились бледные, но розы видны были очень четко.
Она положила фотокарточки в ящик. Закрывая его, она передумала.
Вытащила ящик до конца и поставила его на стол. Отодвинула лампу. Золотые
квадратики слишком ярко отражали свет.
Теперь она сфотографировала содержимое ящика. Как только поляроидный
снимок получился четким, она положила его в бумажник.
Клер отправилась в супермаркет.
Издалека увидела свою пациентку, кассиршу.
Молодая женщина была в шейном корсете. Она, значит, ходила к другому
врачу? Клер сейчас пойдет мимо нее и обо всем расспросит.
Сначала она пошла в хозяйственный отдел. Затем прошлась между
стеллажами. Обратила внимание на женщину, укладывавшую в свою тележку одну
за другой коробки сахара.
У Клер одна коробка тянулась почти полгода.
Она подумала о сладком кофе, который пил Томас. Если бы Клер жила с
ним, она покупала бы столько же сахара, сколько эта женщина. Ей вдруг
захотелось уйти из магазина.
Вокруг все толкали перед собой полные тележки. А Клер даже не взяла
тележки. Ей для ее покупок хватало металлической корзинки. Она жила одна.
Со своей пациенткой она поговорит в другой раз. Клер встала в самую
короткую очередь, ту, в которой у клиентов было не больше десяти покупок.