Страница:
Я знал, зачем они здесь: хотят узнать, где отец прячет знамя. Но я также знал, что таким способом они ничего не выведают. Отец знал, что его подозревают, и не будет доставать его из тайника. Поэтому я тихонько удалился и обошел дом с другой стороны. Я вошел в дом, делая вид, что не имею понятия о их присутствии. Я разделся, потушил свечу и лег спать. Не знаю, сколько времени они были здесь, и хотя это было очень неприятно, я был рад, что обнаружил слежку за нашим домом. Утром я рассказал обо всем родителям. Мать вздохнула и покачала головой.
– Ну вот, – сказала она. – Я всегда знала, что рано или поздно это произойдет. Они постепенно уничтожают всех. Теперь пришла наша очередь.
Отец ничего не сказал. Он молча позавтракал, вышел на улицу и пошел, опустив голову, как человек, у которого разбито сердце и сломлен дух.
Мать смотрела ему вслед и затем всхлипнула. Я обнял ее за плечи.
– Я боюсь за него Юлиан, – сказала она. – Такие люди, как он, жестоко страдают от унижений и несправедливости. Многие не принимают это близко к сердцу, но он гордый человек из благородного рода. Я боюсь… – и она замолчала, как будто судорога перехватила ей горло. – Я боюсь, что он сделает с собой что-нибудь.
– Нет, – ответил я. – Он слишком сильный человек для этого. Все пройдет. Ведь они ничего не знают и только подозревают. Мы будем крайне осторожны и все снова будет хорошо, если это только возможно в этом мире.
– А Ортис? – сказала она, – ничего хорошего, пока власть у него в руках, не будет.
Я понял, что она имеет в виду Хуану.
– Он никогда не осмелится. И разве здесь нет меня?
Она печально улыбнулась.
– Ты очень силен, мой мальчик, но что могут сделать две руки против Каш Гвард?
– Их достаточно для Ортиса.
– Ты убьешь его? – в ужасе прошептала она. – Но тебя же разорвут на куски.
– Да, но только один раз.
Сегодня был базарный день и я отправился на рынок, взяв немного сыра и несколько шкур. Отец не пошел со мной. Я отговорил его, так как на базаре наверняка будут Сур и Гофмейер. Один сыр я взял как подарок для Сура. О, Боже, как мне не хотелось делать это! Но отец и мать настояли на этом и я полагаю, что они были правы. Жизнь для нас и так была слишком тяжелой, и нет смысла усугублять свои же страдания.
На рынке было много народу, так как я немного опоздал. И было много солдат, больше, чем обычно. День был теплый, первый по настоящему теплый день, и люди сидели под навесами.
Приблизившись, я увидел Ортиса, Птава, угольного барона, Гофмейера и некоторых других. Здесь были даже жены Калькаров и их дети.
Я увидел жену Птава, ренегатку Янки, которая добровольно пошла к нему в дом. Их ребенок девочка лет шести играла в пыли дороги в сотне футов от них. Я едва узнал ее, но затем я увидел то, от чего у меня замерло сердце.
Два человека гнали небольшое стадо коров и быка. Бык неожиданно рванулся и, выскочив из стада, бросился на маленькую беспомощную девочку, которая продолжала играть не подозревая об опасности.
Пастухи пытались остановить быка, но их усилия были тщетны. Все вскочили и стали кричать девочке, предупреждая об опасности. Жена Птава пронзительно визжала, Ортис отдал приказ солдатам, но никто из них не рискнул преградить путь разъяренному зверю.
Я был ближе всех к девочке, и бросился к ней. Но в ту же секунду в моей голове вспыхнула ужасная мысль. Это же дочь Калькара! Это дочь женщины, которая продала свой народ ради роскоши, богатства и безопасности. Сколько людей погубил отец девочки и подобные ему? Спасли бы они мою дочь или сестру? Все это промелькнуло у меня в голове, пока я бежал.
Но я не остановился. Что-то влекло меня ей на помощь. Может то, что это ребенок? Я просто не мог допустить, чтобы малышка погибла у меня на глазах.
Я успел во время, и бык, увидев меня между собой и ребенком, взревел и начал рыть рогами землю, поднимая клубы пыли. Затем он двинулся ко мне. Я не отступил. Я решил вступить в бой и оттянуть время, чтобы девочка могла убежать. Бык был огромен и свиреп, видимо поэтому его и решили продать.
Справиться со мной ему не составило бы труда, но я решил драться до конца.
Я крикнул девочке, чтобы она убегала, а затем мы сблизились с быком. Я схватил его рога, когда он наклонил голову, чтобы поддать меня рогом, и изо всех сил стал удерживать их. И тут я почувствовал, что сил у меня много, очень много. Даже в бою с собаками я не использовал их до конца. К моему удивлению мне удалось удержать голову быка и я даже стал медленно, очень медленно, поворачивать ее набок.
Бык отчаянно сопротивлялся и ревел. Я чувствовал, как напрягаются мои мышцы и понимал, что хозяин положения – я. Солдаты, повинуясь приказу Ортиса, бросились к нам, но прежде чем они добежали, я сделал мощное усилие. Бык упал сначала на одно колено, затем на другое, а подбежавший сержант пустил ему пулю в лоб.
Когда бык перестал дергаться в судорогах, подошли Ортис, Птав и другие. Я к этому времени уже вернулся к своим товарам. Ортис окликнул меня. Я обернулся, всем своим видом показывая, что без крайней необходимости не желаю иметь с ними никаких дел.
– Иди сюда, – сказал он.
Я приблизился на несколько шагов и снова остановился.
– Что ты хочешь от меня? – спросил я.
– Кто ты? – внимательно рассматривал он меня. – Я никогда не видел таких сильных людей. Ты должен вступить в Каш Гвард. Как ты относишься к этому?
– Я не хочу, – ответил я. И тут он узнал меня, так как в глазах его сверкнул огонь.
– Мы бы очень хотели, – сказал он холодно, – чтобы такие люди как ты были лояльны к властям.
Он отвернулся, но затем снова взглянул на меня.
– Смотри, юноша, используй свою силу разумно.
– Я постараюсь.
Я думаю, что жена Птава и он сам хотели поблагодарить меня за спасение ребенка, но увидев, что Ортис отвернулся от меня, они тоже отвернулись, за что я был им очень благодарен.
Сур и Гофмейер рассматривали меня. Коварство и злоба были написаны на их лицах.
Я собрал свои товары и пошел к нашему месту на рынке. Но оказалось, что некий Вонбулен уже занял его. По неписанному закону каждая семья имела свое место на рынке и мы владели этим местом уже в течение трех поколений. Сначала мы торговали лошадьми, а затем, когда лошадей не стало, переключились на овец.
Вонбулен имел свой навес в самом дальнем углу рынка, где торговля шла из рук вон плохо. А сейчас он со своими свиньями и мешками занял наше место.
– Что ты делаешь здесь? – спросил я.
– Теперь это мое место, – ответил он. – Сур разрешил мне занять его.
– Ты уберешься отсюда. Все знают, что это место нашей семьи уже много лет. Еще мой дед построил этот навес. Пошел вон отсюда.
– Я никуда не уйду, – угрожающе сказал он. Это был огромный мужчина, сильный и злой. Длинные черные усы, торчащие наподобие кабаньих клыков, придавали ему свирепый вид.
– Ты уберешься отсюда, или я вышвырну тебя, – сказал я, но он положил руку на дверцу, не позволяя мне открыть ее.
Я знал, что он очень глуп и неповоротлив. Поэтому я неожиданно ударил его в грудь с такой силой, что он полетел прямо в загон свиней и упал в грязь. Барахтаясь в дерьме, он поднялся на ноги, сыпя проклятиями. Я увидел в его глазах убийство. А как он бросился на меня! это можно было сравнить только с тем, как на меня бросился бык, которого я только что повалил. Только Вонбулен был гораздо более злой, чем бык, и гораздо менее привлекательный.
Он размахивал своими кулачищами, а рот его был открыт так, как будто он намеревался съесть меня живьем. Но страха я не ощущал. Мне было смешно смотреть на его злое лицо и на усы, с которых капала зловонная жижа.
Я с легкостью парировал его первую бешеную атаку и сам нанес несильный удар в лицо. Я не хотел сильно быть, мне хотелось позабавиться. Но результат оказался неожиданным. Для меня. И для него тоже. От моего удара он отлетел фута на три, упал, изо рта его полилась кровь, смешанная с зубами.
Я поднял его, держа за ворот и за штаны, и швырнул на площадь, где уже собралось много народа.
Вонбулена не любили в нашем тевиосе и на лицах людей я увидел довольные улыбки. Но были и такие, что не улыбались. Это были Калькары и полукровки.
Я увидел все это сразу, а потом вернулся к своему делу. Я стал выбрасывать все имущество Вонбулена: свиней, мешки с зерном, какие-то тюки, а затем внес свои товары. И тут прибежал Сур. Он закричал, злобно глядя на меня.
– Что все это значит?
– Это значит, – спокойно ответил я, – что никто не может посягнуть на имущество семьи Юлианов и не поплатиться за это.
– Это я отдал ему это место. Уходи отсюда!
– Это не твое место, чтобы ты распоряжался им. Я знаю свои права и никому не уступлю свое место без борьбы. Ты меня понял?
Я отвернулся от него и снова занялся делом. На рынке больше никто не смеялся. Все были напуганы. Но из толпы шагнул один человек и встал рядом со мной, лицом к лицу с Суром. Я взглянул и увидел, что это Джим.
Я понимал, что дело слишком серьезное и сожалел о том, что Джим ввязался в эту историю. Никто больше не встал на мою сторону, хотя я знал, что подавляющее большинство здесь ненавидит калькаров также сильно, как и я.
Сур был в бешенстве. Но он ничего не мог поделать. Только Двадцать Четыре могли отобрать у меня место. Он отошел подальше и стал кричать и угрожать мне. Для меня было величайшим блаженством то ощущение, что Сур боится меня. Это стал счастливейший день в моей жизни.
Я загнал овец, а затем взяв сыр, позвал Сура. Он обернулся ко мне, оскалив зубы, как загнанная в угол крыса.
– Ты сказал моему отцу, чтобы тебе принесли подарок. Вот он получай! – крикнул я так, чтобы слышали все на площади, а затем швырнул сыр прямо ему в лицо.
Сур упал как подкошенный, а окружающие его люди в панике бросились в стороны. Я стал спокойно раскладывать свои товары, чтобы покупатели могли их видеть.
Джим долго стоял рядом, а затем сказал:
– Ты поступил очень смело, мой мальчик. – И добавил. – Я завидую тебе.
Я не очень понял, о чем он говорит, но предположил, что Джим тоже хотел бы показать этим подонкам свою ненависть и презрение. Лично я сделал это не в припадке слепой ярости и не от сознания своей силы, нет. Я просто вспомнил склоненную голову моего отца и слезы матери. Я сделал это потому, что я предпочел бы умереть, если мне не дозволено ходить с высоко поднятой головой. Я вспомнил опущенную голову моего отца, и мне было стыдно за него и за себя, а теперь я немного искупил свою вину. Я решил пройти по этой жизни с гордо поднятой головой и со сжатыми кулаками, пройти, как человек, пусть даже путь мой будет короток.
– Ну вот, – сказала она. – Я всегда знала, что рано или поздно это произойдет. Они постепенно уничтожают всех. Теперь пришла наша очередь.
Отец ничего не сказал. Он молча позавтракал, вышел на улицу и пошел, опустив голову, как человек, у которого разбито сердце и сломлен дух.
Мать смотрела ему вслед и затем всхлипнула. Я обнял ее за плечи.
– Я боюсь за него Юлиан, – сказала она. – Такие люди, как он, жестоко страдают от унижений и несправедливости. Многие не принимают это близко к сердцу, но он гордый человек из благородного рода. Я боюсь… – и она замолчала, как будто судорога перехватила ей горло. – Я боюсь, что он сделает с собой что-нибудь.
– Нет, – ответил я. – Он слишком сильный человек для этого. Все пройдет. Ведь они ничего не знают и только подозревают. Мы будем крайне осторожны и все снова будет хорошо, если это только возможно в этом мире.
– А Ортис? – сказала она, – ничего хорошего, пока власть у него в руках, не будет.
Я понял, что она имеет в виду Хуану.
– Он никогда не осмелится. И разве здесь нет меня?
Она печально улыбнулась.
– Ты очень силен, мой мальчик, но что могут сделать две руки против Каш Гвард?
– Их достаточно для Ортиса.
– Ты убьешь его? – в ужасе прошептала она. – Но тебя же разорвут на куски.
– Да, но только один раз.
Сегодня был базарный день и я отправился на рынок, взяв немного сыра и несколько шкур. Отец не пошел со мной. Я отговорил его, так как на базаре наверняка будут Сур и Гофмейер. Один сыр я взял как подарок для Сура. О, Боже, как мне не хотелось делать это! Но отец и мать настояли на этом и я полагаю, что они были правы. Жизнь для нас и так была слишком тяжелой, и нет смысла усугублять свои же страдания.
На рынке было много народу, так как я немного опоздал. И было много солдат, больше, чем обычно. День был теплый, первый по настоящему теплый день, и люди сидели под навесами.
Приблизившись, я увидел Ортиса, Птава, угольного барона, Гофмейера и некоторых других. Здесь были даже жены Калькаров и их дети.
Я увидел жену Птава, ренегатку Янки, которая добровольно пошла к нему в дом. Их ребенок девочка лет шести играла в пыли дороги в сотне футов от них. Я едва узнал ее, но затем я увидел то, от чего у меня замерло сердце.
Два человека гнали небольшое стадо коров и быка. Бык неожиданно рванулся и, выскочив из стада, бросился на маленькую беспомощную девочку, которая продолжала играть не подозревая об опасности.
Пастухи пытались остановить быка, но их усилия были тщетны. Все вскочили и стали кричать девочке, предупреждая об опасности. Жена Птава пронзительно визжала, Ортис отдал приказ солдатам, но никто из них не рискнул преградить путь разъяренному зверю.
Я был ближе всех к девочке, и бросился к ней. Но в ту же секунду в моей голове вспыхнула ужасная мысль. Это же дочь Калькара! Это дочь женщины, которая продала свой народ ради роскоши, богатства и безопасности. Сколько людей погубил отец девочки и подобные ему? Спасли бы они мою дочь или сестру? Все это промелькнуло у меня в голове, пока я бежал.
Но я не остановился. Что-то влекло меня ей на помощь. Может то, что это ребенок? Я просто не мог допустить, чтобы малышка погибла у меня на глазах.
Я успел во время, и бык, увидев меня между собой и ребенком, взревел и начал рыть рогами землю, поднимая клубы пыли. Затем он двинулся ко мне. Я не отступил. Я решил вступить в бой и оттянуть время, чтобы девочка могла убежать. Бык был огромен и свиреп, видимо поэтому его и решили продать.
Справиться со мной ему не составило бы труда, но я решил драться до конца.
Я крикнул девочке, чтобы она убегала, а затем мы сблизились с быком. Я схватил его рога, когда он наклонил голову, чтобы поддать меня рогом, и изо всех сил стал удерживать их. И тут я почувствовал, что сил у меня много, очень много. Даже в бою с собаками я не использовал их до конца. К моему удивлению мне удалось удержать голову быка и я даже стал медленно, очень медленно, поворачивать ее набок.
Бык отчаянно сопротивлялся и ревел. Я чувствовал, как напрягаются мои мышцы и понимал, что хозяин положения – я. Солдаты, повинуясь приказу Ортиса, бросились к нам, но прежде чем они добежали, я сделал мощное усилие. Бык упал сначала на одно колено, затем на другое, а подбежавший сержант пустил ему пулю в лоб.
Когда бык перестал дергаться в судорогах, подошли Ортис, Птав и другие. Я к этому времени уже вернулся к своим товарам. Ортис окликнул меня. Я обернулся, всем своим видом показывая, что без крайней необходимости не желаю иметь с ними никаких дел.
– Иди сюда, – сказал он.
Я приблизился на несколько шагов и снова остановился.
– Что ты хочешь от меня? – спросил я.
– Кто ты? – внимательно рассматривал он меня. – Я никогда не видел таких сильных людей. Ты должен вступить в Каш Гвард. Как ты относишься к этому?
– Я не хочу, – ответил я. И тут он узнал меня, так как в глазах его сверкнул огонь.
– Мы бы очень хотели, – сказал он холодно, – чтобы такие люди как ты были лояльны к властям.
Он отвернулся, но затем снова взглянул на меня.
– Смотри, юноша, используй свою силу разумно.
– Я постараюсь.
Я думаю, что жена Птава и он сам хотели поблагодарить меня за спасение ребенка, но увидев, что Ортис отвернулся от меня, они тоже отвернулись, за что я был им очень благодарен.
Сур и Гофмейер рассматривали меня. Коварство и злоба были написаны на их лицах.
Я собрал свои товары и пошел к нашему месту на рынке. Но оказалось, что некий Вонбулен уже занял его. По неписанному закону каждая семья имела свое место на рынке и мы владели этим местом уже в течение трех поколений. Сначала мы торговали лошадьми, а затем, когда лошадей не стало, переключились на овец.
Вонбулен имел свой навес в самом дальнем углу рынка, где торговля шла из рук вон плохо. А сейчас он со своими свиньями и мешками занял наше место.
– Что ты делаешь здесь? – спросил я.
– Теперь это мое место, – ответил он. – Сур разрешил мне занять его.
– Ты уберешься отсюда. Все знают, что это место нашей семьи уже много лет. Еще мой дед построил этот навес. Пошел вон отсюда.
– Я никуда не уйду, – угрожающе сказал он. Это был огромный мужчина, сильный и злой. Длинные черные усы, торчащие наподобие кабаньих клыков, придавали ему свирепый вид.
– Ты уберешься отсюда, или я вышвырну тебя, – сказал я, но он положил руку на дверцу, не позволяя мне открыть ее.
Я знал, что он очень глуп и неповоротлив. Поэтому я неожиданно ударил его в грудь с такой силой, что он полетел прямо в загон свиней и упал в грязь. Барахтаясь в дерьме, он поднялся на ноги, сыпя проклятиями. Я увидел в его глазах убийство. А как он бросился на меня! это можно было сравнить только с тем, как на меня бросился бык, которого я только что повалил. Только Вонбулен был гораздо более злой, чем бык, и гораздо менее привлекательный.
Он размахивал своими кулачищами, а рот его был открыт так, как будто он намеревался съесть меня живьем. Но страха я не ощущал. Мне было смешно смотреть на его злое лицо и на усы, с которых капала зловонная жижа.
Я с легкостью парировал его первую бешеную атаку и сам нанес несильный удар в лицо. Я не хотел сильно быть, мне хотелось позабавиться. Но результат оказался неожиданным. Для меня. И для него тоже. От моего удара он отлетел фута на три, упал, изо рта его полилась кровь, смешанная с зубами.
Я поднял его, держа за ворот и за штаны, и швырнул на площадь, где уже собралось много народа.
Вонбулена не любили в нашем тевиосе и на лицах людей я увидел довольные улыбки. Но были и такие, что не улыбались. Это были Калькары и полукровки.
Я увидел все это сразу, а потом вернулся к своему делу. Я стал выбрасывать все имущество Вонбулена: свиней, мешки с зерном, какие-то тюки, а затем внес свои товары. И тут прибежал Сур. Он закричал, злобно глядя на меня.
– Что все это значит?
– Это значит, – спокойно ответил я, – что никто не может посягнуть на имущество семьи Юлианов и не поплатиться за это.
– Это я отдал ему это место. Уходи отсюда!
– Это не твое место, чтобы ты распоряжался им. Я знаю свои права и никому не уступлю свое место без борьбы. Ты меня понял?
Я отвернулся от него и снова занялся делом. На рынке больше никто не смеялся. Все были напуганы. Но из толпы шагнул один человек и встал рядом со мной, лицом к лицу с Суром. Я взглянул и увидел, что это Джим.
Я понимал, что дело слишком серьезное и сожалел о том, что Джим ввязался в эту историю. Никто больше не встал на мою сторону, хотя я знал, что подавляющее большинство здесь ненавидит калькаров также сильно, как и я.
Сур был в бешенстве. Но он ничего не мог поделать. Только Двадцать Четыре могли отобрать у меня место. Он отошел подальше и стал кричать и угрожать мне. Для меня было величайшим блаженством то ощущение, что Сур боится меня. Это стал счастливейший день в моей жизни.
Я загнал овец, а затем взяв сыр, позвал Сура. Он обернулся ко мне, оскалив зубы, как загнанная в угол крыса.
– Ты сказал моему отцу, чтобы тебе принесли подарок. Вот он получай! – крикнул я так, чтобы слышали все на площади, а затем швырнул сыр прямо ему в лицо.
Сур упал как подкошенный, а окружающие его люди в панике бросились в стороны. Я стал спокойно раскладывать свои товары, чтобы покупатели могли их видеть.
Джим долго стоял рядом, а затем сказал:
– Ты поступил очень смело, мой мальчик. – И добавил. – Я завидую тебе.
Я не очень понял, о чем он говорит, но предположил, что Джим тоже хотел бы показать этим подонкам свою ненависть и презрение. Лично я сделал это не в припадке слепой ярости и не от сознания своей силы, нет. Я просто вспомнил склоненную голову моего отца и слезы матери. Я сделал это потому, что я предпочел бы умереть, если мне не дозволено ходить с высоко поднятой головой. Я вспомнил опущенную голову моего отца, и мне было стыдно за него и за себя, а теперь я немного искупил свою вину. Я решил пройти по этой жизни с гордо поднятой головой и со сжатыми кулаками, пройти, как человек, пусть даже путь мой будет короток.
6. Суд
В полдень я увидел небольшой отряд солдат, шедших по рынку. Они подошли ко мне и остановились. Сержант обратился ко мне:
– Ты брат Юлиан Девятый?
– Я Юлиан Девятый, – ответил я.
– Когда ты будешь говорить с братом генералом Ортисом, тебе лучше называть себя братом Юлианом Девятым, – рявкнул он. Ты арестован. Иди за мной.
– За что?
– Если ты сам не знаешь, брат Ортис тебе скажет.
Ну вот. Это пришло и очень быстро. Мне было жаль мать, но я был рад. А если бы на свете не существовало Хуаны, я был бы вполне счастлив. Я знал, что отец и мать вскоре последуют за мной и мы все будем счастливы в том, другом мире, где нет Калькаров, налогов, где царит вечная справедливость. Но в этом мире существовала Хуана и я был уверен в этом мире, а в существовании того, другого, совсем не был уверен, так как никогда его не видел.
Мне не было смысла сопротивляться Каш Гвард – ведь в этом случае меня просто бы пристрелили. А если я пойду с ними, то у меня появится возможность до того, как меня убьют, прикончить свинью Ортиса. Если конечно, они хотят убить меня. Никто не может, сказать, что будут делать Калькары, за исключением того, что ничего хорошего ждать от них не приходится.
Меня повезли в штаб-квартиру тевиоса, причем повезли на телеге, так что такое путешествие даже понравилось мне. Мы проделали долгий путь по различным дистриктам тевиоса, по рынкам, и везде люди смотрели на меня с чувством жалости, так же как я сам смотрел на заключенных, которых проводили мимо нашего дома. Некоторые из них возвращались, другие нет. Никто не знал наперед, какая судьба ждет их. Не знал и я своей судьбы. Доведется ли мне вернуться домой? Увидеть отца, мать, Хуану?
Наконец мы прибыли в штаб-квартиру. Меня сразу привели к Ортису. Он сидел в огромной комнате за большим столом. Тут же сидели и другие люди. Это были местные представители власти Двадцати Четырех – правительства Калькаров. Такую форму правления эти мерзкие завоеватели привезли с Луны. Вначале это был комитет из двадцати четырех членов, однако теперь Двадцать Четыре было всего лишь название, так как власть захватил один Калькар, тиран, Ярт Джамадар, что в переводе означало Ярт император. При нем существовал комитет из двадцати четырех советников, но они все были покорны его воле, они были его орудиями.
Я узнал некоторых людей в этой комнате, например Птава и Гофмейера. Вероятно это был новый военный суд, о котором говорил нам Ортис, и это была первая сессия суда. И подсудимым оказался я, мне суждено было стать жертвой эксперимента.
Я стоял в окружении солдат перед столом и смотрел на лица этих людей. Я не видел ни одного дружеского лица, ни одного человека моего класса. Низколобые, с жестокими лицами, грязные, неопрятные – они должны были решать мою судьбу, осудить меня – на что?
Ортис допрашивал человека перед столом. Это оказался Сур. Он должен был бы быть на рынке сейчас, но предпочел более приятное занятие. Он со злобой смотрел на меня и обвинял меня в сопротивлении властям, а также в попытке убийства должностного лица.
Все смотрели на меня, ожидая, что я буду дрожать от страха, как дрожали остальные люди. Но я не дрожал. Мне все это казалось смешным, я даже еле сдерживался от улыбки. Но все же Ортис заметил мою улыбку.
– В чем дело? – спросил он. – Тебе так смешно?
– Да, обвинения смехотворны, – ответил я.
– Что же тут смешного? Людей убивают и за меньшее преступление.
– Я не сопротивлялся сержанту. А сборщик налогов не имеет права отбирать место на рынке, принадлежащее нашей семье. Я спрашиваю, Ортис, он имеет такое право?
Ортис поднялся с кресла.
– Как ты осмеливаешься так обращаться ко мне? – вскричал он.
Все со злобой смотрели на меня, кричали что-то оскорбительное, били грязными кулаками по столу. Но я стоял, подняв голову. Ведь я поклялся себе ходить с гордо поднятой головой, пока смерть не настигнет меня.
Наконец они успокоились и я снова задал этот вопрос Ортису. Тот поморщился, но ответил.
– Нет, не имеет права. Таким правом обладает только тевиос или комендант.
– Значит я не сопротивлялся властям. Я просто отказался отдать то, что по закону принадлежит мне. Еще один вопрос. Можно ли считать сыр смертельным оружием?
Они были вынуждены признать, что нет.
– Сур потребовал от моего отца подарок. Я принес сыр. Он не имел права требовать подарок и поэтому я швырнул сыр ему в морду. Так я буду поступать всегда, когда он будет требовать что-либо противозаконное. У меня есть права перед законом и я требую, чтобы эти права соблюдались.
С ними никто никогда так не говорил, и я вдруг понял, что это единственный способ общения с этими паразитами. Они были трусами, и физическими и моральными. Они не могли смотреть в лицо честного бесстрашного человека – это приводило их в замешательство. Они знали, что сейчас я прав, но если бы я проявил признаки страха, они осудили бы меня, но так как я не боялся их, они не осмелились сделать это.
Естественно, что сейчас им нужно было найти оправдание себе. И Ортис быстро нашел его. Его бешеные глаза нашли Сура.
– Этот человек говорит правду? – закричал Ортис. – Ты занял его место на рынке? И он не сделал ничего, кроме как кинул тебе сыр?
Сур, весь перепуганный и дрожащий, забормотал.
– Он пытался убить меня, и он почти убил брата Вонбулена.
Тогда я рассказал им все спокойным уверенным голосом. Я не боялся их и они понимали это. Мне казалось, что они связывают мою смелость с тем, что я якобы знаю что-то такое о них, что могло бы поколебать их положение. Они всегда боялись революции.
В конце концов они отпустили меня, предупредив, чтобы я обращался ко всем людям, как к братьям. Но я и здесь не стал потакать им. Я сказал, что не назову братом никого, если только он не брат мне на самом деле.
Все это разбирательство было сплошным фарсом, как и все остальные разбирательства. Правда, для обвиняемого, как правило, они кончались плохо. В суде Калькаров не было ни порядка, ни системы.
Мне пришлось идти домой пешком – еще одно проявление справедливости Калькаров, и я появился уже часа через три после ужина. У нас в доме были Джим, Молли и Хуана. У матери было заплаканное лицо. А при виде меня она снова зарыдала. Бедная мать! Это так страшно быть матерью. Нет, если бы дело было только в страхе, человеческая раса уже давно перестала бы существовать.
Джим рассказал им о том, что произошло на рынке, о случае с быком, о стычках с Вонбуленом и Суром. Впервые в своей жизни я услышал смех отца. Хуана также смеялась, но даже в этом смехе чувствовался ужас, который и подтвердила Молли, сказав:
– Они еще расправятся с тобой, Юлиан, но то, что ты сделал, достойно гордости.
– Да! – воскликнул отец. – После этого я могу идти к этим мясникам с улыбкой на губах. Он сделал то, что всегда хотел сделать я, да не осмеливался. Если я не трус, то по крайней мере могу благодарить господа, что от моего семени произошел такой мужественный бесстрашный человек.
– Ты не трус! – воскликнул я.
Мать посмотрела на меня и улыбнулась. Я был рад, что сказал это.
Я пошел провожать Джима, Молли и Хуану. Особенно Хуану. Снова я заметил, что меня буквально притягивает к ней. Я натыкался и сталкивался с ней на каждом шагу. Однако Хуана вовсе не сердилась на мою неуклюжесть, она не старалась уклониться от столкновений. И все же я боялся ее, боялся, что она заметит, как меня притягивает к ней.
Я неплохо умел обращаться с быками и с овцами, но с девушкой у меня ничего не получалось.
Мы с Хуаной говорили о многом. Я узнал все о ней, она узнала все обо мне, так что когда мы прощались и я спросил ее, пойдет ли она со мной завтра, первое воскресенье месяца, она поняла, что я имею в виду, и сказала что пойдет. После этого я пошел домой в самом радостном настроении, я знал, что приобрел верного друга, который будет стоять рядом с мной в борьбе с врагами.
По пути домой я заметил Пита Иохансена, который направлялся к нашему дому. Я видел, что он вовсе не рад нашей встрече и тут же стал объяснять, почему он в такой поздний час не дома.
Я видел, что лицо его вспыхнуло так, что это можно было разглядеть даже в темноте.
– О, – воскликнул он, – я впервые за много месяцев выхожу из дома после захода солнца. – И тут я не выдержал, ярость загорелась во мне и я крикнул.
– Ты лжешь! Ты лжешь проклятый шпион!
Пит побледнел, выхватил нож из складок своей одежды и прыгнул на меня, стараясь ударить ножом. Сначала он чуть не поразил меня, так неожиданна и яростна была его атака, но хотя он легко поранил меня в руку, которой я прикрыл жизненно важные органы, я успел перехватить его руку с ножом. И на этом все кончилось. Я легонько повернул кисть – я не хотел ломать ему руку, – но в кисти что-то хрустнуло и Пит испустил ужасный крик.
Нож выпал из его рук. Я отшвырнул Пита от себя и поддал ему ногой под зад. Я думаю, что он долго будет помнить этот пинок. Затем я подобрал нож и кинул его далеко в реку. После этого, я посвистывая направился домой.
Как только я вошел, мать вышла из спальни, обняла меня и крепко прижала к груди.
– Дорогой мальчик, я счастлива, – прошептала она. – Я счастлива, потому что счастлив ты. Она очень хорошая девушка и я люблю ее, как тебя.
– О чем ты говоришь? – спросил я.
Я слышала как ты свистишь, и я сразу поняла, что это значит.
Я обнял ее.
– О, мать, дорогая! – воскликнул я. – Хотел бы я чтобы все это было правдой. Я надеюсь, что когда-нибудь это сбудется.
– Тогда почему же ты свистел? – разочарованно спросила она.
– Я свистел, – объяснил я, – потому что сломал руку одному шпиону и дал ему хорошенько под зад.
– Пит? – спросила она, дрожа.
– Да, Пит. Я назвал его шпионом и он пытался ударить меня ножом.
– О сын мой. Ты же еще не знаешь. Это моя ошибка. Я должна была сказать тебе. Теперь он будет действовать открыто и значит я погибла.
– Что ты имеешь в виду?
– Теперь они сначала заберут твоего отца и все из-за меня.
– Я ничего не понимаю. О чем ты говоришь?
– Слушай, – сказала она. – Пит хочет получить меня. Поэтому он шпионит за твоим отцом. Если ему удастся что-либо выведать, твоего отца или убьют, или сошлют на шахты. Тогда Пит возьмет меня.
– Откуда ты все это знаешь?
– Пит сам сказал, что хочет меня.
Сначала он уговаривал меня, чтобы я бросила отца и ушла к нему, но когда я отказалась, он стал угрожать мне. Он сказал мне, что он в милости у Калькаров и сумеет расправиться с твоим отцом. Он хотел купить мою честь ценой жизни твоего отца. Поэтому я так всего боюсь, так несчастлива. Я знаю, что вы с отцом лучше погибнете, чем отдадите меня ему.
– Ты рассказала отцу?
– Нет, я побоялась. Он убил бы Пита и это был бы конец всем нам.
– Я убью его!
Она стала отговаривать, убеждать что я должен подождать такого случая, когда он сам будет виноват в этом, чтобы власти не имели повода обвинить и осудить меня.
После завтрака мы все вышли из дома по одному и разошлись в разных направлениях. Я пошел к дому Джима, чтобы встретить Хуану. Она ведь не знала дороги. Хуана уже была готова и ждала меня. Джим и Молли уже ушли из дома, так что девушка была одна. Она была очень рада видеть меня.
Я не стал ей рассказывать о Пите. К чему говорить человеку о неприятностях, которые не касаются его лично.
Выйдя из дома мы прошли с милю по берегу реки, стараясь, чтобы нас никто не видел и не следил за нами. Затем я вытащил из кустов лодку и мы переплыли на другой берег. Спрятав лодку мы пошли по еле заметной тропинке еще с полмили. Здесь я снова вытащил из кустов лодку и мы снова переправились на другой берег. Теперь мы были уверены, что избавились от слежки, если она была.
Я проделывал этот путь ежегодно с пятнадцати лет, и никогда никто за мной не следил, однако я не терял бдительности. Никто не мог бы предположить, куда я направляюсь, никто не смог бы выследить меня – так сложен и запутан был мой путь.
В миле от берега к западу возвышался старый лес. Туда я повел Хуану. На опушке леса мы присели отдохнуть. Но на самом деле я хотел убедиться, что никто за нами не идет. Но никого не было видно, и мы с легким сердцем поднялись и углубились в лес.
Через четверть мили мы вышли на еле заметную тропинку и продолжили свой путь по ней. У толстого дерева я вдруг повернул направо и углубился в густые заросли, где не было никакой тропинки. Мы всегда проходили последнюю милю по разному, чтобы не протоптать тропинку, которую можно было бы заметить.
Вскоре мы подошли к огромному завалу, в котором был проделан лаз. Через него, согнувшись можно было пролезть. Этот лаз был тщательно замаскирован ветками и сучьями. Даже зимой и ранней весной этот лаз невозможно было заметить. Только человек, который знал о существовании лаза, мог найти его. Летом же все настолько зарастало зеленью виноградной лозы, что вероятность обнаружения лаза вообще становилась ничтожно малой. Даже я с трудом отыскивал его.
И в этот лаз я повел Хуану, держа ее за руку, как слепую, хотя внутри было не так уж темно и она могла сама бы смотреть себе под ноги. Однако я держал ее за руку под предлогом того, что путь ей незнаком и она может споткнуться. Предлог надуманный, но лучше, чем никакого. Туннель, по которому мы шли, тянулся ярдов на сотню – мне бы хотелось, чтобы это была сотня миль, – и заканчивался перед каменной стеной, в которой была вырублена тяжелая дверь. Дубовые доски уже почернели и растрескались от времени, медные полосы, на которых держались петли позеленели. В трещинах досок рос мох. На всем здесь лежала печать древности. Даже самые старшие среди нас не могли предположить, когда же сделаны эти двери, эта стена. Над дверью, прямо в камне были вырублены слова: Право мое и господа.
Остановившись перед дверями, я стукнул в них костяшками пальцев, отсчитал до пяти и стукнул еще раз, затем досчитал до трех и в том же ритме стукнул еще три раза. Это был пароль на этот день. Он никогда не повторялся дважды. Если бы кто-нибудь подал неверный сигнал, а затем, не получив ответа, постарался взломать двери, он нашел бы только пустую комнату.
Сейчас открылся глазок и в нем появился чей-то глаз. Затем дверь со скрипом открылась и мы оказались в длинной, освещенной лампадами комнате. В комнате стояли грубые деревянные скамьи, а в дальнем конце комнаты – возвышение с алтарем. На возвышении стоял Орбин Кольи, кузнец. За алтарем был виден громадный пень дерева, вокруг которого, как гласила легенда, была построена в незапамятные времена наша церковь.
– Ты брат Юлиан Девятый?
– Я Юлиан Девятый, – ответил я.
– Когда ты будешь говорить с братом генералом Ортисом, тебе лучше называть себя братом Юлианом Девятым, – рявкнул он. Ты арестован. Иди за мной.
– За что?
– Если ты сам не знаешь, брат Ортис тебе скажет.
Ну вот. Это пришло и очень быстро. Мне было жаль мать, но я был рад. А если бы на свете не существовало Хуаны, я был бы вполне счастлив. Я знал, что отец и мать вскоре последуют за мной и мы все будем счастливы в том, другом мире, где нет Калькаров, налогов, где царит вечная справедливость. Но в этом мире существовала Хуана и я был уверен в этом мире, а в существовании того, другого, совсем не был уверен, так как никогда его не видел.
Мне не было смысла сопротивляться Каш Гвард – ведь в этом случае меня просто бы пристрелили. А если я пойду с ними, то у меня появится возможность до того, как меня убьют, прикончить свинью Ортиса. Если конечно, они хотят убить меня. Никто не может, сказать, что будут делать Калькары, за исключением того, что ничего хорошего ждать от них не приходится.
Меня повезли в штаб-квартиру тевиоса, причем повезли на телеге, так что такое путешествие даже понравилось мне. Мы проделали долгий путь по различным дистриктам тевиоса, по рынкам, и везде люди смотрели на меня с чувством жалости, так же как я сам смотрел на заключенных, которых проводили мимо нашего дома. Некоторые из них возвращались, другие нет. Никто не знал наперед, какая судьба ждет их. Не знал и я своей судьбы. Доведется ли мне вернуться домой? Увидеть отца, мать, Хуану?
Наконец мы прибыли в штаб-квартиру. Меня сразу привели к Ортису. Он сидел в огромной комнате за большим столом. Тут же сидели и другие люди. Это были местные представители власти Двадцати Четырех – правительства Калькаров. Такую форму правления эти мерзкие завоеватели привезли с Луны. Вначале это был комитет из двадцати четырех членов, однако теперь Двадцать Четыре было всего лишь название, так как власть захватил один Калькар, тиран, Ярт Джамадар, что в переводе означало Ярт император. При нем существовал комитет из двадцати четырех советников, но они все были покорны его воле, они были его орудиями.
Я узнал некоторых людей в этой комнате, например Птава и Гофмейера. Вероятно это был новый военный суд, о котором говорил нам Ортис, и это была первая сессия суда. И подсудимым оказался я, мне суждено было стать жертвой эксперимента.
Я стоял в окружении солдат перед столом и смотрел на лица этих людей. Я не видел ни одного дружеского лица, ни одного человека моего класса. Низколобые, с жестокими лицами, грязные, неопрятные – они должны были решать мою судьбу, осудить меня – на что?
Ортис допрашивал человека перед столом. Это оказался Сур. Он должен был бы быть на рынке сейчас, но предпочел более приятное занятие. Он со злобой смотрел на меня и обвинял меня в сопротивлении властям, а также в попытке убийства должностного лица.
Все смотрели на меня, ожидая, что я буду дрожать от страха, как дрожали остальные люди. Но я не дрожал. Мне все это казалось смешным, я даже еле сдерживался от улыбки. Но все же Ортис заметил мою улыбку.
– В чем дело? – спросил он. – Тебе так смешно?
– Да, обвинения смехотворны, – ответил я.
– Что же тут смешного? Людей убивают и за меньшее преступление.
– Я не сопротивлялся сержанту. А сборщик налогов не имеет права отбирать место на рынке, принадлежащее нашей семье. Я спрашиваю, Ортис, он имеет такое право?
Ортис поднялся с кресла.
– Как ты осмеливаешься так обращаться ко мне? – вскричал он.
Все со злобой смотрели на меня, кричали что-то оскорбительное, били грязными кулаками по столу. Но я стоял, подняв голову. Ведь я поклялся себе ходить с гордо поднятой головой, пока смерть не настигнет меня.
Наконец они успокоились и я снова задал этот вопрос Ортису. Тот поморщился, но ответил.
– Нет, не имеет права. Таким правом обладает только тевиос или комендант.
– Значит я не сопротивлялся властям. Я просто отказался отдать то, что по закону принадлежит мне. Еще один вопрос. Можно ли считать сыр смертельным оружием?
Они были вынуждены признать, что нет.
– Сур потребовал от моего отца подарок. Я принес сыр. Он не имел права требовать подарок и поэтому я швырнул сыр ему в морду. Так я буду поступать всегда, когда он будет требовать что-либо противозаконное. У меня есть права перед законом и я требую, чтобы эти права соблюдались.
С ними никто никогда так не говорил, и я вдруг понял, что это единственный способ общения с этими паразитами. Они были трусами, и физическими и моральными. Они не могли смотреть в лицо честного бесстрашного человека – это приводило их в замешательство. Они знали, что сейчас я прав, но если бы я проявил признаки страха, они осудили бы меня, но так как я не боялся их, они не осмелились сделать это.
Естественно, что сейчас им нужно было найти оправдание себе. И Ортис быстро нашел его. Его бешеные глаза нашли Сура.
– Этот человек говорит правду? – закричал Ортис. – Ты занял его место на рынке? И он не сделал ничего, кроме как кинул тебе сыр?
Сур, весь перепуганный и дрожащий, забормотал.
– Он пытался убить меня, и он почти убил брата Вонбулена.
Тогда я рассказал им все спокойным уверенным голосом. Я не боялся их и они понимали это. Мне казалось, что они связывают мою смелость с тем, что я якобы знаю что-то такое о них, что могло бы поколебать их положение. Они всегда боялись революции.
В конце концов они отпустили меня, предупредив, чтобы я обращался ко всем людям, как к братьям. Но я и здесь не стал потакать им. Я сказал, что не назову братом никого, если только он не брат мне на самом деле.
Все это разбирательство было сплошным фарсом, как и все остальные разбирательства. Правда, для обвиняемого, как правило, они кончались плохо. В суде Калькаров не было ни порядка, ни системы.
Мне пришлось идти домой пешком – еще одно проявление справедливости Калькаров, и я появился уже часа через три после ужина. У нас в доме были Джим, Молли и Хуана. У матери было заплаканное лицо. А при виде меня она снова зарыдала. Бедная мать! Это так страшно быть матерью. Нет, если бы дело было только в страхе, человеческая раса уже давно перестала бы существовать.
Джим рассказал им о том, что произошло на рынке, о случае с быком, о стычках с Вонбуленом и Суром. Впервые в своей жизни я услышал смех отца. Хуана также смеялась, но даже в этом смехе чувствовался ужас, который и подтвердила Молли, сказав:
– Они еще расправятся с тобой, Юлиан, но то, что ты сделал, достойно гордости.
– Да! – воскликнул отец. – После этого я могу идти к этим мясникам с улыбкой на губах. Он сделал то, что всегда хотел сделать я, да не осмеливался. Если я не трус, то по крайней мере могу благодарить господа, что от моего семени произошел такой мужественный бесстрашный человек.
– Ты не трус! – воскликнул я.
Мать посмотрела на меня и улыбнулась. Я был рад, что сказал это.
Я пошел провожать Джима, Молли и Хуану. Особенно Хуану. Снова я заметил, что меня буквально притягивает к ней. Я натыкался и сталкивался с ней на каждом шагу. Однако Хуана вовсе не сердилась на мою неуклюжесть, она не старалась уклониться от столкновений. И все же я боялся ее, боялся, что она заметит, как меня притягивает к ней.
Я неплохо умел обращаться с быками и с овцами, но с девушкой у меня ничего не получалось.
Мы с Хуаной говорили о многом. Я узнал все о ней, она узнала все обо мне, так что когда мы прощались и я спросил ее, пойдет ли она со мной завтра, первое воскресенье месяца, она поняла, что я имею в виду, и сказала что пойдет. После этого я пошел домой в самом радостном настроении, я знал, что приобрел верного друга, который будет стоять рядом с мной в борьбе с врагами.
По пути домой я заметил Пита Иохансена, который направлялся к нашему дому. Я видел, что он вовсе не рад нашей встрече и тут же стал объяснять, почему он в такой поздний час не дома.
Я видел, что лицо его вспыхнуло так, что это можно было разглядеть даже в темноте.
– О, – воскликнул он, – я впервые за много месяцев выхожу из дома после захода солнца. – И тут я не выдержал, ярость загорелась во мне и я крикнул.
– Ты лжешь! Ты лжешь проклятый шпион!
Пит побледнел, выхватил нож из складок своей одежды и прыгнул на меня, стараясь ударить ножом. Сначала он чуть не поразил меня, так неожиданна и яростна была его атака, но хотя он легко поранил меня в руку, которой я прикрыл жизненно важные органы, я успел перехватить его руку с ножом. И на этом все кончилось. Я легонько повернул кисть – я не хотел ломать ему руку, – но в кисти что-то хрустнуло и Пит испустил ужасный крик.
Нож выпал из его рук. Я отшвырнул Пита от себя и поддал ему ногой под зад. Я думаю, что он долго будет помнить этот пинок. Затем я подобрал нож и кинул его далеко в реку. После этого, я посвистывая направился домой.
Как только я вошел, мать вышла из спальни, обняла меня и крепко прижала к груди.
– Дорогой мальчик, я счастлива, – прошептала она. – Я счастлива, потому что счастлив ты. Она очень хорошая девушка и я люблю ее, как тебя.
– О чем ты говоришь? – спросил я.
Я слышала как ты свистишь, и я сразу поняла, что это значит.
Я обнял ее.
– О, мать, дорогая! – воскликнул я. – Хотел бы я чтобы все это было правдой. Я надеюсь, что когда-нибудь это сбудется.
– Тогда почему же ты свистел? – разочарованно спросила она.
– Я свистел, – объяснил я, – потому что сломал руку одному шпиону и дал ему хорошенько под зад.
– Пит? – спросила она, дрожа.
– Да, Пит. Я назвал его шпионом и он пытался ударить меня ножом.
– О сын мой. Ты же еще не знаешь. Это моя ошибка. Я должна была сказать тебе. Теперь он будет действовать открыто и значит я погибла.
– Что ты имеешь в виду?
– Теперь они сначала заберут твоего отца и все из-за меня.
– Я ничего не понимаю. О чем ты говоришь?
– Слушай, – сказала она. – Пит хочет получить меня. Поэтому он шпионит за твоим отцом. Если ему удастся что-либо выведать, твоего отца или убьют, или сошлют на шахты. Тогда Пит возьмет меня.
– Откуда ты все это знаешь?
– Пит сам сказал, что хочет меня.
Сначала он уговаривал меня, чтобы я бросила отца и ушла к нему, но когда я отказалась, он стал угрожать мне. Он сказал мне, что он в милости у Калькаров и сумеет расправиться с твоим отцом. Он хотел купить мою честь ценой жизни твоего отца. Поэтому я так всего боюсь, так несчастлива. Я знаю, что вы с отцом лучше погибнете, чем отдадите меня ему.
– Ты рассказала отцу?
– Нет, я побоялась. Он убил бы Пита и это был бы конец всем нам.
– Я убью его!
Она стала отговаривать, убеждать что я должен подождать такого случая, когда он сам будет виноват в этом, чтобы власти не имели повода обвинить и осудить меня.
После завтрака мы все вышли из дома по одному и разошлись в разных направлениях. Я пошел к дому Джима, чтобы встретить Хуану. Она ведь не знала дороги. Хуана уже была готова и ждала меня. Джим и Молли уже ушли из дома, так что девушка была одна. Она была очень рада видеть меня.
Я не стал ей рассказывать о Пите. К чему говорить человеку о неприятностях, которые не касаются его лично.
Выйдя из дома мы прошли с милю по берегу реки, стараясь, чтобы нас никто не видел и не следил за нами. Затем я вытащил из кустов лодку и мы переплыли на другой берег. Спрятав лодку мы пошли по еле заметной тропинке еще с полмили. Здесь я снова вытащил из кустов лодку и мы снова переправились на другой берег. Теперь мы были уверены, что избавились от слежки, если она была.
Я проделывал этот путь ежегодно с пятнадцати лет, и никогда никто за мной не следил, однако я не терял бдительности. Никто не мог бы предположить, куда я направляюсь, никто не смог бы выследить меня – так сложен и запутан был мой путь.
В миле от берега к западу возвышался старый лес. Туда я повел Хуану. На опушке леса мы присели отдохнуть. Но на самом деле я хотел убедиться, что никто за нами не идет. Но никого не было видно, и мы с легким сердцем поднялись и углубились в лес.
Через четверть мили мы вышли на еле заметную тропинку и продолжили свой путь по ней. У толстого дерева я вдруг повернул направо и углубился в густые заросли, где не было никакой тропинки. Мы всегда проходили последнюю милю по разному, чтобы не протоптать тропинку, которую можно было бы заметить.
Вскоре мы подошли к огромному завалу, в котором был проделан лаз. Через него, согнувшись можно было пролезть. Этот лаз был тщательно замаскирован ветками и сучьями. Даже зимой и ранней весной этот лаз невозможно было заметить. Только человек, который знал о существовании лаза, мог найти его. Летом же все настолько зарастало зеленью виноградной лозы, что вероятность обнаружения лаза вообще становилась ничтожно малой. Даже я с трудом отыскивал его.
И в этот лаз я повел Хуану, держа ее за руку, как слепую, хотя внутри было не так уж темно и она могла сама бы смотреть себе под ноги. Однако я держал ее за руку под предлогом того, что путь ей незнаком и она может споткнуться. Предлог надуманный, но лучше, чем никакого. Туннель, по которому мы шли, тянулся ярдов на сотню – мне бы хотелось, чтобы это была сотня миль, – и заканчивался перед каменной стеной, в которой была вырублена тяжелая дверь. Дубовые доски уже почернели и растрескались от времени, медные полосы, на которых держались петли позеленели. В трещинах досок рос мох. На всем здесь лежала печать древности. Даже самые старшие среди нас не могли предположить, когда же сделаны эти двери, эта стена. Над дверью, прямо в камне были вырублены слова: Право мое и господа.
Остановившись перед дверями, я стукнул в них костяшками пальцев, отсчитал до пяти и стукнул еще раз, затем досчитал до трех и в том же ритме стукнул еще три раза. Это был пароль на этот день. Он никогда не повторялся дважды. Если бы кто-нибудь подал неверный сигнал, а затем, не получив ответа, постарался взломать двери, он нашел бы только пустую комнату.
Сейчас открылся глазок и в нем появился чей-то глаз. Затем дверь со скрипом открылась и мы оказались в длинной, освещенной лампадами комнате. В комнате стояли грубые деревянные скамьи, а в дальнем конце комнаты – возвышение с алтарем. На возвышении стоял Орбин Кольи, кузнец. За алтарем был виден громадный пень дерева, вокруг которого, как гласила легенда, была построена в незапамятные времена наша церковь.
7. Преданные
Когда мы вошли, на скамьях сидели двенадцать человек. Значит с нами, Орбином Колби и привратником всего было шестнадцать. Колби был главой нашей церковной общины. Отец и мать уже сидели рядом с Джимом и Молли. Здесь же был еврей Сэмюэль, Бетти Уорт, жена Денниса Корригана и другие наши знакомые.