Страница:
Все они ждали нас и как только мы уселись, началась служба. Все встали и, опустив головы, стали слушать молитву, которую читал Орбин Колби:
– О, Бог, наших отцов! Многие годы жестокости, убийств и злобы мы преданы тебе и нашему знамени. Для нас твое имя служит символом справедливости, человечности, счастья, и наше знамя-эмблема. Каждый месяц мы собираемся здесь, рискуя своими жизнями, чтобы имя твое не стерлось из памяти людей. Аминь!
Из-за алтаря Колби достал пастушеский посох, на котором было прикреплено знамя, такое же как у моего отца. Колби поднял его вверх и все мы опустились на колени перед знаменем и стояли молча несколько минут. После этого мы поднялись, и сели на скамьи и запели старую песню, которая начиналась словами: «Вперед, воины Христа». Это была моя любимая песня. Пели ее под аккомпанемент скрипки, на которой играла Молли Шихан.
После этого Колби начал говорить с нами. Это была простая беседа, которая тем не менее вселяла нам надежды на лучшие времена. Все это были лишь туманные надежды, но Орбин Колби обладал даром убеждать и всем нам становилось легче. Мы начинали верить, что когда-нибудь все измениться к лучшему. Этот день был самым ярким пятном на фоне нашей унылой жизни.
После беседы мы снова пели и на этом служба кончалась. Теперь мы немного говорили между собой и тема у нас была одна-восстание. Но мы никогда не шли дальше этих разговоров. Как мы могли? Ведь мы были самым несчастным народом в истории человечества: мы боялись своих хозяев, мы боялись своих соседей. Мы не знали кому можно верить, кроме узкого круга близких друзей, мы боялись вовлекать новых членов в нашу общину, хотя знали, что многие тысячи таких же несчастных симпатизируют нам. Шпионы и соглядатаи были везде. За женщину, за дом, за жалкие пожитки, а я даже знал один случай, за корзинку яиц, доносчик мог выдать своего соседа, чтобы того послали на шахты или на смерть.
Там мы болтали и сплетничали целый час, а то и больше, наслаждаясь редкой возможностью говорить свободно и безбоязненно. Мне пришлось несколько раз рассказать о моей стычке на базаре, о суде Ортиса и я видел, что они с трудом верят тому, что мне удалось выбраться из этой истории живым и свободным. Они просто не могли понять этого.
Я предупредил всех, что Пит Иохансен настоящий шпион и осведомитель и его следует остерегаться. Больше мы не пели, так как на наши сердца легла слишком большая тяжесть и петь мы больше не могли. Вскоре мы договорились о пароле на следующую встречу и разошлись по одиночке или парами. Мы с Хуаной решили уйти последними и нам было поручено запереть двери. И через час мы ушли, примерно через пять минут после еврея Сэмюэля.
Мы с Хуаной уже приближались к краю леса, как вдруг заметили человека, который шел скрываясь в тени деревьев. Мне сразу показалось, что это шпион.
Как только он повернул по тропинке и скрылся из виду, мы с Хуаной бросились за ним. Нам очень хотелось рассмотреть его. Вскоре мы увидели его, узнали и поняли, за кем он следит. Это был Пит Иохансен с перевязанной рукой. И преследовал он Сэмюэля.
Я понимал, что если дать ему возможность выследить Сэмюэля до дома, то несмотря на то, что старого Мозеса ни в чем не подозревали до этого, он будет схвачен и допрошен. Я не знал, следил ли Пит за Сэмюэлем с самого начала, но мне было ясно, что наша церковь в большой опасности. Я был очень встревожен.
Я быстро перебрал в уме все возможные варианты и решил, что с негодяем нужно расправиться. Я знал обычный путь Сэмюэля, который проделывал большую дугу по лесу и только потом выходил к реке. Мы с Хуаной можем пройти прямо к месту переправы и встретить их там. Мы решили сделать так.
Через полчаса после того, как мы прибыли на место, послышался шум шагов. Кто-то продирался через кусты. Вскоре прошел Сэмюэль, а сразу за ним появился Пит Иохансен. Он остановился на опушке леса. Я и Хуана выступили из засады и окликнули Сэмюэля.
– Ты их не видел? – спросил я громко, чтобы слышал Пит, и затем, прежде, чем Сэмюэль мог ответить, добавил: – Мы прошли по реке довольно далеко – целую милю, но нигде не видели овец. Я не верю, что они могли уйти так далеко, но если они ушли, то наверняка стали добычей собак. Идем домой, дальше искать бессмысленно.
Я говорил так быстро и так уверенно, что Сэмюэль понял, что у меня есть причины для этого. Поэтому он промолчал и не пытался сказать, что ни о каких овцах он не имеет понятия. И ни я, ни Хуана ни одним взглядом не показали Питу, что знаем о его присутствии.
Мы пошли к дому самым коротким путем и по дороге я шепотом рассказал Сэмюэлю о слежке за ним. Старик хмыкнул, услышав, как я старался одурачить Иохансена. Но все мои уловки были напрасны, если Пит следил за Сэмюэлем с самого начала. Я даже побледнел при таком предположении. Мы старались не дать понять Питу, что знаем о том, что он идет за нами, и поэтому мы не оглянулись ни разу, даже Хуана, а ей как женщине, это было невыносимо трудно. Мы его не видели ни разу, хотя чувствовали его присутствие. Однако я знал, что как только я присоединился к Сэмюэлю, Пит держится подальше от нас.
В течение следующей недели все мы были как на иголках, но власти совершенно не обращали на нас внимания. Поэтому мы решили, что нам удалось обмануть Пита, сбить его со следа.
В воскресенье мы сидели во дворе Джима под деревом. Только что появившиеся листья уже давали тень и закрывали нас от солнца. Мы вели обычную беседу: о видах на урожай, о новорожденных поросятах, только что появившихся в хлеву Молли. Все вокруг дышало покоем, столь редким в наше жестокое время. Власти не беспокоили нас. Мы были почти уверены, что Пит ничего не обнаружил и сердца наши были спокойны.
Мы сидели и наслаждались покоем и редким отдыхом. Вдруг послышался стук конских копыт. Кто-то ехал от реки к рынку. Все моментально изменилось и уши старались не пропустить никакой угрозы. Что это? Рейд Каш Гвард?
И вот они появились – отряд в пятьдесят воинов во главе с самим братом генералом Ортисом. Они остановились у ворот Джима. Ортис спешился и вошел во двор. Он пренебрежительно посмотрел на нас и даже не удостоил приветствием, что нас вполне устроило. Он прошел прямо к Хуане, которая сидела на маленькой скамеечке. Я стоял чуть позади, опираясь о ствол дерева. Никто из нас не двинулся. Ортис остановился перед девушкой.
– Я пришел сказать тебе, – заговорил он, что решил оказать тебе честь, сделать тебя своей женой, чтобы ты рожала мне детей и содержала дом в порядке.
Он стоял и смотрел на нее. А я чувствовал, как волосы у меня на голове зашевелились и нервная судорога искривила губы.
Я не знал почему это происходит. Я только хотел прыгнуть, убить его, рвать его тело на куски – и смотреть, как он умирает! Он взглянул на меня и сделал шаг назад. После этого он знаком велел своим людям войти. Только когда они вошли, Ортис обратился к Хуане. Девушка уже стояла на ногах и покачивалась из стороны в строну, как оглушенная сильным ударом.
– Ты можешь идти со мной прямо сейчас, – сказал он и я тут же встал между ними. Ортис снова отступил на шаг.
– Она не пойдет с тобой ни сейчас и никогда, – сказал я тихо, почти шепотом. – Она моя женщина. Я беру ее себе!
Это была ложь – но ложь, которую можно оправдать. Сейчас Ортис был среди своих людей, они сомкнулись вокруг него. И это придавало ему мужества. Он заговорил с угрозой.
– Мне наплевать чья она, – крикнул он. – Я хочу ее и буду иметь ее. Я говорю с ней сейчас и буду говорить с ней, когда она будет вдовой. Когда ты умрешь, я буду единственным претендентом.
– Пока я еще жив, – напомнил я ему.
Он повернулся к Хуане.
– У тебя есть тридцать дней, как того требует закон. Но ты можешь спасти своих друзей от больших неприятностей, если пойдешь сейчас. Тогда их не будут преследовать и я могу рассмотреть вопрос понижения налогов.
Хуана ахнула. Она оглянулась на нас, затем гордо выпрямилась и подошла ко мне.
– Нет! – сказала она Ортису. – Я никогда не пойду к тебе. Спроси его, отдаст ли он меня тебе. Я никогда живой не буду у тебя в доме.
– О, не говори так уверенно, – хмыкнул он. – Я знаю, что вы оба лжете мне. Я наблюдал за вами и знаю, что вы не живете под одной крышей. А ты… – он посмотрел на меня. – Будь осторожен, ибо глас закона видит предателей даже там, где никто их не видит. – Он повернулся и вышел со двора. Через минуту после них осталась только туча пыли.
Все наше счастье и покой улетучились – так бывало всегда – и теперь перед нами не было никакой надежды.
Я боялся взглянуть на Хуану после того, что я сказал ей. Но разве она не повторила тоже самое? Мы еще немного поговорили, затем мои родители собрались домой, Джим и Молли тоже.
Я повернулся к Хуане. Она стояла, опустив глаза в землю. Стыдливый румянец играл не ее щеках. Какая-то могучая сила подхватила меня и понесла к ней. Через мгновение, не понимая что я делаю, я уже схватил ее в объятия и начал осыпать ее лицо поцелуями.
Хуана старалась высвободиться, но я не выпускал ее.
– Ты моя, – говорил я, – Ты моя женщина. Я сказал это и ты повторила. Ты моя женщина. О, боже, как я люблю тебя.
Она постепенно затихла и позволила мне целовать ее и вскоре ее руки обвились вокруг моей шеи, ее губы нашли мои губы и она замерла в долгом поцелуе, дрожа от страсти. Это была теперь совсем новая, чудесная, неповторимая Хуана.
– Ты действительно любишь меня? – спросила она. – Я слышала как ты сказал это.
– Я полюбил тебя с того момента, как твои глаза взглянули на меня из под собаки.
– Тогда ты очень хорошо умеешь хранить тайны. Если ты так любил меня, почему не сказал мне сразу? Ты собирался молчать об этом всю жизнь? Или ты просто боялся? Брат Ортис не побоялся сказать, что хочет меня. Неужели мой мужчина трусливее, чем он?
Я знал, что она поддразнивает меня и поэтому просто заткнул ей рот поцелуем.
– Если бы ты была Ортисом, – сказал я затем, – я не побоялся сказать бы тебе все, что думаю о тебе. Но ты Хуана, и перед тобой я великий трус.
Мы еще поболтали, а когда наступило время ужина, я взял ее за руку и повел в наш дом.
– Но сначала. – заметил я, – ты должна сказать Джиму и Молли о том, что ты больше не вернешься к ним. Мы первое время поживем у нас, а потом получим разрешение и уедем из тевиоса в другую область, где будем работать и построим себе дом.
Она порывисто отстранилась от меня и вспыхнула.
– Я пока не могу идти с тобой, – прошептала она.
– Почему? Ты же моя.
– Никто не женат. Браки запрещены законом, – напомнил я ей.
– Мои родители были в браке. И мы можем пожениться. У нас есть церковь, есть проповедник. Правда он не введен в сан, так как этому некому сделать. Но мы знаем, что Бог уже сам возвел его в сан.
Я попытался доказать ей, что ждать несколько недель, когда рай блаженства так близок, будет мучительно и бессмысленно. Но она была тверда в своем решении и мне ничего не оставалось, как согласиться с ней, тем более, что в душе я понимал, что она права.
На следующий день я отыскал Оррина Колби и рассказал ему все. Тот чрезвычайно возбудился, воспылал энтузиазмом и удивился, как это ему самому не пришло в голову. В теперешнее время люди не сочетались браком не потому, что браки были запрещены законом, а потому, что людей связывали крепко накрепко не торжественные ритуалы и пышные церемонии, а жизнь, тяжелая жизнь, где они должны были служить надежной опорой друг другу. Иначе жизнь становилась совсем невыносимой. Но если женщина хочет венчания, она должна получить его. И мы с Оррином Колби договорились, что на следующей нашей встрече в церкви состоится венчание.
Следующие три недели были самыми длинными в моей жизни, но и самыми счастливыми, так как мы с Хуаной были почти все время вместе. Она даже переехала жить к нам, чтобы Ортис знал о том, что мы живем под одной крышей.
Она спала в гостиной, а я устроился на кухне на груде старых шкур. Теперь любой шпион может доложить Ортису, что мы живем под одной крышей.
Мать сшила мне новую одежду, а Молли помогла Хуане готовить приданое. Бедная девушка пришла к нам только в том, что было на ней.
Я пошел к Птаву, который был нашим представителем и попросил у него разрешения обрабатывать участок земли, соседний с нашим.
Птав был очень груб. Казалось, что он совсем забыл, что я спас его ребенка. Он сказал, что ничего не может сделать для меня, что я нахожусь в немилости у генерала Ортиса, и кроме того нахожусь под сильным подозрением.
– Причем здесь генерал Ортис? Разве он занимается распределением земли в тевиосе? – спросил я. – Неужели меня лишили моих прав из-за того, что он хочет мою женщину?
Я теперь не боялся их и говорил все, что было у меня на уме. Почти все. Нет, я конечно не высказывал своего отношения, но был тверд в требовании своих прав. Я требовал все, что положено мне по закону.
Жена Птава вошла в комнату и узнала меня, но не сказала ничего, кроме того, что ребенок спрашивал меня. Птав нахмурился и приказал ей выйти из комнаты. Он поступил с ней, как с докучливой собакой, но на меня это не подействовало. Она была предательницей своего народа.
Наконец я потребовал от Птава, чтобы он представил мне убедительные основания для отказа. Тот сказал. что поговорит в совете.
– Но, – добавил он, – я уверен, что ты ничего не получишь.
Я понял, что дальше говорить бесполезно, и ушел, соображая, что же делать дальше. Конечно, мы могли бы оставаться у отца, но это было не по обычаю. Каждый человек должен сам сделать для себя жилище. Когда мои родители умрут, мы переедем в их дом, как это сделали мои отец и мать после смерти их родителей. Но молодая пара должна начинать свою жизнь одна и по своему.
При выходе из дома меня остановила жена Птава.
– Я сделаю для тебя, что могу, – прошептала она.
Должно быть она заметила, что я невольно отшатнулся от нее, как от чего-то нечистого, так как она покраснела и сказала:
– О, выслушай меня. Я много страдала и полностью заплатила за свое предательство. Я не сказала ни единого слова, которое могло бы повредить кому-нибудь из нас. Скажи им всем, скажи пожалуйста. Я не хочу, чтобы меня презирали. О. боже, как я страдала! Чего я только не терпела! Мои страдания гораздо мучительнее, чем ваши. Это же настоящие звери. Они хуже, чем лесные животные. Я могла бы убить его, если бы не была такая трусиха! Я многое повидала и знаю, как они мучают людей перед тем, как предать их смерти.
Я не мог не почувствовать жалости к ней и сказал ей об этом. Бедная женщина была тронута до слез и пообещала как-нибудь помочь мне.
– Я знаю о Птаве нечто такое, чего он не хотел бы обнародовать, особенно перед Ортисом. И хотя он будет бить меня за шантаж, я добьюсь, чтобы он выделил тебе землю.
Я поблагодарил ее и ушел, размышляя над тем, что есть люди, жизнь которых хуже, чем наша. Чем ближе к Калькарам, тем более страшной становится жизнь.
Наконец пришел желанный день и мы пошли в церковь. Я снова пошел с Хуаной, хотя она хотела идти с кем-нибудь другим. Но я не мог передоверить ее защиту другим людям. Когда мы собрались все, началась служба. Затем мы с Хуаной встали перед алтарем и нас обвенчали по старым обычаям.
Из всех нас только Хуана в точности знала, как это делается и она подсказывала Оррину Колби, который проводил церемонию. Все, что могу припомнить из этой церемонии, так это только вопрос Колби: хочу ли я взять себе в жены Хуану. Я сразу же потерял голос и еле выдавил из себя, что разумеется хочу. После этого он провозгласил нас мужем и женой, разлучить которых не может никто, так как нас соединил господь.
Я был счастлив и с радостью принимал поздравления. Но в этот момент раздался стук в дверь и громкий голос приказал: Откройте во имя закона!
Мы встревоженно переглянулись. Оррин Колби приложил палец к губам и прошел в дальний угол комнаты, где стояли громадные ящики. Мы все пошли за ним, а дежурный по церкви стал быстро гасить свечи. В дверь непрерывно стучали. Я решил, что это удары топора. Наконец кто-то выстрелил в дверь. Сомнений у нас не осталось – это были Каш Гвард.
Мы с Оррином налегли на ящики и отодвинули их. За ними открылось отверстие. Мы один за другим спустились по каменным ступеням в темный туннель. Затем я задвинул ящики, поставив их на старое место.
Я быстро пошел за остальными. Рука Хуаны лежала в моей руке. Долгое время мы шли в темноте, затем Оррин остановился и подозвал меня. Ведь я был выше и сильнее всех остальных. Над нами была дубовая крышка. Ее необходимо было поднять.
Эта крышка лежала на этом месте уже много лет. Она была засыпана землей и на ней росли кусты. Однако я уперся своими плечами в крышку люка – и она поддалась. Через несколько минут я уже помог всем выбраться наверх и вылез сам. Все мы очутились в густом лесу. Мы прекрасно знали, что делать в таком случае и разошлись в разных направлениях.
Следуя тщательно разработанному плану, все мы вернулись в свои дома по разным дорогам и в разное время, так что никто бы не мог доказать, что все мы были в одном месте.
– О, Бог, наших отцов! Многие годы жестокости, убийств и злобы мы преданы тебе и нашему знамени. Для нас твое имя служит символом справедливости, человечности, счастья, и наше знамя-эмблема. Каждый месяц мы собираемся здесь, рискуя своими жизнями, чтобы имя твое не стерлось из памяти людей. Аминь!
Из-за алтаря Колби достал пастушеский посох, на котором было прикреплено знамя, такое же как у моего отца. Колби поднял его вверх и все мы опустились на колени перед знаменем и стояли молча несколько минут. После этого мы поднялись, и сели на скамьи и запели старую песню, которая начиналась словами: «Вперед, воины Христа». Это была моя любимая песня. Пели ее под аккомпанемент скрипки, на которой играла Молли Шихан.
После этого Колби начал говорить с нами. Это была простая беседа, которая тем не менее вселяла нам надежды на лучшие времена. Все это были лишь туманные надежды, но Орбин Колби обладал даром убеждать и всем нам становилось легче. Мы начинали верить, что когда-нибудь все измениться к лучшему. Этот день был самым ярким пятном на фоне нашей унылой жизни.
После беседы мы снова пели и на этом служба кончалась. Теперь мы немного говорили между собой и тема у нас была одна-восстание. Но мы никогда не шли дальше этих разговоров. Как мы могли? Ведь мы были самым несчастным народом в истории человечества: мы боялись своих хозяев, мы боялись своих соседей. Мы не знали кому можно верить, кроме узкого круга близких друзей, мы боялись вовлекать новых членов в нашу общину, хотя знали, что многие тысячи таких же несчастных симпатизируют нам. Шпионы и соглядатаи были везде. За женщину, за дом, за жалкие пожитки, а я даже знал один случай, за корзинку яиц, доносчик мог выдать своего соседа, чтобы того послали на шахты или на смерть.
Там мы болтали и сплетничали целый час, а то и больше, наслаждаясь редкой возможностью говорить свободно и безбоязненно. Мне пришлось несколько раз рассказать о моей стычке на базаре, о суде Ортиса и я видел, что они с трудом верят тому, что мне удалось выбраться из этой истории живым и свободным. Они просто не могли понять этого.
Я предупредил всех, что Пит Иохансен настоящий шпион и осведомитель и его следует остерегаться. Больше мы не пели, так как на наши сердца легла слишком большая тяжесть и петь мы больше не могли. Вскоре мы договорились о пароле на следующую встречу и разошлись по одиночке или парами. Мы с Хуаной решили уйти последними и нам было поручено запереть двери. И через час мы ушли, примерно через пять минут после еврея Сэмюэля.
Мы с Хуаной уже приближались к краю леса, как вдруг заметили человека, который шел скрываясь в тени деревьев. Мне сразу показалось, что это шпион.
Как только он повернул по тропинке и скрылся из виду, мы с Хуаной бросились за ним. Нам очень хотелось рассмотреть его. Вскоре мы увидели его, узнали и поняли, за кем он следит. Это был Пит Иохансен с перевязанной рукой. И преследовал он Сэмюэля.
Я понимал, что если дать ему возможность выследить Сэмюэля до дома, то несмотря на то, что старого Мозеса ни в чем не подозревали до этого, он будет схвачен и допрошен. Я не знал, следил ли Пит за Сэмюэлем с самого начала, но мне было ясно, что наша церковь в большой опасности. Я был очень встревожен.
Я быстро перебрал в уме все возможные варианты и решил, что с негодяем нужно расправиться. Я знал обычный путь Сэмюэля, который проделывал большую дугу по лесу и только потом выходил к реке. Мы с Хуаной можем пройти прямо к месту переправы и встретить их там. Мы решили сделать так.
Через полчаса после того, как мы прибыли на место, послышался шум шагов. Кто-то продирался через кусты. Вскоре прошел Сэмюэль, а сразу за ним появился Пит Иохансен. Он остановился на опушке леса. Я и Хуана выступили из засады и окликнули Сэмюэля.
– Ты их не видел? – спросил я громко, чтобы слышал Пит, и затем, прежде, чем Сэмюэль мог ответить, добавил: – Мы прошли по реке довольно далеко – целую милю, но нигде не видели овец. Я не верю, что они могли уйти так далеко, но если они ушли, то наверняка стали добычей собак. Идем домой, дальше искать бессмысленно.
Я говорил так быстро и так уверенно, что Сэмюэль понял, что у меня есть причины для этого. Поэтому он промолчал и не пытался сказать, что ни о каких овцах он не имеет понятия. И ни я, ни Хуана ни одним взглядом не показали Питу, что знаем о его присутствии.
Мы пошли к дому самым коротким путем и по дороге я шепотом рассказал Сэмюэлю о слежке за ним. Старик хмыкнул, услышав, как я старался одурачить Иохансена. Но все мои уловки были напрасны, если Пит следил за Сэмюэлем с самого начала. Я даже побледнел при таком предположении. Мы старались не дать понять Питу, что знаем о том, что он идет за нами, и поэтому мы не оглянулись ни разу, даже Хуана, а ей как женщине, это было невыносимо трудно. Мы его не видели ни разу, хотя чувствовали его присутствие. Однако я знал, что как только я присоединился к Сэмюэлю, Пит держится подальше от нас.
В течение следующей недели все мы были как на иголках, но власти совершенно не обращали на нас внимания. Поэтому мы решили, что нам удалось обмануть Пита, сбить его со следа.
В воскресенье мы сидели во дворе Джима под деревом. Только что появившиеся листья уже давали тень и закрывали нас от солнца. Мы вели обычную беседу: о видах на урожай, о новорожденных поросятах, только что появившихся в хлеву Молли. Все вокруг дышало покоем, столь редким в наше жестокое время. Власти не беспокоили нас. Мы были почти уверены, что Пит ничего не обнаружил и сердца наши были спокойны.
Мы сидели и наслаждались покоем и редким отдыхом. Вдруг послышался стук конских копыт. Кто-то ехал от реки к рынку. Все моментально изменилось и уши старались не пропустить никакой угрозы. Что это? Рейд Каш Гвард?
И вот они появились – отряд в пятьдесят воинов во главе с самим братом генералом Ортисом. Они остановились у ворот Джима. Ортис спешился и вошел во двор. Он пренебрежительно посмотрел на нас и даже не удостоил приветствием, что нас вполне устроило. Он прошел прямо к Хуане, которая сидела на маленькой скамеечке. Я стоял чуть позади, опираясь о ствол дерева. Никто из нас не двинулся. Ортис остановился перед девушкой.
– Я пришел сказать тебе, – заговорил он, что решил оказать тебе честь, сделать тебя своей женой, чтобы ты рожала мне детей и содержала дом в порядке.
Он стоял и смотрел на нее. А я чувствовал, как волосы у меня на голове зашевелились и нервная судорога искривила губы.
Я не знал почему это происходит. Я только хотел прыгнуть, убить его, рвать его тело на куски – и смотреть, как он умирает! Он взглянул на меня и сделал шаг назад. После этого он знаком велел своим людям войти. Только когда они вошли, Ортис обратился к Хуане. Девушка уже стояла на ногах и покачивалась из стороны в строну, как оглушенная сильным ударом.
– Ты можешь идти со мной прямо сейчас, – сказал он и я тут же встал между ними. Ортис снова отступил на шаг.
– Она не пойдет с тобой ни сейчас и никогда, – сказал я тихо, почти шепотом. – Она моя женщина. Я беру ее себе!
Это была ложь – но ложь, которую можно оправдать. Сейчас Ортис был среди своих людей, они сомкнулись вокруг него. И это придавало ему мужества. Он заговорил с угрозой.
– Мне наплевать чья она, – крикнул он. – Я хочу ее и буду иметь ее. Я говорю с ней сейчас и буду говорить с ней, когда она будет вдовой. Когда ты умрешь, я буду единственным претендентом.
– Пока я еще жив, – напомнил я ему.
Он повернулся к Хуане.
– У тебя есть тридцать дней, как того требует закон. Но ты можешь спасти своих друзей от больших неприятностей, если пойдешь сейчас. Тогда их не будут преследовать и я могу рассмотреть вопрос понижения налогов.
Хуана ахнула. Она оглянулась на нас, затем гордо выпрямилась и подошла ко мне.
– Нет! – сказала она Ортису. – Я никогда не пойду к тебе. Спроси его, отдаст ли он меня тебе. Я никогда живой не буду у тебя в доме.
– О, не говори так уверенно, – хмыкнул он. – Я знаю, что вы оба лжете мне. Я наблюдал за вами и знаю, что вы не живете под одной крышей. А ты… – он посмотрел на меня. – Будь осторожен, ибо глас закона видит предателей даже там, где никто их не видит. – Он повернулся и вышел со двора. Через минуту после них осталась только туча пыли.
Все наше счастье и покой улетучились – так бывало всегда – и теперь перед нами не было никакой надежды.
Я боялся взглянуть на Хуану после того, что я сказал ей. Но разве она не повторила тоже самое? Мы еще немного поговорили, затем мои родители собрались домой, Джим и Молли тоже.
Я повернулся к Хуане. Она стояла, опустив глаза в землю. Стыдливый румянец играл не ее щеках. Какая-то могучая сила подхватила меня и понесла к ней. Через мгновение, не понимая что я делаю, я уже схватил ее в объятия и начал осыпать ее лицо поцелуями.
Хуана старалась высвободиться, но я не выпускал ее.
– Ты моя, – говорил я, – Ты моя женщина. Я сказал это и ты повторила. Ты моя женщина. О, боже, как я люблю тебя.
Она постепенно затихла и позволила мне целовать ее и вскоре ее руки обвились вокруг моей шеи, ее губы нашли мои губы и она замерла в долгом поцелуе, дрожа от страсти. Это была теперь совсем новая, чудесная, неповторимая Хуана.
– Ты действительно любишь меня? – спросила она. – Я слышала как ты сказал это.
– Я полюбил тебя с того момента, как твои глаза взглянули на меня из под собаки.
– Тогда ты очень хорошо умеешь хранить тайны. Если ты так любил меня, почему не сказал мне сразу? Ты собирался молчать об этом всю жизнь? Или ты просто боялся? Брат Ортис не побоялся сказать, что хочет меня. Неужели мой мужчина трусливее, чем он?
Я знал, что она поддразнивает меня и поэтому просто заткнул ей рот поцелуем.
– Если бы ты была Ортисом, – сказал я затем, – я не побоялся сказать бы тебе все, что думаю о тебе. Но ты Хуана, и перед тобой я великий трус.
Мы еще поболтали, а когда наступило время ужина, я взял ее за руку и повел в наш дом.
– Но сначала. – заметил я, – ты должна сказать Джиму и Молли о том, что ты больше не вернешься к ним. Мы первое время поживем у нас, а потом получим разрешение и уедем из тевиоса в другую область, где будем работать и построим себе дом.
Она порывисто отстранилась от меня и вспыхнула.
– Я пока не могу идти с тобой, – прошептала она.
– Почему? Ты же моя.
– Никто не женат. Браки запрещены законом, – напомнил я ей.
– Мои родители были в браке. И мы можем пожениться. У нас есть церковь, есть проповедник. Правда он не введен в сан, так как этому некому сделать. Но мы знаем, что Бог уже сам возвел его в сан.
Я попытался доказать ей, что ждать несколько недель, когда рай блаженства так близок, будет мучительно и бессмысленно. Но она была тверда в своем решении и мне ничего не оставалось, как согласиться с ней, тем более, что в душе я понимал, что она права.
На следующий день я отыскал Оррина Колби и рассказал ему все. Тот чрезвычайно возбудился, воспылал энтузиазмом и удивился, как это ему самому не пришло в голову. В теперешнее время люди не сочетались браком не потому, что браки были запрещены законом, а потому, что людей связывали крепко накрепко не торжественные ритуалы и пышные церемонии, а жизнь, тяжелая жизнь, где они должны были служить надежной опорой друг другу. Иначе жизнь становилась совсем невыносимой. Но если женщина хочет венчания, она должна получить его. И мы с Оррином Колби договорились, что на следующей нашей встрече в церкви состоится венчание.
Следующие три недели были самыми длинными в моей жизни, но и самыми счастливыми, так как мы с Хуаной были почти все время вместе. Она даже переехала жить к нам, чтобы Ортис знал о том, что мы живем под одной крышей.
Она спала в гостиной, а я устроился на кухне на груде старых шкур. Теперь любой шпион может доложить Ортису, что мы живем под одной крышей.
Мать сшила мне новую одежду, а Молли помогла Хуане готовить приданое. Бедная девушка пришла к нам только в том, что было на ней.
Я пошел к Птаву, который был нашим представителем и попросил у него разрешения обрабатывать участок земли, соседний с нашим.
Птав был очень груб. Казалось, что он совсем забыл, что я спас его ребенка. Он сказал, что ничего не может сделать для меня, что я нахожусь в немилости у генерала Ортиса, и кроме того нахожусь под сильным подозрением.
– Причем здесь генерал Ортис? Разве он занимается распределением земли в тевиосе? – спросил я. – Неужели меня лишили моих прав из-за того, что он хочет мою женщину?
Я теперь не боялся их и говорил все, что было у меня на уме. Почти все. Нет, я конечно не высказывал своего отношения, но был тверд в требовании своих прав. Я требовал все, что положено мне по закону.
Жена Птава вошла в комнату и узнала меня, но не сказала ничего, кроме того, что ребенок спрашивал меня. Птав нахмурился и приказал ей выйти из комнаты. Он поступил с ней, как с докучливой собакой, но на меня это не подействовало. Она была предательницей своего народа.
Наконец я потребовал от Птава, чтобы он представил мне убедительные основания для отказа. Тот сказал. что поговорит в совете.
– Но, – добавил он, – я уверен, что ты ничего не получишь.
Я понял, что дальше говорить бесполезно, и ушел, соображая, что же делать дальше. Конечно, мы могли бы оставаться у отца, но это было не по обычаю. Каждый человек должен сам сделать для себя жилище. Когда мои родители умрут, мы переедем в их дом, как это сделали мои отец и мать после смерти их родителей. Но молодая пара должна начинать свою жизнь одна и по своему.
При выходе из дома меня остановила жена Птава.
– Я сделаю для тебя, что могу, – прошептала она.
Должно быть она заметила, что я невольно отшатнулся от нее, как от чего-то нечистого, так как она покраснела и сказала:
– О, выслушай меня. Я много страдала и полностью заплатила за свое предательство. Я не сказала ни единого слова, которое могло бы повредить кому-нибудь из нас. Скажи им всем, скажи пожалуйста. Я не хочу, чтобы меня презирали. О. боже, как я страдала! Чего я только не терпела! Мои страдания гораздо мучительнее, чем ваши. Это же настоящие звери. Они хуже, чем лесные животные. Я могла бы убить его, если бы не была такая трусиха! Я многое повидала и знаю, как они мучают людей перед тем, как предать их смерти.
Я не мог не почувствовать жалости к ней и сказал ей об этом. Бедная женщина была тронута до слез и пообещала как-нибудь помочь мне.
– Я знаю о Птаве нечто такое, чего он не хотел бы обнародовать, особенно перед Ортисом. И хотя он будет бить меня за шантаж, я добьюсь, чтобы он выделил тебе землю.
Я поблагодарил ее и ушел, размышляя над тем, что есть люди, жизнь которых хуже, чем наша. Чем ближе к Калькарам, тем более страшной становится жизнь.
Наконец пришел желанный день и мы пошли в церковь. Я снова пошел с Хуаной, хотя она хотела идти с кем-нибудь другим. Но я не мог передоверить ее защиту другим людям. Когда мы собрались все, началась служба. Затем мы с Хуаной встали перед алтарем и нас обвенчали по старым обычаям.
Из всех нас только Хуана в точности знала, как это делается и она подсказывала Оррину Колби, который проводил церемонию. Все, что могу припомнить из этой церемонии, так это только вопрос Колби: хочу ли я взять себе в жены Хуану. Я сразу же потерял голос и еле выдавил из себя, что разумеется хочу. После этого он провозгласил нас мужем и женой, разлучить которых не может никто, так как нас соединил господь.
Я был счастлив и с радостью принимал поздравления. Но в этот момент раздался стук в дверь и громкий голос приказал: Откройте во имя закона!
Мы встревоженно переглянулись. Оррин Колби приложил палец к губам и прошел в дальний угол комнаты, где стояли громадные ящики. Мы все пошли за ним, а дежурный по церкви стал быстро гасить свечи. В дверь непрерывно стучали. Я решил, что это удары топора. Наконец кто-то выстрелил в дверь. Сомнений у нас не осталось – это были Каш Гвард.
Мы с Оррином налегли на ящики и отодвинули их. За ними открылось отверстие. Мы один за другим спустились по каменным ступеням в темный туннель. Затем я задвинул ящики, поставив их на старое место.
Я быстро пошел за остальными. Рука Хуаны лежала в моей руке. Долгое время мы шли в темноте, затем Оррин остановился и подозвал меня. Ведь я был выше и сильнее всех остальных. Над нами была дубовая крышка. Ее необходимо было поднять.
Эта крышка лежала на этом месте уже много лет. Она была засыпана землей и на ней росли кусты. Однако я уперся своими плечами в крышку люка – и она поддалась. Через несколько минут я уже помог всем выбраться наверх и вылез сам. Все мы очутились в густом лесу. Мы прекрасно знали, что делать в таком случае и разошлись в разных направлениях.
Следуя тщательно разработанному плану, все мы вернулись в свои дома по разным дорогам и в разное время, так что никто бы не мог доказать, что все мы были в одном месте.
8. Арест Юлиана Восьмого
К тому времени, как мы с Хуаной вернулись, мать уже приготовила ужин. Ни мы, ни родители не видели Каш Гвард. Однако мы могли представить, что же произошло в церкви. Дверь была взломана, но воины не обнаружили своих жертв. Мы могли представить себе их ярость: люди ускользнули, не оставив после себя никаких следов. Даже если они нашли тайный ход – а я сомневался в этом, – он мало помог бы им. Однако все мы были в глубокой печали – ведь мы лишились нашей церкви. Теперь она для нас потеряна надолго. И снова в этом был повинен Иохансен.
На следующее утро я пошел разносить молоко. Старый Сэмюэль вышел из своего домика и приветствовал меня.
– Дай мне немного молока, Юлиан! – крикнул он, а когда я приблизился, он пригласил меня войти в дом. Дом у него был маленький и весьма просто обставленный. В одном углу лежала груда шкур, которая служила постелью, а посреди комнаты стоял чурбан, который мог использоваться и как стол, и как стул. За домом у него была маленькая мастерская, где он работал и где у него хранились предметы его ремесла – ремни, кошельки, головные шнурки и тому подобное.
Он провел меня в мастерскую и выглянул в окно, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает.
– У меня здесь есть свадебный подарок для Хуаны, – сказал он. – Я забыл подарить его во время. Ты можешь передать его ей с лучшими пожеланиями от Сэмюэля еврея. Эта вещь принадлежала моей семье еще со времен Великой войны, когда мой народ сражался на стороне твоего народа. Один из моих предков был ранен во Франции и лечили его в Риме. Сиделка Римской Католической Церкви дала эту вещь моему предку с тем, чтобы она всегда напоминала ему о Риме. Эта девушка полюбила моего предка, но она не могла выйти за него замуж, так как была монахиней. Эта вещь передавалась из поколения в поколение – и это самое ценное, что есть у меня. Я старик, Юлиан, и последний в своем роду. Я хочу передать эту вещь тем, кого люблю больше жизни. Мне кажется, что я долго не проживу на этом свете. Вчера, когда я шел из церкви, за мной следили.
И он подал мне кожаную сумку, в которой было двойное дно.
– Взгляни на это, – сказал он, – а потом спрячь так, чтобы никто не видел это.
Открыв второе дно, я достал маленькую фигурку, вырезанную из кости. Это был человек, прибитый гвоздями к кресту, человек с терновым венцом на голове. Это была прекрасная работа. Подобного я не видел никогда в жизни.
– Великолепно, – сказал я. – Хуана будет тебе очень благодарна.
– Ты знаешь, кто это? – спросил он и я был вынужден признать, что не имеют понятия.
– Это изображение Сына Бога на кресте, – объяснил он. – фигурка вырезана из слоновой кости. Хуана будет… – тут он схватил меня за руку. – Быстро! Прячь ее. Кто-то идет!
Я сунул фигурку в складки туники, а в это время к мастерской приближалось несколько человек. Они шли прямо к мастерской и тут мы поняли, что это Каш Гвард. Ими командовал капитан. Это был один из офицеров, которые прибыли сюда вместе с Ортисом. Он был знаком мне.
Капитан посмотрел сначала на меня, затем на Сэмюэля, и обратился к старику.
– Судя по тому, как мне описали тебя, ты и есть Сэмюэль – еврей?
Мозес кивнул:
– Меня послали допросить тебя, – сказал капитан. – И ты должен мне говорить только правду.
Мозес молчал. Он стоял, маленький, сухонький. Казалось, он стал совсем маленьким с того момента, как здесь появился офицер с солдатами.
Офицер повернулся ко мне и осмотрел с головы до ног.
– Кто ты и что ты здесь делаешь? – спросил он.
– Я Юлиан Девятый, – ответил я. – Я разношу молоко и остановился здесь поговорить со старым другом.
– Нужно поаккуратней выбирать друзей, юноша, – рявкнул офицер, – я хотел отпустить тебя, но теперь я задержу тебя тоже. Может быть ты будешь нам полезен.
Я не знал, что он хочет, но был твердо убежден что помощи от меня он не получит. Капитан повернулся к Мозесу.
– Не вздумай мне лгать! Ты был на тайном собрании. Вы поклонялись запрещенному богу и плели заговор против законных властей. Четыре недели назад ты тоже был на тайном собрании. Кто был с тобой вчера?
Сэмюэль смотрел прямо в глаза офицеру и молчал.
– Отвечай мне, грязный еврей! – крикнул офицер. – Или я найду способ заставить тебя говорить. Кто был с тобой?
– Я не буду говорить, – ответил Сэмюэль.
Капитан повернулся к сержанту.
– Дай ему урок, чтобы он понял, что отвечать придется.
Сержант взял винтовку со штыком, приставил острие штыка к ноге старика и резким движением вонзил ему в ногу. Старик закричал от боли и отскочил назад. Я побелел от ярости, одним прыжком подскочил к сержанту и, схватив его за шиворот, бросил его на пол. Тут же на меня были направлены дула винтовок. Капитан вытащил пистолет и прицелился мне в голову.
Затем они связали меня и бросили в угол. Обращались со мной при этом не очень вежливо. Капитан хотел пристрелить меня на месте, но сержант что-то прошептал ему. После этого капитан приказал обыскать нас. Во время обыска у меня нашли то, что дал мне Сэмюэль. Губы капитана скривились в довольной улыбке.
– Вот оно! – воскликнул он. – Это же прямое доказательство. Теперь мы знаем, что он один из тех, кто поклонялся запрещенному богу и плел заговор против правительства.
– Это не его, – сказал Сэмюэль. – Это мое. Он даже не знает, что это. Я показывал ему это, когда появились вы. Я сказал, чтобы он спрятал это. Это просто любопытная вещичка, сохранившаяся со старых дней.
– Значит ты виновен, – сказал капитан. Старый Сэмюэль хитро улыбнулся.
– Ты когда нибудь слышал, чтобы евреи поклонялись Христу?
Офицер внимательно взглянул на него.
– Это верно, – был вынужден признать он. – Ты не поклоняешься Христу, но ты наверняка поклоняешься кому то другому. Это все равно. Вот что ждет всех ваших богов. – И он швырнул изображение на пол и стал топтать его ногами, пока не изломал на куски.
Старый Сэмюэль побледнел, глаза его расширились, но он не проронил ни слова. Снова капитан начал требовать от него имен, кто был с ним в церкви. Но Сэмюэль молчал. Тогда они стали колоть его штыками. Вскоре тело старика превратилось в кровоточащую рану, но он молчал. Тогда офицер приказал зажечь огонь и накалить штык.
– Иногда горячая сталь более эффективна, чем холодная, – сказал он. – Тебе лучше сказать всю правду, старик.
– Я не скажу ничего, – простонал Сэмюэль, – вы можете убить меня, но ничего не узнаете.
– Но ты никогда не пробовал горячей стали, – предупредил капитан. – Она вынимала тайны из гораздо более стойких людей, чем ты, старый грязный еврей. Давай лучше скажи правду сейчас, ведь ты ее все равно скажешь.
Но старик молчал и они начали свое гнусное дело: они привязали старого Сэмюэля к скамье, раскалили штык до красна и начали жечь его.
Крики были ужасны – казалось, что камни могли бы смягчиться при виде этих мук, но сердца этих зверей были тверже, чем камни.
Он страдал! О, боги, как он страдал! Но они не заставили его говорить! Наконец он потерял сознание и тогда этот зверь капитан подошел к нему и ударил тяжелым сапогом в лицо.
После этого настала моя очередь. Он подошел ко мне.
– Скажи мне, что знаешь ты, свинья Янки! – прорычал он.
– Я лучше умру так же, как умер он, – сказал я, будучи уверенным, что старик мертв.
– Ты будешь говорить, – взревел капитан, обезумев от ярости. – Ты будешь говорить, или я выжгу твои глаза. – Он подозвал солдата с раскаленным почти добела штыком.
Когда солдат приблизился ко мне, ужас пронизал меня. Я уже старался разорвать веревки, чтобы помочь Сэмюэлю, когда его мучили, но тогда мне это не удалось. Но сейчас, видя, что ожидает меня, я поднялся и веревки полопались на мне. Солдаты отступили назад в изумлении.
– Ну, – сказал я. – Идите ко мне. Идите ко мне, я убью вас всех. Но только помните, что вы нарушаете закон. У вас нет доказательств моей виновности и вы не имеете права мучить меня.
Сержант снова прошептал что-то офицеру. Тот пробормотал что-то и быстро вышел на улицу.
– Да, – сказал сержант. – У нас нет доказательств. И мы не хотели причинять тебе боль. Мы хотели просто попугать тебя. Но против этого, – и он ткнул пальцем в Сэмюэля. – У нас есть доказательства. И то, что мы делали, делали по приказу. Держи язык за зубами, а то тебе будет хуже. Благодари звезду, под которой ты родился, что ты не умер также, как он.
На следующее утро я пошел разносить молоко. Старый Сэмюэль вышел из своего домика и приветствовал меня.
– Дай мне немного молока, Юлиан! – крикнул он, а когда я приблизился, он пригласил меня войти в дом. Дом у него был маленький и весьма просто обставленный. В одном углу лежала груда шкур, которая служила постелью, а посреди комнаты стоял чурбан, который мог использоваться и как стол, и как стул. За домом у него была маленькая мастерская, где он работал и где у него хранились предметы его ремесла – ремни, кошельки, головные шнурки и тому подобное.
Он провел меня в мастерскую и выглянул в окно, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает.
– У меня здесь есть свадебный подарок для Хуаны, – сказал он. – Я забыл подарить его во время. Ты можешь передать его ей с лучшими пожеланиями от Сэмюэля еврея. Эта вещь принадлежала моей семье еще со времен Великой войны, когда мой народ сражался на стороне твоего народа. Один из моих предков был ранен во Франции и лечили его в Риме. Сиделка Римской Католической Церкви дала эту вещь моему предку с тем, чтобы она всегда напоминала ему о Риме. Эта девушка полюбила моего предка, но она не могла выйти за него замуж, так как была монахиней. Эта вещь передавалась из поколения в поколение – и это самое ценное, что есть у меня. Я старик, Юлиан, и последний в своем роду. Я хочу передать эту вещь тем, кого люблю больше жизни. Мне кажется, что я долго не проживу на этом свете. Вчера, когда я шел из церкви, за мной следили.
И он подал мне кожаную сумку, в которой было двойное дно.
– Взгляни на это, – сказал он, – а потом спрячь так, чтобы никто не видел это.
Открыв второе дно, я достал маленькую фигурку, вырезанную из кости. Это был человек, прибитый гвоздями к кресту, человек с терновым венцом на голове. Это была прекрасная работа. Подобного я не видел никогда в жизни.
– Великолепно, – сказал я. – Хуана будет тебе очень благодарна.
– Ты знаешь, кто это? – спросил он и я был вынужден признать, что не имеют понятия.
– Это изображение Сына Бога на кресте, – объяснил он. – фигурка вырезана из слоновой кости. Хуана будет… – тут он схватил меня за руку. – Быстро! Прячь ее. Кто-то идет!
Я сунул фигурку в складки туники, а в это время к мастерской приближалось несколько человек. Они шли прямо к мастерской и тут мы поняли, что это Каш Гвард. Ими командовал капитан. Это был один из офицеров, которые прибыли сюда вместе с Ортисом. Он был знаком мне.
Капитан посмотрел сначала на меня, затем на Сэмюэля, и обратился к старику.
– Судя по тому, как мне описали тебя, ты и есть Сэмюэль – еврей?
Мозес кивнул:
– Меня послали допросить тебя, – сказал капитан. – И ты должен мне говорить только правду.
Мозес молчал. Он стоял, маленький, сухонький. Казалось, он стал совсем маленьким с того момента, как здесь появился офицер с солдатами.
Офицер повернулся ко мне и осмотрел с головы до ног.
– Кто ты и что ты здесь делаешь? – спросил он.
– Я Юлиан Девятый, – ответил я. – Я разношу молоко и остановился здесь поговорить со старым другом.
– Нужно поаккуратней выбирать друзей, юноша, – рявкнул офицер, – я хотел отпустить тебя, но теперь я задержу тебя тоже. Может быть ты будешь нам полезен.
Я не знал, что он хочет, но был твердо убежден что помощи от меня он не получит. Капитан повернулся к Мозесу.
– Не вздумай мне лгать! Ты был на тайном собрании. Вы поклонялись запрещенному богу и плели заговор против законных властей. Четыре недели назад ты тоже был на тайном собрании. Кто был с тобой вчера?
Сэмюэль смотрел прямо в глаза офицеру и молчал.
– Отвечай мне, грязный еврей! – крикнул офицер. – Или я найду способ заставить тебя говорить. Кто был с тобой?
– Я не буду говорить, – ответил Сэмюэль.
Капитан повернулся к сержанту.
– Дай ему урок, чтобы он понял, что отвечать придется.
Сержант взял винтовку со штыком, приставил острие штыка к ноге старика и резким движением вонзил ему в ногу. Старик закричал от боли и отскочил назад. Я побелел от ярости, одним прыжком подскочил к сержанту и, схватив его за шиворот, бросил его на пол. Тут же на меня были направлены дула винтовок. Капитан вытащил пистолет и прицелился мне в голову.
Затем они связали меня и бросили в угол. Обращались со мной при этом не очень вежливо. Капитан хотел пристрелить меня на месте, но сержант что-то прошептал ему. После этого капитан приказал обыскать нас. Во время обыска у меня нашли то, что дал мне Сэмюэль. Губы капитана скривились в довольной улыбке.
– Вот оно! – воскликнул он. – Это же прямое доказательство. Теперь мы знаем, что он один из тех, кто поклонялся запрещенному богу и плел заговор против правительства.
– Это не его, – сказал Сэмюэль. – Это мое. Он даже не знает, что это. Я показывал ему это, когда появились вы. Я сказал, чтобы он спрятал это. Это просто любопытная вещичка, сохранившаяся со старых дней.
– Значит ты виновен, – сказал капитан. Старый Сэмюэль хитро улыбнулся.
– Ты когда нибудь слышал, чтобы евреи поклонялись Христу?
Офицер внимательно взглянул на него.
– Это верно, – был вынужден признать он. – Ты не поклоняешься Христу, но ты наверняка поклоняешься кому то другому. Это все равно. Вот что ждет всех ваших богов. – И он швырнул изображение на пол и стал топтать его ногами, пока не изломал на куски.
Старый Сэмюэль побледнел, глаза его расширились, но он не проронил ни слова. Снова капитан начал требовать от него имен, кто был с ним в церкви. Но Сэмюэль молчал. Тогда они стали колоть его штыками. Вскоре тело старика превратилось в кровоточащую рану, но он молчал. Тогда офицер приказал зажечь огонь и накалить штык.
– Иногда горячая сталь более эффективна, чем холодная, – сказал он. – Тебе лучше сказать всю правду, старик.
– Я не скажу ничего, – простонал Сэмюэль, – вы можете убить меня, но ничего не узнаете.
– Но ты никогда не пробовал горячей стали, – предупредил капитан. – Она вынимала тайны из гораздо более стойких людей, чем ты, старый грязный еврей. Давай лучше скажи правду сейчас, ведь ты ее все равно скажешь.
Но старик молчал и они начали свое гнусное дело: они привязали старого Сэмюэля к скамье, раскалили штык до красна и начали жечь его.
Крики были ужасны – казалось, что камни могли бы смягчиться при виде этих мук, но сердца этих зверей были тверже, чем камни.
Он страдал! О, боги, как он страдал! Но они не заставили его говорить! Наконец он потерял сознание и тогда этот зверь капитан подошел к нему и ударил тяжелым сапогом в лицо.
После этого настала моя очередь. Он подошел ко мне.
– Скажи мне, что знаешь ты, свинья Янки! – прорычал он.
– Я лучше умру так же, как умер он, – сказал я, будучи уверенным, что старик мертв.
– Ты будешь говорить, – взревел капитан, обезумев от ярости. – Ты будешь говорить, или я выжгу твои глаза. – Он подозвал солдата с раскаленным почти добела штыком.
Когда солдат приблизился ко мне, ужас пронизал меня. Я уже старался разорвать веревки, чтобы помочь Сэмюэлю, когда его мучили, но тогда мне это не удалось. Но сейчас, видя, что ожидает меня, я поднялся и веревки полопались на мне. Солдаты отступили назад в изумлении.
– Ну, – сказал я. – Идите ко мне. Идите ко мне, я убью вас всех. Но только помните, что вы нарушаете закон. У вас нет доказательств моей виновности и вы не имеете права мучить меня.
Сержант снова прошептал что-то офицеру. Тот пробормотал что-то и быстро вышел на улицу.
– Да, – сказал сержант. – У нас нет доказательств. И мы не хотели причинять тебе боль. Мы хотели просто попугать тебя. Но против этого, – и он ткнул пальцем в Сэмюэля. – У нас есть доказательства. И то, что мы делали, делали по приказу. Держи язык за зубами, а то тебе будет хуже. Благодари звезду, под которой ты родился, что ты не умер также, как он.