Эдгар Райс Берроуз
Тарзан неукротимый
I. РАЗБОЙ И УБИЙСТВО
Начальник особой экспедиции Фриц Шнайдер с трудом пробирался через завалы деревьев и темные проходы мрачного леса. По его голове струился пот, стекая на массивную нижнюю челюсть и бычий загривок. Лейтенант-заместитель ступал следом, а младший лейтенант фон Госс замыкал колонну. Чернокожие солдаты-аскари, подражая примеру белых офицеров, штыками и прикладами подгоняли носильщиков.
Гауптман Шнайдер срывал свою прусскую злобу на идущих рядом носильщиках, помятуя при этом однако, что на плечах у них оружие, а трое белых одиноки в сердце Африки. Перед Шнайдером шагала половина отряда, за ним – вторая, так что опасности джунглей, грозившие командиру, сводились к минимуму.
Впереди колонны брели два обнаженных негра, скованные цепью. Это были местные проводники, имевшие неосторожность поступить на службу германскому культурному фронту. Их тела покрывали многочисленные синяки и ссадины, свидетельствовавшие о том, что свет немецкой культуры и цивилизации начал проникать уже в самые глухие районы Африки. То же самое происходило и осенью 1914 года в Бельгии после драматического поражения в войне, когда победители почувствовали себя полновластными хозяевами и вели себя ничуть не лучше, чем в Восточной Африке.
Как на грех проводники сбились с дороги. И хотя с их стороны в этом не было злого умысла, и подобные вещи частенько случаются с местными туземцами, Фриц Шнайдер, узнав, что они заблудились, впал в бешенство. Пытки и страдания, на которые он обрек несчастных проводников, не могли полностью удовлетворить его. Он не убил их сразу по двум причинам. Во-первых, в глубине души у него все еще теплилась надежда, что проводники смогут найти дорогу; во-вторых, пока они живы, можно было растянуть их страдания и пытки. Ведь мучать слабого и беззащитного – такое неописуемое наслаждение.
Истерзанные жертвы все еще надеялись на спасительный шанс и уверяли, что знают дорогу, продолжая вести отряд по глубокой звериной тропе, протоптанной лапами диких обитателей джунглей. Здесь проходил слон Тантор, спеша на водопой, здесь Буто-носорог, могучий и слепой в ярости, прокладывал себе путь, в то время как огромные кошки бесшумно скользили по ветвям гигантских деревьев к полянам, где была лучшая охота.
Вдруг перед глазами проводников, вышедших на опушку, открылась картина, наполнившая их сердца надеждой. Фриц Шнайдер вздохнул с облегчением. Кажется, дни безрезультатных скитаний по непроходимым джунглям закончились.
Легкий ветерок пробегал волнами по густой траве, зеленые поляны перемежались зарослями кустарника, вдали блестела река. Открывшаяся панорама показалась европейцу райским уголком. Он удовлетворенно хмыкнул, перебросился шуткой с лейтенантом и поднес к глазам полевой бинокль.
Оставив опушку леса за спиной, они добрались до центра долины и остановились на берегу реки.
– Да мы везунчики, – сказал Шнайдер своим офицерам.
Лейтенант Масторс, смотревший в бинокль в том же направлении, что и гауптман, согласно кивнул.
– Да, – сказал он. – Это английская ферма. Должно быть, Грейстоков, ибо другой такой нет во всей Британской Восточной Африке. Само Провидение помогает нам, герр гауптман.
– Мы вышли на этих свиней до того, как они узнают, что их страна находится с нами в состоянии войны, – заметил Шнайдер. – Так пусть же они станут первыми, кто почувствует на себе железную руку Германии!
– Будем надеяться, что он дома, – отозвался лейтенант. – Для вас, герр гауптман, будет весьма кстати, если мы прихватим его с собой и предъявим генералу Крафту в Найроби знаменитого Тарзана из племени обезьян в качестве военнопленного.
Шнайдер самодовольно улыбнулся и выпятил грудь.
– Вы правы, друг мой. Это будет кстати для нас обоих. Но нужно еще много пройти, чтобы встретиться с генералом. Прежде чем он доберется до Момбаса, эти поганые английские свиньи и их поганая армия могут изрядно нас потрепать. Потребуется немало времени, чтобы достичь Индийского океана.
Переговариваясь таким образом, хорошо вооруженная воинская группа направилась через открытое пространство к ферме Джона Клейтона, лорда Грейстока.
Каково же было их разочарование, когда они обнаружили, что ни Тарзана, ни его сына не оказалось дома. Леди Джейн понятия не имела, что Великобритания и Германия находятся в состоянии войны, а потому приняла офицеров радушно и гостеприимно, приказав при этом своему верному вазири приготовить угощение для чернокожих солдат врага.
Если того требовала необходимость, Тарзан легко сбрасывал с себя хрупкую скорлупу цивилизации, и тогда безупречный английский джентльмен превращался в обнаженного человека-обезьяну.
«Жена в опасности!» – эта мысль целиком овладела Тарзаном. Он не думал о ней как о леди Джейн Грейсток, а скорее как о женщине, завоеванной силой стальных мускулов, и эта сила должна была защищать и оберегать ее.
Тарзан продвигался между стволами гигантских деревьев, раскачиваясь на лианах, взлетая высоко вверх и выбирая наиболее удобный путь. Лев Нума, лежавший после удачной охоты, почуял запах своего извечного врага, заморгал своими желто-зелеными глазами, и хвост его нервно вздрогнул. И Тарзан чувствовал присутствие Нумы и всех других животных, мимо которых он проносился, стремительно продвигаясь на запад. Жизнь в цивилизованном обществе не лишила его остроты обоняния и слуха. Он улавливал шум, производимый маленьким Ману, или шелест кустарника, раздвигаемого Шитой, еще до того, как звери обнаруживали его присутствие. Но как бы ни остры были обоняние и слух человека-обезьяны, как бы ни велика была скорость его передвижения, как бы ни крепки были его мускулы, он все же был простым смертным.
Время и пространство ограничивали Тарзана, и никто так отчетливо не понимал эту истину, как он сам.
Его раздражало то, что он не мог передвигаться со скоростью мысли, что долгие утомительные мили предстоящего пути потребуют огромных усилий, прежде чем он вырвется из лабиринта джунглей и окажется в месте назначения.
Прошло несколько дней, хотя Тарзан спал всего по два-три часа в сутки и охотился попутно, не задерживаясь в пути. Если антилопа Ваппи или кабан Хорта встречались ему по дороге и он был голоден, Тарзан останавливался лишь затем, чтобы убить добычу и отрезать кусок мяса.
Наконец его долгий путь подошел к концу. Он преодолел непроходимый для обычного человека участок леса, защищающий поместье с востока, и остановился на краю равнины. При первом же взгляде на свой дом Тарзан невольно сузил глаза, мышцы его напряглись. Даже на большом расстоянии было заметно, что там что-то случилось. Тонкая спираль дыма поднималась справа от бунгало, где располагались подсобные помещения. Сейчас там было пусто, и над трубой бунгало не клубился дым. Тарзан рванулся вперед. Сейчас его подгонял инстинктивный страх, ибо как и другие животные он обладал так называемым шестым чувством. Прежде чем человек-обезьяна достиг бунгало, он уже ясно представлял, что там ждет его.
Дом был тих и безмолвен. Догорающие головешки указывали на то место, где еще совсем недавно располагались хозяйственные постройки. Исчезли соломенные хижины слуг. Поля и пастбища были пустынны. Конюшни, коровники, овчарни, – все, что составляло ценность и гордость фермы, исчезло, будто их никогда и не было. То тут, то там в воздух тяжело поднимались грифы, кружась над трупами людей и животных. С чувством, близким к ужасу, человек-обезьяна заставил себя войти в дом. Первое, что он увидел, вызвало в нем приступ яростного гнева: на стене гостиной был распят Васимбо – сын верного Мувиро. Более года он являлся личным охранником леди Джейн. Разбитая мебель, бурые лужи засохшей крови, кровавые отпечатки рук на стенах и деревянных панелях, – все это свидетельствовало о чудовищной битве, разыгравшейся в доме. Поперек небольшого пианино застыл труп чернокожего воина, перед дверью в комнату леди Джейн лежали мертвые тела трех наиболее преданных слуг. Дверь была закрыта.
Опустив плечи, молча, стоял Тарзан перед дверью, глядя на нее затуманенным взором: страшно было даже подумать, какая тайна скрывается за ней. Медленно, словно в кошмарном сне, Тарзан двинулся к двери. Он протянул руку и взялся за скобу. Замерев на какое-то время в нерешительности, он вдруг выпрямился во весь свой гигантский рост, развернул могучие плечи и, высоко подняв голову, бесстрашно распахнул дверь. Переступив через порог, Тарзан оглядел комнату. Ни один мускул на его мрачном суровом лице не дрогнул, когда он приблизился к кушетке, на которой застыло неподвижное тело, лежащее лицом вниз. Неподвижное тело, еще совсем недавно полное жизни, молодости, любви… Глаза человека-обезьяны оставались сухими, но один бог знает, какие мысли проносились в этот миг в его полузверином мозгу.
Долгое время стоял он перед мертвым телом, погруженный в воспоминания, затем наклонился и взял труп на руки. Повернув его лицом к себе, он увидел, сколь ужасна была эта смерть. Великое горе, ужас и испепеляющая ненависть потрясли его душу до основания. Ему не нужны были материальные улики вроде сломанной немецкой винтовки или пропитанной кровью форменной фуражки, валявшейся на полу, чтобы понять, кто совершил это кошмарное преступление.
Какое-то время он еще надеялся, что обгоревший до черноты труп не является телом его жены, но когда он увидел знакомые кольца на пальцах, последний слабый лучик надежды потух. В скорбном молчании, с чувством глубокого благоговения Тарзан похоронил ее среди роз, к которым Джейн Клейтон относилась с любовью и заботой. Несчастное, обгоревшее до неузнаваемости тело, а рядом с ним – тела нескольких чернокожих воинов, отдавших жизнь, защищая любимую хозяйку.
По другую сторону дома Тарзан обнаружил свежие могилы, в которых нашел окончательные улики, указывающие на истинных преступников, совершивших чудовищное злодеяние. В могилах были захоронены трупы десяти немецких аскари, и по петлицам и знакам различия Тарзан без особого труда установил, к каким воинским частям они принадлежат. Теперь белых командиров можно было отыскать без хлопот.
Вернувшись в розарий, Тарзан постоял среди цветов над могилой погибшей жены, опустив голову в последнем поклоне, а затем двинулся в путь по следам гауптмана Фрица Шнайдера и его кровавой банды.
Тарзан переживал горе молча, и молчание лишь усиливало страдания. Поначалу великая скорбь вытеснила все другие мысли и чувства, в его притупленном мозгу стучала лишь одна мысль: она мертва, мертва, мертва!.. Словно тяжкий молот, эта фраза отдавалась в голове тупой пульсирующей болью. Постепенно к чувству великой скорби присоединилось другое, не менее сильное, и такое реальное, что казалось спутником, идущим рядом с ним. Это была ненависть, принесшая некоторое облегчение и успокоение, ибо это была ВЕЛИКАЯ НЕНАВИСТЬ, воодушевившая его. Она концентрировалась не только на убийцах жены, но распространялась на всех немцев и все немецкое.
Когда чувство ненависти наполнило его душу, Тарзан остановился, поднял лицо к Горо-луне и проклял авторов чудовищного преступления, лишивших его дома и семьи.
Молча дал он клятву воевать с ними до конца, до самой смерти, до полного их уничтожения. После взрыва чувств душа его несколько успокоилась, поскольку если раньше будущее казалось ему беспросветным, то теперь оно наполнялось определенным смыслом: мщение делало его жизнь целенаправленной и нужной.
Охотничий нож отца висел на левом бедре Тарзана, колчан со стрелами был переброшен через плечо, с другого плеча свисало травяное лассо, из-за спины торчало тяжелое копье. Медальон, украшенный бриллиантами, с фотографиями родителей, который он всегда носил на шее, пока не подарил Джейн в знак любви и преданности еще до женитьбы, отсутствовал. Джейн очень ценила и берегла этот подарок, но на теле убитой жены Тарзан медальона не нашел. Кража самой ценной для него вещи дополняла ненависть Тарзана. Вернуть во что бы то ни стало!
К ночи Тарзан почувствовал, что после длительного перехода даже его стальные мускулы требуют отдыха. Как внешне, так и внутренне Тарзан превратился в дикого зверя, а у животных время в его протяженности не имеет смысла. Для них существует только «сейчас», а поскольку это «сейчас» длится вечно, границ времени для выполнения той или иной задачи практически не существует. Этим-то человек-обезьяна и отличался от зверей леса, несмотря на все его трансформации – он сознавал ограниченность своего времени; но, тем не менее, с животной настойчивостью и упорством двигался вперед. Посвятив свою жизнь мести (это стало его естественным состоянием), он все свое время превратил в преследование. То, что он до сих пор не отдыхал, объяснялось именно этим, и сам он усталости не чувствовал, его мозг был занят мыслями о своем горе и мести, однако тело требовало отдыха, и Тарзан вынужден был остановиться и сделать привал.
Темные тучи бежали по небу, изредка приоткрывая Горо-луну и предупреждая о надвигающейся грозе. В глубине джунглей тени туч создавали почти осязаемую густую темноту, которая для вас или для меня была бы пугающей с ее загадочными звуками и шорохами. Временами наступала зловещая тишина, заставлявшая животных настораживаться в предчувствии опасности, иной раз мнимой, но чаще вполне реальной. Тарзан шел, не испытывая страха, но стараясь все время быть начеку. Он вспрыгнул на свисающие ветви дерева, но какое-то чувство подсказало ему, что на пути затаился Нума, приготовившийся к прыжку. Он слегка свернул в сторону, чтобы избежать ненужного столкновения с Буто-носорогом, пробирающимся навстречу. Когда, наконец, он вскарабкался на дерево, луна уже скрылась за тяжелыми тучами, а поднявшийся ветер раскачивал верхушки деревьев и поглощал звуки джунглей. Выше и выше поднимался Тарзан к небольшой площадке, устроенной им из ветвей во время своих предыдущих путешествий.
Тьма сгустилась: все небо было задернуто толстым слоем черных туч. Вдруг человек-обезьяна остановился. Его чувствительные ноздри расширились, затем он с быстротой молнии прыгнул на ветви вверх в темноту, ухватился за одну из них, раскачался и устремился еще выше. Что заставило его предпринять эти действия? Вы или я, наверняка, ничего бы не заметили, но когда Тарзан прыгнул вверх, даже мы смогли бы услышать громкий рык, а когда на мгновение выглянула луна, мы увидели бы некую темную массу на платформе, к которой стремился Тарзан. Когда наши глаза привыкли бы к темноте, мы увидели бы, что эта темная масса – пантера Шита.
В ответ на кошачье урчание, низкое и столь же свирепое, человек-обезьяна издал грозный рык. Он предупреждал, что пантера заняла логово, принадлежащее другому. Однако Шита не собиралась уступать и, подняв оскаленную морду, уставилась на бронзовотелого Тармангани. Человек-обезьяна медленно продвинулся вдоль ветки, пока не оказался прямо над пантерой.
В руке Тарзан сжимал охотничий нож своего давно умершего отца – оружие, давшее ему превосходство над другими обитателями джунглей. Он надеялся, что ему не придется пустить его в дело, так как знал, что многие конфликты разрешаются угрожающим рычанием. Подобный прием запугивания противника хорош и в джунглях и в других местах. Лишь когда дело касается любви или пищи, животные нападают без раздумий.
Тарзан прислонился к стволу дерева и навис над Шитой. Пантера-захватчик села, и ее открытая пасть оказалась в нескольких футах от лица человека. Тарзан ткнул ножом прямо в морду Шите.
– Я Тарзан из племени обезьян, и это мое логово. Уходи, или я убью тебя!
Хотя он говорил на языке больших обезьян, вряд ли Шита поняла его слова, но сообразила, что безволосая обезьяна прогоняет ее с удобного места. С быстротой молнии она откинулась назад и попыталась лапой достать обидчика. Такой удар мог бы снести половину лица, но Тарзан оказался проворнее. Тогда рычащая пантера вскочила на все четыре лапы, не собираясь уступать удобную платформу неизвестному пришельцу. Тарзан достал свое тяжелое копье и ударил острием в рычащую морду. Шита отбила копье лапой. Разъяренная кошка решила броситься на обидчика, но каждый раз натыкалась на острое копье. Тарзан колол ее в самые уязвимые, болевые точки тела, и терпению Шиты пришел конец. Она запрыгнула на ветку, где стоял Тарзан.
Теперь они стояли лицом к лицу, и пантера уже предвкушала скорое мщение и сытный ужин впридачу. Безволосая обезьяна с тонкими лапками и слабыми ножками не сможет оказать ей серьезного сопротивления. Толстая ветка согнулась под тяжестью двух тел. Шита осторожно поползла вперед, Тарзан, рыча, отступил немного назад.
Ветер крепчал, началась буря, гигантские деревья раскачивались, вдруг раздался угрожающий треск, и ветка, на которой стояли противники, надломилась.
Лунный свет не пробивался сквозь тучи, и лишь короткие вспышки молнии освещали разыгравшуюся драму. Тарзан подался еще немного назад, но ветка кончалась и отступать дальше было некуда. Пантера, обезумевшая от нанесенных ран, забыла об осторожности, и Тарзан решил напасть на нее. Издав звериный рык, слившийся с раскатами грома, он бросился вперед. Шита защищалась одной лапой, судорожно цепляясь за ветку другой. Человек-обезьяна, увернувшись от когтей, прыгнул на спину разъяренного зверя и всадил ей в бок свой нож. Взвыв от ненависти и боли, Шита обезумела. Она попыталась сбросить обезьяну со своей спины, визжа и кидаясь из стороны в сторону. Через мгновение она потеряла равновесие, и оба врага, не разжимая смертельных объятий, рухнули на землю. Ни на секунду человек-обезьяна не выпускал кошку из своей мертвой хватки.
Битва вступила в решающую стадию, когда, согласно закона джунглей, она могла закончиться лишь с гибелью одного или обоих противников. Шита – кошка, поэтому она приземлилась на все четыре лапы. Человек-обезьяна своим весом прижал ее к земле. Длинное лезвие вновь впилось ей в бок, пантера попыталась подняться, но не смогла этого сделать. Тарзан почувствовал, как тугие мышцы пантеры вдруг обмякли. Шита была мертва.
Поднявшись, человек-обезьяна поставил ногу на тело поверженного врага, поднял лицо к громыхающему небу и при вспышке молнии издал жуткий победный клич обезьяны-самца. Избавившись от непрошенного гостя и отстояв свою территорию, он собрал кучу веток и листьев, устроился поудобнее и, невзирая на раскаты грома и вспышки молнии, моментально уснул.
Гауптман Шнайдер срывал свою прусскую злобу на идущих рядом носильщиках, помятуя при этом однако, что на плечах у них оружие, а трое белых одиноки в сердце Африки. Перед Шнайдером шагала половина отряда, за ним – вторая, так что опасности джунглей, грозившие командиру, сводились к минимуму.
Впереди колонны брели два обнаженных негра, скованные цепью. Это были местные проводники, имевшие неосторожность поступить на службу германскому культурному фронту. Их тела покрывали многочисленные синяки и ссадины, свидетельствовавшие о том, что свет немецкой культуры и цивилизации начал проникать уже в самые глухие районы Африки. То же самое происходило и осенью 1914 года в Бельгии после драматического поражения в войне, когда победители почувствовали себя полновластными хозяевами и вели себя ничуть не лучше, чем в Восточной Африке.
Как на грех проводники сбились с дороги. И хотя с их стороны в этом не было злого умысла, и подобные вещи частенько случаются с местными туземцами, Фриц Шнайдер, узнав, что они заблудились, впал в бешенство. Пытки и страдания, на которые он обрек несчастных проводников, не могли полностью удовлетворить его. Он не убил их сразу по двум причинам. Во-первых, в глубине души у него все еще теплилась надежда, что проводники смогут найти дорогу; во-вторых, пока они живы, можно было растянуть их страдания и пытки. Ведь мучать слабого и беззащитного – такое неописуемое наслаждение.
Истерзанные жертвы все еще надеялись на спасительный шанс и уверяли, что знают дорогу, продолжая вести отряд по глубокой звериной тропе, протоптанной лапами диких обитателей джунглей. Здесь проходил слон Тантор, спеша на водопой, здесь Буто-носорог, могучий и слепой в ярости, прокладывал себе путь, в то время как огромные кошки бесшумно скользили по ветвям гигантских деревьев к полянам, где была лучшая охота.
Вдруг перед глазами проводников, вышедших на опушку, открылась картина, наполнившая их сердца надеждой. Фриц Шнайдер вздохнул с облегчением. Кажется, дни безрезультатных скитаний по непроходимым джунглям закончились.
Легкий ветерок пробегал волнами по густой траве, зеленые поляны перемежались зарослями кустарника, вдали блестела река. Открывшаяся панорама показалась европейцу райским уголком. Он удовлетворенно хмыкнул, перебросился шуткой с лейтенантом и поднес к глазам полевой бинокль.
Оставив опушку леса за спиной, они добрались до центра долины и остановились на берегу реки.
– Да мы везунчики, – сказал Шнайдер своим офицерам.
Лейтенант Масторс, смотревший в бинокль в том же направлении, что и гауптман, согласно кивнул.
– Да, – сказал он. – Это английская ферма. Должно быть, Грейстоков, ибо другой такой нет во всей Британской Восточной Африке. Само Провидение помогает нам, герр гауптман.
– Мы вышли на этих свиней до того, как они узнают, что их страна находится с нами в состоянии войны, – заметил Шнайдер. – Так пусть же они станут первыми, кто почувствует на себе железную руку Германии!
– Будем надеяться, что он дома, – отозвался лейтенант. – Для вас, герр гауптман, будет весьма кстати, если мы прихватим его с собой и предъявим генералу Крафту в Найроби знаменитого Тарзана из племени обезьян в качестве военнопленного.
Шнайдер самодовольно улыбнулся и выпятил грудь.
– Вы правы, друг мой. Это будет кстати для нас обоих. Но нужно еще много пройти, чтобы встретиться с генералом. Прежде чем он доберется до Момбаса, эти поганые английские свиньи и их поганая армия могут изрядно нас потрепать. Потребуется немало времени, чтобы достичь Индийского океана.
Переговариваясь таким образом, хорошо вооруженная воинская группа направилась через открытое пространство к ферме Джона Клейтона, лорда Грейстока.
Каково же было их разочарование, когда они обнаружили, что ни Тарзана, ни его сына не оказалось дома. Леди Джейн понятия не имела, что Великобритания и Германия находятся в состоянии войны, а потому приняла офицеров радушно и гостеприимно, приказав при этом своему верному вазири приготовить угощение для чернокожих солдат врага.
* * *
Далеко на востоке Тарзан из племени обезьян продвигался от Найроби в сторону своей фермы. В Найроби он услышал о начале мировой войны, уже полыхавшей в Европе. Узнав, что немецкие войска вторглись на территорию Британской Восточной Африки, он заспешил домой, дабы переправить жену в более безопасное место. Его сопровождал отряд чернокожих воинов. Для человека-обезьяны они были слишком медлительны: пройдя школу больших обезьян, Тарзан привык к быстрым сверхдальним переходам по верхушкам деревьев, что было не под силу никому из людей.Если того требовала необходимость, Тарзан легко сбрасывал с себя хрупкую скорлупу цивилизации, и тогда безупречный английский джентльмен превращался в обнаженного человека-обезьяну.
«Жена в опасности!» – эта мысль целиком овладела Тарзаном. Он не думал о ней как о леди Джейн Грейсток, а скорее как о женщине, завоеванной силой стальных мускулов, и эта сила должна была защищать и оберегать ее.
Тарзан продвигался между стволами гигантских деревьев, раскачиваясь на лианах, взлетая высоко вверх и выбирая наиболее удобный путь. Лев Нума, лежавший после удачной охоты, почуял запах своего извечного врага, заморгал своими желто-зелеными глазами, и хвост его нервно вздрогнул. И Тарзан чувствовал присутствие Нумы и всех других животных, мимо которых он проносился, стремительно продвигаясь на запад. Жизнь в цивилизованном обществе не лишила его остроты обоняния и слуха. Он улавливал шум, производимый маленьким Ману, или шелест кустарника, раздвигаемого Шитой, еще до того, как звери обнаруживали его присутствие. Но как бы ни остры были обоняние и слух человека-обезьяны, как бы ни велика была скорость его передвижения, как бы ни крепки были его мускулы, он все же был простым смертным.
Время и пространство ограничивали Тарзана, и никто так отчетливо не понимал эту истину, как он сам.
Его раздражало то, что он не мог передвигаться со скоростью мысли, что долгие утомительные мили предстоящего пути потребуют огромных усилий, прежде чем он вырвется из лабиринта джунглей и окажется в месте назначения.
Прошло несколько дней, хотя Тарзан спал всего по два-три часа в сутки и охотился попутно, не задерживаясь в пути. Если антилопа Ваппи или кабан Хорта встречались ему по дороге и он был голоден, Тарзан останавливался лишь затем, чтобы убить добычу и отрезать кусок мяса.
Наконец его долгий путь подошел к концу. Он преодолел непроходимый для обычного человека участок леса, защищающий поместье с востока, и остановился на краю равнины. При первом же взгляде на свой дом Тарзан невольно сузил глаза, мышцы его напряглись. Даже на большом расстоянии было заметно, что там что-то случилось. Тонкая спираль дыма поднималась справа от бунгало, где располагались подсобные помещения. Сейчас там было пусто, и над трубой бунгало не клубился дым. Тарзан рванулся вперед. Сейчас его подгонял инстинктивный страх, ибо как и другие животные он обладал так называемым шестым чувством. Прежде чем человек-обезьяна достиг бунгало, он уже ясно представлял, что там ждет его.
Дом был тих и безмолвен. Догорающие головешки указывали на то место, где еще совсем недавно располагались хозяйственные постройки. Исчезли соломенные хижины слуг. Поля и пастбища были пустынны. Конюшни, коровники, овчарни, – все, что составляло ценность и гордость фермы, исчезло, будто их никогда и не было. То тут, то там в воздух тяжело поднимались грифы, кружась над трупами людей и животных. С чувством, близким к ужасу, человек-обезьяна заставил себя войти в дом. Первое, что он увидел, вызвало в нем приступ яростного гнева: на стене гостиной был распят Васимбо – сын верного Мувиро. Более года он являлся личным охранником леди Джейн. Разбитая мебель, бурые лужи засохшей крови, кровавые отпечатки рук на стенах и деревянных панелях, – все это свидетельствовало о чудовищной битве, разыгравшейся в доме. Поперек небольшого пианино застыл труп чернокожего воина, перед дверью в комнату леди Джейн лежали мертвые тела трех наиболее преданных слуг. Дверь была закрыта.
Опустив плечи, молча, стоял Тарзан перед дверью, глядя на нее затуманенным взором: страшно было даже подумать, какая тайна скрывается за ней. Медленно, словно в кошмарном сне, Тарзан двинулся к двери. Он протянул руку и взялся за скобу. Замерев на какое-то время в нерешительности, он вдруг выпрямился во весь свой гигантский рост, развернул могучие плечи и, высоко подняв голову, бесстрашно распахнул дверь. Переступив через порог, Тарзан оглядел комнату. Ни один мускул на его мрачном суровом лице не дрогнул, когда он приблизился к кушетке, на которой застыло неподвижное тело, лежащее лицом вниз. Неподвижное тело, еще совсем недавно полное жизни, молодости, любви… Глаза человека-обезьяны оставались сухими, но один бог знает, какие мысли проносились в этот миг в его полузверином мозгу.
Долгое время стоял он перед мертвым телом, погруженный в воспоминания, затем наклонился и взял труп на руки. Повернув его лицом к себе, он увидел, сколь ужасна была эта смерть. Великое горе, ужас и испепеляющая ненависть потрясли его душу до основания. Ему не нужны были материальные улики вроде сломанной немецкой винтовки или пропитанной кровью форменной фуражки, валявшейся на полу, чтобы понять, кто совершил это кошмарное преступление.
Какое-то время он еще надеялся, что обгоревший до черноты труп не является телом его жены, но когда он увидел знакомые кольца на пальцах, последний слабый лучик надежды потух. В скорбном молчании, с чувством глубокого благоговения Тарзан похоронил ее среди роз, к которым Джейн Клейтон относилась с любовью и заботой. Несчастное, обгоревшее до неузнаваемости тело, а рядом с ним – тела нескольких чернокожих воинов, отдавших жизнь, защищая любимую хозяйку.
По другую сторону дома Тарзан обнаружил свежие могилы, в которых нашел окончательные улики, указывающие на истинных преступников, совершивших чудовищное злодеяние. В могилах были захоронены трупы десяти немецких аскари, и по петлицам и знакам различия Тарзан без особого труда установил, к каким воинским частям они принадлежат. Теперь белых командиров можно было отыскать без хлопот.
Вернувшись в розарий, Тарзан постоял среди цветов над могилой погибшей жены, опустив голову в последнем поклоне, а затем двинулся в путь по следам гауптмана Фрица Шнайдера и его кровавой банды.
Тарзан переживал горе молча, и молчание лишь усиливало страдания. Поначалу великая скорбь вытеснила все другие мысли и чувства, в его притупленном мозгу стучала лишь одна мысль: она мертва, мертва, мертва!.. Словно тяжкий молот, эта фраза отдавалась в голове тупой пульсирующей болью. Постепенно к чувству великой скорби присоединилось другое, не менее сильное, и такое реальное, что казалось спутником, идущим рядом с ним. Это была ненависть, принесшая некоторое облегчение и успокоение, ибо это была ВЕЛИКАЯ НЕНАВИСТЬ, воодушевившая его. Она концентрировалась не только на убийцах жены, но распространялась на всех немцев и все немецкое.
Когда чувство ненависти наполнило его душу, Тарзан остановился, поднял лицо к Горо-луне и проклял авторов чудовищного преступления, лишивших его дома и семьи.
Молча дал он клятву воевать с ними до конца, до самой смерти, до полного их уничтожения. После взрыва чувств душа его несколько успокоилась, поскольку если раньше будущее казалось ему беспросветным, то теперь оно наполнялось определенным смыслом: мщение делало его жизнь целенаправленной и нужной.
Охотничий нож отца висел на левом бедре Тарзана, колчан со стрелами был переброшен через плечо, с другого плеча свисало травяное лассо, из-за спины торчало тяжелое копье. Медальон, украшенный бриллиантами, с фотографиями родителей, который он всегда носил на шее, пока не подарил Джейн в знак любви и преданности еще до женитьбы, отсутствовал. Джейн очень ценила и берегла этот подарок, но на теле убитой жены Тарзан медальона не нашел. Кража самой ценной для него вещи дополняла ненависть Тарзана. Вернуть во что бы то ни стало!
К ночи Тарзан почувствовал, что после длительного перехода даже его стальные мускулы требуют отдыха. Как внешне, так и внутренне Тарзан превратился в дикого зверя, а у животных время в его протяженности не имеет смысла. Для них существует только «сейчас», а поскольку это «сейчас» длится вечно, границ времени для выполнения той или иной задачи практически не существует. Этим-то человек-обезьяна и отличался от зверей леса, несмотря на все его трансформации – он сознавал ограниченность своего времени; но, тем не менее, с животной настойчивостью и упорством двигался вперед. Посвятив свою жизнь мести (это стало его естественным состоянием), он все свое время превратил в преследование. То, что он до сих пор не отдыхал, объяснялось именно этим, и сам он усталости не чувствовал, его мозг был занят мыслями о своем горе и мести, однако тело требовало отдыха, и Тарзан вынужден был остановиться и сделать привал.
Темные тучи бежали по небу, изредка приоткрывая Горо-луну и предупреждая о надвигающейся грозе. В глубине джунглей тени туч создавали почти осязаемую густую темноту, которая для вас или для меня была бы пугающей с ее загадочными звуками и шорохами. Временами наступала зловещая тишина, заставлявшая животных настораживаться в предчувствии опасности, иной раз мнимой, но чаще вполне реальной. Тарзан шел, не испытывая страха, но стараясь все время быть начеку. Он вспрыгнул на свисающие ветви дерева, но какое-то чувство подсказало ему, что на пути затаился Нума, приготовившийся к прыжку. Он слегка свернул в сторону, чтобы избежать ненужного столкновения с Буто-носорогом, пробирающимся навстречу. Когда, наконец, он вскарабкался на дерево, луна уже скрылась за тяжелыми тучами, а поднявшийся ветер раскачивал верхушки деревьев и поглощал звуки джунглей. Выше и выше поднимался Тарзан к небольшой площадке, устроенной им из ветвей во время своих предыдущих путешествий.
Тьма сгустилась: все небо было задернуто толстым слоем черных туч. Вдруг человек-обезьяна остановился. Его чувствительные ноздри расширились, затем он с быстротой молнии прыгнул на ветви вверх в темноту, ухватился за одну из них, раскачался и устремился еще выше. Что заставило его предпринять эти действия? Вы или я, наверняка, ничего бы не заметили, но когда Тарзан прыгнул вверх, даже мы смогли бы услышать громкий рык, а когда на мгновение выглянула луна, мы увидели бы некую темную массу на платформе, к которой стремился Тарзан. Когда наши глаза привыкли бы к темноте, мы увидели бы, что эта темная масса – пантера Шита.
В ответ на кошачье урчание, низкое и столь же свирепое, человек-обезьяна издал грозный рык. Он предупреждал, что пантера заняла логово, принадлежащее другому. Однако Шита не собиралась уступать и, подняв оскаленную морду, уставилась на бронзовотелого Тармангани. Человек-обезьяна медленно продвинулся вдоль ветки, пока не оказался прямо над пантерой.
В руке Тарзан сжимал охотничий нож своего давно умершего отца – оружие, давшее ему превосходство над другими обитателями джунглей. Он надеялся, что ему не придется пустить его в дело, так как знал, что многие конфликты разрешаются угрожающим рычанием. Подобный прием запугивания противника хорош и в джунглях и в других местах. Лишь когда дело касается любви или пищи, животные нападают без раздумий.
Тарзан прислонился к стволу дерева и навис над Шитой. Пантера-захватчик села, и ее открытая пасть оказалась в нескольких футах от лица человека. Тарзан ткнул ножом прямо в морду Шите.
– Я Тарзан из племени обезьян, и это мое логово. Уходи, или я убью тебя!
Хотя он говорил на языке больших обезьян, вряд ли Шита поняла его слова, но сообразила, что безволосая обезьяна прогоняет ее с удобного места. С быстротой молнии она откинулась назад и попыталась лапой достать обидчика. Такой удар мог бы снести половину лица, но Тарзан оказался проворнее. Тогда рычащая пантера вскочила на все четыре лапы, не собираясь уступать удобную платформу неизвестному пришельцу. Тарзан достал свое тяжелое копье и ударил острием в рычащую морду. Шита отбила копье лапой. Разъяренная кошка решила броситься на обидчика, но каждый раз натыкалась на острое копье. Тарзан колол ее в самые уязвимые, болевые точки тела, и терпению Шиты пришел конец. Она запрыгнула на ветку, где стоял Тарзан.
Теперь они стояли лицом к лицу, и пантера уже предвкушала скорое мщение и сытный ужин впридачу. Безволосая обезьяна с тонкими лапками и слабыми ножками не сможет оказать ей серьезного сопротивления. Толстая ветка согнулась под тяжестью двух тел. Шита осторожно поползла вперед, Тарзан, рыча, отступил немного назад.
Ветер крепчал, началась буря, гигантские деревья раскачивались, вдруг раздался угрожающий треск, и ветка, на которой стояли противники, надломилась.
Лунный свет не пробивался сквозь тучи, и лишь короткие вспышки молнии освещали разыгравшуюся драму. Тарзан подался еще немного назад, но ветка кончалась и отступать дальше было некуда. Пантера, обезумевшая от нанесенных ран, забыла об осторожности, и Тарзан решил напасть на нее. Издав звериный рык, слившийся с раскатами грома, он бросился вперед. Шита защищалась одной лапой, судорожно цепляясь за ветку другой. Человек-обезьяна, увернувшись от когтей, прыгнул на спину разъяренного зверя и всадил ей в бок свой нож. Взвыв от ненависти и боли, Шита обезумела. Она попыталась сбросить обезьяну со своей спины, визжа и кидаясь из стороны в сторону. Через мгновение она потеряла равновесие, и оба врага, не разжимая смертельных объятий, рухнули на землю. Ни на секунду человек-обезьяна не выпускал кошку из своей мертвой хватки.
Битва вступила в решающую стадию, когда, согласно закона джунглей, она могла закончиться лишь с гибелью одного или обоих противников. Шита – кошка, поэтому она приземлилась на все четыре лапы. Человек-обезьяна своим весом прижал ее к земле. Длинное лезвие вновь впилось ей в бок, пантера попыталась подняться, но не смогла этого сделать. Тарзан почувствовал, как тугие мышцы пантеры вдруг обмякли. Шита была мертва.
Поднявшись, человек-обезьяна поставил ногу на тело поверженного врага, поднял лицо к громыхающему небу и при вспышке молнии издал жуткий победный клич обезьяны-самца. Избавившись от непрошенного гостя и отстояв свою территорию, он собрал кучу веток и листьев, устроился поудобнее и, невзирая на раскаты грома и вспышки молнии, моментально уснул.
II. ПЕЩЕРА ЛЬВА
Дождь лил в течение суток не переставая, и тропа, по которой шел Тарзан, оказалась размытой. Было холодно и неуютно, но Тарзан-дикарь упрямо продвигался по лабиринту мокрых джунглей. Дрожащая среди мокрых листьев обезьяна-ману заворчала при его приближении, но Тарзан не обратил на нее внимания. Даже львы и пантеры пропускали рычащего Тармангани, не решаясь встать у него на пути.
На следующий день выглянуло солнце, Тарзан немного согрелся, и настроение его улучшилось. Однако он все же больше напоминал зверя, настойчиво и упрямо пробиравшегося вперед на юг, где надеялся снова обнаружить следы немцев. Он находился сейчас в Германской Восточной Африке и рассчитывал добраться до гор западнее Килиманджаро. Он хотел пересечь их, затем повернуть на восток и вдоль южной стороны горной цепи выйти к железной дороге на Танга. Учитывая опыт, приобретенный среди людей, Тарзан полагал, что немецкие войска будут развивать наступление именно в этом направлении. Спустя два дня, добравшись до южных склонов Килиманджаро, он уже ясно различал грохот канонады, доносившийся с востока.
Вторая половина дня выдалась хмурой и пасмурной. Когда он проходил через узкое ущелье, несколько тяжелых капель дождя упали на его обнаженные плечи. Тарзан глухо заворчал, выражая свое недовольство и принялся осматриваться в поисках убежища, поскольку изрядно промок и замерз. Ему хотелось поскорее добраться до места боевых действий, ибо он знал, что там немцы сражаются против англичан. На миг грудь его наполнилась гордостью при мысли, что он англичанин, но затем он раздраженно тряхнул головой.
– Нет, – пробормотал он. – Тарзан – обезьяна, не англичанин. Англичане – люди, а Тарзан – Тармангани.
Однако он не смог скрыть от себя, от своей скорби, от своей ненависти ко всему человечеству, что сердце его все же смягчилось при мысли, что англичане воюют против немцев! Он сожалел, что англичане относились к роду человеческому, а не являлись великими белыми обезьянами, к коим он сейчас себя относил.
– Завтра, – подумал он, – я пойду дальше и отыщу проклятых бошей!
Приняв решение, Тарзан начал искать убежище от непогоды.
Вскоре он обнаружил низкое узкое отверстие, похожее на пещеру.
Обнажив нож, он осторожно приблизился к этому месту, так как понимал, что пещера могла служить логовом какому-нибудь зверю. Перед входом валялось множество камней различных размеров, и Тарзан подумал, что если пещера свободна, можно будет завалить вход камнями и обеспечить себе безопасную мирную ночь внутри убежища. Там он переждет бурю.
Приблизившись к пещере, Тарзан опустился на колени и принюхался. Он тихо зарычал, и верхняя губа поднялась, обнажив зубы, готовые к схватке.
– Нума, – прошептал он, но решил, что останавливаться нельзя. Лев мог отсутствовать, и пещеру можно было обследовать. Вход располагался так низко, что человеку-обезьяне пришлось опуститься на четвереньки. Перед тем, как сунуть голову в отверстие, он осмотрелся, принюхался, не желая попасть впросак. Отверстие открывало вход в туннель, дальний конец которого был освещен дневным светом. В туннеле царил полумрак, и Тарзан разглядел, что в данный момент он никем не занят. Осторожно продвигаясь вперед, Тарзан дополз до противоположного входа, сознавая, что может случиться, появись сейчас Нума, но лев не появился, и человек-обезьяна благополучно выбрался наружу. Туннель пронизывал скалистый обрыв и заканчивался небольшим ущельем, окруженным со всех сторон отвесными склонами гор. Другого входа в ущелье не было, оно тянулось примерно на сто футов в длину и футов на пятьдесят в ширину. Единственное большое дерево росло в центре, пучки жесткой травы были разбросаны по дну ущелья. Вокруг виднелись кости крупных животных, а среди них Тарзан заметил несколько человеческих черепов.
– Людоед! – воскликнул человек-обезьяна. – И, судя по всему, он был здесь и прошлой ночью. Ну ничего, Тарзан займет логово льва, а Нума пусть рычит и бесится снаружи.
Тарзан осмотрел ущелье и подошел к дереву, довольный, что туннель оказался сухим и надежным убежищем. Он повернулся, чтобы вернуться к внешнему входу и заложить его камнями, как вдруг его острый слух почуял шорох, доносившийся из туннеля. Через мгновение голова огромного льва с роскошной гривой показалась в проеме. Желто-зеленые глаза, не мигая, уперлись в неподвижную фигуру Тармангани, из пасти вырвался глухой рык, верхняя губа вздернулась, обнажая могучие клыки.
– Брат Данго! – крикнул Тарзан, рассердившись, что возвращение Нумы случилось так некстати и нарушило его планы относительно ночного отдыха. – Я – Тарзан из племени обезьян, Повелитель джунглей! Сегодня я буду спать в логове! Уходи!
Но Нума не собирался уступать. Вместо этого он взревел и продвинулся на несколько шагов по направлению к Тарзану. Человек-обезьяна поднял камень и бросил его в рычащую морду.
Поведение львов трудно предугадать: решительные действия в самом начале схватки могли запросто обратить многих из них в бегство, и Тарзану это нередко удавалось, но лев-людоед оказался противником нешуточным. Камень попал в самую уязвимую часть морды Нумы – в его нос, и это привело льва в ярость. Задрав хвост, Нума с угрожающим ревом бросился на Тармангани со скоростью поезда-экспресса. В тот же миг Тарзан метнулся к дереву и взлетел вверх по стволу. Там, устроившись среди листвы, он принялся осыпать бранью царя зверей, кружившего вокруг дерева и яростно рычавшего. Дождь усилился, стало еще холоднее. Тарзан был зол и рассержен, но только острая необходимость могла заставить его вступить в схватку со львом. Риск был слишком велик, и, прикинув, Тарзан решил, что не стоит вступать в неравную и бесполезную дуэль ради удобного ночлега. Поэтому он остался на дереве.
Дождь лил как из ведра, а лев все расхаживал внизу, бросая временами недобрый взгляд наверх. Тарзан успел разглядеть отвесные скалы, окаймляющие ущелье. Они для любого альпиниста были бы недоступны, но только не для человека-обезьяны. Это был единственный путь к отступлению. Тарзан заметил несколько мест, где мог бы зацепиться за шероховатости скалы. Это было рискованно, но давало возможность избежать схватки с Нумой. Тот же не обращал внимания на дождь, и, казалось, не думает покидать своего поста. Тарзан уже начал подумывать о том, что лучше вступить в схватку, чем мокнуть под дождем или, воспользовавшись ненадежным шансом, попробовать уйти через горы, как вдруг Нума круто повернулся и величественно зашагал по направлению к туннелю, не оглядываясь назад. Как только лев скрылся в отверстии, Тарзан легко спрыгнул на землю и бросился по дну ущелья к противоположной скале. Но в ту же секунду коварный Нума выскочил из туннеля и бросился в погоню. Одно неверное движение грозило Тарзану неминуемой гибелью в когтях разъяренного льва, но с проворством кошки человек-обезьяна вскарабкался по скале футов на тридцать, перевел дух и, устроившись поудобнее, посмотрел вниз. Лев совершал гигантские прыжки, пытаясь запрыгнуть на скалу вслед за ускользающей добычей. Он прыгал вверх футов на пятнадцать-двадцать, но падал вниз, побежденный силой земного притяжения. Тарзан немного понаблюдал за беснующимся львом, затем медленно и осторожно продолжил восхождение. Несколько раз он чуть было не сорвался, но в конце концов добрался до края скалы. Найдя камень поувесистее, он взглянул вниз и запустил им в Нуму. Противоположный склон был пологий, и Тарзан был почти уже готов продолжить свой путь в сторону все еще слышной канонады, как вдруг неожиданная мысль заставила его остановиться. На устах заиграла улыбка. Повернувшись, он быстро зашагал назад к наружному входу в туннель Нумы. Приблизившись к нему, он прислушался, затем принялся собирать большие валуны и заваливать ими вход. Он почти закончил работу, когда появился лев. Свирепый и злобный!
На следующий день выглянуло солнце, Тарзан немного согрелся, и настроение его улучшилось. Однако он все же больше напоминал зверя, настойчиво и упрямо пробиравшегося вперед на юг, где надеялся снова обнаружить следы немцев. Он находился сейчас в Германской Восточной Африке и рассчитывал добраться до гор западнее Килиманджаро. Он хотел пересечь их, затем повернуть на восток и вдоль южной стороны горной цепи выйти к железной дороге на Танга. Учитывая опыт, приобретенный среди людей, Тарзан полагал, что немецкие войска будут развивать наступление именно в этом направлении. Спустя два дня, добравшись до южных склонов Килиманджаро, он уже ясно различал грохот канонады, доносившийся с востока.
Вторая половина дня выдалась хмурой и пасмурной. Когда он проходил через узкое ущелье, несколько тяжелых капель дождя упали на его обнаженные плечи. Тарзан глухо заворчал, выражая свое недовольство и принялся осматриваться в поисках убежища, поскольку изрядно промок и замерз. Ему хотелось поскорее добраться до места боевых действий, ибо он знал, что там немцы сражаются против англичан. На миг грудь его наполнилась гордостью при мысли, что он англичанин, но затем он раздраженно тряхнул головой.
– Нет, – пробормотал он. – Тарзан – обезьяна, не англичанин. Англичане – люди, а Тарзан – Тармангани.
Однако он не смог скрыть от себя, от своей скорби, от своей ненависти ко всему человечеству, что сердце его все же смягчилось при мысли, что англичане воюют против немцев! Он сожалел, что англичане относились к роду человеческому, а не являлись великими белыми обезьянами, к коим он сейчас себя относил.
– Завтра, – подумал он, – я пойду дальше и отыщу проклятых бошей!
Приняв решение, Тарзан начал искать убежище от непогоды.
Вскоре он обнаружил низкое узкое отверстие, похожее на пещеру.
Обнажив нож, он осторожно приблизился к этому месту, так как понимал, что пещера могла служить логовом какому-нибудь зверю. Перед входом валялось множество камней различных размеров, и Тарзан подумал, что если пещера свободна, можно будет завалить вход камнями и обеспечить себе безопасную мирную ночь внутри убежища. Там он переждет бурю.
Приблизившись к пещере, Тарзан опустился на колени и принюхался. Он тихо зарычал, и верхняя губа поднялась, обнажив зубы, готовые к схватке.
– Нума, – прошептал он, но решил, что останавливаться нельзя. Лев мог отсутствовать, и пещеру можно было обследовать. Вход располагался так низко, что человеку-обезьяне пришлось опуститься на четвереньки. Перед тем, как сунуть голову в отверстие, он осмотрелся, принюхался, не желая попасть впросак. Отверстие открывало вход в туннель, дальний конец которого был освещен дневным светом. В туннеле царил полумрак, и Тарзан разглядел, что в данный момент он никем не занят. Осторожно продвигаясь вперед, Тарзан дополз до противоположного входа, сознавая, что может случиться, появись сейчас Нума, но лев не появился, и человек-обезьяна благополучно выбрался наружу. Туннель пронизывал скалистый обрыв и заканчивался небольшим ущельем, окруженным со всех сторон отвесными склонами гор. Другого входа в ущелье не было, оно тянулось примерно на сто футов в длину и футов на пятьдесят в ширину. Единственное большое дерево росло в центре, пучки жесткой травы были разбросаны по дну ущелья. Вокруг виднелись кости крупных животных, а среди них Тарзан заметил несколько человеческих черепов.
– Людоед! – воскликнул человек-обезьяна. – И, судя по всему, он был здесь и прошлой ночью. Ну ничего, Тарзан займет логово льва, а Нума пусть рычит и бесится снаружи.
Тарзан осмотрел ущелье и подошел к дереву, довольный, что туннель оказался сухим и надежным убежищем. Он повернулся, чтобы вернуться к внешнему входу и заложить его камнями, как вдруг его острый слух почуял шорох, доносившийся из туннеля. Через мгновение голова огромного льва с роскошной гривой показалась в проеме. Желто-зеленые глаза, не мигая, уперлись в неподвижную фигуру Тармангани, из пасти вырвался глухой рык, верхняя губа вздернулась, обнажая могучие клыки.
– Брат Данго! – крикнул Тарзан, рассердившись, что возвращение Нумы случилось так некстати и нарушило его планы относительно ночного отдыха. – Я – Тарзан из племени обезьян, Повелитель джунглей! Сегодня я буду спать в логове! Уходи!
Но Нума не собирался уступать. Вместо этого он взревел и продвинулся на несколько шагов по направлению к Тарзану. Человек-обезьяна поднял камень и бросил его в рычащую морду.
Поведение львов трудно предугадать: решительные действия в самом начале схватки могли запросто обратить многих из них в бегство, и Тарзану это нередко удавалось, но лев-людоед оказался противником нешуточным. Камень попал в самую уязвимую часть морды Нумы – в его нос, и это привело льва в ярость. Задрав хвост, Нума с угрожающим ревом бросился на Тармангани со скоростью поезда-экспресса. В тот же миг Тарзан метнулся к дереву и взлетел вверх по стволу. Там, устроившись среди листвы, он принялся осыпать бранью царя зверей, кружившего вокруг дерева и яростно рычавшего. Дождь усилился, стало еще холоднее. Тарзан был зол и рассержен, но только острая необходимость могла заставить его вступить в схватку со львом. Риск был слишком велик, и, прикинув, Тарзан решил, что не стоит вступать в неравную и бесполезную дуэль ради удобного ночлега. Поэтому он остался на дереве.
Дождь лил как из ведра, а лев все расхаживал внизу, бросая временами недобрый взгляд наверх. Тарзан успел разглядеть отвесные скалы, окаймляющие ущелье. Они для любого альпиниста были бы недоступны, но только не для человека-обезьяны. Это был единственный путь к отступлению. Тарзан заметил несколько мест, где мог бы зацепиться за шероховатости скалы. Это было рискованно, но давало возможность избежать схватки с Нумой. Тот же не обращал внимания на дождь, и, казалось, не думает покидать своего поста. Тарзан уже начал подумывать о том, что лучше вступить в схватку, чем мокнуть под дождем или, воспользовавшись ненадежным шансом, попробовать уйти через горы, как вдруг Нума круто повернулся и величественно зашагал по направлению к туннелю, не оглядываясь назад. Как только лев скрылся в отверстии, Тарзан легко спрыгнул на землю и бросился по дну ущелья к противоположной скале. Но в ту же секунду коварный Нума выскочил из туннеля и бросился в погоню. Одно неверное движение грозило Тарзану неминуемой гибелью в когтях разъяренного льва, но с проворством кошки человек-обезьяна вскарабкался по скале футов на тридцать, перевел дух и, устроившись поудобнее, посмотрел вниз. Лев совершал гигантские прыжки, пытаясь запрыгнуть на скалу вслед за ускользающей добычей. Он прыгал вверх футов на пятнадцать-двадцать, но падал вниз, побежденный силой земного притяжения. Тарзан немного понаблюдал за беснующимся львом, затем медленно и осторожно продолжил восхождение. Несколько раз он чуть было не сорвался, но в конце концов добрался до края скалы. Найдя камень поувесистее, он взглянул вниз и запустил им в Нуму. Противоположный склон был пологий, и Тарзан был почти уже готов продолжить свой путь в сторону все еще слышной канонады, как вдруг неожиданная мысль заставила его остановиться. На устах заиграла улыбка. Повернувшись, он быстро зашагал назад к наружному входу в туннель Нумы. Приблизившись к нему, он прислушался, затем принялся собирать большие валуны и заваливать ими вход. Он почти закончил работу, когда появился лев. Свирепый и злобный!