— Он не смотрит на нас, — сказал я. — Он наблюдает за басто.
— Ты думаешь… — начала Дуари, и остаток ее фразы потонул в самом сворачивающем кровь вопле, какой я когда-либо слышал.
Вопль был издан луженой глоткой сарбана в тот миг, когда зверь бросился на басто. Этот последний, вставая на ноги, был застигнут в неудобном положении. Сарбан запрыгнул к нему на спину и запустил когти и клыки глубоко в сочную плоть.
Рев басто слился с рычанием и воем сарбана в ужасный, яростный дуэт, от которого, казалось, дрожал лес.
Гигантский бык вертелся в бешенстве от боли и старался подцепить рогами зверя у себя на спине. Сарбан наносил яростные удары по морде басто, загребая вниз от головы к морде, разрывая кожу и плоть до кости. Один огромный коготь вырвал глаз из глазницы.
С головой, превратившейся в кровавую массу изодранной плоти, басто с почти кошачьей ловкостью бросился на спину, желая раздавить насмерть своего мучителя. Но сарбан спрыгнул набок и, как только бык поднялся на ноги, прыгнул снова.
На этот раз басто, развернувшись с опущенной головой невероятно быстро, подхватил сарбана на рога и подбросил его высоко в листву дерева над собой.
Визжащий царапающийся клубок неудержимой примитивной ярости и ненависти пролетел вверх всего в нескольких футах от Дуари и меня. Затем, продолжая визжать и бить лапами воздух, он рухнул обратно.
Как гигантская кошка, которую он больше всего напоминал, он упал на лапы. С рогами наготове басто ждал, чтобы подхватить его и снова подбросить. Сарбан упал прямиком на эти мощные рога. Но когда басто швырнул его вперед всей силой могучих шейных мускулов, сарбан не взлетел снова на дерево. Мощными когтями и могучими челюстями он впился в голову и шею противника. Он изодрал плечи и горло противника, когда басто пытался стряхнуть его. Страшными ударами когтей он полосовал басто и рвал его плоть на куски.
В кровавом сумбуре схватки раненая тварь, теперь уже полностью ослепшая, потеряв оставшийся глаз, развернулась в гротескном и бесполезном пируэте смерти. Но воющая Немезида крепко держалась на ее спине, терзая, разрывая ее на куски в безумной слепой ярости. Ужасное рычание сарбана по-прежнему смешивалось с пронзительным ревом умирающего быка.
Внезапно басто остановился, слабо покачиваясь, его ноги разъезжались от слабости. Кровь била из его шеи таким фонтаном, что я был уверен — разорвана аорта. Я знал, что конец должен наступить скоро и только поражался невероятному упорству, с которым зверь цеплялся за жизнь.
Сарбану тоже нельзя было позавидовать. Один раз он основательно получил клыками и дважды был поднят на могучие рога. Кровь из его страшных ран смешивалась с кровью его предполагаемой жертвы. Его шансы выжить были столь же пренебрежимо малы, как и у качающегося быка, который уже казался мертвым, хоть и стоял на ногах.
Но как я мог оценить непредставимую жизненную силу этих могучих существ?
Внезапно тряхнув рогами, бык замер. Затем он опустил голову и бросился вслепую, как будто вновь набравшись силы и жизненной энергии.
Это был краткий бросок. Пролетев всего несколько ярдов, басто врезался в ствол дерева, на котором скорчились мы. Удар был ужасен. Ветка, на которой мы сидели, закачалась и взлетела вверх, как освобожденная пружина, когда нас с Дуари сбросило с нашего насеста.
Напрасно хватая воздух в поисках опоры, мы кубарем скатились вниз на сарбана и басто. Мгновение я чувствовал непередаваемый ужас, обеспокоенный безопасностью Дуари.
Но не было нужды волноваться. Ни одно из этих могучих средств разрушения не обратилось на нас, ни один из них не двигался. Не считая нескольких конвульсивных вздрагиваний, они лежали тихо — мертвые.
Сарбан застрял между стволом дерева и массивной головой басто, он был раздавлен. Басто умер, свершая последнюю страшную месть над своим противником.
Невредимые, мы поднялись на ноги. Дуари была бледна и немного дрожала, но смело улыбнулась мне в лицо.
— Наша охота была успешнее, чем мы надеялись, — с сказала она. — Здесь мяса достаточно мяса на целый отряд.
— Камлот говорил мне, что ничто не сравнится с куском мяса басто, зажаренном на костре.
— Оно восхитительно. У меня уже слюнки текут.
— У меня тоже. Но без ножа мы еще очень далеки от жареного мяса. Взгляни на эту шкуру.
Дуари приняла удрученный вид.
— Испытывали ли когда-нибудь двое людей такие постоянные неудачи, как мы? — воскликнула она. — Ладно, не обращай внимания, — добавила она. — Собери свое оружие и, быть может, мы найдем какую-нибудь зверушку — достаточно маленькую, чтобы разорвать ее на части или зажарить целиком.
— Погоди! — воскликнул я, развязывая небольшой мешок, который на прочной лиане свисал у меня с плеча. — У меня есть камень с острым краем, который я использовал, чтобы вырезать лук и стрелы. Может быть, с его помощью мне удастся добраться и до мяса.
Это была трудная работа, но в конце концов мне удалось это сделать. Пока я был занят грубой и кровавой разделкой мяса, Дуари собрала щепки и хворост, и, к нашему обоюдному удивлению, самостоятельно развела огонь. Она была очень счастлива. Она пришла в восторг по поводу своего успеха, она несказанно гордилась им. За время всей ее изнеженной жизни дома от нее ни разу не потребовалось сделать что-нибудь полезное, и даже это небольшое (а почему, собственно говоря, небольшое? Добыть огонь действительно непросто) достижение наполняло ее сердце радостью.
Эта трапеза была памятным событием. Она отметила новую эпоху в нашем существовании: переход первобытных людей на более высокий уровень развития. Мы научились добывать огонь; мы сделали оружие; мы убили первую добычу (в моем случае, конечно, скорее первая добыча пала перед нами); и теперь впервые мы ели приготовленную, а не сырую пищу. В этом месте мне захотелось продлить метафору и подумать о партнере по этим достижениям как о супруге. Я вздохнул при мысли о том, как могли бы мы быть счастливы, если бы Дуари отвечала взаимностью на мою любовь.
— В чем дело? — поинтересовалась Дуари. — Почему ты вздыхаешь?
— Я вздыхаю, потому что я не первобытный человек на самом деле, а только его слабосильная, плохая имитация.
— Почему ты хотел бы быть первобытным человеком? — спросила она.
— Потому что наших первобытных предков не сковывали глупые обычаи, — ответил я. — Если он хотел женщину, а она не хотела его, то он хватал ее за волосы и тащил в свое логово.
— Я рада, что не живу в те времена, — сказала Дуари.
Несколько дней мы странствовали по лесу. Я знал, что мы безнадежно потерялись, но мне очень хотелось выбраться из этого мрачного леса. Он действовал нам на нервы. Мне удавалось убить небольших зверьков при помощи копья и стрел; фруктов и орехов хватало с избытком, вода была в изобилии. Что касается пищи, то мы жили, как короли, и нам везло при встречах с опасными тварями. К счастью для нас, мы не встретили древесных хищников, хотя я уверен, что этим мы обязаны только везению, поскольку в лесах Амтор обитает множество ужасных тварей, живущих исключительно на деревьях.
Дуари жаловалась редко, несмотря на все трудности и опасности, которым она постоянно подвергалась. Она оставалась неизменно в хорошем расположении духа перед лицом факта, который теперь не вызывал сомнений, — абсолютной уверенности, что мы никогда не найдем тот далекий остров, где правит ее отец. Иногда она долгое время хмурилась и молчала, и я думаю, что в эти периоды она предавалась печальным размышлениям. Но она не делилась со мной своими печалями. Я бы хотел, чтобы она делилась: мы хотим разделить горести с теми, кого любим.
Но однажды она внезапно села и заплакала. Я был так удивлен, что замер как вкопанный и несколько минут молча смотрел на нее, прежде чем сообразил, что нужно что-то сказать, но и тогда мне не пришло в голову ничего умного.
— Что случилось, Дуари? — воскликнул я. — Что с тобой? Ты нездорова?
Она покачала головой и попыталась подавить рыдания.
— Прости, — сказала она наконец, — я не хотела расстраивать тебя. Я держалась изо всех сил. Но этот лес! О, Карсон, он совершенно измучил меня, он преследует меня даже во сне. Он бесконечен, он все тянется и тянется — мрачный, отвратительный, полный всевозможных опасностей. Ах, ладно! — воскликнула она и, поднимаясь на ноги, тряхнула головой, словно отгоняя прочь неприятные видения. — Я уже в порядке. Больше со мной такого не будет, — она улыбнулась сквозь слезы.
Мне захотелось прижать ее к себе и утешить — о, как сильно я стремился сделать это! Но я только положил руку ей на плечо.
— Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь, — сказал я. — Я уже много дней испытываю такие же чувства. Мне приходится превозмогать их, давая себе слово не обращать внимания на такие мелочи. Но это не может тянуться вечно, Дуари. Очень скоро лес должен кончиться. Кроме того, ты должна согласиться, что лес давал нам приют и пищу.
— Так же как тюремщик дает приют и пищу приговоренному к смерти, — хмуро ответила она. — Пойдем. Давай не будем больше говорить об этом.
Подлесок снова стал густым, и мы шли по звериной тропе, которая была извилистой, как все звериные тропы. Я думаю, это густой кустарник угнетал Дуари даже больше, чем лес сам по себе. Меня он всегда угнетал. Тропа была широкой, и мы рядом, плечо в плечо. Внезапно перед нами лес, казалось, исчез. Мы смотрели в лицо неожиданной пустоте, а за ним, очень далеко, на самом горизонте, виднелись контуры высоких гор.
— Ты думаешь… — начала Дуари, и остаток ее фразы потонул в самом сворачивающем кровь вопле, какой я когда-либо слышал.
Вопль был издан луженой глоткой сарбана в тот миг, когда зверь бросился на басто. Этот последний, вставая на ноги, был застигнут в неудобном положении. Сарбан запрыгнул к нему на спину и запустил когти и клыки глубоко в сочную плоть.
Рев басто слился с рычанием и воем сарбана в ужасный, яростный дуэт, от которого, казалось, дрожал лес.
Гигантский бык вертелся в бешенстве от боли и старался подцепить рогами зверя у себя на спине. Сарбан наносил яростные удары по морде басто, загребая вниз от головы к морде, разрывая кожу и плоть до кости. Один огромный коготь вырвал глаз из глазницы.
С головой, превратившейся в кровавую массу изодранной плоти, басто с почти кошачьей ловкостью бросился на спину, желая раздавить насмерть своего мучителя. Но сарбан спрыгнул набок и, как только бык поднялся на ноги, прыгнул снова.
На этот раз басто, развернувшись с опущенной головой невероятно быстро, подхватил сарбана на рога и подбросил его высоко в листву дерева над собой.
Визжащий царапающийся клубок неудержимой примитивной ярости и ненависти пролетел вверх всего в нескольких футах от Дуари и меня. Затем, продолжая визжать и бить лапами воздух, он рухнул обратно.
Как гигантская кошка, которую он больше всего напоминал, он упал на лапы. С рогами наготове басто ждал, чтобы подхватить его и снова подбросить. Сарбан упал прямиком на эти мощные рога. Но когда басто швырнул его вперед всей силой могучих шейных мускулов, сарбан не взлетел снова на дерево. Мощными когтями и могучими челюстями он впился в голову и шею противника. Он изодрал плечи и горло противника, когда басто пытался стряхнуть его. Страшными ударами когтей он полосовал басто и рвал его плоть на куски.
В кровавом сумбуре схватки раненая тварь, теперь уже полностью ослепшая, потеряв оставшийся глаз, развернулась в гротескном и бесполезном пируэте смерти. Но воющая Немезида крепко держалась на ее спине, терзая, разрывая ее на куски в безумной слепой ярости. Ужасное рычание сарбана по-прежнему смешивалось с пронзительным ревом умирающего быка.
Внезапно басто остановился, слабо покачиваясь, его ноги разъезжались от слабости. Кровь била из его шеи таким фонтаном, что я был уверен — разорвана аорта. Я знал, что конец должен наступить скоро и только поражался невероятному упорству, с которым зверь цеплялся за жизнь.
Сарбану тоже нельзя было позавидовать. Один раз он основательно получил клыками и дважды был поднят на могучие рога. Кровь из его страшных ран смешивалась с кровью его предполагаемой жертвы. Его шансы выжить были столь же пренебрежимо малы, как и у качающегося быка, который уже казался мертвым, хоть и стоял на ногах.
Но как я мог оценить непредставимую жизненную силу этих могучих существ?
Внезапно тряхнув рогами, бык замер. Затем он опустил голову и бросился вслепую, как будто вновь набравшись силы и жизненной энергии.
Это был краткий бросок. Пролетев всего несколько ярдов, басто врезался в ствол дерева, на котором скорчились мы. Удар был ужасен. Ветка, на которой мы сидели, закачалась и взлетела вверх, как освобожденная пружина, когда нас с Дуари сбросило с нашего насеста.
Напрасно хватая воздух в поисках опоры, мы кубарем скатились вниз на сарбана и басто. Мгновение я чувствовал непередаваемый ужас, обеспокоенный безопасностью Дуари.
Но не было нужды волноваться. Ни одно из этих могучих средств разрушения не обратилось на нас, ни один из них не двигался. Не считая нескольких конвульсивных вздрагиваний, они лежали тихо — мертвые.
Сарбан застрял между стволом дерева и массивной головой басто, он был раздавлен. Басто умер, свершая последнюю страшную месть над своим противником.
Невредимые, мы поднялись на ноги. Дуари была бледна и немного дрожала, но смело улыбнулась мне в лицо.
— Наша охота была успешнее, чем мы надеялись, — с сказала она. — Здесь мяса достаточно мяса на целый отряд.
— Камлот говорил мне, что ничто не сравнится с куском мяса басто, зажаренном на костре.
— Оно восхитительно. У меня уже слюнки текут.
— У меня тоже. Но без ножа мы еще очень далеки от жареного мяса. Взгляни на эту шкуру.
Дуари приняла удрученный вид.
— Испытывали ли когда-нибудь двое людей такие постоянные неудачи, как мы? — воскликнула она. — Ладно, не обращай внимания, — добавила она. — Собери свое оружие и, быть может, мы найдем какую-нибудь зверушку — достаточно маленькую, чтобы разорвать ее на части или зажарить целиком.
— Погоди! — воскликнул я, развязывая небольшой мешок, который на прочной лиане свисал у меня с плеча. — У меня есть камень с острым краем, который я использовал, чтобы вырезать лук и стрелы. Может быть, с его помощью мне удастся добраться и до мяса.
Это была трудная работа, но в конце концов мне удалось это сделать. Пока я был занят грубой и кровавой разделкой мяса, Дуари собрала щепки и хворост, и, к нашему обоюдному удивлению, самостоятельно развела огонь. Она была очень счастлива. Она пришла в восторг по поводу своего успеха, она несказанно гордилась им. За время всей ее изнеженной жизни дома от нее ни разу не потребовалось сделать что-нибудь полезное, и даже это небольшое (а почему, собственно говоря, небольшое? Добыть огонь действительно непросто) достижение наполняло ее сердце радостью.
Эта трапеза была памятным событием. Она отметила новую эпоху в нашем существовании: переход первобытных людей на более высокий уровень развития. Мы научились добывать огонь; мы сделали оружие; мы убили первую добычу (в моем случае, конечно, скорее первая добыча пала перед нами); и теперь впервые мы ели приготовленную, а не сырую пищу. В этом месте мне захотелось продлить метафору и подумать о партнере по этим достижениям как о супруге. Я вздохнул при мысли о том, как могли бы мы быть счастливы, если бы Дуари отвечала взаимностью на мою любовь.
— В чем дело? — поинтересовалась Дуари. — Почему ты вздыхаешь?
— Я вздыхаю, потому что я не первобытный человек на самом деле, а только его слабосильная, плохая имитация.
— Почему ты хотел бы быть первобытным человеком? — спросила она.
— Потому что наших первобытных предков не сковывали глупые обычаи, — ответил я. — Если он хотел женщину, а она не хотела его, то он хватал ее за волосы и тащил в свое логово.
— Я рада, что не живу в те времена, — сказала Дуари.
Несколько дней мы странствовали по лесу. Я знал, что мы безнадежно потерялись, но мне очень хотелось выбраться из этого мрачного леса. Он действовал нам на нервы. Мне удавалось убить небольших зверьков при помощи копья и стрел; фруктов и орехов хватало с избытком, вода была в изобилии. Что касается пищи, то мы жили, как короли, и нам везло при встречах с опасными тварями. К счастью для нас, мы не встретили древесных хищников, хотя я уверен, что этим мы обязаны только везению, поскольку в лесах Амтор обитает множество ужасных тварей, живущих исключительно на деревьях.
Дуари жаловалась редко, несмотря на все трудности и опасности, которым она постоянно подвергалась. Она оставалась неизменно в хорошем расположении духа перед лицом факта, который теперь не вызывал сомнений, — абсолютной уверенности, что мы никогда не найдем тот далекий остров, где правит ее отец. Иногда она долгое время хмурилась и молчала, и я думаю, что в эти периоды она предавалась печальным размышлениям. Но она не делилась со мной своими печалями. Я бы хотел, чтобы она делилась: мы хотим разделить горести с теми, кого любим.
Но однажды она внезапно села и заплакала. Я был так удивлен, что замер как вкопанный и несколько минут молча смотрел на нее, прежде чем сообразил, что нужно что-то сказать, но и тогда мне не пришло в голову ничего умного.
— Что случилось, Дуари? — воскликнул я. — Что с тобой? Ты нездорова?
Она покачала головой и попыталась подавить рыдания.
— Прости, — сказала она наконец, — я не хотела расстраивать тебя. Я держалась изо всех сил. Но этот лес! О, Карсон, он совершенно измучил меня, он преследует меня даже во сне. Он бесконечен, он все тянется и тянется — мрачный, отвратительный, полный всевозможных опасностей. Ах, ладно! — воскликнула она и, поднимаясь на ноги, тряхнула головой, словно отгоняя прочь неприятные видения. — Я уже в порядке. Больше со мной такого не будет, — она улыбнулась сквозь слезы.
Мне захотелось прижать ее к себе и утешить — о, как сильно я стремился сделать это! Но я только положил руку ей на плечо.
— Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь, — сказал я. — Я уже много дней испытываю такие же чувства. Мне приходится превозмогать их, давая себе слово не обращать внимания на такие мелочи. Но это не может тянуться вечно, Дуари. Очень скоро лес должен кончиться. Кроме того, ты должна согласиться, что лес давал нам приют и пищу.
— Так же как тюремщик дает приют и пищу приговоренному к смерти, — хмуро ответила она. — Пойдем. Давай не будем больше говорить об этом.
Подлесок снова стал густым, и мы шли по звериной тропе, которая была извилистой, как все звериные тропы. Я думаю, это густой кустарник угнетал Дуари даже больше, чем лес сам по себе. Меня он всегда угнетал. Тропа была широкой, и мы рядом, плечо в плечо. Внезапно перед нами лес, казалось, исчез. Мы смотрели в лицо неожиданной пустоте, а за ним, очень далеко, на самом горизонте, виднелись контуры высоких гор.
8. Вниз по обрыву
Мы продвигались вперед в ожидании чего-то нового и неизвестного, пока не оказались на краю очень высокого обрыва. Далеко внизу, на расстоянии по меньшей мере пяти тысяч футов, протиралась широкая долина. Вдали, на противоположной ее стороне, мы увидели очертания далеких гор. Но вправо и влево она терялась в дымке расстояния.
В течение дней, которые мы провели в лесу, мы, должно быть, непрерывно поднимались в гору, но подъем был таким постепенным, что мы его не замечали. Теперь же эффект от внезапно появившейся огромной пропасти был ошеломляющим. Как будто мы смотрели в глубочайшую яму, которая лежит гораздо ниже уровня моря. Это впечатление, однако, скоро развеялось, когда вдали я увидел большую реку, извивающуюся по дну долины, и несущую свои воды куда-то к морю.
— Новый мир! — выдохнула Дуари. — Как он прекрасен по контрасту с этим пугающим лесом!
— Будем надеяться, что он окажется к нам не менее милосерден, чем был лес.
— Как может он быть немилосердным? Он так чудесен, — ответила она. — Здесь должны жить люди, щедрые и добрые, такие же прекрасные, как их прекрасная долина. Не может быть зла там, где столько красоты. Быть может, они помогут нам вернуться на мою Вепайю. Я уверена, что помогут.
— Надеюсь, что так и будет, Дуари, — сказал я.
— Смотри! — воскликнула она. — В большую реку впадают маленькие речушки, на равнинах растут деревья, и я вижу леса, но не такие ужасные чащи, которые тянутся и тянутся бесконечно, как та, из которой мы едва выбрались. Не видишь ли ты городов или других признаков присутствия человека, Карсон?
Я покачал головой.
— Ничего не вижу. Мы находимся слишком высоко над долиной. А река, на берегу которой могут быть города, очень далеко. Только очень большой город с высокими домами можно разглядеть отсюда, где мы стоим, но дымка в воздухе над долиной может укрыть от нас даже большой город. Чтобы выяснить, нам придется спуститься вниз.
— Не могу дождаться! — воскликнула Дуари.
Тропа, по которой мы дошли до края обрыва, резко поворачивала влево и шла вдоль края. Но от нее ответвлялась узкая тропинка вниз.
Эта тропинка была лишь немногим больше, чем едва обозначенный чей-то след, и она зигзагом спускалась по почти вертикальному склону таким образом, как будто была рассчитана на то, чтобы вызвать холодные мурашки по позвоночнику, если на человека действуют такие вещи.
— Этой тропкой редко пользуются, — заметила Дуари, глядя с края обрыва на головокружительный путь.
— Может быть, стоит пройти дальше. Там может найтись спуск полегче, — предложил я, полагая, что она, быть может, боится.
— Нет, — возразила она. — Я хотела выбраться из леса, и вот нам представился такой случай. Кто-то спускался и поднимался здесь, и если кто-то это сделал, мы тоже сможем.
— Тогда возьмись за мою руку. Здесь очень круто.
Она последовала моему совету. Я перехватил поудобнее копье, чтобы пользоваться им, как посохом. И мы начали этот ужасный спуск. Я даже сейчас не переношу воспоминаний о нем. Он был не просто чреват опасностями, он выматывал всю душу. Десяток раз я считал, что мы обречены. Казалось, дальше невозможно было спуститься и, разумеется, невозможно было вернуться по нашим следам наверх, так как были места, где мы спускались по скалам, на которые взобраться обратно уже не смогли бы.
Дуари вела себя очень храбро. Она восхищала меня. Она не только отличалась храбростью, ее выносливость казалась просто невероятной для девушки, получившей такое утонченное воспитание. И она все время оставалась в хорошем расположении духа. Часто, когда она поскальзывалась и чуть не падала, она смеялась — а ведь падение означало бы верную смерть.
— Я говорила, что здесь иногда кто-то спускается и поднимается, — вспомнила она, когда мы в очередной раз остановились на отдых. — Теперь я хотела бы знать, что это за существо.
— Может быть, это горная коза, — предположил я. — Не могу себе представить, кто бы еще мог это сделать.
Она не знала, кто такая горная коза, а я не знал венерианского животного, с которым ее сравнить. Дуари думала, что мистал мог бы легко подниматься и спускаться по такой тропе. Я никогда не слышал о таком животном, но по ее описанию представил его себе как животное, напоминающее крысу, размерами с домашнюю кошку.
Когда мы после отдыха продолжили путь, я услышал внизу, под нами, шум и выглянул за край выступа, на котором мы стояли, посмотреть, что это.
— Скоро наше любопытство будет удовлетворено, — шепнул я Дуари. — Вот идет тот, кто протоптал тропу.
— Это мистал? — спросила она.
— Нет. И не горная коза. Но это как раз такое существо, которое с легкостью может передвигаться по этой вертикальной тропе. Не знаю, как вы, амториане, называете его. Посмотри, быть может, ты распознаешь его.
Это была огромная, ужасного вида ящерица около двадцати футов длиной, которая лениво взбиралась вверх, где стояли мы.
Прижавшись к моему плечу, Дуари посмотрела вниз. От ужаса у нее перехватило дух.
— Я думаю, это вийра. Если это так, то мы пропали. Я никогда их не видела, но читала про них в книгах и видела на картинках. Эта похожа на картинку, где они изображались.
— Они опасны? — спросил я.
— Смертельно опасны, — ответила она. — Против вийры нам не выстоять.
— Посмотри, сможешь ли ты взобраться обратно, чтобы уйти с ее дороги, — сказал я Дуари. — Я постараюсь задержать ее, пока ты не окажешься в безопасности.
И я повернулся к ящерице, которая медленно лезла вверх.
Ее туловище было покрыто чешуей красного, черного и желтого цветов, которые сочетались в сложные узоры. Расцветка и орнамент были очень красивыми, но на этом красота заканчивалась. Голова была похожа на крокодилью, а вдоль каждой стороны верхней челюсти тянулся ряд блестящих белых рогов. Посредине ее головы располагался единственный огромный глаз, состоящий из мириада фасеток.
Ящерица еще не обнаружила нас, но через полминуты она будет здесь. Я расшатал кусок камня, выломал его из скалы и швырнул вниз в надежде, что он может отпугнуть тварь. Камень угодил ей прямо в рыло. С рычанием она подняла голову и увидела меня.
Ее огромные челюсти раскрылись и высунулся самый длинный язык: какой я когда-либо видел. С быстротой молнии он обвился вокруг меня и дернул меня к этим распахнутым челюстям, откуда исходил резкий визжащий свист.
Меня спасло от участи быть немедленно проглоченным только то, что я был чересчур большим куском пищи, чтобы со мной было легко справиться. Я приземлился немного наискосок от ее рыла, и там боролся изо всех сил, чтобы тварь не затащила меня в свою жадную пасть.
Я пытался избежать этой огромной скользкой беззубой всасывающей пасти. Очевидно, тварь обычно поглощала свою добычу целиком, а рога служили ей исключительно для защиты. Из ее отвратительной глотки исходил смрад, который почти лишил меня чувств. Думаю, что это зловоние было отравленным и предназначалось для того, чтобы парализовать жертву. Я чувствовал, как слабею, голова начинает кружиться. Затем я увидел Дуари рядом с собой.
Она схватила обеими руками мое копье и изо всех сил тыкала им в ужасную морду вийры, взывая:
— Карсон! Карсон!
Какой маленькой, хрупкой и беззащитной выглядела она рядом с этой внушающей ужас тварью — и какой великолепной!
Она рисковала жизнью, чтобы спасти меня, и это при том, что она не любила меня. Все же это не было невероятно — есть благородные чувства, менее эгоистичные, чем любовь. В их числе — верность. Но я не мог позволить ей пожертвовать своей жизнью из верности.
— Беги, Дуари! — крикнул я. — Ты не в силах спасти меня, со мной все кончено. Беги, пока можешь, иначе она убьет нас обоих.
Она не обратила внимания на мои слова, и ударила еще раз. На этот раз копье попало в многофасетчатый глаз. Взвыв от боли, рептилия повернулась к Дуари и попыталась ударить ее блестящими рогами. Но Дуари крепко стояла на ногах и вогнала копье меж разинутых челюстей, глубоко в розовую плоть отвратительной пасти.
Должно быть, острие копья пронзило язык, потому что он внезапно обмяк, и я скатился на землю.
Мгновенно я вскочил на ноги и, схватив Дуари за руку, оттащил ее в сторону, когда вийра слепо бросилась вперед. Она проскочила мимо нас, свистя и визжа, затем повернулась, но не в том направлении.
Тогда я понял, что тварь почти ослепла от раны в глазу. Отважившись рискнуть, я обхватил одной рукой Дуари за пояс и соскользнул с уступа, на котором мы встретились с вийрой. Если бы мы остались там еще на мгновение, мы были бы искалечены или сброшены вниз дико мотающимся хвостом впавшей в бешенство ящерицы.
Судьба благоприятствовала нам, и мы благополучно приземлились на уступ, расположенный немного ниже. Над нами продолжал раздаваться свистящий визг вийры и глухой стук ее хвоста по камням.
Опасаясь, что тварь может спуститься к нам, мы поторопились продолжить путь, рискуя даже больше, чем прежде. Мы не останавливались, пока не достигли сравнительно ровной площадки близ подножия обрыва. Там мы сели отдохнуть. Мы оба тяжело дышали от усталости.
— Ты была восхитительна, — сказал я Дуари. — Ты рисковала жизнью, чтобы спасти меня.
— Возможно, я просто боялась остаться одна, — сказала она с легким замешательством. — Я могла действовать из чисто эгоистических побуждений.
— Я не верю, — запротестовал я.
Правда заключалась в том, что я не хотел в это верить. Другие причины нравились мне куда больше.
— Как бы то ни было, — заметила Дуари, — мы теперь знаем, кто протоптал эту тропинку вверх по обрыву.
— И что наша прекрасная долина может оказаться не такой безопасной, как выглядит, — добавил я.
— Но эта тварь выбиралась вверх из долины в лес, — не согласилась Дуари. — Может, она в лесу и живет.
— Все же нам лучше быть все время начеку.
— Теперь у тебя нет копья, и это действительно потеря, потому что мы сейчас живы благодаря копью.
— Здесь внизу, неподалеку, — показал я, — тянется полоска леса, который, похоже, растет по берегам речушки. Там мы найдем, из чего сделать новое копье. Надеюсь, найдем и воду — я пересох, как пустыня.
— Я тоже, — сказала Дуари. — И голодна. Может, тебе удастся убить еще одного басто.
Я рассмеялся.
— На этот раз я сделаю копье для тебя, и лук со стрелами тоже. Судя по тому, что ты уже совершила, скорее ты способна охотиться на басто, чем я.
Мы лениво дошли до леса, который был примерно на расстоянии мили. Мы шли по мягкой траве бледнофиолетового оттенка. Со всех сторон в изобилии росли цветы. Среди них были пурпурные, синие и бледножелтые. Их листья, как и цветки, были странными и неземными. Я видел соцветия и листья таких цветов, для которых у нас нет названия, таких цветов, которых до сих пор не видел ни один земной глаз.
Такие вещи заставляют меня размышлять о странной изоляции наших чувств. Каждое чувство живет в своем собственном мире, и хотя оно всю жизнь живет рядом со своими собратьями-чувствами, оно ничего не знает об их мирах.
Мои глаза видят цвет; но мои пальцы, мои уши, мой нос, мой язык никогда не узнают этого цвета. Я даже не могу описать его так, чтобы ваши чувства почувствовали его так, как я чувствую его, в том случае, если это новый цвет. Еще в меньшей степени поддаются описанию запах, вкус или ощущение незнакомого вещества.
Только при помощи сравнения я могу передать вам ландшафт, который простирался перед нашим взором. А в нашем мире нет ничего, с чем бы я мог его сравнить — этот сияющий облачный слой вверху, бледные нежные пастельные цвета луга и леса, туманные горы вдали. Ни резкого света, ни густых теней. Странный, прекрасный, жутковатый пейзаж. Манящий, таинственный, всегда зовущий к новым исследованиям, новым приключением.
На равнине между обрывом и лесом небольшими группами росли деревья. Между ними лежали, или паслись на открытых местах животные, которые были для меня совершенно новыми. Я не встречал таких ни здесь, ни на Земле. Даже беглого взгляда было достаточно чтобы понять, что они принадлежали к разным видам.
Некоторые были большими и неуклюжими, другие маленькими и изящными. Но все они были от нас слишком далеко, чтобы рассмотреть их в подробностях. Я был рад этому, ибо подозревал, что среди такого разнообразия диких животных по крайней мере некоторые должны оказаться опасными для человека. Но, как и все животные, за исключением голодных хищников и человека, они не проявляли стремления напасть на нас, пока мы не цепляемся к ним сами и не подходим слишком близко.
— Я вижу, что мы здесь не останемся голодными, — заметила Дуари.
— Надеюсь, что некоторые из этих маленьких созданий хороши на вкус, — засмеялся я.
— Я уверена, что вот тот большой под деревом на вкус замечателен, вот тот, который на нас смотрит, — она указала на огромное косматое животное размером со слона. Дуари обладала чувством юмора.
— Быть может, у него такая же уверенность насчет нашего вкуса, — предположил я. — Смотри, он идет сюда.
Огромный зверь действительно направлялся к нам. Мы все еще находились в сотне ярдов от леса.
— Бежим? — спросила Дуари.
— Боюсь, что это будет смертельно. Знаешь, звери почти инстинктивно бросаются преследовать любого, кто от них убегает. Думаю, лучшее, что мы можем сделать — это продолжать идти к лесу, не выказывая спешки. Если оно не увеличит скорость, то мы достигнем деревьев первыми. Если мы побежим, есть возможность, что оно догонит нас, ибо из всех созданий человек, похоже, один из самых медленных.
Мы продолжали идти, непрестанно оглядываясь на косматую угрозу, которая шла по нашему следу. Зверь неуклюже двигался, не проявляя знаков волнения. Но его длинные ноги уменьшали расстояние между нами. Я понял, что он догонит нас прежде, чем мы достигнем леса, и почувствовал крайнюю беспомощность со своим жалким луком и маленькими стрелами перед этой возвышающейся горой мускулов.
— Ускорь чуть-чуть шаг, Дуари, — велел я.
Она послушалась, но через несколько шагов обернулась.
— Почему ты остановился, Карсон? — спросила она.
— Не спорь, — прикрикнул я немного резко. — Делай, как я сказал.
Она остановилась и подождала меня.
— Я буду поступать так, как сочту нужным, — заявила она. — Мне не нравится, что ты хочешь принести ради меня такую жертву. Если тебя убьют, пусть меня убьют вместе с тобой. Кроме того, Карсон Нэпьер, прошу тебя не забывать, что я дочь джонга и не привыкла, чтобы мне приказывали.
— Если бы у меня не было более насущных дел, я бы отшлепал тебя, — проворчал я.
Она в ужасе посмотрела на меня. Затем в ярости топнула маленькой ножкой и вскричала:
— Ты пользуешься своим преимуществом надо мной, потому что меня некому защитить, — выкрикнула она. — Ненавижу тебя, ты, ты…
— Но я стараюсь защитить тебя, Дуари. А ты только затрудняешь мою задачу.
— Я не хочу никакой защиты от тебя. Я лучше умру. Умереть — гораздо более приемлемо для моей чести, чем терпеть такое обращение. Я дочь джонга!
— Мне кажется, что ты уже несколько раз упомянула этот факт, — холодно сказал я.
Она вздернула подбородок и пошла выпрямившись, не оглядываясь меня. Даже ее маленькие плечи и спина излучали оскорбленное достоинство и сдержанную ярость.
Я оглянулся назад. Могучий зверь был едва в пятидесяти футах от нас. Впереди примерно на таком же расстоянии — лес. Дуари меня не видела. Я остановился и повернулся лицом к колоссу. К тому времени, как он доберется до меня, Дуари уже будет в сравнительной безопасности ветвей ближайшего дерева.
Я держал лук в руке, но стрелы оставались в грубом колчане. Я обычно носил его за правым плечом. У меня было достаточно соображения понять, что единственное действие, которое они могут оказать на эту гору покрытой шерстью плоти — это разозлить ее.
В течение дней, которые мы провели в лесу, мы, должно быть, непрерывно поднимались в гору, но подъем был таким постепенным, что мы его не замечали. Теперь же эффект от внезапно появившейся огромной пропасти был ошеломляющим. Как будто мы смотрели в глубочайшую яму, которая лежит гораздо ниже уровня моря. Это впечатление, однако, скоро развеялось, когда вдали я увидел большую реку, извивающуюся по дну долины, и несущую свои воды куда-то к морю.
— Новый мир! — выдохнула Дуари. — Как он прекрасен по контрасту с этим пугающим лесом!
— Будем надеяться, что он окажется к нам не менее милосерден, чем был лес.
— Как может он быть немилосердным? Он так чудесен, — ответила она. — Здесь должны жить люди, щедрые и добрые, такие же прекрасные, как их прекрасная долина. Не может быть зла там, где столько красоты. Быть может, они помогут нам вернуться на мою Вепайю. Я уверена, что помогут.
— Надеюсь, что так и будет, Дуари, — сказал я.
— Смотри! — воскликнула она. — В большую реку впадают маленькие речушки, на равнинах растут деревья, и я вижу леса, но не такие ужасные чащи, которые тянутся и тянутся бесконечно, как та, из которой мы едва выбрались. Не видишь ли ты городов или других признаков присутствия человека, Карсон?
Я покачал головой.
— Ничего не вижу. Мы находимся слишком высоко над долиной. А река, на берегу которой могут быть города, очень далеко. Только очень большой город с высокими домами можно разглядеть отсюда, где мы стоим, но дымка в воздухе над долиной может укрыть от нас даже большой город. Чтобы выяснить, нам придется спуститься вниз.
— Не могу дождаться! — воскликнула Дуари.
Тропа, по которой мы дошли до края обрыва, резко поворачивала влево и шла вдоль края. Но от нее ответвлялась узкая тропинка вниз.
Эта тропинка была лишь немногим больше, чем едва обозначенный чей-то след, и она зигзагом спускалась по почти вертикальному склону таким образом, как будто была рассчитана на то, чтобы вызвать холодные мурашки по позвоночнику, если на человека действуют такие вещи.
— Этой тропкой редко пользуются, — заметила Дуари, глядя с края обрыва на головокружительный путь.
— Может быть, стоит пройти дальше. Там может найтись спуск полегче, — предложил я, полагая, что она, быть может, боится.
— Нет, — возразила она. — Я хотела выбраться из леса, и вот нам представился такой случай. Кто-то спускался и поднимался здесь, и если кто-то это сделал, мы тоже сможем.
— Тогда возьмись за мою руку. Здесь очень круто.
Она последовала моему совету. Я перехватил поудобнее копье, чтобы пользоваться им, как посохом. И мы начали этот ужасный спуск. Я даже сейчас не переношу воспоминаний о нем. Он был не просто чреват опасностями, он выматывал всю душу. Десяток раз я считал, что мы обречены. Казалось, дальше невозможно было спуститься и, разумеется, невозможно было вернуться по нашим следам наверх, так как были места, где мы спускались по скалам, на которые взобраться обратно уже не смогли бы.
Дуари вела себя очень храбро. Она восхищала меня. Она не только отличалась храбростью, ее выносливость казалась просто невероятной для девушки, получившей такое утонченное воспитание. И она все время оставалась в хорошем расположении духа. Часто, когда она поскальзывалась и чуть не падала, она смеялась — а ведь падение означало бы верную смерть.
— Я говорила, что здесь иногда кто-то спускается и поднимается, — вспомнила она, когда мы в очередной раз остановились на отдых. — Теперь я хотела бы знать, что это за существо.
— Может быть, это горная коза, — предположил я. — Не могу себе представить, кто бы еще мог это сделать.
Она не знала, кто такая горная коза, а я не знал венерианского животного, с которым ее сравнить. Дуари думала, что мистал мог бы легко подниматься и спускаться по такой тропе. Я никогда не слышал о таком животном, но по ее описанию представил его себе как животное, напоминающее крысу, размерами с домашнюю кошку.
Когда мы после отдыха продолжили путь, я услышал внизу, под нами, шум и выглянул за край выступа, на котором мы стояли, посмотреть, что это.
— Скоро наше любопытство будет удовлетворено, — шепнул я Дуари. — Вот идет тот, кто протоптал тропу.
— Это мистал? — спросила она.
— Нет. И не горная коза. Но это как раз такое существо, которое с легкостью может передвигаться по этой вертикальной тропе. Не знаю, как вы, амториане, называете его. Посмотри, быть может, ты распознаешь его.
Это была огромная, ужасного вида ящерица около двадцати футов длиной, которая лениво взбиралась вверх, где стояли мы.
Прижавшись к моему плечу, Дуари посмотрела вниз. От ужаса у нее перехватило дух.
— Я думаю, это вийра. Если это так, то мы пропали. Я никогда их не видела, но читала про них в книгах и видела на картинках. Эта похожа на картинку, где они изображались.
— Они опасны? — спросил я.
— Смертельно опасны, — ответила она. — Против вийры нам не выстоять.
— Посмотри, сможешь ли ты взобраться обратно, чтобы уйти с ее дороги, — сказал я Дуари. — Я постараюсь задержать ее, пока ты не окажешься в безопасности.
И я повернулся к ящерице, которая медленно лезла вверх.
Ее туловище было покрыто чешуей красного, черного и желтого цветов, которые сочетались в сложные узоры. Расцветка и орнамент были очень красивыми, но на этом красота заканчивалась. Голова была похожа на крокодилью, а вдоль каждой стороны верхней челюсти тянулся ряд блестящих белых рогов. Посредине ее головы располагался единственный огромный глаз, состоящий из мириада фасеток.
Ящерица еще не обнаружила нас, но через полминуты она будет здесь. Я расшатал кусок камня, выломал его из скалы и швырнул вниз в надежде, что он может отпугнуть тварь. Камень угодил ей прямо в рыло. С рычанием она подняла голову и увидела меня.
Ее огромные челюсти раскрылись и высунулся самый длинный язык: какой я когда-либо видел. С быстротой молнии он обвился вокруг меня и дернул меня к этим распахнутым челюстям, откуда исходил резкий визжащий свист.
Меня спасло от участи быть немедленно проглоченным только то, что я был чересчур большим куском пищи, чтобы со мной было легко справиться. Я приземлился немного наискосок от ее рыла, и там боролся изо всех сил, чтобы тварь не затащила меня в свою жадную пасть.
Я пытался избежать этой огромной скользкой беззубой всасывающей пасти. Очевидно, тварь обычно поглощала свою добычу целиком, а рога служили ей исключительно для защиты. Из ее отвратительной глотки исходил смрад, который почти лишил меня чувств. Думаю, что это зловоние было отравленным и предназначалось для того, чтобы парализовать жертву. Я чувствовал, как слабею, голова начинает кружиться. Затем я увидел Дуари рядом с собой.
Она схватила обеими руками мое копье и изо всех сил тыкала им в ужасную морду вийры, взывая:
— Карсон! Карсон!
Какой маленькой, хрупкой и беззащитной выглядела она рядом с этой внушающей ужас тварью — и какой великолепной!
Она рисковала жизнью, чтобы спасти меня, и это при том, что она не любила меня. Все же это не было невероятно — есть благородные чувства, менее эгоистичные, чем любовь. В их числе — верность. Но я не мог позволить ей пожертвовать своей жизнью из верности.
— Беги, Дуари! — крикнул я. — Ты не в силах спасти меня, со мной все кончено. Беги, пока можешь, иначе она убьет нас обоих.
Она не обратила внимания на мои слова, и ударила еще раз. На этот раз копье попало в многофасетчатый глаз. Взвыв от боли, рептилия повернулась к Дуари и попыталась ударить ее блестящими рогами. Но Дуари крепко стояла на ногах и вогнала копье меж разинутых челюстей, глубоко в розовую плоть отвратительной пасти.
Должно быть, острие копья пронзило язык, потому что он внезапно обмяк, и я скатился на землю.
Мгновенно я вскочил на ноги и, схватив Дуари за руку, оттащил ее в сторону, когда вийра слепо бросилась вперед. Она проскочила мимо нас, свистя и визжа, затем повернулась, но не в том направлении.
Тогда я понял, что тварь почти ослепла от раны в глазу. Отважившись рискнуть, я обхватил одной рукой Дуари за пояс и соскользнул с уступа, на котором мы встретились с вийрой. Если бы мы остались там еще на мгновение, мы были бы искалечены или сброшены вниз дико мотающимся хвостом впавшей в бешенство ящерицы.
Судьба благоприятствовала нам, и мы благополучно приземлились на уступ, расположенный немного ниже. Над нами продолжал раздаваться свистящий визг вийры и глухой стук ее хвоста по камням.
Опасаясь, что тварь может спуститься к нам, мы поторопились продолжить путь, рискуя даже больше, чем прежде. Мы не останавливались, пока не достигли сравнительно ровной площадки близ подножия обрыва. Там мы сели отдохнуть. Мы оба тяжело дышали от усталости.
— Ты была восхитительна, — сказал я Дуари. — Ты рисковала жизнью, чтобы спасти меня.
— Возможно, я просто боялась остаться одна, — сказала она с легким замешательством. — Я могла действовать из чисто эгоистических побуждений.
— Я не верю, — запротестовал я.
Правда заключалась в том, что я не хотел в это верить. Другие причины нравились мне куда больше.
— Как бы то ни было, — заметила Дуари, — мы теперь знаем, кто протоптал эту тропинку вверх по обрыву.
— И что наша прекрасная долина может оказаться не такой безопасной, как выглядит, — добавил я.
— Но эта тварь выбиралась вверх из долины в лес, — не согласилась Дуари. — Может, она в лесу и живет.
— Все же нам лучше быть все время начеку.
— Теперь у тебя нет копья, и это действительно потеря, потому что мы сейчас живы благодаря копью.
— Здесь внизу, неподалеку, — показал я, — тянется полоска леса, который, похоже, растет по берегам речушки. Там мы найдем, из чего сделать новое копье. Надеюсь, найдем и воду — я пересох, как пустыня.
— Я тоже, — сказала Дуари. — И голодна. Может, тебе удастся убить еще одного басто.
Я рассмеялся.
— На этот раз я сделаю копье для тебя, и лук со стрелами тоже. Судя по тому, что ты уже совершила, скорее ты способна охотиться на басто, чем я.
Мы лениво дошли до леса, который был примерно на расстоянии мили. Мы шли по мягкой траве бледнофиолетового оттенка. Со всех сторон в изобилии росли цветы. Среди них были пурпурные, синие и бледножелтые. Их листья, как и цветки, были странными и неземными. Я видел соцветия и листья таких цветов, для которых у нас нет названия, таких цветов, которых до сих пор не видел ни один земной глаз.
Такие вещи заставляют меня размышлять о странной изоляции наших чувств. Каждое чувство живет в своем собственном мире, и хотя оно всю жизнь живет рядом со своими собратьями-чувствами, оно ничего не знает об их мирах.
Мои глаза видят цвет; но мои пальцы, мои уши, мой нос, мой язык никогда не узнают этого цвета. Я даже не могу описать его так, чтобы ваши чувства почувствовали его так, как я чувствую его, в том случае, если это новый цвет. Еще в меньшей степени поддаются описанию запах, вкус или ощущение незнакомого вещества.
Только при помощи сравнения я могу передать вам ландшафт, который простирался перед нашим взором. А в нашем мире нет ничего, с чем бы я мог его сравнить — этот сияющий облачный слой вверху, бледные нежные пастельные цвета луга и леса, туманные горы вдали. Ни резкого света, ни густых теней. Странный, прекрасный, жутковатый пейзаж. Манящий, таинственный, всегда зовущий к новым исследованиям, новым приключением.
На равнине между обрывом и лесом небольшими группами росли деревья. Между ними лежали, или паслись на открытых местах животные, которые были для меня совершенно новыми. Я не встречал таких ни здесь, ни на Земле. Даже беглого взгляда было достаточно чтобы понять, что они принадлежали к разным видам.
Некоторые были большими и неуклюжими, другие маленькими и изящными. Но все они были от нас слишком далеко, чтобы рассмотреть их в подробностях. Я был рад этому, ибо подозревал, что среди такого разнообразия диких животных по крайней мере некоторые должны оказаться опасными для человека. Но, как и все животные, за исключением голодных хищников и человека, они не проявляли стремления напасть на нас, пока мы не цепляемся к ним сами и не подходим слишком близко.
— Я вижу, что мы здесь не останемся голодными, — заметила Дуари.
— Надеюсь, что некоторые из этих маленьких созданий хороши на вкус, — засмеялся я.
— Я уверена, что вот тот большой под деревом на вкус замечателен, вот тот, который на нас смотрит, — она указала на огромное косматое животное размером со слона. Дуари обладала чувством юмора.
— Быть может, у него такая же уверенность насчет нашего вкуса, — предположил я. — Смотри, он идет сюда.
Огромный зверь действительно направлялся к нам. Мы все еще находились в сотне ярдов от леса.
— Бежим? — спросила Дуари.
— Боюсь, что это будет смертельно. Знаешь, звери почти инстинктивно бросаются преследовать любого, кто от них убегает. Думаю, лучшее, что мы можем сделать — это продолжать идти к лесу, не выказывая спешки. Если оно не увеличит скорость, то мы достигнем деревьев первыми. Если мы побежим, есть возможность, что оно догонит нас, ибо из всех созданий человек, похоже, один из самых медленных.
Мы продолжали идти, непрестанно оглядываясь на косматую угрозу, которая шла по нашему следу. Зверь неуклюже двигался, не проявляя знаков волнения. Но его длинные ноги уменьшали расстояние между нами. Я понял, что он догонит нас прежде, чем мы достигнем леса, и почувствовал крайнюю беспомощность со своим жалким луком и маленькими стрелами перед этой возвышающейся горой мускулов.
— Ускорь чуть-чуть шаг, Дуари, — велел я.
Она послушалась, но через несколько шагов обернулась.
— Почему ты остановился, Карсон? — спросила она.
— Не спорь, — прикрикнул я немного резко. — Делай, как я сказал.
Она остановилась и подождала меня.
— Я буду поступать так, как сочту нужным, — заявила она. — Мне не нравится, что ты хочешь принести ради меня такую жертву. Если тебя убьют, пусть меня убьют вместе с тобой. Кроме того, Карсон Нэпьер, прошу тебя не забывать, что я дочь джонга и не привыкла, чтобы мне приказывали.
— Если бы у меня не было более насущных дел, я бы отшлепал тебя, — проворчал я.
Она в ужасе посмотрела на меня. Затем в ярости топнула маленькой ножкой и вскричала:
— Ты пользуешься своим преимуществом надо мной, потому что меня некому защитить, — выкрикнула она. — Ненавижу тебя, ты, ты…
— Но я стараюсь защитить тебя, Дуари. А ты только затрудняешь мою задачу.
— Я не хочу никакой защиты от тебя. Я лучше умру. Умереть — гораздо более приемлемо для моей чести, чем терпеть такое обращение. Я дочь джонга!
— Мне кажется, что ты уже несколько раз упомянула этот факт, — холодно сказал я.
Она вздернула подбородок и пошла выпрямившись, не оглядываясь меня. Даже ее маленькие плечи и спина излучали оскорбленное достоинство и сдержанную ярость.
Я оглянулся назад. Могучий зверь был едва в пятидесяти футах от нас. Впереди примерно на таком же расстоянии — лес. Дуари меня не видела. Я остановился и повернулся лицом к колоссу. К тому времени, как он доберется до меня, Дуари уже будет в сравнительной безопасности ветвей ближайшего дерева.
Я держал лук в руке, но стрелы оставались в грубом колчане. Я обычно носил его за правым плечом. У меня было достаточно соображения понять, что единственное действие, которое они могут оказать на эту гору покрытой шерстью плоти — это разозлить ее.