Страница:
- Поскольку я не могу изменить своего мнения о тебе, придется его менять по поводу других вещей.
Но вскоре Ли понял, что дальше хода нет. "Если бы я так далеко зашел с американским мальчишкой, - рассуждал он, - я бы и дальше пробился. Что с того, что он не педик. Люди же могут быть просто любезными. В чем же вся штука?" И Ли, наконец, угадал правильный ответ: "Невозможно это от того, что это бы не понравилось его мамочке". И Ли понял, что пора собирать вещички. Он вспомнил одного своего друга, еврея-гомосексуалиста, жившего в Оклахома-сити. Когда Ли спросил его: "Зачем ты здесь живешь? Денег у тебя хватит жить где пожелаешь", - тот ему ответил: "Если я уеду, это убьет мою мамочку". Ли обалдел.
Однажды днем Ли прогуливался с Карлом мимо парка на Амстердам-авеню. Неожиданно Карл слегка поклонился ему и пожал руку.
- Желаю удачи, - сказал он и побежал к трамваю.
Ли какое-то время смотрел ему вслед, а потом зашел в скверик и уселся на бетонную скамью, отлитую так, чтобы напоминать дерево. Синие лепестки цветущего дерева засыпали скамейку и дорожку перед нею. Ли просто сидел и смотрел, как их сдувает теплый весенний ветерок. Небо затягивало тучами перед ливнем. Ли чувствовал себя одиноким и сломленным. "Придется поискать кого-нибудь другого", - думал он. Он закрыл лицо руками. Он очень устал.
Перед глазами прошла призрачная вереница мальчишек: каждый выступал вперед, произносил "Желаю удачи" и бежал к трамваю.
"Извини... ты не туда попал... попробуй еще разок... где-нибудь в другом месте... в каком-нибудь другом месте... не здесь... не со мной... мне ни к чему, мне не нужно, мне не хочется. Чего привязался?" Последнее лицо было настолько реальным и мерзким, что Ли огрызнулся вслух:
- А тебя кто вообще спрашивал, уебище?
Он открыл глаза и огляделся. Мимо шли два подростка-мексиканца, обняв друг друга за шеи. Он долго смотрел им вслед, облизывая пересохшие потрескавшиеся губы.
Ли продолжал встречаться с Карлом и после этого случая, и наконец Карл сказал ему "Желаю удачи" в последний раз и ушел. Позже Ли узнал, что он уехал со своим семейством в Уругвай.
* * *
Ли сидел с Винстоном Муром в "Ратскеллере" и пил двойную текилу. Часы с кукушкой и изъеденные молью оленьи головы на стенах придавали ресторану унылый и неуместный тирольский вид. Вонь разлитого пива, забитых унитазов и прокисшего мусора висела в воздухе густым туманом и выползала на улицу через узкие и неудобные двойные двери. Телевизор, частро вообще не работавший, издавал жуткое гортанное мяуканье, дополняя общую непривлекательность заведения.
- Я был здесь вчера вечером, - сообщил Ли Муру. - Разговаривал с педоватым врачом и его дружком. Врач - майор в медицинском корпусе. А дружок его - какой-то мутный инженер. Сучара и страхолюдина. И вот врач приглашает меня выпить с ними, а дружок начинает ревновать. Мне же пиво все равно по барабану, а врач принимает это на счет Мексики вообще и себя лично. Начинает старую песню: "А вам нравится Мексика?", то и сё. Я говорю ему: Мексика-то нормальная страна, местами, а вот от него лично у меня геморрой. Вежливо так сказал, понимаешь? А кроме этого, мне домой к жене пора.
А он мне: "Нет у вас никакой жены, вы - такой же педик, как и я". Я ему говорю: "Я уж не знаю, какой из вас педик, док, но выясняет это пусть кто-нибудь другой. Будь вы хоть симпатичным мексиканцем, так вы же - просто старая уродина. А дружок ваш, молью поеденный, - еще и вдвойне". Я, конечно, надеялся, что до крайностей дело не дойдет...
А Хэтфилда ты не знал? Конечно, куда тебе? Это до тебя еще было. Он в pulqueria пришил одного cargador'а. Влетело ему в пятьсот баксов. Так вот, прикинь - если cargador'a взять за основу, во что обойдется убийство майора мексиканской армии?
Мур подозвал официанта:
- Yo quero un sandwich, - улыбнулся он. - Quel sandwiches tiene?
- Ты чего хочешь? - Ли разозлился, что его прервали.
- Я точно не знаю, - ответил Мур, пробегая глазами меню. - Интересно, они могут сделать сандвич с плавленым сыром на пшеничном гренке? - И Мур повернулся к официанту с улыбкой, изображавшей мальчишескую радость.
Ли закрыл глаза, пока Мур пытался донести до официанта представление о плавленом сыре на пшеничном гренке. Мур со своим ломаным испанским был очаровательно беспомощен. Он устроил представление "маленький мальчик в чужой стране". Мур улыбался своему отражению во внутреннем зеркале - улыбкой без тени тепла, но не холодной: бессмысленной улыбкой сенильного тлена, которой впору только вставные зубы, улыбкой состарившегося человека, необратимо поглупевшего в одиночном заточении исключительной любви к самому себе.
Мур был худосочным молодым человеком со светлыми волосами, обычно довольно длинными, бледно-голубыми глазами и очень белой кожей. Под глазами лежали темные круги, а рот огибали две глубокие морщины. Выглядел он сущим ребенком, но в то же время казалось, что он состарился раньше срока. Смерть оставила на его лице свой опустошительный след - маршруты тления пролегли глубоко в плоти, отрезанной от живого заряда контакта. Ненависть была его главным стимулом, он буквально жил и двигался ею, но в его ненависти не было ни страсти, ни ярости. Ненависть Мура была медленным постоянным нажимом, слабым, но бесконечно упорным - она поджидала и пользовалась любой слабостью в противнике. И медленные капли ненависти прорезали на лице Мура эти морщины тления. Он состарился, не ощутив вкуса жизни - точно кусок мяса, так и сгнивший на полке кладовой.
Мур имел обыкновение прерывать рассказ именно в том месте, когда дело доходило до его сути. Часто завязывал долгую беседу с официантом или кто еще попадется под руку или напускал на себя рассеянность, отдалялся и зевал: "Что ты сказал?" - точно тоскливая реальность призвала его к себе из каких-то размышлений, о которых у остальных не может быть ни малейшего понятия.
Мур заговорил о своей жене:
- Сначала, Билл, она на мне так залипала, что натурально истерики устраивала, когда я на работу в свой музей уходил. Мне удалось укрепить ее эго так, что я ей вовсе перестал быть нужен, а после этого мне уже оставалось только одно - свалить самому. Я для нее больше ничего не мог сделать.
Мур разыгрывал искренность. "Боже мой, - подумал Ли, - он действительно в это верит".
Ли заказал еще одну двойную текилу. Мур встал.
- Ладно, мне пора. Дел полно.
- Послушай, - сказал Ли. - Как насчет поужинать сегодня?
- Нормально.
- В шесть в "Стейк-Хаусе Кей-Си".
- Ладно. - Мур ушел.
Ли выпил полстакана текилы, который перед ним поставил официант. С Муром он периодически общался в Нью-Йорке несколько лет, и тот ему никогда не нравился. Муру Ли тоже не нравился - но Муру не нравился никто. Ли сказал себе: "Должно быть, ты совсем спятил, если даже сюда глазки строишь. Ты же знаешь, какая он сука. Эти полупидары любому пидарасу сто очков вперед дадут".
* * *
Когда Ли пришел в "Стейк-Хаус Кей-Си", Мур уже сидел там. С ним был Том Уильямс, еще один мальчишка из Солт-Лейк-Сити. Ли подумал: "И компаньонку с собой привел".
- Мне парнишка нравится, Том этот, я просто терпеть не могу с ним наедине. Все время пытается меня в постель затащить. Что мне в педиках и не нравится. С ними не выходит оставаться друзьями... - Да, Ли уже буквально слышал его голос.
За ужином Мур с Уильямсом обсуждали яхту, которую собирались построить в Зихуатенехо. Ли считал проект дурацким.
- Строить яхты - дело профессионалов, нет? - спросил он. Мур сделал вид, что не слышит.
После ужина Ли отправился с Муром и Уильямсом в пансион к Муру. У дверей Ли спросил:
- Не хотите ли выпить, джентльмены? Я принесу бутылку... - И он перевел взгляд с одного на другого.
Мур ответил:
- Э-э, нет. Понимаешь, нам нужно поработать над планом нашей яхты.
- О, - ответил Ли. - Понятно. Тогда до завтра? Давай тогда выпьем в "Ратскеллере"? Скажем, часов в пять?
- Я, наверное, завтра буду занят.
- Да. Но ты ведь все равно должен пить и есть.
- Видишь ли, эта яхта сейчас для меня - самое важное в жизни. Она займет у меня все время.
Ли сказал:
- Как угодно, - и ушел.
Это его глубоко задело. Он уже слышал голос Мура:
- Спасибо, что поддержал меня, Том. Надеюсь, он понял. Конечно, Ли парень интересный и все такое... Но все эти дела с педиками для меня сейчас - чересчур. - Терпимый, рассматривает вопрос со всех сторон, даже сочувствует в мелочах, но наконец вынужден тактично, но твердо провести черту. "И он в самом деле в это верит, - думал Ли. - Как и в ту чушь насчет укрепления эго жены. Может наслаждаться плодами своей ядовитой стервозности и одновременно видеть себя святым. Еще тот приемчик".
На самом деле, отлуп Мура был рассчитан на то, чтобы в сложившихся обстоятельствах ранить как можно больнее. Он ставил Ли в положение презренно настырного педика, слишком глупого и бесчувственного, чтобы понимать: его знаки внимания нежеланны. Он как бы вынуждал Мура к противной необходимости именно такого расклада.
Ли оперся на фонарный столб и простоял так несколько минут. Шок отрезвил его, пьяная эйфория схлынула. Он понял, насколько устал, насколько ослаб, но домой идти он еще не был готов.
ГЛАВА 2
"Что бы ни делалось в этой стране, все разваливается, - думал Ли. Он внимательно рассматривал лезвие своего карманного ножа из нержавейки. Хромовое покрытие слезало с него, как серебряная фольга. - Меня бы нисколько не удивило, если бы я снял в "Аламеде" мальчика, а у него... О, а вот и наш честный Джо".
Джо Гидри подсел к нему, сбросив на столик и свободный стул свои узлы. Рукавом он протер горлышко пивной бутылки и заглотнул одним махом половину содержимого. Джо был крупным человеком с красной рожей ирландского политика.
- Что нового? - спросил Ли.
- Немного, Ли. Если не считать того, что сперли мою пишущую машинку. И я даже знаю, кто. Этот бразилец или кто он там. Ты его знаешь. Морис.
- Морис? Тот, который был у тебя на прошлой неделе? Борец?
- Ты говоришь о Луи, он инструктор в спортзале. Нет, другой. А Луи решил, что это все неправильно, и сообщил мне, что я буду гореть в аду, а он отправится прямиком на небеса.
- Серьезно?
- Еще как. А Морис - такой же педик, как и я. - Джо рыгнул. - Прошу прощения. Если не педрильнее. Но он этого не приемлет. Наверное, спер мою машинку и думает, что доказал мне и себе, что он здесь только из-за того, что плохо лежит. На самом деле, он настолько голубой, что я потерял к нему всякий интерес. Хотя не вполне. Если я увижу этого подонка еще раз, то, скорее всего, снова приглашу к себе, а не изобью до усрачки, как следовало бы.
Ли откинулся на стуле, оперся на стенку и осмотрел бар. За соседним столиком кто-то писал письмо. Если он и слышал их разговор, то виду не подал. Хозяин заведения читал раздел о корридах, разложив газету перед собой на стойке. Тишина, необычная для Мексики, охватила бар - зудящий беззвучный гул.
Джо допил пиво, тыльной стороной руки вытер рот и уставился на стену слезящимися, налитыми кровью голубоватыми глазами. Тишина впитывалась в тело Ли, лицо его обмякло и стало пустым. Странно призрачный эффект - точно сквозь его черты можно разглядеть что-то другое. Лицо было опустошенным, порочным и старым, а ясные зеленые глаза - мечтательными и невинными. Его светло-каштановые волосы были очень тонкими и никак не ложились под расческу - обычно ссыпались на лоб и попадали в еду или стакан с выпивкой.
- Ладно, мне надо идти, - сказал Джо. Собрал свои узелки, кивнул Ли, оделив его милой улыбкой политика, и вышел на улицу. Солнце на секунду озарило его пушистую, наполовину лысую голову в дверном проеме, и он исчез из виду.
Ли зевнул и взял с соседнего столика газетные листы с комиксами. Двухдневной свежести. Он отложил их и снова зевнул. Встал, расплатился и вышел. На улице солнце клонилось к закату. Идти некуда - он подошел к стойке с журналами в "Сирсе" и почитал свежие журналы на халяву.
Обратно Ли пошел мимо "Стейк-Хауса Кей-Си". Из глубины ресторана ему помахал Мур. Ли зашел и сел к нему за столик.
- Ты ужасно выглядишь, - сказал он. Ли знал, что Муру только этого и надо. На самом деле, Мур выглядел гораздо хуже, чем обычно. Бледен он был всегда - теперь же его лицо приобрело желтоватый оттенок.
Постройка яхты провалилась. Мур, Уильямс и жена Уильямса Лил вернулись из Зихуатенехо. Мур с Уильямсами больше не разговаривал.
Ли заказал чайник чаю. Мур заговорил о Лил.
- Знаешь, Лил там ела сыр. Она вообще все ела, и ни разу не заболела. К врачу она ходить отказывалась. Однажды проснулась - один глаз почти не видит, а другой и вовсе ослеп. Но к врачу - ни-ни. А через несколько дней снова прозрела, как и не было ничего. Я так надеялся, что она ослепнет совсем.
Ли понял, что Мур говорит совершенно серьезно. "Он обезумел", - подумал Ли.
Мур поливал Лил дальше. Она, разумеется, его домогалась. Он платил за жилье и еду гораздо больше, чем с него причиталось. Она кошмарно готовит. Они бросили его там больного. Мур перешел на собственное здоровье.
- Давай я покажу тебе свой анализ мочи, - предложил он с мальчишеским энтузиазмом и развернул на столе клочок бумаги. Лиз взглянул без всякого интереса.
- Вот, смотри, - показал Мур. - Мочевина - тринадцать. А норма - от пятнадцати до двадцати двух. Как ты думаешь, это серьезно?
- Черт его знает.
- И следы сахара. Что все это значит? - Мур, очевидно, считал этот вопрос невообразимо интересным.
- А чего ты его врачу не покажешь?
- Я показывал. Он ответил, что придется взять суточный анализ - то есть пробы мочи за двадцать четыре часа. И только потом он сможет высказать свое мнение... Знаешь, у меня такая тупая боль в груди, вот тут. Может быть, это туберкулез?
- Сходи на рентген.
- Ходил. Врач хочет проверить реакцию кожи. А, вот еще что. У меня, наверное, бруцеллез... Жара нет? - И он подставил лоб, чтобы Ли пощупал. Тот потрогал его за мочку уха:
- По-моему, нет.
Мур не умолкал. Как все ипохондрики, он ходил кругами. Постоянно возвращаясь к своему туберкулезу и анализу мочи. Ли никогда не слышал ничего утомительнее и тягостнее. У Мура не было никакого туберкулеза или бруцеллеза, и с почками все обстояло нормально. Он болел смертью. Смерть затаилась в каждой клеточке его тела. От него исходили слабые зеленоватые испарения тлена. Ли даже подумал, что он должен светиться в темноте.
Мур продолжал с мальчишеской увлеченностью:
- Мне, наверное, операцию нужно делать.
Ли ответил, что ему в самом деле пора идти.
* * *
Ли свернул на Коахуилу. На ходу одну ногу он всегда твердо ставил перед другой, быстро и целеустремленно, точно сматывался, ограбив кого-то. Прошел мимо группы в униформе экспатриантов: не заправленные под ремень рубахи в красную клетку, синие джинсы, бороды, - и миновал еще одну кучку людей в обычной, хоть и потрепанной одежде. Среди них он узнал мальчишку по имени Юджин Аллертон. Он был высок и очень худ, высокие скулы, маленький рот, ярко-красные губы и глаза янтарного цвета, приобретавшие лиловый оттенок, когда он напивался. Его золотисто-каштановые волосы пятнами выгорели на солнце, точно их неряшливо обесцветили. У него были прямые черные брови и черные ресницы. Двусмысленное лицо - очень молодое, с четкими чертами, мальчишеское; казалось даже, что оно покрыто косметикой - изящной, экзотической и восточной. Аллертон никогда не бывал чересчур аккуратен или чист, но и грязнулей назвать его было нельзя. Он был просто беспечен и ленив - настолько, что временами казалось, будто он не до конца проснулся. Часто он не слышал, что ему говорят чуть ли в самое ухо. "Пеллагра, наверное", - кисло подумал Ли. Он кивнул Аллертону и улыбнулся. Аллертон чуть удивленно кивнул в ответ, но улыбаться не стал.
Ли шел дальше в легком унынии. "Может быть, здесь удастся чего-то добиться. Ну, a ver..." Он замер перед рестораном, точно ищейка: "Поесть... быстрее поесть здесь, чем что-то покупать, а потом готовить". Когда Ли был голоден, когда хотелось выпить или вмазаться морфием, промедление бывало непереносимо.
Он вошел, заказал стейк по-мексикански и стакан молока. Пока он ждал, у него текли слюни. В ресторан вошел молодой человек с круглым лицом и вялым ртом. Ли внятно произнес:
- Привет, Хорэс.
Тот кивнул, ничего не ответив и сел как можно дальше от Ли. Ресторанчик был очень маленький. Ли улыбнулся. Принесли еду - он расправился с ней быстро, как зверь, запихивая в рот куски хлеба и бифштекса и запивая глотками молока. Потом откинулся на спинку стула и закурил.
- Un cafe solo, - окликнул он проходившую мимо официантку - та несла ананасную газировку паре молодых мексиканцев в двубортных костюмах в полоску. У одного были влажные карие глаза навыкат, жиденькие и сальные черные усики. Он пристально посмотрел на Ли, и тот отвернулся. "Осторожнее, - подумал он, - иначе начнет приставать, как мне нравится Мексика". Он уронил недокуренную сигарету в недопитый остывший кофе, подошел к стойке, расплатился и вышел из ресторанчика, не успел мексиканец придумать, как завязать разговор. Когда Ли решал откуда-то уйти, он уходил сразу.
* * *
В баре "Эй, на борту!" висело несколько бутафорских фонарей-"молния" создавать корабельную атмосферу. Две небольшие комнаты со столиками, в одной - стойка бара и четыре высоких шатких табурета. Заведение всегда освещалось тускло и выглядело зловеще. Посетители относились к этому терпимо - все-таки не богема. Бородатая тусовка в "Эй, на борту!" никогда не заглядывала. Заведение существовало как бы в долг - без лицензии на торговлю спиртным, с часто менявшимся руководством. Сейчас баром заправлял американец по имени Том Вестон и какой-то мексиканец американского происхождения.
Ли подошел прямо к стойке и заказал выпить. Выпил и заказал второй - и только потом огляделся: нет ли в баре Аллертона. Тот в одиночестве сидел за столиком, откинувшись на стуле и заложив одну ногу за другую. На колене он придерживал бутылку пива. Аллертон кивнул Ли. Ли изобразил приветствие одновременно дружеское и небрежное - показать интерес, но не напрягать слишком поверхностное знакомство. Результат оказался удручающим.
Когда он сделал шаг в сторону, чтобы склониться в полном достоинства старорежимном поклоне, вместо приветствия прорезался оскал обнаженной похоти, вымученный болью и ненавистью исстрадавшегося тела, и одновременно, как при повторной экспозиции - милая детская улыбка симпатии и доверия, мерзостно неуместная и несвоевременная, изуродованная и безнадежная.
Аллертон пришел в ужас. "Вероятно, у него нервный тик", - подумал он и решил на всякий случай держаться от Ли подальше - вдруг тот выкинет что-нибудь еще, столь же отвратительное. Это напоминало обрыв связи. Аллертон не был настроен холодно или враждебно - для него Ли просто не существовал. Ли какое-то мгновение беспомощно смотрел на него, затем отвернулся к стойке, сломленный и потрясенный.
Ли допил второй стакан. Снова оглядев бар, он увидел, что Аллертон уже играет в шахматы с Мэри, американской девушкой с крашенными хной волосами и тщательно наложенной косметикой - Ли не видел, как она вошла в бар. "Зачем здесь тратить время?" - подумал Ли. Он расплатился за свои два стакана и вышел.
Он взял такси до "Чиму" - голубого бара, где было много мексиканцев, и провел ночь с молоденьким мальчиком, которого снял там.
* * *
В то время американские студенты, пользовавшиеся льготами военнослужащих, днем обычно сидели в "Лоле", а по вечерам ходили в "Эй, на борту!". "Лола" была не совсем баром, скорее - забегаловкой, где продавали пиво и газировку. Слева от двери, только заходишь, стоял ящик "кока-колы" со льдом, пивом и газировкой. Вдоль одной стены до самого музыкального автомата тянулась стойка, перед ней выстроились табуреты из металлических трубок с сиденьями из желтой блестящей кожи. Столики были расставлены у противоположной стены. С ножек табуретов давно отвалились резиновые наконечники, и табуреты противно скрежетали, когда уборщица двигала их, подметая пол. В глубине располагалась кухня, где неряшливый повар жарил все в прогорклом жире. В "Лоле" не существовало ни прошлого, ни будущего. Просто зал ожидания, куда определенные люди заглядывали в определенное время.
Через несколько дней после съема в "Чиму" Ли сидел в "Лоле" и читал Джиму Кочену вслух "Ultimas Noticias". Там напечатали историю про человека, убившего своих жену и детей. Кочен все время порывался уйти, но стоило ему подняться, Ли усаживал его на место со словами:
- Нет, ты только прикинь... "Когда жена вернулась домой с рынка, муж, уже совершенно пьяный, размахивал 45-м калибром". Ну почему ими обязательно нужно размахивать?
Ли почитал немного про себя. Кочен ерзал на стуле.
- Господи боже мой. - Ли поднял голову от газеты. - Сначала он приканчивает жену и троих детей, а потом достает бритву и инсценирует самоубийство. - Он снова посмотрел в газету. - "Но результатом стало лишь несколько царапин, не потребовавших медицинского вмешательства". Паршивое представление! - Он снова углубился в газету, еле слышно бормоча подводки к статьям. - Масло уплотняют вазелином. Отлично. Омар в топленой смазке... А вот: уличный торговец тако испугался облезлой собаки... здоровенная худющая гончая. Вот и портрет самого торговца с собакой... Один гражданин попросил у другого прикурить. У второй стороны спички не нашлось, поэтому первая сторона достает пестик для колки льда и убивает его. Убийства - национальный невроз Мексики.
Кочен встал. Ли тоже моментально вскочил:
- Да сядь ты уже на свою задницу, или что от нее осталось, пока ты на флоте служил.
- Мне надо идти.
- Жареный петух клюнул?
- Я серьезно. Я и так слишком часто в последнее время отлучаюсь. Моя старуха...
Ли его уже не слушал. Мимо заведения прошел Аллертон и заглянул внутрь. Ли он не поприветствовал - лишь притормозил на секунду и пошел дальше. "Я был в тени, - подумал Ли, - и он меня с улицы не заметил". Ли не обратил внимания, как смылся Кочен.
Поддавшись порыву, он выскочил на улицу. Аллертон не успел далеко отойти - полквартала, не больше. Ли нагнал его. Аллертон обернулся и удивленно поднял брови - прямые и черные, как мазки кисти. Он не просто удивился - встревожился, поскольку сомневался в нормальности Ли. А тот отчаянно импровизировал.
- Я просто хотел тебе сказать: некоторое время назад в "Лолу" заходила Мэри, просила тебе передать, что немного позже, часов в пять, она будет в "Эй, на борту!". - Отчасти это было правдой. Мэри действительно заходила в "Лолу" и спрашивала Ли, не видел ли он Аллертона.
У Аллертона отлегло от сердца.
- О, спасибо, - ответил он вполне тепло. - А ты там вечером будешь?
- Да, наверное. - Ли кивнул и улыбнулся, а потом быстро пошел прочь.
* * *
Ли вышел из дому в "Эй, на борту!" около пяти. Аллертон уже сидел у стойки. Ли сел рядом, заказал выпить и повернулся к нему с небрежным приветствием, точно давно и тесно знакомы. Аллертон механически ответил, не успев понять, что Ли как-то удалось укрепиться в собственной фамильярности. Он же до этого твердо решил держаться от него подальше. У Аллертона был талант игнорировать людей, но выбивать кого-то с заранее занятых позиций он не умел.
Ли заговорил - небрежно, без претензий и разумно, с суховатым юморком. Постепенно впечатление Аллертона о том, что он - тип со странностями и нежеланный, развеивалось. Когда пришла Мэри, Ли встретил ее с нетвердой старорежимной галантностью, откланялся и оставил эту парочку играть в шахматы.
- Кто это? - спросила Мэри, когда Ли вышел наружу.
- Понятия не имею, - ответил Аллертон. Встречал он Ли раньше или нет, Аллертон не был уверен. В студенческой среде не принято формально знакомиться. И студент ли он вообще? На занятиях Аллертон его ни разу не видел. Нет ничего необычного в том, что разговариваешь с совершенно незнакомым человеком, но от Ли Аллертону становилось не по себе. И, тем не менее, он казался смутно знакомым. Когда Ли говорил, создавалось ощущение, что он имеет в виду гораздо больше, чем произносит. Какое-нибудь особо подчеркнутое слово или приветствие намекало на некую долгую дружбу в каком-то ином месте и времени. Точно Ли пытался сказать: "Уж ты-то понимаешь, о чем я. Ты-то помнишь".
Аллертон раздраженно пожал плечами и принялся расставлять фигуры на доске. Он походил на капризного ребенка, не понимающего, почему у него вдруг испортилось настроение. Через несколько минут игры вернулась его обычная безмятежность, и он начал мычать что-то себе под нос.
* * *
Ли вернулся в "Эй, на борту!" уже после полуночи. У стойки кипятились выпивохи - они орали так, точно все вокруг оглохли. Аллертон стоял с краю, явно не в силах сделать так, чтобы его услышали. Он тепло поздоровался с Ли, подтолкнул его к стойке и вынырнул из толпы с двумя стаканами рома с колой.
- Давай сядем вон там, - предложил он.
Аллертон был пьян. Глаза подернулись лиловым, зрачки расширились. Он тараторил очень быстро - высоким, тонким голосом, жутким бестелесным голосом ребенка. Ли никогда раньше не слышал, чтобы Аллертон так разговаривал. Будто медиумом овладел какой-то дух. Мальчишка был нечеловечески весел и невинен.
Аллертон рассказывал о том, как служил в контрразведке в Германии. Информатор кормил их департамент липой.
- А как вы проверяли точность информации? - спросил Ли. - Откуда вы знали, что девяносто процентов того, что они вам выкладывает, - не туфта?
- В том-то и дело, что не знали, потому нас так часто и подставляли. Мы, конечно, проверяли всю информацию по другим источникам, да и штатные агенты у нас были. Большинство наших информаторов давали нам какую-то часть липы, но один тип сочинял сам всё. Заставил наших агентов искать целую воображаемую сеть русских шпионов. И вот наконец приходит рапорт из Франкфурта - все это херня на постном масле. А он нет чтобы сразу из города свалить, пока мы проверить не успели, - приходит снова с добавкой.
Но вскоре Ли понял, что дальше хода нет. "Если бы я так далеко зашел с американским мальчишкой, - рассуждал он, - я бы и дальше пробился. Что с того, что он не педик. Люди же могут быть просто любезными. В чем же вся штука?" И Ли, наконец, угадал правильный ответ: "Невозможно это от того, что это бы не понравилось его мамочке". И Ли понял, что пора собирать вещички. Он вспомнил одного своего друга, еврея-гомосексуалиста, жившего в Оклахома-сити. Когда Ли спросил его: "Зачем ты здесь живешь? Денег у тебя хватит жить где пожелаешь", - тот ему ответил: "Если я уеду, это убьет мою мамочку". Ли обалдел.
Однажды днем Ли прогуливался с Карлом мимо парка на Амстердам-авеню. Неожиданно Карл слегка поклонился ему и пожал руку.
- Желаю удачи, - сказал он и побежал к трамваю.
Ли какое-то время смотрел ему вслед, а потом зашел в скверик и уселся на бетонную скамью, отлитую так, чтобы напоминать дерево. Синие лепестки цветущего дерева засыпали скамейку и дорожку перед нею. Ли просто сидел и смотрел, как их сдувает теплый весенний ветерок. Небо затягивало тучами перед ливнем. Ли чувствовал себя одиноким и сломленным. "Придется поискать кого-нибудь другого", - думал он. Он закрыл лицо руками. Он очень устал.
Перед глазами прошла призрачная вереница мальчишек: каждый выступал вперед, произносил "Желаю удачи" и бежал к трамваю.
"Извини... ты не туда попал... попробуй еще разок... где-нибудь в другом месте... в каком-нибудь другом месте... не здесь... не со мной... мне ни к чему, мне не нужно, мне не хочется. Чего привязался?" Последнее лицо было настолько реальным и мерзким, что Ли огрызнулся вслух:
- А тебя кто вообще спрашивал, уебище?
Он открыл глаза и огляделся. Мимо шли два подростка-мексиканца, обняв друг друга за шеи. Он долго смотрел им вслед, облизывая пересохшие потрескавшиеся губы.
Ли продолжал встречаться с Карлом и после этого случая, и наконец Карл сказал ему "Желаю удачи" в последний раз и ушел. Позже Ли узнал, что он уехал со своим семейством в Уругвай.
* * *
Ли сидел с Винстоном Муром в "Ратскеллере" и пил двойную текилу. Часы с кукушкой и изъеденные молью оленьи головы на стенах придавали ресторану унылый и неуместный тирольский вид. Вонь разлитого пива, забитых унитазов и прокисшего мусора висела в воздухе густым туманом и выползала на улицу через узкие и неудобные двойные двери. Телевизор, частро вообще не работавший, издавал жуткое гортанное мяуканье, дополняя общую непривлекательность заведения.
- Я был здесь вчера вечером, - сообщил Ли Муру. - Разговаривал с педоватым врачом и его дружком. Врач - майор в медицинском корпусе. А дружок его - какой-то мутный инженер. Сучара и страхолюдина. И вот врач приглашает меня выпить с ними, а дружок начинает ревновать. Мне же пиво все равно по барабану, а врач принимает это на счет Мексики вообще и себя лично. Начинает старую песню: "А вам нравится Мексика?", то и сё. Я говорю ему: Мексика-то нормальная страна, местами, а вот от него лично у меня геморрой. Вежливо так сказал, понимаешь? А кроме этого, мне домой к жене пора.
А он мне: "Нет у вас никакой жены, вы - такой же педик, как и я". Я ему говорю: "Я уж не знаю, какой из вас педик, док, но выясняет это пусть кто-нибудь другой. Будь вы хоть симпатичным мексиканцем, так вы же - просто старая уродина. А дружок ваш, молью поеденный, - еще и вдвойне". Я, конечно, надеялся, что до крайностей дело не дойдет...
А Хэтфилда ты не знал? Конечно, куда тебе? Это до тебя еще было. Он в pulqueria пришил одного cargador'а. Влетело ему в пятьсот баксов. Так вот, прикинь - если cargador'a взять за основу, во что обойдется убийство майора мексиканской армии?
Мур подозвал официанта:
- Yo quero un sandwich, - улыбнулся он. - Quel sandwiches tiene?
- Ты чего хочешь? - Ли разозлился, что его прервали.
- Я точно не знаю, - ответил Мур, пробегая глазами меню. - Интересно, они могут сделать сандвич с плавленым сыром на пшеничном гренке? - И Мур повернулся к официанту с улыбкой, изображавшей мальчишескую радость.
Ли закрыл глаза, пока Мур пытался донести до официанта представление о плавленом сыре на пшеничном гренке. Мур со своим ломаным испанским был очаровательно беспомощен. Он устроил представление "маленький мальчик в чужой стране". Мур улыбался своему отражению во внутреннем зеркале - улыбкой без тени тепла, но не холодной: бессмысленной улыбкой сенильного тлена, которой впору только вставные зубы, улыбкой состарившегося человека, необратимо поглупевшего в одиночном заточении исключительной любви к самому себе.
Мур был худосочным молодым человеком со светлыми волосами, обычно довольно длинными, бледно-голубыми глазами и очень белой кожей. Под глазами лежали темные круги, а рот огибали две глубокие морщины. Выглядел он сущим ребенком, но в то же время казалось, что он состарился раньше срока. Смерть оставила на его лице свой опустошительный след - маршруты тления пролегли глубоко в плоти, отрезанной от живого заряда контакта. Ненависть была его главным стимулом, он буквально жил и двигался ею, но в его ненависти не было ни страсти, ни ярости. Ненависть Мура была медленным постоянным нажимом, слабым, но бесконечно упорным - она поджидала и пользовалась любой слабостью в противнике. И медленные капли ненависти прорезали на лице Мура эти морщины тления. Он состарился, не ощутив вкуса жизни - точно кусок мяса, так и сгнивший на полке кладовой.
Мур имел обыкновение прерывать рассказ именно в том месте, когда дело доходило до его сути. Часто завязывал долгую беседу с официантом или кто еще попадется под руку или напускал на себя рассеянность, отдалялся и зевал: "Что ты сказал?" - точно тоскливая реальность призвала его к себе из каких-то размышлений, о которых у остальных не может быть ни малейшего понятия.
Мур заговорил о своей жене:
- Сначала, Билл, она на мне так залипала, что натурально истерики устраивала, когда я на работу в свой музей уходил. Мне удалось укрепить ее эго так, что я ей вовсе перестал быть нужен, а после этого мне уже оставалось только одно - свалить самому. Я для нее больше ничего не мог сделать.
Мур разыгрывал искренность. "Боже мой, - подумал Ли, - он действительно в это верит".
Ли заказал еще одну двойную текилу. Мур встал.
- Ладно, мне пора. Дел полно.
- Послушай, - сказал Ли. - Как насчет поужинать сегодня?
- Нормально.
- В шесть в "Стейк-Хаусе Кей-Си".
- Ладно. - Мур ушел.
Ли выпил полстакана текилы, который перед ним поставил официант. С Муром он периодически общался в Нью-Йорке несколько лет, и тот ему никогда не нравился. Муру Ли тоже не нравился - но Муру не нравился никто. Ли сказал себе: "Должно быть, ты совсем спятил, если даже сюда глазки строишь. Ты же знаешь, какая он сука. Эти полупидары любому пидарасу сто очков вперед дадут".
* * *
Когда Ли пришел в "Стейк-Хаус Кей-Си", Мур уже сидел там. С ним был Том Уильямс, еще один мальчишка из Солт-Лейк-Сити. Ли подумал: "И компаньонку с собой привел".
- Мне парнишка нравится, Том этот, я просто терпеть не могу с ним наедине. Все время пытается меня в постель затащить. Что мне в педиках и не нравится. С ними не выходит оставаться друзьями... - Да, Ли уже буквально слышал его голос.
За ужином Мур с Уильямсом обсуждали яхту, которую собирались построить в Зихуатенехо. Ли считал проект дурацким.
- Строить яхты - дело профессионалов, нет? - спросил он. Мур сделал вид, что не слышит.
После ужина Ли отправился с Муром и Уильямсом в пансион к Муру. У дверей Ли спросил:
- Не хотите ли выпить, джентльмены? Я принесу бутылку... - И он перевел взгляд с одного на другого.
Мур ответил:
- Э-э, нет. Понимаешь, нам нужно поработать над планом нашей яхты.
- О, - ответил Ли. - Понятно. Тогда до завтра? Давай тогда выпьем в "Ратскеллере"? Скажем, часов в пять?
- Я, наверное, завтра буду занят.
- Да. Но ты ведь все равно должен пить и есть.
- Видишь ли, эта яхта сейчас для меня - самое важное в жизни. Она займет у меня все время.
Ли сказал:
- Как угодно, - и ушел.
Это его глубоко задело. Он уже слышал голос Мура:
- Спасибо, что поддержал меня, Том. Надеюсь, он понял. Конечно, Ли парень интересный и все такое... Но все эти дела с педиками для меня сейчас - чересчур. - Терпимый, рассматривает вопрос со всех сторон, даже сочувствует в мелочах, но наконец вынужден тактично, но твердо провести черту. "И он в самом деле в это верит, - думал Ли. - Как и в ту чушь насчет укрепления эго жены. Может наслаждаться плодами своей ядовитой стервозности и одновременно видеть себя святым. Еще тот приемчик".
На самом деле, отлуп Мура был рассчитан на то, чтобы в сложившихся обстоятельствах ранить как можно больнее. Он ставил Ли в положение презренно настырного педика, слишком глупого и бесчувственного, чтобы понимать: его знаки внимания нежеланны. Он как бы вынуждал Мура к противной необходимости именно такого расклада.
Ли оперся на фонарный столб и простоял так несколько минут. Шок отрезвил его, пьяная эйфория схлынула. Он понял, насколько устал, насколько ослаб, но домой идти он еще не был готов.
ГЛАВА 2
"Что бы ни делалось в этой стране, все разваливается, - думал Ли. Он внимательно рассматривал лезвие своего карманного ножа из нержавейки. Хромовое покрытие слезало с него, как серебряная фольга. - Меня бы нисколько не удивило, если бы я снял в "Аламеде" мальчика, а у него... О, а вот и наш честный Джо".
Джо Гидри подсел к нему, сбросив на столик и свободный стул свои узлы. Рукавом он протер горлышко пивной бутылки и заглотнул одним махом половину содержимого. Джо был крупным человеком с красной рожей ирландского политика.
- Что нового? - спросил Ли.
- Немного, Ли. Если не считать того, что сперли мою пишущую машинку. И я даже знаю, кто. Этот бразилец или кто он там. Ты его знаешь. Морис.
- Морис? Тот, который был у тебя на прошлой неделе? Борец?
- Ты говоришь о Луи, он инструктор в спортзале. Нет, другой. А Луи решил, что это все неправильно, и сообщил мне, что я буду гореть в аду, а он отправится прямиком на небеса.
- Серьезно?
- Еще как. А Морис - такой же педик, как и я. - Джо рыгнул. - Прошу прощения. Если не педрильнее. Но он этого не приемлет. Наверное, спер мою машинку и думает, что доказал мне и себе, что он здесь только из-за того, что плохо лежит. На самом деле, он настолько голубой, что я потерял к нему всякий интерес. Хотя не вполне. Если я увижу этого подонка еще раз, то, скорее всего, снова приглашу к себе, а не изобью до усрачки, как следовало бы.
Ли откинулся на стуле, оперся на стенку и осмотрел бар. За соседним столиком кто-то писал письмо. Если он и слышал их разговор, то виду не подал. Хозяин заведения читал раздел о корридах, разложив газету перед собой на стойке. Тишина, необычная для Мексики, охватила бар - зудящий беззвучный гул.
Джо допил пиво, тыльной стороной руки вытер рот и уставился на стену слезящимися, налитыми кровью голубоватыми глазами. Тишина впитывалась в тело Ли, лицо его обмякло и стало пустым. Странно призрачный эффект - точно сквозь его черты можно разглядеть что-то другое. Лицо было опустошенным, порочным и старым, а ясные зеленые глаза - мечтательными и невинными. Его светло-каштановые волосы были очень тонкими и никак не ложились под расческу - обычно ссыпались на лоб и попадали в еду или стакан с выпивкой.
- Ладно, мне надо идти, - сказал Джо. Собрал свои узелки, кивнул Ли, оделив его милой улыбкой политика, и вышел на улицу. Солнце на секунду озарило его пушистую, наполовину лысую голову в дверном проеме, и он исчез из виду.
Ли зевнул и взял с соседнего столика газетные листы с комиксами. Двухдневной свежести. Он отложил их и снова зевнул. Встал, расплатился и вышел. На улице солнце клонилось к закату. Идти некуда - он подошел к стойке с журналами в "Сирсе" и почитал свежие журналы на халяву.
Обратно Ли пошел мимо "Стейк-Хауса Кей-Си". Из глубины ресторана ему помахал Мур. Ли зашел и сел к нему за столик.
- Ты ужасно выглядишь, - сказал он. Ли знал, что Муру только этого и надо. На самом деле, Мур выглядел гораздо хуже, чем обычно. Бледен он был всегда - теперь же его лицо приобрело желтоватый оттенок.
Постройка яхты провалилась. Мур, Уильямс и жена Уильямса Лил вернулись из Зихуатенехо. Мур с Уильямсами больше не разговаривал.
Ли заказал чайник чаю. Мур заговорил о Лил.
- Знаешь, Лил там ела сыр. Она вообще все ела, и ни разу не заболела. К врачу она ходить отказывалась. Однажды проснулась - один глаз почти не видит, а другой и вовсе ослеп. Но к врачу - ни-ни. А через несколько дней снова прозрела, как и не было ничего. Я так надеялся, что она ослепнет совсем.
Ли понял, что Мур говорит совершенно серьезно. "Он обезумел", - подумал Ли.
Мур поливал Лил дальше. Она, разумеется, его домогалась. Он платил за жилье и еду гораздо больше, чем с него причиталось. Она кошмарно готовит. Они бросили его там больного. Мур перешел на собственное здоровье.
- Давай я покажу тебе свой анализ мочи, - предложил он с мальчишеским энтузиазмом и развернул на столе клочок бумаги. Лиз взглянул без всякого интереса.
- Вот, смотри, - показал Мур. - Мочевина - тринадцать. А норма - от пятнадцати до двадцати двух. Как ты думаешь, это серьезно?
- Черт его знает.
- И следы сахара. Что все это значит? - Мур, очевидно, считал этот вопрос невообразимо интересным.
- А чего ты его врачу не покажешь?
- Я показывал. Он ответил, что придется взять суточный анализ - то есть пробы мочи за двадцать четыре часа. И только потом он сможет высказать свое мнение... Знаешь, у меня такая тупая боль в груди, вот тут. Может быть, это туберкулез?
- Сходи на рентген.
- Ходил. Врач хочет проверить реакцию кожи. А, вот еще что. У меня, наверное, бруцеллез... Жара нет? - И он подставил лоб, чтобы Ли пощупал. Тот потрогал его за мочку уха:
- По-моему, нет.
Мур не умолкал. Как все ипохондрики, он ходил кругами. Постоянно возвращаясь к своему туберкулезу и анализу мочи. Ли никогда не слышал ничего утомительнее и тягостнее. У Мура не было никакого туберкулеза или бруцеллеза, и с почками все обстояло нормально. Он болел смертью. Смерть затаилась в каждой клеточке его тела. От него исходили слабые зеленоватые испарения тлена. Ли даже подумал, что он должен светиться в темноте.
Мур продолжал с мальчишеской увлеченностью:
- Мне, наверное, операцию нужно делать.
Ли ответил, что ему в самом деле пора идти.
* * *
Ли свернул на Коахуилу. На ходу одну ногу он всегда твердо ставил перед другой, быстро и целеустремленно, точно сматывался, ограбив кого-то. Прошел мимо группы в униформе экспатриантов: не заправленные под ремень рубахи в красную клетку, синие джинсы, бороды, - и миновал еще одну кучку людей в обычной, хоть и потрепанной одежде. Среди них он узнал мальчишку по имени Юджин Аллертон. Он был высок и очень худ, высокие скулы, маленький рот, ярко-красные губы и глаза янтарного цвета, приобретавшие лиловый оттенок, когда он напивался. Его золотисто-каштановые волосы пятнами выгорели на солнце, точно их неряшливо обесцветили. У него были прямые черные брови и черные ресницы. Двусмысленное лицо - очень молодое, с четкими чертами, мальчишеское; казалось даже, что оно покрыто косметикой - изящной, экзотической и восточной. Аллертон никогда не бывал чересчур аккуратен или чист, но и грязнулей назвать его было нельзя. Он был просто беспечен и ленив - настолько, что временами казалось, будто он не до конца проснулся. Часто он не слышал, что ему говорят чуть ли в самое ухо. "Пеллагра, наверное", - кисло подумал Ли. Он кивнул Аллертону и улыбнулся. Аллертон чуть удивленно кивнул в ответ, но улыбаться не стал.
Ли шел дальше в легком унынии. "Может быть, здесь удастся чего-то добиться. Ну, a ver..." Он замер перед рестораном, точно ищейка: "Поесть... быстрее поесть здесь, чем что-то покупать, а потом готовить". Когда Ли был голоден, когда хотелось выпить или вмазаться морфием, промедление бывало непереносимо.
Он вошел, заказал стейк по-мексикански и стакан молока. Пока он ждал, у него текли слюни. В ресторан вошел молодой человек с круглым лицом и вялым ртом. Ли внятно произнес:
- Привет, Хорэс.
Тот кивнул, ничего не ответив и сел как можно дальше от Ли. Ресторанчик был очень маленький. Ли улыбнулся. Принесли еду - он расправился с ней быстро, как зверь, запихивая в рот куски хлеба и бифштекса и запивая глотками молока. Потом откинулся на спинку стула и закурил.
- Un cafe solo, - окликнул он проходившую мимо официантку - та несла ананасную газировку паре молодых мексиканцев в двубортных костюмах в полоску. У одного были влажные карие глаза навыкат, жиденькие и сальные черные усики. Он пристально посмотрел на Ли, и тот отвернулся. "Осторожнее, - подумал он, - иначе начнет приставать, как мне нравится Мексика". Он уронил недокуренную сигарету в недопитый остывший кофе, подошел к стойке, расплатился и вышел из ресторанчика, не успел мексиканец придумать, как завязать разговор. Когда Ли решал откуда-то уйти, он уходил сразу.
* * *
В баре "Эй, на борту!" висело несколько бутафорских фонарей-"молния" создавать корабельную атмосферу. Две небольшие комнаты со столиками, в одной - стойка бара и четыре высоких шатких табурета. Заведение всегда освещалось тускло и выглядело зловеще. Посетители относились к этому терпимо - все-таки не богема. Бородатая тусовка в "Эй, на борту!" никогда не заглядывала. Заведение существовало как бы в долг - без лицензии на торговлю спиртным, с часто менявшимся руководством. Сейчас баром заправлял американец по имени Том Вестон и какой-то мексиканец американского происхождения.
Ли подошел прямо к стойке и заказал выпить. Выпил и заказал второй - и только потом огляделся: нет ли в баре Аллертона. Тот в одиночестве сидел за столиком, откинувшись на стуле и заложив одну ногу за другую. На колене он придерживал бутылку пива. Аллертон кивнул Ли. Ли изобразил приветствие одновременно дружеское и небрежное - показать интерес, но не напрягать слишком поверхностное знакомство. Результат оказался удручающим.
Когда он сделал шаг в сторону, чтобы склониться в полном достоинства старорежимном поклоне, вместо приветствия прорезался оскал обнаженной похоти, вымученный болью и ненавистью исстрадавшегося тела, и одновременно, как при повторной экспозиции - милая детская улыбка симпатии и доверия, мерзостно неуместная и несвоевременная, изуродованная и безнадежная.
Аллертон пришел в ужас. "Вероятно, у него нервный тик", - подумал он и решил на всякий случай держаться от Ли подальше - вдруг тот выкинет что-нибудь еще, столь же отвратительное. Это напоминало обрыв связи. Аллертон не был настроен холодно или враждебно - для него Ли просто не существовал. Ли какое-то мгновение беспомощно смотрел на него, затем отвернулся к стойке, сломленный и потрясенный.
Ли допил второй стакан. Снова оглядев бар, он увидел, что Аллертон уже играет в шахматы с Мэри, американской девушкой с крашенными хной волосами и тщательно наложенной косметикой - Ли не видел, как она вошла в бар. "Зачем здесь тратить время?" - подумал Ли. Он расплатился за свои два стакана и вышел.
Он взял такси до "Чиму" - голубого бара, где было много мексиканцев, и провел ночь с молоденьким мальчиком, которого снял там.
* * *
В то время американские студенты, пользовавшиеся льготами военнослужащих, днем обычно сидели в "Лоле", а по вечерам ходили в "Эй, на борту!". "Лола" была не совсем баром, скорее - забегаловкой, где продавали пиво и газировку. Слева от двери, только заходишь, стоял ящик "кока-колы" со льдом, пивом и газировкой. Вдоль одной стены до самого музыкального автомата тянулась стойка, перед ней выстроились табуреты из металлических трубок с сиденьями из желтой блестящей кожи. Столики были расставлены у противоположной стены. С ножек табуретов давно отвалились резиновые наконечники, и табуреты противно скрежетали, когда уборщица двигала их, подметая пол. В глубине располагалась кухня, где неряшливый повар жарил все в прогорклом жире. В "Лоле" не существовало ни прошлого, ни будущего. Просто зал ожидания, куда определенные люди заглядывали в определенное время.
Через несколько дней после съема в "Чиму" Ли сидел в "Лоле" и читал Джиму Кочену вслух "Ultimas Noticias". Там напечатали историю про человека, убившего своих жену и детей. Кочен все время порывался уйти, но стоило ему подняться, Ли усаживал его на место со словами:
- Нет, ты только прикинь... "Когда жена вернулась домой с рынка, муж, уже совершенно пьяный, размахивал 45-м калибром". Ну почему ими обязательно нужно размахивать?
Ли почитал немного про себя. Кочен ерзал на стуле.
- Господи боже мой. - Ли поднял голову от газеты. - Сначала он приканчивает жену и троих детей, а потом достает бритву и инсценирует самоубийство. - Он снова посмотрел в газету. - "Но результатом стало лишь несколько царапин, не потребовавших медицинского вмешательства". Паршивое представление! - Он снова углубился в газету, еле слышно бормоча подводки к статьям. - Масло уплотняют вазелином. Отлично. Омар в топленой смазке... А вот: уличный торговец тако испугался облезлой собаки... здоровенная худющая гончая. Вот и портрет самого торговца с собакой... Один гражданин попросил у другого прикурить. У второй стороны спички не нашлось, поэтому первая сторона достает пестик для колки льда и убивает его. Убийства - национальный невроз Мексики.
Кочен встал. Ли тоже моментально вскочил:
- Да сядь ты уже на свою задницу, или что от нее осталось, пока ты на флоте служил.
- Мне надо идти.
- Жареный петух клюнул?
- Я серьезно. Я и так слишком часто в последнее время отлучаюсь. Моя старуха...
Ли его уже не слушал. Мимо заведения прошел Аллертон и заглянул внутрь. Ли он не поприветствовал - лишь притормозил на секунду и пошел дальше. "Я был в тени, - подумал Ли, - и он меня с улицы не заметил". Ли не обратил внимания, как смылся Кочен.
Поддавшись порыву, он выскочил на улицу. Аллертон не успел далеко отойти - полквартала, не больше. Ли нагнал его. Аллертон обернулся и удивленно поднял брови - прямые и черные, как мазки кисти. Он не просто удивился - встревожился, поскольку сомневался в нормальности Ли. А тот отчаянно импровизировал.
- Я просто хотел тебе сказать: некоторое время назад в "Лолу" заходила Мэри, просила тебе передать, что немного позже, часов в пять, она будет в "Эй, на борту!". - Отчасти это было правдой. Мэри действительно заходила в "Лолу" и спрашивала Ли, не видел ли он Аллертона.
У Аллертона отлегло от сердца.
- О, спасибо, - ответил он вполне тепло. - А ты там вечером будешь?
- Да, наверное. - Ли кивнул и улыбнулся, а потом быстро пошел прочь.
* * *
Ли вышел из дому в "Эй, на борту!" около пяти. Аллертон уже сидел у стойки. Ли сел рядом, заказал выпить и повернулся к нему с небрежным приветствием, точно давно и тесно знакомы. Аллертон механически ответил, не успев понять, что Ли как-то удалось укрепиться в собственной фамильярности. Он же до этого твердо решил держаться от него подальше. У Аллертона был талант игнорировать людей, но выбивать кого-то с заранее занятых позиций он не умел.
Ли заговорил - небрежно, без претензий и разумно, с суховатым юморком. Постепенно впечатление Аллертона о том, что он - тип со странностями и нежеланный, развеивалось. Когда пришла Мэри, Ли встретил ее с нетвердой старорежимной галантностью, откланялся и оставил эту парочку играть в шахматы.
- Кто это? - спросила Мэри, когда Ли вышел наружу.
- Понятия не имею, - ответил Аллертон. Встречал он Ли раньше или нет, Аллертон не был уверен. В студенческой среде не принято формально знакомиться. И студент ли он вообще? На занятиях Аллертон его ни разу не видел. Нет ничего необычного в том, что разговариваешь с совершенно незнакомым человеком, но от Ли Аллертону становилось не по себе. И, тем не менее, он казался смутно знакомым. Когда Ли говорил, создавалось ощущение, что он имеет в виду гораздо больше, чем произносит. Какое-нибудь особо подчеркнутое слово или приветствие намекало на некую долгую дружбу в каком-то ином месте и времени. Точно Ли пытался сказать: "Уж ты-то понимаешь, о чем я. Ты-то помнишь".
Аллертон раздраженно пожал плечами и принялся расставлять фигуры на доске. Он походил на капризного ребенка, не понимающего, почему у него вдруг испортилось настроение. Через несколько минут игры вернулась его обычная безмятежность, и он начал мычать что-то себе под нос.
* * *
Ли вернулся в "Эй, на борту!" уже после полуночи. У стойки кипятились выпивохи - они орали так, точно все вокруг оглохли. Аллертон стоял с краю, явно не в силах сделать так, чтобы его услышали. Он тепло поздоровался с Ли, подтолкнул его к стойке и вынырнул из толпы с двумя стаканами рома с колой.
- Давай сядем вон там, - предложил он.
Аллертон был пьян. Глаза подернулись лиловым, зрачки расширились. Он тараторил очень быстро - высоким, тонким голосом, жутким бестелесным голосом ребенка. Ли никогда раньше не слышал, чтобы Аллертон так разговаривал. Будто медиумом овладел какой-то дух. Мальчишка был нечеловечески весел и невинен.
Аллертон рассказывал о том, как служил в контрразведке в Германии. Информатор кормил их департамент липой.
- А как вы проверяли точность информации? - спросил Ли. - Откуда вы знали, что девяносто процентов того, что они вам выкладывает, - не туфта?
- В том-то и дело, что не знали, потому нас так часто и подставляли. Мы, конечно, проверяли всю информацию по другим источникам, да и штатные агенты у нас были. Большинство наших информаторов давали нам какую-то часть липы, но один тип сочинял сам всё. Заставил наших агентов искать целую воображаемую сеть русских шпионов. И вот наконец приходит рапорт из Франкфурта - все это херня на постном масле. А он нет чтобы сразу из города свалить, пока мы проверить не успели, - приходит снова с добавкой.