Берсенева Анна. Азарт среднего возраста

   А почему? Он не знал.

Глава 3

   Ровно в два часа дня Александр вышел из офиса.
   Если он был не в отъезде и днем не случалось срочных дел, он всегда ездил обедать домой. А если возникала необходимость встретиться с партнерами в ресторане, то назначал такие встречи не на обед, а на вечер, чтобы не лишать себя возможности пообедать дома.
   Не то чтобы домашние обеды – это было святое. Но Александр помнил, как Вера, сестра, однажды сказала ему:
   – Шебутной ты, Сашка, вечно куда-то рвешься. А детям твоим, между прочим, из-за этого повседневной устойчивости не хватает.
   – И что я должен делать? – удивился он тогда.
   – Заведи хоть какие-нибудь традиции, – посоветовала Вера. – Подарки под елочкой, рыбалка по воскресеньям, еще что-нибудь в этом духе.
   В точности внять этому совету было невозможно. Подарки под елочкой Юля считала глупостью, а рыбалка… Александр мог бы брать сына не только на рыбалку, но и на охоту, хоть в ту же Африку, но Денис был таким яростным противником убийства живых существ, что ни о чем подобном лучше было при нем даже не заикаться. Когда Диньке было десять лет, он вообще заявил, что не будет есть мяса, потому что в нем заключено вещество боли и страха, и Александру стоило немалых усилий убедить сына в том, что без мяса у него не будет сил для спорта. Только спорт и решил дело – Денис не мог жить без тенниса.
   Но большой теннис, в котором он делал уже серьезные успехи, требовал всех его сил и всего времени. А младшая, Дашка, занималась в театральной студии и училась в хорошей гимназии, где требования были высокими, и училась на «отлично»… И вообще, дети вступили как раз в тот возраст, пятнадцать и шестнадцать лет, когда их жизненные интересы были почти не связаны с домом.
   Так что домашние обеды были не столько традицией, сколько привычкой. И еще данью Юлиной экономности, которую не мог поколебать никакой рост благосостояния. Каждый раз, когда Юля бывала с Александром в ресторане, она не уставала повторять, что приготовила бы то же самое дома, только в десять раз вкуснее и в двадцать раз дешевле. Сначала Александра это раздражало, а потом он перестал обращать на Юлины слова внимание. В конце концов, готовила она в самом деле вкусно. А ситуации, когда в ресторане надо было появиться именно с женой, а не с любой подходящей к случаю женщиной, были не так уж часты.
   Но обедать он предпочитал все-таки не в ресторане. Заметив, что муж стал являться к обеду домой, Юля немедленно потребовала неукоснительной явки и от детей. Она умела ценить мужнино внимание.
   Открыв дверь, Александр почувствовал густой запах борща и с удовольствием вдохнул поглубже, будоража и так уже разыгравшийся аппетит. Юля варила борщ по рецепту своей сестры и перед самой готовностью добавляла в него сало, растертое с чесноком. Оттого и умопомрачительный запах.
   – Привет, пап.
   Денис был уже дома – выглянул из своей комнаты. Утром, когда Александр уезжал на работу, сын еще спал: каникулы же. А потом, наверное, ушел на тренировку или еще по каким-нибудь своим делам, отцу неизвестным.
   – Привет, – ответил Александр. – Как дела?
   – Нормально.
   – Как тренировки?
   – О’кей. Давай быстрее пообедаем, – нетерпеливо сказал Денис. – Я на пять часов договорился.
   – О чем?
   – Ну, так… В кино.
   Конечно, он собирался встретиться с девчонкой, иначе вряд ли говорил бы таким уклончивым тоном. Пока не начал заниматься спортом, Динька был смешной, нескладный и неуклюжий и ужасно этого стеснялся. Так что потом, когда он превратился в ладного и красивого парнишку, то даже не сразу понял, что девочки уже оказывают ему внимание. А как только понял, то стал использовать их внимание на полную катушку.
   – А Дашка? – спросил Александр.
   – Да дома, дома уже. По телефону болтает.
   Денис чуть не вприпрыжку побежал в кухню, где Юля бренчала посудой, накрывая на стол.
   Пять лет назад, когда Александр только что купил эту квартиру, жена завела было обычай обедать в комнате.
   – Для чего хоромы такие? – возмущалась она. – Чтобы чадом кухонным дышать?
   Но обычай так и не прижился, несмотря даже на Юлино редкостное упорство. И она перенесла обеды обратно в кухню, направив свою гигантскую энергию лишь на то, чтобы расширить ее и полностью перестроить. Теперь кухня приближалась по размеру к небольшому спортзалу, а вытяжка над плитой работала так, что ни о каком кухонном чаде и речи быть не могло.
   – Саша, зови Дашку. – Не оборачиваясь от плиты, Юля услышала, что муж вошел в кухню. – Второй час на телефоне висит, безобразие какое. Денис, футболку белую сними, а то борщом заляпаешь.
   – Может, мне вообще голым обедать? – возмутился Денис. – Или слюнявчик повязать?
   Прежде чем Александр успел позвать дочь, она сама появилась в кухне.
   В отличие от брата, который за два последних года вымахал чуть не под потолок и ростом сравнялся с отцом, Дашка была миниатюрна, как Дюймовочка. Внешностью она являла прямую противоположность обоим родителям и брату.
   Дашка была обычной московской девчонкой, общительной, решительной, острой на язычок. Но, вне зависимости от характера, в ее облике необъяснимым образом запечатлелась та за душу берущая трепетность, которую Александр знал только в одной женщине – в маме. В те редкие минуты, когда Дашка не болтала, не смеялась, не спорила с Юлей или с братом, а думала о чем-нибудь своем, – при взгляде на нее у Александра сжималось сердце.
   Но сейчас Дашка явно думала только о какой-нибудь животрепещущей ерунде, которую час с лишним обсуждала по телефону. В глазах ее от этого плясали чертики и никакой трепетности не было помину.
   – Безобразие! – воскликнула Юля. – Отец обедать пришел, а она по телефону трещит! Все тебя ждать должны?
   – Развели домострой! – фыркнула Дашка. – Могли и без меня начинать. Я все равно суп не буду.
   – Слушать не хочу этих глупостей. Суп она не будет! Не хватало еще анорексию подхватить.
   – Как ты себе это представляешь? – хмыкнул Денис. – Грипп подхватывают. А анорексия – это если Дашка после каждой еды два пальца в рот и в сортир начнет бегать.
   – Вообще есть не буду! – завопила Дашка и стукнула брата по спине. – Мам, чего он гадости говорит?
   Это была обычная домашняя возня, которой Александр дорожил. И какой мужчина с жизненным опытом, да еще с таким, как у него, не дорожил бы тем, что здоров, небеден и у него отличные дети?
   – Сегодня с дизайнером разговаривала, – сказала Юля, когда борщ был разлит по тарелкам. Наверное, она ожидала, что муж спросит о содержании разговора. Но он молчал, и она продолжила сама: – Рассчитала его. – Александр промолчал и на это. – А зачем деньги зря выбрасывать? – не обращая внимания на отсутствие интереса с его стороны, объяснила Юля. – Минимализм, минимализм!.. Мне этот минимализм в молодости надоел. Бедненько, но чистенько.
   Александр прекрасно понимал, о чем она говорит. Он с самого начала удивился тому, что она пригласила для отделки дома именно этого дизайнера. То есть удивляться, может, и не стоило: его порекомендовала соседка, которая, как Юля разузнала, была главной законодательницей рублевской моды. Притом именно в сфере домашнего дизайна – для моды ландшафтной имелись другие авторитеты.
   В тот единственный раз, когда жена затащила его посмотреть только что законченное оформление цокольного этажа, Александр понял, что выше подвала Юля этого художника не пустит. Помещение, предназначенное в основном для хозяйственных нужд, было оформлено с таким тонким, таким свободным вкусом, который совершенно не вязался не только со вкусом его жены, но даже с ее обликом.
   Юля была тяжеловесна. Не то чтобы толста – она была слишком активной, чтобы толстеть, вся энергия, которую она получала с пищей, немедленно расходовалась на какие-нибудь бытовые действия, – но вот именно тяжела: с широкими плечами, сильными руками, уверенной поступью. Ее просто невозможно было представить в той легкости линий, которую предлагал для жизни этот дизайнер. Основательность, с которой Юля относилась к быту, проявлялась во всем, даже в выборе мебели – всегда массивной, отделанной какими-нибудь узорчатыми накладками.
   – Все-таки стены без обоев не смотрятся, – поморщилась она тогда, обведя подвал хозяйским взглядом. – Штукатурка эта… Как в деревне.
   Александру, наоборот, понравилось ощущение свежести и новизны, которую создавали простые оштукатуренные стены. Пространство, которое они очерчивали, было гармоничным и ясным, и никакие обои – наверняка Юля имела в виду что-нибудь бордовое с золотом! – были в таком пространстве, конечно, не нужны.
   Но объяснять все это жене Александр не стал. Дом на Рублевке он купил для нее и не собирался вмешиваться в его обустройство. То есть и для себя он его купил, конечно, – в том смысле, что поток Юлиной энергии с приобретением дома перенаправился и перестал захлестывать лично его.
   Поэтому, пригласи она того дизайнера или этого, разбей сад в английском или во французском стиле, – все эти подробности интересовали его так же мало, как Юлю африканская охота. Да, в конце концов, у него и времени не было на то, чтобы всем этим заниматься. У него были корабли в водах пяти государств, и порт в Мурманске, и планы по вылову краба на Дальнем Востоке. У него была насыщенная, требующая воли и силы жизнь, и если бы он стал обсуждать с женой те бесчисленные мелочи, из которых ее жизнь состояла сплошь, это показалось бы ему таким же странным, как если бы он увлекся, например, изготовлением браслетов из бисера.
   Дети проглотили обед мгновенно, как акулы. Их жизнь в каждом своем ежеминутном проявлении была направлена в будущее, как стрела, и тратить ее на прием пищи, конечно, казалось им глупым. Дашка чмокнула отца в щеку и исчезла из-за стола прежде, чем он успел хотя бы спросить, куда она направляется. Денис, несмотря на свой внушительный рост, тоже выветрился как-то незаметно.
   – Приляжешь после обеда, Саша? – спросила Юля. – Или торопишься?
   – Зачем мне ложиться? – пожал плечами Александр. – Чтобы жирок завязался?
   – У нас когда-то дома заведено было после обеда полежать, – вздохнула Юля. – Отец говорил, до обеда сон серебряный, а после обеда золотой. Перед обедом рюмку настоечки для здоровья выпивал… Ну, там другая жизнь была. В свое удовольствие.
   Юля была родом из Нежина, и, судя по тому, что она рассказывала о своем детстве, этот украинский городок являл собою кусочек рая на земле, а люди в нем жили сплошь как гоголевские старосветские помещики.
   Это было хорошо. Все в его жизни было хорошо. И, главное, ему было с чем сравнивать, поэтому ровное течение обыденной жизни нисколько его не раздражало, не нагоняло скуку. В конце концов, для сильных ощущений существуют работа и охота, а семья – надежный тыл. Конечно, в этом утверждении есть банальность, от которой хочется поморщиться, но ведь, по сути, это чистая правда.
   Годы, которые принято считать опасными в связи с кризисом среднего возраста, Александр уже миновал. Как раз в то время, когда многие его ровесники ударились в запои или в беседы с психотерапевтами, он сидел в Матросской Тишине и никакого возрастного кризиса поэтому не заметил. А сейчас ему сравнялось сорок три, и это были те годы, которые для мужчины уже должны стать расцветом сил, а никаким не кризисом.
   Он и чувствовал в себе расцвет сил. Но почему в последнее время, вопреки всякой очевидности, этот расцвет стал казаться ему пустоцветом?
   – В июне опять, наверное, в Турцию поеду, – сообщила Юля, собирая тарелки. – Думаю, может, нам дом там купить? Каждый год ведь минимум по два раза езжу. В Аланье, я узнавала, можно недорого взять. В сосновом лесу, для здоровья полезно.
   – С детьми поедешь? – уточнил Александр.
   Это было единственное, что его в связи с Юлиной поездкой интересовало.
   – Уговоришь их! Дашка в Испанию хочет, в молодежный лагерь. А у Диньки сборы, как всегда. Опять с Оксанкой придется.
   Оксанка – это была та самая сестра, по рецепту которой Юля варила борщ. Значит, вопрос о покупке дома в Аланье уже обсужден всесторонне, осталось только получить его согласие, понял Александр. Весь год в этом доме поочередно, каждый в свой отпуск, будут жить многочисленные украинские родственники, а в начале лета и в конце осени – это были любимые Юлины месяцы для поездки к морю – жена будет безуспешно уговаривать его отдохнуть наконец семьей.
   – Тебя дети послушаются, – будет говорить она. – Это передо мной носами крутят, а с тобой как миленькие поедут.
   А он будет отговариваться какими-нибудь срочными делами, и срочные дела, конечно, в самом деле найдутся.
   Он ценил жену, с которой прожил семнадцать лет. Он готов был предоставить ей все, что она считала для себя необходимым. Но он при всем желании не мог предоставить ей себя – свое время, азарт, страсть. Да и не было у него такого желания. Все это как-то совсем не связывалось в его сознании с женою.
   К счастью, Юля и не претендовала на такие, для нее неясные, проявления его жизни. Толковый, не пьет, деньги зарабатывает, семье ни в чем не отказывает – что еще от мужчины надо? Она догадывалась, что у мужа случаются романы на стороне, но, обладая цепким женским чутьем, догадывалась и о том, что ничего серьезного они в себе не содержат.
   Александр сам слышал, как, обсуждая этот вопрос с сестрой, Юля сказала:
   – А что с того, если и погуливает? Не мыло, небось не смылится. Нормальный мужик чем больше гуляет, тем лучше понимает: у всех баб между ног одно и то же, из-за этого семью не рушат и детей не сиротят. А Саша у меня нормальный.
   И не объяснять же ей было, что она не понимает о нем чего-то такого, что он и сам затрудняется назвать словами…
   Тем более что в общем Юля была права: если отбросить эмоциональные частности, он в самом деле давно понял про женщин именно то, о чем она говорила.
   Во всяком случае, до последнего времени он был уверен, что это так.
   Александр позвонил сразу же, как только вышел на улицу. И наконец, впервые за два месяца, ему ответили.
   – Здравствуйте. А я уж думал, вы номер поменяли, – стараясь говорить ровным тоном, сказал он.
   Какая-то очень сильная волна нахлынула на него сразу, как только он услышал ее голос. Это была волна будущего, и это будущее обещало больше, чем содержало в себе настоящее. Александр чуть не задохнулся от восторга, вызванного ударом этой волны.
   – Неужели для вас это стало бы преградой? – Он яснее ясного увидел, как блеснули веселой зеленью Аннушкины глаза. – Вот этот мой номер вы же как-то узнали.
   Этот ее номер он узнал очень просто: когда Аннушка во время одной из общих вечерних встреч в хантинг-руме по обыкновению играла со своим перламутровым, как карамелька, телефоном, Александр взял его у нее из рук и набрал свой номер.
   – Теперь я смогу позвонить вам в Москве, – объяснил он, выключая телефон, зазвонивший у него в кармане.
   Аннушка ничего тогда не ответила, только загадочно улыбнулась.
   Он и звонил ей в Москве, но она не отзывалась на его звонки, хотя ее телефон не был выключен. Александр надеялся, что она, может быть, позвонит сама: прощаясь, он раздал свои визитные карточки всем новым африканским знакомым. Сибирский Антон Иванович отзвонился сразу по возвращении домой, повторил свое приглашение на охоту в Саяны.
   И вот теперь Аннушка вдруг отозвалась, и это наполнило Александра таким мальчишеским восторгом, какого он от себя не ожидал.
   – А мне чучело льва привезли, – сказал он. – Которого я в Намибии застрелил. Помните, обещал вам его показать?
   Как прост, как незамысловат был язык, которым он разговаривал сейчас с Аннушкой! И каким новым казался этот язык оттого, что звучал именно в разговоре с нею…
   – Я готова на него посмотреть, – со своей сводящей с ума веселой усмешкой ответила она. – Теперь готова…
   И тон, которым она сказала, что готова посмотреть на льва именно теперь, тоже был незамысловат в своей прозрачной интриге. Но тоже – как же он был хорош, этот дразнящий тон, как будоражил все, что Александр чувствовал у себя внутри и что называлось мужской сущностью! А в его нынешнем состоянии не будоражил даже, а возрождал.
   – Сегодня готовы? – быстро спросил он.
   – Весь вы в этом, Саша! – Теперь она уже не усмехнулась, а рассмеялась. – Нет, все-таки не сегодня. Завтра.
   – Завтра утром я вам позвоню. Во сколько будет не рано?
   – Я все равно, пока не проснусь, телефон не включаю. Звоните, когда хотите.
   Он хотел позвонить ей прямо сейчас, в ту же минуту, когда спрятал трубку в карман. Но она положила предел его терпению, и он согласился подождать, потому что знал, что ожидание его будет вознаграждено.

Глава 4

   Охотничий домик, купленный Александром десять лет назад близ Переславля-Залесского, давно уже не вмещал всех его трофеев. Собственно, назвать его охотничьим домиком можно было лишь с большой долей условности: это была обычная деревенская изба, слегка облагороженная внутри. Да и деревня, в которой она стояла, была не из тех, в которые принято возить, например, деловых партнеров, чтобы провести переговоры в обстановке непринужденной респектабельности.
   Вообще-то не стоило бы везти сюда и Аннушку. Она была не просто красивая женщина, а женщина из тех, которые словно покрыты слоем дорогого перламутра и которых трудно поэтому представить в сколько-нибудь природных условиях. Александр успел подумать об этом, пока она шла от своего подъезда к его машине, играя ножками на высоких каблуках.
   Но когда она села в машину, когда взглянула на него этим своим неповторимым взглядом, дразнящим и веселым, когда сказала:
   – Здравствуйте, Саша. Как приятно вас видеть! – все подобные мысли выветрились у него из головы мгновенно.
   В том, что невидимым образом произошло между ними сразу же, как только они увидели друг друга, и что должно было еще произойти – неважно, сегодня или днем, или неделей, или даже месяцем позже, – во всем этом имело значение лишь то, что Чехов, которого Александр любил читать в юности и, к собственному удивлению, не разлюбил в зрелые годы, называл стихийными силами: страсть, тяга, азарт.
   «Чехов, правда, не это стихийными силами называл, – мелькнуло у Александра в голове. – Ну, неважно!»
   Он успел еще вспомнить, что Чехов называл стихийными силами гуртовое невежество и вырождение, но тут же и забыл об этом. Он вообще забыл обо всем, что не имело отношения к Аннушке. И успел лишь с изумлением понять, что такая вот страстная забывчивость настигает его впервые за многие годы… Как же она была хороша, эта забывчивость, эта самозабвенность, как она дышала молодостью!
   И точно так же дышала молодостью Аннушка.
   – Где вы так загорели? – поинтересовался Александр, когда она села к нему в машину. – В Москве, по-моему, ни в мае, ни в июне солнца не было.
   Когда он увидел, каким нежно-золотым, не искусственным загаром покрыто ее лицо, как соблазнительно уходит этот загар в вырез ее пестрого сарафанчика, туда же, куда убегает длинная цепочка-косичка из разноцветного золота, – у него мгновенно пересохло в горле.
   – А на Лазурном Берегу солнце было. Я туда каждый год в мае уезжаю.
   – К Каннскому фестивалю?
   – Ну конечно, – кивнула Аннушка. – Все же в это время ездят. Сначала фестиваль посмотреть, а потом просто так потусоваться.
   Александр не стал спрашивать, кто эти «все», которые строго в определенное время ездят на Лазурный Берег, чтобы потусоваться на Каннском кинофестивале. Он не считал себя светским человеком, но то, как устроена московская жизнь богатых и знаменитых, знал не понаслышке. И когда по правилам этой жизни принято ездить в Альпы, а когда в Ниццу или на Сардинию, знал тоже.
   Аннушка же, судя по всему, отдавалась светской жизни с удовольствием и знала ее поэтому во всех подробностях. Все время, пока стояли в пробке у выезда на Ярославское шоссе, она рассказывала, кто был и что делал в этом году в Ницце. Александр краем уха слушал историю о пляжной вечеринке, устроенной нефтяным магнатом в честь дня рождения его подружки, о том, как в конце гулянки имя этой подружки вспыхнуло в небе над морем разноцветными огненными колесами, о том, как во время другой вечеринки всех девушек с ног до головы обливали шампанским, и это, конечно, довольно противно, потому что волосы липкие и платье в пятнах, но сознавать, что тебя облили «Дом Периньоном», что ни говори, приятно.
   Он слушал все эти ничего не значащие глупости и чуть заметно улыбался, искоса поглядывая на Аннушку. Она на секунду отвлеклась от рассказа, заметила его взгляд и вдруг рассмеялась.
   – Саша! – воскликнула она. – Какой вы непонятный человек!
   – Непонятливый? – уточнил он.
   – Не непонятливый, а непонятный.
   – Что же во мне непонятного?
   – Ну, например, я не понимаю, что вы думаете, когда меня слушаете. Я же вижу, вам все это совершенно неинтересно. Все, что я рассказываю. Но вы слушаете с удовольствием. Почему?
   Ответить на этот вопрос так, как есть, значило бы, пожалуй, обидеть ее. А выдумывать что-нибудь возвышенное не хотелось. Ничего не хотелось выдумывать, глядя на ее цветущую красоту.
   – Я в Ниццу однажды зимой приехал, – сказал Александр. – На неделю. Из-за глупости, в общем.
   – Из-за какой глупости? – заинтересовалась Аннушка.
   Наверняка она подумала о какой-нибудь умопомрачительной любовной истории. Александр сдержал улыбку и ответил:
   – Хотелось послушать мистраль.
   – Мистра-аль? – удивленно переспросила она. – А что это такое?
   – Ветер.
   – Просто ветер? – Она удивилась еще больше.
   – Ветер с севера. Я читал, когда он дует, на сердце тоска ложится. Хотел проверить, правда ли.
   – Ну и как, проверили?
   По тому, как она пожала плечами, Александр понял, что развивать эту тему не стоит. Любому человеку неприятно поддерживать разговор о том, чего он не понимает, и Аннушка в этом смысле не исключение. Отвлек ее внимание, чтобы не объяснять, о чем думает, глядя на нее, – и достаточно, пора менять разговор.
   Да и как пересказать, что он чувствовал в ту зимнюю неделю в Ницце, когда ночами лежал один в мансарде и слушал однозвучный шум мистраля? Этот ветер в самом деле навевал тоску, и Александр быстро догадался, почему: он дул в одном и том же направлении, с одной и той же силой. Он был однозначен, как смерть.
   – Проверил, – сказал Александр. – Вы не проголодались, Аннушка? Через пару километров ресторан. Можем пообедать.
   Ему приятно было произносить ее имя. И по тому, как она улыбнулась, он вдруг понял, что и ей приятно слышать, как он его произносит.
   – Я не люблю придорожных ресторанов, – сказала Аннушка.
   И вдруг рассмеялась.
   – Что? – сам едва сдерживая смех, спросил Александр.
   – Ой, Саша! Мы с вами про Ниццу поболтали, и мне сразу устриц захотелось.
   Он давно уже заметил эту ее особенность: что бы она ни говорила, смысл ее слов никогда не совпадал с интонациями, взглядом, улыбкой. Это несовпадение было в ней невыразимо привлекательно – дразнило, будоражило, веселило кровь.
   – Разворачиваемся? – весело спросил он. – Едем устриц есть?
   – Куда, в Ниццу? – так же весело спросила она. – Хотя вы, я думаю, и с этим не задержались бы. Нет, Саша, поехали уж посмотрим вашего льва, раз собрались. Я, в отличие от вас, последовательна. В школе отличницей была.
   – Я тоже последователен, – сказал Александр. – Только моя последовательность в данном случае состоит не в том, чтобы непременно посмотреть льва.
   – А в чем же?
   – В том, чтобы сделать все, чего вы захотите.
   Она промолчала, не зная, что ответить. Ее маленькая скула порозовела от удовольствия. Александр еле удержался от того, чтобы поцеловать это полускрытое волной светлых волос пятнышко.
   Они все-таки остановились, но не у ресторана, а возле бабки, которая продавала клубнику. Александр помыл клубнику в придорожном роднике, и остаток пути Аннушка ела ее, и приятно было наблюдать, как с каждой съеденной ягодой губы ее становятся еще свежее, еще ярче, хотя ярче уже, казалось, и некуда.
   Его охотничья изба стояла у самого леса. За ней приглядывал сосед, единственный непьющий мужик в деревне, но вообще-то Александр не особенно беспокоился о сохранности имущества. У местных мародеров были собственные представления о ценностях, их скорее заинтересовали бы какие-нибудь копеечные миски из цветного металла, чем многотысячное чучело носорога, с которым непонятно что делать.
   Александр остановился у самого крыльца, но Аннушка все-таки ойкнула, выбираясь из машины: зацепилась каблуком за бурьян, которым порос двор.
   – Я редко здесь бываю, – объяснил Александр. – Заросло все.
   – Странно, – заметила Аннушка. – Мне казалось, охотники чуть не каждый день своими трофеями любуются.
   Он мог бы объяснить, что трофеи перестают его интересовать в ту самую минуту, когда становятся трофеями, а потом, когда их доставляют от таксидермиста в виде чучел, его охватывает странное чувство: неужели из-за этого леопарда он не спал ночи напролет в африканском лесу, а из-за этого барана мучился от горной болезни на Тянь-Шане?
   Но в этих мыслях, едва выразимых словами, содержалась какая-то неясная тревога, а сейчас, рядом с Аннушкой, тревоги и неясности ему не хотелось. И объяснять ей он ничего не стал.
   К тому же Александр вдруг понял, какую сделал глупость, что в эту первую их встречу привез Аннушку именно сюда. По дороге, из окна его «Лексуса», летний мир еще выглядел яркой и приятной глазу картинкой – чем-то вроде ненавязчивого фильма. Но здесь, в заросшем бурьяном дворе, на опушке густого леса, этот мир вдруг предстал слишком каким-то… настоящим для такой женщины, как Аннушка. Александр остро почувствовал, какое недоумение вызывает у нее деревенский пейзаж, пронизанный июльским жаром и гудящий к тому же комарами.