Берсенева Анна. Ответный темперамент

Анна Берсенева
Ответный темперамент

 

Часть первая

Глава 1

   Наконец у них появилась дача. Ольга была счастлива.
   На дачу могут съезжаться гости, как в пушкинском ненаписанном романе. На ней можно проводить лето с внуками. Внуков, правда, еще нет и даже не намечается, но все равно, появятся же когда-нибудь. И сразу можно будет вывозить их под эти чудесные сосны, в эти волшебные заросли орешника, терна и одичавшей ежевики.
   Правда, когда Ольга рассказала о своих мечтаниях Андрею, он рассмеялся:
   – В зарослях терна, а тем более ежевики жить затруднительно. Вообще, я думаю, придется сразу кого-то нанимать, чтобы хоть немного все это расчистили.
   Что в колючих зарослях жить нельзя, Ольга понимала. И что придется нанимать работников, чтобы привести дачу в порядок, понимала тоже: на то, чтобы справиться с разором, установившимся за пять бесхозных лет на участке в полгектара и в доме в триста квадратных метров, у всего их семейства, включая маму, которая намеревалась жить на даче постоянно, не хватило бы ни сил, ни, главное, времени.
   А у Ольги и желания бы не хватило, честно говоря. Она с детства не любила никакой монотонный труд, хоть мытье окон, хоть вышиванье крестиком. И никогда не понимала, каким образом может успокаивать нервы, например, вязание – после трех провязанных рядов у нее начинала кружиться голова и в животе становилось муторно, как от двухчасовой езды по горному серпантину.
   И в запущенности участка и дома Ольга никакого очарования не находила. Она вообще терпеть не могла захламленности и любила, чтобы жизнь была удобной, красивой и отлично налаженной во всех своих повседневных проявлениях. Именно такую жизнь она и собиралась устроить на новой даче.
   А когда она говорила Андрею об очаровании зарослей ежевики и терна, то имела в виду совсем другое: что запущенный этот участок – не какой-нибудь голый землеотвод, на котором наскоро возведен безликий новострой, а старый, старинный уголок земли, настоящий, именно такой, о каком они и мечтали. И даже не просто такой – что это тот самый сад и тот самый дом, о котором все они мечтали много лет; вот о чем она хотела сказать мужу.
   Да Андрей это и сам понимал, конечно. За двадцать лет жизни с ним Ольга не помнила ни одного проявления мысли и чувства – не только лично своего, но вообще, – которое не было бы понятно ее мужу.
   Как со всяким существенным приобретением, с домом в Тавельцеве оказалось связано множество новых дел, на первый взгляд отношения к нему не имеющих. Точнее, эти дела не относились непосредственно к ремонту или обустройству, но все-таки относились именно к дому как к явлению.
   – Ты любишь глубинные определения, – оценил это Ольгино наблюдение Андрей. – По сути, они верны, но когда применяются к простому быту, то вызывают у посторонних людей недоумение.
   Это была правда, наверное, но до посторонних людей Ольге не было дела. Во всяком случае, сейчас.
   Сейчас она была озабочена тем, что не умеет водить машину. При мысли о том, что, если Андрей будет занят, на дачу ей придется добираться электричкой, Ольге становилось тоскливо. Она никогда не любила проявлений коммунального духа, но если в юности умела их не замечать, то с возрастом они стали вызывать у нее сильнейшее, почти физическое отторжение.
   Агрессивная в своем однообразии жизнь вокзалов, строительных рынков, просто рынков, которые из ярких уголков природного изобилия давно уже превратились в отстойники человеческого примитива, портила ей настроение даже издали. И, главное, с возрастом она перестала понимать, почему должна на эту жизнь тратить хотя бы минуту жизни собственной.
   Поэтому Ольга давно уже организовала свою жизнь так, чтобы сталкиваться со всем этим как можно реже. Благо в метро приходилось ездить не слишком часто – от работы до дома было рукой подать, и приятна была ежедневная прогулка по бульварам. А деньги, появившиеся наконец после постоянной их нехватки в молодости, Ольга без размышлений использовала, чтобы покупать все необходимое в хороших магазинах и отдыхать в хороших отелях, где не царит хамство.
   Она умела ценить три великие вещи – здоровье, все то, что относится к жизни духа, и то, что принято называть образом жизни, – и знала, что каждая из этих вещей, не говоря уже обо всех разом, дороже любых денег.
   И что, теперь вдруг окунуться в эту вот настойчивую, навязчивую, нагло уверенную в своем праве быть примитивной жизнь пригородных электричек только из-за того, что не можешь разобраться в двух педалях и одном рычаге? Да ни за что!
   Упорства Ольге было не занимать, но вождение машины… Это было одно из тех немногих занятий, которых она не просто опасалась, а по-настоящему боялась. Ольга не чувствовала габаритов, не ориентировалась в перекрестках и поворотах улиц, а главное, совершенно не обладала той уверенностью в своих действиях, той водительской решимостью и резкостью, без которых, она понимала, невозможно теперь ездить по Москве.
   Но что же: если какое-то дело дается тебе с трудом, то к его освоению и нужно приложить труд. Эту нехитрую истину Ольга даже не усвоила в детстве, а впитала с молоком матери.
   Поэтому часть ее усилий, свободная от обустройства дачи, была направлена сейчас на водительские курсы. Обучение на этих курсах, может быть, не требовало особенной самоотдачи, но все-таки требовало немалого времени, а время свое Ольге и без курсов приходилось рассчитывать очень жестко. Впрочем, она к этому привыкла, и это ее не только не угнетало, но даже, пожалуй, радовало.
   Повседневность ведь и нуждается в жестком каркасе необходимости, иначе у нее, у этой привычной повседневности, слишком много возможностей растечься, и не красиво растечься – мыслию по древу, что ли, – а самым убогим образом. Человеку слишком легко превратиться в бесформенное и бессмысленное пятно, это происходит хотя и не в один день, а постепенно, но все-таки довольно быстро. Людей, с которыми это произошло уже годам к тридцати пяти, Ольга знала немало.
   В общем, она записалась на водительские курсы. Практическое вождение пока не началось, но ходить на занятия надо было три раза в неделю, а тут и на работе образовался завал, обычный для конца июня, и разгребать его любезно предоставили ей, и ее занятия с абитуриентами вступили в последний перед экзаменами, решающий период… В результате всего этого выходило, что Ольга попадает на новоприобретенную дачу только по выходным. Это ее расстраивало. Она звонила маме по три раза в день, расспрашивая, что происходит в саду и в доме, пока та не сказала:
   – Оля, уймись. Нельзя так самозабвенно отдаваться бытовым вещам.
   – Дом – не бытовая вещь, – возразила было Ольга.
   Но разубедить маму в том, в чем ее убедила жизнь, было невозможно.
   – Именно бытовая, – спокойно заявила она. – Согласна, из области прекрасного быта. Но все равно – не более чем. Так что звони мне один раз в день, и я тебе единым же разом буду сообщать все, что тебя интересует.
   – Ладно, – вздохнула Ольга. – Малину обрезали?
   – Обрезали.
   – Все-таки поздно. В этом году, наверное, ягод уже не получится.
   Дом купили в феврале, но мама перебралась в него только в мае, а ежегодную обрезку малины, Ольга прочитала в Интернете, следовало делать ранней весной.
   – Получится, – возразила мама. – Назим сказал, малина хорошая, такую и в июле обновлять не поздно.
   Назим был старший из трех узбеков, которых Андрей нанял для первоначальной уборки дома и расчистки сада. Потом, когда яснее станет направление работ, предполагалось пригласить более квалифицированных рабочих.
   – Он-то откуда знает? – хмыкнула Ольга.
   – У него дома тоже сад.
   – Разве в Средней Азии растет малина?
   – Ежевика растет. Он говорит, это одно и то же.
 
   – Ну, не знаю. – Перед маминым несокрушимым спокойствием отступало даже Ольгино упорство. – Ладно, будем надеяться, что-нибудь да вырастет.
   – Какие серьезные у тебя надежды! – засмеялась мама. – Космического прямо-таки масштаба.
   Насчет космической же глупости она не добавила. Видимо, это и так было понятно. Или, что вернее, маме просто не была присуща потребность в пустой иронии.
   В таком же духе она отвечала на все прочие вопросы, которые задавались ей на протяжении недели. И вот наступил наконец вечер пятницы, и Ольге представилась возможность убедиться в точности маминых ответов.

Глава 2

   Сосны обступали участок с трех сторон по периметру, а отдельные деревья стояли и у самого крыльца. Ежевикой был увит весь забор – во всяком случае, та его часть, которую можно было разглядеть, идя от ворот к дому.
   Ольга шла от ворот к дому, и дорожка, недавно посыпанная мелким светлым гравием, весело хрустела под ее шагами.
   Мама обернулась на этот радостный звук. Она стояла в конце дорожки, у самой веранды. В руках у нее были большие садовые ножницы.
   – Ты что это делаешь? – спросила Ольга, подойдя поближе. – Привет, ма.
   – Привет. Волчки с розовых кустов обрезаю.
   – Что-что обрезаешь? – поразилась Ольга.
   Все-таки сад сулил множество открытий! От них уже не захватывало дух, как захватывало в детстве, когда она читала об открытии Северной Земли, например. Но все же в повседневности и простоте этих маленьких нынешних открытий была какая-то неназываемая прелесть.
   – Волчки, – повторила мама. – Если на новом побеге не по пять, а по семь листков, то, значит, роза вырождается в шиповник. И такой побег надо срезать.
   – Надо же! – улыбнулась Ольга. – А кто тебе это сказал?
   – Сама помню. С молодости еще. У твоей бабушки здесь был розарий. Вон там, видишь, где теперь смородина. – Мама показала на площадку перед домом; смородина выглядела там как-то не на месте. – Твоя бабушка Нина очень была всем этим увлечена.
   – Смородину надо пересадить, – сказала Ольга.
   – Да просто выбросить.
   – Ну да, выбросить! Жалко же.
   С тех пор, как появился этот сад, Ольга стала с благоговением относиться не только к деревьям, но и к кустам. Попробуй-ка его вырасти, куст! Да и цветок обыкновенный попробуй вырасти, если он так и норовит не прижиться, и непонятно еще, как перезимует.
   – Нисколько не жалко. – Мама пожала плечами. – Куст старый, ягод от него мало. И красоты никакой – глупо он здесь посажен.
   Конечно, она была права. Ольга и сама так думала.
   – Смешной у нас с тобой разговор, – вдруг улыбнулась мама.
   – Почему?
   – Так. Старческий.
   – И ни капельки не старческий, – обиделась Ольга. – Это все очень важно.
   – Я и не говорю, что неважно. Но, согласись, в восемнадцать лет такие вещи важными не кажутся.
   – Мало ли что не кажется важным в восемнадцать лет! – усмехнулась Ольга. – Что же мы теперь, Нинку начнем спрашивать, где смородину сажать?
   – Да я не о том… Ну ладно, это ерунда!
   Мама махнула рукой с той самой беспечностью, которая, Ольга легко догадывалась, с ума сводила мужчин в ее молодости. И вообще, весь этот разговор о возрасте в самом деле казался по отношению к маме ерундовым. Невозможно было поверить, что ей уже исполнилось восемьдесят лет. Восемьдесят! Эта цифра всегда казалась Ольге запредельной, просто-таки трагической. Близость смерти, ну, в лучшем случае, полное иссякновение жизненных сил – вот что такое был этот возраст, когда она думала о нем отвлеченно. Но когда он стал возрастом мамы, то как-то само собой оказалось, что ничего страшного в нем нет. Просто цифра, в абстрактности своей ничем не отличающаяся от других цифр, вот и все.
   На юбилей Андрей подарил теще швейцарский велосипед и напомнил, что Лев Толстой именно в этом возрасте выучился на нем ездить.
   – Лев Николаевич с младенчества ездил на коне, – напомнила та. – Так что навык держаться в седле у него был. Но подарок своевременный, спасибо. За молоком буду ездить.
   Вообще-то велосипед не был для нее новинкой. Из маминых рассказов Ольга знала, что первый велосипед – не детский трехколесный, а настоящий – подарили ей родители на шестнадцатилетие.
   Праздновали в этом вот самом саду. Под деревьями стояли столы, и гости забывали о расставленной на них еде, потому что с деревьев то и дело падали груши, такие сочные, каких, мама говорила, ей никогда в жизни больше есть не приходилось. Правда, она тут же добавляла, что ощущение сверхъестественной сладости и сочности тех груш может быть просто игрой памяти. И в самом деле, какие уж такие особенные груши могут вырасти в Подмосковье?
   А на новом швейцарском велосипеде она в самом деле стала ездить за молоком в деревню. Мама была суха, легка и когда садилась в седло, то сзади казалась совсем девочкой – даже юбка вилась вокруг ее ног с девической соблазнительностью. Она не любила брюк и никогда их не носила, и Ольга переняла от нее эту странную привычку, которую Андрей, впрочем, находил очень женственной.
   – Ты одна? – спросила мама.
   – Ага. Андрей сегодня поздно освободится, только завтра сможет приехать.
   – А тебе, конечно, не терпелось, – улыбнулась мама.
   – Конечно! – засмеялась Ольга. – Может, и правда старею? – с удивлением проговорила она. – Кто бы мне лет пять назад сказал, что я в электричке буду трястись ради того, чтобы поскорее на травку попасть, обсмеяла бы, и все. А теперь…
   Но мысль о собственном старении, что и говорить, неприятная, не успела задержаться у нее в голове.
   – На ужин клубника со сливками, – сказала мама. – Все домашнее. Можешь себе такое вообразить?
   – Не могу! – зажмуриваясь от восторга, ответила Ольга.
   – Притом сливки настоящие, деревенские. Я с ними по утрам кофе пью. Приятное, скажу тебе, ощущение. Жизнь становится прекрасна и безумно хороша, – заключила она словами из какой-то оперетты.
   На дорожке, огибающей дом, показался Назим.
   – Здравствуйте, – кивнул он Ольге. И тут же обратился к маме: – Татьяна Дмитриевна, та будка, которая в конце сада была, на дрова не годится уже, очень дерево гнилое. Мы ее сожгем, да?
   – Подождите сжигать, – сказала мама. – Вы ее разрушили? Сейчас я приду посмотрю.
   Вести хозяйство большой усадьбы ей явно нравилось. В этом было что-то от романов ее любимого Толстого.
   «Только корзиночки с ключами ей не хватает», – подумала Ольга.
   Она только теперь поняла смысл этого хозяйственного атрибута. Раньше ей непонятно было, зачем для ключей нужна корзиночка, не проще ли положить их в карман. Теперь же оказалось – в какой там карман! Ключи не помещались даже в специальном плоском английском шкафчике, который Нинка приобрела для загородного дома, побывав в этом доме раза три, не больше. Ключи были от трех калиток и от трех ворот, по два ключа от каждой из двух входных дверей, от бани, от кладовки, от погреба, от сарая, еще от каких-то бесчисленных шкафов и ящиков… Все они были большие, старые, очень необычные, и хотя очевидно было, что ящики комода, например, можно и не запирать, но не выбрасывать же такие прекрасные ключи только потому, что на первый взгляд они кажутся бесполезными. Для чего-то же их завели в этом доме люди, которые получше разбирались в настоящей пользе!
   Мама пошла вслед за Назимом в сад, а Ольга поднялась на веранду.
   Веранда в доме была такая, которую, Ольга читала у Бунина, в помещичьих усадьбах называли балконом, то есть не застекленная, а открытая, обнесенная лишь невысокой деревянной решеткой. Это Ольге нравилось. Она и раньше, бывая в гостях у друзей – конечно, на обычных дачах, а не в дорогих коттеджах, – не понимала, зачем надо стеклить веранды. Зимой на них, застекленных, все равно холодно, летом жарко, и каждый год, приезжая на дачу весной, хозяева обнаруживают, что половина стекол перебилась за зиму.
   Застекленные веранды были отголоском советских времен, когда в тесных дачных будках шла борьба за каждый квадратный сантиметр, на котором можно устроить спальное место; было бы странно, если бы Ольге они нравились.
   А в их новом старом доме веранда была ажурная, просторная, вся увитая девичьим виноградом, и даже то, что терракотовая краска на ее решетке и опорах облупилась, придавало ей особенное очарование подлинности.
   Когда тетя Мария покупала этот дом, то веранда сразу произвела на нее неотразимое впечатление. А поскольку мамина сестра, как и все сестры Луговские, была вот именно человеком впечатления, сердечного ощущения, то и покупка этого дома была решена ею в те минуты, когда она шла от ворот к крыльцу.
   На веранде уже стояла новая мебель: круглый деревянный стол, понравившийся Ольге тем, что раздвигался до размеров свадебного, и легкие деревянные полукресла, сиденья и спинки которых были обиты плотной тканью, напоминающей чесучу. Может, эта мебель была и не тем приобретением, которое следовало сделать в первую очередь, получив в свои заботы огромный запущенный дом, но Ольга считала, что если начинать с первоочередных приобретений, то полжизни проживешь в обстановке полусделанности, незавершенности, незначительности. Так что красивую и удобную мебель для веранды она купила сразу и без колебаний.
   Первый этаж состоял из большой центральной комнаты – судя по всему, гостиной, – к которой примыкала зимняя кухня, тоже довольно просторная, и из двух комнат поменьше – они были отделены от гостиной и кухни небольшим коридором. Рядом с этими комнатами, предназначенными под гостевые спальни, находились и ванная с туалетом. Они были оборудованы лет пятнадцать назад, то есть допотопно, и нуждались в скорейшем ремонте.
   Из других фундаментальных работ надо было сделать в гостиной камин; вот и все на первом этаже, пожалуй.
   Ольга окинула гостиную удовлетворенным взглядом. Все-таки она была очень хороша даже без ремонта, после обычной генеральной уборки. Стены обиты темными деревянными панелями – потом их надо будет покрыть хорошим лаком; потолок тоже обшит деревом, но так, что видны массивные перекрытия, балки которых еще при строительстве дома были украшены резными узорами. Может, немного мрачновато, но для зимы очень даже хорошо: когда дом теплый, то такая тяжеловесность создает уют. А лето можно проводить и на веранде, ее-то солнце, едва показавшись на небе с утра, освещает весь день, и дождь ее не заливает, так уж она как-то умело расположена.
   Из кухни доносился густой запах свежей сдобы. Видимо, к ужину предполагалась не только клубника со сливками. Ольга втянула этот запах поглубже, зажмурилась от удовольствия и поскорее поднялась на второй этаж, чтобы оставить сумку в их с Андреем спальне.
   Второй этаж, собственно, весь и состоял из спален и комнат, которые по своему виду казались предназначенными для рабочих кабинетов. Комнат здесь было так много, что Ольга даже не в первый день сосчитала все. Они были небольшие, но при этом почему-то не производили впечатления клетушек. Видимо, потому, что хотя дом и не являлся каким-нибудь историческим особняком, но тот, кто проектировал его сто лет назад, владел секретом пространства.
   Одна из комнат, самая красивая, располагалась в торце дома. В отличие от всех других окон, приспособленных для бережного отношения к домашнему теплу, в ней окно было огромное, на полстены, как будто не на русскую зиму рассчитанное, а на какую-нибудь венецианскую. Верхняя часть этого окна была витражная, и разноцветные стекла бросали на деревянный пол яркие пятна. Правда, картину портила практичная коричневая краска, которой пол был выкрашен, но это было дело поправимое. Ольга уже и сейчас представляла, как будут играть эти витражные огоньки на выскобленных, покрытых лаком светлых досках.
   Эту комнату отвели Андрею под кабинет, а соседнюю под их с Ольгой спальню. Андрей работал постоянно и везде, внешние условия не имели для него особого значения, и в этом своем кабинете он начал работать сразу же, как только в него вошел; такую мелочь, как играющие на полу витражные отблески, он вряд ли и заметил. И в те немногие вечера, которые они уже успели провести в этом доме, Ольга – она всегда ложилась раньше, но никогда не засыпала, пока не ложился Андрей, – с привычной радостью прислушивалась к его шагам за стеной. При этом она отмечала про себя, что полы во всем доме скрипят все-таки слишком сильно, что скрип этот хотя и уютен, но его, наверное, надо будет как-то уменьшить во время ремонта.
   В спальне никакой мебели пока не было. Лежал посередине комнаты большой надувной матрас, стояли рядом с ним два стула, и все. Ольга бросила сумку на пол возле матраса и вернулась на первый этаж.
   Стол на веранде был уже накрыт льняной скатертью, и на нем стояла разномастная посуда. Хорошую посуду для дачи еще не купили, собрали из дому что пришлось, но клубника и в ней выглядела великолепно. Может, правда, клубнике добавляло прелести сознание, что она выросла в собственном саду, но не могло же это сделать ягоды крупнее, чем они были на самом деле.
   – Садись, – сказала мама. – Сначала бульон с пирогами, а десерт потом.
   – А говорила, только клубника будет, – улыбнулась Ольга.
   – Я имела в виду самое характерное. Пироги ведь я и дома пекла. Да, а бульон из настоящей курицы! – это она уже крикнула из кухни. – Я ее вчера у Грани купила. – Граня жила в деревне, у нее мама брала молоко. – Домашняя курица жесткая, как подошва, но бульон получается прекрасный. Не то что из бройлера раскормленного. Забытый вкус!
   – А пироги с чем? – спросила Ольга.
   От вида пирогов, которые мама вынесла на веранду в большой фаянсовой миске, у нее потекли слюнки.
   – С грибами. С белыми сушеными, тоже у Грани купила.
   – Да ты тут пир натуральный устроила! – засмеялась Ольга.
   – Я же вас ждала, – пожала плечами мама. – И ничего особенного вообще-то нет. Натуральное все, это правда. Но должны же вы ощутить, что ваша жизнь изменилась к лучшему, – улыбнулась она.
   Это Ольга и так уже ощущала, что называется, всеми фибрами души.
   К сорока годам ее жизнь вошла в такое ровное, такое привычное русло, что иногда казалась скучноватой. Нет, она не жаловалась на судьбу, да и грех было бы жаловаться, когда все у тебя благополучно, твои родные здоровы, и сама ты здорова, и работа тебе не надоела… Но ощущение, что ничего нового в жизни уже не будет, все-таки Ольгу смущало.
   И вдруг – как с неба свалился этот дом, мечта и сказка, и пределы жизни сразу расширились, и появился в ней новый, очень сильный интерес.
   – Ну как твои курсы? – спросила мама, разливая бульон. – Газ от тормоза уже отличаешь?
   Бульон она подавала еще не в супнице, а в довольно неказистой кастрюльке, и наливался он не в бульонницы, а в обычные тарелки. Но он был настоящего янтарного цвета, и поверхность его переливалась золотистыми пятнами, и у разрезанного крутого яйца, которое лежало на дне тарелки, желток был такой яркий, какого не дают никакие обманные добавки в рационе инкубаторских кур.
   – У нас практическое вождение только на следующей неделе начнется, – ответила Ольга. – Пока механизмы всякие изучаем. И ПДД.
   – Что-что изучаете? – переспросила мама.
   – Правила дорожного движения.
   – А!.. Я думала, аббревиатуры уже не в ходу. В основном сленг отовсюду несется.
   До ухода на пенсию мама преподавала современный русский язык, притом не в школе, а на филфаке МГУ, поэтому ее ухо улавливало любые изменения в повседневной речи.
   – Ты здесь не скучаешь, ма? – спросила Ольга.
   Их с мамой разговор всегда развивался прихотливо, без видимой логики переходя на новые темы. Так Ольга разговаривала только с ней и с Андреем. Даже с Нинкой этого не получалось: вопреки своей бытовой безалаберности дочь мыслила и говорила четко и так же действовала.
   – Нисколько. – Ольгин вопрос не показался маме неожиданным. – Во-первых, в мои годы все делается гораздо медленнее, чем раньше. Любое мелкое повседневное занятие отнимает непристойно много времени. Бродский об этом точно написал: «Я не то чтоб схожу с ума, но устал за лето. За рубашкою в шкаф полезешь, и день потерян». Может, он имел в виду не старческую медлительность, а что-то более значительное, но я переношу его слова на свое состояние и, мне кажется, не ошибаюсь. Ну, а во-вторых, опять-таки с возрастом, становятся значительными такие явления, которых в молодости даже не заметил бы. И очень они, скажу тебе, развлекают. Да, и смородиновый куст на месте розария. – Мама догадалась об Ольгиных мыслях прежде, чем та успела их высказать. – И будку сжигать или не сжигать, и другое в том же духе. Когда я впервые такой интерес за собой заметила, то даже испугалась, честное слово. Мне старуха-процентщица из Достоевского почему-то представилась, – улыбнулась она. – А потом такое состояние показалось мне логичным. Ведь я позитивистка, материалистка, как и все в моем поколении. Жалею даже, что в свое время не пошла в медицинский, как папа хотел, – разбиралась бы в физиологической подоплеке душевных состояний. Да, так вот, я думаю: если с возрастом сил становится меньше, то и масштаб их приложения должен сокращаться, правда? А значит, и круг интересов. И в этом сузившемся кругу начинается какая-то новая жизнь, с новыми представлениями о важности и неважности событий. Разве не так?
   – Наверное, – пожала плечами Ольга. – Я об этом как-то не думала, ма.
   – Тебе еще и ни к чему об этом думать. Собственно, и я об этом не думала – само собой пришло, без размышлений. Хорошо, что Мария купила этот дом. Ну, а что на работе у тебя? – спросила мама.
   Они поговорили об Ольгином институте, о том, что у Андрея все больше времени отнимает политическое консультирование, которое сначала казалось лишь побочным заработком, что Нинка расстраивает родителей своим поверхностным отношением к учебе… Потом мама ушла к себе, а Ольга вынесла на веранду кресло и уселась читать, и читала до самой темноты, а когда наступила темнота, то попыталась читать при свече, вставленной в створчатый фонарик, но это оказалось невозможно, хотя отсветы фонарика были очень красивые.