Анна Берсенева
Слабости сильной женщины

Часть первая

Глава 1

 
У них походочка, как в море лодочка!..
 
   Целый день вертелась у Леры в голове эта песенка, и целый день, перепрыгивая через бесчисленные лужи, она с любопытством думала: неужели и правда какая-то особенная у нее походка?
   Комплимент ей сделал случайный прохожий. Даже и не комплимент, а так просто, сказал на ходу:
   – Эх и походочка у вас, девушка, – загляденье!
   Вот и прицепилась песенка, которую часто пел Митя Гладышев.
   Лера даже в витрины косилась, чтобы рассмотреть свою походку получше, но совершенно напрасно: витрины были грязные и пустые, и поэтому смотреться в них, как в зеркала, было невозможно – просвечивали внутренности магазинов, и все.
   День у нее сегодня выдался просто сумасшедший, но это Леру ничуть не угнетало. Она любила сумасшедшие дни в дождливую погоду и с удовольствием летала по всему городу. Ей нравилось, что ходит она быстро – в самом деле, летает, – нравилось лавировать в толпе прохожих, никого не задевая и никому не позволяя тормозить ее стремительное движение. Она не торопилась, но все успевала. Может быть, правда – походка такая?
   Сегодня, например, она успела получить обе стипендии, свою и Костину. Даже в каждой из двух очередей почти не стояла, потому что прибежала в числе первых – а те, кто ходят медленно, пусть торчат в очередях. А после стипендий успела еще на одну лекцию, на которой ей, как аспирантке, вообще-то не обязательно было присутствовать, но ей было интересно – и она успела, хотя для этого пришлось ехать с Ленинских гор на Моховую, на журфак.
   А потом вернуться на метро «Калужская», в аптеку. С утра было почему-то закрыто, и, поколебавшись пару минут: ждать ли, пока откроют – вроде маячили какие-то фигуры внутри, – или спешить на необязательную лекцию и вернуться потом еще раз, – Лера решила, что лучше вернется.
   Эта аптека на Бутлерова оставалась, кажется, последней на всю Москву, где был церебролизин. Мама обзвонила все районные справочные, и всюду отвечали: нету, нету, не знаем когда, и будет ли вообще.
   – Как это может быть! – возмущалась Лера. – Если это единственное лекарство, которое помогает, и если оно нужно постоянно – как это может быть, чтобы оно продавалось в единственной аптеке!
   – Очень просто. – У мамы, кажется, ничего не могло вызвать возмущения в привычной действительности. – Лерочка, надо еще радоваться, что хоть там есть. А если бы не было нигде?
   Мама говорила об этом спокойно, как о том, что завтра ожидается дождливый день, – чему, мол, удивляться, осень же. И Лере даже в голову не пришел вчера вечером простой вопрос: а что будет, когда не будет нигде? Ведь раньше лекарство продавалось в аптеке на Сретенке, а теперь нету…
   Зато сегодня, когда она во второй раз вернулась на Бутлерова, – этот простой вопрос тут же поразил ее, заставил остановиться, смирить свой стремительный и легкий бег.
   – Церебролизин, пожалуйста, – сказала она, протягивая рецепт в окошечко первого отдела.
   – Нету, – ответила провизорша, едва взглянув на Лерину бумажку.
   – То есть как – нету? – возмутилась было Лера. – Вчера по телефону сказали, что есть!
   – Вчера еще был – теперь кончился, – объяснила аптекарша так спокойно, словно речь шла о поливитаминке, без которой прекрасно можно обойтись.
   – И что же делать?
   – Девушка, милая, ну откуда я знаю? – пожилая провизорша ответила с таким неожиданным сочувствием, что Лера даже не могла возмущаться дальше. – Я же все понимаю, для чего церебролизин, – но нету! Что я могу сделать?
   – А мама что должна делать? – по инерции спросила Лера – впрочем, уже без всякого возмущения.
   Она вдруг почувствовала, что устала. Казалось ерундой – проехаться туда-сюда в метро-автобусе, пробежаться немножко под дождем, немножко промокнуть, послушать лекцию, высыхая прямо в аудитории, еще проехаться и пробежаться… И вдруг – устала, и стояла теперь, беспомощно глядя на спокойную аптекаршу.
   – Думаете, вы первая меня об этом спрашиваете? Со всего города едут… Другие каналы надо искать, больше что же? На аптеки теперь надеяться нечего.
   Лера вышла на улицу все с тем же чувством: устала, непонятно почему – устала, и торопиться совершенно некуда. Где они текут, другие каналы?
   Она спустилась по выщербленным ступенькам, остановилась. Дождь кончился, но крупные капли падали со старой липы, разросшейся у входа, и от этого тихого шелеста листьев и капель, и от подступающих осенних сумерек Леру вдруг охватила безнадежность – таким устоявшимся все показалось, таким неотменимым…
   У нее всегда было это ощущение во время осенних дождливых сумерек – завершенности и покоя. Но Лера любила его, и никогда оно не связывалось у нее с безнадежностью. И только сегодня все вдруг изменилось.
   – Девушка, это вы церебролизин для мамы спрашивали?
   Обернувшись, Лера увидела невысокого парня, быстро спускающегося вслед за ней по ступенькам аптеки. На нем была болоньевая коричневая куртка, по которой тут же забарабанили капли.
   – А что? – спросила она с надеждой.
   – Могу помочь, – ответил парень.
   Лера тут же встрепенулась. Нет, все-таки ей везет! Только что казалось, что все потеряно – и вдруг появляется этот неприметный парень с угреватым лицом, и оказывается, что он может помочь!
   – Вы знаете, где есть церебролизин? – спросила она.
   – Конечно, знаю, – усмехнулся парень. – У меня.
   Отлично! Мало ли откуда у человека может оказаться дефицитное лекарство – может, успел купить про запас, а может, тетя двоюродная прислала из Швейцарии.
   – Вы продадите? – Лера посмотрела на парня немного заискивающе – не передумал бы!
   – Если купите, почему не продать? Иначе бы не спрашивал.
   – Сколько? – спросила Лера, доставая кошелек.
   «Половина стипендии, – мгновенно мелькнуло у нее в голове, когда парень назвал цену. – Да-а, рачительный молодой человек…»
   Возмущение, злость, растерянность мелькнули у нее внутри так же быстро – и даже, наверное, отразились в глазах. Но едва ли ее собеседник мог реагировать на выражение лица, а вслух Лера, не раздумывая, произнесла:
   – Сколько у вас?
   – На курс инъекций трех упаковок хватит, – деловито ответил парень – видно, он неплохо был осведомлен о том, как следует колоть церебролизин. – Будете брать?
   – Буду.
   Парень впервые взглянул на нее удивленно: видимо, он привык, что клиенты возмущаются, называют спекулянтом, желают погибели и жалуются на безденежье. А эта девица с пушистой стрижкой – пожалуйста, берет без комментариев.
   «Значит, деньги есть», – тут же решил продавец; он не любил обременять себя лишними размышлениями.
   Коробочки с ампулами, которые он извлек из туго набитой сумки, были аккуратно упакованы в целлофановый пакет, и край пакета был заплавлен утюгом.
   – Герметично, – объяснил он. – В аптеке вам не упакуют, а так – довезете под любым дождем в целости-сохранности.
   – Мерси.
   Лера вытащила деньги из кошелька и протянула продавцу. Тот пересчитал их мгновенным, веерным движением и спрятал где-то в недрах куртки.
   – На здоровье вашей мамочке, – напутствовал он Леру. – Милости просим, я тут постоянно теперь бываю.
   Только в метро Лера поняла, что, собственно, произошло. Правда, она ничуть не жалела, что купила лекарство раз в двадцать дороже, чем оно должно было бы стоить. Где бы они стали его искать, раз уже нет в последней аптеке? Но вот мысль о том, что вскоре оно понадобится снова, а потом – еще раз, и потом опять, – эта мысль заставила Леру покрыться холодным потом, несмотря на то что по дороге до метро она успела продрогнуть.
   Можно сэкономить на чем-нибудь, как-нибудь перебиться в этом месяце без половины стипендии – хотя им троим и так хватало только впритык. Можно экономить даже на колготках, если, как ни противно, под джинсы надевать рваные.
   Но что делать потом? Церебролизин будет нужен постоянно, и никакой стипендии на это не хватит, и зарплаты не хватит, и пенсии… А сэкономить на этом лекарстве при маминой болезни было невозможно, и будет невозможно, как ни старайся. И в продаже оно не появится, это ясно. А если удастся найти «каналы» – там оно будет приблизительно по той же цене, что и у парня в болоньевой куртке, это тоже ясно.
   Вот это и был тупик, и ощущение тупика заставило Леру похолодеть и схватиться за поручень, хотя поезд не тормозил. Каково же тогда должно быть маме, которая не сможет жить без этих инъекций?
   В подъезде Лера разорвала заутюженный целлофан и выбросила в бачок для пищевых отходов. В аптеке-то не бывает такой упаковки.
   Костя еще не возвращался из Ленинки. Она ведь потому и получала за него стипендию, что у него сегодня был библиотечный день и ему не надо было ни в университет, ни в Институт высшей нервной деятельности на ту самую улицу Бутлерова.
   Впрочем, это можно было считать удачным стечением обстоятельств. А вдруг Костя не решился бы отдать столько за лекарство, подумал бы, что надо посоветоваться с Лерой или Надеждой Сергеевной, а потом того спекулянта могло уже и не быть возле аптеки… А что уж тут советоваться – и так все ясно.
   – Лерочка, обедать будешь или Котю подождешь? – спросила мама, заглянув в ванную, где Лера уже расчесывала мокрые от дождя волосы. – Успела в аптеку?
   – Успела, мам. Не буду обедать, подожду.
   – Боже, вот везение! – обрадовалась Надежда Сергеевна. – А я ведь, грешным делом, подумала: вдруг кончится лекарство, что тогда? А лекция как?
   – Какая лекция? – удивилась Лера, и тут только поняла, что уже успела забыть о ней.
   А ведь выбегала сегодня из аудитории с какими-то легкими, еще не сложившимися в стройную систему мыслями, и радовалась, что вечером будет время вспомнить их спокойно, и старалась не забыть хотя бы этот мгновенный, спутанный клубок из слов, образов и предположений…
   – О чем сегодня лекция была? – переспросила мама.
   – А! О погибших мозаиках храма Юстиниана, Сан-Витале.
   – Где это? – сразу заинтересовалась Надежда Сергеевна – она вообще интересовалась всем, что изучала ее Лерочка.
   – В Равенне, мама, – улыбнулась Лера. – Далеко!

Глава 2

   Лера Вологдина должна была закончить аспирантуру ровно через год, но к писанию диссертации еще и не приступала. Правда, угрызений совести она из-за этого не испытывала никаких. За два года аспирантуры Лера успела прочитать все – ну, почти все, – что ей могло понадобиться для диссертации, а написать – написать она успеет! Год для самого писанья, когда все уже сложилось в голове, – и то много. Ведь у них на истфаке не то, что на биофаке у Кости: кроликов резать не надо, опыты проводить тоже не надо.
   – Все свое ношу с собой! – смеялась Лера, когда муж удивлялся, что за два года у нее появилось только множество исписанных карточек. – У вас своя специфика, у нас своя!
   А напишет она все месяца за три: привыкла думать быстро и работать быстро, и все равно не стала бы писать в месяц по две страницы на протяжении нескольких лет.
   Не зря же, впервые собрав свежеиспеченных аспирантов, профессор Ратманов спросил их, усмехаясь в усы:
   – Ну, молодые люди, еще не усомнились в избранной специальности? И вообще – в общественной необходимости ваших штудий? И не сомневайтесь, не сомневайтесь, – тут же махнул он рукою. – А если засомневаетесь, утешайте себя тем, что никогда больше у вас не будет в жизни такого восхитительно-беззаботного времени, как золотые аспирантские годы. Уже только из-за этого стоит писать диссертацию, уверяю вас!
   И Лера вполне наслаждалась обещанной беззаботностью.
   Учиться ей было еще легче, чем в студенческие годы; минимумы она сдала играючи. И что может быть лучше, чем заниматься тем, что тебе интересно: читать книги об итальянском Возрождении, думать, глядя на старинные картины…
   И предполагать, что будущая работа окажется чем-то похожим. Во всяком случае, она будет будоражить мысль и не будет угнетать душу – а иначе зачем ею вообще заниматься?
   И слушать Костины рассказы про высшую нервную деятельность – радуясь, что и он занят любимым делом. Костя даже больше был влюблен в своих улиток, чем Лера в картины старых венецианцев. Потому что Лера все-таки любила жизнь больше, чем всех итальянцев, вместе взятых, а Костя любил улиток сразу на втором месте после Леры.
   А как же иначе?
   Она вообще любила все, из чего состояла ее жизнь, и всех, из кого она состояла. Так вот, вперемешку, всех вместе и любила, и действительно не могла бы жить иначе.
   Двор свой любила – мрачноватый, на чужой взгляд, но настоящий, старый московский двор; и маму, конечно, с ее трогательным интересом к чему угодно и наивной уверенностью, что все люди в общем-то хорошие; и школу свою на Сретенке, и истфак на Ленгорах, да мало ли что еще!
   И мужа Костю. Но его – совсем иначе, совсем отдельно, как счастливого посланника судьбы.
   Они поженились еще в начале третьего курса, но Лера до сих пор не могла привыкнуть к своему мужу. Она даже сама удивлялась: ведь все привыкают друг к другу, все друг другу немножко надоедают за какие-нибудь пару лет, а у них – все иначе! Тем более что познакомились они вообще на первой «картошке», значит, еще два года плюс – и все равно…
 
   Костя был первым, кого заметила Лера, подойдя к первому гуманитарному корпусу МГУ, возле которого уже выстроилась вереница автобусов. Сердце у нее замирало в тот день и тут же начинало колотиться с быстрым восторгом: поступила, студентка! Теперь – «картошка», вообще – какая-то неведомая жизнь, что может быть лучше!
   И, словно в подтверждение своих чудесных предчувствий, едва подойдя к корпусу, Лера увидела этого чудесного мальчика.
   Его невозможно было не заметить, потому что он был похож на Есенина. Не лохматого и нарочито бесшабашного, каким тот выглядел на некоторых фотографиях, а такого, каким получался, снимаясь с Айседорой Дункан, – с одухотворенным лицом и ясным взглядом больших светлых глаз.
   Утро казалось золотым из-за того, что солнечный свет проходил сквозь осенние листья. Площадка перед первым гуманитарным напоминала старинную картину в золотистых трещинках: множество людей, освещенных каким-то особенным светом, каждый из них принадлежит себе и одновременно участвует в едином движении.
   Это было так красиво, что Лера влюбилась во всех одновременно, во всю эту новую жизнь – и, наверное, поэтому не сразу догадалась, что влюбилась в Костю.
   Единство единством, а неразбериха царила порядочная. Например, оказалось, что до сих пор не решено, кто куда поедет. А это было немаловажно, потому что одним предстояло ехать в ближнее Подмосковье, а другим почему-то – в Смоленскую область, откуда домой на выходные не съездишь.
   Лере было все равно – она-то и попала в Смоленскую, вместе с половиной своего факультета и половиной биофака. Молодой, спортивного вида куратор поставил птичку напротив ее фамилии, и она взобралась в свой автобус – какой сама выбрала среди отправлявшихся в Смоленскую.
   Она тогда вообще была восторженная до самозабвения и компанию поддерживать привыкла с детства, а тут еще эйфория от первого картошечного дня – и Лера, как все, пела песни до хрипоты, и смеялась неизвестно чему, и пила вино из бумажного стаканчика, и перезнакомилась со всеми еще прежде, чем автобус выехал за Кольцевую.
   Но даже в эти шумные часы, в тесноте автобуса, она все время видела Костю – краешком глаза, потому что он сидел в углу. Костя улыбался, словно бы смущенно – оттого, что не принимал шумного участия в общем веселье.
   «Взгляд у него какой – ласковый! – вдруг поняла Лера. – Ничего невозможно больше сказать о нем, а вот это сразу чувствуется…»
   – Ты не любишь петь? – спросила она, в какой-то момент оказавшись рядом с этим ясноглазым мальчиком – все перемещались по автобусному салону, болтали друг с другом, обрывали разговор на полуслове и тут же продолжали его с кем-нибудь другим. – Или тебе невесело?
   – Нет, что ты – мне действительно очень весело, – спокойно возразил мальчик, покачав головой, словно опровергая такое странное предположение о нем. – Просто у меня ни голоса, ни слуха – как же я могу петь?
   – Да очень просто! – воскликнула Лера. – Здесь же не оперный театр, все поют, как могут, и веселятся, как хотят. Меня зовут Лера Вологдина.
   – Константин Веденеев.
   – Ты на истфаке или на биофаке? – спросила Лера, не припоминая этой фамилии в длинном списке однокурсников.
   Но она ведь и не запомнила весь список, когда со страхом и надеждой просматривала его, подпрыгивая за спинами других абитуриентов.
   – На биофаке.
   – Как же ты будешь резать кроликов? – вдруг удивилась Лера.
   Это действительно было первое, что пришло ей в голову. Да и что еще можно было подумать, глядя в ласковые Костины глаза?
   – Почему обязательно кроликов? – улыбнулся он. – И потом, ведь это будет не сразу, я привыкну.
   Лера ожидала, что он спросит что-нибудь и о ней, но Костя не спросил, и она через полминуты забыла об этом. Просто он немногословный, это же понятно. А раз уж они попали на общую «картошку», раз впереди у них по меньшей мере месяц – успеют поговорить обо всем!
   Через несколько часов все устали от шума и крика, а некоторых просто разморило от вина – и многие уснули или хотя бы притихли. Лера и не устала, и не опьянела: в их приблатненном дворе вино пробовали в самом розовом возрасте, и хотя она к приблатненным не относилась, но и опьянеть от трех глотков сухача тоже, конечно, не могла.
   Перешагивая через рюкзаки и сумки, Лера пробралась вперед, к водителю.
   – А на Бородино заедем?
   – Нет-нет, на обратном пути, – тут же ответил сидевший рядом куратор. – Пока доберемся до места – еще дождя не было бы там, а то дорогу развезет! – пока устроимся… На обратном пути удовлетворим ваше историческое любопытство.
   Вообще-то Лера уже была на Бородинском поле, еще в школе возили на экскурсию, но сейчас ей хотелось попасть туда еще раз – с Костей.
   И тут она с удивлением поняла: да ведь ей все хочется делать вместе с Костей!..
   Деревня Студеново, в которую привезли часам к шести, показалась им совершенно заброшенной.
   – Да-а… – протянул однокурсник Игорь. – Прямо иллюстрация к демографическому справочнику о вымирающей России!
   Все Студеново состояло из одной недлинной улицы. Конечно, люди жили в этих вросших в землю домах, но очень уж незаметно, наверное, проходила их жизнь, просто еле теплилась. И на этой единственной улице было пусто, хотя даже сумерки еще не сгустились.
   Лес подступал почти к самым домам, и казалось, из него может выйти кто угодно, включая Бабу Ягу.
   – Страшновато как-то, – поежилась Зиночка Рудницкая. – Там, наверное, и волки есть?
   – Есть! – охотно подтвердила Лера, которой совсем не было страшно. – И медведи, и тигры, и пантеры, и…
   – Не понимаю, что тебя так веселит, – обиделась Зиночка. – Представь: в этой глухомани придется месяц прожить! А дожди пойдут, а дорогу развезет? Нет, все-таки это несправедливо: почему именно мы сюда, а другие возле самого дома! А мыться где?
   – Мыться – в бане, в любой дом пустят, – объяснил симпатичный куратор Петр Васильевич. – И прошу не волноваться: мы сюда ездим уже не первый год, лично я – третий, и никаких ЧП не было ни разу. Люди здесь доброжелательные и относительно спокойные. Молодежи практически нет, но оно и лучше, мы сами себе молодежь.
   – А где мы будем жить? – не отставала Зиночка.
   – Жить мы будем в школе. Да-да, не удивляйтесь, здесь есть школа, – подтвердил Петр, поймав на себе удивленный Зиночкин взгляд. – Бывшая, конечно. Теперь ее именно и используют как жилье для студентов.
   Несмотря на заверения куратора, школа не была особенно приспособлена для жилья. Во всяком случае, никому и в голову не пришло протопить к их приезду – из-за скрипучей двери на них дохнуло затхлой сыростью. Даже Лера поежилась, хотя ее-то все это угнетало меньше, чем остальных.
   – Бр-р, да как же тут жить? – фыркнул Игорь. – Чем топить?
   – Ребята, не унывайте! – бодро посоветовал куратор Петр. – Неужели никто не умеет спилить сосну? Посмотрите, сколько их здесь!
   – Потрясающе – пилить сосну на дрова! – воскликнула Зина. – А поохотиться не надо, чтобы обед добыть?
   – Обед нам будут привозить с центральной усадьбы. Собирались мы в спешке, здесь одни первокурсники, поэтому я не был уверен, что среди нас найдутся пристойные повара. И кстати, – добавил Петр Васильевич, – если кого-то не устраивают здешние условия – так ведь можно отправиться с другой группой дальше, в следующую деревню. Мы же не все здесь разместимся.
   – Нет уж, хватит, – решительно сказал Игорь. – Можно подумать, за лесом нам откроются достижения цивилизации. Приехали!
   Их автобус остался в Студенове полным составом – и Костя тоже. Лера ворчала потихоньку вместе со всеми, растапливая сырыми дровами дымящую печку, и щелями в стенах возмущалась вместе со всеми. Но на самом деле просто не хотелось выделяться – а так-то ей совершенно наплевать было и на дым, и на дырявые стены.
   Ведь это была настоящая деревня – такая, как есть, а не такая, какой она представлялась из-за забора пионерского лагеря, куда Лера ездила каждое лето до седьмого класса! И деревня, рядом с которой располагалась дача тети Киры, была совсем не такая, как это Студеново – так, поселок подмосковный, те же дачи. И родственников деревенских у Леры не было. Правда, отец происходил из деревни Большие Коньки Тульской области, но отец с ними давно не жил и даже не встречался, и Большие Коньки были для Леры такой же абстракцией, как Гавайские острова.
   Поэтому она и радовалась сейчас всему: и глухомани, и лесу, и тому, что придется рубить на растопку сосны. Она вдруг так легко почувствовала себя здесь! Ничто ее не стесняло, ничего ей не мешало, и целый месяц впереди, который так страшил Зиночку Рудницкую, казался Лере праздником.
   На обустройство не дали ни одного свободного дня. Уже на следующее утро куратор Петя поднял студентов чуть свет и собрал на поляне возле школы. Рядом с Петей стоял мрачного вида мужик в дерматиновой куртке.
   – Наш бригадир Иван Трофимыч Ершов, – представил его куратор. – Он сформулирует нашу программу и наметит фронт работ.
   Программу бригадир Ершов формулировать не стал – видно, она была ему неизвестна, – а фронтом работ оказалось огромное льняное поле в десяти километрах от школы.
   – И что, пешком туда будем ходить? – ужаснулась Зиночка.
   – Будет грузовик, – коротко объяснил Ершов.
   Лера посочувствовала бригадиру. По его мрачному лицу, по тому, как судорожно он сглатывал слюну, то и дело морщась, она сразу поняла, что до беседы со студентами он не успел опохмелиться и теперь мечтает только о том, чтобы беседа кончилась поскорее и без лишних вопросов. Да и о чем было спрашивать?
   Грузовик пришел за ними ровно в восемь, сразу после завтрака. Лера даже подивилась такой пунктуальности. Ей казалось, что о деревне этой все забыли, что время здесь стоит на месте…
   Они с Костей оказались рядом и в кузове грузовика, и потом, на поле, рядом с длинной льняной дорожкой. Лен был уже выдернут и аккуратно, стебелек к стебельку, расстелен по всему полю; дорожки уходили чуть ли не за горизонт.
   – Значит, так, сезонные сельхозработники, – объяснил Петя. – Поле закрепляется за нами полностью, все уборочные циклы – кроме, как вы видите, уборки комбайном, которая уже завершена. Сначала сворачиваем лен и ставим вот в такие стожки-пирамидки. – Объясняя, Петя ловко проделывал все, о чем говорил. – Потом, когда он просохнет, будем снопики вязать и ставить в скирды. Потом – грузить их на машины. Потом их повезут на льнозавод, но это уже, к счастью, не наша забота. Ясна задача?
   Задача была ясна, но это вовсе не значило, что с нею легко можно было справиться.
   – Ты когда-нибудь ставил стожки-пирамидки? – спросила Лера у Кости.
   – Разумеется, нет. Я вообще впервые вижу лен в его, так сказать, натуральном виде. А ты?
   – Тоже. Но это ничего, я думаю. Что мы, глупее Пети? Научимся!
   Лера действительно научилась очень быстро – да в тот же день и научилась. И после обеда уже работала легко, в самом деле, не хуже Пети. Она сама не понимала, как выходит у нее такое легкое движение – и аккуратный конус уже стоит вместо кусочка серебристой льняной дорожки.
   – Как здорово, Лера! – восхищался Костя. – У меня в жизни так не получится.
   Конусы у него и в самом деле получались кособокие, они падали от малейшего дуновения ветра, и Косте приходилось возвращаться назад, чтобы попытаться придать им хоть какую-то устойчивость.
   Он сразу отстал от Леры и, когда она останавливалась, чтобы дождаться его, смущенно смотрел на нее и даже пытался оправдываться:
   – Видишь, я же говорил…
   – Ерунда! – успокаивала его Лера. – Ты же не собирался посвятить свою жизнь установке стожков-пирамидок, правда? Ну и все, не переживай!
   – Но ты ведь тоже не по стожкам вступительные сдавала, а у тебя получается. – Костя не хотел быть к себе снисходительным.
   – Это ни о чем не говорит, ты понимаешь? Только о том, что у меня это почему-то получилось, и все. Ничего не значит – ни хорошего, ни плохого.
   Лера раскраснелась от теплого сентябрьского ветра, золотисто-каштановые завитки выбивались из-под ярко-алого платка.
   Они стояли у самой опушки березовой рощи, и прозрачные осенние паутинки то цеплялись за белые стволы, то липли к Лериным щекам, то путались в Костиных волнистых волосах. Он смотрел на Леру, на закатное солнце у нее за спиной, щурясь от неярких лучей, – и Лера снова почувствовала ласку его взгляда, и сердце у нее замерло…