– Не говоря уж о том, что вы можете попасть под пулю, – прибавил Гильйом, – что было бы жалко, потому что, несмотря на кажущуюся ветреность, вы добрый и храбрый молодой человек. У меня есть другое средство.
К удивлению пастора и его дочери, он отвел капитана Вернейля в угол комнаты и тихо сказал ему:
– Опасность, которой вы подвергаетесь, мсье, весьма велика. Я могу и хочу спасти вас, если вы согласитесь на мои условия.
– Какие это условия?
– В том месте, куда я вас отведу, вы должны обещать никогда не открывать рта для произнесения ругательств или насмешек, как бы странны ни показались вам вещи, которые вы увидите или услышите. И еще... Вы должны хранить тайну этого приключения, когда выйдете оттуда.
– Вот странное требование! Между тем, если моя совесть...
– От вас не требуют ничего, что было бы противно совести честного человека.
– Ну что ж! Начало довольно романтическое. Но так как мне не из чего выбирать средства к спасению, то я обещаю.
– Вы клянетесь словом христианина?
– Клянусь.
– Честью дворянина?
– Честью дворянина и офицера шестьдесят второй полубригады.
– Этого довольно... Будьте готовы идти за мной.
Гильйом подошел к пастору и его дочери, изумленным этим таинственным разговором.
– Мой добрый Пенофер, – сказал он, стараясь казаться спокойным, – я нашел средство спасти вашего протеже, но я открою вам его после – теперь минуты дороги... Клодине и вам нечего бояться австрийских солдат. Удержите их здесь минут на пять, как можете... Через пять минут наш друг будет в безопасности.
– Но, мсье, – начал было пастор, – я не могу понять...
Лай Медора стал еще свирепей и еще ближе; уже можно было различить человеческие голоса и звуки шагов.
– Пошли! – сказал Гильйом.
И он вывел Вернейля из дома.
Они углубились в рощу, почти непроходимую, и через несколько минут оказались у подножия огромных скал, которые образовывали естественную ограду Потерянной Долины. Гильйом остановился и положил руку на плющ, вьющийся по утесу, и капитану послышался отдаленный звук колокольчика.
Они ждали около минуты. Наконец вверху что-то начало двигаться. Капитан с беспокойством поднял голову. Примерно в тридцати футах от земли из скалы выдвинулась лестница. Она медленно опускалась, пока не достигла гранитной скалы.
– Пошли, – сказал Гильйом, прислушиваясь к крикам, доносившимся из дома. – Я предпочел бы лишиться жизни десять раз, чем позволить, чтобы эту тайну узнал еще кто-нибудь в мире.
Он начал взбираться по ступеням лестницы с быстротой, какой трудно было ожидать от человека его комплекции. Арман отправился вслед за ним, подстрекаемый любопытством и желанием скрыться от австрийцев. Вскоре они очутились на узкой платформе, на конце которой виден был темный грот.
Гильйом подошел к гроту и легонько свистнул. Тотчас лестница начала подниматься и исчезла в невидимом углублении, так что нельзя было заметить, какая сила приводила ее в движение.
Но Гильйом не дал Вернейлю времени для наблюдений, он взял его за руку и повел в грот. Через несколько шагов стало совершенно темно. Однако капитану почудилось, что за ним опустилась железная решетка и закрылась дверь. Он подумал, что грезит, голова у него кружилась. Густая темнота, среди которой шел Арман, казалось, имела сверхъестественную плотность. Рука, державшая его, представлялась молодому человеку рукой гиганта. Самые странные мысли бродили у него в голове, чудовищные образы рождало помутившееся сознание.
Но эти галлюцинации продолжались недолго. Вскоре впереди показался дневной свет, и приветливый голос Гильйома прошептал Арману на ухо:
– Благодарите Бога, вы спасены. Вы теперь в Потерянной Долине.
В следующую минуту они очутились на открытом воздухе, в прекрасной аллее. Немного оправившись от изумления, капитан оглянулся: чтобы посмотреть на дорогу, по которой они сюда пришли, но не заметил в скале никакого следа ни двери, ни подземного хода. Он хотел было попросить объяснений у своего проводника, как вдруг крик удивления и почти ужаса раздался в двух шагах от него.
Тот, кто испустил этот крик, имел такое поразительное сходство с обитателем домика в роще, что в нем без труда можно было узнать брата Гильйома. Он был одет в такой же костюм, имел те же приятные и благородные черты лица.
Только в то время как лицо Гильйома сохраняло спокойное выражение, на лице его брата было написано сильное волнение.
– Гильйом, – произнес таинственный привратник Потерянной Долины, – любезный Гильйом, что ты затеял? Я думал, что прежде эти горы разрушатся, чем мой брат приведет сюда незнакомца! Старик с ума сойдет от беспокойства.
Гильйом с улыбкой покачал головой.
– Разумеется, мой добрый Викториан, – сказал он, – я ему объясню свой побуждения, и он их одобрит. Я пользуюсь большей доверенностью с его стороны, чем ты, и отвечаю за все. Пойдем, отыщем его поскорее.
– С охотой, брат мой. Я никогда не осмелюсь причинить ему беспокойство.
Гильйом с той же улыбкой прибавил несколько слов тихим голосом и, взяв Викториана под руку, обратился к изумленному капитану:
– Мсье Вернейль! Обстоятельства, заставившие меня привести вас сюда, были очень важны, и я не имел времени получить на это приказания того, кто один имеет право распоряжаться в Потерянной Долине. Потерпите немного, пока мы с братом исполним свою обязанность, надеюсь, вы прождете недолго... Подите сюда, – продолжал он, указывая на зеленую тропинку, извивавшуюся близ подошвы утеса, – там, наверху, вы найдете скамейку и можете отдохнуть до нашего возвращения... До свиданья!
Он поклонился, не дожидаясь ответа, и братья удалились, что-то обсуждая вполголоса. Скоро шум их шагов затих в отдалении.
Молодой человек направился вверх по тропинке и достиг небольшого бельведера*[Бельведер – здесь: беседка на возвышении, с которой открывается вид на окрестности.].
Здесь он сел на скамейку и начал рассматривать местность.
По мере того, как он предавался своим наблюдениям, его лицо попеременно выражало различные чувства: изумление, удивление, замешательство.
ГЛАВА III
К удивлению пастора и его дочери, он отвел капитана Вернейля в угол комнаты и тихо сказал ему:
– Опасность, которой вы подвергаетесь, мсье, весьма велика. Я могу и хочу спасти вас, если вы согласитесь на мои условия.
– Какие это условия?
– В том месте, куда я вас отведу, вы должны обещать никогда не открывать рта для произнесения ругательств или насмешек, как бы странны ни показались вам вещи, которые вы увидите или услышите. И еще... Вы должны хранить тайну этого приключения, когда выйдете оттуда.
– Вот странное требование! Между тем, если моя совесть...
– От вас не требуют ничего, что было бы противно совести честного человека.
– Ну что ж! Начало довольно романтическое. Но так как мне не из чего выбирать средства к спасению, то я обещаю.
– Вы клянетесь словом христианина?
– Клянусь.
– Честью дворянина?
– Честью дворянина и офицера шестьдесят второй полубригады.
– Этого довольно... Будьте готовы идти за мной.
Гильйом подошел к пастору и его дочери, изумленным этим таинственным разговором.
– Мой добрый Пенофер, – сказал он, стараясь казаться спокойным, – я нашел средство спасти вашего протеже, но я открою вам его после – теперь минуты дороги... Клодине и вам нечего бояться австрийских солдат. Удержите их здесь минут на пять, как можете... Через пять минут наш друг будет в безопасности.
– Но, мсье, – начал было пастор, – я не могу понять...
Лай Медора стал еще свирепей и еще ближе; уже можно было различить человеческие голоса и звуки шагов.
– Пошли! – сказал Гильйом.
И он вывел Вернейля из дома.
Они углубились в рощу, почти непроходимую, и через несколько минут оказались у подножия огромных скал, которые образовывали естественную ограду Потерянной Долины. Гильйом остановился и положил руку на плющ, вьющийся по утесу, и капитану послышался отдаленный звук колокольчика.
Они ждали около минуты. Наконец вверху что-то начало двигаться. Капитан с беспокойством поднял голову. Примерно в тридцати футах от земли из скалы выдвинулась лестница. Она медленно опускалась, пока не достигла гранитной скалы.
– Пошли, – сказал Гильйом, прислушиваясь к крикам, доносившимся из дома. – Я предпочел бы лишиться жизни десять раз, чем позволить, чтобы эту тайну узнал еще кто-нибудь в мире.
Он начал взбираться по ступеням лестницы с быстротой, какой трудно было ожидать от человека его комплекции. Арман отправился вслед за ним, подстрекаемый любопытством и желанием скрыться от австрийцев. Вскоре они очутились на узкой платформе, на конце которой виден был темный грот.
Гильйом подошел к гроту и легонько свистнул. Тотчас лестница начала подниматься и исчезла в невидимом углублении, так что нельзя было заметить, какая сила приводила ее в движение.
Но эти галлюцинации продолжались недолго. Вскоре впереди показался дневной свет, и приветливый голос Гильйома прошептал Арману на ухо:
– Благодарите Бога, вы спасены. Вы теперь в Потерянной Долине.
В следующую минуту они очутились на открытом воздухе, в прекрасной аллее. Немного оправившись от изумления, капитан оглянулся: чтобы посмотреть на дорогу, по которой они сюда пришли, но не заметил в скале никакого следа ни двери, ни подземного хода. Он хотел было попросить объяснений у своего проводника, как вдруг крик удивления и почти ужаса раздался в двух шагах от него.
Тот, кто испустил этот крик, имел такое поразительное сходство с обитателем домика в роще, что в нем без труда можно было узнать брата Гильйома. Он был одет в такой же костюм, имел те же приятные и благородные черты лица.
Только в то время как лицо Гильйома сохраняло спокойное выражение, на лице его брата было написано сильное волнение.
– Гильйом, – произнес таинственный привратник Потерянной Долины, – любезный Гильйом, что ты затеял? Я думал, что прежде эти горы разрушатся, чем мой брат приведет сюда незнакомца! Старик с ума сойдет от беспокойства.
Гильйом с улыбкой покачал головой.
– Разумеется, мой добрый Викториан, – сказал он, – я ему объясню свой побуждения, и он их одобрит. Я пользуюсь большей доверенностью с его стороны, чем ты, и отвечаю за все. Пойдем, отыщем его поскорее.
– С охотой, брат мой. Я никогда не осмелюсь причинить ему беспокойство.
Гильйом с той же улыбкой прибавил несколько слов тихим голосом и, взяв Викториана под руку, обратился к изумленному капитану:
– Мсье Вернейль! Обстоятельства, заставившие меня привести вас сюда, были очень важны, и я не имел времени получить на это приказания того, кто один имеет право распоряжаться в Потерянной Долине. Потерпите немного, пока мы с братом исполним свою обязанность, надеюсь, вы прождете недолго... Подите сюда, – продолжал он, указывая на зеленую тропинку, извивавшуюся близ подошвы утеса, – там, наверху, вы найдете скамейку и можете отдохнуть до нашего возвращения... До свиданья!
Он поклонился, не дожидаясь ответа, и братья удалились, что-то обсуждая вполголоса. Скоро шум их шагов затих в отдалении.
Молодой человек направился вверх по тропинке и достиг небольшого бельведера*[Бельведер – здесь: беседка на возвышении, с которой открывается вид на окрестности.].
Здесь он сел на скамейку и начал рассматривать местность.
По мере того, как он предавался своим наблюдениям, его лицо попеременно выражало различные чувства: изумление, удивление, замешательство.
ГЛАВА III
АРКАДИЯ
Взору капитана Вернейля представилась действительно волшебная и чудная картина.
Внизу расстилалась цветущая равнина, защищенная со всех сторон горами, не очень высокими, но неприступными. Эти горы были покрыты зеленью почти до самой вершины, холмы заросли цветущими кустарниками. Эта великолепная рама обрамляла долину, и она казалась то ли садом, то ли очаровательным виноградником. Рука человека, правда, постаралась кое-что прибавить здесь к прелестям природы и это придавало местности еще больше очарования.
Водопад, низвергавшийся с высот в снежных каскадах, образовал внизу быстрый ручей, катившийся по белым камешкам в прекрасное озеро с тихими водами и цветущими берегами. Его воды то журчали под сводами сребролистных ив, то тихо струились под незатейливыми мостиками, сделанными из древесных пней, покрытых мхом. По берегам ручья раскинулись плодоносные поля, а за ними – густые рощи. Там и здесь виднелись статуи богов и мраморные нимфы. Китайские беседки с колокольчиками, причудливые домики были расположены всюду, откуда только открывался восхитительный вид. В прогалинах видны были тисовые деревья, подстриженные в форме беседок, обелисков, древних ваз; в некоторых местах кристальные брызги водопадов с монотонным звуком падали на душистые каштаны, росшие вокруг бассейна с зеленой водой.
Жилище обитателей этого очаровательного места виднелось в центре долины с цветником перед его фасадом. Это был аккуратный домик под аспидно-черной кровлей с открытыми галереями, причудливыми балконами, с большими окнами, в которых было бесчисленное множество витражей. Виноградные лозы увивали стены дома и часть крыши. Вдали, на некотором расстоянии от главного здания виднелись скрытые за завесой густой листвы строения менее роскошные. Это были, без сомнения, скотные дворы для коров и баранов, которые мирно паслись на лугу у подошвы гор.
В этом маленьком Эдеме все дышало роскошью и негой. Солнце, скользившее по вершинам соседних утесов, золотило пейзаж, воздух был изумительно прозрачен. Легкий ветерок дул с озера, донося слабый запах померанца и жасмина, смешанный с благовониями нарда и альпийского шиповника. На деревьях щебетали птицы, шум водопада перекликался с журчанием ручья, и серебряный звук колокольчиков на коровах примешивался по временам к этим звукам.
Легко понять, что капитан Вернейль, еще не успевший позабыть все ужасы недавнего сражения, посчитал увиденное миражом. Блестящий, невозможный мир, в котором он очутился таким необычайным образом, не мог быть миром действительным, и он старался изо всех сил избавиться от их грез. Но напрасно капитан ждал, что этот мираж исчезнет, что фантастическая страна примет печальные очертания пустыни. Ослепительно-прекрасная картина была вся тут, неизменная, во всем своем блеске и поэзии.
Неожиданно вдалеке раздался протяжный и томный звук флажолета. Потом инструмент умолк, и мелодичный голос запел:
«Граждане этих вод! Оставьте вашу наяду в ее глубоком гроте, идите смотреть на предмет, который милее в тысячу раз; не бойтесь попасть в темницы прекрасной: она к вам не жестока. Вы будете приняты ласково, и пусть для некоторых приманка будет гибельна, умереть для моей Эстеллы – вот жребий, которому я завидую».
Вернейль поискал глазами неизвестного певца, переложившего на музыку слова басни Лафонтена. Он увидел его в лодке, на озере. Лодка, расписанная яркими красками, разукрашенная позолотой, имела форму древней галеры, и ее нос, похожий на шею лебедя, возвышаясь над водой, медленно рассекал их. Но сколь ни необычайно было появление этой лодки, костюм лодочника был еще необычайнее: шелковые чулки, панталоны, подвязанные лентами, легкий жилет и шляпа, украшенная цветами. Прибавьте к этому напудренные волосы, круглое и румяное лицо восемнадцатилетнего юноши, который, сидя в своей лодке, вытаскивал сети, полные форели, и повторял: «Умереть для моей Эстеллы – вот жребий, которому я завидую».
Лодка мало-помалу удалялась и наконец скрылась за деревьями, окаймлявшими берег озера.
Арман подумал, что все эти видения были плодом горячки, которая могла овладеть им после стольких страданий. Поэтому он решил, что прогулка будет ему на пользу.
Но не сделал капитан и пятидесяти шагов, как из-за кустов боярышника и шиповника, возвышавшихся перед ним, послышался женский голос.
«На зеленых кустах зяблик, – пела женщина, – на вязе этом горлица; жаворонок среди воздуха, а кузнечик под травой молодой, – все поют: страшитесь потерять и один день из прекрасного времени любви».
– Славно! Вот теперь из Флориана! – прошептал Вернейль. – Право, я попал в страну химер. Осталось только увидеть за этими кустами какую-нибудь хорошенькую пастушку, которая стережет своих маленьких белых барашков... Да, черт возьми, непременно пастушку, иначе волшебница, которая распоряжается здесь, – урод, ничего не смыслящий в своем ремесле!
Он встал на цыпочки и, раздвинув ветви кустарника, оглядел небольшую лесную прогалину, откуда слышался голос. Успех превзошел его ожидания, вместо одной пастушки он увидел двух.
Молодые девушки были одеты в коротенькие платья с шелковым корсетом, зашнурованным на груди, между тем как руки и плечи были обнажены; головной убор состоял из маленькой соломенной шляпы, одетой немножко набок, с гирляндой из натуральных цветов. Одна была стройная, задумчивая брюнетка, ее густые ресницы почти скрывали черные, томные глаза. Она стояла, прислонившись к дубу и держа в руках посошок с серебряным наконечником, увитый лентами и розами. У ее ног спала огромная белая собака с огненными отметинами. Другая девушка, блондинка, сидела на траве, подперев голову рукой, и с улыбкой глядела на свою подругу. Из плетеной корзинки около нее высыпались васильки и красные маки. Неподалеку от этих очаровательных созданий бродили по лугу барашки, щипавшие нежные верхушки молодой травы, – прекрасные барашки, снежной белизны, с серебряными погремушками на ошейниках.
Пастушки о чем-то тихо разговаривали. Капитан затаил дыхание и прислушался.
– Перестань, сестрица, – говорила брюнетка. – Напрасно ты, Эстелла, стараешься развеселить меня своими песнями. Ты счастлива, ты любишь Неморина, и любима им; ты станешь его супругой. Твои желания никогда не стремились дальше этой долины. Самые важные огорчения в твоей жизни были: смерть твоего любимого козленка и белой горлицы, унесенной горным орлом. Когда по утрам ты находишь у себя на окне прекрасный букет, собранный твоим пастушком, то потом целый день поешь и смеешься, бегая по тропинкам, по берегу ручья. Ты поешь и вечером, когда мы возвращаемся домой, и твоя ночь мирна, как наше озеро в безветренный день... Но не так бывает со мной!
Девушка вздохнула. Эстелла грациозно поднялась и, подбежав к сестре, обняла ее с нежностью.
– К чему эта грусть, Галатея? Отчего ты не так же счастлива, как все мы? Я хочу наконец это узнать! Чего недостает тебе? Разве ты не любишь Лизандра, которого Филемон назначил тебе в супруги? Скажи мне правду: не предпочитаешь ли ты, – голос молодой девушки изменился, – Неморина его брату, моего жениха, моего... Но все равно! Если так, Галатея, ты непременно должна сказать мне, и я откажусь от Неморина, и сама пойду просить Филемона...
Галатея покачала головой и улыбнулась. Сестра снова обняла ее еще с большей нежностью.
– Ты не любишь моего Неморина, моя добрая, моя милая, моя благородная Галатея? – спросила она. – Ах, тем лучше, потому что я умерла бы от этого... Но в самом деле, Неморин слишком легкомыслен, чтоб мог тебе понравиться. Лизандр, напротив, важен, рассудителен, любит уединение, как и ты, ему часто случается проводить целые дни в одиночестве... Однако Лизандр тебя любит, ты не должна сомневаться в этом... Вспомни тот вечер, когда над Потерянной Долиной разразилась страшная буря. Ручей, переполненный дождевой водой, выступил из берегов и унес наши мостики, между тем как ты убежала в беседку на другой стороне ручья; тогда Лизандр через свирепый поток прибежал на твой крик и избавил тебя от опасности провести ночь в этой беседке, открытой для всех ветров... А зимой, не он ли спас тебя от медведя, который спустился сюда с горных вершин и которого он убил своим охотничьим ножом? Каких еще ты хочешь доказательств любви?
– Ты ошибаешься, Эстелла, – печально ответила Галатея. – Лизандр действительно, не задумываясь, пожертвовал бы своей жизнью, чтобы оказать мне услугу, но он не любит меня так, как Неморин любит тебя, и я не так люблю его, как ты любишь Неморина. Мы испытываем друг к другу братскую привязанность, и ничего более; мы с ним откровенно объяснились об этом. Лизандр старше всех нас, и он подвержен тайным страданиям, которых никому не хочет открыть. Я тоже, милая Эстелла, часто испытываю странное беспокойство. Я вижу во сне тот неизвестный мир, который существует, говорят, за этими горами и о котором рассказывают прекрасные книги, которые нам часто по вечерам читает Филемон. Я мысленно представляю себе праздники, которые бывают в больших городах, сияющих огнями, я вижу себя, украшенную драгоценностями и цветами, среди бесчисленного множества женщин, прекрасных, остроумных и милых, среди мужчин, молодых, храбрых и любезных; я слушаю упоительную музыку, чувствую, как ношусь в вихре веселого танца, всюду вокруг меня смех, движение, шум... Когда эти картины встают передо мной, то однообразие нашей жизни, спокойствие нашего уединения – все это наводит на меня грусть и тоску. Я смотрю на белые облака, плывущие по лазури неба, и завидую им, потому что ветер уносит их далеко отсюда; я смотрю на птиц и завидую их крыльям, потому что они могут летать, где им вздумается.
Галатея склонила голову на плечо Эстеллы, стараясь скрыть смущение.
– Я не понимаю тебя, Галатея! Зачем желать того, чего ты не знаешь? Вспомни, как Филемон ненавидит и презирает мир, в котором он провел часть своей жизни, и в какой ужасной картине он представлял нам его тысячу раз? Ах, Галатея, ты не имела бы этого отвращения к нашей жизни, если бы твое сердце было наполнено любовью.
– Может быть! – со вздохом прошептала Галатея.
– В таком случае, – продолжала Эстелла, – почему бы тебе не любить Лизандра, который так мил, так добр, так кроток? Сестрица, неужели ты надеешься найти в том мире, о котором постоянно думаешь, супруга более достойного, чем Лизандр?
– Не знаю, Эстелла, но Лизандр, несмотря на его благородные качества, вовсе не похож на созданный моим воображением портрет того, кого я должна полюбить...
– Нарисуй мне этот портрет, моя милая Галатея, прошу тебя! Скажи мне, как ты воображаешь себе своего жениха?
Галатея, поколебавшись, ответила:
– Я представляю себе молодого и прекрасного воина, который бы шел на битву, как на праздник, и заставлял бы дрожать всех, а сам дрожал бы только передо мной. Этот человек, сделавшись моим супругом, был бы очень знаменит, он возвращался бы ко мне из боевых походов, всегда увенчанный лаврами и похвалами восторженной толпы!
– А я боялась бы такого мужа, – сказала Эстелла. – Для меня лучше мой бедный Неморин, который так прост, так робок, что один мой взгляд утешает или огорчает его.
Капитан Вернейль и дальше наслаждался бы беседой сестер, если бы его присутствие не было обнаружено собакой, лежавшей у ног Галатеи. Однако пес известил своих хозяек об этом не посредством грубого лая и неистовых прыжков, как, конечно, сделала бы простая дворняжка. Он удовольствовался тем, что поднял морду и глухо зарычал.
– Кто может прийти сюда? – с испугом спросила Галатея. – Кому это вздумалось подслушивать наши секреты?
– Я догадываюсь, – сказала Эстелла. – Это Неморин поспешил поскорее вытащить сети, чтобы устроить какую-нибудь шалость.
– Диана не подняла бы тревоги из-за Неморина.
– Ну, так это Филемон ищет нас, потому что солнце уже скрылось за горой и нам пора возвращаться.
– Нет, нет! Давай посмотрим, кто нас подслушивал... Я умру от стыда, если кто-нибудь другой, кроме тебя, мог меня слышать.
Она взяла сестру за руку и направилась к кустам. Арман понял, что его сейчас увидят. Он поспешно отступил на несколько шагов, привел в порядок свои волосы и поправил мундир, довольно-таки износившийся. В ту минуту, как он заканчивал эти приготовления, перед ним появились обе пастушки.
Увидев его, они испуганно замерли. Резвая Эстелла хотела было убежать, но Галатея удержала ее.
Капитан Вернейль, сняв шляпу, церемонно поклонился девушкам.
– Чужестранец, кто вы такой? – спросила Галатея. – Как вы попали сюда?
– Милостивые государыни, меня привел сюда господин Гильйом, которого вы, без сомнения, знаете... Я солдат, служу французской республике и прошу у моих соотечественников гостеприимства только на одну ночь.
– Солдат, воин, сын Марса! – прошептала Эстелла, совершенно успокоившись.
Галатея молча разглядывала капитана. Увидев на его рукаве пятна крови, она побледнела.
– Он ранен! – вскрикнула она. – Боже мой! Уж не война ли где-нибудь вблизи?
– Не война, – отвечал Вернейль, улыбаясь, – а самая обыкновенная резня, и я удивляюсь, как слух о ней не дошел сюда. Однако успокойтесь, моя рана неопасна, и с тех пор, как я увидел вас, я не чувствую боли.
– Какая миленькая ложь! Неморин никогда бы не придумал такой ответ! – сказала наивная Эстелла. – Ну, сестра, надо отвести этого молодого воина к нам. Филемон, конечно, вылечит его.
Галатея сняла с плеч голубой шелковый шарф с золотой бахромой и обвила им раненую руку капитана. Арман опустился на одно колено для принятия этой милой услуги и поцеловал в знак благодарности прекрасную ручку пастушки.
– На что бы только ни отважился я, – сказал он, – чтобы заслужить такое обхождение!
– Пойдемте, пойдемте, – заторопилась Эстелла. – Обопритесь на меня, чужестранец. Не бойтесь, я не устану, я сильная, а наш дом недалеко отсюда.
– Дайте мне свое оружие, – робко прибавила Галатея, взяв у капитана саблю, – оно мешает вам идти.
Арман охотно уступил желанию этих обворожительных созданий, и они повели его в сторону рощи. С одной стороны хорошенькая Эстелла старалась приноровить свой шаг к размашистой походке офицера, с другой – Галатея, оставившая барашков на попечение Дианы, шла, неся в руках смертоносное оружие, на котором она еще не заметила красноватых полос. Молодой человек смотрел поочередно на ту и другую с невыразимым восторгом.
– Чужестранец, – сказала Эстелла, – извините мое любопытство, но если вы солдат, воин, то как же у вас нет ни блестящего шлема, ни золотой кирасы, ни серебряного щита, ни длинного копья, украшенного цветом вашей невесты?
Этот наивный вопрос заставил капитана улыбнуться.
– Республиканские солдаты, прекрасное дитя, – ответил он, – одеваются вовсе не так, как древние рыцари. У нас нет ни кирас, ни щитов, наши одежды, как видите, не роскошны, и никогда до сих пор, – продолжал он, бросив выразительный взгляд на Галатею, – я не имел счастья носить цвет какой бы то ни было красавицы.
Галатея, более серьезная и более осторожная, поспешила сказать:
– Извините мою сестру, она в первый раз увидела чужестранца и не имеет никакого понятия о том мире, из которого вы пришли.
Тем временем из рощи, к которой они направлялись, вышли два человека. Один был Гильйом, проводник Армана, другой – старик высокого роста с длинной бородой. Голова его была не покрыта, и густые седые волосы рассыпались по плечам. Старик держал в руке посох, в котором он, однако, не нуждался, потому что шел твердо и уверенно.
– Филемон! – почти в один голос прошептали девушки со страхом.
От старика не укрылось их смущение. Подойдя к сестрам, он сказал:
– Успокойтесь, мои милые, я не буду бранить вас за то, что вы оказали гостеприимство раненому солдату. – И прибавил, обращаясь к Вернейлю:
– Будь благословен твой приход к нам, молодой человек! Ты найдешь здесь только друзей.
Он протянул капитану руку и обнял его.
Вернейль, уже ничему не удивляясь, поблагодарил старика.
Между тем приближалась ночь и на небе появились первые звезды. Филемон тихо что-то сказал Гильйому, который поклонился ему с покорностью и удалился. Потом старик обратился к девушкам:
– Идите к своему стаду, мои милые, и предоставьте мне отвести чужестранца в наш дом... Вечерняя роса вредна для овец...
Эстелла и Галатея подчинились и не без сожаления вернулись назад, а Филемон, держа в одной руке саблю Армана, а другой поддерживая раненого, направился к дому.
С минуту они шли молча.
– Молодой человек, – прервал наконец молчание Филемон, – ты теперь мой гость. Не скрою, что если бы можно было поступить иначе, то я никогда не отважился бы допустить сюда чужестранца... Но просьба моего верного служителя, обязанности человеколюбия и некоторые другие причины заставили меня сделать для тебя то, чего я не сделал бы ни для кого другого. Я тебе напомню, однако, на каких условиях оказано тебе это гостеприимство. Мое семейство, живущее в долине, ничего не знает о мире, из которого ты пришел. Благодаря моим усилиям его тлетворное дыхание никогда не проникало в этот счастливый уголок земли. Как Адам и Ева в земном раю, обитатели долины живут спокойно и счастливо, потому что они не вкушали плодов древа познания добра и зла. Не будь же змеем-искусителем, показавшим эти проклятые плоды и предлагавшим им вкусить их. Может быть, несмотря на мои распоряжения, они будут задавать тебе какие-нибудь вопросы... Уважай чистоту этих девственных душ, блаженное неведение этих добродетельных детей. Если же своими насмешками или неблагоразумными откровениями ты заставишь их стыдиться того состояния, в котором они находятся, возбудишь в них желания, породишь сомнения в этих чистых душах, то совершишь дурной поступок, за который я сумею наказать тебя.
Капитан поспешил повторить обещания, данные Гильйому, и стал уверять старика, что он ничем не посмеет оскорбить своих новых друзей.
– Называй меня просто Филемоном, – сказал старик. – Эти знаки пустой вежливости здесь не в ходу... Я тебе верю, Арман де Вернейль, – прибавил он почти дружеским тоном, – потому что знаю – ты происходишь из благородного и почтенного рода. Итак, будь одним из моих детей, пока не заживет твоя рана, принимай участие в наших мирных радостях. Может быть, когда ты должен будешь нас оставить, то сделаешь это не без сожаления.
В продолжение этого разговора они пришли к жилищу. Дом от сада отделял двор. Одна сторона двора была занята обширной оранжереей с благоухающими растениями и птичником, где чирикало множество лесных птиц. На другой стороне находилось небольшое здание с двумя окнами и стрельчатой дверью. По золотому кресту на крыше Вернейль догадался, что это часовня.
У дверей дома на каменной скамье сидели двое молодых людей, которые встали, приветствуя Филемона. В одном Арман узнал Неморина, того юношу в лодке, костюм которого так поразил его незадолго перед тем. Другой, более рослый и более сильный на вид, с красивым и умным лицом, был одет почти так же, как Неморин, но в его костюме отсутствовали цветы и ленты.
Внизу расстилалась цветущая равнина, защищенная со всех сторон горами, не очень высокими, но неприступными. Эти горы были покрыты зеленью почти до самой вершины, холмы заросли цветущими кустарниками. Эта великолепная рама обрамляла долину, и она казалась то ли садом, то ли очаровательным виноградником. Рука человека, правда, постаралась кое-что прибавить здесь к прелестям природы и это придавало местности еще больше очарования.
Водопад, низвергавшийся с высот в снежных каскадах, образовал внизу быстрый ручей, катившийся по белым камешкам в прекрасное озеро с тихими водами и цветущими берегами. Его воды то журчали под сводами сребролистных ив, то тихо струились под незатейливыми мостиками, сделанными из древесных пней, покрытых мхом. По берегам ручья раскинулись плодоносные поля, а за ними – густые рощи. Там и здесь виднелись статуи богов и мраморные нимфы. Китайские беседки с колокольчиками, причудливые домики были расположены всюду, откуда только открывался восхитительный вид. В прогалинах видны были тисовые деревья, подстриженные в форме беседок, обелисков, древних ваз; в некоторых местах кристальные брызги водопадов с монотонным звуком падали на душистые каштаны, росшие вокруг бассейна с зеленой водой.
Жилище обитателей этого очаровательного места виднелось в центре долины с цветником перед его фасадом. Это был аккуратный домик под аспидно-черной кровлей с открытыми галереями, причудливыми балконами, с большими окнами, в которых было бесчисленное множество витражей. Виноградные лозы увивали стены дома и часть крыши. Вдали, на некотором расстоянии от главного здания виднелись скрытые за завесой густой листвы строения менее роскошные. Это были, без сомнения, скотные дворы для коров и баранов, которые мирно паслись на лугу у подошвы гор.
В этом маленьком Эдеме все дышало роскошью и негой. Солнце, скользившее по вершинам соседних утесов, золотило пейзаж, воздух был изумительно прозрачен. Легкий ветерок дул с озера, донося слабый запах померанца и жасмина, смешанный с благовониями нарда и альпийского шиповника. На деревьях щебетали птицы, шум водопада перекликался с журчанием ручья, и серебряный звук колокольчиков на коровах примешивался по временам к этим звукам.
Легко понять, что капитан Вернейль, еще не успевший позабыть все ужасы недавнего сражения, посчитал увиденное миражом. Блестящий, невозможный мир, в котором он очутился таким необычайным образом, не мог быть миром действительным, и он старался изо всех сил избавиться от их грез. Но напрасно капитан ждал, что этот мираж исчезнет, что фантастическая страна примет печальные очертания пустыни. Ослепительно-прекрасная картина была вся тут, неизменная, во всем своем блеске и поэзии.
Неожиданно вдалеке раздался протяжный и томный звук флажолета. Потом инструмент умолк, и мелодичный голос запел:
«Граждане этих вод! Оставьте вашу наяду в ее глубоком гроте, идите смотреть на предмет, который милее в тысячу раз; не бойтесь попасть в темницы прекрасной: она к вам не жестока. Вы будете приняты ласково, и пусть для некоторых приманка будет гибельна, умереть для моей Эстеллы – вот жребий, которому я завидую».
Вернейль поискал глазами неизвестного певца, переложившего на музыку слова басни Лафонтена. Он увидел его в лодке, на озере. Лодка, расписанная яркими красками, разукрашенная позолотой, имела форму древней галеры, и ее нос, похожий на шею лебедя, возвышаясь над водой, медленно рассекал их. Но сколь ни необычайно было появление этой лодки, костюм лодочника был еще необычайнее: шелковые чулки, панталоны, подвязанные лентами, легкий жилет и шляпа, украшенная цветами. Прибавьте к этому напудренные волосы, круглое и румяное лицо восемнадцатилетнего юноши, который, сидя в своей лодке, вытаскивал сети, полные форели, и повторял: «Умереть для моей Эстеллы – вот жребий, которому я завидую».
Лодка мало-помалу удалялась и наконец скрылась за деревьями, окаймлявшими берег озера.
Арман подумал, что все эти видения были плодом горячки, которая могла овладеть им после стольких страданий. Поэтому он решил, что прогулка будет ему на пользу.
Но не сделал капитан и пятидесяти шагов, как из-за кустов боярышника и шиповника, возвышавшихся перед ним, послышался женский голос.
«На зеленых кустах зяблик, – пела женщина, – на вязе этом горлица; жаворонок среди воздуха, а кузнечик под травой молодой, – все поют: страшитесь потерять и один день из прекрасного времени любви».
– Славно! Вот теперь из Флориана! – прошептал Вернейль. – Право, я попал в страну химер. Осталось только увидеть за этими кустами какую-нибудь хорошенькую пастушку, которая стережет своих маленьких белых барашков... Да, черт возьми, непременно пастушку, иначе волшебница, которая распоряжается здесь, – урод, ничего не смыслящий в своем ремесле!
Он встал на цыпочки и, раздвинув ветви кустарника, оглядел небольшую лесную прогалину, откуда слышался голос. Успех превзошел его ожидания, вместо одной пастушки он увидел двух.
Молодые девушки были одеты в коротенькие платья с шелковым корсетом, зашнурованным на груди, между тем как руки и плечи были обнажены; головной убор состоял из маленькой соломенной шляпы, одетой немножко набок, с гирляндой из натуральных цветов. Одна была стройная, задумчивая брюнетка, ее густые ресницы почти скрывали черные, томные глаза. Она стояла, прислонившись к дубу и держа в руках посошок с серебряным наконечником, увитый лентами и розами. У ее ног спала огромная белая собака с огненными отметинами. Другая девушка, блондинка, сидела на траве, подперев голову рукой, и с улыбкой глядела на свою подругу. Из плетеной корзинки около нее высыпались васильки и красные маки. Неподалеку от этих очаровательных созданий бродили по лугу барашки, щипавшие нежные верхушки молодой травы, – прекрасные барашки, снежной белизны, с серебряными погремушками на ошейниках.
Пастушки о чем-то тихо разговаривали. Капитан затаил дыхание и прислушался.
– Перестань, сестрица, – говорила брюнетка. – Напрасно ты, Эстелла, стараешься развеселить меня своими песнями. Ты счастлива, ты любишь Неморина, и любима им; ты станешь его супругой. Твои желания никогда не стремились дальше этой долины. Самые важные огорчения в твоей жизни были: смерть твоего любимого козленка и белой горлицы, унесенной горным орлом. Когда по утрам ты находишь у себя на окне прекрасный букет, собранный твоим пастушком, то потом целый день поешь и смеешься, бегая по тропинкам, по берегу ручья. Ты поешь и вечером, когда мы возвращаемся домой, и твоя ночь мирна, как наше озеро в безветренный день... Но не так бывает со мной!
Девушка вздохнула. Эстелла грациозно поднялась и, подбежав к сестре, обняла ее с нежностью.
– К чему эта грусть, Галатея? Отчего ты не так же счастлива, как все мы? Я хочу наконец это узнать! Чего недостает тебе? Разве ты не любишь Лизандра, которого Филемон назначил тебе в супруги? Скажи мне правду: не предпочитаешь ли ты, – голос молодой девушки изменился, – Неморина его брату, моего жениха, моего... Но все равно! Если так, Галатея, ты непременно должна сказать мне, и я откажусь от Неморина, и сама пойду просить Филемона...
Галатея покачала головой и улыбнулась. Сестра снова обняла ее еще с большей нежностью.
– Ты не любишь моего Неморина, моя добрая, моя милая, моя благородная Галатея? – спросила она. – Ах, тем лучше, потому что я умерла бы от этого... Но в самом деле, Неморин слишком легкомыслен, чтоб мог тебе понравиться. Лизандр, напротив, важен, рассудителен, любит уединение, как и ты, ему часто случается проводить целые дни в одиночестве... Однако Лизандр тебя любит, ты не должна сомневаться в этом... Вспомни тот вечер, когда над Потерянной Долиной разразилась страшная буря. Ручей, переполненный дождевой водой, выступил из берегов и унес наши мостики, между тем как ты убежала в беседку на другой стороне ручья; тогда Лизандр через свирепый поток прибежал на твой крик и избавил тебя от опасности провести ночь в этой беседке, открытой для всех ветров... А зимой, не он ли спас тебя от медведя, который спустился сюда с горных вершин и которого он убил своим охотничьим ножом? Каких еще ты хочешь доказательств любви?
– Ты ошибаешься, Эстелла, – печально ответила Галатея. – Лизандр действительно, не задумываясь, пожертвовал бы своей жизнью, чтобы оказать мне услугу, но он не любит меня так, как Неморин любит тебя, и я не так люблю его, как ты любишь Неморина. Мы испытываем друг к другу братскую привязанность, и ничего более; мы с ним откровенно объяснились об этом. Лизандр старше всех нас, и он подвержен тайным страданиям, которых никому не хочет открыть. Я тоже, милая Эстелла, часто испытываю странное беспокойство. Я вижу во сне тот неизвестный мир, который существует, говорят, за этими горами и о котором рассказывают прекрасные книги, которые нам часто по вечерам читает Филемон. Я мысленно представляю себе праздники, которые бывают в больших городах, сияющих огнями, я вижу себя, украшенную драгоценностями и цветами, среди бесчисленного множества женщин, прекрасных, остроумных и милых, среди мужчин, молодых, храбрых и любезных; я слушаю упоительную музыку, чувствую, как ношусь в вихре веселого танца, всюду вокруг меня смех, движение, шум... Когда эти картины встают передо мной, то однообразие нашей жизни, спокойствие нашего уединения – все это наводит на меня грусть и тоску. Я смотрю на белые облака, плывущие по лазури неба, и завидую им, потому что ветер уносит их далеко отсюда; я смотрю на птиц и завидую их крыльям, потому что они могут летать, где им вздумается.
Галатея склонила голову на плечо Эстеллы, стараясь скрыть смущение.
– Я не понимаю тебя, Галатея! Зачем желать того, чего ты не знаешь? Вспомни, как Филемон ненавидит и презирает мир, в котором он провел часть своей жизни, и в какой ужасной картине он представлял нам его тысячу раз? Ах, Галатея, ты не имела бы этого отвращения к нашей жизни, если бы твое сердце было наполнено любовью.
– Может быть! – со вздохом прошептала Галатея.
– В таком случае, – продолжала Эстелла, – почему бы тебе не любить Лизандра, который так мил, так добр, так кроток? Сестрица, неужели ты надеешься найти в том мире, о котором постоянно думаешь, супруга более достойного, чем Лизандр?
– Не знаю, Эстелла, но Лизандр, несмотря на его благородные качества, вовсе не похож на созданный моим воображением портрет того, кого я должна полюбить...
– Нарисуй мне этот портрет, моя милая Галатея, прошу тебя! Скажи мне, как ты воображаешь себе своего жениха?
Галатея, поколебавшись, ответила:
– Я представляю себе молодого и прекрасного воина, который бы шел на битву, как на праздник, и заставлял бы дрожать всех, а сам дрожал бы только передо мной. Этот человек, сделавшись моим супругом, был бы очень знаменит, он возвращался бы ко мне из боевых походов, всегда увенчанный лаврами и похвалами восторженной толпы!
– А я боялась бы такого мужа, – сказала Эстелла. – Для меня лучше мой бедный Неморин, который так прост, так робок, что один мой взгляд утешает или огорчает его.
Капитан Вернейль и дальше наслаждался бы беседой сестер, если бы его присутствие не было обнаружено собакой, лежавшей у ног Галатеи. Однако пес известил своих хозяек об этом не посредством грубого лая и неистовых прыжков, как, конечно, сделала бы простая дворняжка. Он удовольствовался тем, что поднял морду и глухо зарычал.
– Кто может прийти сюда? – с испугом спросила Галатея. – Кому это вздумалось подслушивать наши секреты?
– Я догадываюсь, – сказала Эстелла. – Это Неморин поспешил поскорее вытащить сети, чтобы устроить какую-нибудь шалость.
– Диана не подняла бы тревоги из-за Неморина.
– Ну, так это Филемон ищет нас, потому что солнце уже скрылось за горой и нам пора возвращаться.
– Нет, нет! Давай посмотрим, кто нас подслушивал... Я умру от стыда, если кто-нибудь другой, кроме тебя, мог меня слышать.
Она взяла сестру за руку и направилась к кустам. Арман понял, что его сейчас увидят. Он поспешно отступил на несколько шагов, привел в порядок свои волосы и поправил мундир, довольно-таки износившийся. В ту минуту, как он заканчивал эти приготовления, перед ним появились обе пастушки.
Увидев его, они испуганно замерли. Резвая Эстелла хотела было убежать, но Галатея удержала ее.
Капитан Вернейль, сняв шляпу, церемонно поклонился девушкам.
– Чужестранец, кто вы такой? – спросила Галатея. – Как вы попали сюда?
– Милостивые государыни, меня привел сюда господин Гильйом, которого вы, без сомнения, знаете... Я солдат, служу французской республике и прошу у моих соотечественников гостеприимства только на одну ночь.
– Солдат, воин, сын Марса! – прошептала Эстелла, совершенно успокоившись.
Галатея молча разглядывала капитана. Увидев на его рукаве пятна крови, она побледнела.
– Он ранен! – вскрикнула она. – Боже мой! Уж не война ли где-нибудь вблизи?
– Не война, – отвечал Вернейль, улыбаясь, – а самая обыкновенная резня, и я удивляюсь, как слух о ней не дошел сюда. Однако успокойтесь, моя рана неопасна, и с тех пор, как я увидел вас, я не чувствую боли.
– Какая миленькая ложь! Неморин никогда бы не придумал такой ответ! – сказала наивная Эстелла. – Ну, сестра, надо отвести этого молодого воина к нам. Филемон, конечно, вылечит его.
Галатея сняла с плеч голубой шелковый шарф с золотой бахромой и обвила им раненую руку капитана. Арман опустился на одно колено для принятия этой милой услуги и поцеловал в знак благодарности прекрасную ручку пастушки.
– На что бы только ни отважился я, – сказал он, – чтобы заслужить такое обхождение!
– Пойдемте, пойдемте, – заторопилась Эстелла. – Обопритесь на меня, чужестранец. Не бойтесь, я не устану, я сильная, а наш дом недалеко отсюда.
– Дайте мне свое оружие, – робко прибавила Галатея, взяв у капитана саблю, – оно мешает вам идти.
Арман охотно уступил желанию этих обворожительных созданий, и они повели его в сторону рощи. С одной стороны хорошенькая Эстелла старалась приноровить свой шаг к размашистой походке офицера, с другой – Галатея, оставившая барашков на попечение Дианы, шла, неся в руках смертоносное оружие, на котором она еще не заметила красноватых полос. Молодой человек смотрел поочередно на ту и другую с невыразимым восторгом.
– Чужестранец, – сказала Эстелла, – извините мое любопытство, но если вы солдат, воин, то как же у вас нет ни блестящего шлема, ни золотой кирасы, ни серебряного щита, ни длинного копья, украшенного цветом вашей невесты?
Этот наивный вопрос заставил капитана улыбнуться.
– Республиканские солдаты, прекрасное дитя, – ответил он, – одеваются вовсе не так, как древние рыцари. У нас нет ни кирас, ни щитов, наши одежды, как видите, не роскошны, и никогда до сих пор, – продолжал он, бросив выразительный взгляд на Галатею, – я не имел счастья носить цвет какой бы то ни было красавицы.
Галатея, более серьезная и более осторожная, поспешила сказать:
– Извините мою сестру, она в первый раз увидела чужестранца и не имеет никакого понятия о том мире, из которого вы пришли.
Тем временем из рощи, к которой они направлялись, вышли два человека. Один был Гильйом, проводник Армана, другой – старик высокого роста с длинной бородой. Голова его была не покрыта, и густые седые волосы рассыпались по плечам. Старик держал в руке посох, в котором он, однако, не нуждался, потому что шел твердо и уверенно.
– Филемон! – почти в один голос прошептали девушки со страхом.
От старика не укрылось их смущение. Подойдя к сестрам, он сказал:
– Успокойтесь, мои милые, я не буду бранить вас за то, что вы оказали гостеприимство раненому солдату. – И прибавил, обращаясь к Вернейлю:
– Будь благословен твой приход к нам, молодой человек! Ты найдешь здесь только друзей.
Он протянул капитану руку и обнял его.
Вернейль, уже ничему не удивляясь, поблагодарил старика.
Между тем приближалась ночь и на небе появились первые звезды. Филемон тихо что-то сказал Гильйому, который поклонился ему с покорностью и удалился. Потом старик обратился к девушкам:
– Идите к своему стаду, мои милые, и предоставьте мне отвести чужестранца в наш дом... Вечерняя роса вредна для овец...
Эстелла и Галатея подчинились и не без сожаления вернулись назад, а Филемон, держа в одной руке саблю Армана, а другой поддерживая раненого, направился к дому.
С минуту они шли молча.
– Молодой человек, – прервал наконец молчание Филемон, – ты теперь мой гость. Не скрою, что если бы можно было поступить иначе, то я никогда не отважился бы допустить сюда чужестранца... Но просьба моего верного служителя, обязанности человеколюбия и некоторые другие причины заставили меня сделать для тебя то, чего я не сделал бы ни для кого другого. Я тебе напомню, однако, на каких условиях оказано тебе это гостеприимство. Мое семейство, живущее в долине, ничего не знает о мире, из которого ты пришел. Благодаря моим усилиям его тлетворное дыхание никогда не проникало в этот счастливый уголок земли. Как Адам и Ева в земном раю, обитатели долины живут спокойно и счастливо, потому что они не вкушали плодов древа познания добра и зла. Не будь же змеем-искусителем, показавшим эти проклятые плоды и предлагавшим им вкусить их. Может быть, несмотря на мои распоряжения, они будут задавать тебе какие-нибудь вопросы... Уважай чистоту этих девственных душ, блаженное неведение этих добродетельных детей. Если же своими насмешками или неблагоразумными откровениями ты заставишь их стыдиться того состояния, в котором они находятся, возбудишь в них желания, породишь сомнения в этих чистых душах, то совершишь дурной поступок, за который я сумею наказать тебя.
Капитан поспешил повторить обещания, данные Гильйому, и стал уверять старика, что он ничем не посмеет оскорбить своих новых друзей.
– Называй меня просто Филемоном, – сказал старик. – Эти знаки пустой вежливости здесь не в ходу... Я тебе верю, Арман де Вернейль, – прибавил он почти дружеским тоном, – потому что знаю – ты происходишь из благородного и почтенного рода. Итак, будь одним из моих детей, пока не заживет твоя рана, принимай участие в наших мирных радостях. Может быть, когда ты должен будешь нас оставить, то сделаешь это не без сожаления.
В продолжение этого разговора они пришли к жилищу. Дом от сада отделял двор. Одна сторона двора была занята обширной оранжереей с благоухающими растениями и птичником, где чирикало множество лесных птиц. На другой стороне находилось небольшое здание с двумя окнами и стрельчатой дверью. По золотому кресту на крыше Вернейль догадался, что это часовня.
У дверей дома на каменной скамье сидели двое молодых людей, которые встали, приветствуя Филемона. В одном Арман узнал Неморина, того юношу в лодке, костюм которого так поразил его незадолго перед тем. Другой, более рослый и более сильный на вид, с красивым и умным лицом, был одет почти так же, как Неморин, но в его костюме отсутствовали цветы и ленты.