Пушка была легкой, мобильной, компактной, имела приземистый силуэт (высота 1,2 м), раздвижные станины лафета, обеспечивавшие сектор стрельбы по горизонту в 60 градусов, и прошивала броню любой бронетехники. Когда «стало можно», после небольшой доработки лафета, заключавшейся в ведении подрессоривания и металлических колес, она была принята на вооружение вермахта под названием 3,7-см Pak 35/36. И вполне удовлетворяла немецких артиллеристов до тех пор, пока они не столкнулись на поле боя с танками Т-34 и КВ.
К 1 июня 1941 года вермахт располагал 14 459 единицами 3,7-см ПТП.
Однако «красным командирам» не нравилось слабое поражающее действие 37-мм осколочных снарядов, содержавших всего 22 г взрывчатого вещества, по живой силе. В начале 1932 года конструкторы завода № 8 под руководством В.М. Беринга (прямого потомка прославленного командора) в кожух 37-мм пушки втиснули трубу 45-мм калибра и наложили ее на слегка удлиненный лафет 1-К. Получившееся «универсальное» орудие было принято на вооружение в мае 1932 года; одновременно Реввоенсовет обязал завод свернуть выпуск 37-мм ПТП и организовать производство «сорокапяток» под индексом 19-К. Вес в боевом положении вырос до 390 кг, бронепробиваемость – незначительно, зато 2,15 кг осколочный снаряд содержал 118 г взрывчатки и давал при разрыве около 100 осколков.
На базе 19-К была создана 45-мм танковая пушка 20-К обр. 1932 г., которой было вооружено подавляющее большинство довоенных советских танков и бронеавтомобилей.
В мае 1937 года на завод № 8 доставили из Германии модернизированную 3,7-см ПТП, с которой наши специалисты полностью срисовали устройство лафета, в частности, внедрив механизм подрессоривания, автоматически отключавшийся при переходе в боевое положение. Подрессоренный ход с колесами автомобильного типа позволял транспортировать орудие механической тягой со скоростью до 50 км/ч. Вес системы 53-К в боевом положении составил 560 кг, в походном – 1200 кг. 24 апреля 1938 года 45-мм противотанковая пушка обр. 1937 г. была принята на вооружение.
В боекомплект входили унитарные патроны с бронебойными, бронебойно-трассирующими, бронебойно-химическими и дымовыми снарядами, осколочными гранатами, а также патроны с картечью. Причем бронебойные болванки вытачивали из 47-мм снарядов пушки Гочкиса, которых на складах скопилось огромное количество.
Всего с 1932 по 1943 год было изготовлено свыше 49 тысяч противотанковых и танковых «сорокапяток».
Система зенитного вооружения во всех армиях сложилась еще в конце Первой мировой войны и состояла из пулеметов и орудий: легких 37—40-мм автоматов для борьбы с авиацией на высотах до 3,5 км, 75—80-мм пушек для высот 6—6,5 км и тяжелых 88—105-мм для высот 8—9 км. Основными требованиями к зениткам были скорострельность и большая начальная скорость снаряда. Орудие Лендера с низкими угловыми скоростями наведения, ручной установкой трубок, начальной скоростью 600 м/с и досягаемостью по высоте 4,5—4,9 км советское командование уже не удовлетворяло. К примеру, 75-мм зенитная пушка Шнейдера обр. 1923 г., имея начальную скорость 900 м/с, забрасывала 6,5-кг снаряд на высоту 9000 м.
В 1927 году КБ ОАТ получило задание на модернизацию 76-мм зенитной пушки обр. 1915 г. Основные изменения состояли в удлинении ствола до 50 калибров, установке уравновешивающего механизма, увеличении каморы и заряда, усилении откатных частей. На испытаниях была получена начальная скорость 704 м/с, дальность 13 100 м, наибольшая высота разрывов 8000 м. В 1929 году орудие обр. 1915/28 г. было принято на вооружение, а валовое производство системы 9-К поручено заводу № 8.
Параллельно в КБ завода «Большевик» велись работы по модернизации 40-мм автомата Виккерса, поставлявшегося во время оно царской армии и флоту. Автомат с ленточным питанием очень напоминал увеличенный в размерах пулемет «максим», был оснащен автоматическим установщиком трубок конструкции поручика Шерспобаева и обладал скорострельностью 300 выстр./мин. Дальность стрельбы составляла около 5000 м. В автомате заменили ствол на 37-мм, добившись увеличения скорости снаряда с 610 до 670 м/с, и приняли на вооружение как 37-мм зенитную пушку обр. 1928 г. Производство постановили развернуть на заводе № 8, где изделию присвоили индекс 11-К.
Однако товар фирмы «Рейнметалл» оказался мощнее.
В 1932 году под индексом 3-К была принята на вооружение немецкая 76,2-мм зенитная пушка обр. 1931 г. с длиной ствола 55 калибров, начальной скоростью 820 м/с, дальностью стрельбы 14 000 м, досягаемостью по высоте 9500 м и практической скорострельностью 20 выстр./мин. Вместе с платформой она весила в боевом положении 3750 кг. Валовое производство на заводе № 8 кое-как освоили к 1935 году. В 1938 году под руководством инженера Г.Д. Дорохина вместо двухколесной платформы для зенитки была разработана четырехколесная, повысившая маневренность системы и позволившая в три раза сократить время перехода из походного положения в боевое. Общий вес – 4300 кг.
К 22 июня 1941 года в РККА имелась 4571 76-мм зенитная пушка обр. 1931 г. и обр. 1938 г.
Этому же заводу поручили организовать выпуск по немецким чертежам и образцам 20-мм и 37-мм автоматических зенитных пушек, имевших темп стрельбы соответственно 240 и 120 выстр./мин. Однако, как ни старались «калининцы», автоматы у них не получались – по причине низкого уровня подготовки технических кадров, отсутствия всякой квалификации у основной массы рабочих, пещерной организации производства и безразличия «освобожденных пролетариев» к результатам труда.
По поводу советской организации швейцарский монтажник Август Лохер писал:
«Первейшим недостатком является слишком частая и сознательная ложь. Если мне заявляли, что я получу требуемое завтра или послезавтра, то это длилось 8—10 дней или вовсе не выдавалось. Я сотни раз составлял себе планы на неделю или на день, и всегда они срывались через эту сознательную неправду. Из-за этого приходится десять раз начинать одну и ту же работу и успешность ее страдает.
Вторым недостатком является большая грязь в мастерских. Меня не раз высмеивали, когда я требовал убирать и выметать весь зал прессов. Мне всегда возражали, что ведь снова будет грязь. При разборке подмосток или лесов их разламывают и просто оставляют лежать. Целыми днями и неделями такое препятствие мешает ходить сотням рабочих. При этом теряется не только время, но и рабочие подвергаются опасности падения. С беспорядочностью связана также и неаккуратность во времени. Совсем не годится, чтобы к каждому положенному перерыву прибавлялось еще 20 минут или полчаса. При таком большом производстве теряется на одном этом не менее 100 часов времени каждую неделю.
Я много раз сердился, когда мастера или ударники, которым я показывал дурную работу, ничего не стоящую, по-моему, утверждали, что эта работа достаточно хороша, и это в присутствии тех рабочих, которые эту плохую работу делали».
Таких писем-отзывов было достаточно много. И.Л. Солоневич называл их рассуждениями «легкомысленных иностранцев»:
«Легкомысленный иностранец может упрекнуть и меня, и рабочего, и мужика в том, что, «обжуливая» государство, мы сами создаем свой собственный голод. Но и я, и рабочий, и мужик отдаем себе совершенно ясный отчет в том, что государство – это отнюдь не мы, государство – это мировая революция. И что каждый украденный у нас рубль, день работы, сноп хлеба пойдут в эту самую бездонную прорву мировой революции: на китайскую красную армию, на английскую забастовку, на германских коммунистов, на откорм коминтерновской шпаны; пойдут на военные заводы пятилетки, которая строится все же в расчете на войну за мировую революцию; пойдут на укрепление того же дикого партийно-политического кабака, от которого стоном стонем все мы. Нет, государство – это не я, и не мужик, и не рабочий. Государство для нас – это совершенно внешняя сила: насильственно поставившая нас на службу совершенно чуждым нам целям. И мы от этой службы изворачиваемся, как можем.
Служба же эта заключается в том, чтобы мы возможно меньше ели и возможно больше работали во имя тех же бездонных универсально революционных аппетитов. Во-первых, не евши, мы вообще толком работать не можем – одни потому, что сил нет, другие потому, что голова занята поисками пропитания. Во-вторых, партийно-бюрократический кабак, нацеленный на мировую революцию, создает условия, при которых толком работать совсем уж нельзя. Рабочий выпускает брак, ибо вся система построена так, что брак является его почти единственным продуктом; о том, как работает мужик, видно по неизбывному советскому голоду…
Кипит веселая социалистическая стройка, перерабатывающая металл в ржавчину, а людей в рабов или трупы…
Психологией рабства, изворачивания, воровства и халтуры пропитаны эти будни…
Когда у вас под угрозой револьвера требуют штаны – это еще терпимо. Но когда у вас под угрозой того же револьвера требуют, кроме штанов еще и энтузиазма, жить становится вовсе невмоготу, захлестывает отвращение».
В этом, по сути, и заключалась основная проблема социалистического строительства. Можно было приобрести за валюту технологии и новейшие станки (которые будут потом месяцами валяться под снегом и кучами мусора), но негде было купить квалифицированных и притом «сознательных», работающих за идею, рабов. К примеру, в строительство первой очереди Новокраматорского машиностроительного завода вложили более 600 миллионов рублей, в США и Германии закупили технологии и уникальное оборудование, но, как рассказывал имевший «низшее образование» и чекистскую закалку директор НКМЗ И.Т. Кирилкин, «не подумали, кем будут обслуживаться станки и сложнейшие машины, кто будет управлять производством». «За эту беспечность пришлось расплачиваться с первых дней эксплуатации. Когда надо было пускать завод, то оказалось, что некого ставить к станкам». «Узкие места» прикрывали, направляя на рабочие места немногочисленный инженерно-технический персонал. На строительных площадках будущего Уральского завода тяжелого машиностроения уникальное импортное оборудование монтировалось и запускалось под открытым небом, а параллельно вокруг него возводились стены цехов. Вот что писал в журнале «Наши достижения»(!) один из инженеров: «Строительство цеха № 1 не было закончено, крыша не покрыта, здание не застеклено. Все выходы и входы были распахнуты настежь. Точнейшие станки были открыты для пыли, ветра и дождя».
В 1932 году завод № 8 по плану должен был сдать 125 малокалиберных зениток, а предъявил только 47, из которых военная приемка приняла три. Детали автоматики подгоняли вручную самыми бархатными рашпилями, а она, зараза, все равно не работала. Наши специалисты грешили на немцев, предоставивших неверные чертежи; сотрудники ОГПУ грешили на наших специалистов, и кто бы осмелился спорить.
21 февраля 1933 года главный конструктор завода В.М. Беринг за создание «сорокапятки» был награжден орденом Красной Звезды, а 10 августа его арестовали и заключили в Бутырскую тюрьму как руководителя «вредительской группы», срывавшей выпуск оборонной продукции. По обычаю того времени было организовано Специальное КБ ОГПУ, которому предложили в кратчайший срок «исправить дефекты конструкции» артиллерийских систем на заводе имени Калинина. В 1933—1934 гг. на противотанковой пушке были внедрены вертикальный затвор с полуавтоматикой, что обеспечивало скорострельность 15—20 выстр./мин, внесли изменения в поворотный механизм, деревянные колеса заменили фордовскими на пневматических шинах. Что касается зенитных автоматов, то они упорно отказывались стрелять. В конце концов их сняли с производства. Заодно похоронили и заказ на 37-мм систему 11-К: за два года армия не получила ни одного автомата Виккерса.
В феврале 1934 года Коллегия ОГПУ влепила В.М. Берингу «10 лет через расстрел», и конструктор самой знаменитой и самой массовой пушки начального периода Отечественной войны отправился этапом в Сибирь.
В Германии автоматические зенитные пушки «Рейнметалл» были приняты на вооружение вермахта под наименованиями 2-см Flak 30/38 и 3,7-см Flak 18/36 и весьма успешно служили до конца Второй мировой войны. Завод имени Калинина только в конце 1939 года, освоив изготовление «мелких деталей», запустил в серию 37-мм автомат 61-К, скопированный с 40-мм зенитной пушки «Бофорс» L/60. К орудию был разработан бронебойный боеприпас, и оно считалось «противотанково-зенитным».
От «трехдюймового» калибра немецкие военные отказались сразу, сделав ставку на превосходную 8,8-см зенитную пушку Круппа Flak 18 с полуавтоматическим затвором, скорострельностью 15—20 выстр./мин и досягаемостью по высоте 10 600 м. Ее 10-кг снаряд, вылетавший из ствола с начальной скоростью 810 м/с, был одинаково эффективен как против самолетов, так и против бронетанковой техники и долговременных огневых точек. Вес системы в боевом положении – 5000 кг, в походном (с четырехколесной повозкой для транспортировки) – 8200 кг.
В СССР к 1937 году тоже пришли к выводу о необходимости увеличения калибра и мощности зенитных орудий. В 1939 году была принята на вооружение 85-мм зенитная пушка 52-К, созданная по проекту Г.Д. Дорохина путем наложения 85-мм ствола с полуавтоматическим затвором и дульным тормозом на четырехколесную платформу пушки 3-К. Сам ствол получили, втиснув 85-мм свободную трубу в кожух 76-миллиметровки, сохранив практически неизменными качающуюся и вращающуюся части «Рейнметалла». Вес снаряда составил 9,2 кг, начальная скорость 800 м/с, дальность стрельбы 15 500 м, потолок 10 500 м, максимальная скорострельность 15 выстр./мин, вес системы 4500 кг.
В связи с вышеизложенным вызывает некоторую оторопь довольно часто встречающееся утверждение о том, что в предвоенный период конструкторское бюро завода № 8 «по числу разработанных и принятых на вооружение систем оказалось значительно плодовитее остальных артиллерийских КБ нашей страны».
Производство 152-мм гаубицы «Рейнметалл» в 1931 году было поручено Мотовилихинскому (Пермскому) заводу № 172. Из-за отсутствия готового образца, отработанной технологии и оснастки «немка» в серию так и не пошла: в 1932—1934 гг. предприятие с трудом сумело сдать восемь экземпляров.
Не прижилась и 152-мм мортира «НМ». После небольшой доработки ее начали выпускать небольшими партиями на заводе № 172 и за четыре года собрали 129 единиц. Поскольку общий пакет заказов фирме «Рейнметалл», сделанный в то время, когда крестьяне грызли кору на деревьях и ловили лягушек, был оценен в 1,25 миллиона долларов, смею полагать, что мортира красным командирам требовалась. Однако довольно скоро «самая передовая советская военная мысль» сменила направление, и все работы по мортирам в СССР были свернуты. Относительно «НМ» возобладало мнение, что она «для полка тяжела, а для дивизии маломощна».
В полки вермахта эта мортира – пехотное орудие 15 см s.I.G.33, способное за счет шести переменных зарядов и максимального угла возвышения 75 градусов стрелять как прямой наводкой, так и действовать в качестве сверхтяжелого миномета, начало поступать в 1933 году. Его фугасный снаряд весил 38 кг, содержал 7,8 кг ВВ и проникал под укрытия толщиной до трех метров из земли и бревен. Дальность стрельбы – от 925 до 4700 м. В боевом положении система весила 1750 кг, в походном – 2872 кг.
Настоящим шедевром, созданным конструкторами «Рейнметалла», было 7,5-см легкое пехотное орудие le.I.G.18. Система в боевом положении весила всего 400 кг, что позволяло без особого труда перекатывать ее по пересеченной местности силами расчета, сопровождая пехоту «огнем и колесами». Раздельно-гильзовое заряжание с использованием пяти переменных зарядов позволяло вести настильный и навесной огонь, что обеспечивало поражение широкого диапазона целей на дальности до 3550 м и возможность ведения огня с закрытых позиций. На самом малом заряде начальная скорость 6-кг снаряда составляла всего 92 м/с. Заряжание производилось, как в охотничьем дробовике, – «переломом ствола». Скорострельность достигала 12 выстр./мин.
Каждый пехотный полк имел роту орудий в составе шести le.I.G.18 и двух s.I.G.33. Таким образом, с учетом двух орудий в разведывательном батальоне германская пехотная дивизия располагала по штату 20 легкими и 6 тяжелыми пехотными орудиями.
Для сравнения: советскому стрелковому полку полагалась одна артиллерийская батарея из шести 76,2-мм пушек обр. 1927 г. «Полковушка» забрасывала снаряд в два раза дальше, что при ее специализации было не очень актуально, весила в два раза больше и могла вести только настильную стрельбу – то есть из траншеи или оврага супостата не выковыряешь. Кроме того, по мысли советских теоретиков, для поддержки пехоты могли использоваться 45-мм ПТП, имевшие фугасные снаряды, а для навесного огня предполагалось использовать минометы. Или все-таки мортиры? В данном вопросе теоретики еще не определились.
Одним из лучших орудий поддержки пехоты Второй мировой войны стала игрушечно-миниатюрная 70-мм японская пушка «Тип 92», весившая всего чуть больше 200 кг. Лафет имел пневмогидравлическое устройство. Колеса крепились на коленчатых осях, так что для лучшей устойчивости пушка могла быть установлена непосредственно на грунте или приподнята с увеличением длины отката при стрельбе с большими углами возвышения. Осколочно-фугасный снаряд весом 3,8 кг содержал 600 граммов ВВ – столько же, сколько советская 76-мм осколочно-фугасная граната ОФ-350 для полковых и дивизионных пушек. Дальность стрельбы была от 40 до 2800 м.
Еще одним направлением советско-германского сотрудничества было создание в 1930 году при Оружобъединении специального КБ-2, в котором группа немецких инженеров под руководством «опытного и знающего» конструктора Фохта проектировала для Красной Армии новые артиллерийские системы, а выпускники советских технических вузов и военных академий учились, «как надо работать». Начальником конструкторского бюро был красный командир, дипломат и разведчик Л.А. Шнитман, а одним из стажеров – будущий «гений советской артиллерии» В.Г. Грабин. И хотя в своих мемуарах Василий Гаврилович ругательски ругает немцев за высокомерие и пренебрежение вопросами подготовки советских кадров, он признает – польза от привлечения импортных специалистов была:
«Культура проектирования и разработка рабочих чертежей у немецких конструкторов в то время стояла гораздо выше, чем у нас. В частности, их проекты учитывали требования производства, чем выгодно отличались от проектов советских конструкторов. Это и было самым ценным. И хотя немецкие конструкторы не делились своим опытом, несмотря на специальный договор между фирмой «Рейнметалл» и нашим ВОАО, молодые советские специалисты восприняли от них немало. В результате совместной работы с немецкими конструкторами ни одно другое КБ артиллерийских систем не имело столь высокой культуры проектирования, как наше…
КБ-1 имело по тому времени очень квалифицированные кадры. Оно специализировалось главным образом на проектных разработках артиллерийских систем. Свои проекты оно передавало на заводы валового производства, на этих заводах местные конструкторы делали рабочие чертежи…
Стиль работы КБ-2, использовавшего германский опыт, был иным. Бюро делало всю конструктивно-техническую разработку, изготовляло рабочие чертежи, технические условия, и завод, которому поручалось массовое производство орудий, получал от КБ-2 полную техническую документацию для изготовления опытного образца, причем культура рабочих чертежей была высокая. Чертежей такого качества артиллерийская промышленность еще не знала».
За сравнительно короткий период своего существования КБ-2 создало ряд систем, в том числе 203-мм мортиру, 122-мм и 305-мм гаубицы.
Начало 1932 года было отмечено очередной реорганизацией советской промышленности. 5 января ВСНХ был разделен на наркоматы тяжелой, легкой и лесной промышленности. Руководство всей оборонной индустрией было сосредоточено в Главном военно-мобилизационном управлении НКТП: наркомом был назначен Г.К. Орджоникидзе. В состав ГВМУ вошли Всесоюзное орудийно-арсенальное объединение, Оружейно-пулеметный трест, объединение «Патруб-взрыв», Военно-химический трест, Снарядный трест, Спецмаштрест, Авиапром и другие объединения.
В том же году путем слияния КБ-1 и КБ-2 было образовано Главное конструкторское бюро № 38 ВОАО. Его начальником стал военный инженер В.Н. Дроздов, заместителем – В.Г. Грабин:
«ГКБ-38 вобрало в себя кадры и опыт двух КБ. Придавая особое значение созданию первоклассной артиллерии, Наркомтяжпром построил для ГКБ-38 специальное здание, а при нем – завод для изготовления опытных образцов и опытных серий. Решение о создании ГКБ с заводом было совершенно правильное и прогрессивное. Подобного проектно-исследовательского и производственного комплекса в нашей стране еще не было. Появление его обеспечивало все условия для создания высококачественных и перспективных артиллерийских систем по отечественным схемам. Проектирование и изготовление опытных образцов в одном месте обеспечивало и резкое сокращение сроков создания орудий.
ГКБ-38 превосходило другие КБ, проектирующие полевую артиллерию, как по квалификации, так и по количеству конструкторов; в ГКБ-38 конструкторов было больше, чем во всех других, вместе взятых. Словом, был создан думающий и работающий центр, на который возлагалась научно-исследовательская работа, а также изучение проектов, сделанных другими КБ.
Оборудованием опытный завод оснастили первоклассным. Когда мы начали размещаться в инженерно-конструкторском корпусе, строители еще не все в нем закончили, но то, что сдали, сделали хорошо. Комнаты для конструкторов – просторные, светлые и нешумные. Механосборочный цех, лабораторный корпус, все остальные цехи и службы стояли среди хвойного леса, настолько густого, что из окон КБ мы их даже не видели.
На новом месте конструкторы сразу, без раскачки, взялись за дело. Настроение у всех бодрое, все были довольны прекрасными условиями, созданными для творческого труда».
Немцы упаковали чемоданы и убыли в Фатерлянд.
Но счастье длилось недолго. В конце 1933 года решением правительства, в целях укрепления периферийных артиллерийских заводов, ГКБ № 38 ликвидировали, а «очень квалифицированных кадров» направили в Ленинград, Пермь, Сталинград и другие города. Группа В.Г. Грабина поехала в Горький всего на год как вступивший в строй Союзный машиностроительный завод «Новое Сормово» (№ 92). Нельзя не согласиться с Василием Гавриловичем, что уничтожение научно-конструкторского центра ствольной артиллерии в Подлипках, с точки зрения думающего о деле человека, было ошибкой. Однако с высоты советской бюрократической колокольни – рядовое явление: думать должны те, «кому это поручено». У начальника вооружений М.Н. Тухачевского имелось свое видение специфики грядущей войны.
Выдающийся математик Н.Н. Моиссев рассказывал, как похожими методами уже после Отечественной войны был выхолощен факультет авиационного вооружения Академии имени Жуковского:
«Возник совершенно уникальный молодежный коллектив, который в сочетании с Вентцелем, Пугачевым, Покровским и многими другими талантливыми учеными старшего поколения представлял огромную национальную ценность. К сожалению, начальство ВВС не сумело должным образом оценить этот коллектив и его хорошо использовать для решения проблем развития авиационного вооружения. Вместо этого оно начало его постепенно разгонять. Под разными предлогами…
А тут появился повод – целый ряд средних учебных заведений стали преобразовывать в высшие. Вот они нас и стали рассылать по всей стране. И потянулись в разные концы необъятного Советского Союза те, которых следовало бы держать в кулаке и не терять критической массы их интеллекта и способностей. Хорошие мозги, как и ядерное горючее, тоже дают эффект взрыва лишь в том случае, когда есть критическая масса!»
Что касается отечественных разработок, то с ними дело затянулось. Ф.Ф. Лендер, приняв заказ Реввоенсовета на создание новой материальной части РККА, успел подготовить только эскизные проекты и скончался в сентябре 1927 года в возрасте 46 лет.
Работа над гаубицей «большой досягаемости» была продолжена под руководством А.Г. Гаврилова. В КБ Арткома разрабатывали чертежи качающейся части, в КБ завода «Большевик», которое возглавил Н.Н. Магдесиев, – станок лафета на гусеничном ходу. В целом конструкция Б-4 представляла собой, грубо говоря, 8-дюймовую осадную гаубицу Шнейдера образца 1913 года с поршневым затвором «типа Шнейдер» (ее производство до революции пытались наладить на Путиловском заводе, где Лендер заведовал артиллерийской конторой) и удлиненным до 25 калибров стволом, установленным на шасси американского трактора «Холт». Такая конструкция лафета должна была обеспечить гаубице достаточно высокую проходимость и возможность ведения огня с грунта без использования специальных платформ.
Опытный экземпляр был изготовлен в начале 1931 года. После длительных полигонных и войсковых испытаний в июне 1934 года система была принята на вооружение под обозначением 203-мм гаубица обр. 1931 г. Она предназначалась для разрушения особо прочных бетонных, железобетонных и броневых сооружений, для борьбы с крупнокалиберной или укрытой прочными сооружениями артиллерией противника и подавления дальних целей. Максимальная дальность стрельбы составляла 18 000 м, скорострельность – 1 выстрел в две минуты. К орудию были разработаны выстрелы картузного заряжания с одним полным и 11 переменными зарядами. Благодаря углу возвышения до 60 градусов обеспечивалась возможность выбирать оптимальные траектории для поражения различных целей. Стрельба велась бетонобойными и фугасными снарядами весом 100 кг. Бетонобойный снаряд, выстреливаемый с начальной скоростью 600 м/с, пробивал бетонное покрытие толщиной до одного метра.
К 1 июня 1941 года вермахт располагал 14 459 единицами 3,7-см ПТП.
Однако «красным командирам» не нравилось слабое поражающее действие 37-мм осколочных снарядов, содержавших всего 22 г взрывчатого вещества, по живой силе. В начале 1932 года конструкторы завода № 8 под руководством В.М. Беринга (прямого потомка прославленного командора) в кожух 37-мм пушки втиснули трубу 45-мм калибра и наложили ее на слегка удлиненный лафет 1-К. Получившееся «универсальное» орудие было принято на вооружение в мае 1932 года; одновременно Реввоенсовет обязал завод свернуть выпуск 37-мм ПТП и организовать производство «сорокапяток» под индексом 19-К. Вес в боевом положении вырос до 390 кг, бронепробиваемость – незначительно, зато 2,15 кг осколочный снаряд содержал 118 г взрывчатки и давал при разрыве около 100 осколков.
На базе 19-К была создана 45-мм танковая пушка 20-К обр. 1932 г., которой было вооружено подавляющее большинство довоенных советских танков и бронеавтомобилей.
В мае 1937 года на завод № 8 доставили из Германии модернизированную 3,7-см ПТП, с которой наши специалисты полностью срисовали устройство лафета, в частности, внедрив механизм подрессоривания, автоматически отключавшийся при переходе в боевое положение. Подрессоренный ход с колесами автомобильного типа позволял транспортировать орудие механической тягой со скоростью до 50 км/ч. Вес системы 53-К в боевом положении составил 560 кг, в походном – 1200 кг. 24 апреля 1938 года 45-мм противотанковая пушка обр. 1937 г. была принята на вооружение.
В боекомплект входили унитарные патроны с бронебойными, бронебойно-трассирующими, бронебойно-химическими и дымовыми снарядами, осколочными гранатами, а также патроны с картечью. Причем бронебойные болванки вытачивали из 47-мм снарядов пушки Гочкиса, которых на складах скопилось огромное количество.
Всего с 1932 по 1943 год было изготовлено свыше 49 тысяч противотанковых и танковых «сорокапяток».
Система зенитного вооружения во всех армиях сложилась еще в конце Первой мировой войны и состояла из пулеметов и орудий: легких 37—40-мм автоматов для борьбы с авиацией на высотах до 3,5 км, 75—80-мм пушек для высот 6—6,5 км и тяжелых 88—105-мм для высот 8—9 км. Основными требованиями к зениткам были скорострельность и большая начальная скорость снаряда. Орудие Лендера с низкими угловыми скоростями наведения, ручной установкой трубок, начальной скоростью 600 м/с и досягаемостью по высоте 4,5—4,9 км советское командование уже не удовлетворяло. К примеру, 75-мм зенитная пушка Шнейдера обр. 1923 г., имея начальную скорость 900 м/с, забрасывала 6,5-кг снаряд на высоту 9000 м.
В 1927 году КБ ОАТ получило задание на модернизацию 76-мм зенитной пушки обр. 1915 г. Основные изменения состояли в удлинении ствола до 50 калибров, установке уравновешивающего механизма, увеличении каморы и заряда, усилении откатных частей. На испытаниях была получена начальная скорость 704 м/с, дальность 13 100 м, наибольшая высота разрывов 8000 м. В 1929 году орудие обр. 1915/28 г. было принято на вооружение, а валовое производство системы 9-К поручено заводу № 8.
Параллельно в КБ завода «Большевик» велись работы по модернизации 40-мм автомата Виккерса, поставлявшегося во время оно царской армии и флоту. Автомат с ленточным питанием очень напоминал увеличенный в размерах пулемет «максим», был оснащен автоматическим установщиком трубок конструкции поручика Шерспобаева и обладал скорострельностью 300 выстр./мин. Дальность стрельбы составляла около 5000 м. В автомате заменили ствол на 37-мм, добившись увеличения скорости снаряда с 610 до 670 м/с, и приняли на вооружение как 37-мм зенитную пушку обр. 1928 г. Производство постановили развернуть на заводе № 8, где изделию присвоили индекс 11-К.
Однако товар фирмы «Рейнметалл» оказался мощнее.
В 1932 году под индексом 3-К была принята на вооружение немецкая 76,2-мм зенитная пушка обр. 1931 г. с длиной ствола 55 калибров, начальной скоростью 820 м/с, дальностью стрельбы 14 000 м, досягаемостью по высоте 9500 м и практической скорострельностью 20 выстр./мин. Вместе с платформой она весила в боевом положении 3750 кг. Валовое производство на заводе № 8 кое-как освоили к 1935 году. В 1938 году под руководством инженера Г.Д. Дорохина вместо двухколесной платформы для зенитки была разработана четырехколесная, повысившая маневренность системы и позволившая в три раза сократить время перехода из походного положения в боевое. Общий вес – 4300 кг.
К 22 июня 1941 года в РККА имелась 4571 76-мм зенитная пушка обр. 1931 г. и обр. 1938 г.
Этому же заводу поручили организовать выпуск по немецким чертежам и образцам 20-мм и 37-мм автоматических зенитных пушек, имевших темп стрельбы соответственно 240 и 120 выстр./мин. Однако, как ни старались «калининцы», автоматы у них не получались – по причине низкого уровня подготовки технических кадров, отсутствия всякой квалификации у основной массы рабочих, пещерной организации производства и безразличия «освобожденных пролетариев» к результатам труда.
По поводу советской организации швейцарский монтажник Август Лохер писал:
«Первейшим недостатком является слишком частая и сознательная ложь. Если мне заявляли, что я получу требуемое завтра или послезавтра, то это длилось 8—10 дней или вовсе не выдавалось. Я сотни раз составлял себе планы на неделю или на день, и всегда они срывались через эту сознательную неправду. Из-за этого приходится десять раз начинать одну и ту же работу и успешность ее страдает.
Вторым недостатком является большая грязь в мастерских. Меня не раз высмеивали, когда я требовал убирать и выметать весь зал прессов. Мне всегда возражали, что ведь снова будет грязь. При разборке подмосток или лесов их разламывают и просто оставляют лежать. Целыми днями и неделями такое препятствие мешает ходить сотням рабочих. При этом теряется не только время, но и рабочие подвергаются опасности падения. С беспорядочностью связана также и неаккуратность во времени. Совсем не годится, чтобы к каждому положенному перерыву прибавлялось еще 20 минут или полчаса. При таком большом производстве теряется на одном этом не менее 100 часов времени каждую неделю.
Я много раз сердился, когда мастера или ударники, которым я показывал дурную работу, ничего не стоящую, по-моему, утверждали, что эта работа достаточно хороша, и это в присутствии тех рабочих, которые эту плохую работу делали».
Таких писем-отзывов было достаточно много. И.Л. Солоневич называл их рассуждениями «легкомысленных иностранцев»:
«Легкомысленный иностранец может упрекнуть и меня, и рабочего, и мужика в том, что, «обжуливая» государство, мы сами создаем свой собственный голод. Но и я, и рабочий, и мужик отдаем себе совершенно ясный отчет в том, что государство – это отнюдь не мы, государство – это мировая революция. И что каждый украденный у нас рубль, день работы, сноп хлеба пойдут в эту самую бездонную прорву мировой революции: на китайскую красную армию, на английскую забастовку, на германских коммунистов, на откорм коминтерновской шпаны; пойдут на военные заводы пятилетки, которая строится все же в расчете на войну за мировую революцию; пойдут на укрепление того же дикого партийно-политического кабака, от которого стоном стонем все мы. Нет, государство – это не я, и не мужик, и не рабочий. Государство для нас – это совершенно внешняя сила: насильственно поставившая нас на службу совершенно чуждым нам целям. И мы от этой службы изворачиваемся, как можем.
Служба же эта заключается в том, чтобы мы возможно меньше ели и возможно больше работали во имя тех же бездонных универсально революционных аппетитов. Во-первых, не евши, мы вообще толком работать не можем – одни потому, что сил нет, другие потому, что голова занята поисками пропитания. Во-вторых, партийно-бюрократический кабак, нацеленный на мировую революцию, создает условия, при которых толком работать совсем уж нельзя. Рабочий выпускает брак, ибо вся система построена так, что брак является его почти единственным продуктом; о том, как работает мужик, видно по неизбывному советскому голоду…
Кипит веселая социалистическая стройка, перерабатывающая металл в ржавчину, а людей в рабов или трупы…
Психологией рабства, изворачивания, воровства и халтуры пропитаны эти будни…
Когда у вас под угрозой револьвера требуют штаны – это еще терпимо. Но когда у вас под угрозой того же револьвера требуют, кроме штанов еще и энтузиазма, жить становится вовсе невмоготу, захлестывает отвращение».
В этом, по сути, и заключалась основная проблема социалистического строительства. Можно было приобрести за валюту технологии и новейшие станки (которые будут потом месяцами валяться под снегом и кучами мусора), но негде было купить квалифицированных и притом «сознательных», работающих за идею, рабов. К примеру, в строительство первой очереди Новокраматорского машиностроительного завода вложили более 600 миллионов рублей, в США и Германии закупили технологии и уникальное оборудование, но, как рассказывал имевший «низшее образование» и чекистскую закалку директор НКМЗ И.Т. Кирилкин, «не подумали, кем будут обслуживаться станки и сложнейшие машины, кто будет управлять производством». «За эту беспечность пришлось расплачиваться с первых дней эксплуатации. Когда надо было пускать завод, то оказалось, что некого ставить к станкам». «Узкие места» прикрывали, направляя на рабочие места немногочисленный инженерно-технический персонал. На строительных площадках будущего Уральского завода тяжелого машиностроения уникальное импортное оборудование монтировалось и запускалось под открытым небом, а параллельно вокруг него возводились стены цехов. Вот что писал в журнале «Наши достижения»(!) один из инженеров: «Строительство цеха № 1 не было закончено, крыша не покрыта, здание не застеклено. Все выходы и входы были распахнуты настежь. Точнейшие станки были открыты для пыли, ветра и дождя».
В 1932 году завод № 8 по плану должен был сдать 125 малокалиберных зениток, а предъявил только 47, из которых военная приемка приняла три. Детали автоматики подгоняли вручную самыми бархатными рашпилями, а она, зараза, все равно не работала. Наши специалисты грешили на немцев, предоставивших неверные чертежи; сотрудники ОГПУ грешили на наших специалистов, и кто бы осмелился спорить.
21 февраля 1933 года главный конструктор завода В.М. Беринг за создание «сорокапятки» был награжден орденом Красной Звезды, а 10 августа его арестовали и заключили в Бутырскую тюрьму как руководителя «вредительской группы», срывавшей выпуск оборонной продукции. По обычаю того времени было организовано Специальное КБ ОГПУ, которому предложили в кратчайший срок «исправить дефекты конструкции» артиллерийских систем на заводе имени Калинина. В 1933—1934 гг. на противотанковой пушке были внедрены вертикальный затвор с полуавтоматикой, что обеспечивало скорострельность 15—20 выстр./мин, внесли изменения в поворотный механизм, деревянные колеса заменили фордовскими на пневматических шинах. Что касается зенитных автоматов, то они упорно отказывались стрелять. В конце концов их сняли с производства. Заодно похоронили и заказ на 37-мм систему 11-К: за два года армия не получила ни одного автомата Виккерса.
В феврале 1934 года Коллегия ОГПУ влепила В.М. Берингу «10 лет через расстрел», и конструктор самой знаменитой и самой массовой пушки начального периода Отечественной войны отправился этапом в Сибирь.
В Германии автоматические зенитные пушки «Рейнметалл» были приняты на вооружение вермахта под наименованиями 2-см Flak 30/38 и 3,7-см Flak 18/36 и весьма успешно служили до конца Второй мировой войны. Завод имени Калинина только в конце 1939 года, освоив изготовление «мелких деталей», запустил в серию 37-мм автомат 61-К, скопированный с 40-мм зенитной пушки «Бофорс» L/60. К орудию был разработан бронебойный боеприпас, и оно считалось «противотанково-зенитным».
От «трехдюймового» калибра немецкие военные отказались сразу, сделав ставку на превосходную 8,8-см зенитную пушку Круппа Flak 18 с полуавтоматическим затвором, скорострельностью 15—20 выстр./мин и досягаемостью по высоте 10 600 м. Ее 10-кг снаряд, вылетавший из ствола с начальной скоростью 810 м/с, был одинаково эффективен как против самолетов, так и против бронетанковой техники и долговременных огневых точек. Вес системы в боевом положении – 5000 кг, в походном (с четырехколесной повозкой для транспортировки) – 8200 кг.
В СССР к 1937 году тоже пришли к выводу о необходимости увеличения калибра и мощности зенитных орудий. В 1939 году была принята на вооружение 85-мм зенитная пушка 52-К, созданная по проекту Г.Д. Дорохина путем наложения 85-мм ствола с полуавтоматическим затвором и дульным тормозом на четырехколесную платформу пушки 3-К. Сам ствол получили, втиснув 85-мм свободную трубу в кожух 76-миллиметровки, сохранив практически неизменными качающуюся и вращающуюся части «Рейнметалла». Вес снаряда составил 9,2 кг, начальная скорость 800 м/с, дальность стрельбы 15 500 м, потолок 10 500 м, максимальная скорострельность 15 выстр./мин, вес системы 4500 кг.
В связи с вышеизложенным вызывает некоторую оторопь довольно часто встречающееся утверждение о том, что в предвоенный период конструкторское бюро завода № 8 «по числу разработанных и принятых на вооружение систем оказалось значительно плодовитее остальных артиллерийских КБ нашей страны».
Производство 152-мм гаубицы «Рейнметалл» в 1931 году было поручено Мотовилихинскому (Пермскому) заводу № 172. Из-за отсутствия готового образца, отработанной технологии и оснастки «немка» в серию так и не пошла: в 1932—1934 гг. предприятие с трудом сумело сдать восемь экземпляров.
Не прижилась и 152-мм мортира «НМ». После небольшой доработки ее начали выпускать небольшими партиями на заводе № 172 и за четыре года собрали 129 единиц. Поскольку общий пакет заказов фирме «Рейнметалл», сделанный в то время, когда крестьяне грызли кору на деревьях и ловили лягушек, был оценен в 1,25 миллиона долларов, смею полагать, что мортира красным командирам требовалась. Однако довольно скоро «самая передовая советская военная мысль» сменила направление, и все работы по мортирам в СССР были свернуты. Относительно «НМ» возобладало мнение, что она «для полка тяжела, а для дивизии маломощна».
В полки вермахта эта мортира – пехотное орудие 15 см s.I.G.33, способное за счет шести переменных зарядов и максимального угла возвышения 75 градусов стрелять как прямой наводкой, так и действовать в качестве сверхтяжелого миномета, начало поступать в 1933 году. Его фугасный снаряд весил 38 кг, содержал 7,8 кг ВВ и проникал под укрытия толщиной до трех метров из земли и бревен. Дальность стрельбы – от 925 до 4700 м. В боевом положении система весила 1750 кг, в походном – 2872 кг.
Настоящим шедевром, созданным конструкторами «Рейнметалла», было 7,5-см легкое пехотное орудие le.I.G.18. Система в боевом положении весила всего 400 кг, что позволяло без особого труда перекатывать ее по пересеченной местности силами расчета, сопровождая пехоту «огнем и колесами». Раздельно-гильзовое заряжание с использованием пяти переменных зарядов позволяло вести настильный и навесной огонь, что обеспечивало поражение широкого диапазона целей на дальности до 3550 м и возможность ведения огня с закрытых позиций. На самом малом заряде начальная скорость 6-кг снаряда составляла всего 92 м/с. Заряжание производилось, как в охотничьем дробовике, – «переломом ствола». Скорострельность достигала 12 выстр./мин.
Каждый пехотный полк имел роту орудий в составе шести le.I.G.18 и двух s.I.G.33. Таким образом, с учетом двух орудий в разведывательном батальоне германская пехотная дивизия располагала по штату 20 легкими и 6 тяжелыми пехотными орудиями.
Для сравнения: советскому стрелковому полку полагалась одна артиллерийская батарея из шести 76,2-мм пушек обр. 1927 г. «Полковушка» забрасывала снаряд в два раза дальше, что при ее специализации было не очень актуально, весила в два раза больше и могла вести только настильную стрельбу – то есть из траншеи или оврага супостата не выковыряешь. Кроме того, по мысли советских теоретиков, для поддержки пехоты могли использоваться 45-мм ПТП, имевшие фугасные снаряды, а для навесного огня предполагалось использовать минометы. Или все-таки мортиры? В данном вопросе теоретики еще не определились.
Одним из лучших орудий поддержки пехоты Второй мировой войны стала игрушечно-миниатюрная 70-мм японская пушка «Тип 92», весившая всего чуть больше 200 кг. Лафет имел пневмогидравлическое устройство. Колеса крепились на коленчатых осях, так что для лучшей устойчивости пушка могла быть установлена непосредственно на грунте или приподнята с увеличением длины отката при стрельбе с большими углами возвышения. Осколочно-фугасный снаряд весом 3,8 кг содержал 600 граммов ВВ – столько же, сколько советская 76-мм осколочно-фугасная граната ОФ-350 для полковых и дивизионных пушек. Дальность стрельбы была от 40 до 2800 м.
Еще одним направлением советско-германского сотрудничества было создание в 1930 году при Оружобъединении специального КБ-2, в котором группа немецких инженеров под руководством «опытного и знающего» конструктора Фохта проектировала для Красной Армии новые артиллерийские системы, а выпускники советских технических вузов и военных академий учились, «как надо работать». Начальником конструкторского бюро был красный командир, дипломат и разведчик Л.А. Шнитман, а одним из стажеров – будущий «гений советской артиллерии» В.Г. Грабин. И хотя в своих мемуарах Василий Гаврилович ругательски ругает немцев за высокомерие и пренебрежение вопросами подготовки советских кадров, он признает – польза от привлечения импортных специалистов была:
«Культура проектирования и разработка рабочих чертежей у немецких конструкторов в то время стояла гораздо выше, чем у нас. В частности, их проекты учитывали требования производства, чем выгодно отличались от проектов советских конструкторов. Это и было самым ценным. И хотя немецкие конструкторы не делились своим опытом, несмотря на специальный договор между фирмой «Рейнметалл» и нашим ВОАО, молодые советские специалисты восприняли от них немало. В результате совместной работы с немецкими конструкторами ни одно другое КБ артиллерийских систем не имело столь высокой культуры проектирования, как наше…
КБ-1 имело по тому времени очень квалифицированные кадры. Оно специализировалось главным образом на проектных разработках артиллерийских систем. Свои проекты оно передавало на заводы валового производства, на этих заводах местные конструкторы делали рабочие чертежи…
Стиль работы КБ-2, использовавшего германский опыт, был иным. Бюро делало всю конструктивно-техническую разработку, изготовляло рабочие чертежи, технические условия, и завод, которому поручалось массовое производство орудий, получал от КБ-2 полную техническую документацию для изготовления опытного образца, причем культура рабочих чертежей была высокая. Чертежей такого качества артиллерийская промышленность еще не знала».
За сравнительно короткий период своего существования КБ-2 создало ряд систем, в том числе 203-мм мортиру, 122-мм и 305-мм гаубицы.
Начало 1932 года было отмечено очередной реорганизацией советской промышленности. 5 января ВСНХ был разделен на наркоматы тяжелой, легкой и лесной промышленности. Руководство всей оборонной индустрией было сосредоточено в Главном военно-мобилизационном управлении НКТП: наркомом был назначен Г.К. Орджоникидзе. В состав ГВМУ вошли Всесоюзное орудийно-арсенальное объединение, Оружейно-пулеметный трест, объединение «Патруб-взрыв», Военно-химический трест, Снарядный трест, Спецмаштрест, Авиапром и другие объединения.
В том же году путем слияния КБ-1 и КБ-2 было образовано Главное конструкторское бюро № 38 ВОАО. Его начальником стал военный инженер В.Н. Дроздов, заместителем – В.Г. Грабин:
«ГКБ-38 вобрало в себя кадры и опыт двух КБ. Придавая особое значение созданию первоклассной артиллерии, Наркомтяжпром построил для ГКБ-38 специальное здание, а при нем – завод для изготовления опытных образцов и опытных серий. Решение о создании ГКБ с заводом было совершенно правильное и прогрессивное. Подобного проектно-исследовательского и производственного комплекса в нашей стране еще не было. Появление его обеспечивало все условия для создания высококачественных и перспективных артиллерийских систем по отечественным схемам. Проектирование и изготовление опытных образцов в одном месте обеспечивало и резкое сокращение сроков создания орудий.
ГКБ-38 превосходило другие КБ, проектирующие полевую артиллерию, как по квалификации, так и по количеству конструкторов; в ГКБ-38 конструкторов было больше, чем во всех других, вместе взятых. Словом, был создан думающий и работающий центр, на который возлагалась научно-исследовательская работа, а также изучение проектов, сделанных другими КБ.
Оборудованием опытный завод оснастили первоклассным. Когда мы начали размещаться в инженерно-конструкторском корпусе, строители еще не все в нем закончили, но то, что сдали, сделали хорошо. Комнаты для конструкторов – просторные, светлые и нешумные. Механосборочный цех, лабораторный корпус, все остальные цехи и службы стояли среди хвойного леса, настолько густого, что из окон КБ мы их даже не видели.
На новом месте конструкторы сразу, без раскачки, взялись за дело. Настроение у всех бодрое, все были довольны прекрасными условиями, созданными для творческого труда».
Немцы упаковали чемоданы и убыли в Фатерлянд.
Но счастье длилось недолго. В конце 1933 года решением правительства, в целях укрепления периферийных артиллерийских заводов, ГКБ № 38 ликвидировали, а «очень квалифицированных кадров» направили в Ленинград, Пермь, Сталинград и другие города. Группа В.Г. Грабина поехала в Горький всего на год как вступивший в строй Союзный машиностроительный завод «Новое Сормово» (№ 92). Нельзя не согласиться с Василием Гавриловичем, что уничтожение научно-конструкторского центра ствольной артиллерии в Подлипках, с точки зрения думающего о деле человека, было ошибкой. Однако с высоты советской бюрократической колокольни – рядовое явление: думать должны те, «кому это поручено». У начальника вооружений М.Н. Тухачевского имелось свое видение специфики грядущей войны.
Выдающийся математик Н.Н. Моиссев рассказывал, как похожими методами уже после Отечественной войны был выхолощен факультет авиационного вооружения Академии имени Жуковского:
«Возник совершенно уникальный молодежный коллектив, который в сочетании с Вентцелем, Пугачевым, Покровским и многими другими талантливыми учеными старшего поколения представлял огромную национальную ценность. К сожалению, начальство ВВС не сумело должным образом оценить этот коллектив и его хорошо использовать для решения проблем развития авиационного вооружения. Вместо этого оно начало его постепенно разгонять. Под разными предлогами…
А тут появился повод – целый ряд средних учебных заведений стали преобразовывать в высшие. Вот они нас и стали рассылать по всей стране. И потянулись в разные концы необъятного Советского Союза те, которых следовало бы держать в кулаке и не терять критической массы их интеллекта и способностей. Хорошие мозги, как и ядерное горючее, тоже дают эффект взрыва лишь в том случае, когда есть критическая масса!»
Что касается отечественных разработок, то с ними дело затянулось. Ф.Ф. Лендер, приняв заказ Реввоенсовета на создание новой материальной части РККА, успел подготовить только эскизные проекты и скончался в сентябре 1927 года в возрасте 46 лет.
Работа над гаубицей «большой досягаемости» была продолжена под руководством А.Г. Гаврилова. В КБ Арткома разрабатывали чертежи качающейся части, в КБ завода «Большевик», которое возглавил Н.Н. Магдесиев, – станок лафета на гусеничном ходу. В целом конструкция Б-4 представляла собой, грубо говоря, 8-дюймовую осадную гаубицу Шнейдера образца 1913 года с поршневым затвором «типа Шнейдер» (ее производство до революции пытались наладить на Путиловском заводе, где Лендер заведовал артиллерийской конторой) и удлиненным до 25 калибров стволом, установленным на шасси американского трактора «Холт». Такая конструкция лафета должна была обеспечить гаубице достаточно высокую проходимость и возможность ведения огня с грунта без использования специальных платформ.
Опытный экземпляр был изготовлен в начале 1931 года. После длительных полигонных и войсковых испытаний в июне 1934 года система была принята на вооружение под обозначением 203-мм гаубица обр. 1931 г. Она предназначалась для разрушения особо прочных бетонных, железобетонных и броневых сооружений, для борьбы с крупнокалиберной или укрытой прочными сооружениями артиллерией противника и подавления дальних целей. Максимальная дальность стрельбы составляла 18 000 м, скорострельность – 1 выстрел в две минуты. К орудию были разработаны выстрелы картузного заряжания с одним полным и 11 переменными зарядами. Благодаря углу возвышения до 60 градусов обеспечивалась возможность выбирать оптимальные траектории для поражения различных целей. Стрельба велась бетонобойными и фугасными снарядами весом 100 кг. Бетонобойный снаряд, выстреливаемый с начальной скоростью 600 м/с, пробивал бетонное покрытие толщиной до одного метра.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента