Страница:
– Ты к кому, детка? — спросила Кора.
– К Льву Давидовичу.
– А как тебя зовут?
– Алёша.
– Дау, к тебе!
Алёша Абрикосов поздоровался с профессором и сказал, что он студент третьего курса физфака.
– Ручка у вас есть? — спросил Ландау. — Запишите, пожалуйста, интеграл.
Он продиктовал интеграл и вышел. Через некоторое время он вернулся. Дау остался очень доволен учеником: на листе бумаги он записал фамилию кандидата в свой семинар и условным значком поставил ему оценку. Потом он предложил Абрикосову программу теоретического минимума. Но Алёша сказал, что собирается стать экспериментатором.
– Это вам не помешает, — возразил Ландау.
Вскоре Алёша начал выступать на семинаре Ландау. Теперь он решил стать теоретиком. Через восемнадцать лет Лев Давидович голосовал за своего ученика на выборах в Академию наук СССР.
Сколько нервов, времени и сил стоил ему каждый ученик! Надо было научить его работать, научить беречь время, приучить к самостоятельности. Самые ценные для творческого работника утренние часы он отдавал ученикам. Если студенту удавалось созвониться с Ландау до полудня, он встречался с ним в тот же день. На звонки после полудня профессор отвечал: «Приходите завтра утром». Карену Тер-Мартиросяну, который, готовясь к экзамену, набрался храбрости позвонить ему, Дау сказал:
– Зайдите в девять. Я должен иметь совершенно ясную голову, чтобы говорить на научные темы.
Экзамены теоретического минимума он, как правило, принимал тоже утром.
– Главное в жизни — правда, и во имя правды человек должен быть беспощаден к самому себе. Правда и труд. Бойтесь растратить отпущенное вам время на мелкие, недостойные человека дела, — говорил Лев Давидович ученикам.
Однажды один из его учеников стал защищать в споре некоего «талантливого ленивца». Ландау вспыхнул:
– Но он за всю жизнь не сделал ничего полезного! Это же паразит. Вроде вши.
Когда что-нибудь не удавалось и приходилось исписывать горы бумаги, Лев Давидович вспоминал слова Эйнштейна: «Для нашей работы необходимы два условия: неустанная выдержка и готовность всегда выбросить за борт то, на что ты потратил так много времени и труда».
Исследования магнитных свойств сверхпроводников в начале 30-х годов привели учёных к мысли, что во всех случаях, за исключением цилиндра в продольном поле, переход из нормального состояния в сверхпроводящее осуществляется не скачком, а постепенно. Р. Пайерлс назвал состояние, в котором находится сверхпроводник в таком переходе, промежуточным.
В 1937 году, а затем в 1943 году Л. Д. Ландау детально разработал теорию промежуточного состояния. Он показал, что в этом состоянии сверхпроводник состоит из последовательных слоев нормальной и сверхпроводящей фаз, определил размеры и форму слоёв в зависимости от внешнего поля, ввёл понятие о поверхностном натяжении между нормальной и сверхпроводящей фазами. Существование слоёв в сверхпроводниках было подтверждено экспериментом.
В 1950 году Л. Д. Ландау вместе с В. Л. Гинзбургом создали квази-макроскопическую теорию сверхпроводимости, которая позволила объяснить ряд существенных свойств сверхпроводников. Основываясь на уравнениях этой теории, А. А. Абрикосов построил теорию магнитных свойств сверхпроводящих сплавов, ввёл понятие о двух родах сверхпроводников: с положительной и с отрицательной поверхностной энергией границы между фазами, и показал, что магнитное поле проникает в сверхпроводники второго рода постепенно, путем особых квантовых вихревых нитей.
Труд Ландау–Гинзбурга–Абрикосова продолжил Л. П. Горьков.
Свойства сверхпроводников второго рода заинтересовали физиков всего мира. Дело в том, что к таким сверхпроводникам относится большинство сверхпроводящих сплавов. Эти сплавы стали интенсивно использоваться для создания сверхпроводящих постоянных магнитов с большими полями (соленоиды с незатухающим током).
Теория Гинзбурга–Ландау–Абрикосова–Горькова (GLAG, как называют её за рубежом) подверглась многочисленным экспериментальным проверкам, данные которых хорошо согласуются с теоретическими выводами.
В 40-е годы Ландау пишет несколько работ по различным вопросам электродинамики, создаёт теорию вязкости гелия-II и очень важную для физики космических лучей теорию множественного рождения частиц при столкновениях быстрых частиц.
Л. Д. Ландау. 40-е годы.
В 1949 году Лев Давидович награждён орденом Ленина, ему присуждена Государственная премия II степени, а в 1953 году — Государственная премия I степени. Кроме того, «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания правительства» ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда.
За три месяца до избрания в академию у Ландау родился сын. От радости не сиделось дома, Дау носился по институту и всем сообщал:
– У меня родился сын!
Шальников советовал назвать мальчика Иваном. Но Дау дал своему сыну «лучшее из всех возможных имён» — Игорь. Лопнула ещё одна «теория», которую Дау считал непогрешимой: раньше он говорил, что детей иметь нельзя — они мешают родителям заниматься делами. Надо было видеть, как Дау играл с малышом! Мальчик был толстый, краснощёкий, с чёрными отцовскими глазами и льняными материнскими локонами. Едва научившись ходить, он с утра топал в отцовский кабинет, и через минуту там начиналась немыслимая возня.
Л. Д. Ландау с сыном Игорем. 1947 г.
Л. Д. Ландау с сыном.
Когда Гарик немного подрос, он перенял у отца потребность пошутить, рассказать что-нибудь весёлое и часто задирал папу, который никогда не давал ему спуску. Однако Гарик не сдавался. Как-то он вернулся из зоомагазина, где покупал корм для рыбок, и сказал отцу:
– Я был в магазине, так там продавец, когда меня увидел, сразу сказал: «Наверное, твой папа гусь».
– Бедный ребёнок, — с притворным сожалением ответил отец, — ты так похож на гуся!
– Пап, а помнишь, в Казани был такой случай. Ты стоял в кузове грузовика, Шальников резко дёрнул, и ты выпал из машины.
– Было такое.
– Как же это произошло?
– Я очень странно перевернулся в воздухе и стал на ноги.
– Обошлось не без крыльев, а? Так кто гусь, ты или я?
Высоко поднимая ноги, вытягивая носок, размахивая руками и строя немыслимые рожи, Дау появляется в кухне. Кухня в этом доме на редкость уютная, чистая, светлая. Это и столовая, и гостиная. Здесь царство жены Ландау. Целыми днями она заботится о том, чтобы этот взрослый ребёнок — её муж — был вовремя и вкусно накормлен, одет соответственно погоде. Если не уследишь, непременно вырядится во что-нибудь неподходящее. Однажды летом пригласили его на какой-то важный приём. Все явились в сюртуках и белых манишках, всё чинно и благородно. Вдруг впорхнул Дау: клетчатая рубашечка, босоножки, глаза сияют, и улыбается так, словно он у себя дома — никакой солидности. Дау слаб здоровьем, а, работая, часами не отрывается от пера и бумаги. Иногда несколько раз приходится напоминать ему, что пора обедать. Часто за обедом взгляд у него отсутствующий и мысли где-то далеко…
Волей-неволей станешь заботиться о нём, как о ребёнке. Только бы он мог спокойно заниматься своей наукой.
– Ты посмотри, что с чайником! — кричит он из кухни жене, очнувшись от задумчивости. — Что ты теперь будешь делать?
Из кипящего чайника летят брызги. Кора заслоняет руку газетой и выключает газ.
– Как просто! — удивляется Дау.
Однажды Кора спозаранок уехала на дачу, домой вернулась только к ночи. Дау она застала совсем больным.
– Надо вызвать врача, мне что-то нездоровится, — сказал он.
Кора разволновалась. Но когда она открыла холодильник, то увидела, что обед и ужин стоят нетронутыми. Поскорее накормила Дау, и он сразу выздоровел.
Как-то он уехал на конференцию в Ленинград. На следующий день она получила телеграмму:
«Зубной порошок не открывается тчк Дау».
Через час пришло второе послание:
«Зубной порошок открылся тчк Дау».
Одна из самых излюбленных тем разговоров — любовь. Когда по вечерам к Коре заходят приятельницы, Дау сбегает вниз и с места в карьер осведомляется:
– О любви не будете говорить?
– Нет.
– А о чём? О платьях?
– Да.
– Неинтересно, — фыркает он и убегает к себе.
В научных спорах Дау так часто бывал прав, что усвоил безапелляционный тон в разговорах на любую тему. Это относится и к проблемам любви, о которой он так любит поговорить.
Иногда кто-нибудь из учеников не выдержит и переходит в атаку:
– Дау, я знаю, что вам ничего не стоит опровергнуть все мои доводы, здесь я и не пытаюсь спорить с вами, но есть вопросы, в которых я прав, а вы ошибаетесь. Ваше умственное превосходство не позволяет мне доказать свою правоту, однако объективная истина на моей стороне.
– Но что это за истина, которую нельзя доказать? — парирует Дау.
Дау выходит. Побеждённый поднимает голову:
– Когда Дау занимается наукой, он теоретик, когда начинает думать о любви, в голове — кабак, — говорит он свидетелям сцены.
Зная о готовности своего патрона поговорить о любви, ученики то и дело затрагивают эту тему.
– Дау, как надо кончать роман? Как бы вы поступили, если бы разлюбили женщину?
– Я бы ей сказал, что я её больше не люблю.
– Дау, вы жестокий человек.
– Я?! Но ведь это правда!
На следующий день Ландау бегает по институту и всех останавливает:
– Слыхали? X. сказал, что я жестокий человек!
Он всегда говорил жене о своих увлечениях. Вначале такая откровенность доставляла Коре много неприятных минут. Дау приходит домой и с сияющими от восторга глазами рассказывает, с какой хорошенькой девушкой только что познакомился. Она знала, что он никогда её не обманывал, не лгал ей. Жена — друг, а другу можно рассказать всё. Хотя в глубине души она не могла избавиться от ревности, но за четверть века совместной жизни Дау настолько «перевоспитал» её, что она на всё смотрела его глазами. Однажды она пожаловалась сестре:
– Ты понимаешь, какое безобразие! Девчонка назначила Дауньке свидание, а сама не пришла! Он два часа стоял на морозе, чуть воспаление лёгких не схватил!
Иногда Кора пыталась как-то повлиять на легкомысленного Дау.
– Чудесный человек, — вздыхая, говорит она об одном из близких знакомых. — Он никогда не изменял своей жене.
– Ну, это зря, — не задумываясь, выпаливает Дау. — Если мужчина такой лодырь, от него мало толку.
Казалось, всю жизнь ему не дают покоя лавры донжуана. Известно, что семидесятипятилетний Бернард Шоу на вопрос: «Как бы вы хотели умереть?» — ответил: «От руки ревнивого мужа!». Дау был в восторге от этой фразы. Она вошла в число тех шуток, которые повторялись бесконечно. Друзья и аспиранты говорили: «Ну, Дау завёл свою любимую пластинку».
Дау возвращается домой. В комнате жены горит свет. Он тихонько стучится к ней в дверь.
– Коруша, ты спишь?
– Нет.
– Ты знаешь, меня сейчас спустили с лестницы! — с сияющим видом сообщает он.
– Ты не ударился? — пугается жена.
– Нет, я успел схватиться за перила. Как ты думаешь, сейчас не поздно позвонить Артюше? Половина двенадцатого.
– Позвони лучше завтра, — советует она.
Наутро он звонит Артюше, потом разворачивает газету, читает и с усмешкой произносит:
– Да-а, осрамились англичане! Иден, мужчина высокого роста, которые так тебе нравятся, а какой оказался скряга! Из-за каких-то там денег поднять весь этот скандал!
Жаркий июльский день. Из елового бора тянет прохладой. Дау рассмешили большие серые птицы, налетевшие на вишневый сад. Они не боятся ни чучела, ни криков, и только когда Гарик запускает в них камнем, нехотя поднимаются на соседние ели. Дау и Гарик рвут вишни. У Дау мечтательное настроение.
– Люди мало что делают для своего счастья. Человек по природе своей ленив. Почти никто палец о палец не стукнет даже ради любви. А в мире нет ничего прекраснее и возвышеннее любви.
– А наука?
– Они равны.
– А для тебя что имеет большее значение?
– Одинаковое значение.
И грустно добавляет:
– Я создал несколько неплохих физических теорий, но как жаль, что я не могу опубликовать свою самую лучшую теорию — как надо жить. Эта теория проста. Надо активно стремиться к счастью. Любить жизнь и всегда наслаждаться ею.
«Нам предстоит тяжёлая борьба»
Диапазон проблем семинара Ландау так широк, что участники его не всегда понимают друг друга: один занимается сверхпроводимостью, другой — элементарными частицами. А Ландау понимает всех. Ему не подсунешь сомнительную работу: от его внимания не ускользнет ни одна ошибка, ни одна неясность.
Однако Ландау не всегда сразу принимает новую идею. Вначале идея может показаться ему абсурдной, вывести его из себя: тогда он бегает по институту и повторяет, что автор идеи не физик, а сапожник и что он никогда больше не станет с ним разговаривать. Но, отыскав в ней рациональное зерно, Дау признаёт, что ему не следовало так себя вести, и убеждает автора продолжать работу.
Однажды, когда происходил мучительный процесс «осваивания» новой идеи, он стал рассказывать на семинаре о замечательном физике Вольфганге Паули.
– Когда в Мюнхене друзья спрашивали Паули, почему у него такой несчастный вид, Паули отвечал: «Разве может выглядеть счастливым тот, кто размышляет об аномальном Зееман-зффекте?»
Ученикам Ландау было известно, что против него можно совершить только два серьёзных преступления: заявить, что считаешь профессора, серьёзным человеком, и плохо докладывать на семинаре. Слабый доклад — это ЧП. С тем, кто умудрялся отличиться подобным образом, Дау говорил наедине. Отчитать провинившегося он мог, как никто. При повторном слабом докладе ученик лишался права выступления на семинаре.
Вначале на семинаре анализировали содержание теоретических статей. В 50-е годы порядок изменился: темами докладов стали исключительно экспериментальные работы — им давали теоретическое объяснение. Участникам семинаров приходилось много трудиться: выступить был обязан каждый. Сначала докладчик должен был рассказать о результате своей работы, коротко сообщить основные выводы, потом приступить к подробному изложению темы. Докладчика непрестанно перебивали, ежеминутно вспыхивали дискуссии, и когда уже никто никого не слушал, а все хотели говорить, вмешивался Ландау.
Участники семинара не пропускали ни одной стоящей работы, в каком бы месте земного шара она ни была опубликована. Для Дау это было вдвойне полезно: творческая молодёжь — его ученики — приучалась разбираться в научной литературе, а сам он, знакомясь с рефератами новых работ, экономил уйму времени.
На семинаре.
Теоретический семинар.
В работах Ландау встречаются строчки: «В заключение выражаю благодарность И. М. Халатникову и А. А. Абрикосову за полезную дискуссию», «Я хотел бы выразить глубокую благодарность Л. Окуню, Б. Иоффе, А. Руднику, из дискуссии с которыми возникла идея данной работы».
Л. Д. Ландау и И. Е. Дзялошинский. 1956 г.
Л. Д. Ландау работает. 1959 г.
Евгений Михайлович Лифшиц, проработавший с Дау бок о бок более четверти века, пишет:
«Его постоянный научный контакт с множеством учеников и коллег был для Льва Давидовича также и источником знаний.
…Знание приходило к нему из многочисленных дискуссий, из докладов на руководимом им семинаре.
Этот семинар проводился регулярно, раз в неделю, в течение почти тридцати лет, а в последние годы его заседания приобрели характер общемосковских собраний физиков-теоретиков.
…Для самого Льва Давидовича прослушивание докладов никогда не было формальностью: он не успокаивался до тех пор, пока существо работы не выяснялось полностью и в ней не отыскивались все следы «филологии» — бездоказательных утверждений или предположений, выдвигаемых по принципу: «Почему бы не так?» В результате такого обсуждения и критики многие работы объявлялись «патологией», и Лев Давидович терял к ним всякий интерес.
С другой стороны, статьи, действительно содержавшие новые идеи или результаты, зачислялись в так называемый «золотой фонд», и Л.Д. запоминал их навсегда.
В саду Института физических проблем. Конец 50-х годов.
Во дворе Института физических проблем.
И. М. Халатников, Л. Д. Ландау, Е. М. Лифшиц. Август 1959 г.
Фактически ему было обычно достаточно знать лишь основную идею работы для того, чтобы воспроизвести все её результаты. Как правило, ему было легче получить их своим собственным путём, чем следовать за деталями рассуждений автора. Таким образом он воспроизвёл для себя и глубоко продумал большинство основных результатов во всех областях теоретической физики. Этому же была, вероятно, обязана и его феноменальная способность — давать ответ почти на всякий задаваемый ему физический вопрос.
Научному стилю Льва Давидовича была противна тенденция — к сожалению, довольно распространенная — превращать простые вещи в сложные (часто аргументируемая общностью и строгостью, которые, однако, обычно оказываются иллюзорными). Сам он всегда стремился к обратному — сделать сложные вещи простыми, наиболее ясным образом выявить истинную простоту лежащих в основе явлений законов природы. Умение сделать это, «тривиализовать» вещи, как он сам говорил, составляло предмет его особой гордости».
Лев Давидович никогда не начинал семинар даже на минуту раньше положенного времени; в течение многих лет семинар начинался в четверг в 11.00. Когда раздавались голоса, что, мол, уже без одной минуты одиннадцать, можно начинать, Дау отвечал, что в последнюю минуту может прийти Мигдал. Эта последняя минута и получила название «мигдальской».
Дау очень понравилось стихотворение, подаренное ему одним из участников семинара:
Однажды без двух минут одиннадцать на пороге зала, в который только что вошёл Дау, появился пожарник. Он бесцеремонно заявил собравшимся:
– Давайте уходите, ребята! Здесь пожарники заниматься будут.
– Безобразие! — раздалось со всех сторон.
Возмущению теоретиков не было границ. Они толпой пошли жаловаться Петру Леонидовичу. Тогда пожарник снял усы и каску — и все узнали Аркадия Бенедиктовича Мигдала.
В другой раз стало известно, что советским физикам собирается написать Паули. И вот в Институт физических проблем пришёл пакет. За несколько минут до начала семинара выяснилось, что это долгожданное письмо. Участники семинара Ландау слушали его очень внимательно. В нём говорилось о том, что расчёты, сделанные на счётной машине, не подтвердили последнюю теорию Гейзенберга, проверенную экспериментально.
– Я всегда говорил, что это зверская чушь! — выкрикнул Померанчук.
Письмо ушло на задние ряды, где провинциальные физики начали его переписывать, чтобы прочитать в своих институтах. Во время перерыва Окунь придумал остроумное объяснение эксперимента без применения теории Гейзенберга. Началась дискуссия.
– Я хочу обратить внимание присутствующих на очень странное явление, — сказал Аркадий Мигдал. — Начальные буквы абзацев образуют слово «дураки». Это, по-видимому, относится к нам.
В аудитории поднялся невообразимый шум. Дау потребовал письмо. Прочёл, громко рассмеялся. Все смотрели на Мигдала. Раздались аплодисменты. Мигдал скромно заявил, что на свой счёт принимает только половину оваций, ибо письмо составлено им в соавторстве с Бруно Понтекорво. Когда наконец пришло настоящее послание Паули, все усомнились: да подлинное ли оно? Только водяные знаки на бумаге заставили поверить в подлинность письма.
Обижаться на семинарах не принято. Даже руководитель семинара в ответ на замечание может услышать восклицание: «Мура?!» Каждая неясность разрешается тут же, на месте, с поразительной быстротой. Споры, вспыхивающие по любому поводу, приводят Ландау в состояние крайнего возбуждения. Реакция его на все неточности и ошибки молниеносна. Семинар для него — прежде всего школа, в которой он учитель. Эта школа вырабатывает новые методы исследований. Значение их Ландау определяет так:
– Метод важнее открытия, ибо правильный метод исследования приведёт к новым, ещё более ценным открытиям. Никогда не стоит работать ради посторонних целей, ради того, чтобы сделать великое открытие и прославиться. Так всё равно ничего не получится.
Дау — душа семинаров, общение с ним облагораживает, заставляет быть требовательным к себе.
– Перестанете работать, у вас вырастет хвост и начнёте лазить по деревьям, — высмеял однажды Дау разленившегося аспиранта К.
Пришлось незадачливому аспиранту взяться за ум: ещё бы — весть о том, что К. забросил труд и начался обратный процесс: превращение человека в обезьяну — облетела весь институт.
Ученики Ландау знали: думать за них не будет никто, работать придётся много. Ученик не получал темы, не слышал подсказок. С самого начала отношения между учителем и учеником складывались так, что ученику волей-неволей приходилось самостоятельно мыслить. И в то же время ученика не оставляла уверенность, что труд его не будет напрасным, ведь он работал над той же задачей, что и учитель, а умение выбрать задачу — одно из самых замечательных качеств Ландау. В этом — один из секретов многочисленности его школы.
Не удивительно, что для физиков Дау год от году становился ценнее как человек. Становясь учёными, они могли оценить Ландау как физика, и эта оценка очень высока. Но одновременно им открывался простой, бесхитростный человек с удивительно лёгким, лишённым честолюбия и мелочности характером, детски радостный и непосредственный. Как ни велико было изумление физиков перед творческим гением Ландау, его солнечность (к нему очень подходит это слово), приветливость и доброта поражали их ещё больше. Никто из учеников не видел в нём патриарха, для них он просто человек.
С годами семинар превратился в теснейшее содружество, братство. Он жил одними интересами — любая новость моментально становилась всеобщим достоянием. Участники семинара стали чем-то похожи: их всегда можно узнать по стремительности речи.
22 января 1958 года институт праздновал пятидесятилетие Л. Д. Ландау. Вид у Дау был совершенно счастливый: глаза сияли, улыбался он радостно, как ребёнок. Гостей собралось видимо-невидимо.
Дау задарили подарками, да какими! Их готовили долго, с великой любовью к юбиляру. Впрочем, на слова «юбиляр» и «юбилей» был наложен запрет, равно как и на длинные приветственные речи. Всё должно быть кратко, весело и остроумно. Праздник удалось выдержать в ритме непринуждённого, озорного веселья. Лёгкостью своей он напоминал изящную классическую комедию.
В вестибюле института висело строгое предупреждение:
Адреса сдавать швейцару
К юбилею была отлита медаль с прекрасным чеканным профилем Ландау и латинской надписью: «Ot duraca slychu». He сразу можно было сообразить, что это — одно из любимых выражений учителя, три русских слова «от дурака слышу», записанных латинскими буквами.
Другое излюбленное выражение Дау попало на рисунок, где он изображен в виде Дон Кихота. В руках у рыцаря Печального образа щит, на щите — надпись:
НЕ ВЫЙДЕТ, ТОВ. ХАЛАТНИКОВ!
По пятам неунывающего патрона следует верный Санчо Панса (в нём не трудно узнать Евгения Михайловича Лифшица). Он тянет за собой ишака, который еле передвигает ноги под тяжестью бесчисленных томов «Теоретической физики».
Ещё один дружеский шарж. Дау здесь предстаёт в виде льва, вокруг которого резвятся котята-теоретики.
Физики собрали редчайшие фотографии Ландау, написали иллюстрированную стихотворную историю его жизни, выпустили юмористическую стенгазету
«Правдивое жизнеописание академика Л. Д. Ландау от сотворения 22 января 1908 года до наших дней, составленное по воспоминаниям очевидцев, слухам и другим достоверным источникам и на основании справки из домоуправления»:
«Личность Л. Д. Ландау так же загадочна, как и личность В. Шекспира, хотя с несомненностью установлено, что это не одно и то же лицо, — утверждает «Правдивое жизнеописание». — О его происхождении имеются весьма скудные, ничем не подтверждённые сведения, будто бы он родился в семье своих родителей. Некоторые биографы склонны считать, что Л.Д. произошёл, как и все люди, от обезьяны. Сам Л.Д. плохо помнит день своего рождения.
– К Льву Давидовичу.
– А как тебя зовут?
– Алёша.
– Дау, к тебе!
Алёша Абрикосов поздоровался с профессором и сказал, что он студент третьего курса физфака.
– Ручка у вас есть? — спросил Ландау. — Запишите, пожалуйста, интеграл.
Он продиктовал интеграл и вышел. Через некоторое время он вернулся. Дау остался очень доволен учеником: на листе бумаги он записал фамилию кандидата в свой семинар и условным значком поставил ему оценку. Потом он предложил Абрикосову программу теоретического минимума. Но Алёша сказал, что собирается стать экспериментатором.
– Это вам не помешает, — возразил Ландау.
Вскоре Алёша начал выступать на семинаре Ландау. Теперь он решил стать теоретиком. Через восемнадцать лет Лев Давидович голосовал за своего ученика на выборах в Академию наук СССР.
Сколько нервов, времени и сил стоил ему каждый ученик! Надо было научить его работать, научить беречь время, приучить к самостоятельности. Самые ценные для творческого работника утренние часы он отдавал ученикам. Если студенту удавалось созвониться с Ландау до полудня, он встречался с ним в тот же день. На звонки после полудня профессор отвечал: «Приходите завтра утром». Карену Тер-Мартиросяну, который, готовясь к экзамену, набрался храбрости позвонить ему, Дау сказал:
– Зайдите в девять. Я должен иметь совершенно ясную голову, чтобы говорить на научные темы.
Экзамены теоретического минимума он, как правило, принимал тоже утром.
– Главное в жизни — правда, и во имя правды человек должен быть беспощаден к самому себе. Правда и труд. Бойтесь растратить отпущенное вам время на мелкие, недостойные человека дела, — говорил Лев Давидович ученикам.
Однажды один из его учеников стал защищать в споре некоего «талантливого ленивца». Ландау вспыхнул:
– Но он за всю жизнь не сделал ничего полезного! Это же паразит. Вроде вши.
Когда что-нибудь не удавалось и приходилось исписывать горы бумаги, Лев Давидович вспоминал слова Эйнштейна: «Для нашей работы необходимы два условия: неустанная выдержка и готовность всегда выбросить за борт то, на что ты потратил так много времени и труда».
Исследования магнитных свойств сверхпроводников в начале 30-х годов привели учёных к мысли, что во всех случаях, за исключением цилиндра в продольном поле, переход из нормального состояния в сверхпроводящее осуществляется не скачком, а постепенно. Р. Пайерлс назвал состояние, в котором находится сверхпроводник в таком переходе, промежуточным.
В 1937 году, а затем в 1943 году Л. Д. Ландау детально разработал теорию промежуточного состояния. Он показал, что в этом состоянии сверхпроводник состоит из последовательных слоев нормальной и сверхпроводящей фаз, определил размеры и форму слоёв в зависимости от внешнего поля, ввёл понятие о поверхностном натяжении между нормальной и сверхпроводящей фазами. Существование слоёв в сверхпроводниках было подтверждено экспериментом.
В 1950 году Л. Д. Ландау вместе с В. Л. Гинзбургом создали квази-макроскопическую теорию сверхпроводимости, которая позволила объяснить ряд существенных свойств сверхпроводников. Основываясь на уравнениях этой теории, А. А. Абрикосов построил теорию магнитных свойств сверхпроводящих сплавов, ввёл понятие о двух родах сверхпроводников: с положительной и с отрицательной поверхностной энергией границы между фазами, и показал, что магнитное поле проникает в сверхпроводники второго рода постепенно, путем особых квантовых вихревых нитей.
Труд Ландау–Гинзбурга–Абрикосова продолжил Л. П. Горьков.
Свойства сверхпроводников второго рода заинтересовали физиков всего мира. Дело в том, что к таким сверхпроводникам относится большинство сверхпроводящих сплавов. Эти сплавы стали интенсивно использоваться для создания сверхпроводящих постоянных магнитов с большими полями (соленоиды с незатухающим током).
Теория Гинзбурга–Ландау–Абрикосова–Горькова (GLAG, как называют её за рубежом) подверглась многочисленным экспериментальным проверкам, данные которых хорошо согласуются с теоретическими выводами.
В 40-е годы Ландау пишет несколько работ по различным вопросам электродинамики, создаёт теорию вязкости гелия-II и очень важную для физики космических лучей теорию множественного рождения частиц при столкновениях быстрых частиц.
В 1949 году Лев Давидович награждён орденом Ленина, ему присуждена Государственная премия II степени, а в 1953 году — Государственная премия I степени. Кроме того, «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специального задания правительства» ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда.
За три месяца до избрания в академию у Ландау родился сын. От радости не сиделось дома, Дау носился по институту и всем сообщал:
– У меня родился сын!
Шальников советовал назвать мальчика Иваном. Но Дау дал своему сыну «лучшее из всех возможных имён» — Игорь. Лопнула ещё одна «теория», которую Дау считал непогрешимой: раньше он говорил, что детей иметь нельзя — они мешают родителям заниматься делами. Надо было видеть, как Дау играл с малышом! Мальчик был толстый, краснощёкий, с чёрными отцовскими глазами и льняными материнскими локонами. Едва научившись ходить, он с утра топал в отцовский кабинет, и через минуту там начиналась немыслимая возня.
Когда Гарик немного подрос, он перенял у отца потребность пошутить, рассказать что-нибудь весёлое и часто задирал папу, который никогда не давал ему спуску. Однако Гарик не сдавался. Как-то он вернулся из зоомагазина, где покупал корм для рыбок, и сказал отцу:
– Я был в магазине, так там продавец, когда меня увидел, сразу сказал: «Наверное, твой папа гусь».
– Бедный ребёнок, — с притворным сожалением ответил отец, — ты так похож на гуся!
– Пап, а помнишь, в Казани был такой случай. Ты стоял в кузове грузовика, Шальников резко дёрнул, и ты выпал из машины.
– Было такое.
– Как же это произошло?
– Я очень странно перевернулся в воздухе и стал на ноги.
– Обошлось не без крыльев, а? Так кто гусь, ты или я?
Высоко поднимая ноги, вытягивая носок, размахивая руками и строя немыслимые рожи, Дау появляется в кухне. Кухня в этом доме на редкость уютная, чистая, светлая. Это и столовая, и гостиная. Здесь царство жены Ландау. Целыми днями она заботится о том, чтобы этот взрослый ребёнок — её муж — был вовремя и вкусно накормлен, одет соответственно погоде. Если не уследишь, непременно вырядится во что-нибудь неподходящее. Однажды летом пригласили его на какой-то важный приём. Все явились в сюртуках и белых манишках, всё чинно и благородно. Вдруг впорхнул Дау: клетчатая рубашечка, босоножки, глаза сияют, и улыбается так, словно он у себя дома — никакой солидности. Дау слаб здоровьем, а, работая, часами не отрывается от пера и бумаги. Иногда несколько раз приходится напоминать ему, что пора обедать. Часто за обедом взгляд у него отсутствующий и мысли где-то далеко…
Волей-неволей станешь заботиться о нём, как о ребёнке. Только бы он мог спокойно заниматься своей наукой.
– Ты посмотри, что с чайником! — кричит он из кухни жене, очнувшись от задумчивости. — Что ты теперь будешь делать?
Из кипящего чайника летят брызги. Кора заслоняет руку газетой и выключает газ.
– Как просто! — удивляется Дау.
Однажды Кора спозаранок уехала на дачу, домой вернулась только к ночи. Дау она застала совсем больным.
– Надо вызвать врача, мне что-то нездоровится, — сказал он.
Кора разволновалась. Но когда она открыла холодильник, то увидела, что обед и ужин стоят нетронутыми. Поскорее накормила Дау, и он сразу выздоровел.
Как-то он уехал на конференцию в Ленинград. На следующий день она получила телеграмму:
«Зубной порошок не открывается тчк Дау».
Через час пришло второе послание:
«Зубной порошок открылся тчк Дау».
Одна из самых излюбленных тем разговоров — любовь. Когда по вечерам к Коре заходят приятельницы, Дау сбегает вниз и с места в карьер осведомляется:
– О любви не будете говорить?
– Нет.
– А о чём? О платьях?
– Да.
– Неинтересно, — фыркает он и убегает к себе.
В научных спорах Дау так часто бывал прав, что усвоил безапелляционный тон в разговорах на любую тему. Это относится и к проблемам любви, о которой он так любит поговорить.
Иногда кто-нибудь из учеников не выдержит и переходит в атаку:
– Дау, я знаю, что вам ничего не стоит опровергнуть все мои доводы, здесь я и не пытаюсь спорить с вами, но есть вопросы, в которых я прав, а вы ошибаетесь. Ваше умственное превосходство не позволяет мне доказать свою правоту, однако объективная истина на моей стороне.
– Но что это за истина, которую нельзя доказать? — парирует Дау.
Дау выходит. Побеждённый поднимает голову:
– Когда Дау занимается наукой, он теоретик, когда начинает думать о любви, в голове — кабак, — говорит он свидетелям сцены.
Зная о готовности своего патрона поговорить о любви, ученики то и дело затрагивают эту тему.
– Дау, как надо кончать роман? Как бы вы поступили, если бы разлюбили женщину?
– Я бы ей сказал, что я её больше не люблю.
– Дау, вы жестокий человек.
– Я?! Но ведь это правда!
На следующий день Ландау бегает по институту и всех останавливает:
– Слыхали? X. сказал, что я жестокий человек!
Он всегда говорил жене о своих увлечениях. Вначале такая откровенность доставляла Коре много неприятных минут. Дау приходит домой и с сияющими от восторга глазами рассказывает, с какой хорошенькой девушкой только что познакомился. Она знала, что он никогда её не обманывал, не лгал ей. Жена — друг, а другу можно рассказать всё. Хотя в глубине души она не могла избавиться от ревности, но за четверть века совместной жизни Дау настолько «перевоспитал» её, что она на всё смотрела его глазами. Однажды она пожаловалась сестре:
– Ты понимаешь, какое безобразие! Девчонка назначила Дауньке свидание, а сама не пришла! Он два часа стоял на морозе, чуть воспаление лёгких не схватил!
Иногда Кора пыталась как-то повлиять на легкомысленного Дау.
– Чудесный человек, — вздыхая, говорит она об одном из близких знакомых. — Он никогда не изменял своей жене.
– Ну, это зря, — не задумываясь, выпаливает Дау. — Если мужчина такой лодырь, от него мало толку.
Казалось, всю жизнь ему не дают покоя лавры донжуана. Известно, что семидесятипятилетний Бернард Шоу на вопрос: «Как бы вы хотели умереть?» — ответил: «От руки ревнивого мужа!». Дау был в восторге от этой фразы. Она вошла в число тех шуток, которые повторялись бесконечно. Друзья и аспиранты говорили: «Ну, Дау завёл свою любимую пластинку».
Дау возвращается домой. В комнате жены горит свет. Он тихонько стучится к ней в дверь.
– Коруша, ты спишь?
– Нет.
– Ты знаешь, меня сейчас спустили с лестницы! — с сияющим видом сообщает он.
– Ты не ударился? — пугается жена.
– Нет, я успел схватиться за перила. Как ты думаешь, сейчас не поздно позвонить Артюше? Половина двенадцатого.
– Позвони лучше завтра, — советует она.
Наутро он звонит Артюше, потом разворачивает газету, читает и с усмешкой произносит:
– Да-а, осрамились англичане! Иден, мужчина высокого роста, которые так тебе нравятся, а какой оказался скряга! Из-за каких-то там денег поднять весь этот скандал!
Жаркий июльский день. Из елового бора тянет прохладой. Дау рассмешили большие серые птицы, налетевшие на вишневый сад. Они не боятся ни чучела, ни криков, и только когда Гарик запускает в них камнем, нехотя поднимаются на соседние ели. Дау и Гарик рвут вишни. У Дау мечтательное настроение.
– Люди мало что делают для своего счастья. Человек по природе своей ленив. Почти никто палец о палец не стукнет даже ради любви. А в мире нет ничего прекраснее и возвышеннее любви.
– А наука?
– Они равны.
– А для тебя что имеет большее значение?
– Одинаковое значение.
И грустно добавляет:
– Я создал несколько неплохих физических теорий, но как жаль, что я не могу опубликовать свою самую лучшую теорию — как надо жить. Эта теория проста. Надо активно стремиться к счастью. Любить жизнь и всегда наслаждаться ею.
«Нам предстоит тяжёлая борьба»
Ввиду краткости жизни мы не можем позволить себе роскошь тратить время на задачи, которые не ведут к новым результатам.
Лев Ландау (статья в сборнике «Памяти Паули»)
Диапазон проблем семинара Ландау так широк, что участники его не всегда понимают друг друга: один занимается сверхпроводимостью, другой — элементарными частицами. А Ландау понимает всех. Ему не подсунешь сомнительную работу: от его внимания не ускользнет ни одна ошибка, ни одна неясность.
Однако Ландау не всегда сразу принимает новую идею. Вначале идея может показаться ему абсурдной, вывести его из себя: тогда он бегает по институту и повторяет, что автор идеи не физик, а сапожник и что он никогда больше не станет с ним разговаривать. Но, отыскав в ней рациональное зерно, Дау признаёт, что ему не следовало так себя вести, и убеждает автора продолжать работу.
Однажды, когда происходил мучительный процесс «осваивания» новой идеи, он стал рассказывать на семинаре о замечательном физике Вольфганге Паули.
– Когда в Мюнхене друзья спрашивали Паули, почему у него такой несчастный вид, Паули отвечал: «Разве может выглядеть счастливым тот, кто размышляет об аномальном Зееман-зффекте?»
Ученикам Ландау было известно, что против него можно совершить только два серьёзных преступления: заявить, что считаешь профессора, серьёзным человеком, и плохо докладывать на семинаре. Слабый доклад — это ЧП. С тем, кто умудрялся отличиться подобным образом, Дау говорил наедине. Отчитать провинившегося он мог, как никто. При повторном слабом докладе ученик лишался права выступления на семинаре.
Вначале на семинаре анализировали содержание теоретических статей. В 50-е годы порядок изменился: темами докладов стали исключительно экспериментальные работы — им давали теоретическое объяснение. Участникам семинаров приходилось много трудиться: выступить был обязан каждый. Сначала докладчик должен был рассказать о результате своей работы, коротко сообщить основные выводы, потом приступить к подробному изложению темы. Докладчика непрестанно перебивали, ежеминутно вспыхивали дискуссии, и когда уже никто никого не слушал, а все хотели говорить, вмешивался Ландау.
Участники семинара не пропускали ни одной стоящей работы, в каком бы месте земного шара она ни была опубликована. Для Дау это было вдвойне полезно: творческая молодёжь — его ученики — приучалась разбираться в научной литературе, а сам он, знакомясь с рефератами новых работ, экономил уйму времени.
В работах Ландау встречаются строчки: «В заключение выражаю благодарность И. М. Халатникову и А. А. Абрикосову за полезную дискуссию», «Я хотел бы выразить глубокую благодарность Л. Окуню, Б. Иоффе, А. Руднику, из дискуссии с которыми возникла идея данной работы».
Евгений Михайлович Лифшиц, проработавший с Дау бок о бок более четверти века, пишет:
«Его постоянный научный контакт с множеством учеников и коллег был для Льва Давидовича также и источником знаний.
…Знание приходило к нему из многочисленных дискуссий, из докладов на руководимом им семинаре.
Этот семинар проводился регулярно, раз в неделю, в течение почти тридцати лет, а в последние годы его заседания приобрели характер общемосковских собраний физиков-теоретиков.
…Для самого Льва Давидовича прослушивание докладов никогда не было формальностью: он не успокаивался до тех пор, пока существо работы не выяснялось полностью и в ней не отыскивались все следы «филологии» — бездоказательных утверждений или предположений, выдвигаемых по принципу: «Почему бы не так?» В результате такого обсуждения и критики многие работы объявлялись «патологией», и Лев Давидович терял к ним всякий интерес.
С другой стороны, статьи, действительно содержавшие новые идеи или результаты, зачислялись в так называемый «золотой фонд», и Л.Д. запоминал их навсегда.
И. М. Халатников, Л. Д. Ландау, Е. М. Лифшиц. Август 1959 г.
Фактически ему было обычно достаточно знать лишь основную идею работы для того, чтобы воспроизвести все её результаты. Как правило, ему было легче получить их своим собственным путём, чем следовать за деталями рассуждений автора. Таким образом он воспроизвёл для себя и глубоко продумал большинство основных результатов во всех областях теоретической физики. Этому же была, вероятно, обязана и его феноменальная способность — давать ответ почти на всякий задаваемый ему физический вопрос.
Научному стилю Льва Давидовича была противна тенденция — к сожалению, довольно распространенная — превращать простые вещи в сложные (часто аргументируемая общностью и строгостью, которые, однако, обычно оказываются иллюзорными). Сам он всегда стремился к обратному — сделать сложные вещи простыми, наиболее ясным образом выявить истинную простоту лежащих в основе явлений законов природы. Умение сделать это, «тривиализовать» вещи, как он сам говорил, составляло предмет его особой гордости».
Лев Давидович никогда не начинал семинар даже на минуту раньше положенного времени; в течение многих лет семинар начинался в четверг в 11.00. Когда раздавались голоса, что, мол, уже без одной минуты одиннадцать, можно начинать, Дау отвечал, что в последнюю минуту может прийти Мигдал. Эта последняя минута и получила название «мигдальской».
Дау очень понравилось стихотворение, подаренное ему одним из участников семинара:
Аудитория семинаров Ландау умела ценить шутку и ждала шуток, потому что была приучена к ним.
ДАУ НА СЕМИНАРЕ
Истекла «мигдальская» минута,
Начался учёный семинар,
Но докладчик медлит почему-то
Выносить заморский свой товар.
С первых слов, как Вельзевул во плоти,
Навалился Дау на него:
«Лучше вы скажите, что в работе
Ищется как функция чего?»
Не успел он вымолвить ответа,
Как пронесся новый ураган:
«Изо всех от сотворенья света
Это самый жалкий балаган!»
На того, кто у доски не дышит,
Уж не смотрит Дау, как удав:
«Правда, автор по-дурацки пишет,
Но, быть может, кое в чём и прав».
Крестится докладчик под полою,
И слезу невольную отёр.
Академик вымолвил: «Не скрою —
Автор пёс, но, кажется, хитёр».
Вдруг внезапно замелькали руки,
Взоры полны тёмного огня:
«Мама, он грабитель от науки,
Всё списал, собака, у меня!»
Однажды без двух минут одиннадцать на пороге зала, в который только что вошёл Дау, появился пожарник. Он бесцеремонно заявил собравшимся:
– Давайте уходите, ребята! Здесь пожарники заниматься будут.
– Безобразие! — раздалось со всех сторон.
Возмущению теоретиков не было границ. Они толпой пошли жаловаться Петру Леонидовичу. Тогда пожарник снял усы и каску — и все узнали Аркадия Бенедиктовича Мигдала.
В другой раз стало известно, что советским физикам собирается написать Паули. И вот в Институт физических проблем пришёл пакет. За несколько минут до начала семинара выяснилось, что это долгожданное письмо. Участники семинара Ландау слушали его очень внимательно. В нём говорилось о том, что расчёты, сделанные на счётной машине, не подтвердили последнюю теорию Гейзенберга, проверенную экспериментально.
– Я всегда говорил, что это зверская чушь! — выкрикнул Померанчук.
Письмо ушло на задние ряды, где провинциальные физики начали его переписывать, чтобы прочитать в своих институтах. Во время перерыва Окунь придумал остроумное объяснение эксперимента без применения теории Гейзенберга. Началась дискуссия.
– Я хочу обратить внимание присутствующих на очень странное явление, — сказал Аркадий Мигдал. — Начальные буквы абзацев образуют слово «дураки». Это, по-видимому, относится к нам.
В аудитории поднялся невообразимый шум. Дау потребовал письмо. Прочёл, громко рассмеялся. Все смотрели на Мигдала. Раздались аплодисменты. Мигдал скромно заявил, что на свой счёт принимает только половину оваций, ибо письмо составлено им в соавторстве с Бруно Понтекорво. Когда наконец пришло настоящее послание Паули, все усомнились: да подлинное ли оно? Только водяные знаки на бумаге заставили поверить в подлинность письма.
Обижаться на семинарах не принято. Даже руководитель семинара в ответ на замечание может услышать восклицание: «Мура?!» Каждая неясность разрешается тут же, на месте, с поразительной быстротой. Споры, вспыхивающие по любому поводу, приводят Ландау в состояние крайнего возбуждения. Реакция его на все неточности и ошибки молниеносна. Семинар для него — прежде всего школа, в которой он учитель. Эта школа вырабатывает новые методы исследований. Значение их Ландау определяет так:
– Метод важнее открытия, ибо правильный метод исследования приведёт к новым, ещё более ценным открытиям. Никогда не стоит работать ради посторонних целей, ради того, чтобы сделать великое открытие и прославиться. Так всё равно ничего не получится.
Дау — душа семинаров, общение с ним облагораживает, заставляет быть требовательным к себе.
– Перестанете работать, у вас вырастет хвост и начнёте лазить по деревьям, — высмеял однажды Дау разленившегося аспиранта К.
Пришлось незадачливому аспиранту взяться за ум: ещё бы — весть о том, что К. забросил труд и начался обратный процесс: превращение человека в обезьяну — облетела весь институт.
Ученики Ландау знали: думать за них не будет никто, работать придётся много. Ученик не получал темы, не слышал подсказок. С самого начала отношения между учителем и учеником складывались так, что ученику волей-неволей приходилось самостоятельно мыслить. И в то же время ученика не оставляла уверенность, что труд его не будет напрасным, ведь он работал над той же задачей, что и учитель, а умение выбрать задачу — одно из самых замечательных качеств Ландау. В этом — один из секретов многочисленности его школы.
Не удивительно, что для физиков Дау год от году становился ценнее как человек. Становясь учёными, они могли оценить Ландау как физика, и эта оценка очень высока. Но одновременно им открывался простой, бесхитростный человек с удивительно лёгким, лишённым честолюбия и мелочности характером, детски радостный и непосредственный. Как ни велико было изумление физиков перед творческим гением Ландау, его солнечность (к нему очень подходит это слово), приветливость и доброта поражали их ещё больше. Никто из учеников не видел в нём патриарха, для них он просто человек.
С годами семинар превратился в теснейшее содружество, братство. Он жил одними интересами — любая новость моментально становилась всеобщим достоянием. Участники семинара стали чем-то похожи: их всегда можно узнать по стремительности речи.
22 января 1958 года институт праздновал пятидесятилетие Л. Д. Ландау. Вид у Дау был совершенно счастливый: глаза сияли, улыбался он радостно, как ребёнок. Гостей собралось видимо-невидимо.
Дау задарили подарками, да какими! Их готовили долго, с великой любовью к юбиляру. Впрочем, на слова «юбиляр» и «юбилей» был наложен запрет, равно как и на длинные приветственные речи. Всё должно быть кратко, весело и остроумно. Праздник удалось выдержать в ритме непринуждённого, озорного веселья. Лёгкостью своей он напоминал изящную классическую комедию.
В вестибюле института висело строгое предупреждение:
Адреса сдавать швейцару
К юбилею была отлита медаль с прекрасным чеканным профилем Ландау и латинской надписью: «Ot duraca slychu». He сразу можно было сообразить, что это — одно из любимых выражений учителя, три русских слова «от дурака слышу», записанных латинскими буквами.
Другое излюбленное выражение Дау попало на рисунок, где он изображен в виде Дон Кихота. В руках у рыцаря Печального образа щит, на щите — надпись:
НЕ ВЫЙДЕТ, ТОВ. ХАЛАТНИКОВ!
По пятам неунывающего патрона следует верный Санчо Панса (в нём не трудно узнать Евгения Михайловича Лифшица). Он тянет за собой ишака, который еле передвигает ноги под тяжестью бесчисленных томов «Теоретической физики».
Ещё один дружеский шарж. Дау здесь предстаёт в виде льва, вокруг которого резвятся котята-теоретики.
Физики собрали редчайшие фотографии Ландау, написали иллюстрированную стихотворную историю его жизни, выпустили юмористическую стенгазету
«Правдивое жизнеописание академика Л. Д. Ландау от сотворения 22 января 1908 года до наших дней, составленное по воспоминаниям очевидцев, слухам и другим достоверным источникам и на основании справки из домоуправления»:
«Личность Л. Д. Ландау так же загадочна, как и личность В. Шекспира, хотя с несомненностью установлено, что это не одно и то же лицо, — утверждает «Правдивое жизнеописание». — О его происхождении имеются весьма скудные, ничем не подтверждённые сведения, будто бы он родился в семье своих родителей. Некоторые биографы склонны считать, что Л.Д. произошёл, как и все люди, от обезьяны. Сам Л.Д. плохо помнит день своего рождения.