Бестер Альфред. И живут не так, как прежде...

   — Луковку.
   — Двойной мартини с луковкой, взбитый. Принято, — Майо поискал в глубине бара и наконец выставил виски, джин, несколько бутылок содовой, которая лишь чуть-чуть выдохлась сквозь пробки.
   — Боюсь, что мартини мы уже приняли, мэм. Что еще желаете?
   — О, мне вот этого. Шотландского, пожалуйста.
   — Содовая выдохлась, — предупредил он. — И льда нет.
   — Неважно.
   Он прополоскал стакан содовой водой и налил ей виски.
   — Спасибо. Выпейте, бармен, я угощаю. Как вас зовут?
   — Джим, мэм. Не стоит благодарности. На работе я не пью.
   — Кончайте работу и присоединяйтесь.
   — И после работы не пью.
   — Можете звать меня Линдой.
   — Благодарю, мисс Линда.
   — Ты серьезно не пьешь, Джим?
   — Ну.
   — Ну, за счастливые дни!
   — И длинные ночи.
   — Неплохо. Сам придумал?
   — Ха! Не знаю. Обычный барменский треп, специально для парней. Понимаешь? Намеки там… Не обижайся.
   — Проехали.
   — Пчелы! — выпалил Майо.
   Линда испуганно вздрогнула.
   — Что пчелы?
   — Тот запах! Как внутри улья.
   — Да? Не знаю, — сказала она безразлично. — Еще один, пожалуйста.
   — Сию секунду! Слушай, про этих телезнаменитостей, ты вправду их тут видела? Живьем?
   — Почему бы и нет? Счастливых дней, Джим.
   — Пусть все будут субботами.
   Линда задумалась.
   — Почему субботами?
   — Выходной.
   — А-а!
   — Кого из телезвезд ты видела?
   — Ты же знал их по именам, а я — только в лицо, — рассмеялась она. — Ты как соседский пацан. Мне всегда приходилось рассказывать, кого из знаменитостей я сегодня встречала. Раз я сказала ему, что видела Джина Артура, а он уточнил: «И лошадь тоже?»
   Соли Майо не уловил, но тем не менее был уязвлен. Только Линда собралась утешить его, оскорбленного в лучших чувствах, как бар стал тихонько подрагивать, и раздался слабый подземный гул. Он пришел издалека, казалось, медленно приблизился, и снова затих вдали. Вибрация прекратилась. Майо уставился на Линду.
   — Бож-же! Как по-твоему, дом не рухнет?
   Она покачала головой.
   — Нет, когда они рушатся, всегда идет та звуковая волна, помнишь? А этот гул знаешь, на что похож? На подземку.
   — Подземку?
   — Ну. На пригородный поезд.
   — Рехнуться. Как может работать подземка?
   — Я не сказала: «это подземка», я сказала — звук похож. Еще один, пожалуйста.
   — Надо сходить за содовой, — Майо отправился на поиски и вернулся с бутылками и обширнейшим меню. Он был бледен.
   — Ты, Линда, конечно, не волнуйся, — сказал он, — но знаешь, сколько здесь дерут за выпивку? Доллар семьдесят пять. Гляди.
   — Черт с ними, с ценами. Живем один раз! Бармен, сделайте двойной. Знаешь что, Джим? Если останешься в городе, я покажу тебе, где жили все твои герои. Благодарю. Счастливых дней. Возьму тебя в ББДО и покажу все их записи и фильмы. Как тебе, а? Звезды, как этот… Рэд… Как его?
   — Барбер.
   — Рэд Барбер, и Рокки Гиффорд, и Рокки Кази, и Рокки Белка-В-Полете!
   — Ты меня просто дразнишь, — сказал вновь обиженный Майо.
   — Я, сэр? Дразню? Зачем бы это? Просто хотелось быть любезной. Хотела тебя развлечь. Мать говорила мне, Линда, говорила она, помни о мужчинах вот что, носи, что он хочет и говори, что ему нравится, говорила мне она. Ты хочешь это платье? — потребовала она ответ.
   — Оно мне нравится, если ты это имела в виду.
   — Знаешь, сколько заплатила? Девяносто девять пятьдесят.
   — Что?! Сотню долларов за такую черную тряпку, как эта?
   — Это не «такая черная тряпка как эта». Это классическое черное платье для коктейля. А двенадцать долларов заплатила за жемчуг. Искусственный, — добавила она. — И шестьдесят за вечерние туфли. Сорок за косметику. Двести двадцать долларов, чтоб тебе было хорошо. Тебе хорошо?
   — Факт.
   — Хочешь меня понюхать?
   — Я уже.
   — Бармен! Мне еще один.
   — Боюсь, не смогу обслужить вас, мэм.
   — Почему?
   — Вам уже хватит.
   — Мне еще не «вам уже хватит», — оскорбленно заявила Линда. — Что за манеры? — она заграбастала бутылку вина. — Давай пропустим еще парочку глотков и обговорим, как нам разделаться с этими телезвездами. Счастливых дней. Могу взять тебя в ББДО и показать их записи и фильмы. Ну как?
   — Ты уже спрашивала.
   — А ты еще не ответил. Еще могу показать фильмы. Любишь фильмы? Я их не-на-ви-жу. Но не могу их теперь… пинать. Когда был Большой Бэмс, фильмы спасли мне жизнь.
   — Как это?
   — Секрет, понял? Между нами. Если пронюхает другое агентство… — Линда оглянулась и понизила голос. — ББДО устроило секретный склад немых фильмов. Забытые фильмы, чувствуешь? Никто не знал, что там этих копий до потолка. Делать из них длинные сериалы. Меня и послали в ту старую шахту, в Джерси. Разобрать их все.
   — В шахту?
   — Ну! Счастливых дней.
   — Почему в шахту?
   — Старые копии. Еще нитратные. Обгорелые. Порванные, а как же. Выдерживали их, как вино. Вот почему. Так я взяла двух помощниц на выходные туда, вниз. Проверить их все.
   — И вы сидели оба дня в шахте?
   — Ну! Сидели. Три девки. Пятница-понедельник. Такой был план. Думали, повесимся. Счастливых дней. Вот. О чем я? Да. Взяли одеяла, белье, фонари, кучу еды, полный порядок, и за работу. Точно помню момент взрыва. Искала третью катушку американского фильма «Gerconter Blumenorden an der Pegnitz». Часть первая была, вторая была, четвертая была, пятая была, шестая была. Третьей не было. Тррах-тарарах! Счастливых дней.
   — Боже! И что?
   — Девки запаниковали. Не смогла их удержать внизу. Больше их не видела. Но я знала. Зна-ала! Растянула тот пикник, как смогла. И потом еще сидела, умирала с голода. Потом выбралась, а чего ради? Кого ради? — Она заплакала. — Ни для кого. Никого нет. И ничего. — Она взяла Майо за руку.
   — Почему ты не хочешь остаться?
   — Остаться? Где?
   — Здесь.
   — Я же остался.
   — Нет, надолго. Почему ты не хочешь? Разве у меня плохой дом? Снабжение — весь Нью-Йорк. Огород для цветов и овощей. Мы можем держать коров и кур. Рыбачить. Водить машины. Ходить в музеи. Галереи. Разве…
   — Ты и так все это делаешь. Я тебе не нужен.
   — Нет, нужен! Нужен!
   — Для чего?
   — Брать уроки музыки.
   После длительного молчания он сказал:
   — Ты пьяна.
   — В стельку, сэр.
   Она положила голову на стойку, кокетливо сверкнула глазами и закрыла их. Через некоторое время Майо понял, что она отключилась. Он поджал губы. Выбрался из бара, подсчитал расходы и оставил пятнадцать долларов под бутылкой виски.
   Взял Линду за плечо и осторожно потряс. Она безжизненно обвисла в его руках, ее прическа растрепалась. Он задул свечу, поднял Линду и отнес ее в «шевроле». Затем, предельно сосредоточившись, повел машину сквозь ночь к пруду парусников, куда и добрался минут через сорок.
   Он отнес Линду в спальню и посадил на кровать, вокруг которой аккуратно расселись ее куклы. Она мгновенно повалилась на постель, свернулась клубочком и, обняв сразу несколько кукол, замурлыкала колыбельную. Майо зажег свет и попытался посадить ее прямо. Хихикая, она повалилась вновь.
   — Линда, — сказал он. — Надо раздеться.
   — М-м.
   — Нельзя спать в платье. Оно стоит сотню долларов.
   — Дев-сто дев-ть п-сят.
   — Вставай, милая!
   — Ф-ф-ф.
   Он раздраженно закатил глаза, потом раздел ее, аккуратно повесил на стул классическое черное вечернее платье и поставил в угол шестидесятидолларовые туфли. Ожерелье из жемчуга (поддельного) он расстегнуть не сумел, так что жемчуг отправился в постель вместе с ней. Обнаженная, в одном ожерелье, на белых до голубизны простынях, она выглядела скандинавской одалиской.
   — Ты обидел моих кукол? — промычала она.
   — Нет. Все с тобой.
   — Х-шо. Ник-да без них не сплю. — Она вытянулась и любовно их погладила. — Счастливые дни. И длинные ночи.
   — Женщины! — фыркнул Майо. Он погасил лампу и, тяжело ступая, вышел, хлопнув дверью.
   На следующее утро Майо вновь разбудили напуганные утки. Красный мяч линдиной шапочки, ярко сияя в рассветных лучах июньского солнца, скользил по поверхности пруда. Майо предпочел бы увидеть вместо девчонки, напивающейся в барах, модель парусника. Он выполз на улицу и прыгнул в воду как можно дальше от Линды. Умываясь, он был схвачен за лодыжку и опрокинут. Вскрикнул и оказался лицом к лицу с сияющей Линдой.
   — Доброе утро! — рассмеялась она.
   — Очень смешно.
   — Психованный ты сегодня какой-то.
   Он негодующе хмыкнул.
   — Я тебя не виню. Вчера я была ужасна. Хочу извиниться, что не приготовила обед.
   — Обед ни при чем, — с тяжеловесным достоинством заявил он.
   — Ни при чем? Так что же ты психуешь?
   — Не могу жить рядом с женщиной, которая напивается.
   — Кто напивается?
   — Ты.
   — Я?! Никогда! — негодующе сказала она.
   — Нет? Кого мне пришлось раздевать, как ребенка?
   — А у кого не хватило ума снять с меня жемчуг? — возразила она. — Нитка порвалась и я всю ночь спала на этих бусах. Я вся в синяках! Гляди: вот, и вот, и вот…
   — Линда, — сурово перебил он. — Я просто парень из Нью-Хэйвна. Мне не нужны испорченные девчонки, которые не следят за своими расходами, наряжаются с утра до ночи, шляются по модным кабакам и напиваются.
   — Раз тебе не нравится мое общество, что же ты не уходишь?
   — Я ухожу, — сказал он, вылез на берег и принялся вытираться. — Сегодня же утром. На юг.
   — С удовольствием представлю, как ты бредешь пешком.
   — Я еду.
   — На карусельной лошадке?
   — На «шевроле».
   — Джим, ты это не всерьез? — обеспокоенная, она вылезла из воды. — Ведь ты еще не умеешь водить по-настоящему.
   — Не умею? А кто привез тебя вчера домой, пьяную в дрободан?
   — Ты попадешь в беду!
   — Как попаду, так и выберусь. Так или иначе я не могу здесь вечно околачиваться. Ты бездельница, тебе все игрушки. А меня интересуют серьезные вещи. Мне надо на юг, найти парней, чтобы разбирались в телевизорах.
   — Джим, не суди обо мне с кондачка. Я вовсе не такая. Ну посмотри, как я содержу дом. Могла бы я здесь все так обустроить, если бы только и шастала по вечеринкам?
   — Ты хорошо поработала, — признал он.
   — Прошу, не уезжай сегодня. Ты еще не готов.
   — А-а, ты просто хочешь, чтобы я околачивался тут и учил тебя музыке.
   — Кто это тебе сказал?
   — Ты сама. Вчера ночью.
   Линда нахмурилась, сняла шапочку, затем подобрала полотенце и стала вытираться. Наконец, она произнесла.
   — Джим, буду откровенна. Конечно, я бы не прочь, чтобы ты задержался. Не буду этого отрицать. Но я вовсе не хочу, чтобы ты постоянно был рядом. В конце концов, что у нас общего?
   — Ты чертовски задаешься, — проворчал он.
   — Вовсе нет. Просто ты парень, а я девушка, и нам нечего предложить друг другу. Мы разные. У нас разные вкусы и интересы. Так?
   — Ну.
   — Но ехать тебе еще рано. Предлагаю вот что: по утрам мы будем учиться водить, а потом веселиться. Чего бы ты хотел? Глазеть на витрины? Купить еще одежды? Пойти в Музей Современного Искусства? Устроить пикник?
   Его глаза загорелись.
   — Эх, знаешь, что скажу? За всю свою жизнь не разу не был на пикнике. Был однажды барменом, когда ребята на морской прогулке пекли устриц, но ведь это совсем не то, правда? Не так, как если бы ты был ребенком…
   Она была в восторге.
   — Тогда мы устроим настоящий детский крик на лужайке!
   И она принесла кукол.
   Она несла их на руках, пока Майо волок корзинку для пикника к скульптурной композиции «Алиса в Стране Чудес». Скульптуры сбили Майо с толку. Он никогда даже не слышал о Льюисе Кэрролле. Пока Линда устраивалась так, чтоб ее дочки-матери расселись поудобнее и распаковывала корзину, она изложила Майо вкратце, в чем там было дело, и живописала, как бронзовые головы Алисы, Болванщика и Мартовского Зайца отполировали до блеска толпы детей, взбирающихся на них во время игры в «короля на горе».
   — Интересно. Я никогда не слышал эту историю.
   — Вряд ли у тебя было веселое детство, Джим.
   — Почему ты сказала… — он прервал себя, поднял голову и внимательно прислушался.
   — Что случилось?
   — Слышала сойку?
   — Нет.
   — Слушай. Забавно звучит: будто сталь позвякивает.
   — Сталь?
   — Ага. Как… как бой на мечах.
   — Ты как маленький.
   — Нет, ей-богу…
   — Птицы поют, а не позвякивают.
   — Не всегда. Сойки часто имитируют разные звуки. И скворцы. Попугаи! Только вот почему она имитирует бой на мечах? Где она это слышала?
   — Ты настоящий деревенский житель, Джим, правда? Пчелы, и сойки, и скворцы, и все такое…
   — Пожалуй. Я хотел спросить: что ты сказала насчет того, что у меня не было никакого детства?
   — Ну, ты никогда не слыхал про Алису, не был на пикнике, и всегда мечтал иметь модель парусника… — Линда открыла темную бутылку. — Хочешь попробовать вина?
   — Ты бы не гнала, — предостерег он.
   — Прекрати, Джим. Я же не пьяница.
   — Прошлой ночью ты надралась или нет?
   Она сдалась.
   — Ну ладно, я надралась, но лишь потому, что выпила впервые за много лет.
   Ему понравилось ее смирение.
   — Конечно, конечно. Так и запишем.
   — Ну так что? Присоединяешься?
   — Да, черт возьми, почему бы и нет? — он ухмыльнулся. — Один раз живем! Слушай, пикник что надо! И посуда у тебя красивая. Где ты ее берешь?
   — В «Аберкромби и Фитч», — произнесла Линда бесстрастно. — Сервиз на четыре персоны, нержавеющая сталь, тридцать девять-пятьдесят. Ну, будь!
   Майо расхохотался.
   — Все же я чокнутый, верно? Занудствую на пустом месте. За тебя!
   — Взаимно!
   Они выпили и продолжали закусывать в уютном молчании, тепло улыбаясь друг другу. Линда сняла свою блузку из индийского шелка и легла загорать под ярким полуденным солнцем, а Майо галантно повесил блузку на ветку. Внезапно Линда спросила:
   — Так почему у тебя не было детства, Джим?
   — Хм-м, вот уж не знаю… — он задумался. — Наверное, потому что моя мать умерла, когда я был маленьким. И еще — мне пришлось много работать.
   — Почему?
   — Мой отец был школьным учителем. Ты же знаешь, как им платят.
   — А, так вот почему ты не высоколобый.
   — Я?
   — Конечно. Не обижайся.
   — Да, наверное, — согласился он. — Какое разочарование для моего старика: все старшие классы я проиграл средним полузащитником, а ему бы хотелось иметь в доме чуть ли не Эйнштейна.
   — Интересно было играть?
   — Играть? Нет. Это не игра. Футбол — работа. А вспомни, когда мы были детьми, как вы разбивались на две команды? Считались: «Эники, беники, клоц»?
   — Мы по-девичьи: «Эне, бене, раба».
   — А помнишь: «Глупый Март! Тебя мы знаем: Ты глупей Апреля с Маем»?
   — «Люблю пить кофе и чаи, Все мальчики вокруг — мои.»
   — Спорим, что оно так и было, — торжественно произнес он. — Все были твои!
   — Вот уж нет!
   — Почему?
   — Я для них была слишком велика.
   Он был поражен.
   — Но ты не велика, — стал он убеждать. — Ты как раз… нужного размера. Именно! И сложена на все сто. Я заметил, когда мы тащили рояль. Хорошие мускулы, для девушки, конечно. Особенно в ногах, а ведь там-то они и нужны!
   Она вспыхнула.
   — Брось, Джим!
   — Нет. Честно.
   — Еще вина?
   — Давай. Себе тоже налей.
   — Хорошо.
   Удар грома потряс небеса, после паузы донесся грохот рушащихся стен.
   — Еще небоскреб рухнул, — сказала Линда. — О чем мы говорили?
   — Об играх, — подсказал Майо. — Извини, что говорю с набитым ртом.
   — Да. Джим, а вы в своем Нью-Хэйвне играли в «урони платочек»? — Линда напела: «Я шла, шла, шла, письмецо нашла. Не в картонке, не в ботинке, а в зелененькой корзинке…»
   — Здорово! Ты классно поешь, — ее песня произвела на него впечатление.
   — Да будет вам, сэр!
   — Ну и буду. У тебя шикарный голосок. И не спорь со мной. Помолчи минутку. Мне надо кое-что обдумать, — он долго напряженно размышлял, допил вино и механически опрокинул второй стакан. Наконец, он объявил свое решение: — Тебе надо учиться музыке.
   — До смерти этого хочу, Джим, ты ведь знаешь.
   — Так что я задержусь. И обучу тебя. Всему, что сам умею. И молчи! Молчи! — поспешно добавил он, обрывая ее восторги. — Я не хочу жить у тебя в доме. Мне нужен свой собственный.
   — Конечно, Джим! Все будет, как ты скажешь!
   — И мне по-прежнему надо на юг.
   — Я научу тебя водить, Джим! Слово.
   — И никаких уловок, Линда!
   — Конечно, никаких! Какие уловки?
   — Знаешь, какие. Чтобы в последнюю секунду не появилась вдруг кушетка какого-нибудь Людоведа, о которой ты всю жизнь мечтала.
   — Людовика, — Линда открыла от изумления рот. — Откуда ты знаешь о Людовиках?
   — Ну уж не от сержанта, во всяком случае.
   Они рассмеялись, чокнулись и прикончили вино. Внезапно Майо вскочил, взъерошил Линде волосы и побежал к фигурам «Страны Чудес». Во мгновение ока он вскарабкался на голову Алисы.
   — Я Король на Горе! — воскликнул он голосом императора. — Я Король…
   — он оборвал себя и уставился за скульптуры.
   — В чем дело, Джим?
   Не говоря ни слова, Майо слез и шагнул к груде хлама, наполовину скрытой разросшимися кустами. Он встал на колени и стал осторожно перебирать обломки. Подбежала Линда.
   — Джим, что-нибудь не так?
   — Это были модели кораблей, — прошептал он.
   — Верно. Господи, и все? Я думала, ты заболел, или еще что.
   — Как они здесь очутились?
   — Ну конечно же, это я из выбросила!
   — Ты?!
   — Я. Я же говорила. Надо было очистить склад парусников, когда я туда въезжала. Сто лет назад!
   — Так это твоя работа?!
   — Да. Я…
   — Убийца, — прорычал Джим. Он встал во весь рост и сверкал на нее глазами.
   — Убийца! Ты как все бабы, у тебя ни сердца, ни души. Сделать такое!
   Он повернулся и побрел к пруду. Линда шла за ним, потерянная.
   — Джим, не пойму, чего ты взбесился?
   — Постыдилась бы!
   — Но мне нужны были комнаты! Не хочешь же ты, чтобы я жила в доме, забитом моделями?
   — Забудь все. Сейчас же собираюсь и еду на юг. Не останусь с тобой, хотя бы ты была единственным человеком на Земле!
   Линда собралась с духом и внезапно рванула вперед, обогнав Майо. Когда он тяжело вошел в бывшее хранилище кораблей, она стояла перед дверью гостевой комнаты и держала в реке чудовищных размеров железный ключ.
   — Вот так, — задыхаясь, проговорила она. — Проход закрыт!
   — Дай сюда ключ, Линда.
   — Нет.
   Он шагнул к ней, но она только покрепче утвердилась на ногах.
   — Ну, давай! — выкрикнула она с вызовом. — Ударь меня!
   Он остановился.
   — Никогда не бью тех, кто слабее.
   Они стояли друг против друга. Ситуация была безвыходной.
   — Мне что, очень нужны мои шмотки? — процедил, наконец, Майо. — Наберу такого же хлама где угодно.
   — Иди, собирайся. — Линда бросила ему ключ и отступила. Тут-то Майо и обнаружил, что замка на двери его спальни не было. Он открыл дверь, заглянул внутрь, закрыл. Уставился на Линду. Ухмыльнулся. И оба рассмеялись.
   — Ну и ну, — сказал Майо. — Ты-таки сделала из меня идиота. Не хотел бы играть против тебя в покер.
   — Да и ты неплохо блефуешь. До смерти перепугалась, что ты меня нокаутируешь.
   — Пора бы понять, что я никого и пальцем не трогаю.
   — Вот я и убедилась. А теперь сядем и обсудим все это без эмоций.
   — Ай, да забудь ты, Линда. Я вроде как потерял голову из-за этих лодок, и…
   — Я не про лодки, я про твой юг. Как начинаешь бесится, так сразу рвешься на свой юг. Зачем?
   — Говорил же: найти парней, которые разбираются в телевизорах.
   — Для чего?
   — Ты не поймешь.
   — Попробую. Почему бы тебе не объяснить, что ты такое особенное ищешь? Вдруг и я помогу.
   — Ты не сможешь: ты девушка.
   — У нас, девушек, свои возможности. По крайней мере, выслушать-то тебя я могу. Можешь мне доверять, Джим. Ведь мы же друзья? Расскажи мне все.
   — Ну, когда бабахнуло, — сказал Майо, — мы с Гилом Уоткинзом были в Беркшире, в горах. Гил был мой дружок, настоящий, прекрасный парень… да, отличный парень. Учился два года в Массачусетском технологическом, пока не бросил. Он был кто-то вроде ведущего инженера на телестанции ВНХА, у нас в Нью-Хэйвне. У него был миллион увлечений. Одно из них — спи… спилл… не помню, в общем, изучение пещер.
   Так, значит, мы были в горах, в Беркшире, в одном ущелье. Выходные провели в пещерах, изучали их и пытались определить, откуда течет подземная река. Набрали еды, и всякой прочей ерунды, походные постели взяли. Компас наш минут так на двадцать сошел с ума, это могло бы нас надоумить, да Гил завел свою шарманку о магнитных осях прочей ерунде. И лишь когда мы вышли наружу, в воскресенье ночью, ну тут уж, скажу я тебе, я здорово перетрусил. Гил сразу усек, в чем дело.
   — Клянусь всеми святыми, — сказал он. — Они все разнесли по кочкам, как к тому и шло. К черту взорвали, отравили, заразили, облучили все вокруг! Лезем обратно в эту проклятую пещеру, пока все не разлетелось окончательно.
   Так что мы с Гилом вернулись, затянули потуже пояса и просидели сколько смогли. Наконец, вылезли из пещеры и поехали обратно в Нью-Хэйвн. Город был мертв, как все вокруг. Гил набрал всякой радиоерунды и попробовал поймать какую-нибудь передачу. Ничего! Набрали консервов и стали разъезжать всюду: Бриджпорт, Уотербери, Хартфорд, Спрингфилд, Провиденс, Нью-Лондон… Хороший круг дали. Никого и ничего. Так и вернулись в Нью-Хэйвн, поселились там, и жили вполне сносно.
   Днем искали еду и всякую ерунду, вылизывали дом, держали его в порядке. А вечером, после ужина, Гил отправлялся на телестанцию, часам к семи, и запускал трансляцию. Подключал станцию к аварийным генераторам. Я шел в свой «Мужской разговор», открывал заведение, наводил лоск и включал телевизор в баре. Гил установил мне генератор, чтобы можно было включать телевизор.
   Смешно было смотреть его программы. Начинал он с новостей и с погоды, и с погодой ни разу не угадал. У него ведь было только несколько выпусков «Справочника фермера» и древний барометр — такой, здорово похожий на твои настенные часы. Вряд ли он работал, а может, Гил в своем технологическом погоду не проходил. А потом он запускал вечернее шоу.
   Я в баре держал дробовик, от грабителей. Как увижу на экране какую-то собачью чушь, поднимаю ружье и разношу телевизор в щепки. Вышвыриваю его через парадную дверь, а на его место ставлю новый. В подсобке приходилось держать сотню-другую телевизоров на смену. Два дня из семи в неделю я только и делал, что телевизоры в бар свозил.
   В полночь Гил выключал станцию, я запирал ресторан, и мы встречались дома за кофе. Гил всегда спрашивал, сколько я сегодня телевизоров прикончил, и смеялся. Говорил, что мой метод опроса общественного мнения самый удачный. Я его спрашивал о программе на будущую неделю и спорил… ох… спорил с ним, какое шоу, или там футбольный матч включать, а какое нет. Я эти вестерны не больно-то любил, а все высокоумные дискуссии просто ненавидел.
   И тут удача задом повернулась, со мной всегда так. Через пару-тройку лет я остался с одним последним телевизором, и тут-то мне худо пришлось. Тут Гил как раз крутил одну из тех мерзких реклам, где этакая отважная женщина спасает свадьбу с помощью патентованного хозяйственного мыла. Достаю я, понятно, ружье, и лишь в последний миг вспоминаю, что стрелять нельзя. Потом пошел кошмарный фильм про композитора, непризнанного гения, и я опять! Когда вернулись мы оба домой, я сам был как взведенный курок.
   — Что стряслось? — спросил Гил.
   Объясняю.
   — Я думал, ты любишь мои шоу, — говорит он.
   — Я люблю их только расстреливать.
   — Несчастный ублюдок, — смеется он. — Что, попал в ловушку, а?
   — Гил, может изменишь программу, раз уж я так влип?
   — Посуди сам, Джим. Наша студия должна давать разнообразную программу! Наш принцип — как в кафе: каждый должен найти себе что-нибудь по вкусу. Не любишь шоу — переключись на другой канал!
   — В конце-концов, это глупо! Тебе чертовски хорошо известно, что в Нью-Хэйвне только один канал!
   — Выключи телевизор.
   — Не могу же я оставить бар без телевизора. Это часть обслуживания. Где тогда будет моя клиентура! Гил, тебя что, силком заставляют крутить эти мерзкие фильмы, как тот, вчерашний армейский мюзикл, где они все танцуют, поют и целуются на крыше танка «Шерман», господи прости!
   — Женщины любят мундиры.
   — А эти рекламы: то все смеются над чьим-то пояском, то блондинки смолят, как ненормальные, то…
   — Караул! — сказал Гил. — Ну, напиши письмо в редакцию.
   Так я и сделал, через неделю — ответ. Вот такой: «Дорогой м-р Майо. Рады узнать, что вы постоянный зритель нашего телеканала. Благодарим вас за внимание к нашим программам. Надеемся, что наши передачи будут нравиться вам и впредь. Искренне Ваш, Гилберт О.Уоткинз, Управляющий.» И приложено несколько билетов на телевстречи. Показал письмо Гилу, а он только пожал плечами.
   — Понял, на кого руку поднял? — сказал он. — Никого не интересует, нравиться тебе что-то или не нравиться. Главное — смотришь ты это или нет.
   Эти месяцы, скажу я тебе, было адски тяжело. Не включать телевизор я не мог, и смотреть его, не хватаясь за ружье по десять раз за вечер, тоже не мог. Всей моей выдержки едва хватало, чтобы не спустить курок. Я так распсиховался, что понял: пора с этим что-то делать, а то совсем слечу с катушек. И однажды ночью принес дробовик домой и застрелил Гила.
   Назавтра почувствовал себя чуть получше, как стал в семь часов убираться в «Мужском разговоре», так даже что-то насвистывал. Подмел ресторан, протер стойку и включил телевизор, чтобы услышать новости и погоду. Не поверишь, но он накрылся. Я не смог его настроить. Даже звука не было! Мой последний телевизор, и он накрылся!