Собор Святого Патрика стоял незыблемый, вечный, своим величием подавляя крошечные языки пламени, лизавшие позеленевшую медь крыши. Он был пуст. Люди покинули освещенные и обставленные шатры Пятимильного Цирка, заполняли неф церкви. Слуги, повара, камердинеры, атлеты, лакеи, философы и мошенники поспешно бежали.
   — Они, конечно, вернутся сюда пограбить, — пробормотал Фойл.
   Он вошел в свой шатер — и увидел сгорбившуюся на ковре фигурку в белом, что-то невнятно про себя мычащую. Это была Робин Уэднесбери — платья в клочья, рассудок в клочья.
   — Робин!
   Она продолжала мычать. Он поднял ее на ноги, встряхнул, ударил по лицу. Она просияла и продолжала мычать. Фойл достал шприц и ввел ей лошадиную дозу ниацина. Наркотик подействовал на нее отрезвляюще. Ее буквально вывернуло наизнанку. Атласная кожа побелела. Прекрасное лицо исказилось. Она узнала Фойла, вспомнила то, что пыталась забыть, закричала и упала на колени. Зарыдала.
   — Так-то лучше, — произнес Фойл. — Ты великая любительница спасаться бегством. Сперва самоубийство. Теперь это. Что следующее?

 
   — Уйди.
   — Возможно, религия. Ты чудесно впишешься в какую-нибудь секту. Примешь муки за веру… В состоянии ты смотреть жизни прямо в глаза?

 
   — Разве тебе никогда не приходилось убегать?
   — Никогда. Бегство — для неврастеников.

 
   — Неврастеник… Любимое, слово нашего образованного умника… Ты ведь образован, не правда ли? Образован. Уравновешен. Спокоен. Да ты удирал всю свою жизнь!
   — Я?! Никогда. Всю свою жизнь я кого-то преследовал.

 
   — Ты удирал. Уходил от реальной жизни, нападая на нее… отрицая ее… уничтожая ее… Вот, что ты делал.
   — Что? — Фойл резко встрепенулся. — Ты хочешь сказать, будто я от чего-то спасался?

 
   — Безусловно.
   — От чего же?

 
   — От реальности. Ты не в состоянии принять жизнь такой, какой она есть. Отказываешься это сделать. Пытаешься загнать ее в твои собственные рамки. Ты ненавидишь и уничтожаешь все, что не укладывается в твои безумные рамки.
   — Она подняла залитое слезами лицо. — Я больше не могу это выдержать. Отпусти меня.
   — Отпустить… Зачем?
   — Хочу жить своей жизнью.
   — А как же твоя семья?
   — …Буду искать их сама.
   — Почему? Что случилось?
   — Слишком много… нет сил… ты и война… потому что ты так же страшен, как и война. Даже страшнее. Что случилось со мной сегодня, происходит постоянно, когда я с тобой. Я могу вынести либо одно, либо другое, но не вместе.
   — Нет, — отрезал Фойл. — Ты мне нужна.
   — Я готова выкупить себя.
   — Каким образом?
   — Ты потерял все нити, ведущие к «Ворге», не правда ли?
   — И?
   — Я нашла еще одну.
   — Где?
   — Не имеет значения. Ты согласен отпустить меня, если я тебе ее передам?
   — Я могу вырвать силой.
   — Можешь? После сегодняшней бомбежки? Попробуй. Ее вызов застал его врасплох.
   — Откуда мне знать, что ты не врешь?
   — Я намекну тебе. Помнишь того человека в Австралии?
   — Форреста?
   — Да. Он пытался назвать имена своих товарищей. Помнишь единственное имя, которое он сумел произнести?
   — Кемп.
   — Он умер, не успев закончить. Его имя — Кемпси.
   — Это и есть твоя нить?
   — Да. Кемпси. Имя и адрес. В обмен на твое обещание отпустить меня.
   — По рукам, — сказал он. — Ты свободна. Выкладывай. Робин подошла к дорожному платью, в котором была в Шанхае, и достала из кармана обгоревший клочок бумаги.
   — Я заметила это на столе Ореля, когда пыталась потушить пожар… пожар, который устроил Горящий Человек…
   Это был обрывок письма.
   «…все, что угодно, только бы вырваться из этого ада. Почему с человеком надо обращаться, как с паршивой собакой, лишь из-за того, что он не умеет джантировать?! Пожалуйста, помоги мне, прошу. Спаси старого товарища по кораблю, который нельзя упоминать. Неужели ты не найдешь 100 Кр? Помнишь, я выручал тебя… Пошли 100 Кр… хотя бы 50. Не покидай меня в беде. Родж Кемпси.
   Барак э 3 «Бактерия, Inc. Море Спокойствия, Луна».
   — Боже мой! — вскричал Фойл. — Да ведь это действительно нить! На этот раз ничто нам не помешает. Я выжму из него все… все. — Он криво ухмыльнулся Робин. — Мы летим на Луну завтра вечером. Закажи билеты. Нет. Купи корабль. Теперь, после атаки, от них будут отделываться по дешевке.
   — Мы? — потрясение проговорила Робин. — Не мы, а ты.
   — Нет, мы Мы летим на Луку. Вдвоем.
   — Я ухожу.
   — Ты никуда не уходишь. Ты остаешься со мной.
   — Но ты поклялся…
   — Уймись, девочка. Пора взяться за ум. Ради этого и бы поклялся чем угодно. Теперь ты мне нужна больше, чем когда-либо. Не для «Ворги». С «Воргой» я и сам справлюсь. Есть кое-что гораздо более важное.
   Он посмотрел ка нее и сочувственно улыбнулся.
   — Мне очень жаль, девочка. Если бы ты дала мне это письмо два часа назад, я, пожалуй, сдержал бы свое слово. А сейчас слишком поздно. Мне нужен Доверенный Секретарь. Я влюблен в Оливию Престейн.
   Робин вскочила на ноги, словно сгусток живой ярости.

 
   — Влюблен в нее? В Оливию Престейн?! В этот белый труп! Ее негодование явилось для него ошеломляющим открытием.
   — Вот теперь ты потерял меня. Навсегда. Теперь я тебя уничтожу! Она исчезла.


Глава 12


   Капитан Питер Йанг-Йовил принимал информацию в Центральном Разведывательном Штабе в Лондоне со скоростью шесть донесений в минуту. Сообщения приходили по телефону, по телеграфу, по радио, с джант-курьерами. Сложившаяся после бомбардировки ситуация быстро прояснялась.
   ОБСТРЕЛ НАКРЫЛ СЕВЕРНУЮ И ЮЖНУЮ АМЕРИКУ ОТ 60ь ДО 120ь ЗАПАДНОЙ ДОЛГОТЫ… ОТ ЛАБРАДОРА ДО АЛЯСКИ… ОТ РИО ДО ЭКВАДОРА… ПО ПРИБЛИЖЕННЫМ ОЦЕНКАМ ДЕСЯТЬ ПРОЦЕНТОВ (10%) РАКЕТ ПРОНИКЛО ЧЕРЕЗ ЗАЩИТНЫЙ ЭКРАН… ОРИЕНТИРОВОЧНЫЕ ПОТЕРИ СРЕДИ НАСЕЛЕНИЯ: ОТ ДЕСЯТИ ДО ДВАДЦАТИ МИЛЛИОНОВ…
   — Спасибо, что существует джантация, — сказал Йанг-Йовил. — Иначе потери были бы в пять раз больше. И все же, это нокаут. Еще один такой удар, и с Землей покончено.
   Он обращался к помощникам, джантирующим туда и обратно, появляющимся и исчезающим, кидавшим на его стол донесения и мелом заносившим результаты и уравнения на стеклянную доску, которая занимала всю стену.
   Здесь действовали без церемоний. И Йанг-Йовил был удивлен и насторожен, когда один из помощников постучал в дверь и вошел с соблюдением всех формальностей.
   — Ну, что вы еще придумали? — едко спросил он.
   — К вам дама.
   — Сейчас не время ломать комедии, — раздраженно бросил Йанг-Йовил. Он указал на доску, красноречиво отражавшую весь ужас положения. — Прочти и поплачь на обратном пути.
   — Не обычная дама, Йео. Ваша Венера с Испанской Лестницы.
   — Что? Какая Венера?
   — Ваша чернокожая Венера.
   — Как?.. Та самая?.. — Йанг-Йовил покраснел. — Пусть войдет.
   — Вы будете допрашивать ее с глазу на глаз, разумеется?
   — Не ехидничай, пожалуйста. Идет война. Если я кому-нибудь понадоблюсь, пускай обращаются ко мне на Секретном Языке.
   Робин Уэднесбери ступила в кабинет все в том же рваном белом платье. Она джантировала из Нью-Йорка в Лондон, даже не переодевшись. Грязное искаженное ее лицо сохраняло красоту. Йанг-Йовил мгновенно окинул ее взглядом и пришел к выводу: его первое впечатление оказалось верным. Робин ответила столь же оценивающим взглядом, и ее глаза расширились.
   — Вы… повар с Испанской Лестницы Анжело Погги!
   Как офицер Разведки, Йанг-Йовил готов был справиться с критической ситуацией.
   — Не повар, мадам. Пожалуйста, садитесь…
   — Узднесбери. Робин Уэднесбери.
   — Очень приятно. Капитан Йанг-Йовил. Как мило с вашей стороны навестить меня, мисс Робин. Вы избавили меня от долгих поисков.

 
   — Не понимаю. Что вы делали на Испанской Лестнице? Зачем… Йанг-Йовил обратил внимание, что губы ее не шевелятся.
   — О, так вы телепат, мисс Уэднесбери? Как это может быть? Я считал, что знаю всех телепатов.

 
   — Я не телепат. Я могу только слать… а не принимать.
   — Что, разумеется, обесценивает ваш дар. Понимаю. — Йант-Йовил грустно покачал головой. — Что за подлость, мисс Уэднесбери… в полной мере ощущать все недостатки телепатии, и в то же время быть лишенной ее преимуществ. Поверьте, я сочувствую вам.

 
   — Господи, он первый, кто понял это сам, без разъяснений…
   — Осторожней, мисс Уэднесбери. Я принимаю ваши мысли. Ну, так что же Испанская Лестница?..
   Она не могла справиться со своей тревогой.
   — Он меня выслеживал? Из-за семьи? О, ужас!.. Меня будут пытать… Выбивать информацию… Я…

 
   — Моя милая девочка, — мягко произнес Йанг-Йовил. Он взял ее руки и ласково сжал их. — Послушайте. Вы зря волнуетесь. Очевидно, вы числитесь в черных списках, так? Она кивнула.
   — Это плохо, но сейчас не будем об этом беспокоиться. То, что в Разведке мучают людей, выбивая информацию… пропаганда.

 
   — Пропаганда?
   — Мы не звери, мисс Уэднесбери. Нам известно, как заставить людей говорить, не прибегая к средневековой жестокости. И тем не менее специально распространяем подобные слухи, чтобы, так сказать, заранее подготовить почву.

 
   — Правда? Он лжет. Пытается обмануть меня.
   — Это правда, мисс Уэднесбери. Я действительно иногда прибегаю к хитрости, однако сейчас в этом нет нужды. Зачем, когда вы пришли сюда по доброй воле.

 
   — Он слишком находчив… слишком быстр. Он…
   — Мне кажется, вас недавно жестоко обманули, мисс Уэднесбери… Жестоко обидели.

 
   — Да. Но это. в основном, моих рук дело. Я дура. Проклятая дура!
   — Совсем не дура, мисс Уэднесбери, и ни в коем случае не проклятая. Не знаю, что могло так подорвать вашу уверенность в себе. Я надеюсь восстановить ее. Итак — вы обмануты? В основном, сами собой? Что ж, это с каждым бывает. Но вам ведь кто-то помогал… Кто?

 
   — Так предам его.
   — Тогда не говорите.
   — Но я должна найти мать и сестер… Я не могу ему больше верить… — Робин глубоко вздохнула. — Я хочу рассказать вам о человеке по имени Гулливер Фойл.
   — Правда, что он приехал по железной дороге? — спросила Оливия Престейн. — На паровозе с вагончиком? Какая удивительная смелость.
   — Да, это замечательный молодой человек, — ответил Престейн. Они находились в приемной зале своего особняка, вдвоем во всем доме. Престейн ожидал возвращения бежавших в панике слуг, и невозмутимо развлекал дочь беседой, не позволяя ей догадаться, какой серьезной опасности они подвергались.
   — Папа, я устала.
   — У нас была тяжелая ночь, дорогая. И все же я прошу тебя пока не уходить.
   — Почему?
   — Мне одиноко, Оливия. Поговорим еще немного.
   — Я сделала дерзкую вещь, папа. Следила за обстрелом из сада.
   — Как! Одна?
   — Нет. С Формайлом.
   В запертую дверь заколотили.
   — Кто это?
   — Бандиты, — спокойно сказал Престейн. — Не тревожься, Оливия. Они не войдут. — Он шагнул к столу на котором аккуратно лежало оружие. — Нет никакой опасности. — Он попытался отвлечь ее. — Ты говорила мне о Формайле…
   — Ах, да. Мы смотрели вместе… описывая друг другу увиденное.
   — Без компаньонки? Это неблагоразумно, Оливия.
   — Знаю, я вела себя недостойно. Он казался таким большим, таким спокойным, самоуверенным. Я решила разыграть из себя леди Надменность. Помнишь мисс Пост, мою гувернантку, такую бесстрастную и высокомерную. Я прозвала ее леди Надменность? Я вела себя, как леди Надменность. Он пришел в ярость, папа. Поэтому отправился искать меня в саду.
   — И ты позволила ему остаться? Я поражен, дорогая.
   — Я тоже. Я, наверно, наполовину сошла с ума от возбуждения. Как он выглядит, папа? Как он тебе покачался?
   — Он действительно большой. Высокий, жгучечерный, загадочный. Похож на Борджиа. Мечется между наглостью и дикостью.
   — Ага, так он дикарь, да? Я почувствовала это. Он излучает угрозу… Большинство людей просто мерцают… он же искрится, как молния. Ужасно захватывающее зрелище.
   — Дорогая, — нравоучительно произнес Престейн. — Твои слова недостойны скромной девушки. Я бы огорчился, любовь моя, если бы у тебя появилось романтическое влечение к такому парню, как этот Формайл.
   В зал стали джантировать слуги, повара, официанты, лакеи, камердинеры, кучеры, горничные. Все они стыдились своего панического бегства.
   — Вы бросили свои посты. Это не будет забыто, — холодно отчеканил Престейн. — Моя безопасность и моя честь снова в ваших руках. Берегите их. Леди Оливия и я удаляемся на покой.
   Он взял дочь за руку и помог ей подняться по лестнице, ревностно охраняя свою ледяную принцессу. — Кровь и деньги, — пробормотал Престейн.
   — Что, папа?
   — Я подумал о семейном пороке, Оливия. Какое счастье, что ты не унаследовала его.
   — Что это за порок?
   — Тебе незачем знать. Это все, что у нас есть общего с Формайлом.
   — Значит, он испорчен? Я почувствовала. Как Борджиа, ты сказал. Безнравственный Борджиа, с черными глазами и печатью на лице.
   — С печатью?
   — Да. Я видела какие-то линии… не обычную электрическую сеть нервов и мышц. Что-то еще на это накладывается. Это поразило меня с самою начала. Фантастическая, чудовищно порочная печать… Не могу описать ее. Дай мне карандаш. Попробую нарисовать.
   Они остановились перед чипенддейльским секретером. Престейн достал плиту оправленного в серебро хрусталя. Оливия прикоснулась к нему кончиком пальца. Появилась черная точка. Она повела палец: точка превратилась в линию. Быстрыми штрихами она набросала кошмарные завихрения дьявольской тигриной маски.

 
* * *
   Саул Дагенхем покинул затемненную спальню. Через секунду ее залил свет, излучаемый одной стеной. Казалось, гигантское зеркало отражало покои Джизбеллы, но с одним причудливым искажением. В постели лежала Джизбелла, а в отражении на постели сидел Дагенхем. Зеркало было на самом деле свинцовым стеклом, разделяющим две одинаковые комнаты. Дагенхем только что включил в своей свет.
   — Любовь по часам, — раздался в динамике голос Дагенхема. — Отвратительно.
   — Нет, Саул. Нет.
   — Низко.
   — Снова нет.
   — Горько.
   — Нет. Ты жаден. Довольствуйся тем, что имеешь.
   — Богу известно, это больше, чем я когда-либо имел. Ты прекрасна.
   — Ты любишь крайности… Спи, милый. Завтра едем кататься на лыжах.
   — Нет, мои планы изменились. Надо работать.
   — Саул… ты же обещал. Достаточно работы, волнений и беготни. Ты не собираешься сдержать слово?
   — Не могу. Идет война.
   — К черту войну. Ты уже пожертвовал собой. Что еще они могут требовать от тебя?
   — Я должен окончить работу.
   — Я помогу тебе.
   — Нет. Не вмешивайся в это.
   — Ты мне не доверяешь.
   — Я не хочу тебе вреда.
   — Ничто не может повредить нам.
   — Фойл может.
   — Ч-что?..
   — Формайл — Фойл. Ты знаешь это. Я знаю, что ты знаешь.
   — Но я никогда…
   — Да, ты мне не говорила. Ты прекрасна. Так же храни верность и мне, Джизбелла.
   — Тогда каким образом ты узнал?
   — Фойл допустил ошибку.
   — Как?
   — Имя.
   — Формайл с Цереса? Он купил его.
   — Но Джеффри Формайл?
   — Просто выдумал.
   — Полагает, что выдумал… Он его помнит. Формайл — имя, которое используют в Мегалане. В свое время я применял к Фойлу все пытки Объединенного Госпиталя в Мехико. Имя осталось глубоко в его памяти и всплыло, когда он подыскивал себе новое.
   — Бедный Гулли. Дагенхем улыбнулся.
   — Да. Как мы ни защищаемся от внешних врагов, нас всегда подводят внутренние. Против измены нет защиты, и мы все предаем сами себя.
   — Что ты собираешься делать, Саул?
   — Покончить с ним, разумеется.
   — Ради двадцати фунтов ПирЕ?
   — Нет. Чтобы вырвать победу в проигранной войне.
   — Что? — Джизбелла подошла к стеклянной перегородке, разделяющей комнаты. — Саул, ты патриотичен? Он смущенно кивнул.
   — Странно. Абсурдно. Но это так. Ты изменила меня полностью. Я снова стал нормальным человеком. Он прижал лицо к стене. Они поцеловались через три дюйма свинцового стекла.

 
* * *
   Море Спокойствия идеально подходило для выращивания анаэробных бактерий, редких плесней, грибков и прочих видов микроорганизмов, требующих безвоздушного культивирования и столь необходимых медицине и промышленности.
   «Бактерия Inc.» была огромной мозаикой возделанных полей, разбросанных вокруг скопления бараков и контор. Каждое поле представляло собой гигантскую кадку. Сто футов в диаметре, двенадцать футов высотой и не более двух молекул толщиной.
   За день до того, как линия восхода, ползущая по поверхности Луны, достигала Моря Спокойствия, кадки заполнялись питательной средой. На восходе
   — резком и слепящем на безвоздушном спутнике — их засевали. Следующие четырнадцать дней непрерывного солнца их лелеяли, прикрывали, подкармливали полевые рабочие в скафандрах. Перед заходом урожай снимали. Кадки выставляли на мороз и стерилизовали их в течение двухнедельной лунной ночи.
   Джантация не требовалась для этой кропотливой работы. «Бактерия Inc.» нанимала несчастных, неспособных к джантации, платя им жалкие гроши. Это был самый непрестижный труд. Занимались им отбросы и подонки со всей Солнечной системы. И бараки «Бактерии Inc.» во время вынужденного четырнадцатидневного безделья напоминали Ад. Фойл сразу же убедился в этом, войдя в барак N 3.
   Ему открылась ужасающая картина. Большое помещение прямо-таки ходило ходуном. Две сотни мужчин жрали, пили, сидели, лежали ничком, тупо смотрели на стены, плясали и горланили. Между ними сновали шлюхи и пронырливые сводники, профессиональные игроки с раскладными столиками, торговцы наркотиками, ростовщики и воры. Клубы табачного дыма перекрывала вонь пота, сивухи и Аналога. На полу валялись безжизненные тела, разбросанное белье, одежда, пустые бутылки и гниющая пища.
   Дикий рев отметил появление Фойла, но он к этому уже был подготовлен.
   — Кемпси? — спокойно сказал он первой искаженной роже, возникшей в сантиметрах от его лица. Вместо ответа Фойл услышал хохот. Он улыбнулся и сунул банкноту в 100 Кр. — Кемпси? — спросил он другого. Вместо ответа услышал проклятья. Он снова платил, проталкиваясь вглубь, спокойно раздавая банкноты в благодарность за насмешки и оскорбления. В середине барака он, наконец, нашел того, кого искал, «капо», огромного, чудовищно безобразного зверя. Громила возился с двумя проститутками и лакал виски, подносимое льстивыми руками лизоблюдов.
   — Кемпси? — обратился Фойл на незабытом языке отродья городских трущоб. — Нужно Роджера Кемпси.
   — Тебе ни шиша не нужно, — ответил громила, выбрасывая вперед огромную лапу. — Гони монету.
   Толпа радостно взревела. Фойл оскалился и плюнул ему в глаз. Все испуганно застыли. Громила отшвырнул проституток и яростно кинулся на Фойла. Через пять секунд он жалко ползал по полу. Фойл давил его шею ногой.
   — Нужно Кемпси, — ласково повторил Фойл. — Сильно нужно. Лучше скажи, а не то конец тебе, и все.
   — В уборной! — прохрипел громила. — Отсиживается. Он всегда там…
   Фойл презрительно швырнул ему в лицо остаток денег и быстрым шагом прошел в уборную.
   Кемпси скорчился в углу, прижав лицо к стене. Он глухо постанывал в однообразном ритме, очевидно, не первый час.
   — Кемпси?
   Ему ответило мычание.
   — Что такое, ты?
   — Одежда… — всхлипнул Кемпси. — Одежда. Везде. Повсюду. Одежда. Как грязь, как блевотина, как дерьмо… Одежда. Кругом одежда.
   — Вставай, паря. Вставай, ты.
   — Одежда. Везде одежда. Как грязь, как блевотина, как дерьмо…
   — Кемпси, очнись же. Меня прислал Орель. Кемпси перестал стонать и повернул к Фойлу распухшее лицо.
   — Кто? Кто?
   — Орель. Я помогу тебе, ты свободен. Уносим ноги.
   — Когда?
   — Сейчас.
   — Благослови его Бог! О, Господи, благослови!.. Кемпси неуклюже запрыгал. Его исцарапанное багровое лицо расплылось в искаженной улыбке. Он надтреснуто смеялся и скакал. Фойл вывел его из уборной. Но в бараке Кемпси снова застонал и заплакал. Они шли по длинному помещению. Голые шлюхи хватали охапки грязной одежды и трясли перед его глазами. Кемпси что-то нечленораздельно хрипел и трясся, на его губах выступила пена.
   — Что такое, с ним? — спросил Фойл у громилы на языке уличных подонков.
   Громила демонстрировал почтительный нейтралитет, если не горячую любовь. — Он всегда так. Сунешь рванье — дергается.
   — Чего он?
   — Чего? Чокнутый, и все.
   В тамбуре Фойл натянул на себя и Кемпси скафандры и вывел его на ракетное поле. Антигравитационные лучи бледными пальцами тянулись из шахт к зависшей в ночном небе горбатой Земле. В яхте Фойл достал ия шкафчика бутылку и ампулу, нашел стакан и спрятал ампулу в ладони.
   Кемпси жадно глотнул виски — все еще потрясенный, все еще ликующий.
   — Свободен, — бормотал он. — Благослови его бог! Свободен… Он снова выпил. — Что я пережил… До сих пор не могут поверить. Это словно бы во сне. Почему мы не взлетаем? Я… — Кемпси подавился и выронил стакан, в ужасе гляда на Фойла. — Твое лицо! — воскликнул он. — Боже мой, твое лицо! Что с ним случилось?
   — Ты с ним случился, ты, сволочь! — вскричал Фойл. Он прыгнул подобранный, как тигр, жестокий, как тигр, пылая тигриной маской, и метнул ампулу. Та вошла в шею Кемпси и, подрагивая, повисла. У Кемпси подогнулись ноги.
   Фойл ускорился, подхватил его тело в падении и понес в правую каюту. На яхте имелось всего две каюты. Обе Фойл подготовил заранее. Правая каюта была превращена в операционную. Фойл привязал тело к столу, открыл чемоданчик с инструментами и начал тончайшую операцию, технику которой усвоил в то же утро гипно-обучением… Операцию, возможную только благодаря его пятикратному ускорению.
   Он разрезал кожу и мышцы, пропилил груднкю клетку, обнажил сердце, рассек его и соединил вены и артерии с механизмом искусственного кровообращения, находящимся рядом со столом. Потом наложил на лицо Кемпси маску и включил кислородный насос. Прошло двадцать секунд объективного времени.
   Фойл замедлился, проверил температуру Кемпси, сделал противошоковый укол и стал ждать. Клокочущая кровь шла через насос в тело Кемпси. Через пять минут Фойл снял кислородную маску. Дыхательный рефлекс поддерживался. Кемпси жил без сердца. Фойл сидел у операционного стола и ждал. На лице его ярко горело его клеймо.
   Кемпси лежал без сознания.
   Фойл ждал.
   Наконец Кемпси пришел в себя и закричал.
   Фойл вскочил, затянул ремни и склонился над распростертым телом.
   — Здравствуй, Кемпси. Кемпси кричал.
   — Взгляни на себя, Кемпси. Ты мертв. Кемпси потерял сознание. Фойл наложил кислородную маску и привел его в чувство.
   — Дай мне умереть, дай мне умереть, ради бога!
   — В чем дело? Что, больно? Я умирал шесть месяцев и не выл.
   — Дай мне умереть…
   — В свое время. В свое время… если будешь вести себя как следует. Шестнадцатого сентября 2336 года ты находился на «Ворге»…
   — О, боже, дай умереть…
   — Ты был на «Ворге»?
   — Да.
   — Вам встретились остатки кораблекрушения. Обломки «Номада». С «Номада» попросили помощи, вы прошли мимо. Так?
   — Да.
   — Почему?
   — Господи! О, господи, помоги мне!
   — Почему?
   — Боже мой!
   — На «Номаде» был я, Кемпси. Почему вы обрекли меня на смерть?
   — О, боже мой, боже мой! Господи, спаси меня!
   — Я спасу тебя, Кемпси, если ты мне ответишь. Почему вы бросили меня?
   — Мы не могли.
   — Не могли взять на борт? Почему?
   — Беженцы.
   — А-а, значит я верно догадался. Вы везли беженцев с Каллисто?
   — Да.
   — Сколько?
   — Шестьсот.
   — Это немало, но ведь еще для одного места хватило бы? Почему вы меня не подобрали?
   — Мы их прикончили.
   — Что?! — вскричал Фойл.
   — За борт… всех… шестьсот человек… Раздели донага… забрали их одежду, деньги, вещи, драгоценности… За борт, всех, пачками… Боже! Одежда по всему кораблю… Они кричат и… о, Господи, если б я только мог забыть! Женщины… голые… синие… вокруг нас. Одежда… Везде одежда… Шестьсот человек!
   — Вы взяли с них деньги, даже и не думая везти на Землю? Ты, сволочь, отвечай, быстро!
   — Да.
   — Почему не подобрали меня?
   — Все равно пришлось бы тебя выбросить за борт.
   — Кто отдал приказ?
   — Капитан.
   — Имя!
   — Джойс. Линдси Джойс.
   — Адрес!
   — Колония Склотски, Марс.
   — Что?! — Фойл был оглушен. — Он — Склотски? Я шел по его следам, я гнал его год, я все отдал… и не могу прикоснуться… причинить боль… заставить почувствовать то, что чувствовал я?! — Он отвернулся от корчащегося на столе человека, равно корчась от крушения всех надежд. — Склотски! Единственное, о чем я никогда не думал… Что мне делать? Что же мне делать?! — ревел он в ярости. Клеймо ярко пылало на его лице.
   Фойл пришел в себя от стона Кемпси. Он шагнул к столу и наклонился над рессеченным телом.
   — Давай-ка напоследок все уточним. Этот Склотски, Линдси Джойс, приказал избавиться от беженцев?
   — Да.
   — И бросить меня гнить?
   — Да. Да. Ради всего святого, довольно. Дай мне умереть.
   — Живи, свинья!.. мерзкий и бессердечный ублюдок! Живи без сердца. Живи и страдай. Ты у меня будешь жить долго, ты…
   Уголком глаз Фойл заметил яркую вспышку и поднял голову. Его горящий лик заглядывал в большой квадратный иллюминатор каюты. Фойл прыгнул к иллюминатору. Пылающий человек исчез.
   Фойл выбежал из каюты и пимчался в контрольную рубку, дающую обзор на 270 градусов. Горящего человека нигде не было видно.