Страница:
И тогда... ему стало ещё страшнее. "Мне казалось, что я утопил человека", - вспоминал много позже Гоголь. Ему стало жаль кошку, жаль себя, он забился в рыданиях, в истерике - таковым его и нашли вернувшиеся домой родители. Узнав, в чем дело, Василий Афанасьевич выпорол сына, и истерика прекратилась. Пусть специалисты-психологи объяснят, что все это может значить, я же не берусь.
Однако, кроме отца, у Никоши была мать. И от неё он унаследовал немало интересных черт характера. "Душа моя, - сказала как-то Мария Ивановна, видела через оболочку тела следовавшие одно за другим несчастья. постигавшие меня". Она более чувствовала, чем рассуждала, она была фантазерка и в мечтах видела сына то первым человеком в Петербурге, то личным другом государя-императора... В общем, "с Пушкиным на дружеской ноге". Впоследствии Николаю Васильевичу даже не пришлось особенно выдумывать блистательные фантазии Хлестакова.
Как и многие гениальные люди, Гоголь в детстве отнюдь не был любимцем учителей. "Туп, слаб, резов", - вот характеристика, данная ему в Полтавском училище. Так что первый год там прошел неважно. Потом вроде бы стало полегче, и тут случилась трагедия: скоропостижно скончался младший брат Николая Иван, слабый здоровьем. Потрясение было для Никоши настолько сильным, что его пришлось забрать из училища. Год спустя его отправили в город Нежин, в лицей князя Безбородко.
Успехами в учебе он и здесь не прославился, зато стал известен как актер в лицейском театре. У него был особый талант исполнять роли комических стариков. Забывалась его некрасивость, небольшой рост, застенчивость - зал умирал от хохота, наблюдая за гоголевскими персонажами на сцене. Но год, ознаменованный сценическими успехами, траги чески завершился внезапной (опять внезапной!) смертью отца - Василия Афанасьевича. Он скончался через несколько дней после рождения самой младшей дочери, и Мария Ивановна в тридцать четыре года осталась вдовой с четырьмя детьми на руках.
Это событие резко переломило жизнь Гоголя, сделав его старшим в семье. Оно же продолжило цепь тех несчастий, роковых совпадений и сбывшихся предчувствий, которые впоследствии свели его в могилу. Свели слишком рано даже по тому времени, когда 60 лет считались уже глубокой старостью. Впрочем, нельзя забывать и о наследственности. Отец Гоголя умер в 46 лет, он сам - всего лишь 41 года от роду.
Но до этого было ещё далеко. Лишь легкий намек на грядущие трагические события можно разглядеть в том, что Гоголь безжалостно уничтожал все свои сочинения, если они казались ему неудачными. С самых первых литературных опытов уже прослеживается эта черта: сжечь, ибо чувствуется возможность начать все заново. Он будет поступать так даже тогда, когда поймет: сил уже нет, заново уже ничего не начнешь. И все-таки будет сжигать - вместе с частичкой самого себя.
Какой-то рок довлеет над Гоголем: едва в в 1825 года он нашел себя в сатирических и просто юмористических сочинениях и был признан в этом качестве кругом своих друзей и близких, едва успел он похвастаться своей "дражайшей маменьке", что скоро "приятно удивит её известностью в новом качестве ..весна приближается. Время самое веселое и можно весело провести его", как умирает император Александр I и страну потрясает восстание декабристов. Гоголя эти события не задели впрямую - он никогда не был особенно близок с членами Южного общества, большинство из которых служили офицерами именно в Малороссии. Но эти события не могли не оставить глубочайшего отпечатка на его характере, а следовательно, и творчестве.
НЕТ смысла пересказывать путь Гоголя в литератype - об этом писано-переписано, этому посвящены увесистые монографии и тонкие брошюрки, солидные статьи и сенсационные "откровения" - последних сейчас все больше и больше. Важно другое: никому не известный юноша, приехавший в Санкт-Петербург из глухой малороссийской провинции, стал впоследствии одним из кумиров северной столицы, потом мишенью для самых утонченных нападок, потом гордостью и желанным гостем второй столицы - Москвы. И умер в жестокой тоске неудовлетворенных, несбывшихся желаний, ещё более одинокий, чем тогда, когда приехал "удивить Петербург". или... "Ибо в великой мудрости много печали, и тот, кто умножает мудрость свою, умножает печаль в сердце своем".
Три года Гоголь провел чиновником в Департаменте уделов. Тупая, рутинная работа дала ему только один полезный навык: прекрасный, разборчивый почерк. Но петербургские впечатления - не в салонах и не на светских раутах, а снаружи, с улицы через ярко освещенные окна, в толпе на Невском, в набитых мастеровыми и мелкими чиновниками доходных домах - эти впечатления позволят впоследствии создать бессмертные произведения. Память его была воистину дьявольской - ни единая деталь, ни одна, самая незначительная на первый взгляд мелочь не ускользали от его внимания и надежно складвались где-то в потайных уголках - на потом. Впоследствии все шло впрок. Не случайно почти каждый персонаж, созданный Гоголем,стал нарицательным - случай в российской литературе беспрецедентный.
Чиновника из Гоголя не получилось. Он нашел себе новое, довольно своеобразное занятия: нанялся домашним воспитателем к князю Васильчикову. Точнее было бы сказать - смотрителем, ибо князинька был полоумным. Для нервической, легко возбудимой и легко впадающей в меланхолию натуры Гоголя занятие откровенно вредное. Но в молодости все дается легко: когда его подопечный засыпал, Гоголь уходил в свою комнату и писал... "Вечера на хуторе близ Диканьки".
Гоголь - поэт ночи, ночные пейзажи особенно хорошо ему удавались, да и работать он любил в основном по ночам. Это потом, позже он сможет работать только в короткие утренние часы. Но и произведения тогда уже будут другие. А пока отзывы в прессе были почти единодушгы: "Истинно веселая книга!"
Еще одна особенность характера Гоголя начинает четко прорисовываться в этот период: двойственное отношение к любви и особенно к браку. Там, где кончается Малороссия, парубки и дивчины, панночки и гетманы, там, по его мнению, начинаются бессмыслица и скука в отношениях между мужчиной и женщиной. Зачем жена? Почему жена? При одной мысли об этом его охватывала тоска...
И хотя существует немало писем Гоголя, где он повествует о своих романтических увлечениях, нет никаких прямых указаний или хотя бы намека на конкретную, живую девушку или женщину. Только небесная греза, идеальное создание, возвышенная страсть и... возлюбленное одиночество, ибо "это пламя превратило бы меня в прах в одно мгновение". Если верить Вересаеву, то Гоголь избрал другой путь самоуничтожения: всю жизнь довольствовался собственным обществом и удовлетворял сам себя как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Неизвестно, послужило ли это одной из непосредственных причин столь ранней смерти, но то, что подобное занятие расшатывало и без того слабые нервы, - бесспорно.
Гоголь сделал окончательный выбор между любовью и творчеством, когда ему исполнилось двадцать три года. И никакие соблазны впоследствии не могли заставить его изменить это раз принятое решение.
Хотя собственно женское общество он любил, но... в качестве аудитории. Потому с энтузиазмом принял предложение одного из своих знакомых стать преподавателем истории в женском Патриотическом институте, где обучались дочери военных. Это была его стихия: не столько читать лекции, сколько рассказывать юным барышням занимательные и поучительные истории. А как рассказчик Гоголь был неистощим и необыкновенно занимателен. Настолько, что дело обернулось курьезом: его, закончившего лишь гимназию, пригласили читать лекции на кафедре всеобщей истории Санкт-Петербургского университета. Но там его хватило лишь на три - правда, блистательные! лекции. Затем запас информации иссяк, а актерское мастерство, с которым он их читал, отразилось на состоянии здоровья. Зато в Петербурге о Гоголе заговорили...
С пером ли в руках или перед благодарной аудиторией - Гоголь творил и лишь тогда был счастлив. Все остальное время его "ела тоска". О чем? Этого он и сам не знал.
А потом появились "Записки сумасшедшего" - повесть, принесшая новую, ещё большую известность Гоголю и в чем-то ставшая предсказанием его собственной трагической судьбы. Только его, в отличие от Поприщина - героя повести, в сумасшедший дом не запирали: не был он сумасшедшим. Но обращались как с душевнобольным и лечили соответственно. "Матушка моя! Царица небесная! За что они мучают меня за любовь?" - стояло в черновом тексте повести. Гоголь снял эти слова, они прозвучали из его уст много лет спустя в предсмертный час.
В 1835 году Гоголь вернулся на родную Полтавщину в зените своей славы. Маменька Мария Ивановна откровенно считала своего Никошу гением. Но главным для Гоголя было то, что его, наконец, оценила и приняла Россия - Пушкин, Аксаков, Щепкин - все сливки интеллектуального общества столицы. А в 1836 году появился "Ревизор" - благосклонно принятый на премьере высшим светом и самим государем-императором. Триумф... заставивший Гоголя невыносимо страдать от непонятости. Вместо предполагаемого автором очищения душ и высокого катарсиса зрители увидели в пьесе лишь очередной водевиль и ничегошеньки не поняли. Или не захотели понять. Так или иначе, но несколько недель Гоголь был почти физически болен от перенесенного разочарования.
Первый шрам на творческой судьбе писателя. Увы, далеко не последний...
А тут ещё маменька прислала письмо, в котором уверяла, что сочинения Барона Брамбeyca (под этим псевдонимом писал бульварные романы Осип Иванович Сенковский, злейший литературный враг Гоголя) ей безумно правятся, и наверняка это писал он, Никоша, хотя зачем-то скрывает свое авторство. Гоголь был в ужасе: теперь вся Полтавщина могла считать его сочинителем бездарных, с его точки зрения, произведений, ибо маменька щедро делилась своими догадками с соседями и знакомыми.
Выход был только один - бежать! Бежать из Москвы, из Петербурга, из России туда, где никто его не знал и не читал. В 1836 году началась эра странствований: впереди его ждала дорога, дорога, дорога... Сейчас сказали бы: Гоголь заболел тяжелейшей депрессией - и прописали бы соответствующие лекарства. Но тогда и слова-то такого не знали "депрессия". Может быть, как ни кощунственно это звучит, оно и к лучшему: гениальность и лекарства плохо уживаются друг с другом, а любой гений почти однозначно - сумасшедший. И разорвать этот заколдованный круг ещё никому не удалось.
В.Париже Гоголя настигло роковое известие: не стало Пушкина. "Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерли вместе с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина..." Он был всем для одинокого Гоголя, не знавшего ни света, ни женщин, ни иных житейских наслаждений. Со смертью Пушкина он оставался один, хотя при жизни поэта не ощущал столь тесной связи с ним. "Что имеем не храним".
А потом были "Мертвые души". "...Преддверие немного бледное той великой поэмы, которая строится во мне и разрешит, наконец. загадку моего существования", - написал Гоголь одному из своих немногочисленных друзей в 1842 году. Не построилась. Не разрешила. И даже вторая часть "преддверия поэмы" была уничтожена рукой самого автора. В припадке безумия? Или, наоборот, в величайшем озарении? Кто знает...
А загадку существования требовалось разрешить как можно быстрее. За два года до написания этого письма, в Вене, Гоголь почувствовал приступ мучительного страха, при носившего почти физические страдания. Поднимался жар, болела голова, ломило все тело. Сам воздух чужбины казался ему неприятным, зловредным. А по ночам являлась тень отца, и вспоминалось, по рассказам матери, как он тоже предчувствовал свою смерть, как знал минуту её приближения, "Малейшее какое-нибудь движение, незначащее усилие, и со мной делается черт знает что. Страшно, просто страшно. Я боюсь". И это уже остаточные симптомы. А что же творилось с ним во время разгара болезни? Никогда ещё смерть не подходила к Гоголю так близко, как на этот раз. Потом она приблизится вплотную...
Но жизнь дала ему довольно длительную передышку. Сороковые годы - годы почти спокойные для Гоголя. Именно в этот период и начали мелькать рядом с его именем всевозможные женские имена. Романы? Увлечения? Как ни хотелось этого жадной до сплетен публике, ничего подобного не было. Просто очередной парадокс! - Гоголь, боявшийся и не знавший женщин, тем не менее считал, что они самые благодарные слушатели. Женщина - верит, мужчина лишь проверяет разумом. Потому Гоголь и окружал себя всегда постоянными слушательницами и восторженными сторонницами его идей. Александра Осиповна Смирнова-Россет, Аполлина, Софья и Анна Виельгорские и сестры Гоголя - все они становились проводниками его идей, были самыми горячими поклонницами его творчества. Но никого из них не было рядом в его последние годы. Тогда ему женщины уже не были нужны даже в качестве слушательниц. Да и никто уже не был нужен!
Почти трехлетняя пауза в творчестве сказалась пагубно. Ведь для него не писать - значило не жить. Поэма шла вяло. Отдушину он находил лишь в письмах, но и они становились все более и более обучающими, назидающими. Адресаты далеко не всегда готовы были стать послушными учениками и адептами Гоголя. Все уже становился круг его общения, все прочнее замыкался он в себе. Вот отчего брала тоска, вот в чем была основная причина его слабости, а вовсе не в физическом заболевании.
Хотя и физическое здоровье его сильно пошатнулось. В 1845 году опять накатило то, страшное, непереносимое. "Я дрожу весь, чувствуя холод беспрерывный, и не могу ничем согреться. Не говорю уже о том, что исхудал весь. как щепка, чувствую истощение сип и опасаюсь очень, чтобы мне не умереть. прежде путешествия в обетованную землю".
А с этой поездкой - давно желаемым планом путешествия в Иерусалим тоже не складывалось. Гоголь дал себе обет: поехать тогда, когда будет закончен второй том "Мертвых душ", а он не получался. Более того, все созданное "из-под палки", под собственным принуждением было сожжено. "Раз написанное дурно, то и я дурен, а если я дурен, то и написанное дурно". Из этого круга не было выхода.
Он в самом деле чувствовал в себе угасание сил. И опять не побоюсь поставить современный диагноз - депрессия. Жесточайшая, изматывающая, не оставляющая ни малейшего проблеска надежды. Тогдашние врачи лечили не причину, а многочисленные следствия: слабость, жар, лихорадку, отсутствие аппетита, бессонницу. Все, что угодно, только не душу Остается лишь удивляться, что смерть отступила от писателя и на этот раз. Видно, Бог берег его, потому что он был ещё нужен России. А впрочем, кто знает?
В любом случае, появились "Выбранные места из переписки с друзьями" книга, после публикации которой было повсеместно объявлено, что Гоголь... сошел с ума.
Ничего подобного! Просто Гоголь в этой своей книге призывал к миру и объединению как раз тогда, когда ничего этого просто быть не могло. Европа уже чувствовала близкое дыхание революции 1848 года. А Россию Гоголь основательно забыл. "Никого мы не лучше, - писал он, - но нет у нас непримиримой ненависти сословья противу сословья и тех озлобленных партий, которые водятся в Европе и которые поставляют препятствие необоримое к соединению людей". А ко всему прочему он самую резкую критику направил... против самого себя и своих произведений. Добровольный спуск с пьедестала, на который публика уже успела вознести писателя, мог быть воспринят ею только как проявление сумасшествия.
В феврале 1848 года Гоголь все же посетил Иерусалим. Он искал там свидания с Богом без свидетелей, а попал... "на ярмарку. Люди со всего света толпились на Голгофе, и не было там ни покоя, ни тишины, ни откровения. Мне кажется даже. что во мне и веры нет вовсе; признаю Христа богочеловеком только потому, что так велит мне ум мой, а не вера. Я изумился его необъятной мудрости, но веры нет у меня. Хочу верить".
Больше всего Гоголя потрясло то, что именно в Иерусалиме он окончательно убедился в своем безверии. И это, по-видимому, было началом конца.
Вернувшись в Россию весною того же года, он уже почти ничего не писал. Только письма. И даже сделал попытку зажить нормальной жизнью: чуть было не посватался к Анне Михайловне Виельгорской. Но роман этот - если он вообще был - проходил как-то странно. Чего стоит, например, письмо Гоголя к Анне, где он, с одной стороны, печется о её здоровье и дает полезные советы, а с другой... "Да и вам же совсем не к лицу танцы: ваша фигура не так стройна и легка. Ведь вы нехороши собой. Знаете ли вы это достоверно?"
И это пишет человек, никогда особой красотой не отличавшийся. И кому девушке, на которой вроде бы собирается жениться! Неудивительно, что брак не состоялся, да и о самом сватовстве не было ничего точно известно: то ли оно было, то ли его не было. Типично по-гоголевски!
А на место полумифического романа опять пришел страх. И уже не уходил никуда до последних минут жизни Гоголя. И ещё - унаследованная от отца вера в приметы и предчувствия. Гоголь слег в постель окончательно 11 февраля 1852 года, и дальше все произошло столь же стремительно, сколь и мучительно. После смерти в январе того же года молодой родственницы одного из друзей, Гоголь уверовал в то, что все лекарства - это яд. 13 февраля он произнес одну из своих последних сознательных фраз:
- Надобно уж умирать, и я умру, я уже готов.
Причем вид у него был, как у человека, для которого все задачи разрешены, все дела сделаны и конец - нечто само собой разумеющееся.
Более того, после причащения в ночь с 11 на 12 февраля он уже ничего не ел. Ни крошки. Одной из причин смерти был и этот отказ от пищи: в какой-то степени Гоголь умер от голода. Но не только.
Его, наконец, стали лечить и от душевного расстройства, но средства тогда были, мягко говоря, варварскими. Ему лили на голову холодную воду, насильно раздевали, укладывали в ванную, оборачивали мокрыми полотенцами, сажали на нос пиявки... Судите сами, могло ли помочь такое "лечение" человеку, твердо решившему спокойно и достойно уйти из жизни? А если кто-нибудь хоть раз в жизни испытывал приступ депрессии - подумайте, что было бы, возьмись врачи лечить вас от неё вот так, как лечили Гоголя.
В конце концов созвали консилиум. Все известные тогда в Москве медицинские светила собрались возле постели Гоголя. Они терялись в догадках, говорили и о воспалении в кишечнике, тифе, нервической горячке, помешательстве... А он... ...он просто не хотел жить.
И не стал. В восемь часов утра 21 февраля 1852 года Гоголь умер. И лицо покойного "выражало не страдание, а спокойствие, ясную мысль". Так, по крайней мере, свидетельствует очевидец. И впоследствии эту ясность, умиротворенность припишут тому, что Гоголь не умер, а лишь уснул летаргическим сном. Об этом якобы свидетельствует тот факт, что при перезахоронении Гоголя через сто лет после смерти из Свято-Данилова монастыря на Новодевичье кладбище обнаружилось, что его скелет лежал в гробу... на боку.
Андрей Вознесенский написал на эту тему стихотворение, за которое получил суровый нагоняй от исследователя жизни и творчества Гоголя И. Золотусского, самолично присутствовавшего при вскрытии гроба писателя. Ничего подобного не было! - утверждал Золотусский. Существует и ещё одна самая последняя "сенсация": череп Гоголя якобы был похищен почитателем его творчества и теперь... путешествует в призрачном поезде по всей планете, появляясь то в Италии, то во Франции, то на Украине, на родине Гоголя...
Ну что тут скажешь?
МЯТЕЖНЫЙ ШАМИЛЬ
Когда ребенок родился, его назвали Али - в честь деда. Но новорожденный был настолько слаб и хил, что родители применили испытанное средство у горцев: изменили мальчику имя. К их великой радости, он начал поправляться и стал крепким, здоровым и очень сильным юношей, которого звали Шамиль.
Старики из его родного аварского селения Гимры впоследствии вспоминали. что в молодости Шамиль отличался от товарищей непреклонной волей, любознательностью, гордостью и властолюбивым характером. Никто не мог перегнать его, побороть, победить в состязаниях на шашках или в стрельбе. Если же такое происходило - чрезвычайно редко! - то Шамиль на долгие недели исчезал, переживая свое поражение.
Помимо физических упражнений. Шамиль неё свое время уделял учению. Юноша получил основательное по тем временам классическое мусульманское образование. Двадцати лет от роду он закончил курс грамматики, логики. риторики и арабского языка, начал слушать курсы высшей философии и законоведения.
К этому времени - началу тридцатых годов прошлого века - на Кавказе стали происходить события, тревожные для России. Видный местный мусульманский деятель Гази-Магомед начал с поразительным успехом пропагандировать в горах новое учение - мюридизм, что означало "поиск пути спасения". Единственным его отличием от ортодоксального ислама было то, что мюриды верили: народ выдвигает из своей среды пророков, которые стараются сохранить учение Корана в чистоте, а все правоверные должны повиноваться им как подлинным повелителям. Таким пророком Гази-Магомед явственно обозначил себя и начал активно готовить мусульман Кавказа к вооруженной борьбе с "неверными" - читай, с Россией.
Россия тоже не дремала: в 1817 году была построена крепость Грозная, в 1819 году - крепость Внезапная, а в 1821 году - крепость Бурная. Делалось зто для того, чтобы оградить пограничные русские и казачьи поселения от внезапных набегов горцев.
В 1831 году Гази-Магомед поднял чеченцев на общее восстание против России с требованием разрушить крепости, срыть укрепления и вообще отодвинуться от Кавказа подальше. Три тысячи человек засели в укрепленном ауле Герменчук, где их осадила русская армия. В ожесточенном бою погибли почти все чеченцы, ни один из них не пожелал сдаться в плен. Кроме Гази-Магомеда и нескольких его ближайших сподвижников, которые спаслись чудом. Что за чудо - история умалчивает.
С этого момента Гази-Магомед объявил России газават - священную войну - и своей правой рукой сделал тридцатитрехлетнего Шамиля, о безукоризненной нравственности, честности и храбрости которого уже ходили легенды. В своем первом серьезном бою с русскими войсками он их полностью подтвердил и добавил новые.
Тогда в ауле Гимры человек пятнадцать мюридов-фанатиков во главе с Гази-Магомедом и Шамилем забаррикадировались в башне и отстреливались из бойниц. Но затем Гази-Магомед сказал: "Здесь всех нас перебьют, и мы погибнем, не причинив вреда неверным, лучше выйдем и умрем, пробиваясь".
Пробиться удалось только двоим: Шамилю и ещё одному мюриду. Шамиль зарубил троих солдат, карауливших выход из башни, но четвертый всадил ему штык в грудь, да так, что острие вышло из спины. Шамиль правой рукой схватил дуло ружья, а левой изрубил солдата, затем выдернул штык и, зажав рану, приготовился к дальнейшей драке. Но русские солдаты не решились схватиться с человеком, проявившим такую безумную отвагу. Они лишь швыряли ему вслед камни, один из которых повредил Шамилю ребро в левом боку, второй - лопатку, третий ранил затылок.
Шамиль все-такив ыбрался за пределы аула и упал без сознания в лесу. Его не преследовали: было очевидно, что человек с такими ранениями не жилец на этом свете.
Однако он выжил, хотя выздоровление растянулось на полгода.Только из-за этого Шамиля не избрали сразу преемником Гази-Магомеда, и им стал другой человек, Гамзат-бек. Но он не пользовался среди горцев таким авторитетом, как Шамиль. Причин было много. Например, в 1834 году Гамзат-бек надумал вступить в переговоры с русскими о прекращении военных действии, в случае если ему... положат пожизненную пенсию от русского правительства. Его условие не было принято, зато сгало широко известно. Имелись за ним и другие грешки, за которые Гамзат-бека просто зарезали в мечети, причем сделал это не кто иной, как один из ближаиших сподвижников Шамиля.
Нетрудно догадаться, кто вскоре занял его место. Но Шамиль заставил трижды просить себя об этом и согласился лишь на третий раз, всячески подчеркивая, что подчиняется воле народа, а не следует собсвенным честолюбивым планам. Возможно, так оно и было. К тому же, если бы Шамиль действительно не был народным избранником, вряд ли бы он продержался на своем высоком посту имама на протяжении долгих лет.
Он заслужил впоследствии и уважение своих врагов - русских, а для этого нужно было быть действительно незаурядным человеком. Наконец ему удалось объединить дотоле раздробленные народы Северного Кавказа, а эта задача вообще никому, кроме него, не была по плечу. Решив сэкономить на пожизненной пенсии предшественнику Шамиля, Россия обрела такого врага, какого не имела, пожалуй, со времен татаро-монгольского нашествия.
Буквально слово "имам" означает - полновластный правитель всеми делами мусульманского народа как в духовной, так и в гражданской сфере, причем имеющий полное право изменять некоторые постановления шариата и издавать новые.
Однако, кроме отца, у Никоши была мать. И от неё он унаследовал немало интересных черт характера. "Душа моя, - сказала как-то Мария Ивановна, видела через оболочку тела следовавшие одно за другим несчастья. постигавшие меня". Она более чувствовала, чем рассуждала, она была фантазерка и в мечтах видела сына то первым человеком в Петербурге, то личным другом государя-императора... В общем, "с Пушкиным на дружеской ноге". Впоследствии Николаю Васильевичу даже не пришлось особенно выдумывать блистательные фантазии Хлестакова.
Как и многие гениальные люди, Гоголь в детстве отнюдь не был любимцем учителей. "Туп, слаб, резов", - вот характеристика, данная ему в Полтавском училище. Так что первый год там прошел неважно. Потом вроде бы стало полегче, и тут случилась трагедия: скоропостижно скончался младший брат Николая Иван, слабый здоровьем. Потрясение было для Никоши настолько сильным, что его пришлось забрать из училища. Год спустя его отправили в город Нежин, в лицей князя Безбородко.
Успехами в учебе он и здесь не прославился, зато стал известен как актер в лицейском театре. У него был особый талант исполнять роли комических стариков. Забывалась его некрасивость, небольшой рост, застенчивость - зал умирал от хохота, наблюдая за гоголевскими персонажами на сцене. Но год, ознаменованный сценическими успехами, траги чески завершился внезапной (опять внезапной!) смертью отца - Василия Афанасьевича. Он скончался через несколько дней после рождения самой младшей дочери, и Мария Ивановна в тридцать четыре года осталась вдовой с четырьмя детьми на руках.
Это событие резко переломило жизнь Гоголя, сделав его старшим в семье. Оно же продолжило цепь тех несчастий, роковых совпадений и сбывшихся предчувствий, которые впоследствии свели его в могилу. Свели слишком рано даже по тому времени, когда 60 лет считались уже глубокой старостью. Впрочем, нельзя забывать и о наследственности. Отец Гоголя умер в 46 лет, он сам - всего лишь 41 года от роду.
Но до этого было ещё далеко. Лишь легкий намек на грядущие трагические события можно разглядеть в том, что Гоголь безжалостно уничтожал все свои сочинения, если они казались ему неудачными. С самых первых литературных опытов уже прослеживается эта черта: сжечь, ибо чувствуется возможность начать все заново. Он будет поступать так даже тогда, когда поймет: сил уже нет, заново уже ничего не начнешь. И все-таки будет сжигать - вместе с частичкой самого себя.
Какой-то рок довлеет над Гоголем: едва в в 1825 года он нашел себя в сатирических и просто юмористических сочинениях и был признан в этом качестве кругом своих друзей и близких, едва успел он похвастаться своей "дражайшей маменьке", что скоро "приятно удивит её известностью в новом качестве ..весна приближается. Время самое веселое и можно весело провести его", как умирает император Александр I и страну потрясает восстание декабристов. Гоголя эти события не задели впрямую - он никогда не был особенно близок с членами Южного общества, большинство из которых служили офицерами именно в Малороссии. Но эти события не могли не оставить глубочайшего отпечатка на его характере, а следовательно, и творчестве.
НЕТ смысла пересказывать путь Гоголя в литератype - об этом писано-переписано, этому посвящены увесистые монографии и тонкие брошюрки, солидные статьи и сенсационные "откровения" - последних сейчас все больше и больше. Важно другое: никому не известный юноша, приехавший в Санкт-Петербург из глухой малороссийской провинции, стал впоследствии одним из кумиров северной столицы, потом мишенью для самых утонченных нападок, потом гордостью и желанным гостем второй столицы - Москвы. И умер в жестокой тоске неудовлетворенных, несбывшихся желаний, ещё более одинокий, чем тогда, когда приехал "удивить Петербург". или... "Ибо в великой мудрости много печали, и тот, кто умножает мудрость свою, умножает печаль в сердце своем".
Три года Гоголь провел чиновником в Департаменте уделов. Тупая, рутинная работа дала ему только один полезный навык: прекрасный, разборчивый почерк. Но петербургские впечатления - не в салонах и не на светских раутах, а снаружи, с улицы через ярко освещенные окна, в толпе на Невском, в набитых мастеровыми и мелкими чиновниками доходных домах - эти впечатления позволят впоследствии создать бессмертные произведения. Память его была воистину дьявольской - ни единая деталь, ни одна, самая незначительная на первый взгляд мелочь не ускользали от его внимания и надежно складвались где-то в потайных уголках - на потом. Впоследствии все шло впрок. Не случайно почти каждый персонаж, созданный Гоголем,стал нарицательным - случай в российской литературе беспрецедентный.
Чиновника из Гоголя не получилось. Он нашел себе новое, довольно своеобразное занятия: нанялся домашним воспитателем к князю Васильчикову. Точнее было бы сказать - смотрителем, ибо князинька был полоумным. Для нервической, легко возбудимой и легко впадающей в меланхолию натуры Гоголя занятие откровенно вредное. Но в молодости все дается легко: когда его подопечный засыпал, Гоголь уходил в свою комнату и писал... "Вечера на хуторе близ Диканьки".
Гоголь - поэт ночи, ночные пейзажи особенно хорошо ему удавались, да и работать он любил в основном по ночам. Это потом, позже он сможет работать только в короткие утренние часы. Но и произведения тогда уже будут другие. А пока отзывы в прессе были почти единодушгы: "Истинно веселая книга!"
Еще одна особенность характера Гоголя начинает четко прорисовываться в этот период: двойственное отношение к любви и особенно к браку. Там, где кончается Малороссия, парубки и дивчины, панночки и гетманы, там, по его мнению, начинаются бессмыслица и скука в отношениях между мужчиной и женщиной. Зачем жена? Почему жена? При одной мысли об этом его охватывала тоска...
И хотя существует немало писем Гоголя, где он повествует о своих романтических увлечениях, нет никаких прямых указаний или хотя бы намека на конкретную, живую девушку или женщину. Только небесная греза, идеальное создание, возвышенная страсть и... возлюбленное одиночество, ибо "это пламя превратило бы меня в прах в одно мгновение". Если верить Вересаеву, то Гоголь избрал другой путь самоуничтожения: всю жизнь довольствовался собственным обществом и удовлетворял сам себя как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Неизвестно, послужило ли это одной из непосредственных причин столь ранней смерти, но то, что подобное занятие расшатывало и без того слабые нервы, - бесспорно.
Гоголь сделал окончательный выбор между любовью и творчеством, когда ему исполнилось двадцать три года. И никакие соблазны впоследствии не могли заставить его изменить это раз принятое решение.
Хотя собственно женское общество он любил, но... в качестве аудитории. Потому с энтузиазмом принял предложение одного из своих знакомых стать преподавателем истории в женском Патриотическом институте, где обучались дочери военных. Это была его стихия: не столько читать лекции, сколько рассказывать юным барышням занимательные и поучительные истории. А как рассказчик Гоголь был неистощим и необыкновенно занимателен. Настолько, что дело обернулось курьезом: его, закончившего лишь гимназию, пригласили читать лекции на кафедре всеобщей истории Санкт-Петербургского университета. Но там его хватило лишь на три - правда, блистательные! лекции. Затем запас информации иссяк, а актерское мастерство, с которым он их читал, отразилось на состоянии здоровья. Зато в Петербурге о Гоголе заговорили...
С пером ли в руках или перед благодарной аудиторией - Гоголь творил и лишь тогда был счастлив. Все остальное время его "ела тоска". О чем? Этого он и сам не знал.
А потом появились "Записки сумасшедшего" - повесть, принесшая новую, ещё большую известность Гоголю и в чем-то ставшая предсказанием его собственной трагической судьбы. Только его, в отличие от Поприщина - героя повести, в сумасшедший дом не запирали: не был он сумасшедшим. Но обращались как с душевнобольным и лечили соответственно. "Матушка моя! Царица небесная! За что они мучают меня за любовь?" - стояло в черновом тексте повести. Гоголь снял эти слова, они прозвучали из его уст много лет спустя в предсмертный час.
В 1835 году Гоголь вернулся на родную Полтавщину в зените своей славы. Маменька Мария Ивановна откровенно считала своего Никошу гением. Но главным для Гоголя было то, что его, наконец, оценила и приняла Россия - Пушкин, Аксаков, Щепкин - все сливки интеллектуального общества столицы. А в 1836 году появился "Ревизор" - благосклонно принятый на премьере высшим светом и самим государем-императором. Триумф... заставивший Гоголя невыносимо страдать от непонятости. Вместо предполагаемого автором очищения душ и высокого катарсиса зрители увидели в пьесе лишь очередной водевиль и ничегошеньки не поняли. Или не захотели понять. Так или иначе, но несколько недель Гоголь был почти физически болен от перенесенного разочарования.
Первый шрам на творческой судьбе писателя. Увы, далеко не последний...
А тут ещё маменька прислала письмо, в котором уверяла, что сочинения Барона Брамбeyca (под этим псевдонимом писал бульварные романы Осип Иванович Сенковский, злейший литературный враг Гоголя) ей безумно правятся, и наверняка это писал он, Никоша, хотя зачем-то скрывает свое авторство. Гоголь был в ужасе: теперь вся Полтавщина могла считать его сочинителем бездарных, с его точки зрения, произведений, ибо маменька щедро делилась своими догадками с соседями и знакомыми.
Выход был только один - бежать! Бежать из Москвы, из Петербурга, из России туда, где никто его не знал и не читал. В 1836 году началась эра странствований: впереди его ждала дорога, дорога, дорога... Сейчас сказали бы: Гоголь заболел тяжелейшей депрессией - и прописали бы соответствующие лекарства. Но тогда и слова-то такого не знали "депрессия". Может быть, как ни кощунственно это звучит, оно и к лучшему: гениальность и лекарства плохо уживаются друг с другом, а любой гений почти однозначно - сумасшедший. И разорвать этот заколдованный круг ещё никому не удалось.
В.Париже Гоголя настигло роковое известие: не стало Пушкина. "Моя жизнь, мое высшее наслаждение умерли вместе с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина..." Он был всем для одинокого Гоголя, не знавшего ни света, ни женщин, ни иных житейских наслаждений. Со смертью Пушкина он оставался один, хотя при жизни поэта не ощущал столь тесной связи с ним. "Что имеем не храним".
А потом были "Мертвые души". "...Преддверие немного бледное той великой поэмы, которая строится во мне и разрешит, наконец. загадку моего существования", - написал Гоголь одному из своих немногочисленных друзей в 1842 году. Не построилась. Не разрешила. И даже вторая часть "преддверия поэмы" была уничтожена рукой самого автора. В припадке безумия? Или, наоборот, в величайшем озарении? Кто знает...
А загадку существования требовалось разрешить как можно быстрее. За два года до написания этого письма, в Вене, Гоголь почувствовал приступ мучительного страха, при носившего почти физические страдания. Поднимался жар, болела голова, ломило все тело. Сам воздух чужбины казался ему неприятным, зловредным. А по ночам являлась тень отца, и вспоминалось, по рассказам матери, как он тоже предчувствовал свою смерть, как знал минуту её приближения, "Малейшее какое-нибудь движение, незначащее усилие, и со мной делается черт знает что. Страшно, просто страшно. Я боюсь". И это уже остаточные симптомы. А что же творилось с ним во время разгара болезни? Никогда ещё смерть не подходила к Гоголю так близко, как на этот раз. Потом она приблизится вплотную...
Но жизнь дала ему довольно длительную передышку. Сороковые годы - годы почти спокойные для Гоголя. Именно в этот период и начали мелькать рядом с его именем всевозможные женские имена. Романы? Увлечения? Как ни хотелось этого жадной до сплетен публике, ничего подобного не было. Просто очередной парадокс! - Гоголь, боявшийся и не знавший женщин, тем не менее считал, что они самые благодарные слушатели. Женщина - верит, мужчина лишь проверяет разумом. Потому Гоголь и окружал себя всегда постоянными слушательницами и восторженными сторонницами его идей. Александра Осиповна Смирнова-Россет, Аполлина, Софья и Анна Виельгорские и сестры Гоголя - все они становились проводниками его идей, были самыми горячими поклонницами его творчества. Но никого из них не было рядом в его последние годы. Тогда ему женщины уже не были нужны даже в качестве слушательниц. Да и никто уже не был нужен!
Почти трехлетняя пауза в творчестве сказалась пагубно. Ведь для него не писать - значило не жить. Поэма шла вяло. Отдушину он находил лишь в письмах, но и они становились все более и более обучающими, назидающими. Адресаты далеко не всегда готовы были стать послушными учениками и адептами Гоголя. Все уже становился круг его общения, все прочнее замыкался он в себе. Вот отчего брала тоска, вот в чем была основная причина его слабости, а вовсе не в физическом заболевании.
Хотя и физическое здоровье его сильно пошатнулось. В 1845 году опять накатило то, страшное, непереносимое. "Я дрожу весь, чувствуя холод беспрерывный, и не могу ничем согреться. Не говорю уже о том, что исхудал весь. как щепка, чувствую истощение сип и опасаюсь очень, чтобы мне не умереть. прежде путешествия в обетованную землю".
А с этой поездкой - давно желаемым планом путешествия в Иерусалим тоже не складывалось. Гоголь дал себе обет: поехать тогда, когда будет закончен второй том "Мертвых душ", а он не получался. Более того, все созданное "из-под палки", под собственным принуждением было сожжено. "Раз написанное дурно, то и я дурен, а если я дурен, то и написанное дурно". Из этого круга не было выхода.
Он в самом деле чувствовал в себе угасание сил. И опять не побоюсь поставить современный диагноз - депрессия. Жесточайшая, изматывающая, не оставляющая ни малейшего проблеска надежды. Тогдашние врачи лечили не причину, а многочисленные следствия: слабость, жар, лихорадку, отсутствие аппетита, бессонницу. Все, что угодно, только не душу Остается лишь удивляться, что смерть отступила от писателя и на этот раз. Видно, Бог берег его, потому что он был ещё нужен России. А впрочем, кто знает?
В любом случае, появились "Выбранные места из переписки с друзьями" книга, после публикации которой было повсеместно объявлено, что Гоголь... сошел с ума.
Ничего подобного! Просто Гоголь в этой своей книге призывал к миру и объединению как раз тогда, когда ничего этого просто быть не могло. Европа уже чувствовала близкое дыхание революции 1848 года. А Россию Гоголь основательно забыл. "Никого мы не лучше, - писал он, - но нет у нас непримиримой ненависти сословья противу сословья и тех озлобленных партий, которые водятся в Европе и которые поставляют препятствие необоримое к соединению людей". А ко всему прочему он самую резкую критику направил... против самого себя и своих произведений. Добровольный спуск с пьедестала, на который публика уже успела вознести писателя, мог быть воспринят ею только как проявление сумасшествия.
В феврале 1848 года Гоголь все же посетил Иерусалим. Он искал там свидания с Богом без свидетелей, а попал... "на ярмарку. Люди со всего света толпились на Голгофе, и не было там ни покоя, ни тишины, ни откровения. Мне кажется даже. что во мне и веры нет вовсе; признаю Христа богочеловеком только потому, что так велит мне ум мой, а не вера. Я изумился его необъятной мудрости, но веры нет у меня. Хочу верить".
Больше всего Гоголя потрясло то, что именно в Иерусалиме он окончательно убедился в своем безверии. И это, по-видимому, было началом конца.
Вернувшись в Россию весною того же года, он уже почти ничего не писал. Только письма. И даже сделал попытку зажить нормальной жизнью: чуть было не посватался к Анне Михайловне Виельгорской. Но роман этот - если он вообще был - проходил как-то странно. Чего стоит, например, письмо Гоголя к Анне, где он, с одной стороны, печется о её здоровье и дает полезные советы, а с другой... "Да и вам же совсем не к лицу танцы: ваша фигура не так стройна и легка. Ведь вы нехороши собой. Знаете ли вы это достоверно?"
И это пишет человек, никогда особой красотой не отличавшийся. И кому девушке, на которой вроде бы собирается жениться! Неудивительно, что брак не состоялся, да и о самом сватовстве не было ничего точно известно: то ли оно было, то ли его не было. Типично по-гоголевски!
А на место полумифического романа опять пришел страх. И уже не уходил никуда до последних минут жизни Гоголя. И ещё - унаследованная от отца вера в приметы и предчувствия. Гоголь слег в постель окончательно 11 февраля 1852 года, и дальше все произошло столь же стремительно, сколь и мучительно. После смерти в январе того же года молодой родственницы одного из друзей, Гоголь уверовал в то, что все лекарства - это яд. 13 февраля он произнес одну из своих последних сознательных фраз:
- Надобно уж умирать, и я умру, я уже готов.
Причем вид у него был, как у человека, для которого все задачи разрешены, все дела сделаны и конец - нечто само собой разумеющееся.
Более того, после причащения в ночь с 11 на 12 февраля он уже ничего не ел. Ни крошки. Одной из причин смерти был и этот отказ от пищи: в какой-то степени Гоголь умер от голода. Но не только.
Его, наконец, стали лечить и от душевного расстройства, но средства тогда были, мягко говоря, варварскими. Ему лили на голову холодную воду, насильно раздевали, укладывали в ванную, оборачивали мокрыми полотенцами, сажали на нос пиявки... Судите сами, могло ли помочь такое "лечение" человеку, твердо решившему спокойно и достойно уйти из жизни? А если кто-нибудь хоть раз в жизни испытывал приступ депрессии - подумайте, что было бы, возьмись врачи лечить вас от неё вот так, как лечили Гоголя.
В конце концов созвали консилиум. Все известные тогда в Москве медицинские светила собрались возле постели Гоголя. Они терялись в догадках, говорили и о воспалении в кишечнике, тифе, нервической горячке, помешательстве... А он... ...он просто не хотел жить.
И не стал. В восемь часов утра 21 февраля 1852 года Гоголь умер. И лицо покойного "выражало не страдание, а спокойствие, ясную мысль". Так, по крайней мере, свидетельствует очевидец. И впоследствии эту ясность, умиротворенность припишут тому, что Гоголь не умер, а лишь уснул летаргическим сном. Об этом якобы свидетельствует тот факт, что при перезахоронении Гоголя через сто лет после смерти из Свято-Данилова монастыря на Новодевичье кладбище обнаружилось, что его скелет лежал в гробу... на боку.
Андрей Вознесенский написал на эту тему стихотворение, за которое получил суровый нагоняй от исследователя жизни и творчества Гоголя И. Золотусского, самолично присутствовавшего при вскрытии гроба писателя. Ничего подобного не было! - утверждал Золотусский. Существует и ещё одна самая последняя "сенсация": череп Гоголя якобы был похищен почитателем его творчества и теперь... путешествует в призрачном поезде по всей планете, появляясь то в Италии, то во Франции, то на Украине, на родине Гоголя...
Ну что тут скажешь?
МЯТЕЖНЫЙ ШАМИЛЬ
Когда ребенок родился, его назвали Али - в честь деда. Но новорожденный был настолько слаб и хил, что родители применили испытанное средство у горцев: изменили мальчику имя. К их великой радости, он начал поправляться и стал крепким, здоровым и очень сильным юношей, которого звали Шамиль.
Старики из его родного аварского селения Гимры впоследствии вспоминали. что в молодости Шамиль отличался от товарищей непреклонной волей, любознательностью, гордостью и властолюбивым характером. Никто не мог перегнать его, побороть, победить в состязаниях на шашках или в стрельбе. Если же такое происходило - чрезвычайно редко! - то Шамиль на долгие недели исчезал, переживая свое поражение.
Помимо физических упражнений. Шамиль неё свое время уделял учению. Юноша получил основательное по тем временам классическое мусульманское образование. Двадцати лет от роду он закончил курс грамматики, логики. риторики и арабского языка, начал слушать курсы высшей философии и законоведения.
К этому времени - началу тридцатых годов прошлого века - на Кавказе стали происходить события, тревожные для России. Видный местный мусульманский деятель Гази-Магомед начал с поразительным успехом пропагандировать в горах новое учение - мюридизм, что означало "поиск пути спасения". Единственным его отличием от ортодоксального ислама было то, что мюриды верили: народ выдвигает из своей среды пророков, которые стараются сохранить учение Корана в чистоте, а все правоверные должны повиноваться им как подлинным повелителям. Таким пророком Гази-Магомед явственно обозначил себя и начал активно готовить мусульман Кавказа к вооруженной борьбе с "неверными" - читай, с Россией.
Россия тоже не дремала: в 1817 году была построена крепость Грозная, в 1819 году - крепость Внезапная, а в 1821 году - крепость Бурная. Делалось зто для того, чтобы оградить пограничные русские и казачьи поселения от внезапных набегов горцев.
В 1831 году Гази-Магомед поднял чеченцев на общее восстание против России с требованием разрушить крепости, срыть укрепления и вообще отодвинуться от Кавказа подальше. Три тысячи человек засели в укрепленном ауле Герменчук, где их осадила русская армия. В ожесточенном бою погибли почти все чеченцы, ни один из них не пожелал сдаться в плен. Кроме Гази-Магомеда и нескольких его ближайших сподвижников, которые спаслись чудом. Что за чудо - история умалчивает.
С этого момента Гази-Магомед объявил России газават - священную войну - и своей правой рукой сделал тридцатитрехлетнего Шамиля, о безукоризненной нравственности, честности и храбрости которого уже ходили легенды. В своем первом серьезном бою с русскими войсками он их полностью подтвердил и добавил новые.
Тогда в ауле Гимры человек пятнадцать мюридов-фанатиков во главе с Гази-Магомедом и Шамилем забаррикадировались в башне и отстреливались из бойниц. Но затем Гази-Магомед сказал: "Здесь всех нас перебьют, и мы погибнем, не причинив вреда неверным, лучше выйдем и умрем, пробиваясь".
Пробиться удалось только двоим: Шамилю и ещё одному мюриду. Шамиль зарубил троих солдат, карауливших выход из башни, но четвертый всадил ему штык в грудь, да так, что острие вышло из спины. Шамиль правой рукой схватил дуло ружья, а левой изрубил солдата, затем выдернул штык и, зажав рану, приготовился к дальнейшей драке. Но русские солдаты не решились схватиться с человеком, проявившим такую безумную отвагу. Они лишь швыряли ему вслед камни, один из которых повредил Шамилю ребро в левом боку, второй - лопатку, третий ранил затылок.
Шамиль все-такив ыбрался за пределы аула и упал без сознания в лесу. Его не преследовали: было очевидно, что человек с такими ранениями не жилец на этом свете.
Однако он выжил, хотя выздоровление растянулось на полгода.Только из-за этого Шамиля не избрали сразу преемником Гази-Магомеда, и им стал другой человек, Гамзат-бек. Но он не пользовался среди горцев таким авторитетом, как Шамиль. Причин было много. Например, в 1834 году Гамзат-бек надумал вступить в переговоры с русскими о прекращении военных действии, в случае если ему... положат пожизненную пенсию от русского правительства. Его условие не было принято, зато сгало широко известно. Имелись за ним и другие грешки, за которые Гамзат-бека просто зарезали в мечети, причем сделал это не кто иной, как один из ближаиших сподвижников Шамиля.
Нетрудно догадаться, кто вскоре занял его место. Но Шамиль заставил трижды просить себя об этом и согласился лишь на третий раз, всячески подчеркивая, что подчиняется воле народа, а не следует собсвенным честолюбивым планам. Возможно, так оно и было. К тому же, если бы Шамиль действительно не был народным избранником, вряд ли бы он продержался на своем высоком посту имама на протяжении долгих лет.
Он заслужил впоследствии и уважение своих врагов - русских, а для этого нужно было быть действительно незаурядным человеком. Наконец ему удалось объединить дотоле раздробленные народы Северного Кавказа, а эта задача вообще никому, кроме него, не была по плечу. Решив сэкономить на пожизненной пенсии предшественнику Шамиля, Россия обрела такого врага, какого не имела, пожалуй, со времен татаро-монгольского нашествия.
Буквально слово "имам" означает - полновластный правитель всеми делами мусульманского народа как в духовной, так и в гражданской сфере, причем имеющий полное право изменять некоторые постановления шариата и издавать новые.