Беверли Джо. Джентльмен-авантюрист

   Инстинкт заставил его заключить ее в объятия.
   Возможно, ему это требовалось не меньше, чем ей.
   Она вдруг припала к его груди, белокурая голова поникла, сопротивление ушло. Кейт гладил ее по спине, чувствуя позвонки и выступающие лопатки. Результат постоянного голода. Это разъярило его.
   «Ты ничего не можешь сделать, Кейт».
   Он мягко отстранился, убедившись, что она твердо держится на ногах.
   Она подняла руку, вероятно, чтобы тронуть губы, но коснулась волос, словно опасаясь, что прическа растрепана.
   – Спасибо, – сказала она, не глядя ему в глаза.
   – Следовало бы отпраздновать ваш первый поцелуй. Я принесу еду из гостиницы.
   Ее взгляд метнулся к нему.
   – Вы не можете уходить и приходить, – шепотом настаивала она. – Люди на этой улице все замечают.
   – Когда вы ели в последний раз? – спросил он.
   – Несколько часов назад.
   – Вы ели недостаточно.
   – Вы хотите нелестно отозваться о моей внешности, мистер Бергойн?
   От ее надменных манер ему хотелось рассмеяться, но в этой истории не было ничего забавного.
   – Я хочу помочь вам. Назовите свое имя, и я пришлю вам деньги из Лондона.
   Она снова стала чопорной.
   – Не надо. Я не нуждаюсь в благотворительности, особенно в вашей. Помогать мне – обязанность моего брата, и я уверена, он это сделает.
   – А если нет?
   – Я справляюсь сейчас, справлюсь и дальше.
   Кейту хотелось встряхнуть ее.
   – Тогда доброй ночи, – сказал он.
   – Да. Доброй ночи.
   Несмотря на решительность, она колебалась, и Кейт задавался вопросом, как бы он поступил, если бы она попросила о большем, даже обо всем.
   Но она схватила свечу и поспешно вышла, закрыв за собой дверь.
   Черт бы ее побрал с ее гордостью, зато все к лучшему. Ему не нужно лишних проблем в жизни.

Глава 2

   Пруденс Юлгрейв, из соображений экономии, загасила свечу, потом долго сидела на краю кровати. Боль и ярость от предательства брата все еще кипели в ней, но их накрывала умиротворяющая сладость поцелуя.
   Это ничего не значит. Однако поцелуй успокаивал, как мазь успокаивает ожог. Возможно, это магия первого поцелуя или последствия выпитого бренди. Если так, она может пристраститься.
   Но настоящей магией стало объятие. Чувство безопасности и тепла в сильных и нежных руках. Мать растила ее с лаской, но когда Пруденс подросла, все кончилось. К несчастью, это случилось приблизительно в то время, когда они были изгнаны из рая. Оружием против превратностей судьбы мать избрала позитивный настрой. Наверное, объятия и прочие нежности могли ослабить ее решимость, поэтому она их себе не позволяла.
   А в последние месяцы жизни матери Пруденс сама стала источником защиты и нежности для умирающей. Уже четыре месяца Пруденс наслаждалась независимостью. Она жила как хотела, никому не подчиняясь, читала и гуляла, коротая время до воссоединения с Эроном в Дарлингтоне.
   Теперь ей пришлось взглянуть в лицо правде. Никакой независимости у нее нет. Она очень зависит от трех гиней Эрона. Без них она окажется в работном доме… и то, если повезет. Там не дают приют здоровым, поэтому ей найдут место прислуги, или она окажется на улице и станет выживать единственным способом, который доступен женщине в этой ситуации.
   Эрон не допустит такого, но, с другой стороны, она никогда не думала, что он может отказать ей в ответ на прямую просьбу.
   Пруденс зажмурилась, сдерживая рыдания.
   Это всего лишь пьяные слезы. Утром она скорее всего проснется с больной головой, но Пруденс не жалела о блаженном умиротворении, которое принес алкоголь. И о скандальном поцелуе, который выпросила у этого мужчины.
   Пруденс даже не подозревала, как чувствительны ее губы и что их может так покалывать. Когда ее губы немного приоткрылись во время поцелуя, неожиданно что-то, свернутое в ней тугой пружиной, всколыхнулось самым беспокойным образом.
   Ей захотелось прижаться сильнее, углубить поцелуй. Хвала небу, Кейтсби Бергойн остановился. А потом схватил ее в объятия. О, как это божественно – ощущать себя в безопасности и под защитой впервые за десять лет! Пожалуй, впервые в жизни.
   – Глупая иллюзия, – пробормотала Пруденс, пораженная тем, что сказала это вслух. Обнищавший пьяный Кейтсби Бергойн – отнюдь не источник безопасности.
   Эти объятия, однако, напомнили о ее цели.
   Она выйдет замуж. Это ее право и негласный долг Эрона. Она станет замужней женщиной с респектабельным положением в приличном обществе, у нее появится дом, которым она станет управлять, и дети, которых она будет нежно любить.
   И муж, который будет защищать ее, любить, целовать, обнимать. Здравомыслящий достойный человек, напомнила она себе, раздеваясь и ложась в постель. Не какой-нибудь пьяный авантюрист. А юрист, как Эрон. Доктор или священник. Она не возражает и против торговца, но весьма респектабельного.
   Или мелкопоместный дворянин с собственностью в провинции. С поместьем вроде того, в котором она когда-то жила…
   Нет, она не станет предаваться глупым мечтам. Те дни прошли. Приличный джентльмен из Дарлингтона прекрасно ей подойдет.
 
   Пруденс проснулась, когда солнечный свет вовсю пробивался сквозь плохо пригнанные ставни. Проснулась, сознавая свое полное безумие. Она впустила в дом мужчину. Позволила ему остаться здесь на ночь! Должно быть, она напилась до умопомрачения, если сделала это.
   И не только это.
   Пруденс коснулась губ, словно те могли измениться, потом быстро оделась и выглянула в коридор. Дверь в другую комнату оказалась распахнутой, комната – пустой. Сердце кольнула печаль, в глазах закипали жгучие слезы.
   Дурочка!
   Думать надо о том, что он украл. Или крадет сейчас, ибо внизу слышался шум.
   Пруденс бесшумно спустилась по лестнице, вооруженная только деревянным подсвечником, но опасного мистера Бергойна и след простыл, только Тоби вилял хвостом.
   Однако вместо того чтобы украсть, ее скандальный гость кое-что добавил к лежащим на столе двум шиллингам. Взяв серебряную галстучную булавку, Пруденс поворачивала ее в солнечном свете. Головка булавки была сделана в виде крошечного кинжала.
   Она изучала булавку, словно та могла что-то поведать о хозяине, хотя если и так, то только то, что ему нравилось оружие. Ей бы рассердиться, ведь она отклонила его благотворительный порыв, но Пруденс сжала булавку, словно это был подарок любовника.
   Он, наверное, мошенник и игрок, коли оказался на мели, но… от осознания, что она никогда его больше не увидит, в душе у нее поселилось что-то, похожее на боль.
   Кейт Бергойн.
   Не преуспевающий, но такой высокий, сильный. Такой бесстрашный и быстрый, без размышлений выхвативший шпагу. От воспоминаний о том, как он бросился в атаку, у нее до сих пор захватывало дух. Такой красивый.
   И что создает эту красоту? Резко очерченные черты, твердый подбородок, впалые щеки… но и нечто большее. Все в нем, включая уверенность, сквозившую в каждой линии.
   Кейт признался, что у него мало денег, но явно не привык к бедности. Его одежда отлично сшита и в хорошем состоянии, в том числе и шейный платок, отделанный дорогим кружевом. Пруденс знала цену кружевам, постепенно продавая все, что у нее имелось. Кейт мог добраться до Лондона со всеми удобствами, продав какие-нибудь мелочи, но просто не знал этого.
   Отбросив мысли о госте, Пруденс убрала булавку в дальний угол ящика и сунула в карман шиллинги. Потом разожгла огонь в очаге, чтобы вскипятить чайник. Позавтракав хлебом и чашкой чая из корней одуванчиков, Пруденс взяла лист почтовой бумаги, которой почти не осталось, очинила перо и принялась составлять правильное письмо Эрону.
   Она придумала только одно тщательно взвешенное предложение, когда через заднюю дверь вошла Хетти Ларн.
   – Ваш хлеб, мисс Юлгрейв.
   Пруденс отложила письмо в сторону.
   – Спасибо, Хетти.
   – Не за что.
   Хетти казалась худенькой и непритязательной, но в ней был свет, всегда изумлявший Пруденс. Как можно светиться, когда живешь в бедности «Двора белой розы»? Возможно, Эрон считал, что двор увит розами даже в марте, однако название происходило от заведения на Хай-стрит, которому принадлежала эта земля.
   «Белая роза» – это название таверны.
   Хетти жила в соседнем домике со своим мужем Уиллом и двумя маленькими детьми, которые сейчас улыбались, прячась за юбки матери. Подбежал Тоби, виляя хвостом. Ребятишки с радостным смехом присели поиграть с ним.
   У матери Пруденс было доброе сердце, но где бы они ни жили, она настаивала на том, чтобы держать соседей-простолюдинов на расстоянии. Сама Пруденс была не способна на неучтивость. За домами находился общий участок земли, где одни растили овощи, другие держали цыплят и все вешали сушиться выстиранное белье. В хорошую погоду передние и задние двери оставались открытыми, и соседи заходили друг к другу без лишних церемоний.
   На следующий день после того как Пруденс поселилась здесь, к ней постучалась Хетти Ларн. Пруденс уже знала, что это приемлемо для первого визита. Даже здесь есть свой этикет.
   Хетти принесла маленькую стопку овсяных блинов, которые бедняки едят чаще, чем хлеб из белой муки. Пруденс была застигнута врасплох, но она понимала, что это сделано от души, и приняла подарок.
   С тех пор она соскользнула – ее мать сказала бы «опустилась» – в фамильярность. Однако это стало своего рода деловым соглашением. Хетти пекла для нее овсяные блины, а Пруденс время от времени присматривала за ее детьми.
   Оказалось, что дети горазды на всякие проделки, и как-то ей пришла в голову идея учить их грамоте, чтобы удержать от озорства. К ее удивлению, им это очень понравилось. Мальчик, Уилли, оказался очень сообразительным. Хетти была на седьмом небе от счастья.
   Пруденс взяла пособия, которые сделала сама, и дети вскарабкались на стулья у стола.
   – Вы так добры, что учите их, мисс.
   – А ты так добра, что печешь для меня, Хетти. Я бы никогда с этим не справилась.
   – Это довольно просто. Я могу вас научить.
   Пруденс улыбнулась, прикрыв улыбкой вспышку возмущения. Ей не нужно уметь печь овсяные блины и разбираться в сортах хлеба. Она создана для лучшей жизни.
   – Я могу научить тебя читать, Хетти.
   – Меня?! Бог мой! Это бессмысленно. Но тут есть родители, которые будут счастливы, если вы станете учить их сорванцов.
   – Организовать школу?!
   Хетти многозначительно посмотрела на Пруденс, зная о ее бедности. Но устроить школу – это даже хуже, чем стать гувернанткой. Это означает навсегда остаться скупой старой девой. Это полное фиаско.
   – Я не предполагаю здесь задерживаться надолго, – сказала Пруденс. – Первая часть траура закончилась, я скоро переду к брату в Дарлингтон.
   – Какая досада, мисс!
   Проглотив ответ, Пруденс повернулась к столу и развернула алфавит. На каждом квадратике бумаги изображалась буква и маленькая картинка. Были и другие кусочки бумаги, со словами.
   Она задала каждому слово.
   – А теперь, милые, найдите буквы, которые составляют это слово. – Она поставила перед каждым коричневое глиняное блюдо, присыпанное мукой, и положила рядом палочки. – Когда вы это сделаете, попытайтесь написать это слово.
   Уилли тут же взял палочку и тщательно вывел слово «кот».
   Хетти смотрела на это с благоговением.
   – Такое удовольствие видеть, как они пишут буквы, мисс.
   – У вас умненькие дети.
   На самом деле маленькая Сара особенной сообразительности не проявляла, но Уилли явно добился бы успеха, родись он в другой среде.
   – Ох, я забыла спросить, – сказала Хетти. – Вы в порядке после сегодняшней ночи?
   Пруденс похолодела и медленно повернулась к гостье.
   – Что ты хочешь этим сказать?
   – Мы слышали, как старый мистер Браун прикрикнул на кого-то, чтобы прекратили. Уилл выглянул, но никого не увидел. А сегодня утром старик Браун сказал, что наверняка у наших домов прятались какие-то люди и замышляли недоброе.
   – Правда? – Пруденс притворно округлила глаза. – К кому-нибудь в дом забрались?
   – Насколько я знаю, нет, мисс, и рада, что вас не потревожили. Я побегу, некоторые дела лучше делать, когда детишек нет рядом. Уилли и Сара, ведите себя хорошо!
   Хетти ушла, и Пруденс вздохнула с облегчением. Она и письмо сочиняла так медленно, поскольку часто отвлекалась на мысли о Кейте Бергойне. Это просто безумие, прошедшая ночь могла легко погубить ее репутацию, а это означало конец всем надеждам.
   Пруденс села рядом с детьми, решительно настроенная больше о нем не думать. Она закончит письмо и отправит его. Эрон поймет справедливость ее требований и, женившись, пригласит жить к себе в Дарлингтон. И там она сможет найти себе подходящего мужа.
   Доброго, достойного человека ее круга, а не высокородного мота вроде Кейта Бергойна.
 
   Пруденс отправила письмо, а спустя две недели ей пришлось признать, что брат его проигнорировал.
   Теперь она не понимала, почему решила, что он поступит иначе. Эрон всегда умел отмахиваться от неприятных для него обязанностей. Сколько раз ей приходилось заставлять его делать уроки!
   Но Пруденс и представить не могла, что Эрон способен игнорировать ее затруднительное положение.
   На похоронах матери он с пренебрежением говорил об их маленьком доме на Романби-корт, словно эти ограничения были их виной. Когда брат сделал подобное замечание о мебели, Пруденс прямо сказала ему, что лучшие предметы были проданы, чтобы оплатить услуги врача.
   И что он ответил? Что нужно лучше вести хозяйство.
   Пруденс понимала, что ей тогда же следовало потребовать большего, но она так привыкла «вкладывать в его профессию», как называла это мать, что уверилась, будто ее стесненное положение не продлится долго.
   Пруденс переехала сюда, в самое дешевое жилье, какое смогла найти, чтобы переждать первые месяцы траура и последний месяц учебы Эрона. До недавнего времени она довольно беспечно распоряжалась деньгами, пока молчание Эрона не начало ее тревожить.
   Тоби, всегда чувствовавший проблемы, испуганно смотрел на нее и жалобно поскуливал. Пруденс не знала, был ли песик робким до того несчастного случая, когда потерял лапу, – она взяла его в дом уже хромым, – но теперь, похоже, он всегда опасался худшего. Она такой не будет. Она снова напишет брату. Эрону всегда все нужно было излагать прямо. Пруденс взяла письменные принадлежности, но Тоби, жалобно глядя, снова заскулил.
   – Ты прав. Какой смысл повторяться?
   Но что ей остается? Влачить существование здесь на три гинеи в месяц или открыть школу, учить местных детишек основам письма и счета, получая за это яйца, хлеб и капусту?
   – Все в порядке, мисс? – весело произнесла Хетти универсальное местное приветствие.
   Пруденс смахнула слезы.
   – Что ты здесь делаешь, Хетти?
   Женщина вздрогнула от резкого тона.
   – Я просто принесла овощи, отец прислал. – Соседка держала кочан ранней капусты.
   Пруденс чуть было не сказала что-то резкое о благотворительности, но воспитание и здравый смысл остановили ее. Поддержка ей сейчас ох как нужна.
   – Прости, Хетти. Я просто… расстроена. Спасибо. Ты очень добра.
   – Не за что, мисс. Этой весной зелень хорошо растет. – Она склонила голову набок. – Не хочу вмешиваться, мисс, но… Я могу чем-нибудь помочь?
   – Где дети? – сменила тему Пруденс.
   – Овощи привезла моя мама. И счастлива приглядеть за внуками. У вас плохие новости?
   Пруденс хотела сказать «нет», улыбнуться, сберечь свою гордость, но правда вырвалась наружу.
   – У меня нет новостей. Мой брат меня игнорирует.
   – Ваш брат? Тот, что в Дарлингтоне?
   – Он юрист.
   Пруденс сказала это, защищаясь, и тут же поняла свою ошибку.
   Хетти разинула рот:
   – Тогда почему вы живете здесь?
   Пруденс хотелось излить свое горе, но гордость, проклятая гордость заставила ее сказать:
   – У него сейчас нет места. Он собирается жениться, и тогда у него появится дом, который отдаст ему тесть.
   – И все-таки вам следовало бы жить в лучших условиях.
   – Устроиться поверенным стоит дорого.
   – Думаю, да, мисс. Но вы сказали, что он собирается жениться. Тогда все наладится. Они с женой будут рады вам, особенно когда появятся детки.
   – Ты имеешь в виду, что они захотят иметь бесплатную няню?
   – Родственницу для помощи и общения, – пояснила Хетти.
   Невозможно объяснить, что для Пруденс жизнь в доме брата будет не такой веселой. Она бы с радостью составила компанию его молодой жене, некой Сьюзен Толлбридж, но вовсе не хотела быть бедной родственницей, которая за все благодарна и берется за любое дело, чтобы это доказать.
   – Когда свадьба? – спросила Хетти.
   Еще один пугающий вопрос. Пруденс об этом понятия не имела.
   – Скоро, – сказала она со все нарастающим волнением.
   Свадьба! Почему она об этом не подумала? Свадьба все поправит. Эрон должен прислать ей денег на дорогу и на покупку новых нарядов, чтобы сестра его не опозорила. Пруденс будет вращаться в высшем свете Дарлингтона, поскольку нареченная Эрона – дочь весьма преуспевающего торговца.
   Воспрянув духом, Пруденс пожалела о своей недавней резкости.
   – Называй меня Пруденс, Хетти. Или ты предпочитаешь, чтобы я называла тебя Хестер?
   Молодая женщина рассмеялась:
   – Ой, не надо, мисс, то есть Пруденс! А то я не пойму, кого вы имеете в виду.
   Жена, мать двоих детей, хоть и на четыре года моложе двадцатишестилетней Пруденс, способна заливаться смехом как девочка?
   – Простите мне мои слова, Пруденс, но руки у вас грубоваты для леди, – покачала головой Хетти. – Принести вам крем?
   – Крем?
   – Мне мама делает. Пахнет резковато, зато отлично смягчает загрубевшую кожу.
   – Ты уже столько для меня сделала.
   – Я ведь просто по дружбе предлагаю. Если вы не считаете, что я слишком много себе позволяю…
   – Конечно, нет.
   – Тогда я сейчас принесу, – просияла Хетти.
   Когда она ушла, Пруденс улыбнулась с новой надеждой.
   Свадьба. Дверь в лучшую жизнь. Когда она отправится на свадьбу в Дарлингтон, не будет причин возвращаться сюда. Ее жизнь совершенно переменится за один вечер.
   Ей нужно новое платье, и не одно, но Эрон, наверное, действительно еще ограничен в средствах.
   Когда Хетти принесла баночку с кремом и снова ушла, Пруденс поднялась наверх проверить свое единственное хорошее платье, которое хранилось в деревянном сундуке, тщательно завернутое в муслин и пересыпанное душистыми травами.
   Ее единственное приличное платье, правда, ему уже четыре года.
   Пруденс разложила платье на кровати и внимательно осмотрела. Она надевала его только в церковь и в редкие визиты Эрона, так что платье хорошо сохранилось. Подол обтрепался, хотя если его немного подвернуть, это окажется незаметным. Пруденс поднесла платье к маленькому окну. Когда-то яркий голубой цвет поблек, но, возможно, это не будет слишком заметно, да и приглушенные тона больше приличествуют трауру. Полгода еще не прошло со дня маминой смерти.
   Пруденс следовало бы оставаться в черном, однако голубое платье скромное, а Эрон явно считает, что срок траура миновал. Может быть, добавить какую-нибудь отделку? Шнуры, тесьма и ленты дорогие, а вот если купить нитки, то можно украсить платье вышивкой. Черной или каким-нибудь оттенком синего.
   Однако даже нитки и хорошие иголки стоят денег.
   Пруденс вытащила шиллинги, глядя на них как на талисманы. Потом кивнула, накинула шаль и отправилась по магазинам.
 
   Три недели спустя Пруденс пулей вылетела из дома и вбежала в соседнюю дверь. Она впервые оказалась в доме Хетти и, разумеется, не собиралась делать это без приглашения, но ей было просто необходимо с кем-то поговорить.
   Хетти, стоя на коленях перед лоханью, что-то энергично стирала. Увидев Пруденс, она заморгала и начала подниматься.
   – Нет-нет… – начала было Пруденс, но сообразила, что нехорошо, если Хетти останется на коленях. – Я хотела сказать… как тебе удобнее. Извини. Мне не следовало так к тебе вламываться.
   Хетти уже поднялась и вытирала руки о фартук.
   – Чепуха. Одеяла все равно должны помокнуть.
   – Одеяла?
   – Сегодня теплый и ветреный день. Самая подходящая погода для стирки одеял. Что-нибудь случилось, милая?
   Для Пруденс по-прежнему было в новинку это обращение. Казалось, оно еще глубже погружает ее в пучину здешней жизни, но она так уверилась в скорых переменах, что это не имело значения.
   Пруденс села на табурет у простого стола. Стул был только один, и она знала, что он предназначен для Уилла, главы семьи. Мужчины – хозяева всего.
   – Мой брат женился.
   Хетти безучастно смотрела на нее, потом ахнула:
   – И вас не пригласил?! Почему он так поступил?
   – А почему ему так не поступить? – горько ответила Пруденс.
   – Но вы так трудились над платьем.
   Пруденс уже жалела, что пришла сюда и открыла свою боль.
   Хетти поставила на стол кувшин и два глиняных стакана.
   – Это ведь не джин? – спросила охваченная воспоминаниями Пруденс. С той ночи она в самые тяжелые моменты с чувством вины пила остатки бренди.
   – Джин? – воскликнула Хетти. – Если бы он у меня был! Это мамин кордиал. Он поднимет ваш дух. – Она села напротив и подвинула стакан.
   Пруденс принюхалась и уловила запах трав. Она отпила, сначала почувствовала сладость, а потом закашлялась.
   – Да это же алкоголь!
   – Всего лишь мамино домашнее вино. Травы пойдут вам на пользу.
   Пруденс отхлебнула еще.
   – Я так в пьяницу превращусь.
   – Да будет вам! А теперь расскажите, что случилось. Вы получили письмо?
   Пруденс еще немного отпила.
   – Да. Ты не поверишь, от жены моего брата. Сожалеет, что я не смогла присутствовать, и жаждет поделиться всеми подробностями.
   – Что ж, это мило с ее стороны.
   – Мило?! Да это просто насмешка, причем откровенная! Все подробности о приятном обществе, изысканном свадебном обеде, о ее платье и новом костюме Эрона, об их доме. И все эти шпильки нацелены в мое сердце.
   – Ох! – Хетти отхлебнула кордиала.
   – Это правда. Это она решала, кого приглашать, а кого не приглашать на свадьбу. Это она не захотела видеть меня в Дарлингтоне.
   – Ваш брат мог дать ей отпор, если бы хотел.
   – Может быть, и нет. Она принесла в их семью кругленькую сумму, а ее отец в городе весьма влиятелен.
   – И все-таки ваш брат – глава семьи.
   Пруденс вздохнула:
   – А я все время нахожу ему оправдания… Я просто дурочка, правда? – Она отпила еще. – Понимаешь, я так надеялась на эту свадьбу. Там я была бы леди, вращалась в достойном кругу. Я могла бы даже…
   Хвала небу, она прервала свои откровения раньше, чем призналась, что мечтает встретить джентльмена, который обожал бы ее.
   – Крепкая смесь. – Пруденс хмуро посмотрела на свой стакан.
   – Отлично лечит простуду и ревматизм.
   И разбитое сердце? Ее мечты разлетелись вдребезги, забрав с собой надежды.
   Покачивая в руке стакан, Пруденс отпивала по глоточку.
   – Я не хочу так жить, Хетти. – Пруденс сообразила, что это могло прозвучать оскорбительно. – Я имела в виду не место и не людей, но… я хочу большего. Я хочу…
   – Мужа. Каждая женщина этого хочет, и каждый мужчина хочет иметь жену. Но я знаю, для леди вроде вас это нелегко. Вы не можете выйти за простого человека, а чтобы выйти за джентльмена, вам нужны деньги.
   – А ты принесла деньги в семью?
   – Я принесла постельное белье и новую одежду для себя. И я здоровая и работящая, как и Уилл. Он знает свое дело, а я умею вести дом и заботиться обо всем.
   – Я знаю, как вести дом.
   – Со слугами, – сказала Хетти без явного намерения обидеть.
   – К примеру, с этим домом я управляюсь, – запротестовала было Пруденс, однако потом вспомнила о хлебе, который не пекла, об одеялах, которые никогда не стирала, о моли, которая прогрызла в них дырки. Да, она убиралась и вытирала пыль, но не делала крем для рук, не поджаривала корни одуванчика для чая, не держала цыплят. – Я действительно знаю, как вести хозяйство со слугами, – согласилась она. – Когда мы жили в Блайдби-Мэноре, я помогала управлять нашей частью. Помогала присматривать за ценными вещами вроде тончайшего полотна, стекла и фарфора.
   И все это ушло. За исключением любимой вазы матери и двух стеклянных винных стаканов, из которых она пила бренди с каким-то мошенником и повесой…
   Хетти смотрела на нее округлившимися глазами, потом долила стаканы.
   – Вы жили в поместье?
   – Что? Да, в Блайдби-Мэноре… Но не так, как ты думаешь. Мой отец служил там библиотекарем.
   – Как же получилось, что вы оказались здесь? Поместье! Подумать только!
   Пруденс об этом думала, и слишком часто. Она размышляла о комнатах, в которых жила их семья, о поместье, в котором гуляла. Помнила ощущение, что она там своя, почти член семьи сэра Джошуа Дженкина, свое знакомство с дочками соседей. Она считала себя членом их общества.
   Хотя Пруденс и не родилась в Блайдби, она не знала другого дома. Ее родители переехали туда, когда ей было два года. Когда сэр Джошуа проигрался в пух и прах и застрелился, ее родителям пришлось через несколько дней уехать, и это было равносильно изгнанию из рая.
   – Как получилось, что я оказалась здесь? Из-за череды злоключений и неудач.
   – И сколько вам было лет, когда все это случилось?
   Катастрофа не произошла в одно мгновение, но…
   – Пятнадцать, – ответила Пруденс.
   Она была достаточно взрослой, чтобы иметь какое-то представление о счастливом будущем, но недостаточно взрослой, чтобы что-то предпринять. Сэр Джошуа обещал устроить для нее вечеринку, когда ей исполнится шестнадцать. Не бал, конечно, но танцы были бы. Он организовал для нее уроки танцев…