Черепашки-ниндзя и Баркулаб фон Гарт
(Черепашки-ниндзя)
ВВЕДЕНИЕ
То, что случилось, случилось не в давние времена, а в наше с вами время, в пятый день шестой луны по средневековому летоисчислению, в одном из современных американских густонаселенных городов, пропитанных дымом, пылью, наполненных лязгом и грохотом.
В домах непрерывно звонили телефоны, в газетах писали о забастовках и о новом демократическом движении женщин, а также об убийствах, совершаемых на берегу озера каким-то маньяком…
И, если бы даже на улицах города горели миллионы фонарей, было бы невозможно рассеять мрак, окутавший город с заходом солнца, мрак, в котором каждый из жителей рано или поздно задумывался о смерти.
Смерть – это белое облако над горизонтом, это тревожный шепот у озера.
Смерть – это беззубая пасть огромного монстра в маске хоккейного вратаря, восставшего со дна Вселенной, это и мутанты – черепашки, взвалившие на свои хрупкие плечи солнечные диски, это и доктор Круз, проводящий опыты на спичечных палочках…
Смерть – это очень тонкие огненные нити, лучи, исходящие от каждого человека, заключенного в них, как в белом коконе, как в черепашьем яйце, одиноко лежащем на морской отмели. В пятый день шестой луны по средневековому японскому летоисчислению над городом, как обычно, взошло солнце.
Восстали от сна одни – чтобы убивать, другие – чтобы спасать, третьи – чтобы любить.
Как обычно, взошло солнце над клиникой доктора Круза. Как обычно, зашагали санитары по небольшому уютному дворику. Взад и вперед. Взад и вперед. Словно нахохлившиеся птицы, угрюмые, – на глаза им не попадайся. Засеменили следом по аккуратно огороженным асфальтированным дорожкам медицинские сестры, указывая садовникам, где стричь разросшиеся за ночь ярко-алые цветы, раздали санитарам щетки для чистки инвентаря и инструментов, тряхнули белокурыми волосами, засмеялись, взглянув на яркое утреннее солнце. Разбежались по отделениям. Точь-в-точь, как в монастыре. Загудели машины, залязгали ключи в дверных замках. Все, как обычно. Понедельник. Утро.
Один за другим стали появляться на дорожках клиники больные. Кивали, улыбались друг другу, смотрели вокруг красными после наркотического сна глазами, напоминающими астры, ярко цветущие на больничных клумбах.
– До чего приятный день сегодня! – проходя мимо, поздоровался с больными доктор Круз. Походка его была чуть подпрыгивающая. Сказал и засмеялся. Всем и невдомек, отчего он засмеялся.
А смеялся он громко, свободно, смех его расходился кругами по всему отделению. Любил он ошарашить больных своим смехом. Насмеявшись вдоволь, взглянув на цветущие астры, кажется, он остался доволен собой и вошел в здание.
Больные, точно раки, с выпученными от тяжелого сна глазами, расползлись к скамейкам, стоящим во дворике ровнехонько друг против друга. Педантичность была если не главной, то самой неотъемлемой чертой доктора Круза.
Возле одной клумбы сидели старые больные, хроники. Их держали в клинике, практически не выпуская. Самым древним среди них был старик Пэт. Глаза у него, серые и опустошенные, – перегоревшие предохранители. Он был всегда занят одним делом. Держал перед собой какую-то старую фотографию, вертел ее в руках. Фотография замусолилась, с обеих сторон стала серой, как и его глаза.
Напротив компании хроников расположились самые молодые больные. Роберт и Жорж. Оба были необычайно красивы, худощавы и бледны.
На скамейке возле центрального входа в клинику сидела молодая женщина Элиса. Взгляд ее напоминал взгляд испуганной птицы. Да и вся она походила на взъерошенную, готовую вот-вот вспорхнуть и улететь, ласточку. Плоская, нервная. Худые плечи, длинные, белые, нежные, точно вырезанные из мыла, ладони и пальцы. Иногда они выходили из повиновения, парили сами по себе, как две белые птицы. Тогда она, спохватившись, зажимала их между коленями, стесняясь своих красивых рук.
Сидящий рядом с ней рыжий мужчина с ярко выпученными глазами, то и дело хихикал, заглядываясь на ножки, проходящих по аллеям больничного дворика, медсестер. Он ерзал и двигался с одного края скамейки на другой, так что, в конце концов, Элисе пришлось вспорхнуть и перенестись в общество двух пожилых дам. Обе дремали, похрапывая, посапывая, изредка причмокивая синими пухлыми губами.
Солнце поднималось все выше и выше, освещая каждый уголок уютного больничного дворика, так напоминающего изысканностью и аккуратностью средневековой японский садик.
На самой дальней скамейке, одной-единственной как бы оторванной от всех остальных, но удаленной ровно настолько, насколько это возможно, чтобы видеть ее, если смотреть прямо со ступенек веранды, в тени старой ивы, проросшей корнями глубоко в песок, сидела Тина.
Больше всего в клинике Круза она ненавидела астры. Яркие алые цветы напоминали ей о чем-то таком, название и объяснение чему она дать не могла, но чувствовала какую-то вражду к красивым, раскрывшимся на солнце, цветам. Она специально выбирала для своих прогулок самую отдаленную скамью, где не пестрели эти, как ей казалось, зловещие цветы.
– До чего приятный сегодня денек! – услышала она рядом с собой голос доктора Круза.
Тина нехотя кивнула, чтобы избавиться от лишних вопросов. Она очень устала от бесконечных опытов доктора. Вчера он предложил провести очередной эксперимент на спичках.
– Я хочу, чтобы ты собралась с мыслями, подумала о своих чувствах! – говорил доктор Круз. – Сосредоточься на этом коробке. Попытайся сдвинуть его с места, – слышала Тина его голос.
– Зачем? Зачем? У меня не получится! Я не могу специально! – кричала она.
Но в глазах доктора Круза была такая злость, что Тина заплакала.
– Сосредоточься! Еще раз! – кричал возбужденный Круз.
Тина вспоминала. Спичечный коробок дернулся на столике. Доктор Круз, как напуганный зверь, ощетинился. Волосы его стали похожи на иголки дикобраза; Тина задрожала.
– О чем ты думала? О чем?
– О вас.
– Что ты думала? Что? Тина снова заплакала.
– Ты не можешь и не хочешь избавиться от чувства вины за смерть своего отца и злишься! А когда ты злишься, ты можешь все! Маленькая моя фурия! – кричал Круз в экстазе.
«Ты можешь все!» – звучало в голове у Тины. Бледная, с русыми распущенными волосами, она напоминала тусклую нераспустившуюся водяную лилию, качавшуюся на поверхности озера и вздрагивающую от каждого дуновения ветра.
«Сегодня мама и доктор Круз повезут меня к озеру, где утонул папа, зачем, зачем?» – думала Тина, сжимая пальцы.
Она вся съежилась, но поняла, что от самой себя и от своей судьбы и от воспоминаний ей не уйти.
Словно мягкий светящийся шар коснулся ее руки, и кто-то шепнул на ухо:
– Не бойся! Отец твой жив! Жив! Поезжай к озеру с доктором Крузом. Вспомни все. Мы любим тебя, Тина.
– Кто это? Кто? – встрепенулась девушка. – Кто говорил со мной?
Но рядом не было ни единого существа, который мог бы произнести эти слова.
На месте светящегося шара между своими ладонями Тина увидела маленькую черепашку, сползающую в искусственный бассейн среди камней. Но и та тотчас исчезла.
«Может, я сплю?» – Тина ущипнула себя за палец. Поморщилась от острой боли. Сердце ее забилось сильней. И откуда-то появилась, влилась в сердце неожиданная, непрошенная радость. Радость и сила. Тина взглянула на Солнце и рассмеялась.
Мимо нее быстро прошагал в глубь дворика доктор Круз. Он был мрачен.
Тина не испугалась. Она вспомнила, впервые без страха восстанавливая во всех подробностях, историю смерти своего отца. И вместе с ней свою собственную историю.
«Отчего меня так раздражает этот доктор Круз?» – задумалась Тина. «Неужели только оттого, что он стал воплощением всех насильственных действий по отношению к больным и ко мне в клинике? Нет, не только. А ведь он многому научил меня. Он первый сказал, что я особенная, что у меня необыкновенный дар, что я смогу, если захочу, все. Тогда почему он мне неприятен?»
Тина улыбнулась и подумала: «Можно было бы и привыкнуть. Ведь я уже почти полжизни провела в клинике. И если бы не мое знакомство с Джерри… Бог знает, на кого я была бы похожа. На Элису? Или на Жоржа? Или стала бы, в конце концов, такой же, как старик Пэт?»
«Какое счастье – влюбиться», – подумала она и мысленно поцеловала своего друга Джерри. Вспомнила, что сегодня он обещал прийти и вместе с ней и доктором Крузом поехать к озеру. И вдруг, как молния, Тину поразила простая мысль: доктор Круз ей напоминал отца. «Да, да, – пронеслось у нее в голове, – разговором он напоминает папу: голос громкий и озорной, но сам на папу не похож. Папа был больше похож на индейца, а этот… скорей на самурая. Твердость в нем какая-то другая, не папина… Твердость бейсбольного мяча под обшарпанной кожей, – Тина рассмеялась вслух.
И тут же смолкла. Вспомнила, каким стал отец в последние месяцы жизни. Худой, как скелет, он проплыл перед глазами, с раскинутыми в стороны руками, будто медуза, погружающаяся на дно.
«Последнее время он жил как во сне, – вспоминала Тина, – наверное, потому что мама завела себе любовника. Он стал похож на тощую унылую ворону. Даже плакала.
Тина закрыла глаза. Накануне того злополучного дня шел дождь. Капли застывали под взметнувшимися к небу холодными потоками ветра. Капли представлялись человеческими глазами.
Тина шла с отцом по безлюдной улице. Ей было страшно ступать по человеческим, глазам. А отец так сильно сжимал ее руку, что она вскрикивала от боли. Он же смотрел перед собой невидящим взглядом. На следующий день вечером они втроем, вместе с мамой, уехали к озеру. Лесное озеро называлось Лебяжьим. После затяжных дождей вода в нем стала настолько чистой и прозрачной, что можно было в отражении узнавать созвездия.
Отдыхающие сюда еще не приехали, и казалось, ничто не могло нарушить первозданной тишины божественного уголка.
Но в первый же вечер мама и отец поссорились. Тина знала из-за чего.
– Аманда, я давно знаю, что ты изменяешь мне, – говорил отец. Он был пьян. В неистовстве бросился на жену и ударил ее по щеке.
Глаза матери наполнились слезами.
– Что ты делаешь? – кричала она. Отец грубо схватил ее и прижал к стене. Сорвал с маминого плеча кофту.
– Я буду с тобой играть, – играть, как это теперь делают другие. Как делал это твой Эллис.
– Что ты говоришь? Эллис не позволял себе ничего подобного, – отбивалась мать. – Ты пьян, Джон.
– Я знаю все. Давно знаю! – отец, размахивая руками, грубо, гадко, напоминая Тине какое-то скользкое, попавшее в ловушку насекомое.
– Нас видит Тина! – кричала мать.
– Плевать.
Тина, сжавшись в комок, долго смотрела на их возню. Комок слез и ненависти подступил к горлу.
– Я тебя ненавижу, папа! – вдруг твердо и глухо произнесла она.
Сказала и выбежала из дома.
Отец, хлопнув дверью, осмотрелся, – пытался понять, куда скрылась девочка.
Тина помчалась по темной липовой аллее к озеру. Тени деревьев вставали из-за спины одна за другой, будто великаны, низкие заросли тростника бросались навстречу. Она бежала, гулко отпечатывая в летней ночной тишине каждый шаг, бежала к деревянному помосту, уходящему метров на двадцать в озеро.
«Умереть! Теперь только умереть!» – стучало у нее в висках.
– Тина! Вернись! – кричал отец, топая непослушными ногами по деревянному мосту.
Девочке показалось, что за ней гонятся какие-то огромные чудовища с разинутыми ртами, выпученными глазами, готовые вот-вот разорвать ее на части.
Добежав до конца помоста, Тина на мгновение остановилась, вскинула вверх руки и бросилась в воду, точно в пропасть.
– Чтоб ты умер! – прокричала она и сама удивилась своему голосу.
Множество бесцветных прозрачных пузырьков стали подниматься со дна озера, превращая его гладкую поверхность, в кипящую и бурлящую.
Последнее, что увидела Тина, было бледное, растерянное лицо отца, погружающегося в бездну.
«Точно медуза, с раскинутыми в стороны руками», – успела подумать она.
Тина потеряла сознание. Или спала и видела сны. Только звезды мерцали вокруг. Она сидела на какой-то отмели, окруженная, словно в сказке, желтыми и голубыми светящимися существами, напоминающими черепашек. Вместе с ней они резвились до изнеможения; бывало погружались в темные морские глубины, чтобы выскочить затем на яркий свет.
«Ты не больна, ты не урод и не чудовище, – слышала она волшебные голоса черепашек, – от самих людей происходят все их беды; от людей, которые себя не понимают, не слышат и боятся. Ты сильная и добрая, запомни это!»
Затем одна из черепашек погрузилась на дно и принесла Тине громадную жемчужину, самую красивую из тех, что видела девочка когда-либо.
Из мрака медленно выплыли остальные серебристые черепашки, сочувственно коснулись Тины своими ножками и исчезли.
В домах непрерывно звонили телефоны, в газетах писали о забастовках и о новом демократическом движении женщин, а также об убийствах, совершаемых на берегу озера каким-то маньяком…
И, если бы даже на улицах города горели миллионы фонарей, было бы невозможно рассеять мрак, окутавший город с заходом солнца, мрак, в котором каждый из жителей рано или поздно задумывался о смерти.
Смерть – это белое облако над горизонтом, это тревожный шепот у озера.
Смерть – это беззубая пасть огромного монстра в маске хоккейного вратаря, восставшего со дна Вселенной, это и мутанты – черепашки, взвалившие на свои хрупкие плечи солнечные диски, это и доктор Круз, проводящий опыты на спичечных палочках…
Смерть – это очень тонкие огненные нити, лучи, исходящие от каждого человека, заключенного в них, как в белом коконе, как в черепашьем яйце, одиноко лежащем на морской отмели. В пятый день шестой луны по средневековому японскому летоисчислению над городом, как обычно, взошло солнце.
Восстали от сна одни – чтобы убивать, другие – чтобы спасать, третьи – чтобы любить.
Как обычно, взошло солнце над клиникой доктора Круза. Как обычно, зашагали санитары по небольшому уютному дворику. Взад и вперед. Взад и вперед. Словно нахохлившиеся птицы, угрюмые, – на глаза им не попадайся. Засеменили следом по аккуратно огороженным асфальтированным дорожкам медицинские сестры, указывая садовникам, где стричь разросшиеся за ночь ярко-алые цветы, раздали санитарам щетки для чистки инвентаря и инструментов, тряхнули белокурыми волосами, засмеялись, взглянув на яркое утреннее солнце. Разбежались по отделениям. Точь-в-точь, как в монастыре. Загудели машины, залязгали ключи в дверных замках. Все, как обычно. Понедельник. Утро.
Один за другим стали появляться на дорожках клиники больные. Кивали, улыбались друг другу, смотрели вокруг красными после наркотического сна глазами, напоминающими астры, ярко цветущие на больничных клумбах.
– До чего приятный день сегодня! – проходя мимо, поздоровался с больными доктор Круз. Походка его была чуть подпрыгивающая. Сказал и засмеялся. Всем и невдомек, отчего он засмеялся.
А смеялся он громко, свободно, смех его расходился кругами по всему отделению. Любил он ошарашить больных своим смехом. Насмеявшись вдоволь, взглянув на цветущие астры, кажется, он остался доволен собой и вошел в здание.
Больные, точно раки, с выпученными от тяжелого сна глазами, расползлись к скамейкам, стоящим во дворике ровнехонько друг против друга. Педантичность была если не главной, то самой неотъемлемой чертой доктора Круза.
Возле одной клумбы сидели старые больные, хроники. Их держали в клинике, практически не выпуская. Самым древним среди них был старик Пэт. Глаза у него, серые и опустошенные, – перегоревшие предохранители. Он был всегда занят одним делом. Держал перед собой какую-то старую фотографию, вертел ее в руках. Фотография замусолилась, с обеих сторон стала серой, как и его глаза.
Напротив компании хроников расположились самые молодые больные. Роберт и Жорж. Оба были необычайно красивы, худощавы и бледны.
На скамейке возле центрального входа в клинику сидела молодая женщина Элиса. Взгляд ее напоминал взгляд испуганной птицы. Да и вся она походила на взъерошенную, готовую вот-вот вспорхнуть и улететь, ласточку. Плоская, нервная. Худые плечи, длинные, белые, нежные, точно вырезанные из мыла, ладони и пальцы. Иногда они выходили из повиновения, парили сами по себе, как две белые птицы. Тогда она, спохватившись, зажимала их между коленями, стесняясь своих красивых рук.
Сидящий рядом с ней рыжий мужчина с ярко выпученными глазами, то и дело хихикал, заглядываясь на ножки, проходящих по аллеям больничного дворика, медсестер. Он ерзал и двигался с одного края скамейки на другой, так что, в конце концов, Элисе пришлось вспорхнуть и перенестись в общество двух пожилых дам. Обе дремали, похрапывая, посапывая, изредка причмокивая синими пухлыми губами.
Солнце поднималось все выше и выше, освещая каждый уголок уютного больничного дворика, так напоминающего изысканностью и аккуратностью средневековой японский садик.
На самой дальней скамейке, одной-единственной как бы оторванной от всех остальных, но удаленной ровно настолько, насколько это возможно, чтобы видеть ее, если смотреть прямо со ступенек веранды, в тени старой ивы, проросшей корнями глубоко в песок, сидела Тина.
Больше всего в клинике Круза она ненавидела астры. Яркие алые цветы напоминали ей о чем-то таком, название и объяснение чему она дать не могла, но чувствовала какую-то вражду к красивым, раскрывшимся на солнце, цветам. Она специально выбирала для своих прогулок самую отдаленную скамью, где не пестрели эти, как ей казалось, зловещие цветы.
– До чего приятный сегодня денек! – услышала она рядом с собой голос доктора Круза.
Тина нехотя кивнула, чтобы избавиться от лишних вопросов. Она очень устала от бесконечных опытов доктора. Вчера он предложил провести очередной эксперимент на спичках.
– Я хочу, чтобы ты собралась с мыслями, подумала о своих чувствах! – говорил доктор Круз. – Сосредоточься на этом коробке. Попытайся сдвинуть его с места, – слышала Тина его голос.
– Зачем? Зачем? У меня не получится! Я не могу специально! – кричала она.
Но в глазах доктора Круза была такая злость, что Тина заплакала.
– Сосредоточься! Еще раз! – кричал возбужденный Круз.
Тина вспоминала. Спичечный коробок дернулся на столике. Доктор Круз, как напуганный зверь, ощетинился. Волосы его стали похожи на иголки дикобраза; Тина задрожала.
– О чем ты думала? О чем?
– О вас.
– Что ты думала? Что? Тина снова заплакала.
– Ты не можешь и не хочешь избавиться от чувства вины за смерть своего отца и злишься! А когда ты злишься, ты можешь все! Маленькая моя фурия! – кричал Круз в экстазе.
«Ты можешь все!» – звучало в голове у Тины. Бледная, с русыми распущенными волосами, она напоминала тусклую нераспустившуюся водяную лилию, качавшуюся на поверхности озера и вздрагивающую от каждого дуновения ветра.
«Сегодня мама и доктор Круз повезут меня к озеру, где утонул папа, зачем, зачем?» – думала Тина, сжимая пальцы.
Она вся съежилась, но поняла, что от самой себя и от своей судьбы и от воспоминаний ей не уйти.
Словно мягкий светящийся шар коснулся ее руки, и кто-то шепнул на ухо:
– Не бойся! Отец твой жив! Жив! Поезжай к озеру с доктором Крузом. Вспомни все. Мы любим тебя, Тина.
– Кто это? Кто? – встрепенулась девушка. – Кто говорил со мной?
Но рядом не было ни единого существа, который мог бы произнести эти слова.
На месте светящегося шара между своими ладонями Тина увидела маленькую черепашку, сползающую в искусственный бассейн среди камней. Но и та тотчас исчезла.
«Может, я сплю?» – Тина ущипнула себя за палец. Поморщилась от острой боли. Сердце ее забилось сильней. И откуда-то появилась, влилась в сердце неожиданная, непрошенная радость. Радость и сила. Тина взглянула на Солнце и рассмеялась.
Мимо нее быстро прошагал в глубь дворика доктор Круз. Он был мрачен.
Тина не испугалась. Она вспомнила, впервые без страха восстанавливая во всех подробностях, историю смерти своего отца. И вместе с ней свою собственную историю.
«Отчего меня так раздражает этот доктор Круз?» – задумалась Тина. «Неужели только оттого, что он стал воплощением всех насильственных действий по отношению к больным и ко мне в клинике? Нет, не только. А ведь он многому научил меня. Он первый сказал, что я особенная, что у меня необыкновенный дар, что я смогу, если захочу, все. Тогда почему он мне неприятен?»
Тина улыбнулась и подумала: «Можно было бы и привыкнуть. Ведь я уже почти полжизни провела в клинике. И если бы не мое знакомство с Джерри… Бог знает, на кого я была бы похожа. На Элису? Или на Жоржа? Или стала бы, в конце концов, такой же, как старик Пэт?»
«Какое счастье – влюбиться», – подумала она и мысленно поцеловала своего друга Джерри. Вспомнила, что сегодня он обещал прийти и вместе с ней и доктором Крузом поехать к озеру. И вдруг, как молния, Тину поразила простая мысль: доктор Круз ей напоминал отца. «Да, да, – пронеслось у нее в голове, – разговором он напоминает папу: голос громкий и озорной, но сам на папу не похож. Папа был больше похож на индейца, а этот… скорей на самурая. Твердость в нем какая-то другая, не папина… Твердость бейсбольного мяча под обшарпанной кожей, – Тина рассмеялась вслух.
И тут же смолкла. Вспомнила, каким стал отец в последние месяцы жизни. Худой, как скелет, он проплыл перед глазами, с раскинутыми в стороны руками, будто медуза, погружающаяся на дно.
«Последнее время он жил как во сне, – вспоминала Тина, – наверное, потому что мама завела себе любовника. Он стал похож на тощую унылую ворону. Даже плакала.
Тина закрыла глаза. Накануне того злополучного дня шел дождь. Капли застывали под взметнувшимися к небу холодными потоками ветра. Капли представлялись человеческими глазами.
Тина шла с отцом по безлюдной улице. Ей было страшно ступать по человеческим, глазам. А отец так сильно сжимал ее руку, что она вскрикивала от боли. Он же смотрел перед собой невидящим взглядом. На следующий день вечером они втроем, вместе с мамой, уехали к озеру. Лесное озеро называлось Лебяжьим. После затяжных дождей вода в нем стала настолько чистой и прозрачной, что можно было в отражении узнавать созвездия.
Отдыхающие сюда еще не приехали, и казалось, ничто не могло нарушить первозданной тишины божественного уголка.
Но в первый же вечер мама и отец поссорились. Тина знала из-за чего.
– Аманда, я давно знаю, что ты изменяешь мне, – говорил отец. Он был пьян. В неистовстве бросился на жену и ударил ее по щеке.
Глаза матери наполнились слезами.
– Что ты делаешь? – кричала она. Отец грубо схватил ее и прижал к стене. Сорвал с маминого плеча кофту.
– Я буду с тобой играть, – играть, как это теперь делают другие. Как делал это твой Эллис.
– Что ты говоришь? Эллис не позволял себе ничего подобного, – отбивалась мать. – Ты пьян, Джон.
– Я знаю все. Давно знаю! – отец, размахивая руками, грубо, гадко, напоминая Тине какое-то скользкое, попавшее в ловушку насекомое.
– Нас видит Тина! – кричала мать.
– Плевать.
Тина, сжавшись в комок, долго смотрела на их возню. Комок слез и ненависти подступил к горлу.
– Я тебя ненавижу, папа! – вдруг твердо и глухо произнесла она.
Сказала и выбежала из дома.
Отец, хлопнув дверью, осмотрелся, – пытался понять, куда скрылась девочка.
Тина помчалась по темной липовой аллее к озеру. Тени деревьев вставали из-за спины одна за другой, будто великаны, низкие заросли тростника бросались навстречу. Она бежала, гулко отпечатывая в летней ночной тишине каждый шаг, бежала к деревянному помосту, уходящему метров на двадцать в озеро.
«Умереть! Теперь только умереть!» – стучало у нее в висках.
– Тина! Вернись! – кричал отец, топая непослушными ногами по деревянному мосту.
Девочке показалось, что за ней гонятся какие-то огромные чудовища с разинутыми ртами, выпученными глазами, готовые вот-вот разорвать ее на части.
Добежав до конца помоста, Тина на мгновение остановилась, вскинула вверх руки и бросилась в воду, точно в пропасть.
– Чтоб ты умер! – прокричала она и сама удивилась своему голосу.
Множество бесцветных прозрачных пузырьков стали подниматься со дна озера, превращая его гладкую поверхность, в кипящую и бурлящую.
Последнее, что увидела Тина, было бледное, растерянное лицо отца, погружающегося в бездну.
«Точно медуза, с раскинутыми в стороны руками», – успела подумать она.
Тина потеряла сознание. Или спала и видела сны. Только звезды мерцали вокруг. Она сидела на какой-то отмели, окруженная, словно в сказке, желтыми и голубыми светящимися существами, напоминающими черепашек. Вместе с ней они резвились до изнеможения; бывало погружались в темные морские глубины, чтобы выскочить затем на яркий свет.
«Ты не больна, ты не урод и не чудовище, – слышала она волшебные голоса черепашек, – от самих людей происходят все их беды; от людей, которые себя не понимают, не слышат и боятся. Ты сильная и добрая, запомни это!»
Затем одна из черепашек погрузилась на дно и принесла Тине громадную жемчужину, самую красивую из тех, что видела девочка когда-либо.
Из мрака медленно выплыли остальные серебристые черепашки, сочувственно коснулись Тины своими ножками и исчезли.
ЧЕРЕПАШКИ-НИНДЗЯ
Это были удивительные существа, совершенно ни на кого не похожие. Как будто черепахи, но уж очень большие, почти в человеческий рост. И они вовсе не ползали по земле, а ходили на обеих ногах, как люди. Особую прелесть их фигуре придавал торчащий сзади, будто туго набитый рюкзак, выпуклый панцирь. С ним они выглядели, как небезразличные к сладостям толстяки. Их зеленая кожа отливала неким блеском, так что в темноте они светились, как светлячки. Мордочки черепашек выглядели жутко симпатичными, несмотря на зеленый цвет, чересчур выпуклые скулы, массивную челюсть и полное отсутствие носа. Главную прелесть составляли глаза – лукавые, необыкновенно добрые и чуть-чуть грустные. Больше всего черепашки любили шутить. Они без устали подтрунивали друг над другом, получая от этого истинное наслаждение.
Черепашка Микеланджело, а попросту Мик, был титаном. Он умел все или почти все: великолепно владел каратэ, ушу и дзюдо, знал пять языков, два из которых были древнейшие – древнеяпонский и латынь. Чудесно рисовал и играл в шахматы, недурно пел. Впрочем, друзья обвиняли иногда Мика в занудливости, но, поостыв, списывали все на его разностороннюю натуру. Вот чего не умел Микеланджело, так это врачевать. Сколько было случаев, когда Мик невольно становился безучастным свидетелем смерти многих и многих людей и ничего не мог поделать. Он страшно переживал из-за этого и всеми силами старался научиться врачевать по-волшебному, чтобы быть не хуже других.
– Ничего у меня не получится, – ворчал, бывало, он, сидя в древнейшей химической библиотеке Пэнкстон.
– Эй, Мик! Ты уже стал разговаривать сам с собой! – поддевал его обычно Рафаэль, обожавший подтрунить над лучшим другом.
– Ас кем же мне разговаривать, раз вы сторонитесь меня, – отзывался Мик.
– Ну, что ты, Мик! Мы любим тебя и желаем добра, но, по-моему, ты несколько заучился. А ты сам как считаешь, приятель?
– Может быть. А что, у тебя есть другие, более интересные предложения?…
И так бесконечно.
Рафаэль был самым младшим из всей этой веселой компании и, наверное, потому самым озорным. Он очень хорошо играл в футбол и был отличным танцором. Бывало, он даже смеялся над своими более неуклюжими друзьями:
– Ну, что же вы? Давайте, как я! – кричал он друзьям, отбивая чечетку.
– А мы и так, как ты – такие же зеленые, – первым находился, что ответить сообразительный Донателло.
– И только! – парировал Рафаэль, продолжая свой виртуозный танец.
Рафаэль также любил сладости, но в отличие от Леонардо, совсем не толстел. Еще он обожал читать фантастику, ну, а, на худой конец, не брезговал сказками. Кроме того, Рафаэль был невероятным выдумщиком и обожал всякого рода розыгрыши. Однажды он почти всерьез уверил друзей, что собирается… жениться. Он говорил, что нашел себе очаровательную девушку, совсем не хуже Дюймовочки, и что он до поры до времени прячет ее, боясь, что она испугается вида его друзей. И только Донателло не поддался на розыгрыш Рафаэля.
– А ты, наверное, отличаешься от нас так же, как жаба-сын от жабы-матери в сказке Андерсена? И потому-то тебя она и не боится, твоя таинственная, любимая невеста, – лукаво говорил он.
– Приятель Донателло, да ты просто завидуешь мне, – самоуверенно заявлял Рафаэль.
– Ничуть. Ведь я не собираюсь жениться, я прирожденный холостяк!
Леонардо и Микеланджело верили Рафаэлю до последней минуты, пока сам «жениха не раскрыл своего обмана: мол, Дюймовочка так долго ждала меня, что испарилась, будто ее и не было. А ты, доверчивый, наивный толстяк Леонардо, поверил! Эх ты, бедный!
Леонардо конфузился, краснел и пыхтел, а друзья катались по полу от смеха.
А однажды Рафаэль придумал еще более занимательную историю. Он загадочным шепотом с самым невозмутимым видом поведал, что во сне ему явилась фея и предсказала, что скоро черепашек-ниндзя ждет опасное и увлекательное путешествие во времени. А чтобы быть готовыми к трудным испытаниям, они должны усиленно заниматься историей и упражняться во всех видах единоборств.
Это подстегнуло друзей к усиленным тренировкам и действительно оживило несколько устоявшийся образ их жизни.
Самое любопытное, что неугомонный Рафаэль оказался прав, и в скором времени с друзьями действительно произошло необыкновенное приключение. После этого совпадения черепашки стали называть Рафаэля ясновидящим, хотя, вправду сказать, это прозвище совсем не подходило к забияке и вруну Рафаэлю. Но больше всего потешался Рафаэль над добряком Леонардо, которого любил всем сердцем.
Леонардо мог одним ударом размозжить огромное бревно и даже расплющить металлические прутья, но зато сердце у него было золотое, к тому же он слыл неисправимым мечтателем и мог подолгу сидеть, окутанный грезами…
Однажды, во времена Людовика IV, черепашки оказались во Франции. Они там спасли одну пленницу, которую хотели казнить, как клятвоотступницу. Леонардо, лишь увидев Элизу, так звали девушку, потерял голову. Все это время, пока они освобождали и прятали Элизу, Леонардо мечтал о ней, но даже в мечтах не смел к ней прикоснуться. Он лишь сочинял стихи:
А когда, спустя некоторое время, друзья вновь оказались в своей «каморке», Рафаэлю случайно попались стихи Леонардо, и он, не скрывая слез, рыдал над печальными строками.
– Какое у него сердце! Какое, а? – сквозь рыдания вопрошал Рафаэль.
– Почему ты плачешь и о ком ты говоришь? – вдруг раздалось над ухом Рафаэля.
– О тебе, друг, о тебе!
– Ты и вправду так думаешь? – смутившись, пробурчал куда-то в сторону Леонардо.
– Я в этом уверен и хочу, чтобы и ты знал. Ты – самый достойный из нас и заслуживаешь несравненно лучшей участи, чем наша!
– Ну, что ты, Раф! – растерялся Лео.
– Да нет, так и есть! – входил во вкус Рафаэль. – Ты самый могучий, самый добрый и самый красивый из нас, поверь мне!
– Ну, достаточно, Раф! Ты начинаешь издеваться надо мной. Пойдем лучше потренируемся!
Рафаэлю ничего не оставалось, как согласиться с другом, и они отправились в тренировочный зал, где увидели Донателло, истово бившего «грушу».
– Ты что, один? – спросил Раф.
– К сожалению, Микеланджело занялся искусством, и мне приходится работать за двоих…
Черепашки появились на свет необычным образом. Однажды старый художник Йоши Мирфу от нечего делать нарисовал забавное существо, похожее на человека и черепашку одновременно. Черепашки удостоились чести стать украшением домашней коллекции художника. Но однажды эти картины увидел волшебник из Китая и захотел взять себе. Художник не соглашался. Тогда волшебник решил поступить иначе:
– Раз ты не хочешь мне их отдать, я сделаю так, что они будут тебе в тягость, и ты еще тысячу раз пожалеешь, что не отдал их мне…
– Я не боюсь твоих угроз, я вкладывал в свои картины душу, и они не причинят мне вреда.
Тогда разъяренный волшебник произнес заклинание:
Ветер зашумит – и пусть! Земля задрожит – пускай! Все переменится вдруг, Сойдет на полях урожай. Чары мои сильны – Сделайся камнем, лед. Небо, замри на миг. И ни назад, ни вперед! Пусть черепашек тень станет и плетью, и злом! Так повелел я здесь, Так и случится потом!
И, взмахнув руками, как крыльями, волшебник исчез, оставив после себя крутящийся столб пыли.
Художник немного испугался, но, увидев, что ничего дурного не произошло, успокоился и вернулся домой. Был уже поздний вечер, семья спала.
Наутро было солнечно и необыкновенно тихо. Как обычно, художник пошел посмотреть на свои картины – он делал это каждое утро. Вдруг ужас охватил его. По полу его мастерской ползали, натыкаясь друг на друга, черепашки, видом и размером точь-в-точь живые копии его картин. Одно успокаивало мастера – эти существа были безобидными.
Однако черепашки росли на глазах, превращаясь в мощных черепах, твердо стоящих на задних ногах, подобно человеку. Постепенно у них начала проявляться агрессивность, даже злоба.
Вот тут-то и вспомнились художнику слова рассерженного колдуна: «Пусть черепашек тень станет и плетью, и злом, так повелел я здесь, так и случится потом!»
«Ах, злодей, – подумал художник. – Ты захотел погубить меня? Ничего не выйдет! Я художник, и владею своим искусством, как мать своими детьми. Я знаю, что предпринять».
И он, протянув вперед правую руку, заговорил:
– Дорогие мои дети! Выслушайте меня. Я ваш родитель. Ибо я придумал вас. Без сомнения, вы мои любимые дети, а посмотрите, сколько их у меня, – он указал на стоявшие и висевшие в мастерской картины. – А вы – самые дорогие, и лучшим доказательством этого является то, что вы ожили. Я ждал этого момента всю жизнь, и он наступил. Я счастлив. Я дам вам имена, какие дают только прирожденным художникам. И верю, что вы ими станете…
И чудо произошло. Черепашки сначала внимательно слушали, потом мордочки их начали светлеть и, наконец, они заулыбались, бесконечно счастливые. Тут же, наперегонки, они бросились обнимать «отца». Все «семейством поздравляло друг друга. Но вот одна из черепашек спросила:
– А кто из нас будет кто? Кто Рафаэль, кто Леонардо, Микеланджело?…
– Ну, это уж вы сами разбирайтесь, – неосмотрительно бросил художник.
В следующую секунду поднялся такой гвалт, что ничего нельзя было разобрать. Черепашки стали толкать друг друга, драться и при этом визжать, как сирены. Еще немного, и «новорожденные» передрались бы до смерти. Пора было сказать свое веское родительское слово:
– Мальчики, так мы не решим ни одного вопроса. Вот что я вам предлагаю. Учитывая, что вы еще малообразованные и воспитания у вас нет никакого, нам предстоит огромная работа. Вот вам цель: каждый своим трудом и своими способностями должен завоевать, заслужить себе то или иное имя. Согласны ли вы, дети мои?
Подумав немного, черепашки закивали головами:
– Мы согласны, – хором произнесли они.
– Ну, вот и отлично. Сегодня же приступим, – обрадовался художник.
Вся ватага двинулась на улицу. Там, обалдевшие от открывшегося простора существа, стали прыгать, кувыркаться, ползать, и вдруг один из них полетел! Впоследствии его назвали Леонардо. Это удивило мастера, но не черепашек – они все дружно тоже взмыли в небо.
– Вам это не трудно? Вы не прилагаете к этому никаких усилий?
– Нет, нет! Нам это очень легко и приятно, – ответил на лету будущий Микеланджело.
«Вот в чем дело, – подумал художник, – они владеют волшебством. Хоть одно доброе дело сделал волшебник, живи он долгов.
Обрадованный «отец» позвал черепашек на землю и начал учить:
– Вы не простые смертные. Вам дано многое. Именно поэтому вы должны учиться, – и учиться прилежно. Я обучу вас наукам, приглашу к вам учителей, которые помогут овладеть каратэ. И вы станете самыми могущественными волшебниками на свете.
Как сказал отец-учитель, так и сделал. До конца дней он обучал черепашек истории и литературе. Одновременно они осваивали тонкости боевых искусств, и уже в скором времени владели каратэ, дзюдо, ушу.
Прожив до девяноста лет, старик умер, а черепашки только к этому времени достигли зрелого возраста, и им предстояла еще долгая жизнь.
Итак, шли столетия, а черепашки нисколько не старели. На их глазах разворачивались все исторические события, которые они могли видеть благодаря способности передвигаться во времени и пространстве.
Везде, в каждом событии черепашки принимали участие. Спасали безвинных, сражались на стороне правды. Они стремились к справедливости, потому что помнили слова своего учителя: «Вы не злые существа, как хотел того злой волшебник. Вы не коварные, а добрые и справедливые, и потому ваш долг, используя магическую силу, помогать людям, попавшим в беду, в несчастье. Объясняйте заблудшим их истинное предназначение, спасайте несчастных и обездоленных, а злых не жалейте – не то они после отомстят вам». В трудные минуты, когда опасность, казалось, была смертельная, черепашки вспоминали эти слова и приободряли друг друга.
– Не кисни, Леонардо, лучше вспомни-ка, что говорил нам отец! – хлопал по плечу друга Рафаэль.
– А я и не кисну, просто мне едва не отрубили руку! – отвечал Леонардо.
– Что за беда! – подхватывал Донателло. – Вот если бы тебе отрубили голову!… А рука, что? Отрастет новая!
Черепашка Микеланджело, а попросту Мик, был титаном. Он умел все или почти все: великолепно владел каратэ, ушу и дзюдо, знал пять языков, два из которых были древнейшие – древнеяпонский и латынь. Чудесно рисовал и играл в шахматы, недурно пел. Впрочем, друзья обвиняли иногда Мика в занудливости, но, поостыв, списывали все на его разностороннюю натуру. Вот чего не умел Микеланджело, так это врачевать. Сколько было случаев, когда Мик невольно становился безучастным свидетелем смерти многих и многих людей и ничего не мог поделать. Он страшно переживал из-за этого и всеми силами старался научиться врачевать по-волшебному, чтобы быть не хуже других.
– Ничего у меня не получится, – ворчал, бывало, он, сидя в древнейшей химической библиотеке Пэнкстон.
– Эй, Мик! Ты уже стал разговаривать сам с собой! – поддевал его обычно Рафаэль, обожавший подтрунить над лучшим другом.
– Ас кем же мне разговаривать, раз вы сторонитесь меня, – отзывался Мик.
– Ну, что ты, Мик! Мы любим тебя и желаем добра, но, по-моему, ты несколько заучился. А ты сам как считаешь, приятель?
– Может быть. А что, у тебя есть другие, более интересные предложения?…
И так бесконечно.
Рафаэль был самым младшим из всей этой веселой компании и, наверное, потому самым озорным. Он очень хорошо играл в футбол и был отличным танцором. Бывало, он даже смеялся над своими более неуклюжими друзьями:
– Ну, что же вы? Давайте, как я! – кричал он друзьям, отбивая чечетку.
– А мы и так, как ты – такие же зеленые, – первым находился, что ответить сообразительный Донателло.
– И только! – парировал Рафаэль, продолжая свой виртуозный танец.
Рафаэль также любил сладости, но в отличие от Леонардо, совсем не толстел. Еще он обожал читать фантастику, ну, а, на худой конец, не брезговал сказками. Кроме того, Рафаэль был невероятным выдумщиком и обожал всякого рода розыгрыши. Однажды он почти всерьез уверил друзей, что собирается… жениться. Он говорил, что нашел себе очаровательную девушку, совсем не хуже Дюймовочки, и что он до поры до времени прячет ее, боясь, что она испугается вида его друзей. И только Донателло не поддался на розыгрыш Рафаэля.
– А ты, наверное, отличаешься от нас так же, как жаба-сын от жабы-матери в сказке Андерсена? И потому-то тебя она и не боится, твоя таинственная, любимая невеста, – лукаво говорил он.
– Приятель Донателло, да ты просто завидуешь мне, – самоуверенно заявлял Рафаэль.
– Ничуть. Ведь я не собираюсь жениться, я прирожденный холостяк!
Леонардо и Микеланджело верили Рафаэлю до последней минуты, пока сам «жениха не раскрыл своего обмана: мол, Дюймовочка так долго ждала меня, что испарилась, будто ее и не было. А ты, доверчивый, наивный толстяк Леонардо, поверил! Эх ты, бедный!
Леонардо конфузился, краснел и пыхтел, а друзья катались по полу от смеха.
А однажды Рафаэль придумал еще более занимательную историю. Он загадочным шепотом с самым невозмутимым видом поведал, что во сне ему явилась фея и предсказала, что скоро черепашек-ниндзя ждет опасное и увлекательное путешествие во времени. А чтобы быть готовыми к трудным испытаниям, они должны усиленно заниматься историей и упражняться во всех видах единоборств.
Это подстегнуло друзей к усиленным тренировкам и действительно оживило несколько устоявшийся образ их жизни.
Самое любопытное, что неугомонный Рафаэль оказался прав, и в скором времени с друзьями действительно произошло необыкновенное приключение. После этого совпадения черепашки стали называть Рафаэля ясновидящим, хотя, вправду сказать, это прозвище совсем не подходило к забияке и вруну Рафаэлю. Но больше всего потешался Рафаэль над добряком Леонардо, которого любил всем сердцем.
Леонардо мог одним ударом размозжить огромное бревно и даже расплющить металлические прутья, но зато сердце у него было золотое, к тому же он слыл неисправимым мечтателем и мог подолгу сидеть, окутанный грезами…
Однажды, во времена Людовика IV, черепашки оказались во Франции. Они там спасли одну пленницу, которую хотели казнить, как клятвоотступницу. Леонардо, лишь увидев Элизу, так звали девушку, потерял голову. Все это время, пока они освобождали и прятали Элизу, Леонардо мечтал о ней, но даже в мечтах не смел к ней прикоснуться. Он лишь сочинял стихи:
Рафаэль хотел было посмеяться над Леонардо, но, заметив, насколько все серьезно, отказался от своей затеи.
Моя любовь к тебе неутомима
Она цветет в душе весенней розой
С любовию к тебе во мне ожили
И радость жизни, и печаль разлуки…
Я знаю, мы расстанемся, Элиза,
И ты меня забудешь, словно песню
Но ты, моя прекрасная царица
Ты будешь жить во мне неистребимо…
А когда, спустя некоторое время, друзья вновь оказались в своей «каморке», Рафаэлю случайно попались стихи Леонардо, и он, не скрывая слез, рыдал над печальными строками.
– Какое у него сердце! Какое, а? – сквозь рыдания вопрошал Рафаэль.
– Почему ты плачешь и о ком ты говоришь? – вдруг раздалось над ухом Рафаэля.
– О тебе, друг, о тебе!
– Ты и вправду так думаешь? – смутившись, пробурчал куда-то в сторону Леонардо.
– Я в этом уверен и хочу, чтобы и ты знал. Ты – самый достойный из нас и заслуживаешь несравненно лучшей участи, чем наша!
– Ну, что ты, Раф! – растерялся Лео.
– Да нет, так и есть! – входил во вкус Рафаэль. – Ты самый могучий, самый добрый и самый красивый из нас, поверь мне!
– Ну, достаточно, Раф! Ты начинаешь издеваться надо мной. Пойдем лучше потренируемся!
Рафаэлю ничего не оставалось, как согласиться с другом, и они отправились в тренировочный зал, где увидели Донателло, истово бившего «грушу».
– Ты что, один? – спросил Раф.
– К сожалению, Микеланджело занялся искусством, и мне приходится работать за двоих…
Черепашки появились на свет необычным образом. Однажды старый художник Йоши Мирфу от нечего делать нарисовал забавное существо, похожее на человека и черепашку одновременно. Черепашки удостоились чести стать украшением домашней коллекции художника. Но однажды эти картины увидел волшебник из Китая и захотел взять себе. Художник не соглашался. Тогда волшебник решил поступить иначе:
– Раз ты не хочешь мне их отдать, я сделаю так, что они будут тебе в тягость, и ты еще тысячу раз пожалеешь, что не отдал их мне…
– Я не боюсь твоих угроз, я вкладывал в свои картины душу, и они не причинят мне вреда.
Тогда разъяренный волшебник произнес заклинание:
Ветер зашумит – и пусть! Земля задрожит – пускай! Все переменится вдруг, Сойдет на полях урожай. Чары мои сильны – Сделайся камнем, лед. Небо, замри на миг. И ни назад, ни вперед! Пусть черепашек тень станет и плетью, и злом! Так повелел я здесь, Так и случится потом!
И, взмахнув руками, как крыльями, волшебник исчез, оставив после себя крутящийся столб пыли.
Художник немного испугался, но, увидев, что ничего дурного не произошло, успокоился и вернулся домой. Был уже поздний вечер, семья спала.
Наутро было солнечно и необыкновенно тихо. Как обычно, художник пошел посмотреть на свои картины – он делал это каждое утро. Вдруг ужас охватил его. По полу его мастерской ползали, натыкаясь друг на друга, черепашки, видом и размером точь-в-точь живые копии его картин. Одно успокаивало мастера – эти существа были безобидными.
Однако черепашки росли на глазах, превращаясь в мощных черепах, твердо стоящих на задних ногах, подобно человеку. Постепенно у них начала проявляться агрессивность, даже злоба.
Вот тут-то и вспомнились художнику слова рассерженного колдуна: «Пусть черепашек тень станет и плетью, и злом, так повелел я здесь, так и случится потом!»
«Ах, злодей, – подумал художник. – Ты захотел погубить меня? Ничего не выйдет! Я художник, и владею своим искусством, как мать своими детьми. Я знаю, что предпринять».
И он, протянув вперед правую руку, заговорил:
– Дорогие мои дети! Выслушайте меня. Я ваш родитель. Ибо я придумал вас. Без сомнения, вы мои любимые дети, а посмотрите, сколько их у меня, – он указал на стоявшие и висевшие в мастерской картины. – А вы – самые дорогие, и лучшим доказательством этого является то, что вы ожили. Я ждал этого момента всю жизнь, и он наступил. Я счастлив. Я дам вам имена, какие дают только прирожденным художникам. И верю, что вы ими станете…
И чудо произошло. Черепашки сначала внимательно слушали, потом мордочки их начали светлеть и, наконец, они заулыбались, бесконечно счастливые. Тут же, наперегонки, они бросились обнимать «отца». Все «семейством поздравляло друг друга. Но вот одна из черепашек спросила:
– А кто из нас будет кто? Кто Рафаэль, кто Леонардо, Микеланджело?…
– Ну, это уж вы сами разбирайтесь, – неосмотрительно бросил художник.
В следующую секунду поднялся такой гвалт, что ничего нельзя было разобрать. Черепашки стали толкать друг друга, драться и при этом визжать, как сирены. Еще немного, и «новорожденные» передрались бы до смерти. Пора было сказать свое веское родительское слово:
– Мальчики, так мы не решим ни одного вопроса. Вот что я вам предлагаю. Учитывая, что вы еще малообразованные и воспитания у вас нет никакого, нам предстоит огромная работа. Вот вам цель: каждый своим трудом и своими способностями должен завоевать, заслужить себе то или иное имя. Согласны ли вы, дети мои?
Подумав немного, черепашки закивали головами:
– Мы согласны, – хором произнесли они.
– Ну, вот и отлично. Сегодня же приступим, – обрадовался художник.
Вся ватага двинулась на улицу. Там, обалдевшие от открывшегося простора существа, стали прыгать, кувыркаться, ползать, и вдруг один из них полетел! Впоследствии его назвали Леонардо. Это удивило мастера, но не черепашек – они все дружно тоже взмыли в небо.
– Вам это не трудно? Вы не прилагаете к этому никаких усилий?
– Нет, нет! Нам это очень легко и приятно, – ответил на лету будущий Микеланджело.
«Вот в чем дело, – подумал художник, – они владеют волшебством. Хоть одно доброе дело сделал волшебник, живи он долгов.
Обрадованный «отец» позвал черепашек на землю и начал учить:
– Вы не простые смертные. Вам дано многое. Именно поэтому вы должны учиться, – и учиться прилежно. Я обучу вас наукам, приглашу к вам учителей, которые помогут овладеть каратэ. И вы станете самыми могущественными волшебниками на свете.
Как сказал отец-учитель, так и сделал. До конца дней он обучал черепашек истории и литературе. Одновременно они осваивали тонкости боевых искусств, и уже в скором времени владели каратэ, дзюдо, ушу.
Прожив до девяноста лет, старик умер, а черепашки только к этому времени достигли зрелого возраста, и им предстояла еще долгая жизнь.
Итак, шли столетия, а черепашки нисколько не старели. На их глазах разворачивались все исторические события, которые они могли видеть благодаря способности передвигаться во времени и пространстве.
Везде, в каждом событии черепашки принимали участие. Спасали безвинных, сражались на стороне правды. Они стремились к справедливости, потому что помнили слова своего учителя: «Вы не злые существа, как хотел того злой волшебник. Вы не коварные, а добрые и справедливые, и потому ваш долг, используя магическую силу, помогать людям, попавшим в беду, в несчастье. Объясняйте заблудшим их истинное предназначение, спасайте несчастных и обездоленных, а злых не жалейте – не то они после отомстят вам». В трудные минуты, когда опасность, казалось, была смертельная, черепашки вспоминали эти слова и приободряли друг друга.
– Не кисни, Леонардо, лучше вспомни-ка, что говорил нам отец! – хлопал по плечу друга Рафаэль.
– А я и не кисну, просто мне едва не отрубили руку! – отвечал Леонардо.
– Что за беда! – подхватывал Донателло. – Вот если бы тебе отрубили голову!… А рука, что? Отрастет новая!