Страница:
так сложил. И еще:
Моноомофу то
Цуки хи-но юку мо
Сирану ма ни
Котоси ва кэфу-ни
Хатэну то ка кику
Полон любовью к тебе,
Как идут дни и месяцы —
Не различаю.
И в этом году, сегодня,
все будет кончено — слышу я[235] —
вот так он все говорил ей, и наконец встретились они, а на следующее утро он написал ей:
Ика-ни ситэ
Каку омофутэфу
Кото-во дани
Хито дзутэ нара-дэ
Кими-ни катараму
С такою силой
Люблю тебя!
Хоть ради этого
Позволь поговорить с тобой самой,
А не через людей…[236] —
Кэфу сохэ-ни
Курадзарамэ я ва
То омохэдомо
Таэну ва хито-но
Кокоро нарикэри
И сегодня
Может ли солнце не зайти?
Хоть и знаю это,
Но снести [ожидания не в силах].
Вот каково мое сердце[237].
93
Тот же тюнагон с давних пор посещал Сайгу-но мико[238]. Однажды должны были они назавтра встретиться, но по гаданию выпало ей стать жрицей в храме Исэ. Что тут было ему говорить? Он опечалился безгранично. И затем так сложил:
Вот каково было его стихотворение.
Исэ-но уми
Тихиро-но хама-ни
Хирофу то мо
Има ва кахи наку
Омохоюру кана
У моря Исэ,
Вдоль берега в тысячу хиро длиной,
Их собирают,
Но уж теперь там раковин нету —
Так мне думается[239].
94
После того как скончалась Госпожа из Северных покоев, супруга ныне покойного Накацукаса-но мия[240], он взял с собой маленьких детей и поселился у правого министра Сандзё-удайдзина[241]. Когда срок траура кончился, понял он в конце концов, что не годится так жить одному, и стал подумывать о том, чтобы вскоре взять в жены Ку-но кими, младшую сестру Госпожи из Северных покоев. Родители и братья ее относились к этому благосклонно: «Отчего же нет? Пусть так и будет». Но вдруг случилось так: он узнал, что она в переписке с Сахёэ-но ками-но кими[242], главою левого конюшенного приказа, служившим тогда смотрителем дворцовых покоев. И вот, то ли это было ему неприятно, но он переехал в свое прежнее жилище. Тогда из дома правого министра, от его супруги:
А принц в ответ:
Наки хито-но
Сумори-ни дани-мо
Нарубэки-во
Има ва то кахэру
Кэфу-но канасиса
В память
О той, кого не стало, в гнездышке
Остаться бы тебе.
Но вот ты вернулся домой.
Какая же печаль сегодня![243]
так сложил.
Сумори-ни то
Омофу кокоро ва
Тодомурэдо
Кахи ару бэку мо
Наси то косо кикэ
В гнездышке
Думало сердце
Остаться.
Но услышал я:
Яйца там появиться не могут[244] —
95
Та же фрейлина опочивальни правого министра после того, как император скончался, завязала сердечные отношения с Сикибугё-но мия[245]. И вот неизвестно отчего, но он перестал у нее бывать. В это самое время приходит ей послание от Сайгу[246], она в ответ пишет, что Сикибугё-но мия к ней не приходит, а еще в письме:
Был и ответ, но в книге он не приводится[248].
так гласило послание.
Сираяма-ни
Фуриниси юки-но
Ато таэтэ
Има ва косидзи-но
Хито мо каёвадзу
В горах Сираяма
От навалившего снега
След пропадает.
И вот приходивший, бывало,
Человек уж не навещает меня[247] —
Был и ответ, но в книге он не приводится[248].
96
Итак, Ку-но кими стала женой Дзидзю-но кими, управителя дворцовых покоев. В это время как раз принц перестал навещать фрейлину опочивальни, и Хидари-но отодо, левый министр[249], бывший тогда в чине уэмон-но ками, стал переписываться с ней. Узнав, что тот господин [Дзидзю-но кими] стал зятем [Фудзивара Садаката], он послал фрейлине:
Нами-но тацу
Ката мо сиранэдо
Ватацуми-но
Ураямасику мо
Омохоюру кана
Где вздымающиеся волны
Пути своего не знают —
Моря равнина.
О, какую зависть
Испытываю я![250]
97
Когда скончалась Госпожа из Северных покоев, [супруга] Окиотодо[251], и шел месяц траура, стали готовиться к церемонии очищения. И вот в это время, однажды ночью, когда луна была очень красива, Окиотодо вышел на веранду, его охватила глубокая печаль, и тогда:
Какурэниси
Цуки ва мэгуритэ
Идэкурэдо
Кагэ-ни мо хито ва
Миэдзу дзо арикэри
Скрывшаяся
Луна, сделав круг,
Появляется снова.
А человек даже тенью
Не является более[252].
98
У того же министра скончалась супруга Сугавара-но кими, матушка Хидари-но отодо, левого министра[253], и, когда кончился траур, император Тэйдзи известил об этом дворец и были разрешены цвета[254]. Тогда министр оделся в яркие одежды светло-красного цвета на ярко-красной подкладке и, явившись во дворец императрицы[255], сказал: «Получил я радостное известие из дворца — вот позволено мне носить этот цвет». И так сложил:
Сложив так, он заплакал. В те времена он был еще в чине тюбэн[257].
Нугу-во номи
Канаси-то омохиси
Накихито-но
Катами-но иро ва
Мада мо арикэри
Лишь снимать одежды [траура по тебе]
Печально, думал я.
Но и эти цвета —
Тоже память
О той, кого нет[256].
99
Назначенный спутником в путешествии императора Тэйдзи, левый министр отправился в Ои. На горе Огура было множество прекрасных кленовых листьев. Безмерно очарованный, он сказал: «Как раз предстоит августейший выезд, и такое любопытное место. Непременно предложу государю приехать сюда». Так он сказал. А потом:
И вот, воротясь, он доложил обо всем, государю его рассказ показался любопытным, и был предпринят августейший выезд в Ои.
так сложил.
Огура яма
Минэ-но момидзи си
Кокоро араба
Има хитотаби-но
Миюки матанаму
О кленовые листья на пике
Горном Огура!
Когда б у вас было сердце,
То подождали бы вы,
Пока приедет сюда государь![258] —
И вот, воротясь, он доложил обо всем, государю его рассказ показался любопытным, и был предпринят августейший выезд в Ои.
100
Когда Суэнава-но сёсё[259] жил в Ои, император Уда изволил сказать: «Вот начнется пышное цветение, непременно приеду смотреть». Но позабыл об этом и не приехал. Тогда сёсё:
так говорилось в его послании, и император, найдя его полным очарования, спешно прибыть соизволил и любовался цветением.
Тиринурэба
Куясики моно-во
Оховигава
Киси-но ямабуки
Кэфу сакаринари
Если осыплются цветы,
Как будет жаль!
У реки Ои,
На берегу, дерево ямабуки
Сегодня в полном цвету[260] —
101
Тот же Суэнава-но сёсё очень страдал от болезни и, когда ему однажды стало немного легче, отправился во дворец. Было это в ту пору, когда правитель Оми, Кимутада-но кими, занимал должность камори-но сукэ[261] и одновременно выполнял обязанности куродо. Встретившись с этим камори-но сукэ, Суэнава говорит ему: «Недомогания мои еще не прошли, но что-то стало мне так тяжело и неспокойно на сердце, что я решился прийти сюда. Что дальше будет — не знаю, но вот пока я еще жив. Сейчас я возвращаюсь к себе и приду во дворец лишь послезавтра. Прошу вас доложить об этом императору». Сказав так, Суэнава покинул дворец. Три дня минуло, и вот из его дома приносят письмо:
Только это и было написано в послании. Без меры перепуганный, Кимутада заплакал и спросил у посыльного: «Как он там?» Гонец, промолвив: «Очень ослаб», тоже залился слезами, только рыдания и были слышны, ни слова больше Кимутада от него не мог узнать. «Я сейчас сам к нему отправлюсь», — сказал Кимутада и послал к себе домой за каретой и, пока ждал, не находил себе места и изнемогал от тревоги. Выйдя к воротам коноэ[263], он стоял там и ожидал карету и, как только долгожданный экипаж был подан, тут же сел и отправился. Приблизившись к дому сёсё, что был на Пятой линии, он увидел, что в доме царит суматоха, а ворота заперты. Сёсё уже скончался[264]. Кимутада попробовал было возвестить о своем приходе, но все было напрасно. Крайне опечаленный, в слезах, он вернулся домой. И вот доложил он государю по порядку, как все это происходило, и государь тоже беспредельно сожалел.
Куясику дзо
Ноти ни аваму то
Тигирикэру
Кэфу-во кагири-то
Ивамаси моно-во
О, как жаль,
Что «Встретимся потом»
Поклялся я.
«Сегодня видимся последний раз», —
Надобно мне было сказать[262].
102
Человек по имени Сакаи-но Хитодзанэ[265], бывший наместник Тоса, заболел и очень ослаб, и вот, отправляясь домой, в Тоба[266], он сложил:
Юку хито ва
Соно ками кому-то
Ифу моно-во
Кокоробососина
Кэфу-но вакарэ ва
Человек, собираясь в путь,
Всегда обещает:
«Вернусь!»
Как же горько мне
Сегодняшнее расставание![267]
103
Хэйтю в ту пору жизни, когда он больше всего увлекался любовью, отправился как-то в торговые ряды. В те времена вся знать нарочно ходила туда, чтобы играть в любовь. Было это в тот день, когда приехали туда же и фрейлины ныне покойной государыни. Хэйтю заинтересовался одной из них и безгранично полюбил ее. Затем послал ей письмо. Дамы стали переговариваться: «Здесь, в коляске, много людей. Кому бы это письмо?» Тут кавалер говорит:
так он сказал, а дело шло о дочери правителя Мусаси. Это она была в ярко-алом одеянии, ею и были поглощены все его мысли. Впоследствии от этой дамы из Мусаси он получил ответ, и обменялись они клятвами. Облик ее был прекрасен, волосы длинные, была она очень юной. Многие, очень многие были полны любви к ней, но она была со всеми горда, и возлюбленного у нее не было. Однако так просил ее Хэйтю в письмах, что они все же встретились. Но наутро он даже письма ей не прислал. И так до самой ночи не дал о себе знать. В унынии она встретила рассвет, ждала весь следующий день, но письмо не пришло. Ждала и эту ночь, а наутро прислужницы ей говорят наперебой: «Вы встретились с тем, что слывет таким ненадежным. Пусть даже сам он не мог прийти, но как дурно, что он и письма не послал». В душе она и сама так думала, да еще люди так говорили, и вот от печали и досады она расплакалась. Ночью, думая: может, все же придет, ждала его, но он опять не явился. На следующий день снова даже письма не прислал. Так без всяких известий от него прошло дней пять-шесть. Дама все только слезами заливалась, в рот ничего не брала. Рассыльные и служанки говорят ей: «Полно! Не кручиньтесь так! Ведь не кончилась на этом жизнь. В свете о случившемся никто не знает, порвалась эта связь, завяжете иную». Ничего не молвив в ответ, она затворилась в своих покоях, даже прислуге не показывалась, обрезала волосы, бывшие такими длинными, и собственной волей в монахини постриглась. Прислуга столпилась, плачет, но все уговоры уже напрасны. Дама говорит: «Так тяжело мне, что умереть готова, но смерть все не приходит. Став монахиней, буду хоть свершать обряды и молиться. Так что не поднимайте шума, не переполошите людей». А дело было вот как: Хэйтю наутро после встречи хотел было послать к ней посыльного, но вдруг зашел за ним начальник управления провинции, пригласил его на прогулку, поднял дремавшего Хэйтю: «До сих пор вы спите?» Так, гуляючи, он завел Хэйтю довольно далеко. Пили вино, шумели и не отпустили Хэйтю. Едва он вернулся, надо было сопровождать в Ои императора Тэйдзи. Там он провел две ночи, служа императору, и сильно охмелел. Наступил рассвет, государь вернулся, и Хэйтю собрался идти к даме, но «путь был прегражден», и тогда с собравшимися придворными отправился он в иное место. Как, должно быть, она волнуется, не понимая, в чем дело, с любовью думал он. Вот уж сегодня — хоть бы скорее стемнело — он отправится к ней и сам расскажет обо всех обстоятельствах, да и письмо пошлет, размышлял он, когда хмель отлетел от него, и собрался идти к ней. Но тут постучали в дверь. «Кто там?» — спросил Хэйтю. «Хотим кое-что сообщить господину младшему управителю[269]», — говорят ему. Посмотрел он в щелку, а там стоит прислужница той дамы. Сердце его забилось. «Иди сюда», — сказал он, взял письмо, посмотрел, а внутри источавшей аромат бумаги оказалась отрезанная прядь ее волос, свернутая кольцом. Полный недоумения, смотрит он, что там написано в письме, и видит:
Момосики-но
Тамото-но кадзу на
Мисикадомо
Вакитэ омохи-но
Иро дзо кохисики
Придворных дам ста разных рангов
Рукава в большом числе
Видны мне,
Но особо мне любви
Цвет мил[268] —
так было написано. Понял он, что она, видно, стала монахиней, и в глазах у него потемнело. В смятении спрашивает он прислужницу, а та отвечает: «Уже совершен постриг. Оттого дамы и вчера и сегодня беспрестанно плачут и скорбят. Даже у таких ничтожных, как я, сердце болит за нее. Такие прекрасные волосы обрезаны!» Сказав это, она расплакалась, и тут кавалер погрузился в глубокую печаль. «Как же это так, из-за его любовных похождений оказалась она в таком ужасающем положении!» — терзался он, но терзания его уже были напрасны. Плача, написал он ей в ответ:
Ама-но кава
Сора нару моно-то
Кикисикадо
Вага мэ-но маэ-но
Намида нарикэри
Небесная река
На небе есть —
Так я слышала.
Но это — из моих глаз
Льющиеся слезы[270] —
«И сверх этого ничего сказать не могу. Сам вскорости к ней буду», — сказал Хэйтю. И вот он действительно пришел. Дама же в это время затворилась в гардеробной. Рассказал он челяди, как все было, обо всех препятствиях и зарыдал — никак не мог унять слез. «Позвольте мне с вами поговорить. Хоть голос ваш дайте услышать!» — говорил он, но ответа ему все не было. Не знала она, какие помехи стали на его пути, и, видно, подумала, что он говорит с ней из жалости. А кавалер был неподдельно глубоко опечален[272].
Ё-во вабуру
Намида нагарэтэ
Хаяку то мо
Ама-но кава-ни ва
Са я ва нарубэки
Этот мир оплакивающие
Слезы льются,
Но так поспешно
В реку Небесную
Превращаться надо ли?[271]
104
Письмо Сигэмото-но сёсё[273] от дамы:
Сёсё в ответ:
Кохисиса-ни
Синуру иноти-во
Омохи идэтэ
Тофу хито араба
Наси-то котахэё
От любви
Прервавшуюся жизнь мою
Вспомнив,
Если спросит кто-нибудь обо мне,
Ответь: уж нет ее[274].
Кара-ни дани
Вага китаритэхэ
Цую-но ми-но
Киэба томо-ни то
Тигири окитэки
Даже останкам ее
Пусть скажут, что я приходил.
Ведь если, подобно росе,
Таять — то вместе.
Такую давали мы клятву.
105
Дочь Накаки-но Оми-но сукэ стала духами одержима[275] и заболела. Врачевателем[276] ее стал послушник Дзёдзо-дайтоку, и люди поговаривали о них разное. Да и на самом деле это были не простые сплетни. Стал он навещать её тайно, но люди принялись судачить еще больше, и вот он решил оставить этот мир и удалиться.
Укрывшись в местности под названием Курама, он совершал молебны и обряды. Но все он с любовью хранил память о той даме. Вспоминал он столицу и творил молебствия, погруженный в печаль о столь многом. Однажды, плача, лежал он ничком, посмотрел ненароком рядом с собой, видит — письмо. Откуда тут быть письму, подумал он, взял его, и оказалось оно от той дамы, по которой он тосковал. Написано было:
Дзёдзо-дайтоку еще сложил:
Укрывшись в местности под названием Курама, он совершал молебны и обряды. Но все он с любовью хранил память о той даме. Вспоминал он столицу и творил молебствия, погруженный в печаль о столь многом. Однажды, плача, лежал он ничком, посмотрел ненароком рядом с собой, видит — письмо. Откуда тут быть письму, подумал он, взял его, и оказалось оно от той дамы, по которой он тосковал. Написано было:
так гласило письмо. Очень он был изумлен: да через кого же послала она, все ломал себе голову. Никак не мог понять, как же случилась такая оказия. Дивился он и как-то в одиночку дошел до ее дома. А затем снова скрылся на горе Курама. Потом послал ей:
Сумидзомэ-но
Курама-но яма-ни
Иру хито ва
Тадору тадору мо
Кахэри кинанаму
В черной одежде монаха
На горе Курама
Обитающий человек
Все блуждает, блуждает…
Но как я хочу, чтобы он возвратился[277]—
В ответ было:
Караку ситэ
Омохи васуруру
Кохисиса-во
Утатэ накицуру
Угухису-но ковэ
Только-только
Удалось позабыть
О любви,
И вновь о ней запел
Голос соловья[278].
так она сложила.
Сатэ мо кими
Васурэкэрикаси
Угухису-но
Наку ори номи я
Омохиидзубэки
И вправду, видно, ты
Забыл обо всем,
Если, только когда соловей
Запоет, обо мне
Вспоминаешь[279] —
Дзёдзо-дайтоку еще сложил:
Эту даму в семье особенно берегли и лелеяли, и хоть сватались к ней принцы и самые высокие чины, но родители предназначали ее к служению государю и не разрешали ей выйти замуж. Но после того как все это случилось, и родители от нее отступились.
Вага тамэ-ни
Цураки хито-во ба
Окинагара
Нани-но цуми наки
Ё-во я урамицу
Ко мне
Столь равнодушную
Покидая,
Ни в чем не повинный
Свет стоит ли мне упрекать[280]…
106
Хёбугё-но мия[281], ныне покойный, в те времена, когда с этой дамой еще ничего не случилось, сватался к ней. Вот он однажды послал ей:
Эту танка сложил он же:
Оги-но ха-но
Соёгу гото ни дзо
Урамицуру
Кадзэ-ни уцуритэ
Цураки кокоро-во
Как листья оги,
Что от ветра поминутно
Оборачиваются изнанкой,
Так от ветра меняется
Жестокое сердце[282].
Дама в ответ:
Асаку косо
Хито ва миру рамэ
Сэкикава-но
Таюру кокоро ва
Арадзи-то дзо омофу
Пусть неглубоким
Людям кажется,
Но, подобно реке Сэкикава,
Сердце мое — не иссякнет оно
Никогда, думаю я[283].
Итак, эта дама ненадолго покидала столицу. Ходили о ней толки, и они совсем не встречались. Но однажды принц пришел к ней, когда луна светила очень ярко, и сложил:
Сэкикава-но
Ивама-во кугуру
Мидзу асами
Таэну бэку номи
Миюру кокоро-во
Реки Сэкикава
Расщелины скал подмывающие
Воды мелки,
Подобно им, вот-вот иссякнет,
Кажется мне, твое сердце[284].