Страница:
Не смыт великий грех нашей официальной церкви - антисемитизм, разнузданный внизу и сдержанный наверху (с исключениями и внизу, и наверху). Алексий II может высказать свое истинное отношение к этому важнейшему для русского православия и для христианства вообще вопросу не ближе, чем в Нью-Йорке. Но и долетевшие оттуда отголоски его выступления сильно подорвали его позиции. Как всегда, находятся в нашем православии единицы, которые говорят очень правильные слова, но это никак не меняет общего печального положения дел.
Фактически евреи по-прежнему рассматриваются как враги веры и государства, а вот коммунисты - совсем другое дело. Между тем именно они усугубили все пороки, от которых не избавило народ прежнее православие. Они сами многое взяли от него, кое-что добавили - и теперь передали такое вот "обогащенное" нравственное состояние народа нынешней РПЦ, которая и в своих винах не повинилась, и коммунистические добавки "приняла на баланс".
Дело не только в "краснопоповстве", в сотрудничестве церкви с НКВД-КГБ, дело в глубоком внутреннем родстве русского православия и русского коммунизма, о котором давно говорили наши провидцы, и прежде всего Н.А. Бердяев, не без основания даже в идее III Интернационала усмотревший вариацию идеи Третьего Рима. Вообще наши революционеры многое взяли от православия. Скажем, Н.Г. Чернышевского не понять, не зная русского идеала святости, ибо в его облике были черты православного святого. Бердяев отмечал, что все теоретические, идейные и философские споры в советской России шли по накатанным еще церковью колеям: как споры ортодоксии (т.е. православия) с ересью. Поиск ересей и борьба с ними была главной как для Русской православной церкви, так и для КПСС. И даже стиль борьбы, даже ее фразеология совершенно одинаковы, как одинакова и лютая ненависть ко всем "уклонившимся".
Одинаково пренебрежение человеком, личностью, за которой отрицается всякая самоценность и которая всегда на подозрении и в русском православии, и в русском коммунизме. А вот институция - будь то КПСС (КПРФ) или РПЦ достойна всяческого восхищения. Даже сентенции о них одинаковы: "Партия всегда права" и "Церковь всегда права", хотя отдельные их члены могут ошибаться, пусть и на самом верху - это не умаляет величия институции. Так что есть резон в прелестной аббревиатуре РПЦ(б) и в юмористическом первомайском призыве: "Да здравствует Коммунистическая партия Российской Федерации имени преподобного Серафима Саровского!" Постановления Синода по тональности неотличимы от постановлений ЦК КПСС, даже число (истинно) верующих у наших коммунистов и РПЦ примерно совпадает.
Ну, а главное, что объединяет РПЦ и КПРФ, - это, конечно, ненависть к Западу, к Европе. Ее коммунисты - несмотря на свое вроде бы западное происхождение - быстро переняли от прежних, православных времен, приумножили и укрепили и вновь передали законному владельцу - РПЦ, с которой живут душа в душу. Относительно 1917 г. можно сказать, что "своя своих не познаша", зато сейчас РПЦ и КПРФ друг друга вполне "познаша" и даже "возлюбиша". Во всяком случае фотография явно довольного собой Алексия II между двумя главными коммунистами России (на IV Всемирном русском соборе) никого не шокирует. Так что есть у нас православный коммунизм и коммунистическое православие.
Неудивительно, что тот же отец Дмитрий Дудко пишет о коммунизме и коммунистах: "Коммунизм, придерживающийся материалистической доктрины, в России приобретает другое значение, и нам не нужно сбрасывать его со счетов, не случайно теперь коммунист может быть верующим человеком, и в первую очередь должен быть патриотом своей страны... Коммунизм как история в России останется, это наша русская история. В созидании богоносной страны, Святой Руси он будет играть не последнюю роль. Сталин сыграл в этом первую роль... Современных коммунистов мы тоже должны понять, как близких нам, верующим. Мне больно слышать, как некоторые священники (притом не испытавшие гонения) пылают к ним ненавистью. Считаю ревность их не по разуму и не христианской" /51/.
Охотно и много об извечной близости и родстве между христианством и коммунизмом, между православными и коммунистами говорят эти последние. Лидер КПРФ: "Вера - это состояние души. В сердце каждого должен быть свой Бог. Я верю в разум, в человека труда, в звезду России. Если человек верит в правду, добро, красоту - он верующий. Я нашел для себя такое решение Бога. Я крещеный... В церкви бываю довольно часто... В церкви очень приятная атмосфера, хорошая аура" /52/. А на VII съезде КПРФ в декабре 2000 г. Зюганов заявил: "Символ веры", который исповедовал русский народ,.. совпадает с идеалами коммунизма... Наше мировосприятие издревле содержало в себе мечту о царстве справедливости, добра, о Святой Руси, о братской обители - народной коммуне". Среди предтеч большевиков оказались и Нестор Летописец, и митрополит Иларион, автор "Слова о законе и благодати".
К чести РПЦ, не все ее адепты готовы к сотрудничеству с заклятыми врагами веры . "Более полувека, - пишет священник Георгий Эдельштейн, Московская Патриархия активно сотрудничала с коммунистами и их потатчиками во всем мире, проповедовала с церковных амвонов, на ассамблеях, конференциях, по радио и в печати именно то, что соловецкие исповедники признавали позорнейшей ложью и губительным соблазном... Коммунисты и кагебешники и сюда проникли, раньше боялись, а теперь в церкви сами бесы со свечками стоят..." /53/. И все-таки остается впечатление, что позиция отца Дмитрия Дудко куда ближе к позиции священноначалия РПЦ, чем позиция тех, кто требует покаяния за сотрудничество с бесовской властью и трезвой оценки собственной роли.
Лукавая цифирь
Бесстрастные цифры камня на камне не оставляют от мифа о возрождении православия в России. В выступлениях архиереев РПЦ часто можно услышать что-то вроде "70% (а то и 80%, и 90%) россиян идентифицируют себя с Русской православной церковью". Чуть меньшие, но тоже очень утешительные цифры дают наши социологи религии с их вечным: "наши опросы показывают..." Ничего они не показывают, а выражение "идентифицируют себя с РПЦ" если и имеет какой-то смысл, то никак не религиозный. В нынешней России спрашивать же "считаете ли вы себя верующим" примерно то же самое, что спрашивать "считаете ли вы себя приличным человеком". А потом объявлять на весь мир: "наши опросы показали, что в России подавляющее большинство людей - приличные".
И вообще проценты в России очень ненадежные: то оказывается, что считали не так, не те и не тех, то, если даже соблюдали тут приличия, проценты у нас имеют обыкновение куда-то вдруг пропадать, а то и вовсе обращаться в свою противоположность, как это случилось во время Катастрофы. По переписи 1913 г., в России числилось 103,5 млн. православных (не считая староверов), или 65% всего тогдашнего населения. А пришла Катастрофа - и эти проценты с увлечением участвовали в гонениях на официальную церковь, да и на другие религии. Все прочие верующие - как христианские, так и нехристианские - в религиозных гонениях не участвовали, это исключительно вклад людей, окормлявшихся казенным православием.
Между тем в РПЦ от начала времен было четкое представление о том, кто составляет "церковный народ". Церковь считает, что она есть тело Христово, и его образуют только те, кто вкушает от тела Христа и пьет от крови Его т.е. регулярно причащается. А к причастию обычно допускают только членов того или иного прихода, да и то после выполнения ими определенных обрядов, в частности - исповеди. Так что, для того чтобы быть членом РПЦ, надо быть членом того или иного прихода и регулярно исповедываться и причащаться. Это и есть "воцерковленные", все остальные скорее "симпатизирующие", и этот последний статус вовсе не равен первому.
Так вот, таких воцерковленных на всю Россию набирается едва ли более 1,5% населения, как свидетельствуют наиболее добросовестные аналитики из самих православных. Это подтверждает "милиция-троеручица" (она сейчас, напомним, возлюбила РПЦ), по данным которой в Москве, с ее более чем десятимиллионным населением не более 150 тыс. человек бывает в храмах на Пасху. Точнее: на Пасху 2000 г. в храмах побывали 71375 человек (в 1999 г. 77148), а на "прилегающих территориях" 53645 (в 1999 г. - 66436) /54/. (Заметим, что на кладбищах на Пасху бывает в пять раз больше народу, чем в храмах, что свидетельствует скорее о языческом поклонении мертвым, чем о православном обряде.) Еще одно неожиданное подтверждение малочисленности подлинно верующих православных - данные торговли: в 2001 г. потребление мяса Великим постом в Москве сократилось с 1348 до 1328 тонн, т.е. на те же 1,5% /55/. Это, заметим, при том, что до трети москвичей при опросах клялись, что к посту относятся очень серьезно.
Все это означает, что подлинных православных в России немногим больше, чем католиков, явно меньше, чем протестантов и, если верить мусульманским источникам, во много раз меньше, чем мусульман. Вообще же, несмотря на хвастливые уверения в возрождении веры в России, положение ужасающее. Раз в месяц церковь посещают не более 7% населения - самый низкий показатель в Европе, которую у нас так клянут как раз за безрелигиозность /56/.
В России, по опросам в 1996 г., в Бога верили 47% населения, в жизнь после смерти - 24%, , в ад -22%, в рай - 24%. А в "безверной Европе", согласно опросам, проведенным по той же методике, в Бога верили 72% (в США 96%), 44% - в жизнь после смерти, в ад - 23%, в рай - 26% /57/.
Это никак не 50-60%, а то и 70-80%, которые преподносят нам православные публицисты и архиереи РПЦ, это гораздо меньше. Но какую-то реальность эти цифры все же отражают. Православный автор, настаивающий на приведенной выше цифре 1,5% православных верующих в России, называет это "методологическим подлогом", "на который идут все, рассуждающие о "многомиллионной" Церкви (в данном случае применительно к населению РФ), состоит в том, что в число православных заносятся все, кто так себя самоидентифицирует (или может идентифицировать) вне зависимости от религиозной практики, которая только и может выступать в качестве критерия достоверности такой идентификации" /58/.
Этот феномен иногда называют "околоправославием", имея в виду, что в собственно православие такие странно верующие все-таки не входят. Пренебрегать ими никак нельзя, РПЦ и не пренебрегает: они очень нужны ей как институции: собственно, ими она и держится. Эти "околоправославные" готовы за нее кому угодно вцепиться в горло, ибо для них она первейшее средство самоидентификации, главное же - средство противопоставления России и русских все тому же "проклятому Западу". Околоправославные обеспечат РПЦ сохранность на долгие времена. Но и цена велика: за это РПЦ обязуется служить не Богу, а тому же околоправославию.
Околоправославные нередко заявляют, что любят одновременно Христа, Ленина и Сталина. Но и этого мало: они еще любят астрологию и верят в нее (37%), а в реинкарнацию верят 20% россиян, объявляющих себя православными. Иногда архиереи и теоретики РПЦ именуют этих людей "потенциальными православными" и безоговорочно зачисляют их в свою паству, поскольку "они к православию тяготеют". Однако с христианской точки зрения существование околоправославных никак не может быть вменено РПЦ в заслугу: признавать Христа на словах и не поклоняться Ему - хуже полного неведения и неверия. За это тоже - не похвала будет, а спрос. Еще П.Я. Чаадаев писал, что "..есть только один способ быть христианином, а именно, быть им вполне..." /59/. Околоправославные, пожалуй, не "христиане не вполне", а "вполне не христиане". И верят они не в Бога, не в Троицу, а в триаду Уварова.
Это про некоторых из них говорят, что они бывают в церкви всего два раза: когда их крестят и когда отпевают. И это все. Маловато, чтобы зачислять таковых в паству РПЦ. Но они нужны ей, потому что "Вопрос о численности православных в России имеет яркую политическую окраску. Завышать численность православных выгодно некоторым церковным деятелям, претендующим на материальную поддержку государства, политикам, разыгрывающим "православную" карту, и некоторым ученым, обслуживающим как первых, так и вторых" /60/.
Конечно, великая численность не есть признак истинности той или иной веры. Есть православные, которые убеждены в истинности православия независимо от его количественной оценки. Это, бесспорно, достойно уважения. Но точно так же бесспорно, что приукрашивание цифр на манер хозяйственников коммунистических времен никакого уважения не заслуживает и свидетельствует исключительно об отступлении от истины - как земной, так и, следовательно, небесной, ибо вторая никогда не достигается путем манипуляций с первой.
Отсюда вопрос, которым задается тот же автор: "а существует ли, вообще, в современной России Православная Церковь, если приложить к Московскому Патриархату традиционные догматические и канонические критерии церковности? Взгляд стороннего наблюдателя увидит в нынешней Русской Церкви прежде всего субъекта рыночной экономики в ее пост-советской модели, осуществляющего свою деятельность как сеть коммерческих предприятий (комбинатов ритуальных услуг)" /61/.
Может, приговор слишком суров, но какие-то основания для него есть. И не только количественные, но и качественные.
Дурная наследственность и добавления к ней
Выше была дана количественная оценка РПЦ эпохи второго храма Христа Спасителя. Качественно дела обстоят еще хуже. Наша "первенствующая", хотя и не такая уж многочисленная, церковь отягощена, полагают некоторые аналитики, многими пороками. К наследству "презренной Византии" у нас добавили очень многое, особенно в период Московского царства. А.К. Толстой, автор популярных пьес про русских царей, писал: "Я не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению. Когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов, до проклятой Москвы, еще более позорной, чем сами монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам Богом".
Таланты есть, а счастья нет. Потому что не таланты, не люди с талантами определяют наше бытие, а казенное православие и его служители, давшие нам, по выражению. Г.П. Федотова, "православное ханство", а потом стали определять коммунисты и их на редкость бесцветные и бездарные вожди (от колоритных и одаренных бед еще больше). И те и другие многое унаследовали не только от Византии, но и от язычества, а также от Орды, все это "творчески переработали и обогатили". Они отбросили, естественно, почти все достижения петровского периода нашей истории, но коммунисты вынуждены были сохранить часть их в сфере науки, прежде всего обслуживающей военно-промышленный комплекс, в которой и сохранились поэтому какие-то очаги приличия.
И все же утрачено было почти все положительное, а вот отрицательные черты не только не были утрачены, но укреплены и умножены. Несмотря на замахи большевиков, им так и не удалось преодолеть отрицательные последствия мироотрицающей составляющей нашего православия, прямо предписывавшей пренебрегать устроением как страны, общества, так и отдельной личности. И православные, и коммунисты много говорят о нашей необычайно высокой "нравственности" и "духовности", хотя их-то и не видно. Нравственность и духовность - это не разговоры про таковые и не "состояния духа", в которое погружаются избранные. Тут словоблудием и образцами (святыми или родственными им "ударниками коммунистического труда") не отделаешься. Добросовестность должна быть присуща если не всем, то многим, она должна проявляться вовне, в повседневной жизни - и определять ее.
Определяет же нечто совсем иное. Мироотрицание имеет практические последствия, которые касаются всех живущих в нашей стране. Последствия эти весьма неприятного свойства, ими тоже наградило нас казенное православие или, как минимум, не избавило от них, хотя обязано было. Состоят они в несоблюдении уже упоминавшихся элементарных нравственных требований - "не лги", "не укради", "не пожелай...", "не убий". Это не просто житейские нормы, это еще и религиозные требования, насаждением которых обязана заниматься церковь. Наша - не занималась. Ее вообще очень мало трогало состояние народной нравственности, главное - идеал святости. "Не в земных добродетелях суть, это все второстепенное" - вот ее обычная реакция на проявления элементарной недобросовестности. Но если так плохо получается со второстепенным, то с главным тем более никогда ничего не получится.
Нет внутреннего отвращения ко лжи, к воровству - даже к убийству, которое должно же быть у нормальных людей. Эти вещи у нас вполне приемлемы, что иногда норовят объяснить "широтой русской натуры". А вся-то широта - в неспособности (а главное - в нежелании) соблюдать элементарные нравственные нормы. "Русские позволяют себе то, что другие не позволяют" - таким эвфемизмом иностранцы описывают эту самую нашу широту. (Салтыков-Щедрин: "ширина размаха, выражающаяся, с одной стороны, в непрерывном мордобитии, с другой - в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведенное до способности искренне лгать самым бессовестным образом".) В сущности вся эта пресловутая широта натуры - неспособность и нежелание перейти к цивилизованному существованию.
Достоевский находил, что широк (русский) человек, надо бы сузить. Но он же сказал, что у нас обязательно найдется некто, который упрет руки "фертом" и скажет, что все это скучно - и устроит разорение. Потому что всякая упорядоченность бытия претит очень многим в России. А упорядоченность и есть "сужение", она и есть цивилизованность. Выполнение заповедей Христа очень сужает человека с "фертом", он им тяготится чрезвычайно. Наша церковь не "сужала" людей, широта так и осталась более предпочтительной. Словом, народ, не знающий никаких сдерживающих начал "народ без тормозов". "Без тормозов писал знаток русской жизни И. Соколов-Микитов, - черта русская, дикая, так и живут все "без тормозов", без уменья управлять чувством, языком, мыслью. Сумбур, шум" /62/. А один из самых крупных русских ученых, И.П. Павлов, писал о нас как о народе "... с очень слабым развитием важного тормозного процесса" /63/. Почему-то это самоистребительное свойство выдается за великое наше преимущество перед всеми другими народами.
Начнем, однако, с чего полегче - с непреодолимой склонности ко лжи. "Лживость московитов" и их вероломство отмечают все, писавшие о нашем любезном отечестве. Совсем недавно нам продемонстрировали новые образцы самой беспардонной лжи: Чечня, подводная лодка "Курск" и многое другое. Однако не вчера это началось, не случайно образы Хлестакова и Ноздрева почитаются одними из самых удавшихся Гоголю. А Ф.М. Достоевский одного из своих героев, Алешу Карамазова, аттестовал как человека честного, неспособного ни на какую ложь. И вынужден был довольно долго и нудно объяснять, что дураком он при всем том не был. Из чего неизбежно следует, что качество это редкое, приравниваемое к глупости. А в "Дневнике писателя" Достоевский отмечал: "Отчего у нас все лгут, все до единого?.. Я убежден, что в других нациях, в огромном большинстве, лгут только одни негодяи; лгут из практической выгоды, то есть прямо с преступными целями. Ну а у нас могут лгать совершенно даром самые почтенные люди и с самыми почтенными целями". И еще: "Ну а немец, как ни напрягайся, а нашего русского вранья не поймет". Мы и сами-то не понимаем, просто не можем без него - и все.
И сейчас сказать правду человеку у нас очень трудно. Ложь слетает с языка сама собой, без всяких затруднений, а вот для правды требуется некоторое усилие. "Если говорить честно...", "По правде говоря..." - вот традиционные "зачины правдоговорения", которым, впрочем, доверять не следует: как раз после них соврать могут самым бессовестным образом. Чиновник любого ранга просто не понимает, как это - говорить "как есть", в его понимании государственные интересы требуют как раз обратного.
Оставим дела государственные - на бытовом уровне практически никто не приспособлен говорить правду даже близким людям. Все врут без всякой нужды совсем по Достоевскому, вдохновенно и без корысти, из любви к искусству вранья, из полного неумения и нежелания говорить правду. Просто нет такого у нас в заводе - правду говорить. При этих обстоятельствах утверждать, что именно мы являемся обладателями "высшей правды" не приходится: куда уж до высшей, если обыкновенной нет, если не можем преодолеть повседневную тягу ко вранью. Нечего надеяться (хотя многие ждут этого), что из нашей мелкой, средней и крупной лжи получится "великая русская правда", которой удивятся все народы и которой придут они поклониться.
Точно так же непреодолима у нас тяга к воровству. На него тоже нет внутреннего запрета почти ни у кого: как не украсть, если плохо лежит? Тоже грех не новый, все с удовольствием вспоминают слова Кармазина о том, что в России воруют. Стало быть, ничего не поделаешь - "не нами началось, не нами кончится". Но слова Писания поважнее слов Карамзина будут, а там сказано "Не укради", и почему-то эта заповедь представляется русскому человеку, воспитанному православной церковью, просто невыполнимой: "Это про святых, это не про нас".
Нет запрета на насилие над личностью. Высшее счастье для многих заехать в физиономию ближнему своему. Охотно и много говорят о нашей "прирожденной кротости", но еще Иван Солоневич писал: "Очень принято говорить о врожденном миролюбии русского народа, - однако, таких явлений, как "бои стенкой", не знают никакие иные народы". Даже воспетые всеми русскими поэтами деревенские "погулянки" никогда не обходились без драк и мордобоя, а нередко заканчивались и смертоубийством. И сейчас всякий там "День пограничника", "День десантника" и всех иных защитников родины непременно сводится к драке.
Да что ложь, что воровство, что драки - на убийство нет никакого внутреннего запрета. Убить просто так, ни за что - это в России самое обычное дело. Сын убивает отца по пьянке, отец сына по той же пьянке - кто не слыхал об этом? Нет деревни, где бы сын-пьяница не избивал старуху-мать и что? Где осуждение? Только похохатывают - "Во допился!" Это в западных детективах сыщики ломают голову над "мотивацией" - какие были мотивы убийства? В России для убийства не нужны никакие мотивы, просто так: по пьяной ссоре ткнул ножом, ударил топором, ломом, кирпичом - что под руку подвернется. Жизнь человека в России отнюдь не священна, она ничто и стоит дешево ("Жизнь две копейки / Двенадцать хлеб" - весело распевали в "Окаянные дни"). При коммунистах ничто, кроме страха, не удерживало от воровства и убийств, сейчас с ослаблением страха воруют и убивают в охотку, в открытую, в наглую. Правда и раньше мало стеснялись.
Старый, дореволюционный еще анекдот:
- Я, тятенька, человека зарезал, а на нем всего копейка была, зря труждался.
- А вот и не зря! Сто душ, сто копеек - ан рубль!
Стоит ли удивляться, что при таком отношении к жизни с появлением "новых порядков", когда многое, слишком многое, отдано на усмотрение людей, совершенно к этому не готовых, когда страх перед наказанием исчез, киллерство превратилось у нас в весьма престижную и доходную профессию. "Заказывают" не только конкурентов - муж "заказывает" жену, жена - мужа, сосед - не понравившегося соседа. Установилась такса, есть охотники лишить человека жизни за "весьма умеренную плату" - и лишают. Ну а "заказать" конкурента, политического соперника, "вредного" журналиста - тут, кажется, действительно считают, что это и сам Бог велел. Угрызений совести не испытывают ни заказчики, ни исполнители - для последних это "работа как работа", ничего особенного. Мужа, отца, сына убивают на глазах жены, детей, престарелых родителей, а часто и их приканчивают, чтобы не оставлять свидетелей. И при выезде за границу наши соотечественники не оставляют прежних привычек, и там сложился стереотип: "все русские - убийцы и воры".
Не стесняются пыткой, легко идут на нее, тут даже излюбленный инструмент появился - утюг. Просто и действенно. Все-таки такого нет нигде, даже в самых что ни на есть отсталых странах. Только у нас могут создать сообщество по уничтожению стариков-пенсионеров с целью завладеть их квартирой, только у нас молодежь "для тренировки" может убивать бомжей. И, по всему судя, никаких неудобств от занятий таким гнусным делом никто у нас не испытывает.
Творятся дела и совсем мерзкие - могут разрыть могилу покойника на второй-третий день, чтобы содрать с него костюм, такие случаи у нас тоже описаны. И тоже не вызывают почти никакого отторжения - занятие как занятие, "всем жить надо". Или даже наше обычное: "Во дают!".
Говорят, ценили когда-то на Руси "сердце милующее", было когда-то у нас милосердие. Скорее всего, это действительно так, хотя едва ли было оно широко распространено. Для примеров - достаточно, для жизненной нормы - нет. Как-то уж очень быстро сострадание и милосердие исчезли из нашей жизни, что свидетельствует: не были они укоренены в душе народной. Куда шире было распространенно злорадство: нигде так искренне не радуются чужой беде, как у нас. Горький, кажется, донес до нас рассказ солдатика эпохи Первой мировой войны: "Вышли утречком с земляками покурить, принесло шальной австрийский снаряд - как рвануло! От земляков только кишки на ветках висят. Никогда в жизни так не смеялся!"
Сейчас дела с милосердием и вовсе плохи. Нынешние русские люди просто не понимают - как это иностранцы могут брать на воспитание детей-инвалидов? Не иначе как "на органы". Милицейская дама по телевидению на всю страну строго вопрошает: "С какой это стати они едут в нашу страну кормить наших бомжей?" Ее не проведешь, она этих иностранцев насквозь видит. Есть вещи похуже. В начале перестройки провели опрос - что делать с детьми инвалидами от рождения. Подавляющее большинство: умерщвлять прямо в роддоме. А значительная часть: расстреливать родителей, которые заводят таких детей! И после этого говорить, что в нашей стране было христианство?
Фактически евреи по-прежнему рассматриваются как враги веры и государства, а вот коммунисты - совсем другое дело. Между тем именно они усугубили все пороки, от которых не избавило народ прежнее православие. Они сами многое взяли от него, кое-что добавили - и теперь передали такое вот "обогащенное" нравственное состояние народа нынешней РПЦ, которая и в своих винах не повинилась, и коммунистические добавки "приняла на баланс".
Дело не только в "краснопоповстве", в сотрудничестве церкви с НКВД-КГБ, дело в глубоком внутреннем родстве русского православия и русского коммунизма, о котором давно говорили наши провидцы, и прежде всего Н.А. Бердяев, не без основания даже в идее III Интернационала усмотревший вариацию идеи Третьего Рима. Вообще наши революционеры многое взяли от православия. Скажем, Н.Г. Чернышевского не понять, не зная русского идеала святости, ибо в его облике были черты православного святого. Бердяев отмечал, что все теоретические, идейные и философские споры в советской России шли по накатанным еще церковью колеям: как споры ортодоксии (т.е. православия) с ересью. Поиск ересей и борьба с ними была главной как для Русской православной церкви, так и для КПСС. И даже стиль борьбы, даже ее фразеология совершенно одинаковы, как одинакова и лютая ненависть ко всем "уклонившимся".
Одинаково пренебрежение человеком, личностью, за которой отрицается всякая самоценность и которая всегда на подозрении и в русском православии, и в русском коммунизме. А вот институция - будь то КПСС (КПРФ) или РПЦ достойна всяческого восхищения. Даже сентенции о них одинаковы: "Партия всегда права" и "Церковь всегда права", хотя отдельные их члены могут ошибаться, пусть и на самом верху - это не умаляет величия институции. Так что есть резон в прелестной аббревиатуре РПЦ(б) и в юмористическом первомайском призыве: "Да здравствует Коммунистическая партия Российской Федерации имени преподобного Серафима Саровского!" Постановления Синода по тональности неотличимы от постановлений ЦК КПСС, даже число (истинно) верующих у наших коммунистов и РПЦ примерно совпадает.
Ну, а главное, что объединяет РПЦ и КПРФ, - это, конечно, ненависть к Западу, к Европе. Ее коммунисты - несмотря на свое вроде бы западное происхождение - быстро переняли от прежних, православных времен, приумножили и укрепили и вновь передали законному владельцу - РПЦ, с которой живут душа в душу. Относительно 1917 г. можно сказать, что "своя своих не познаша", зато сейчас РПЦ и КПРФ друг друга вполне "познаша" и даже "возлюбиша". Во всяком случае фотография явно довольного собой Алексия II между двумя главными коммунистами России (на IV Всемирном русском соборе) никого не шокирует. Так что есть у нас православный коммунизм и коммунистическое православие.
Неудивительно, что тот же отец Дмитрий Дудко пишет о коммунизме и коммунистах: "Коммунизм, придерживающийся материалистической доктрины, в России приобретает другое значение, и нам не нужно сбрасывать его со счетов, не случайно теперь коммунист может быть верующим человеком, и в первую очередь должен быть патриотом своей страны... Коммунизм как история в России останется, это наша русская история. В созидании богоносной страны, Святой Руси он будет играть не последнюю роль. Сталин сыграл в этом первую роль... Современных коммунистов мы тоже должны понять, как близких нам, верующим. Мне больно слышать, как некоторые священники (притом не испытавшие гонения) пылают к ним ненавистью. Считаю ревность их не по разуму и не христианской" /51/.
Охотно и много об извечной близости и родстве между христианством и коммунизмом, между православными и коммунистами говорят эти последние. Лидер КПРФ: "Вера - это состояние души. В сердце каждого должен быть свой Бог. Я верю в разум, в человека труда, в звезду России. Если человек верит в правду, добро, красоту - он верующий. Я нашел для себя такое решение Бога. Я крещеный... В церкви бываю довольно часто... В церкви очень приятная атмосфера, хорошая аура" /52/. А на VII съезде КПРФ в декабре 2000 г. Зюганов заявил: "Символ веры", который исповедовал русский народ,.. совпадает с идеалами коммунизма... Наше мировосприятие издревле содержало в себе мечту о царстве справедливости, добра, о Святой Руси, о братской обители - народной коммуне". Среди предтеч большевиков оказались и Нестор Летописец, и митрополит Иларион, автор "Слова о законе и благодати".
К чести РПЦ, не все ее адепты готовы к сотрудничеству с заклятыми врагами веры . "Более полувека, - пишет священник Георгий Эдельштейн, Московская Патриархия активно сотрудничала с коммунистами и их потатчиками во всем мире, проповедовала с церковных амвонов, на ассамблеях, конференциях, по радио и в печати именно то, что соловецкие исповедники признавали позорнейшей ложью и губительным соблазном... Коммунисты и кагебешники и сюда проникли, раньше боялись, а теперь в церкви сами бесы со свечками стоят..." /53/. И все-таки остается впечатление, что позиция отца Дмитрия Дудко куда ближе к позиции священноначалия РПЦ, чем позиция тех, кто требует покаяния за сотрудничество с бесовской властью и трезвой оценки собственной роли.
Лукавая цифирь
Бесстрастные цифры камня на камне не оставляют от мифа о возрождении православия в России. В выступлениях архиереев РПЦ часто можно услышать что-то вроде "70% (а то и 80%, и 90%) россиян идентифицируют себя с Русской православной церковью". Чуть меньшие, но тоже очень утешительные цифры дают наши социологи религии с их вечным: "наши опросы показывают..." Ничего они не показывают, а выражение "идентифицируют себя с РПЦ" если и имеет какой-то смысл, то никак не религиозный. В нынешней России спрашивать же "считаете ли вы себя верующим" примерно то же самое, что спрашивать "считаете ли вы себя приличным человеком". А потом объявлять на весь мир: "наши опросы показали, что в России подавляющее большинство людей - приличные".
И вообще проценты в России очень ненадежные: то оказывается, что считали не так, не те и не тех, то, если даже соблюдали тут приличия, проценты у нас имеют обыкновение куда-то вдруг пропадать, а то и вовсе обращаться в свою противоположность, как это случилось во время Катастрофы. По переписи 1913 г., в России числилось 103,5 млн. православных (не считая староверов), или 65% всего тогдашнего населения. А пришла Катастрофа - и эти проценты с увлечением участвовали в гонениях на официальную церковь, да и на другие религии. Все прочие верующие - как христианские, так и нехристианские - в религиозных гонениях не участвовали, это исключительно вклад людей, окормлявшихся казенным православием.
Между тем в РПЦ от начала времен было четкое представление о том, кто составляет "церковный народ". Церковь считает, что она есть тело Христово, и его образуют только те, кто вкушает от тела Христа и пьет от крови Его т.е. регулярно причащается. А к причастию обычно допускают только членов того или иного прихода, да и то после выполнения ими определенных обрядов, в частности - исповеди. Так что, для того чтобы быть членом РПЦ, надо быть членом того или иного прихода и регулярно исповедываться и причащаться. Это и есть "воцерковленные", все остальные скорее "симпатизирующие", и этот последний статус вовсе не равен первому.
Так вот, таких воцерковленных на всю Россию набирается едва ли более 1,5% населения, как свидетельствуют наиболее добросовестные аналитики из самих православных. Это подтверждает "милиция-троеручица" (она сейчас, напомним, возлюбила РПЦ), по данным которой в Москве, с ее более чем десятимиллионным населением не более 150 тыс. человек бывает в храмах на Пасху. Точнее: на Пасху 2000 г. в храмах побывали 71375 человек (в 1999 г. 77148), а на "прилегающих территориях" 53645 (в 1999 г. - 66436) /54/. (Заметим, что на кладбищах на Пасху бывает в пять раз больше народу, чем в храмах, что свидетельствует скорее о языческом поклонении мертвым, чем о православном обряде.) Еще одно неожиданное подтверждение малочисленности подлинно верующих православных - данные торговли: в 2001 г. потребление мяса Великим постом в Москве сократилось с 1348 до 1328 тонн, т.е. на те же 1,5% /55/. Это, заметим, при том, что до трети москвичей при опросах клялись, что к посту относятся очень серьезно.
Все это означает, что подлинных православных в России немногим больше, чем католиков, явно меньше, чем протестантов и, если верить мусульманским источникам, во много раз меньше, чем мусульман. Вообще же, несмотря на хвастливые уверения в возрождении веры в России, положение ужасающее. Раз в месяц церковь посещают не более 7% населения - самый низкий показатель в Европе, которую у нас так клянут как раз за безрелигиозность /56/.
В России, по опросам в 1996 г., в Бога верили 47% населения, в жизнь после смерти - 24%, , в ад -22%, в рай - 24%. А в "безверной Европе", согласно опросам, проведенным по той же методике, в Бога верили 72% (в США 96%), 44% - в жизнь после смерти, в ад - 23%, в рай - 26% /57/.
Это никак не 50-60%, а то и 70-80%, которые преподносят нам православные публицисты и архиереи РПЦ, это гораздо меньше. Но какую-то реальность эти цифры все же отражают. Православный автор, настаивающий на приведенной выше цифре 1,5% православных верующих в России, называет это "методологическим подлогом", "на который идут все, рассуждающие о "многомиллионной" Церкви (в данном случае применительно к населению РФ), состоит в том, что в число православных заносятся все, кто так себя самоидентифицирует (или может идентифицировать) вне зависимости от религиозной практики, которая только и может выступать в качестве критерия достоверности такой идентификации" /58/.
Этот феномен иногда называют "околоправославием", имея в виду, что в собственно православие такие странно верующие все-таки не входят. Пренебрегать ими никак нельзя, РПЦ и не пренебрегает: они очень нужны ей как институции: собственно, ими она и держится. Эти "околоправославные" готовы за нее кому угодно вцепиться в горло, ибо для них она первейшее средство самоидентификации, главное же - средство противопоставления России и русских все тому же "проклятому Западу". Околоправославные обеспечат РПЦ сохранность на долгие времена. Но и цена велика: за это РПЦ обязуется служить не Богу, а тому же околоправославию.
Околоправославные нередко заявляют, что любят одновременно Христа, Ленина и Сталина. Но и этого мало: они еще любят астрологию и верят в нее (37%), а в реинкарнацию верят 20% россиян, объявляющих себя православными. Иногда архиереи и теоретики РПЦ именуют этих людей "потенциальными православными" и безоговорочно зачисляют их в свою паству, поскольку "они к православию тяготеют". Однако с христианской точки зрения существование околоправославных никак не может быть вменено РПЦ в заслугу: признавать Христа на словах и не поклоняться Ему - хуже полного неведения и неверия. За это тоже - не похвала будет, а спрос. Еще П.Я. Чаадаев писал, что "..есть только один способ быть христианином, а именно, быть им вполне..." /59/. Околоправославные, пожалуй, не "христиане не вполне", а "вполне не христиане". И верят они не в Бога, не в Троицу, а в триаду Уварова.
Это про некоторых из них говорят, что они бывают в церкви всего два раза: когда их крестят и когда отпевают. И это все. Маловато, чтобы зачислять таковых в паству РПЦ. Но они нужны ей, потому что "Вопрос о численности православных в России имеет яркую политическую окраску. Завышать численность православных выгодно некоторым церковным деятелям, претендующим на материальную поддержку государства, политикам, разыгрывающим "православную" карту, и некоторым ученым, обслуживающим как первых, так и вторых" /60/.
Конечно, великая численность не есть признак истинности той или иной веры. Есть православные, которые убеждены в истинности православия независимо от его количественной оценки. Это, бесспорно, достойно уважения. Но точно так же бесспорно, что приукрашивание цифр на манер хозяйственников коммунистических времен никакого уважения не заслуживает и свидетельствует исключительно об отступлении от истины - как земной, так и, следовательно, небесной, ибо вторая никогда не достигается путем манипуляций с первой.
Отсюда вопрос, которым задается тот же автор: "а существует ли, вообще, в современной России Православная Церковь, если приложить к Московскому Патриархату традиционные догматические и канонические критерии церковности? Взгляд стороннего наблюдателя увидит в нынешней Русской Церкви прежде всего субъекта рыночной экономики в ее пост-советской модели, осуществляющего свою деятельность как сеть коммерческих предприятий (комбинатов ритуальных услуг)" /61/.
Может, приговор слишком суров, но какие-то основания для него есть. И не только количественные, но и качественные.
Дурная наследственность и добавления к ней
Выше была дана количественная оценка РПЦ эпохи второго храма Христа Спасителя. Качественно дела обстоят еще хуже. Наша "первенствующая", хотя и не такая уж многочисленная, церковь отягощена, полагают некоторые аналитики, многими пороками. К наследству "презренной Византии" у нас добавили очень многое, особенно в период Московского царства. А.К. Толстой, автор популярных пьес про русских царей, писал: "Я не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению. Когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов, до проклятой Москвы, еще более позорной, чем сами монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам Богом".
Таланты есть, а счастья нет. Потому что не таланты, не люди с талантами определяют наше бытие, а казенное православие и его служители, давшие нам, по выражению. Г.П. Федотова, "православное ханство", а потом стали определять коммунисты и их на редкость бесцветные и бездарные вожди (от колоритных и одаренных бед еще больше). И те и другие многое унаследовали не только от Византии, но и от язычества, а также от Орды, все это "творчески переработали и обогатили". Они отбросили, естественно, почти все достижения петровского периода нашей истории, но коммунисты вынуждены были сохранить часть их в сфере науки, прежде всего обслуживающей военно-промышленный комплекс, в которой и сохранились поэтому какие-то очаги приличия.
И все же утрачено было почти все положительное, а вот отрицательные черты не только не были утрачены, но укреплены и умножены. Несмотря на замахи большевиков, им так и не удалось преодолеть отрицательные последствия мироотрицающей составляющей нашего православия, прямо предписывавшей пренебрегать устроением как страны, общества, так и отдельной личности. И православные, и коммунисты много говорят о нашей необычайно высокой "нравственности" и "духовности", хотя их-то и не видно. Нравственность и духовность - это не разговоры про таковые и не "состояния духа", в которое погружаются избранные. Тут словоблудием и образцами (святыми или родственными им "ударниками коммунистического труда") не отделаешься. Добросовестность должна быть присуща если не всем, то многим, она должна проявляться вовне, в повседневной жизни - и определять ее.
Определяет же нечто совсем иное. Мироотрицание имеет практические последствия, которые касаются всех живущих в нашей стране. Последствия эти весьма неприятного свойства, ими тоже наградило нас казенное православие или, как минимум, не избавило от них, хотя обязано было. Состоят они в несоблюдении уже упоминавшихся элементарных нравственных требований - "не лги", "не укради", "не пожелай...", "не убий". Это не просто житейские нормы, это еще и религиозные требования, насаждением которых обязана заниматься церковь. Наша - не занималась. Ее вообще очень мало трогало состояние народной нравственности, главное - идеал святости. "Не в земных добродетелях суть, это все второстепенное" - вот ее обычная реакция на проявления элементарной недобросовестности. Но если так плохо получается со второстепенным, то с главным тем более никогда ничего не получится.
Нет внутреннего отвращения ко лжи, к воровству - даже к убийству, которое должно же быть у нормальных людей. Эти вещи у нас вполне приемлемы, что иногда норовят объяснить "широтой русской натуры". А вся-то широта - в неспособности (а главное - в нежелании) соблюдать элементарные нравственные нормы. "Русские позволяют себе то, что другие не позволяют" - таким эвфемизмом иностранцы описывают эту самую нашу широту. (Салтыков-Щедрин: "ширина размаха, выражающаяся, с одной стороны, в непрерывном мордобитии, с другой - в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведенное до способности искренне лгать самым бессовестным образом".) В сущности вся эта пресловутая широта натуры - неспособность и нежелание перейти к цивилизованному существованию.
Достоевский находил, что широк (русский) человек, надо бы сузить. Но он же сказал, что у нас обязательно найдется некто, который упрет руки "фертом" и скажет, что все это скучно - и устроит разорение. Потому что всякая упорядоченность бытия претит очень многим в России. А упорядоченность и есть "сужение", она и есть цивилизованность. Выполнение заповедей Христа очень сужает человека с "фертом", он им тяготится чрезвычайно. Наша церковь не "сужала" людей, широта так и осталась более предпочтительной. Словом, народ, не знающий никаких сдерживающих начал "народ без тормозов". "Без тормозов писал знаток русской жизни И. Соколов-Микитов, - черта русская, дикая, так и живут все "без тормозов", без уменья управлять чувством, языком, мыслью. Сумбур, шум" /62/. А один из самых крупных русских ученых, И.П. Павлов, писал о нас как о народе "... с очень слабым развитием важного тормозного процесса" /63/. Почему-то это самоистребительное свойство выдается за великое наше преимущество перед всеми другими народами.
Начнем, однако, с чего полегче - с непреодолимой склонности ко лжи. "Лживость московитов" и их вероломство отмечают все, писавшие о нашем любезном отечестве. Совсем недавно нам продемонстрировали новые образцы самой беспардонной лжи: Чечня, подводная лодка "Курск" и многое другое. Однако не вчера это началось, не случайно образы Хлестакова и Ноздрева почитаются одними из самых удавшихся Гоголю. А Ф.М. Достоевский одного из своих героев, Алешу Карамазова, аттестовал как человека честного, неспособного ни на какую ложь. И вынужден был довольно долго и нудно объяснять, что дураком он при всем том не был. Из чего неизбежно следует, что качество это редкое, приравниваемое к глупости. А в "Дневнике писателя" Достоевский отмечал: "Отчего у нас все лгут, все до единого?.. Я убежден, что в других нациях, в огромном большинстве, лгут только одни негодяи; лгут из практической выгоды, то есть прямо с преступными целями. Ну а у нас могут лгать совершенно даром самые почтенные люди и с самыми почтенными целями". И еще: "Ну а немец, как ни напрягайся, а нашего русского вранья не поймет". Мы и сами-то не понимаем, просто не можем без него - и все.
И сейчас сказать правду человеку у нас очень трудно. Ложь слетает с языка сама собой, без всяких затруднений, а вот для правды требуется некоторое усилие. "Если говорить честно...", "По правде говоря..." - вот традиционные "зачины правдоговорения", которым, впрочем, доверять не следует: как раз после них соврать могут самым бессовестным образом. Чиновник любого ранга просто не понимает, как это - говорить "как есть", в его понимании государственные интересы требуют как раз обратного.
Оставим дела государственные - на бытовом уровне практически никто не приспособлен говорить правду даже близким людям. Все врут без всякой нужды совсем по Достоевскому, вдохновенно и без корысти, из любви к искусству вранья, из полного неумения и нежелания говорить правду. Просто нет такого у нас в заводе - правду говорить. При этих обстоятельствах утверждать, что именно мы являемся обладателями "высшей правды" не приходится: куда уж до высшей, если обыкновенной нет, если не можем преодолеть повседневную тягу ко вранью. Нечего надеяться (хотя многие ждут этого), что из нашей мелкой, средней и крупной лжи получится "великая русская правда", которой удивятся все народы и которой придут они поклониться.
Точно так же непреодолима у нас тяга к воровству. На него тоже нет внутреннего запрета почти ни у кого: как не украсть, если плохо лежит? Тоже грех не новый, все с удовольствием вспоминают слова Кармазина о том, что в России воруют. Стало быть, ничего не поделаешь - "не нами началось, не нами кончится". Но слова Писания поважнее слов Карамзина будут, а там сказано "Не укради", и почему-то эта заповедь представляется русскому человеку, воспитанному православной церковью, просто невыполнимой: "Это про святых, это не про нас".
Нет запрета на насилие над личностью. Высшее счастье для многих заехать в физиономию ближнему своему. Охотно и много говорят о нашей "прирожденной кротости", но еще Иван Солоневич писал: "Очень принято говорить о врожденном миролюбии русского народа, - однако, таких явлений, как "бои стенкой", не знают никакие иные народы". Даже воспетые всеми русскими поэтами деревенские "погулянки" никогда не обходились без драк и мордобоя, а нередко заканчивались и смертоубийством. И сейчас всякий там "День пограничника", "День десантника" и всех иных защитников родины непременно сводится к драке.
Да что ложь, что воровство, что драки - на убийство нет никакого внутреннего запрета. Убить просто так, ни за что - это в России самое обычное дело. Сын убивает отца по пьянке, отец сына по той же пьянке - кто не слыхал об этом? Нет деревни, где бы сын-пьяница не избивал старуху-мать и что? Где осуждение? Только похохатывают - "Во допился!" Это в западных детективах сыщики ломают голову над "мотивацией" - какие были мотивы убийства? В России для убийства не нужны никакие мотивы, просто так: по пьяной ссоре ткнул ножом, ударил топором, ломом, кирпичом - что под руку подвернется. Жизнь человека в России отнюдь не священна, она ничто и стоит дешево ("Жизнь две копейки / Двенадцать хлеб" - весело распевали в "Окаянные дни"). При коммунистах ничто, кроме страха, не удерживало от воровства и убийств, сейчас с ослаблением страха воруют и убивают в охотку, в открытую, в наглую. Правда и раньше мало стеснялись.
Старый, дореволюционный еще анекдот:
- Я, тятенька, человека зарезал, а на нем всего копейка была, зря труждался.
- А вот и не зря! Сто душ, сто копеек - ан рубль!
Стоит ли удивляться, что при таком отношении к жизни с появлением "новых порядков", когда многое, слишком многое, отдано на усмотрение людей, совершенно к этому не готовых, когда страх перед наказанием исчез, киллерство превратилось у нас в весьма престижную и доходную профессию. "Заказывают" не только конкурентов - муж "заказывает" жену, жена - мужа, сосед - не понравившегося соседа. Установилась такса, есть охотники лишить человека жизни за "весьма умеренную плату" - и лишают. Ну а "заказать" конкурента, политического соперника, "вредного" журналиста - тут, кажется, действительно считают, что это и сам Бог велел. Угрызений совести не испытывают ни заказчики, ни исполнители - для последних это "работа как работа", ничего особенного. Мужа, отца, сына убивают на глазах жены, детей, престарелых родителей, а часто и их приканчивают, чтобы не оставлять свидетелей. И при выезде за границу наши соотечественники не оставляют прежних привычек, и там сложился стереотип: "все русские - убийцы и воры".
Не стесняются пыткой, легко идут на нее, тут даже излюбленный инструмент появился - утюг. Просто и действенно. Все-таки такого нет нигде, даже в самых что ни на есть отсталых странах. Только у нас могут создать сообщество по уничтожению стариков-пенсионеров с целью завладеть их квартирой, только у нас молодежь "для тренировки" может убивать бомжей. И, по всему судя, никаких неудобств от занятий таким гнусным делом никто у нас не испытывает.
Творятся дела и совсем мерзкие - могут разрыть могилу покойника на второй-третий день, чтобы содрать с него костюм, такие случаи у нас тоже описаны. И тоже не вызывают почти никакого отторжения - занятие как занятие, "всем жить надо". Или даже наше обычное: "Во дают!".
Говорят, ценили когда-то на Руси "сердце милующее", было когда-то у нас милосердие. Скорее всего, это действительно так, хотя едва ли было оно широко распространено. Для примеров - достаточно, для жизненной нормы - нет. Как-то уж очень быстро сострадание и милосердие исчезли из нашей жизни, что свидетельствует: не были они укоренены в душе народной. Куда шире было распространенно злорадство: нигде так искренне не радуются чужой беде, как у нас. Горький, кажется, донес до нас рассказ солдатика эпохи Первой мировой войны: "Вышли утречком с земляками покурить, принесло шальной австрийский снаряд - как рвануло! От земляков только кишки на ветках висят. Никогда в жизни так не смеялся!"
Сейчас дела с милосердием и вовсе плохи. Нынешние русские люди просто не понимают - как это иностранцы могут брать на воспитание детей-инвалидов? Не иначе как "на органы". Милицейская дама по телевидению на всю страну строго вопрошает: "С какой это стати они едут в нашу страну кормить наших бомжей?" Ее не проведешь, она этих иностранцев насквозь видит. Есть вещи похуже. В начале перестройки провели опрос - что делать с детьми инвалидами от рождения. Подавляющее большинство: умерщвлять прямо в роддоме. А значительная часть: расстреливать родителей, которые заводят таких детей! И после этого говорить, что в нашей стране было христианство?