Особенно готовились в Москве к Нюрнбергскому процессу. Здесь большой заботой было возможное упоминание о ряде предвоенных и военных эпизодов, обсуждение которых было явно нежелательным. Андрей Вышинский - тогда заместитель наркома иностранных дел - даже составил специальный список "нежелательных тем":
ПЕРЕЧЕНЬ ВОПРОСОВ.
1. Отношение СССР к Версальскому миру.
2. Советско-германский пакт о ненападении 1939 года и все вопросы, имеющие к нему какое-либо отношение.
3. Посещение Молотовым Берлина, посещение Риббентропом Москвы.
4. Вопросы, связанные с общественно-политическим строем СССР.
5. Советские прибалтийские республики.
6. Советско-германское соглашение об обмене немецкого населения Литвы, Латвии и Эстонии с Германией.
7. Внешняя политика Советского Союза и, в частности, вопросы о проливах, о якобы территориальных притязаниях СССР и т. д.
8. Балканский вопрос.
9. Советско-польские отношения (вопросы Западной Украины и Западной Белоруссии).
Этот список довели до сведения американцев и англичан. Если учесть, что в составе советской комиссии по подготовке процесса были Абакумов и Меркулов, склонные к самым мрачным прогнозам и - так гласит эта версия решили готовить некие контрдействия на тот случай, если вдруг американцы поддержат рассмотрение Катыни и других щекотливых тем. Тогда советская сторона предъявила бы Западу свой счет: мол, а вы-то шли на сговор с гитлеровцами и вели закулисные переговоры в последний период войны. А Рауль Валленберг мог бы стать потенциальным свидетелем таких закулисных контактов...
Но версия отпала, так как американцы и англичане согласились со списком Вышинского и столкновения не произошло. Валленберг, следовательно, здесь не понадобился.
Лишь в 1947 году наступает третий период. Он был ознаменован возвращением Валленберга на Лубянку, причем в привилегированный "второй блок".
Что же произошло?
Утверждение о том, что Валленберг был для Москвы вообще не нужен, наталкивается ещё на одно обстоятельство, которое выясняется при разборе тех немногих свидетельств, которые удалось собрать.
Первое из них принадлежит советнику советского посольства в Швеции Евгению Тарабрину, бывшему в свое время в числе тех, кому приходилось оправдываться и изворачиваться в беседах со шведами, как-то объясняя судьбу Валленберга - ведь до 1957 года, напомню, вообще не признавался факт его пребывания в Москве. В одну из поездок в Москву посол Чернышов решил пробиться к человеку, который, по мнению посла, мог не только знать, но и решать судьбу Валленберга. Чернышов попросился на прием к министру госбезопасности Виктору Абакумову. Тот охотно выслушал рассказ о том, какие сложности испытывает Чернышов и его коллеги, когда речь заходит о Валленберге. Абакумов вроде как бы соглашался и вдруг заявил:
- Я вообще отпустил бы его домой.
Сделал паузу и добавил:
- Но товарищ Сталин иного мнения. Он считает, что этот человек ещё может нам пригодиться!
Это же мнение вождя Абакумов повторил в других обстоятельствах и в другой беседе. Евгений Питовранов быстро проделал большой путь от рядового оперуполномоченного до заместителя министра госбезопасности. Он попал в поле зрения самого Сталина, явно благоволившего ему. Вождь даже приглашал Питовранова в компанию избранных, провожавших его на Курском вокзале при отъезде в отпуск. Рассказывал мне Евгений Питовранов об одном ночном вызове к Сталину, когда генсек потребовал доклад о секретной агентуре, которой располагало МГБ. Сталин критически оценил сообщение Питовранова о числе его информаторов и поделился своим опытом:
- Количество ничего не решает. У нас, большевиков, был один (!), только один человек в руководстве меньшевиков. Зато мы знали все...
Сталин настойчиво требовал не количественного, а качественного подхода к вербовке агентуры и отдавал предпочтение тем, кто работал на СССР по идейным соображениям, а не из-за денег. Правда, словоохотливость Евгения Питовранова в нашем разговоре резко сократилась, когда речь зашла о щекотливых делах, в которых он принимал участие - "ленинградском деле", "деле врачей", Валленберге. Он утверждал, что дело Валленберга находилось в ведении лично Абакумова. Абакумову же - рассказал Питовранов - Сталин однажды сказал:
- Ждите. Держите его наготове. Может быть, он и пригодится.
Питовранов (в 1947 году он был заместителем министра) приказал создать для Валленберга особые условия. Он был переведен из Лефортова во внутреннюю тюрьму, причем в её специальный блок. Было приказано давать ему улучшенное питание, особо следить за состоянием здоровья заключенного. О причинах такого внимания Питовранов предпочел умолчать, ссылаясь на то, что лишь выполнял приказ. Но зафиксируем безусловное совпадение указания Сталина в передаче Абакумова и Питовранова: ждите, может пригодиться...
Особое внимание Сталина к фигуре Рауля Валленберга безусловно. Не случайно при осмотре сейфа Сталина после его смерти были обнаружены допросы Рауля Валленберга (об этом сообщил тогдашний секретарь ЦК КПСС Л. Ф. Ильичев). Даже если Абакумов в январе 1945 года не доложил о том, что Валленберг в Москве (что очень мало вероятно), в июне 1946 года Сталин лично выслушал вопрос уезжавшего посла Сёдерблюма о Валленберге.
Иными словами, как и все в советском государстве, дело Рауля замыкалось на Иосифе Сталине. Валленберга не могли держать в тюрьме без ведома и согласия Сталина, его не могли использовать без личного указания Сталина. Зная почти биологическую покорность Абакумова любому желанию вождя, можно исключить любую "самодеятельность" министра в решении судьбы шведского заключенного. Это мое убеждение, с одной стороны, упрощает дело, с другой - его усложняет. Тайных желаний и замыслов Сталина никому не дано было знать. Он их не доверял ни бумаге, ни подчиненным, ни соратникам.
Можно - задним числом - не завидовать Виктору Абакумову и его ведомству, когда они старались догадаться: для чего же Сталину может понадобиться Рауль Валленберг? Для шантажа банкиров Валленбергов? Для улучшения (или ухудшения) отношений со Швецией, страной с таким международным авторитетом? Для разоблачения происков международного сионизма? Или для налаживания связей с этой влиятельной всемирной силой? Представить только, какие варианты могли предложить своему начальнику чины контрразведки, понаторевшие в создании дел, которые никогда не существовали, и измышлении криминалов, которых и в помине не бывало. Но существовала одна тема, которая сразу после войны считалась "верняком" происки мирового империализма и его верного слуги - сионизма. "Верняк"? Не забудем: ещё не шел год "борьбы с космополитизмом" или год "процесса врачей". Антиеврейская карта в 1945 - 1946 годах разыгрывалась не так открыто. А вдруг Сталину она не нужна?
Сталин всегда был великим прагматиком. Во имя политической целесообразности он был готов пожертвовать любыми идеологическими догмами достаточно напомнить о головокружительном повороте советской политики в 1939 году от антифашизма к союзу с Гитлером. Поэтому и линию Сталина в многострадальном "еврейском вопросе" нельзя искать лишь в противопоставлении великодержавного антисемитизма пролетарскому интернационализму.
Валленберг и Михоэлс
...Отношение Страны Советов к созданию еврейского государства, в том числе в Палестине, не однозначно, как и отношение большевиков к сионизму. Известны определенно антисионистские резолюции большевистских форумов дореволюционных лет. Однако и в те годы Ленин сомневался в обоснованности безоговорочной борьбы против идей Теодора Герцля. Так, Ленин не мог понять, почему лидеры созданных после революции "еврейских секций" РКП(б) вели войну против иврита. Скорее солидаризировался не с лидером "евсекции" Семеном Диманштейном, а с Максимом Горьким и Наумом Бяликом, защищавшими иврит. "Эти сволочи, - в сердцах говорил Горький о лидерах "евсекции", сами способствуют антисемитизму". Когда же ВЧК в апреле 1920 года арестовала группу сионистов, то Горький добился от Ленина и Дзержинского их освобождения.
Тогдашняя большевистская линия не отвергала в принципе идеи еврейской государственности. "Всесоюзный староста" Михаил Калинин даже позволил себе сожаление по поводу того, что 3 миллиона советских евреев представляют собой "единственную нацию без государства", а на XII съезде РКП(б) шла речь о "коренизации" еврейского населения. За создание некой еврейской государственности выступала и тогдашняя "евсекция" РКП(б) (в 1927 году в ней было 2 - 3 тысячи евреев - членов партии при общей численности партии 80 тысяч человек). Другое дело, что РКП(б) хотела бы видеть еврейское государство не в Палестине, а на всемирной "родине трудящихся", то есть в СССР. Речь шла сначала о Крыме и даже о "еврейской республике от Бессарабии через Крым до Абхазии" (проект одного из деятелей "евсекции" Брагина). Затем появилась роковая идея о Биробиджане, ставшая с 1928 года партийным лозунгом - не в последнюю очередь как отвлечение от палестинской идеи сионистов.
Когда грянула великая война, ничто не помешало Сталину вынуть еврейскую карту. Во мнимом противоречии с уже определившимся поворотом к русской великодержавности он решил использовать - и правильно сделал! огромный потенциал международного еврейства (включая сионизм) в интересах ведшего войну Советского Союза. На знаменитых радиомитингах еврейской советской общественности ей было позволено вспомнить о своих корнях, было позволено громко сказать миру о чудовищных злодеяниях германского расизма. Созданный в 1942 году Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) под председательством великого артиста Соломона Михоэлса помог обеспечить материальную помощь Советской армии со стороны американских еврейских организаций, и во имя этого Михоэлсу было дозволено установить контакты с самыми "реакционными" из них. Триумфальное турне Михоэлса и его заместителя Ицика Фефера по США принесло свои плоды.
Но предусмотрительный вождь советских народов не собирался пустить "на самотек" внезапное возрождение еврейства в СССР.
Роль Лубянки в этом процессе была особенной. Начать с того, что появление ЕАК было плодом инициативы ведомства Берия и разрабатывалось в нем задолго до официального создания комитета. Вся деятельность ЕАК проходила под строжайшим контролем НКВД. Практически аппаратом руководили штатные офицеры НКВД, которые регулярно информировали Берия и Сталина обо всем, что, по мнению НКВД, могло их заинтересовать. На их стол лег и доклад о том, что весной 1944 года после возвращения из поездки в США Соломон Михоэлс и Фефер изложили Молотову идею создания в Крыму после войны поселения для евреев, ныне эвакуированных в глубь страны. Идея эта, заметили Михоэлс и Фефер, нашла бы поддержку в Соединенных Штатах у богатых еврейских организаций.
Молотов выслушал и предложил написать записку для Сталина. В ЕАК разгорелась острая дискуссия, мнения разделились. Тем не менее записка о Крыме и возможном создании Еврейской Советской Социалистической Республики была составлена - и вызвала резкую отрицательную реакцию Сталина. Шло лето того самого 1944 года, когда Сталин получил информацию о предложенном Гиммлером и поддержанном сионистскими организациями и США плане "выкупа" евреев. Без сомнения, с этого момента в глазах Сталина слились воедино опасные планы США и замыслы сионистов - как в стране (ЕАК и "еврейские националисты"), так и вне её (пресловутый "Джойнт"). Именно потому уже в 1946 году Политбюро приняло специальное постановление о взятии на учет "бывших троцкистов и еврейских националистов". Так открывалась новая страница в "еврейском вопросе".
Что это могло означать для Валленберга? Например, Рауль Валленберг, который в Будапеште так тесно и непосредственно был связан с еврейскими организациями, помогая им приходящими от "Джойнта" огромными средствами, и стал свидетелем переговоров по вывозу евреев из немецких лагерей в Швейцарию, - этот человек мог представить большой интерес для сбора материала об "еврейском аспекте" коварных американских замыслов, сведения о которых собирали в Москве все - на Лубянке, в военном ведомстве, в ведомстве Молотова. Кто знает, может Валленберга хотели сделать "коронным свидетелем" на будущих процессах против Ласло Райка и других агентов международного сионизма и империализма? Но если этот замысел и появился у Абакумова, то нетрудно догадаться, что Валленберг был абсолютно негодным свидетелем для антисемитов. Для этой роли он был "противопоказан".
Но вдруг в "еврейской проблеме" появился новый аспект, связанный с деятельностью Организации Объединенных Наций и распадом Британской империи, одна из частей которой носила название Палестина. Это казалось новой картой в послевоенной игре Сталина.
Если пролистать тогдашние высказывания Сталина о международном империализме как главном враге Советов и коммунизма, то можно понять его почти маниакальное стремление разжечь внутренние конфликты в "мире капитала". Часто цитируют его речь 1925 года о том, что СССР будет дожидаться межимпериалистической войны, дабы вступить в неё своим решающим весом, и относят эти слова к конфликту Гитлер - западные демократии. Но нет ли здесь поощрения любого конфликта, в том числе и внутри Британской империи? В одном из апокрифических, но ещё не опровергнутых источников (т. н. "протоколах Политбюро", приходивших в Берлин через агентуру фон Папена) приводится постановление от 29 октября 1953 года, в котором в средневосточных делах, "по мнению Политбюро, советская дипломатия может при известных обстоятельствах использовать "еврейский фактор" в интересах СССР". Идея не такая уж абсурдная, и Сталин в ней был далеко не оригинален. Царская Россия рассматривала Палестину как один из своих возможных опорных пунктов. Может быть, Иосиф Сталин читал рассуждения по этому поводу знаменитого декабриста Пестеля (немца, но русского душой), который прямо предлагал сделать Палестину русской?
В этом свете вполне вероятным звучит рассказ бывшего заместителя Молотова Федора Гусева. Однажды он сопровождал своего шефа во время ночного визита в Кремль. Молотов принес на утверждение директиву для делегации в ООН, выдержанную в антиизраильских тонах. Сталин раздраженно сказал:
- Эх, Вячеслав, ты опять ничего не понимаешь. Ясно, что государство Израиль должно быть создано. Оно нам нужно. Тогда начнется война и воевать друг с другом они будут не один год...
Так шло дело к сенсационной речи Андрея Громыко в ООН, удивившей весь мир 14 мая 1947 года. Никогда раньше (и никогда позже) не находил советский государственный деятель таких слов горячей симпатии и сострадания к мучениям еврейского народа. Никогда раньше (и никогда позже) не подчеркивал советский государственный деятель особого места и значения нацистского замысла уничтожения еврейского народа в общем плане завоевания мирового господства. Евреи имеют историческое право на создание собственного государства - так сказал Громыко.
Дело не ограничивалось заявлениями Громыко. С начала 1947 года развернулось активное сотрудничество советских спецслужб с будущими властями Израиля. Так, 4-е Главное управление МГБ реанимировало старые связи в Палестине с целью активизации антианглийских террористических актов. Затем началась строго засекреченная акция советской внешней политики: военное сотрудничество с Израилем, благодаря чему Израиль получил то, чего ему не могли (или не хотели) дать США, а именно оружие, которым надо было защищаться от арабской агрессии. Об этом мне рассказывал Веня Померанц - бывший деятель сионистского движения, ныне профессор Зеев Хадари. Он принимал участие в переговорах с Чехословакией, чьи военные поставки спасли Израиль (что прямо признавал Бен Гурион). Хадари был на приеме у министра иностранных дел ЧССР Яна Масарика, когда тот прямо пообещал поставки оружия, однако оговорил:
- У меня лишь одна просьба. Подождите 1 - 2 дня. Мне нужно провести пару бесед и тогда все будет в порядке.
Израильские эмиссары были достаточно умны, чтобы понять, с кем будет проведена "пара бесед". Масарик поговорил с послом Валерианом Зориным, тот - с Москвой. Тогда все и оказалось в порядке.
Тогдашний уполномоченный МГБ при правительстве ЧССР полковник Владимир Боярский подтвердил мне, что поставки чехословацкого вооружения шли с прямого согласия и одобрения из Москвы. Этим занимался советский военный советник в Праге генерал Василий Гусев, знавший, как идет вооружение в Израиль (частью воздухом - через Корсику, частью через Югославию).
Последняя игра
Итак, весна 1947 года. Идет к концу третий период пребывания Рауля Валленберга в Москве, начинается игра в его судьбе. Напомним, что, по свидетельству генерала Питовранова, Абакумов получил от Сталина указание обеспечить Валленбергу наилучшие условия размещения, хорошее питание (даже черную икру), тщательное медицинское обслуживание. Рауль снова был не в Лефортове, а на Лубянке, причем в особом помещении.
Тем не менее ветераны КГБ, более разговорчивые, чем Питовранов, считают, что в этот период освобождение Валленберга было с "профессиональной" точки зрения уже невозможно. Конечно, "либеральный" Абакумов мог разглагольствовать о возвращении "шведа", но это было бы равноценно признанию МГБ своего провала перед Сталиным. Однако и это оставалось второстепенным, поскольку Валленберг был фигурой - или жертвой в большой политической игре, где "органам" отдавалась вспомогательная роль.
Что могло означать предоставление узнику Лубянки улучшенных условий? Являлось ли это следствием поворота в израильской проблеме? Например, если бы на Западе узнали о том, что со спасителем евреев дело обстоит не так уж плохо, то убедились бы в серьезности советских намерений в ООН? Это предположение было немедля отвергнуто моими собеседниками, ибо изоляция Лубянской тюрьмы от внешнего мира была абсолютной и какая-либо утечка не входила в методы МГБ.
Куда логичнее было поставить другой вопрос: насколько нужен был Валленберг Сталину в условиях создания государства Израиль и возможности установления с ним тесных отношений как с советской опорой на Ближнем Востоке? Но как раз в этом случае - как ни парадоксально! - живой Рауль был бы опасен. Например, если бы дружественные израильтяне поинтересовались судьбой человека, ставшего волей-неволей проеврейским символом. Тогда надо было бы, скажем, освобождать "символ", но он поведал бы "урби эт орби" о лубянских порядках, о попытках вербовки. Такое развитие событий было бы абсолютно не к месту: недаром Вышинский в своих предложениях от 14 мая 1947 года говорил о желательности "ликвидировать дело" Валленберга.
О том, что в это время дело действительно шло к исходу, свидетельствовал и рассказ Вадима Бакатина, который в ходе назначенного им в 1989 году расследования наткнулся на запись в регистратуре дел МГБ от 17 июля 1947 года, согласно которой министр Абакумов в этот день направил Молотову секретное письмо под заголовком "К делу шведского подданного Р. Валленберга". Однако в архивах МИД и ЦК КПСС копии письма якобы не сохранилось, как утверждали подчиненные Бакатина.
- Они меня водили за нос, - с обидой говорил мне бывший министр.
Куда ни кинь, всюду клин. В этой связи мои собеседники обратили мое внимание на одну особенность поведения Сталина. Он был незаурядным режиссером драм, которые сам задумывал и ставил, при этом любил особые эффекты, блеф и обман. В тот самый момент, когда судьба его героев, то есть жертв, уже была предопределена, вдруг следовали неожиданные посулы, включая обещания сохранить жизнь. Так поступал Сталин с Бухариным и многими другими подсудимыми. Такая же игра практиковалась и в других, более невинных случаях. Например, 1 мая 1939 года Сталин неожиданно пригласил Максима Литвинова на кремлевскую трибуну, что было высшим и демонстративным проявлением благоволения. 3 мая на заседании Политбюро (без участия Литвинова!) нарком был снят, его ведомство разгромлено...
Конечно, Валленберг был для Сталина не так важен, как Бухарин или Литвинов. Но он не мог себе отказать в удовольствии и здесь разыграть спектакль благоволения, закончившийся расстрелом шведа.
Как же Сталину могли представить дело Валленберга в тот момент, когда самому Сталину было ясно, что от Валленберга надо избавляться?
Абакумову надо было, по существу, совершить чудо. Никто, да особенно сам Абакумов, не мог позволить себе чистосердечное признание в собственном провале. А провал был со всех точек зрения.
Если Валленберг обладал какой-то особой информацией - было бы оправдание. Но её не оказалось. Если бы Валленберг мог стать ценным агентом влияния, но он им не стал, а если бы стал спустя год после - то грош ему цена. Если бы Валленберг смог оказать какое-то влияние на советско-шведские отношения, то он оказал бы лишь отрицательное влияние (как раз в это время потерпели неудачу советско-шведские переговоры о большом кредитном соглашении). В любом случае дело Валленберга стало колоссальным провалом спецслужб.
Всюду был сплошной минус. Московский узник стал тяжелым грузом во всех смыслах. Он должен был умереть.
Такова была ситуация, когда Абакумову пришлось держать ответ. Известно время, когда оно настало. 14 мая 1947 года заместитель министра иностранных дел Вышинский пишет записку Молотову.
"Тов. В. Молотову В конце 1944 г. шведы обратились к НКИД СССР с просьбой взять под защиту первого секретаря шведской Миссии в Будапеште Рауля Валленберга.
16 января Миссии было сообщено, что Валленберг обнаружен и взят советскими военными властями под свою защиту.
24 апреля 1945 г. шведы сообщили в НКИД СССР, что среди отправленных из Будапешта в Швецию сотрудников Миссии Валленберга не оказалось, и просили его разыскать. Эти запросы со стороны шведов в дальнейшем многократно повторились как в письменной (8 нот), так и в устной форме (5 бесед).
15 июня 1946 г. на приеме у тов. Сталина б. шведский посланник Сёдерблюм обратился к тов. Сталину с просьбой поручить навести справки о судьбе Валленберга.
Мы неоднократно, устно и письменно, запрашивали в течение 1945 и 1946 гг. Смерш, а позднее МГБ о судьбе и местопребывании Валленберга, в результате чего лишь в феврале с. г. в разговоре с тов. Новиковым тов. Федотов сообщил, что Валленберг находится в распоряжении МГБ, и обещал доложить Вам лично о дальнейших мероприятиях МГБ по этому делу.
Поскольку дело Валленберга до настоящего времени продолжает оставаться без движения, я прошу Вас обязать тов. Абакумова представить справку по существу дела и предложения о его ликвидации.
14.V.47 г.
А. Вышинский"
На этом письме - резолюция министра:
"Тов. Абакумову. Прошу доложить мне. В. Молотов. 18.V.47".
Резолюция по меньшей мере странная: Абакумов как министр госбезопасности не подчинялся министру иностранных дел Молотову. Хотя тот формально и был заместителем председателя Совета Министров, но он не рискнул бы что-либо приказывать Абакумову без ведома председателя Совмина И. В. Сталина. Конечно, у Молотова были все причины настаивать на своем. Еще 28 ноября 1945 года, то есть после первых шведских запросов, МИД запросил информацию у Смерша, но не получил ответа. 20 марта 1946 года заведующий отделом МИД К. Новиков повторил запрос. Лишь в феврале 1947 года ситуация меняется: МГБ (как преемник Смерша) обещало "доложить тов. Молотову о причинах задержки Валленберга, а также внести предложения о дальнейших мероприятиях в этом вопросе". Тем временем Вышинский готовил проект сообщения для шведского правительства. Он вел переписку с Абакумовым: 7 июля интересовался обстановкой в Будапеште во время пленения Валленберга. В свою очередь, В. Абакумов готовил свой документ: он датирован 17 июля 1947 года. Его название - "К делу шведского подданного Р. Валленберга". Оно было официально зарегистрировано в журнале исходящих документов МГБ 17 июля и в документах МИД: его получили там 23 июля.
Но вот очередная загвоздка: ни в МИД, ни в архивах КГБ этого письма нет. Нет его и в Президентском архиве - то есть в архиве Политбюро. Следовательно, нам остается лишь догадываться, что предлагал 17 июля 1947 года Абакумов. В том, что это было предложение о ликвидации Валленберга, нет никакого сомнения. Ведь именно этим числом - 17 июля - датирован (опубликованный лишь в 1957 году) доклад начальника медицинской части А. Смольцова о внезапной кончине заключенного:
"Докладываю, что известный Вам заключенный Валленберг сегодня ночью в камере внезапно скончался предположительно вследствие наступившего инфаркта миокарда.
В связи с имеющимся от Вас распоряжением о личном наблюдении за Валленбергом прошу указания, кому поручить вскрытие трупа на предмет установления причины смерти.
Начальник санчасти тюрьмы полковник медицинской службы Смольцов" 17.VII.47 г.
На этом рапорте имелась сделанная рукой Смольцова следующая надпись:
"Доложил лично министру. Приказано труп кремировать без вскрытия. 17.VII. Смольцов"...
Писал ли Абакумов Молотову, уже располагая докладом Смольцова? Едва ли. Ему безусловно нужно было заручиться согласием Сталина на "ликвидацию дела Валленберга" (как на это намекал в своем майском письме А. Вышинский. К самому докладу Смольцова мы ещё вернемся, но в июле 1947 года жребий действительно был брошен.
ПЕРЕЧЕНЬ ВОПРОСОВ.
1. Отношение СССР к Версальскому миру.
2. Советско-германский пакт о ненападении 1939 года и все вопросы, имеющие к нему какое-либо отношение.
3. Посещение Молотовым Берлина, посещение Риббентропом Москвы.
4. Вопросы, связанные с общественно-политическим строем СССР.
5. Советские прибалтийские республики.
6. Советско-германское соглашение об обмене немецкого населения Литвы, Латвии и Эстонии с Германией.
7. Внешняя политика Советского Союза и, в частности, вопросы о проливах, о якобы территориальных притязаниях СССР и т. д.
8. Балканский вопрос.
9. Советско-польские отношения (вопросы Западной Украины и Западной Белоруссии).
Этот список довели до сведения американцев и англичан. Если учесть, что в составе советской комиссии по подготовке процесса были Абакумов и Меркулов, склонные к самым мрачным прогнозам и - так гласит эта версия решили готовить некие контрдействия на тот случай, если вдруг американцы поддержат рассмотрение Катыни и других щекотливых тем. Тогда советская сторона предъявила бы Западу свой счет: мол, а вы-то шли на сговор с гитлеровцами и вели закулисные переговоры в последний период войны. А Рауль Валленберг мог бы стать потенциальным свидетелем таких закулисных контактов...
Но версия отпала, так как американцы и англичане согласились со списком Вышинского и столкновения не произошло. Валленберг, следовательно, здесь не понадобился.
Лишь в 1947 году наступает третий период. Он был ознаменован возвращением Валленберга на Лубянку, причем в привилегированный "второй блок".
Что же произошло?
Утверждение о том, что Валленберг был для Москвы вообще не нужен, наталкивается ещё на одно обстоятельство, которое выясняется при разборе тех немногих свидетельств, которые удалось собрать.
Первое из них принадлежит советнику советского посольства в Швеции Евгению Тарабрину, бывшему в свое время в числе тех, кому приходилось оправдываться и изворачиваться в беседах со шведами, как-то объясняя судьбу Валленберга - ведь до 1957 года, напомню, вообще не признавался факт его пребывания в Москве. В одну из поездок в Москву посол Чернышов решил пробиться к человеку, который, по мнению посла, мог не только знать, но и решать судьбу Валленберга. Чернышов попросился на прием к министру госбезопасности Виктору Абакумову. Тот охотно выслушал рассказ о том, какие сложности испытывает Чернышов и его коллеги, когда речь заходит о Валленберге. Абакумов вроде как бы соглашался и вдруг заявил:
- Я вообще отпустил бы его домой.
Сделал паузу и добавил:
- Но товарищ Сталин иного мнения. Он считает, что этот человек ещё может нам пригодиться!
Это же мнение вождя Абакумов повторил в других обстоятельствах и в другой беседе. Евгений Питовранов быстро проделал большой путь от рядового оперуполномоченного до заместителя министра госбезопасности. Он попал в поле зрения самого Сталина, явно благоволившего ему. Вождь даже приглашал Питовранова в компанию избранных, провожавших его на Курском вокзале при отъезде в отпуск. Рассказывал мне Евгений Питовранов об одном ночном вызове к Сталину, когда генсек потребовал доклад о секретной агентуре, которой располагало МГБ. Сталин критически оценил сообщение Питовранова о числе его информаторов и поделился своим опытом:
- Количество ничего не решает. У нас, большевиков, был один (!), только один человек в руководстве меньшевиков. Зато мы знали все...
Сталин настойчиво требовал не количественного, а качественного подхода к вербовке агентуры и отдавал предпочтение тем, кто работал на СССР по идейным соображениям, а не из-за денег. Правда, словоохотливость Евгения Питовранова в нашем разговоре резко сократилась, когда речь зашла о щекотливых делах, в которых он принимал участие - "ленинградском деле", "деле врачей", Валленберге. Он утверждал, что дело Валленберга находилось в ведении лично Абакумова. Абакумову же - рассказал Питовранов - Сталин однажды сказал:
- Ждите. Держите его наготове. Может быть, он и пригодится.
Питовранов (в 1947 году он был заместителем министра) приказал создать для Валленберга особые условия. Он был переведен из Лефортова во внутреннюю тюрьму, причем в её специальный блок. Было приказано давать ему улучшенное питание, особо следить за состоянием здоровья заключенного. О причинах такого внимания Питовранов предпочел умолчать, ссылаясь на то, что лишь выполнял приказ. Но зафиксируем безусловное совпадение указания Сталина в передаче Абакумова и Питовранова: ждите, может пригодиться...
Особое внимание Сталина к фигуре Рауля Валленберга безусловно. Не случайно при осмотре сейфа Сталина после его смерти были обнаружены допросы Рауля Валленберга (об этом сообщил тогдашний секретарь ЦК КПСС Л. Ф. Ильичев). Даже если Абакумов в январе 1945 года не доложил о том, что Валленберг в Москве (что очень мало вероятно), в июне 1946 года Сталин лично выслушал вопрос уезжавшего посла Сёдерблюма о Валленберге.
Иными словами, как и все в советском государстве, дело Рауля замыкалось на Иосифе Сталине. Валленберга не могли держать в тюрьме без ведома и согласия Сталина, его не могли использовать без личного указания Сталина. Зная почти биологическую покорность Абакумова любому желанию вождя, можно исключить любую "самодеятельность" министра в решении судьбы шведского заключенного. Это мое убеждение, с одной стороны, упрощает дело, с другой - его усложняет. Тайных желаний и замыслов Сталина никому не дано было знать. Он их не доверял ни бумаге, ни подчиненным, ни соратникам.
Можно - задним числом - не завидовать Виктору Абакумову и его ведомству, когда они старались догадаться: для чего же Сталину может понадобиться Рауль Валленберг? Для шантажа банкиров Валленбергов? Для улучшения (или ухудшения) отношений со Швецией, страной с таким международным авторитетом? Для разоблачения происков международного сионизма? Или для налаживания связей с этой влиятельной всемирной силой? Представить только, какие варианты могли предложить своему начальнику чины контрразведки, понаторевшие в создании дел, которые никогда не существовали, и измышлении криминалов, которых и в помине не бывало. Но существовала одна тема, которая сразу после войны считалась "верняком" происки мирового империализма и его верного слуги - сионизма. "Верняк"? Не забудем: ещё не шел год "борьбы с космополитизмом" или год "процесса врачей". Антиеврейская карта в 1945 - 1946 годах разыгрывалась не так открыто. А вдруг Сталину она не нужна?
Сталин всегда был великим прагматиком. Во имя политической целесообразности он был готов пожертвовать любыми идеологическими догмами достаточно напомнить о головокружительном повороте советской политики в 1939 году от антифашизма к союзу с Гитлером. Поэтому и линию Сталина в многострадальном "еврейском вопросе" нельзя искать лишь в противопоставлении великодержавного антисемитизма пролетарскому интернационализму.
Валленберг и Михоэлс
...Отношение Страны Советов к созданию еврейского государства, в том числе в Палестине, не однозначно, как и отношение большевиков к сионизму. Известны определенно антисионистские резолюции большевистских форумов дореволюционных лет. Однако и в те годы Ленин сомневался в обоснованности безоговорочной борьбы против идей Теодора Герцля. Так, Ленин не мог понять, почему лидеры созданных после революции "еврейских секций" РКП(б) вели войну против иврита. Скорее солидаризировался не с лидером "евсекции" Семеном Диманштейном, а с Максимом Горьким и Наумом Бяликом, защищавшими иврит. "Эти сволочи, - в сердцах говорил Горький о лидерах "евсекции", сами способствуют антисемитизму". Когда же ВЧК в апреле 1920 года арестовала группу сионистов, то Горький добился от Ленина и Дзержинского их освобождения.
Тогдашняя большевистская линия не отвергала в принципе идеи еврейской государственности. "Всесоюзный староста" Михаил Калинин даже позволил себе сожаление по поводу того, что 3 миллиона советских евреев представляют собой "единственную нацию без государства", а на XII съезде РКП(б) шла речь о "коренизации" еврейского населения. За создание некой еврейской государственности выступала и тогдашняя "евсекция" РКП(б) (в 1927 году в ней было 2 - 3 тысячи евреев - членов партии при общей численности партии 80 тысяч человек). Другое дело, что РКП(б) хотела бы видеть еврейское государство не в Палестине, а на всемирной "родине трудящихся", то есть в СССР. Речь шла сначала о Крыме и даже о "еврейской республике от Бессарабии через Крым до Абхазии" (проект одного из деятелей "евсекции" Брагина). Затем появилась роковая идея о Биробиджане, ставшая с 1928 года партийным лозунгом - не в последнюю очередь как отвлечение от палестинской идеи сионистов.
Когда грянула великая война, ничто не помешало Сталину вынуть еврейскую карту. Во мнимом противоречии с уже определившимся поворотом к русской великодержавности он решил использовать - и правильно сделал! огромный потенциал международного еврейства (включая сионизм) в интересах ведшего войну Советского Союза. На знаменитых радиомитингах еврейской советской общественности ей было позволено вспомнить о своих корнях, было позволено громко сказать миру о чудовищных злодеяниях германского расизма. Созданный в 1942 году Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) под председательством великого артиста Соломона Михоэлса помог обеспечить материальную помощь Советской армии со стороны американских еврейских организаций, и во имя этого Михоэлсу было дозволено установить контакты с самыми "реакционными" из них. Триумфальное турне Михоэлса и его заместителя Ицика Фефера по США принесло свои плоды.
Но предусмотрительный вождь советских народов не собирался пустить "на самотек" внезапное возрождение еврейства в СССР.
Роль Лубянки в этом процессе была особенной. Начать с того, что появление ЕАК было плодом инициативы ведомства Берия и разрабатывалось в нем задолго до официального создания комитета. Вся деятельность ЕАК проходила под строжайшим контролем НКВД. Практически аппаратом руководили штатные офицеры НКВД, которые регулярно информировали Берия и Сталина обо всем, что, по мнению НКВД, могло их заинтересовать. На их стол лег и доклад о том, что весной 1944 года после возвращения из поездки в США Соломон Михоэлс и Фефер изложили Молотову идею создания в Крыму после войны поселения для евреев, ныне эвакуированных в глубь страны. Идея эта, заметили Михоэлс и Фефер, нашла бы поддержку в Соединенных Штатах у богатых еврейских организаций.
Молотов выслушал и предложил написать записку для Сталина. В ЕАК разгорелась острая дискуссия, мнения разделились. Тем не менее записка о Крыме и возможном создании Еврейской Советской Социалистической Республики была составлена - и вызвала резкую отрицательную реакцию Сталина. Шло лето того самого 1944 года, когда Сталин получил информацию о предложенном Гиммлером и поддержанном сионистскими организациями и США плане "выкупа" евреев. Без сомнения, с этого момента в глазах Сталина слились воедино опасные планы США и замыслы сионистов - как в стране (ЕАК и "еврейские националисты"), так и вне её (пресловутый "Джойнт"). Именно потому уже в 1946 году Политбюро приняло специальное постановление о взятии на учет "бывших троцкистов и еврейских националистов". Так открывалась новая страница в "еврейском вопросе".
Что это могло означать для Валленберга? Например, Рауль Валленберг, который в Будапеште так тесно и непосредственно был связан с еврейскими организациями, помогая им приходящими от "Джойнта" огромными средствами, и стал свидетелем переговоров по вывозу евреев из немецких лагерей в Швейцарию, - этот человек мог представить большой интерес для сбора материала об "еврейском аспекте" коварных американских замыслов, сведения о которых собирали в Москве все - на Лубянке, в военном ведомстве, в ведомстве Молотова. Кто знает, может Валленберга хотели сделать "коронным свидетелем" на будущих процессах против Ласло Райка и других агентов международного сионизма и империализма? Но если этот замысел и появился у Абакумова, то нетрудно догадаться, что Валленберг был абсолютно негодным свидетелем для антисемитов. Для этой роли он был "противопоказан".
Но вдруг в "еврейской проблеме" появился новый аспект, связанный с деятельностью Организации Объединенных Наций и распадом Британской империи, одна из частей которой носила название Палестина. Это казалось новой картой в послевоенной игре Сталина.
Если пролистать тогдашние высказывания Сталина о международном империализме как главном враге Советов и коммунизма, то можно понять его почти маниакальное стремление разжечь внутренние конфликты в "мире капитала". Часто цитируют его речь 1925 года о том, что СССР будет дожидаться межимпериалистической войны, дабы вступить в неё своим решающим весом, и относят эти слова к конфликту Гитлер - западные демократии. Но нет ли здесь поощрения любого конфликта, в том числе и внутри Британской империи? В одном из апокрифических, но ещё не опровергнутых источников (т. н. "протоколах Политбюро", приходивших в Берлин через агентуру фон Папена) приводится постановление от 29 октября 1953 года, в котором в средневосточных делах, "по мнению Политбюро, советская дипломатия может при известных обстоятельствах использовать "еврейский фактор" в интересах СССР". Идея не такая уж абсурдная, и Сталин в ней был далеко не оригинален. Царская Россия рассматривала Палестину как один из своих возможных опорных пунктов. Может быть, Иосиф Сталин читал рассуждения по этому поводу знаменитого декабриста Пестеля (немца, но русского душой), который прямо предлагал сделать Палестину русской?
В этом свете вполне вероятным звучит рассказ бывшего заместителя Молотова Федора Гусева. Однажды он сопровождал своего шефа во время ночного визита в Кремль. Молотов принес на утверждение директиву для делегации в ООН, выдержанную в антиизраильских тонах. Сталин раздраженно сказал:
- Эх, Вячеслав, ты опять ничего не понимаешь. Ясно, что государство Израиль должно быть создано. Оно нам нужно. Тогда начнется война и воевать друг с другом они будут не один год...
Так шло дело к сенсационной речи Андрея Громыко в ООН, удивившей весь мир 14 мая 1947 года. Никогда раньше (и никогда позже) не находил советский государственный деятель таких слов горячей симпатии и сострадания к мучениям еврейского народа. Никогда раньше (и никогда позже) не подчеркивал советский государственный деятель особого места и значения нацистского замысла уничтожения еврейского народа в общем плане завоевания мирового господства. Евреи имеют историческое право на создание собственного государства - так сказал Громыко.
Дело не ограничивалось заявлениями Громыко. С начала 1947 года развернулось активное сотрудничество советских спецслужб с будущими властями Израиля. Так, 4-е Главное управление МГБ реанимировало старые связи в Палестине с целью активизации антианглийских террористических актов. Затем началась строго засекреченная акция советской внешней политики: военное сотрудничество с Израилем, благодаря чему Израиль получил то, чего ему не могли (или не хотели) дать США, а именно оружие, которым надо было защищаться от арабской агрессии. Об этом мне рассказывал Веня Померанц - бывший деятель сионистского движения, ныне профессор Зеев Хадари. Он принимал участие в переговорах с Чехословакией, чьи военные поставки спасли Израиль (что прямо признавал Бен Гурион). Хадари был на приеме у министра иностранных дел ЧССР Яна Масарика, когда тот прямо пообещал поставки оружия, однако оговорил:
- У меня лишь одна просьба. Подождите 1 - 2 дня. Мне нужно провести пару бесед и тогда все будет в порядке.
Израильские эмиссары были достаточно умны, чтобы понять, с кем будет проведена "пара бесед". Масарик поговорил с послом Валерианом Зориным, тот - с Москвой. Тогда все и оказалось в порядке.
Тогдашний уполномоченный МГБ при правительстве ЧССР полковник Владимир Боярский подтвердил мне, что поставки чехословацкого вооружения шли с прямого согласия и одобрения из Москвы. Этим занимался советский военный советник в Праге генерал Василий Гусев, знавший, как идет вооружение в Израиль (частью воздухом - через Корсику, частью через Югославию).
Последняя игра
Итак, весна 1947 года. Идет к концу третий период пребывания Рауля Валленберга в Москве, начинается игра в его судьбе. Напомним, что, по свидетельству генерала Питовранова, Абакумов получил от Сталина указание обеспечить Валленбергу наилучшие условия размещения, хорошее питание (даже черную икру), тщательное медицинское обслуживание. Рауль снова был не в Лефортове, а на Лубянке, причем в особом помещении.
Тем не менее ветераны КГБ, более разговорчивые, чем Питовранов, считают, что в этот период освобождение Валленберга было с "профессиональной" точки зрения уже невозможно. Конечно, "либеральный" Абакумов мог разглагольствовать о возвращении "шведа", но это было бы равноценно признанию МГБ своего провала перед Сталиным. Однако и это оставалось второстепенным, поскольку Валленберг был фигурой - или жертвой в большой политической игре, где "органам" отдавалась вспомогательная роль.
Что могло означать предоставление узнику Лубянки улучшенных условий? Являлось ли это следствием поворота в израильской проблеме? Например, если бы на Западе узнали о том, что со спасителем евреев дело обстоит не так уж плохо, то убедились бы в серьезности советских намерений в ООН? Это предположение было немедля отвергнуто моими собеседниками, ибо изоляция Лубянской тюрьмы от внешнего мира была абсолютной и какая-либо утечка не входила в методы МГБ.
Куда логичнее было поставить другой вопрос: насколько нужен был Валленберг Сталину в условиях создания государства Израиль и возможности установления с ним тесных отношений как с советской опорой на Ближнем Востоке? Но как раз в этом случае - как ни парадоксально! - живой Рауль был бы опасен. Например, если бы дружественные израильтяне поинтересовались судьбой человека, ставшего волей-неволей проеврейским символом. Тогда надо было бы, скажем, освобождать "символ", но он поведал бы "урби эт орби" о лубянских порядках, о попытках вербовки. Такое развитие событий было бы абсолютно не к месту: недаром Вышинский в своих предложениях от 14 мая 1947 года говорил о желательности "ликвидировать дело" Валленберга.
О том, что в это время дело действительно шло к исходу, свидетельствовал и рассказ Вадима Бакатина, который в ходе назначенного им в 1989 году расследования наткнулся на запись в регистратуре дел МГБ от 17 июля 1947 года, согласно которой министр Абакумов в этот день направил Молотову секретное письмо под заголовком "К делу шведского подданного Р. Валленберга". Однако в архивах МИД и ЦК КПСС копии письма якобы не сохранилось, как утверждали подчиненные Бакатина.
- Они меня водили за нос, - с обидой говорил мне бывший министр.
Куда ни кинь, всюду клин. В этой связи мои собеседники обратили мое внимание на одну особенность поведения Сталина. Он был незаурядным режиссером драм, которые сам задумывал и ставил, при этом любил особые эффекты, блеф и обман. В тот самый момент, когда судьба его героев, то есть жертв, уже была предопределена, вдруг следовали неожиданные посулы, включая обещания сохранить жизнь. Так поступал Сталин с Бухариным и многими другими подсудимыми. Такая же игра практиковалась и в других, более невинных случаях. Например, 1 мая 1939 года Сталин неожиданно пригласил Максима Литвинова на кремлевскую трибуну, что было высшим и демонстративным проявлением благоволения. 3 мая на заседании Политбюро (без участия Литвинова!) нарком был снят, его ведомство разгромлено...
Конечно, Валленберг был для Сталина не так важен, как Бухарин или Литвинов. Но он не мог себе отказать в удовольствии и здесь разыграть спектакль благоволения, закончившийся расстрелом шведа.
Как же Сталину могли представить дело Валленберга в тот момент, когда самому Сталину было ясно, что от Валленберга надо избавляться?
Абакумову надо было, по существу, совершить чудо. Никто, да особенно сам Абакумов, не мог позволить себе чистосердечное признание в собственном провале. А провал был со всех точек зрения.
Если Валленберг обладал какой-то особой информацией - было бы оправдание. Но её не оказалось. Если бы Валленберг мог стать ценным агентом влияния, но он им не стал, а если бы стал спустя год после - то грош ему цена. Если бы Валленберг смог оказать какое-то влияние на советско-шведские отношения, то он оказал бы лишь отрицательное влияние (как раз в это время потерпели неудачу советско-шведские переговоры о большом кредитном соглашении). В любом случае дело Валленберга стало колоссальным провалом спецслужб.
Всюду был сплошной минус. Московский узник стал тяжелым грузом во всех смыслах. Он должен был умереть.
Такова была ситуация, когда Абакумову пришлось держать ответ. Известно время, когда оно настало. 14 мая 1947 года заместитель министра иностранных дел Вышинский пишет записку Молотову.
"Тов. В. Молотову В конце 1944 г. шведы обратились к НКИД СССР с просьбой взять под защиту первого секретаря шведской Миссии в Будапеште Рауля Валленберга.
16 января Миссии было сообщено, что Валленберг обнаружен и взят советскими военными властями под свою защиту.
24 апреля 1945 г. шведы сообщили в НКИД СССР, что среди отправленных из Будапешта в Швецию сотрудников Миссии Валленберга не оказалось, и просили его разыскать. Эти запросы со стороны шведов в дальнейшем многократно повторились как в письменной (8 нот), так и в устной форме (5 бесед).
15 июня 1946 г. на приеме у тов. Сталина б. шведский посланник Сёдерблюм обратился к тов. Сталину с просьбой поручить навести справки о судьбе Валленберга.
Мы неоднократно, устно и письменно, запрашивали в течение 1945 и 1946 гг. Смерш, а позднее МГБ о судьбе и местопребывании Валленберга, в результате чего лишь в феврале с. г. в разговоре с тов. Новиковым тов. Федотов сообщил, что Валленберг находится в распоряжении МГБ, и обещал доложить Вам лично о дальнейших мероприятиях МГБ по этому делу.
Поскольку дело Валленберга до настоящего времени продолжает оставаться без движения, я прошу Вас обязать тов. Абакумова представить справку по существу дела и предложения о его ликвидации.
14.V.47 г.
А. Вышинский"
На этом письме - резолюция министра:
"Тов. Абакумову. Прошу доложить мне. В. Молотов. 18.V.47".
Резолюция по меньшей мере странная: Абакумов как министр госбезопасности не подчинялся министру иностранных дел Молотову. Хотя тот формально и был заместителем председателя Совета Министров, но он не рискнул бы что-либо приказывать Абакумову без ведома председателя Совмина И. В. Сталина. Конечно, у Молотова были все причины настаивать на своем. Еще 28 ноября 1945 года, то есть после первых шведских запросов, МИД запросил информацию у Смерша, но не получил ответа. 20 марта 1946 года заведующий отделом МИД К. Новиков повторил запрос. Лишь в феврале 1947 года ситуация меняется: МГБ (как преемник Смерша) обещало "доложить тов. Молотову о причинах задержки Валленберга, а также внести предложения о дальнейших мероприятиях в этом вопросе". Тем временем Вышинский готовил проект сообщения для шведского правительства. Он вел переписку с Абакумовым: 7 июля интересовался обстановкой в Будапеште во время пленения Валленберга. В свою очередь, В. Абакумов готовил свой документ: он датирован 17 июля 1947 года. Его название - "К делу шведского подданного Р. Валленберга". Оно было официально зарегистрировано в журнале исходящих документов МГБ 17 июля и в документах МИД: его получили там 23 июля.
Но вот очередная загвоздка: ни в МИД, ни в архивах КГБ этого письма нет. Нет его и в Президентском архиве - то есть в архиве Политбюро. Следовательно, нам остается лишь догадываться, что предлагал 17 июля 1947 года Абакумов. В том, что это было предложение о ликвидации Валленберга, нет никакого сомнения. Ведь именно этим числом - 17 июля - датирован (опубликованный лишь в 1957 году) доклад начальника медицинской части А. Смольцова о внезапной кончине заключенного:
"Докладываю, что известный Вам заключенный Валленберг сегодня ночью в камере внезапно скончался предположительно вследствие наступившего инфаркта миокарда.
В связи с имеющимся от Вас распоряжением о личном наблюдении за Валленбергом прошу указания, кому поручить вскрытие трупа на предмет установления причины смерти.
Начальник санчасти тюрьмы полковник медицинской службы Смольцов" 17.VII.47 г.
На этом рапорте имелась сделанная рукой Смольцова следующая надпись:
"Доложил лично министру. Приказано труп кремировать без вскрытия. 17.VII. Смольцов"...
Писал ли Абакумов Молотову, уже располагая докладом Смольцова? Едва ли. Ему безусловно нужно было заручиться согласием Сталина на "ликвидацию дела Валленберга" (как на это намекал в своем майском письме А. Вышинский. К самому докладу Смольцова мы ещё вернемся, но в июле 1947 года жребий действительно был брошен.