Гитлер вышел из своих комнат. Он сгорбился еще больше. Лаконично поздоровавшись с участниками совещания, он опустился в свое кресло. Кребс начал докладывать. Он сообщил, что положение немецких войск, обороняющих Берлин, еще больше ухудшилось. На юге русские танки прорвались через Цоссен и продвинулись до окраины Берлина. Тяжелые бои идут в восточных и северных предместьях Берлина. Положение немецких войск, стоящих на Одере к югу от Штеттина, катастрофическое. Русские танковыми атаками прорвали немецкий фронт и глубоко вклинились в немецкие позиции.
Гитлер поднялся и наклонился над столом. Он стал водить по карте дрожащими руками. Внезапно он выпрямился и бросил цветные карандаши на стол. Он тяжело дышал, лицо налилось кровью, глаза были широко раскрыты. Отступив на один шаг от стола, он закричал срывающимся голосом:
— Это ни на что не похоже! В этих условиях я больше не в состоянии командовать! Война проиграна! Но если вы, господа, думаете, что я покину Берлин, то вы глубоко ошибаетесь! Я лучше пущу себе пулю в лоб!
Все в ужасе уставились на него. Едва подняв руку и крикнув: «Благодарю вас, милостивые государи!», Гитлер повернулся и вышел из комнаты.
Участники совещания окаменели. Теперь, значит, все? Это — конец? Гюнше побежал за Гитлером. В комнате для совещаний вслед Гитлеру раздались испуганные возгласы: «Но, мой фюрер… но, мой фюрер…» Гюнше догнал Гитлера у дверей его кабинета. Гитлер остановился и крикнул:
— Соедините меня немедленно с Геббельсом!
Геббельс находился в бомбоубежище своей виллы на Герман-Герингштрассе. Пока Гитлер говорил с ним по телефону, участники совещания, растерянные и взволнованные, вышли в приемную. Борман и Кейтель бросились навстречу Гюнше и спросили: «Где фюрер? Что он еще сказал?». Гюнше ответил, что фюрер говорит по телефону с Геббельсом. Все возбужденно говорили, перебивая друг друга. Кейтель размахивал руками. Борман был совершенно вне себя и повторял: «Не может быть, чтобы фюрер сказал серьезно, что он хочет застрелиться!». Кейтель кричал: «Мы должны удержать фюрера от этого!». Царила неописуемая сумятица. Почти все говорили одновременно. Кое-кто поспешно пропустил пару рюмок стоящего на столе коньяка.
Через несколько минут, около половины первого, в приемную, быстро ковыляя, вошел Геббельс. Он прибежал со своей виллы на Герман-Герингштрассе и был крайне взволнован. «Где фюрер?» — спросил он. Его немедленно провели в кабинет Гитлера. Беседа Гитлера с Геббельсом длилась около десяти минут. Когда Геббельс вышел из кабинета, Борман, Кейтель, Дениц и Йодль бросились ему навстречу: «Что сказал фюрер?». Его обступили со всех сторон. Геббельс сообщил, что Гитлер считает положение безвыходным, он не видит больше никаких шансов и полагает, что война проиграна. Гитлер совершенно разбит, в таком состоянии он его еще никогда не видел. Далее Геббельс рассказал, как он был напуган, когда Гитлер прерывающимся голосом сказал ему по телефону, чтобы он немедленно с женой и детьми перебрался к нему в бомбоубежище, так как все кончено.
Борман от волнения не мог стоять на одном месте. Он обращался то к Геббельсу, то к Деницу, то к Кейтелю и опять к Деницу, все время повторяя, что Гитлера необходимо во что бы то ни стало убедить уехать из Берлина. Геббельс тихим голосом спросил Кейтеля:
— Господин фельдмаршал, неужели вы не видите никакой возможности задержать наступление русских?
… Гитлер говорил только о том, как лучше всего покончить с собой. При этом он расписывал им в самых страшных красках, что будет с ними, если они попадут в руки русских. Со всеми подробностями Гитлер рассуждал о том, что лучше: застрелиться, отравиться или вскрыть вены. Эти ночные чаепития продолжались до 6 — 7 часов утра. Секретарши от этих разговоров становились все более истеричными.
После чая у Гитлера фрау Кристиан стала приходить к эсэсовским офицерам из личной охраны, которые находились в помещении коммутатора, и без конца пила с ними шампанское. Однажды утром, когда Линге тоже присоединился к ним, фрау Кристиан ни с того ни с сего швырнула в Линге свой бокал с шампанским. Позже она извинилась перед ним, объяснив, что ее нервы просто не выдерживают больше разговоров за чаем у Гитлера о способах самоубийства. Настроение эсэсовцев личной охраны Гитлера также становилось все более подавленным; они заглушали его безмерным количеством водки и шампанского. Единственной надеждой была армия Венка.
Финал
Гитлер поднялся и наклонился над столом. Он стал водить по карте дрожащими руками. Внезапно он выпрямился и бросил цветные карандаши на стол. Он тяжело дышал, лицо налилось кровью, глаза были широко раскрыты. Отступив на один шаг от стола, он закричал срывающимся голосом:
— Это ни на что не похоже! В этих условиях я больше не в состоянии командовать! Война проиграна! Но если вы, господа, думаете, что я покину Берлин, то вы глубоко ошибаетесь! Я лучше пущу себе пулю в лоб!
Все в ужасе уставились на него. Едва подняв руку и крикнув: «Благодарю вас, милостивые государи!», Гитлер повернулся и вышел из комнаты.
Участники совещания окаменели. Теперь, значит, все? Это — конец? Гюнше побежал за Гитлером. В комнате для совещаний вслед Гитлеру раздались испуганные возгласы: «Но, мой фюрер… но, мой фюрер…» Гюнше догнал Гитлера у дверей его кабинета. Гитлер остановился и крикнул:
— Соедините меня немедленно с Геббельсом!
Геббельс находился в бомбоубежище своей виллы на Герман-Герингштрассе. Пока Гитлер говорил с ним по телефону, участники совещания, растерянные и взволнованные, вышли в приемную. Борман и Кейтель бросились навстречу Гюнше и спросили: «Где фюрер? Что он еще сказал?». Гюнше ответил, что фюрер говорит по телефону с Геббельсом. Все возбужденно говорили, перебивая друг друга. Кейтель размахивал руками. Борман был совершенно вне себя и повторял: «Не может быть, чтобы фюрер сказал серьезно, что он хочет застрелиться!». Кейтель кричал: «Мы должны удержать фюрера от этого!». Царила неописуемая сумятица. Почти все говорили одновременно. Кое-кто поспешно пропустил пару рюмок стоящего на столе коньяка.
Через несколько минут, около половины первого, в приемную, быстро ковыляя, вошел Геббельс. Он прибежал со своей виллы на Герман-Герингштрассе и был крайне взволнован. «Где фюрер?» — спросил он. Его немедленно провели в кабинет Гитлера. Беседа Гитлера с Геббельсом длилась около десяти минут. Когда Геббельс вышел из кабинета, Борман, Кейтель, Дениц и Йодль бросились ему навстречу: «Что сказал фюрер?». Его обступили со всех сторон. Геббельс сообщил, что Гитлер считает положение безвыходным, он не видит больше никаких шансов и полагает, что война проиграна. Гитлер совершенно разбит, в таком состоянии он его еще никогда не видел. Далее Геббельс рассказал, как он был напуган, когда Гитлер прерывающимся голосом сказал ему по телефону, чтобы он немедленно с женой и детьми перебрался к нему в бомбоубежище, так как все кончено.
Борман от волнения не мог стоять на одном месте. Он обращался то к Геббельсу, то к Деницу, то к Кейтелю и опять к Деницу, все время повторяя, что Гитлера необходимо во что бы то ни стало убедить уехать из Берлина. Геббельс тихим голосом спросил Кейтеля:
— Господин фельдмаршал, неужели вы не видите никакой возможности задержать наступление русских?
… Гитлер говорил только о том, как лучше всего покончить с собой. При этом он расписывал им в самых страшных красках, что будет с ними, если они попадут в руки русских. Со всеми подробностями Гитлер рассуждал о том, что лучше: застрелиться, отравиться или вскрыть вены. Эти ночные чаепития продолжались до 6 — 7 часов утра. Секретарши от этих разговоров становились все более истеричными.
После чая у Гитлера фрау Кристиан стала приходить к эсэсовским офицерам из личной охраны, которые находились в помещении коммутатора, и без конца пила с ними шампанское. Однажды утром, когда Линге тоже присоединился к ним, фрау Кристиан ни с того ни с сего швырнула в Линге свой бокал с шампанским. Позже она извинилась перед ним, объяснив, что ее нервы просто не выдерживают больше разговоров за чаем у Гитлера о способах самоубийства. Настроение эсэсовцев личной охраны Гитлера также становилось все более подавленным; они заглушали его безмерным количеством водки и шампанского. Единственной надеждой была армия Венка.
Финал
В ночь с 25 на 26 апреля русские перерезали последний подземный телефонный кабель, связывавший Берлин с внешним миром. Осталась только радиосвязь, осуществлявшаяся двумя рациями по 100 ватт. Это была весьма ненадежная связь, так как огонь русской артиллерии то и дело повреждал антенны.
26 апреля, около 7 часов утра, русская артиллерия открыла ураганный огонь по правительственному кварталу. Тяжелые снаряды целыми пачками попадали в рейхсканцелярию и в бомбоубежище Гитлера. Перекрытие подземного коридора, ведущего из новой рейхсканцелярии в бомбоубежище Гитлера, было пробито в нескольких местах. На полу коридора стояли большие лужи; через них были положены доски. Через пробоины в потолке виднелись густые клубы дыма и горящая крыша рейхсканцелярии. Мутный свет, проникавший через пробоины, придавал коридору мрачный вид.
К 9 часам артиллерийский огонь несколько утих. Гюнше присел в телефонной комнате. Вскоре туда вошел Геббельс. Его лицо было бледно, с оттенком желтизны, глаза горели, в них было выражение затравленной собаки. Он казался еще меньше, худее и тщедушнее, чем раньше. Геббельс сразу стал говорить о положении в Берлине и спросил Гюнше, как он оценивает обстановку, сколько времени еще может продержаться Берлин, удастся ли Венку пробиться в столицу и не придет ли он слишком поздно. Это были вопросы, которые Геббельс без конца повторял в течение последних двух дней. В них звучал страх перед близким концом. Он ругал при этом руководителей национал-социалистской партии, которые бросили Гитлера на произвол судьбы:
— Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, я постараюсь прочистить партию как следует. Многие из высших функционеров вели себя как негодяи и трусы.
Геббельс продолжал, обращаясь к Гюнше, что уже давно, и особенно во время войны, нацистское руководство стало разлагаться и обюрокрачиваться. Высокие партийные функционеры укрылись от войны в своих поместьях, занимаются там охотой и ведут образ жизни паразитов.
30 апреля, около 8 часов утра, Гитлер у себя в кабинете диктовал Борману приказ боевой группе Монке о прорыве из правительственного квартала. Согласно этому приказу, боевая группа Монке должна была после самоубийства Гитлера пробраться небольшими группами из Берлина к сражавшимся еще немецким войскам. Приказ был перепечатан секретаршей Бормана фрейлейн Крюгер на «бланке фюрера» и подписан Гитлером.
Около 10 часов утра Монке был вызван к Гитлеру. Выйдя из кабинета Гитлера, Монке с радостным лицом показал Линге подписанный приказ.
На рассвете снова начался адский огонь русской артиллерии и минометов по рейхсканцелярии. Он продолжался весь день и походил на беспрерывные раскаты грома.
Около двух часов дня из кабинета Гитлера в приемную вышел Борман, бледный и растерянный. Он быстро подошел к Гюнше и взволнованно шепнул ему:
— Хорошо, что вы здесь. Я как раз хотел послать за вами.
Тихим, прерывающимся голосом он сообщил Гюнше, что Гитлер и Ева Браун покончат сегодня с собой; их трупы должны быть облиты бензином и сожжены в парке рейхсканцелярии. Таков категорический приказ Гитлера; его труп ни в коем случае не должен попасть в руки русских.
«Так вот каков конец — облить фюрера бензином и сжечь», — подумал Гюнше и содрогнулся. Правда, сообщение Бормана не могло произвести теперь на него особенного впечатления. Такой конец, так или иначе, должен был наступить. У Гитлера не было ни сил, ни мужества погибнуть смертью солдата, чего он до последних дней требовал от немецких офицеров и солдат, женщин и детей.
Укрывшись за толстыми стенами бомбоубежища, он малодушно старался еще немного отдалить приговор судьбы, чтобы в момент, когда русские стояли у самого порога рейхсканцелярии, жалким и недостойным образом покончить с собой, предварительно распорядившись сжечь свой труп.
Борман попросил Гюнше позаботится о том, чтобы на верхней площадке лестницы, у запасного выхода, приготовили бензин для сожжения трупов.
— Мы, преданные фюреру люди, оставшиеся с ним до конца, окажем ему эту последнюю услугу, — лицемерно сказал Борман. Медленным шагом он вышел из приемной. Гюнше остался один. Он сразу же позвонил Монке и попросил его прийти в бомбоубежище Гитлера. Через несколько минут в приемную прибежали взволнованные и растерянные Раттенхубер, Баур и Беетц. Они только что, встретив Бормана, узнали о намерении Гитлера покончить жизнь самоубийством и забросали Гюнше вопросами. Не успел Гюнше ответить им, как отворилась дверь кабинета Гитлера и он вышел в приемную. Раттенхубер, Баур, Гюнше и Беетц подняли руки. Гитлер, не ответив на приветствие, усталым голосом попросил их подойти к нему поближе. Беетц остался несколько в стороне от других.
Гитлер повернулся к нему и сказал:
— Подойдите и вы. Вам тоже можно слушать.
Глаза Гитлера, когда-то сверкавшие огнем, потухли. Лицо его было землистого цвета. Под глазами — темные круги. Его левая рука дрожала так сильно, что казалось, будто дрожат голова и все его тело.
Беззвучным голосом он сказал:
— Я распорядился, чтобы меня после смерти сожгли. Проследите и вы за тем, чтобы мой приказ был точно выполнен. Я не хочу, чтобы мой труп отвезли в Москву и выставили в паноптикуме.
Гитлер с трудом поднял правую руку на прощание и отвернулся. Баур и Раттенхубер вскрикнули. Раттенхубер старался поймать руку Гитлера, но тот отступил назад и скрылся за дверью своего кабинета.
Совершенно механически, в большой спешке, Гюнше занялся исполнением приказа, данного Гитлером и Борманом относительно предстоящего сожжения трупов Гитлера и Евы Браун. Гюнше позвонил шоферу Гитлера Кемпке, который находился в бомбоубежище рядом с гаражом рейхсканцелярии на Герман-Герингштрассе, и передал ему приказ немедленно доставить в «фюрербункер» 10 бидонов бензина и поставить их у запасного выхода в парк.
После того как бензин поставили у запасного выхода, Гюнше сообщил Кемпке о намерении Гитлера покончить с собой. Затем Гюнше приказал эсэсовцам личной охраны и службы безопасности, размещавшимся в небольшой комнате у запасного выхода, немедленно освободить помещение и переселиться в другое место. Часовым, стоявшим на лестничной площадке у бронированной двери запасного выхода, Гюнше приказал уйти с поста в бомбоубежище. У запасного выхода Гюнше оставил лишь одного часового унтерштурмфюрера СС Хофбека, приказав ему никого не пропускать. После этого Гюнше пошел в коридор бомбоубежища и остановился у самой двери приемной в ожидании, когда раздастся роковой выстрел. Часы показывали уже десять минут четвертого.
Через несколько минут из кабинета Гитлера в буфетную вышла Ева Браун: Она печально протянула Линге руку и сказала ему:
— Прощайте, Линге. Желаю вам выбраться из Берлина. Если вам случится когда-нибудь увидеть мою сестру Гретель, то, пожалуйста, не рассказывайте ей, какой смертью погиб ее муж.
Затем она пошла к фрау Геббельс, которая находилась в комнате своего мужа. Через несколько минут Ева Браун прошла из комнаты Геббельса в телефонную, где в это время находился Гюнше. Она сказала ему:
— Скажите, пожалуйста, фюреру, что фрау Геббельс просит его еще раз зайти к ней.
Гюнше направился к кабинету Гитлера. Так как Линге в этот момент там не оказалось, Гюнше сам постучал в дверь и вошел. Гитлер стоял у стола. От неожиданного появления Гюнше он вздрогнул.
— Что еще? — пробурчал он угрюмо. Гюнше добавил:
— Мой фюрер, ваша супруга поручила мне передать вам, что вас хотела бы увидеть фрау Геббельс. Она вместе с вашей супругой находится у себя в комнате.
Гитлер, подумав, пошел в комнату Геббельса. Было без двадцати минут четыре, когда Линге вошел в телефонную, где слуга Гитлера Крюгер стоял с часовым. Рядом, в общей комнате перед спальней Геббельса, стояли Гитлер и Геббельс, который, уговаривал Гитлера все-таки попытаться выбраться из Берлина.
Но Гитлер громко, истерическим голосом возразил ему:
— Нет, доктор! Вы знаете мое решение. Оно неизменно.
Гитлер вошел в комнату Геббельса, где находились жена Геббельса и Ева Браун, и простился с фрау Геббельс. Затем Гитлер вернулся к себе. Линге и Крюгер последовали за ним. У двери кабинета Линге попросил у Гитлера разрешения проститься с ним, Гитлер усталым и безразличным голосом ответил:
— Я отдаю приказ пойти на прорыв. Постарайтесь с небольшой группой прорваться на запад.
Линге спросил:
— Мой фюрер, а для кого нам теперь прорываться?
Гитлер повернулся к Линге, несколько секунд молча смотрел на него и напыщенно произнес:
— Для грядущего человечества!
Он вяло пожал руку Линге и Крюгеру, поднял правую руку в фашистском приветствии. Линге и Крюгер вытянулись по-военному и тоже высоко подняли руки, в последний раз приветствуя Гитлера. Затем они закрыли дверь кабинета Гитлера и вместе побежали в старое бомбоубежище,
— Только бы ничего больше не слышать и не видеть, — крикнул на бегу Линге Крюгеру.
… Ева Браун вышла из комнаты Геббельса две-три минуты спустя после Гитлера. Медленными шагами она пошла в кабинет Гитлера. Через несколько минут вышел из своей комнаты Геббельс и направился через приемную в комнату для совещаний, где тем временем собрались Борман, Кребс, Бургдорф, Науман, Раттенхубер и Аксман.
Линге, пробыв несколько минут в старом бомбоубежище, вернулся в бомбоубежище Гитлера. У раскрытой бронированной двери в приемную, стоял Гюнше с дежурным оберштурмфюрером СС Фриком. Оставалось несколько минут до четырех. Линге, проходя мимо Гюнше, сказал:
— Я думаю, что все уже кончено, — и быстро прошел в буфетную. Там Линге сразу почувствовал запах пороха, как это бывает после выстрела, и тут же снова вышел в приемную. Там неожиданно оказался Борман. Он стоял, опустив голову и опершись рукой о стол, около самой двери в комнату для совещаний. Линге доложил Борману, что в буфетной чувствуется запах пороха. Борман выпрямился и вместе с Линге поспешил к кабинету Гитлера. Линге открыл дверь и вошел вместе с Борманом в комнату. Им представилась следующая картина: на диване слева сидел Гитлер. Он был мертв. Рядом с ним — мертвая Ева Браун. На правом виске Гитлера зияла огнестрельная рана величиной с монету, на щеке — следы скатившейся двумя струйками крови. На ковре около дивана была лужица крови величиной с тарелку. На стене и на диване виднелись брызги крови. Правая рука Гитлера лежала на его колене ладонью вверх. Левая — висела вдоль тела. У правой ноги Гитлера лежал револьвер системы «Вальтер» калибра 7,65 мм, а у левой ноги — револьвер той же системы, калибра 6,35 мм. Гитлер был одет в свой серый военный китель, на котором были золотой партийный значок, железный крест 1-го класса и значок за ранение в первую мировую войну, который он носил все последние дни. На нем были белая рубашка с черным галстуком, черные брюки навыпуск, черные носки и черные кожаные полуботинки.
Ева Браун сидела на диване, подобрав ноги. Ее светлые туфли на высоких каблуках стояли на полу. Губы ее были крепко сжаты. Она отравилась цианистым калием.
Борман снова выбежал в приемную и позвал эсэсовцев, которые должны были вынести трупы в парк. Линге вышел в буфетную, чтобы достать из-под стола приготовленное им одеяло и завернуть в него труп Гитлера. Он расстелил одеяло на полу в кабинете Гитлера. С помощью Бормана, который снова вернулся в комнату, Линге уложил еще не остывшее тело Гитлера на пол и завернул его в одеяло.
Гюнше поспешил в комнату для совещаний. Он так быстро распахнул дверь, что стоявшие у стола Геббельс, Кребс, Бургдорф, Аксман, Науман и Раттенхубер вздрогнули. Гюнше крикнул: «Фюрер умер!». Все бросились в приемную. В этот момент из кабинета Гитлера вышли Линге и эсэсовцы из личной охраны Линдлофф и Рейсер с телом Гитлера. Из-под одеяла виднелись ноги Гитлера в черных носках и черных полуботинках. Тело Гитлера понесли через приемную к запасному выходу в парк. Стоявшие в приемной Геббельс, Бургдорф, Кребс, Аксман, Науман, Гюнше и Раттенхубер подняли для приветствия руки. Затем из кабинета Гитлера вышел Борман и вслед за ним Кемпка с телом Евы Браун на руках. Геббельс, Аксман, Науман, Раттенхубер, Кребс и Бургдорф направились за телом Гитлера к запасному выходу. Гюнше подбежал к Кемпке, взял у него тело Евы Браун, которое не было завернуто в одеяло, и понес его к выходу. От Евы Браун исходил характерный острый запах цианистого калия. Быстро поднявшись по лестнице, Гюнше прошел в парк мимо Геббельса, Аксмана, Наумана, Бургдор-фа, Кребса и Раттенхубера, которые стояли на верхней площадке лестницы и не выходили в парк из-за сильного артиллерийского обстрела. Завернутое тело Гитлера лежало на земле в двух метрах от запасного выхода. Рядом с ним, с правой стороны, Гюнше положил тело Евы Браун. В этот момент Борман нагнулся над телом Гитлера, отвернул одеяло с его лица, посмотрел на него несколько секунд и снова прикрыл одеялом. В парк рейхсканцелярии и на бомбоубежище с воем и свистом падали снаряды. Густые облака дыма неслись над растерзанными деревьями парка. Рейхсканцелярия и прилегающие здания были объяты сплошным пожаром. Борман, Гюнше, Линге, Линдлофф, Кемпка, Шедле и Рейсер взяли приготовленные бидоны с бензином и вылили на трупы Гитлера и Евы Браун все 200 литров. Зажечь бензин долго не удавалось. От сильного ветра, вызванного бушующим пожаром, гасли спички. Наконец Гюнше схватил лежавшую у двери ручную фанату, чтобы с ее помощью зажечь бензин. Не успел он вытащить запал, как Линге зажег бензин, бросив на трупы зажженную бумагу. Трупы Гитлера и Евы Браун моментально были охвачены пламенем. Дверь бомбоубежища плотно прикрыли, так как языки пламени пробивались через остававшуюся щель. Борман, Геббельс, Аксман, Науман, Кребс, Бургдорф, Гюнше, Линге, Шедле, Кемпка, Рейсер и Линдлофф стояли еще несколько секунд на верхней площадке лестницы, и затем все молча спустились в бомбоубежище. Гюнше пошел в кабинет Гитлера. Там все оставалось по-прежнему. На полу, около лужи крови, все еще лежали оба револьвера Гитлера. Гюнше поднял и разрядил их. При этом он увидел, что выстрел был произведен из револьвера калибра 7,65 мм. Второй револьвер, калибра 6,35 мм, тоже был заряжен и снят с предохранителя. Гюнше спрятал оба револьвера в карман и передал их потом адъютанту Аксмана лейтенанту Хаману. Гюнше отдал Хаману также собачью плетку Гитлера. Хаман хотел сохранить револьверы Гитлера и плетку в качестве реликвий для «Гитлер-Югенд».
Затем Гюнше пошел в комнату для совещаний, где находились Борман, Геббельс, Аксман, Бургдорф, Кребс, Монке и Науман. Там обсуждали вопрос, что делать дальше. Борман, Аксман, Монке и Гюнше настаивали на прорыве. Геббельс был против. Он театрально заявил:
— Я сейчас выйду на Вильгельмсплац. Может быть, там меня убьет пуля!
Борман от беспокойства не мог стоять на месте. Он то и дело восклицал:
— Нельзя ли достать для меня откуда-нибудь «Шторх»? Мне непременно нужно к Деницу. Это очень важно.
В глазах у Бормана был страх. «Прочь из этого ада» — было его единственной мыслью и единственным желанием. Никто уже не говорил о Гитлере. Разговоры вращались вокруг одного: «Как нам отсюда выбраться?».
Наконец, Геббельс, в качестве нового «рейхсканцлера», предложил установить связь с русским командованием и попытаться хоть на несколько часов добиться прекращения боевых действий. Было совершенно ясно, что Геббельс хотел отсрочить конец хоть на несколько часов, так как он не мог серьезно верить в реальность своего плана. Кребс предложил подождать, пока в бомбоубежище прибудет генерал Вейдлинг, который предупредил, что явится на доклад к Гитлеру в половине шестого.
Гюнше пошел в телефонную комнату. Через приоткрытую дверь из спальни Геббельса доносился рыдающий голос его жены:
— Что теперь будет с детьми и мной? Фюрер не должен был делать этого…
Тем временем Линге велел Крюгеру и ординарцу Швиделю убрать из кабинета Гитлера ковер со следами крови. При этом все трое искали гильзу, которая при выстреле автоматически должна была выскочить из револьвера. Но гильза не была найдена. Ковер был вытащен в парк и сожжен. Бумаги и сводки германского информационного бюро, лежавшие на письменном столе, Линге сжег сам. В комнатах Гитлера осталась лишь голая мебель. Линге вынул из рамы портрет Фридриха II, висевший над письменным столом, и передал его, как приказал Гитлер, пилоту Бауру, который спрятал его под китель…
26 апреля, около 7 часов утра, русская артиллерия открыла ураганный огонь по правительственному кварталу. Тяжелые снаряды целыми пачками попадали в рейхсканцелярию и в бомбоубежище Гитлера. Перекрытие подземного коридора, ведущего из новой рейхсканцелярии в бомбоубежище Гитлера, было пробито в нескольких местах. На полу коридора стояли большие лужи; через них были положены доски. Через пробоины в потолке виднелись густые клубы дыма и горящая крыша рейхсканцелярии. Мутный свет, проникавший через пробоины, придавал коридору мрачный вид.
К 9 часам артиллерийский огонь несколько утих. Гюнше присел в телефонной комнате. Вскоре туда вошел Геббельс. Его лицо было бледно, с оттенком желтизны, глаза горели, в них было выражение затравленной собаки. Он казался еще меньше, худее и тщедушнее, чем раньше. Геббельс сразу стал говорить о положении в Берлине и спросил Гюнше, как он оценивает обстановку, сколько времени еще может продержаться Берлин, удастся ли Венку пробиться в столицу и не придет ли он слишком поздно. Это были вопросы, которые Геббельс без конца повторял в течение последних двух дней. В них звучал страх перед близким концом. Он ругал при этом руководителей национал-социалистской партии, которые бросили Гитлера на произвол судьбы:
— Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, я постараюсь прочистить партию как следует. Многие из высших функционеров вели себя как негодяи и трусы.
Геббельс продолжал, обращаясь к Гюнше, что уже давно, и особенно во время войны, нацистское руководство стало разлагаться и обюрокрачиваться. Высокие партийные функционеры укрылись от войны в своих поместьях, занимаются там охотой и ведут образ жизни паразитов.
30 апреля, около 8 часов утра, Гитлер у себя в кабинете диктовал Борману приказ боевой группе Монке о прорыве из правительственного квартала. Согласно этому приказу, боевая группа Монке должна была после самоубийства Гитлера пробраться небольшими группами из Берлина к сражавшимся еще немецким войскам. Приказ был перепечатан секретаршей Бормана фрейлейн Крюгер на «бланке фюрера» и подписан Гитлером.
Около 10 часов утра Монке был вызван к Гитлеру. Выйдя из кабинета Гитлера, Монке с радостным лицом показал Линге подписанный приказ.
На рассвете снова начался адский огонь русской артиллерии и минометов по рейхсканцелярии. Он продолжался весь день и походил на беспрерывные раскаты грома.
Около двух часов дня из кабинета Гитлера в приемную вышел Борман, бледный и растерянный. Он быстро подошел к Гюнше и взволнованно шепнул ему:
— Хорошо, что вы здесь. Я как раз хотел послать за вами.
Тихим, прерывающимся голосом он сообщил Гюнше, что Гитлер и Ева Браун покончат сегодня с собой; их трупы должны быть облиты бензином и сожжены в парке рейхсканцелярии. Таков категорический приказ Гитлера; его труп ни в коем случае не должен попасть в руки русских.
«Так вот каков конец — облить фюрера бензином и сжечь», — подумал Гюнше и содрогнулся. Правда, сообщение Бормана не могло произвести теперь на него особенного впечатления. Такой конец, так или иначе, должен был наступить. У Гитлера не было ни сил, ни мужества погибнуть смертью солдата, чего он до последних дней требовал от немецких офицеров и солдат, женщин и детей.
Укрывшись за толстыми стенами бомбоубежища, он малодушно старался еще немного отдалить приговор судьбы, чтобы в момент, когда русские стояли у самого порога рейхсканцелярии, жалким и недостойным образом покончить с собой, предварительно распорядившись сжечь свой труп.
Борман попросил Гюнше позаботится о том, чтобы на верхней площадке лестницы, у запасного выхода, приготовили бензин для сожжения трупов.
— Мы, преданные фюреру люди, оставшиеся с ним до конца, окажем ему эту последнюю услугу, — лицемерно сказал Борман. Медленным шагом он вышел из приемной. Гюнше остался один. Он сразу же позвонил Монке и попросил его прийти в бомбоубежище Гитлера. Через несколько минут в приемную прибежали взволнованные и растерянные Раттенхубер, Баур и Беетц. Они только что, встретив Бормана, узнали о намерении Гитлера покончить жизнь самоубийством и забросали Гюнше вопросами. Не успел Гюнше ответить им, как отворилась дверь кабинета Гитлера и он вышел в приемную. Раттенхубер, Баур, Гюнше и Беетц подняли руки. Гитлер, не ответив на приветствие, усталым голосом попросил их подойти к нему поближе. Беетц остался несколько в стороне от других.
Гитлер повернулся к нему и сказал:
— Подойдите и вы. Вам тоже можно слушать.
Глаза Гитлера, когда-то сверкавшие огнем, потухли. Лицо его было землистого цвета. Под глазами — темные круги. Его левая рука дрожала так сильно, что казалось, будто дрожат голова и все его тело.
Беззвучным голосом он сказал:
— Я распорядился, чтобы меня после смерти сожгли. Проследите и вы за тем, чтобы мой приказ был точно выполнен. Я не хочу, чтобы мой труп отвезли в Москву и выставили в паноптикуме.
Гитлер с трудом поднял правую руку на прощание и отвернулся. Баур и Раттенхубер вскрикнули. Раттенхубер старался поймать руку Гитлера, но тот отступил назад и скрылся за дверью своего кабинета.
Совершенно механически, в большой спешке, Гюнше занялся исполнением приказа, данного Гитлером и Борманом относительно предстоящего сожжения трупов Гитлера и Евы Браун. Гюнше позвонил шоферу Гитлера Кемпке, который находился в бомбоубежище рядом с гаражом рейхсканцелярии на Герман-Герингштрассе, и передал ему приказ немедленно доставить в «фюрербункер» 10 бидонов бензина и поставить их у запасного выхода в парк.
После того как бензин поставили у запасного выхода, Гюнше сообщил Кемпке о намерении Гитлера покончить с собой. Затем Гюнше приказал эсэсовцам личной охраны и службы безопасности, размещавшимся в небольшой комнате у запасного выхода, немедленно освободить помещение и переселиться в другое место. Часовым, стоявшим на лестничной площадке у бронированной двери запасного выхода, Гюнше приказал уйти с поста в бомбоубежище. У запасного выхода Гюнше оставил лишь одного часового унтерштурмфюрера СС Хофбека, приказав ему никого не пропускать. После этого Гюнше пошел в коридор бомбоубежища и остановился у самой двери приемной в ожидании, когда раздастся роковой выстрел. Часы показывали уже десять минут четвертого.
Через несколько минут из кабинета Гитлера в буфетную вышла Ева Браун: Она печально протянула Линге руку и сказала ему:
— Прощайте, Линге. Желаю вам выбраться из Берлина. Если вам случится когда-нибудь увидеть мою сестру Гретель, то, пожалуйста, не рассказывайте ей, какой смертью погиб ее муж.
Затем она пошла к фрау Геббельс, которая находилась в комнате своего мужа. Через несколько минут Ева Браун прошла из комнаты Геббельса в телефонную, где в это время находился Гюнше. Она сказала ему:
— Скажите, пожалуйста, фюреру, что фрау Геббельс просит его еще раз зайти к ней.
Гюнше направился к кабинету Гитлера. Так как Линге в этот момент там не оказалось, Гюнше сам постучал в дверь и вошел. Гитлер стоял у стола. От неожиданного появления Гюнше он вздрогнул.
— Что еще? — пробурчал он угрюмо. Гюнше добавил:
— Мой фюрер, ваша супруга поручила мне передать вам, что вас хотела бы увидеть фрау Геббельс. Она вместе с вашей супругой находится у себя в комнате.
Гитлер, подумав, пошел в комнату Геббельса. Было без двадцати минут четыре, когда Линге вошел в телефонную, где слуга Гитлера Крюгер стоял с часовым. Рядом, в общей комнате перед спальней Геббельса, стояли Гитлер и Геббельс, который, уговаривал Гитлера все-таки попытаться выбраться из Берлина.
Но Гитлер громко, истерическим голосом возразил ему:
— Нет, доктор! Вы знаете мое решение. Оно неизменно.
Гитлер вошел в комнату Геббельса, где находились жена Геббельса и Ева Браун, и простился с фрау Геббельс. Затем Гитлер вернулся к себе. Линге и Крюгер последовали за ним. У двери кабинета Линге попросил у Гитлера разрешения проститься с ним, Гитлер усталым и безразличным голосом ответил:
— Я отдаю приказ пойти на прорыв. Постарайтесь с небольшой группой прорваться на запад.
Линге спросил:
— Мой фюрер, а для кого нам теперь прорываться?
Гитлер повернулся к Линге, несколько секунд молча смотрел на него и напыщенно произнес:
— Для грядущего человечества!
Он вяло пожал руку Линге и Крюгеру, поднял правую руку в фашистском приветствии. Линге и Крюгер вытянулись по-военному и тоже высоко подняли руки, в последний раз приветствуя Гитлера. Затем они закрыли дверь кабинета Гитлера и вместе побежали в старое бомбоубежище,
— Только бы ничего больше не слышать и не видеть, — крикнул на бегу Линге Крюгеру.
… Ева Браун вышла из комнаты Геббельса две-три минуты спустя после Гитлера. Медленными шагами она пошла в кабинет Гитлера. Через несколько минут вышел из своей комнаты Геббельс и направился через приемную в комнату для совещаний, где тем временем собрались Борман, Кребс, Бургдорф, Науман, Раттенхубер и Аксман.
Линге, пробыв несколько минут в старом бомбоубежище, вернулся в бомбоубежище Гитлера. У раскрытой бронированной двери в приемную, стоял Гюнше с дежурным оберштурмфюрером СС Фриком. Оставалось несколько минут до четырех. Линге, проходя мимо Гюнше, сказал:
— Я думаю, что все уже кончено, — и быстро прошел в буфетную. Там Линге сразу почувствовал запах пороха, как это бывает после выстрела, и тут же снова вышел в приемную. Там неожиданно оказался Борман. Он стоял, опустив голову и опершись рукой о стол, около самой двери в комнату для совещаний. Линге доложил Борману, что в буфетной чувствуется запах пороха. Борман выпрямился и вместе с Линге поспешил к кабинету Гитлера. Линге открыл дверь и вошел вместе с Борманом в комнату. Им представилась следующая картина: на диване слева сидел Гитлер. Он был мертв. Рядом с ним — мертвая Ева Браун. На правом виске Гитлера зияла огнестрельная рана величиной с монету, на щеке — следы скатившейся двумя струйками крови. На ковре около дивана была лужица крови величиной с тарелку. На стене и на диване виднелись брызги крови. Правая рука Гитлера лежала на его колене ладонью вверх. Левая — висела вдоль тела. У правой ноги Гитлера лежал револьвер системы «Вальтер» калибра 7,65 мм, а у левой ноги — револьвер той же системы, калибра 6,35 мм. Гитлер был одет в свой серый военный китель, на котором были золотой партийный значок, железный крест 1-го класса и значок за ранение в первую мировую войну, который он носил все последние дни. На нем были белая рубашка с черным галстуком, черные брюки навыпуск, черные носки и черные кожаные полуботинки.
Ева Браун сидела на диване, подобрав ноги. Ее светлые туфли на высоких каблуках стояли на полу. Губы ее были крепко сжаты. Она отравилась цианистым калием.
Борман снова выбежал в приемную и позвал эсэсовцев, которые должны были вынести трупы в парк. Линге вышел в буфетную, чтобы достать из-под стола приготовленное им одеяло и завернуть в него труп Гитлера. Он расстелил одеяло на полу в кабинете Гитлера. С помощью Бормана, который снова вернулся в комнату, Линге уложил еще не остывшее тело Гитлера на пол и завернул его в одеяло.
Гюнше поспешил в комнату для совещаний. Он так быстро распахнул дверь, что стоявшие у стола Геббельс, Кребс, Бургдорф, Аксман, Науман и Раттенхубер вздрогнули. Гюнше крикнул: «Фюрер умер!». Все бросились в приемную. В этот момент из кабинета Гитлера вышли Линге и эсэсовцы из личной охраны Линдлофф и Рейсер с телом Гитлера. Из-под одеяла виднелись ноги Гитлера в черных носках и черных полуботинках. Тело Гитлера понесли через приемную к запасному выходу в парк. Стоявшие в приемной Геббельс, Бургдорф, Кребс, Аксман, Науман, Гюнше и Раттенхубер подняли для приветствия руки. Затем из кабинета Гитлера вышел Борман и вслед за ним Кемпка с телом Евы Браун на руках. Геббельс, Аксман, Науман, Раттенхубер, Кребс и Бургдорф направились за телом Гитлера к запасному выходу. Гюнше подбежал к Кемпке, взял у него тело Евы Браун, которое не было завернуто в одеяло, и понес его к выходу. От Евы Браун исходил характерный острый запах цианистого калия. Быстро поднявшись по лестнице, Гюнше прошел в парк мимо Геббельса, Аксмана, Наумана, Бургдор-фа, Кребса и Раттенхубера, которые стояли на верхней площадке лестницы и не выходили в парк из-за сильного артиллерийского обстрела. Завернутое тело Гитлера лежало на земле в двух метрах от запасного выхода. Рядом с ним, с правой стороны, Гюнше положил тело Евы Браун. В этот момент Борман нагнулся над телом Гитлера, отвернул одеяло с его лица, посмотрел на него несколько секунд и снова прикрыл одеялом. В парк рейхсканцелярии и на бомбоубежище с воем и свистом падали снаряды. Густые облака дыма неслись над растерзанными деревьями парка. Рейхсканцелярия и прилегающие здания были объяты сплошным пожаром. Борман, Гюнше, Линге, Линдлофф, Кемпка, Шедле и Рейсер взяли приготовленные бидоны с бензином и вылили на трупы Гитлера и Евы Браун все 200 литров. Зажечь бензин долго не удавалось. От сильного ветра, вызванного бушующим пожаром, гасли спички. Наконец Гюнше схватил лежавшую у двери ручную фанату, чтобы с ее помощью зажечь бензин. Не успел он вытащить запал, как Линге зажег бензин, бросив на трупы зажженную бумагу. Трупы Гитлера и Евы Браун моментально были охвачены пламенем. Дверь бомбоубежища плотно прикрыли, так как языки пламени пробивались через остававшуюся щель. Борман, Геббельс, Аксман, Науман, Кребс, Бургдорф, Гюнше, Линге, Шедле, Кемпка, Рейсер и Линдлофф стояли еще несколько секунд на верхней площадке лестницы, и затем все молча спустились в бомбоубежище. Гюнше пошел в кабинет Гитлера. Там все оставалось по-прежнему. На полу, около лужи крови, все еще лежали оба револьвера Гитлера. Гюнше поднял и разрядил их. При этом он увидел, что выстрел был произведен из револьвера калибра 7,65 мм. Второй револьвер, калибра 6,35 мм, тоже был заряжен и снят с предохранителя. Гюнше спрятал оба револьвера в карман и передал их потом адъютанту Аксмана лейтенанту Хаману. Гюнше отдал Хаману также собачью плетку Гитлера. Хаман хотел сохранить револьверы Гитлера и плетку в качестве реликвий для «Гитлер-Югенд».
Затем Гюнше пошел в комнату для совещаний, где находились Борман, Геббельс, Аксман, Бургдорф, Кребс, Монке и Науман. Там обсуждали вопрос, что делать дальше. Борман, Аксман, Монке и Гюнше настаивали на прорыве. Геббельс был против. Он театрально заявил:
— Я сейчас выйду на Вильгельмсплац. Может быть, там меня убьет пуля!
Борман от беспокойства не мог стоять на месте. Он то и дело восклицал:
— Нельзя ли достать для меня откуда-нибудь «Шторх»? Мне непременно нужно к Деницу. Это очень важно.
В глазах у Бормана был страх. «Прочь из этого ада» — было его единственной мыслью и единственным желанием. Никто уже не говорил о Гитлере. Разговоры вращались вокруг одного: «Как нам отсюда выбраться?».
Наконец, Геббельс, в качестве нового «рейхсканцлера», предложил установить связь с русским командованием и попытаться хоть на несколько часов добиться прекращения боевых действий. Было совершенно ясно, что Геббельс хотел отсрочить конец хоть на несколько часов, так как он не мог серьезно верить в реальность своего плана. Кребс предложил подождать, пока в бомбоубежище прибудет генерал Вейдлинг, который предупредил, что явится на доклад к Гитлеру в половине шестого.
Гюнше пошел в телефонную комнату. Через приоткрытую дверь из спальни Геббельса доносился рыдающий голос его жены:
— Что теперь будет с детьми и мной? Фюрер не должен был делать этого…
Тем временем Линге велел Крюгеру и ординарцу Швиделю убрать из кабинета Гитлера ковер со следами крови. При этом все трое искали гильзу, которая при выстреле автоматически должна была выскочить из револьвера. Но гильза не была найдена. Ковер был вытащен в парк и сожжен. Бумаги и сводки германского информационного бюро, лежавшие на письменном столе, Линге сжег сам. В комнатах Гитлера осталась лишь голая мебель. Линге вынул из рамы портрет Фридриха II, висевший над письменным столом, и передал его, как приказал Гитлер, пилоту Бауру, который спрятал его под китель…