Агрессивность, продемонстрированная Абуталибовой в доме «обжулившей» ее подруги, ничего не дала. Испуганная Бурова никак не могла вспомнить, куда покойный муж прятал злополучный лотерейный билет, принесший ей столько неприятностей. Почувствовав в лейтенанте доброжелательного и участливого собеседника, она оттаяла и буквально не могла остановиться.
— Вы даже не представляете, какая это страшная женщина! Никого не щадит! Уже лет пять, как они переехали в Баланцево и она стала работать в нашем ЖЭКе. Быстро оказалась на должности инженера, то есть у источника благ. Чтобы своего добиться, змеей извивалась, едва не облизывала тех, кто был ей нужен. До смешного доходило. Только не очень-то у нее получалось: наши кавалеры все больше в бутылку смотрят. Тогда она изменила профиль: заделалась такой общественницей — куда тебе! А между тем — то-се достать, девочек кому надо, организовать, что-то подтолкнуть — словом, крутилась.
И ее наверх тянули. Сама-то она не с дворниками любезничала. А теперь — за нею целый клан, это она не врет, я-то знаю. Ну да Бог ей судья, а вы не вмешивайтесь. Моя совесть чиста. Не украла же я на самом деле билет этот чертов. Юре отдала... По правде говоря, не часто я его в последнее время и видела. Работал много, как проклятый. У него ведь сыночек от первой жены пропал...
— Что значит — пропал? — разговор с майором Лобекидзе был еще на слуху у лейтенанта.
— Так и есть — пропал. Восемь лет назад. Как он горевал!.. Прежняя жена не уследила. Такой чудесный малыш: глазки карие, кудрявый... Вылитый Юра. Это Юля больше похожа на меня. Юра Юленьку очень любил, а Шурика все равно вспоминал: надеялся, найдется малыш. Думали, может, заблудился? Да где тут, в Баланцево, заблудишься? Это за последние годы город вырос. А был деревня-деревней. Шурик в мою группу в садик ходил, там мы и с Юрой познакомились. Он и потом часто приходил в детсад, на детей смотрел... У его первой жены детей уже не могло быть, а он без этого жизни себе не представлял. В общем так мы и сошлись.
— А где теперь его первая жена?
— Она ведь ленинградка. На дух Москву не выносила, а уж Баланцево... Как держаться стало не за что, уехала. Мы с Юрой любили друг друга, казалось, только смерть нас и разлучит. И вот все так скоро... Все у нас всегда вместе было. А билеты эти злополучные поделили мы просто так, смеха ради. Юра вообще был азартный — спорщик, игрок. Только в последние месяцы ходил как в воду опущенный. Я про такую хворь, как у него, и не слыхивала... Думала, снова тоска заедает. Отмалчивался. Я иной раз считала, что его история с Зиной гнетет. Все ведь знала, подруги — они первыми и доложат. И все равно, он был мой, мой. Я старалась, как могла, развлечь-его. Он и билет в карман сунул тогда небрежно... Постойте... Это же парадный его пиджак!!! Он сказал — на заводской вечер идет. Я-то знала: к Зине, вспылила, обидно стало, даже сердце заныло. Билет совсем из головы вон. Это получается, что вместе с ним и похоронили... Там карман сбоку потайной... Ой, что же теперь будет-то? Нет ему покоя, бедному...
Углов томился. Мысли лезли одна гаже другой. Точно — готовят. Почвы-то нет под ногами. А в нелегалы не пустят: денег нет, а знает он много, и с каждым днем о делах все более крупных. Уже сегодня ровно за полчаса он может взорвать всю эту мишурную оболочку легальных предприятий, благотворительной деятельности и прочей муры, чтобы обнаружилось кровавое нутро.
Легальные дела — самые оберегаемые. И парней туда пристраивают особо надежных, преимущественно — семейных. А бизнесмены с Кавказа все, считай, одна семья. Они и режутся по-родственному: брат о брате не забывает. Однако все чаще недвижимость и в российской глубинке, и в центрах обретает владельцев с нерусскими именами. Это фирму лучше открывать на подставное лицо, чтоб не дразнить гусей. Шавок, которые за небольшую долю радостно прыгнут в любое руководящее кресло и прикроют подлинных хозяев, полным-полно. В очередь встанут за хозяйской пайкой. Но недвижимость... Сегодня ее можно продать из любого конца света, куда бы тебя ни занесло волею судьбы, политиков либо же оголтелой уголовщины...
Все помыслы Сергея Углова устремлялись в одном направлении — «за бугор». Досадовал на себя: ведь была же, была возможность «сделать» паспорт! Купил бы сейчас вызов — и поминай как звали.
Теперь поздно. В милиции лежит подписка о невыезде. Однако, если иного пути нет, можно обратиться и в милицию...
Лейтенант Шиповатов иронически посматривал на сбившихся в кучку обладательниц расплывшихся талий, пестрых нарядов и взбитых причесок, почему-то испытывая удовлетворение от того, что у него нет детей, которых пришлось бы доверить этим женщинам. С каждой лопатой они все ближе подступали к краю могилы, устремляя взгляды к заветному билету. Успокоилась, наконец, Абуталибова. С трудом держалась Бурова, но и ее, словно магнитом, тянуло к яме. Ожидание затягивалось. Могильщики — небритые, похмельные, с колтунами в спутанных, грязных волосах — ворочали своим инструментом все медленнее.
Эмоции собравшихся их не трогали. Их задача — из каждой ситуации выжать как можно больше, и, поскольку ситуация не рядовая, был затребован двойной тариф. «За несвежесть покойника», — осклабился старший из них, фамильярно похлопывая по плечу бледную Анну Карповну, — мол, не дрейфь, тетка.
В конце концов они и вовсе перестали ворочаться в яме, а старший начал что-то шептать на ухо товарищу.
Светлана Ильинична нетерпеливо и раздраженно прикрикнула:
— Ну, хватит прохлаждаться! Вы там что, ночевать собрались? Так это хоронить надо до захода солнца, а выкапывать — хоть круглые сутки. Тут вам, ребята, не обломится.
Она покосилась на подруг, а затем взгляд ее скользнул в ту сторону, где переминались с ноги на ногу родственники владелиц билета. Словно скифское изваяние, стояла, лениво щурясь, Алия Абуталибова.
Могильщики, оценив опытным глазом происходящее, быстро сообразили что к чему.
— Вы, дамочка, коль нужда есть, на своего мужика кричите. А на нас чего кричать? Мы с браткой привычные, — могильщик постарше толкнул локтем в бок второго, подпершего подбородок черенком лопаты. — А только, когда уговаривались, никто не сказал, что гроб глубоко захоронен. Добавить надо. А нет — лопаты, вот они, коль испачкаться не боитесь.
— Да ты что? Да ты вообще знаешь, с кем говоришь? — вскинулась было Светлана Ильинична. Однако на лице рабочего, как приклеенная, держалась спокойная улыбка. Пришлось спуститься на землю:
— Копай, будет тебе добавка. Потом разберемся.
— Так не пойдет. «Копай» уехал в Китай. Стольник — и вперед. Знаем мы ваше «потом». Поминай потом, как звали, а ведь покойника опять закапывать, — рассуждал могильщик с таким видом, словно ему каждый день приходилось добывать из могил гробы, да еще для такой представительной компании.
Светлана Ильинична сейчас же кинулась искать защиты у власти.
— Ну что же вы, лейтенант! Товарищ прокурор! Это же вымогательство...
Прокурор молча покачал головой. Шиповатов же не без желчи заметил:
— Что вы, Светлана Ильинична! К порядку мы их призовем, если есть такая нужда. Вы ведь этих людей в конторе наняли, счет оплатили, а теперь они, значит, шкурничают? На это и статья есть.
По-прежнему державшаяся в стороне Абуталибова приняла все это за чистую монету.
— Да какое там! Что сегодня официально сделаешь? Сколько там они клянчат?
— Отставить, дамочка, ничего не надо. Вы еще заявление напишете, потом разборы, то-се. Ну его. Вон у вас сколько мужиков, пусть и копают. А мы люди вольные, свое заработаем. Так что, бывайте, — старший могильщик выбрался на отвал. — Пошли, братка. Нас тут не понимают.
Светлана Ильинична метнулась к старшому. Куда и девался гонор — затрясла за облитое грязным потом плечо, суя в карманы купюры. Судя по всему, работники лопаты остались довольны. Вновь зашаркали лопатами, без спешки, но размеренно. Однако, поработав еще некоторое время, могильщики перестали даже имитировать работу. Переглянулись с пониманием, вылезли из ямы и уставились на небольшую толпу ожидающих результата раскопок.
— Ну, чего вам теперь надо? — Светлана Ильинична побагровела. — Вылить? Так нечего, не похороны.
— Тут вообще не понять чего, — старшой с презрением сплюнул. — Хотя спрыснуть бы для ясности не вредно.
— Да че ты, Кось, ей развозишь? — второй рабочий, зажав корявым пальцем ноздрю, трубно высморкался. — Неужто не врубились еще? Да тут хоть до утра копай, ни крена не выкопаешь. Уже на два штыка материк прошли, куда еще? В общем — хорош. Дальше без нас. Одну лопату, так и быть, оставим, мы люди не казенные. А в остальном — извините. По судам затаскают. Гроб-то уволокли, и не вчера. Вон земля уже осесть успела. Но тетку эту я хорошо помню, — он погрозил в сторону Светланы Ильиничны. — Пышку эту. Как она тут грызлась с кем-то на кладбище — такого мата и моя стерва не слыхивала!..
Невысокий, узкогрудый, со скошенным, словно запавшим подбородком, Тищенко кивнул. Следователи, собравшиеся в кабинете, оживились.
— Действительно, повезло, товарищ подполковник. Однако замечу, что с каждым днем все больше опасаются свидетельствовать, особенно если дело связано с кавказцами. И никакие уговоры не помогают. А какие мы можем дать гарантии? Вот, скажем, сводка за 29 сентября: «В общежитии текстильного техникума неизвестный кавказской национальности изнасиловал учащуюся. Зафиксирована попытка удушения потерпевшей. Преступника спугнул стук в дверь. Бежал через окно, похитив мелкую бижутерию». По приметам свидетели опознали Руслана Гавурова. Позднее его видели с очередной жертвой возле лесополосы. И снова — труп изнасилованной девушки обнаружен со следами удушения. Похищено золотое кольцо с корундом. Преступник задержан. Оказал активное сопротивление.
— Ну, это ему срока не прибавит, — устало констатировал подполковник. — Если и в этот раз районный суд окажется, как всегда, гуманным... Хотя, вряд ли. Озверевший одиночка, такого и выручать некому. И у нас землячество вроде тоже сложилось, но мощной структуры пока не создало. Думаю, если бы было иначе, то я бы имел информацию. Кто-нибудь думает иначе? Ладно. А что касается пропажи гроба и прочей кладбищенской мистики, тут, думаю, разногласий не будет. Шиповатов присутствовал при вскрытии могилы, ему и карты в руки. И не надо, Максим, делать умоляющие глаза!..
Шиповатов знал, что вялая расслабленность на лице подполковника — чистый блеф. Из-за критического положения в районе подполковник почти перестал бывать дома. Благо, дети уже выросли, а не так давно Сидор Федорович стал дедом.
— Веришь ли, лейтенант, не могу избавиться от мысли об этом маньяке. Внучка у меня, жутко делается. Своим приказал глаз не спускать. Бедняга Лобекидзе... И ведь что там того Баланцева — ну, тридцать пять тысяч, может, чуть меньше. Я его дно как свои пять пальцев знаю. Конечно, и заезжих гастролеров хватает. Однако не стоит надеяться, что этот со стороны залетел, активнее надо работать версию «местного». Слишком уж он безошибочно места подбирает — тут тебе и пути отхода, и укрытия, и безлюдье... Ну а с твоим пропавшим покойником и вовсе анекдот. Надо бы нам предъявить этого гробокопателя общественности, а то уже плодятся какие-то совсем дикие слухи. Дескать, с голодухи каннибалы у нас объявились. Кооператоры стонут: пирожки с мясом не идут, пришлось цены вполовину сбросить. Кстати, проверили мы продукцию «Ахтамара»: оказалось — все правильно, как в накладной — в начинке чистое мясо. Нутрия. Однако гадость изрядная. Ты пробовал?
— Да нет, Бог миловал.
— Ну и ладно, попоститься иной раз не вредно. Что там у тебя все-таки с этим покойником?
— Да пока ничего. Не знаю, какие они там могильщики, но свидетели определенно никудышные. Впрочем, на кладбище толкаются круглый год зимой и летом. Закаленные мужики. Водили они меня, показывали место, где обычно собираются, — от могилы Бурова недалеко. Бутылок пустых там, правда, нету, подбирают вмиг, зато мусора, объедков — ну чистая свалка. Видно, годами копилось. Популярный уголок.
— Конкретно, Максим.
— Прошу прощения. Говорил я с тамошними сборщиками стеклотары. У них кладбище разбито на квадраты, не приведи Господь на чужой забраться — разговор короткий. Так вот, место это закреплено за одним бомжем. Дородный мужик, лоснится. Говорит, что могильщики ежедневно четыре-пять бутылок на этом месте оставляют. Не исключено, что, выпивая вечером, могильщики могли с этого места видеть Пантюхову, если это действительно была она. Сама Светлана Ильинична категорически все отрицает, призывая в свидетели подругу — ту, у которой муж хирург.
— Абуталибов.
— Он самый, светило наше баланцевское. У Абуталибовых дочь Александра, пятнадцати лет. Все они подтверждают, что до позднего вечера Пантюхова была у них: живут-то рядом. Чаевничали, потом Абуталибов — к телевизору, дочка — за уроки, с ними еще сестра Алии Этибаровны — Роза... Та самая, знаете... у которой звероферма. Ну, она вообще отрезанный ломоть: своя часть дома, отдельный вход. Но ладят, их часто видят вместе. У сестер и манера говорить одинаковая — будто все время на что-то уклончиво намекают... Словом, Алия с Пантюховой сидели на кухне, пошел у них чай с коньяком, так что Абуталибова и не помнит точно, когда подруга ушла. Остальные не в курсе. С девчушки вообще взять нечего, что ни слово — слезы на глазах. У нее недавно подругу на глазах убили...
— Да, Минееву. Тут, брат, не просто... На тарелочке не принесут. Свидетеля по всем статьям выстрадать надо. Психология!
— Психология... — лейтенант насупился. — У девчонки глаза на мокром месте, а с отцом и вовсе разговор не получился. То есть получился, но какой-то несерьезный, насмешливый. Чем я его прижму? У всех дети — к нему же и на поклон идти. К тому же я ведь толком и не знаю, о каком конкретно дне речь идет. Эти, с кладбища, не помнят, когда именно Пантюхову видели. Да и с чего бы это Абуталибовым ее покрывать?
— Ну, они хоть по похоронам должны дни различать. Сегодня того хоронят, завтра этого. Могилы разные, люди разные.
— Спрашивал. А им все на одно лицо. А к концу дня и подавно.
— Так, может, вовсе и не Пантюхову они видели? Спьяну, да еще в темноте...
— Все может быть, но там освещенная аллея, другого пути нет. Она как раз на свету была, когда они стали подниматься, чтобы похмелиться. У них заведено — выпьют, поспят на скамейках, еще выпьют. Помех нет, гуляй, душа. А тут их и обломали.
— Дай-ка я сам протокол допроса посмотрю. Кое-что мне неясно. Жаль, Лобекидзе в отъезде, ну да и я на что-нибудь сгожусь. Не дуйся, все-таки опыт — великое дело.
— А я и не дуюсь, Сидор Федорович. Дело в том, что эти мужики у меня сейчас здесь, ждут в коридоре. Может, сами хотите допросить?
— Вызвал парней? Годится. Отчего не поговорить. Ты допрашивай сам, я мешать не буду, посижу, может, что и прояснится.
Подполковник сбежал по лестнице следом за лейтенантом пружинистой, собранной походкой. Окинул внимательным, приветливым взглядом томящуюся в коридоре парочку.
— О, какие люди! Ну, заходите, поговорим. Рад за тебя, Агеев: при деле, бросил баклуши бить, уважаю.
Старший из посетителей сразу отмяк.
— Ну и память у вас, Сидор Федорович! Точно — завязал я. Работа, конечно, та. Поначалу так с души воротило. А теперь ничего, должен же кто-то этим заниматься.
— Верно, Агеев. Константин, если не ошибаюсь? А работа... что ж, и у нас не сахар... Многим не нравится. Ты ведь тоже в свое время нас не жаловал, верно?
— Не о том речь, Сидор Федорович. Вам — спасибо. Сейчас бы уже по второй ходке ушел.
— Ладно, Костя. Хоть мы и не закадычные друзья, но и врагами никогда не были. Тут дело серьезное...
— Знаем, Сидор Федорович, всякая мелочь — не ваш профиль. Мы, конечно, слыхали, что балуют на кладбищах: разрывают могилы, коронки там, кольца, медали... Но чтобы гроб с телом подчистую — сроду такого не бывало. Уж я-то знаю, пятый год в земле роюсь.
— Знаю, Костя.
— Может, потому и пошел работать, что не очень-то я левые дела умею... Нету во мне скрытности. Ведь и воровать не каждому дано. Я ведь тогда с первого раза засыпался. А сказать по правде, и денег больше, сплю нормально и без водки. Одно беда — всяк налить норовит, с собой суют, иной раз так нагрузишься, что день с ночью путаешь. Ну вот хоть убей, не помню я, Сидор Федорович, когда мы эту мымру видели! То ли позавчера, а скорее — во вторник. Или в понедельник? А, братишка?
Но «братишка», от которого потягивало застарелым перегаром, считал дни поллитрами. И поскольку дневная доза была примерно одинаковой — до отключки, ясности он не мог внести. От Агеева было больше толку. Тот еще сохранял смутные остатки воспоминаний.
— Ну, словом, — в понедельник либо во вторник. У нас на кладбище какое разнообразие? Пьем мы, — врать не буду, — каждый день, и вечером тоже, на одном и том же месте... Спросонок я было пугнул эту курву, а потом гляжу — вроде охрана при ней объявилась...
— Ну, нашей семье из-за денег, пусть даже и таких, суетиться не приходится. Я зарабатываю много и не стыжусь этого. Мог бы и больше, но вам это ни к чему. Я даже представить себя не могу в такой роли. Следить за подругой жены! Кроме того, я настолько выматываюсь в больнице, что дома едва успеваю просмотреть газеты на ночь. Все как везде — работы невпроворот, а работать некому.
— Все ясно, Налик Назарович. Не буду вас больше отвлекать, добавлю только пару слов. Алия Этибаровна, судя по всему, не может иметь отношения к похищению гроба, — но так или иначе нам нужно знать истину. Скажи вы сразу, что не знаете, когда ушла Пантюхова, многое бы пошло иначе. Что это — ложная солидарность? Или что-то иное? Ведь по-человечески все понятно, и криминал — не в естественном желании получить свою часть выигрыша, а в том, что кто-то бессовестно похитил билет вместе с телом покойного и гробом. В нашей практике еще не встречался такой способ заметания следов, и даже не знаю, что за человек, который на это решился.
«Лотерейный билет Не... серии... я купил в киоске „Союзпечати“, где находится — не помню. Пьяный был... Вопрос „На какие средства живу?“ считаю незаконным. Сейчас не те времена, честных людей трудно запугать. Что имею, на то и живу. Семья меня кормит. Не знаете мою семью? Скоро узнаете. А теперь требую адвоката — без него и слова не скажу».
— Что я тебе скажу, Максим? Надо искать какой-то прием. Хутаева сколько ни маринуй, хоть год все равно не расколется. Фигура приметная. Скоро три года, как обосновался в Баланцево, наезжают к нему родственники из аула, однако конкретных фактов их противозаконной деятельности нет. Правда, вообще неясно, чем они занимаются, что само по себе подозрительно. Выяснить это не мешает, но осторожно. На угрозы, конечно, плевать, да и не посмеют эти ребята пойти на прямую конфронтацию с органами. Тут другое. У них на ставке кое-кто из тех, кто занимает высокие посты... Чего ты вскинулся? Мы не газетчики, нужны доказанные факты. Их голыми руками не возьмешь, поэтому надо ждать не удара, а ядовитого укуса исподтишка...
— Вы даже не представляете, какая это страшная женщина! Никого не щадит! Уже лет пять, как они переехали в Баланцево и она стала работать в нашем ЖЭКе. Быстро оказалась на должности инженера, то есть у источника благ. Чтобы своего добиться, змеей извивалась, едва не облизывала тех, кто был ей нужен. До смешного доходило. Только не очень-то у нее получалось: наши кавалеры все больше в бутылку смотрят. Тогда она изменила профиль: заделалась такой общественницей — куда тебе! А между тем — то-се достать, девочек кому надо, организовать, что-то подтолкнуть — словом, крутилась.
И ее наверх тянули. Сама-то она не с дворниками любезничала. А теперь — за нею целый клан, это она не врет, я-то знаю. Ну да Бог ей судья, а вы не вмешивайтесь. Моя совесть чиста. Не украла же я на самом деле билет этот чертов. Юре отдала... По правде говоря, не часто я его в последнее время и видела. Работал много, как проклятый. У него ведь сыночек от первой жены пропал...
— Что значит — пропал? — разговор с майором Лобекидзе был еще на слуху у лейтенанта.
— Так и есть — пропал. Восемь лет назад. Как он горевал!.. Прежняя жена не уследила. Такой чудесный малыш: глазки карие, кудрявый... Вылитый Юра. Это Юля больше похожа на меня. Юра Юленьку очень любил, а Шурика все равно вспоминал: надеялся, найдется малыш. Думали, может, заблудился? Да где тут, в Баланцево, заблудишься? Это за последние годы город вырос. А был деревня-деревней. Шурик в мою группу в садик ходил, там мы и с Юрой познакомились. Он и потом часто приходил в детсад, на детей смотрел... У его первой жены детей уже не могло быть, а он без этого жизни себе не представлял. В общем так мы и сошлись.
— А где теперь его первая жена?
— Она ведь ленинградка. На дух Москву не выносила, а уж Баланцево... Как держаться стало не за что, уехала. Мы с Юрой любили друг друга, казалось, только смерть нас и разлучит. И вот все так скоро... Все у нас всегда вместе было. А билеты эти злополучные поделили мы просто так, смеха ради. Юра вообще был азартный — спорщик, игрок. Только в последние месяцы ходил как в воду опущенный. Я про такую хворь, как у него, и не слыхивала... Думала, снова тоска заедает. Отмалчивался. Я иной раз считала, что его история с Зиной гнетет. Все ведь знала, подруги — они первыми и доложат. И все равно, он был мой, мой. Я старалась, как могла, развлечь-его. Он и билет в карман сунул тогда небрежно... Постойте... Это же парадный его пиджак!!! Он сказал — на заводской вечер идет. Я-то знала: к Зине, вспылила, обидно стало, даже сердце заныло. Билет совсем из головы вон. Это получается, что вместе с ним и похоронили... Там карман сбоку потайной... Ой, что же теперь будет-то? Нет ему покоя, бедному...
* * *
Не было, однако, покоя и живым. Углов освободился от больничного, мало чем отличающегося от тюремного, заточения. Облегчение почувствовал лишь поначалу: на свободу вышел, но опеку ощущал поминутно. Ему хотелось стать никому не нужным и не интересным, стереться, раствориться в толпе. Что называется — устал от славы. Эх, работал раньше в одиночку и горя не знал. Черт с ними, с деньгами, да и что он нажил, кроме долгов? Таких, что с кожей сдерут. А в какие дела замазался, какие по ним сроки висят! Подрыв экономики — это карается и тогда, когда в стране развал. Еще похлеще, чем во времена благоденствия, — голодные и злые крепко бьют, когда у них кусок хлеба отбирают. Не говоря уже о «мокрухе». Поэтому, хоть и хата надежная, а только, кажется, недолго придется здесь коньячок потягивать. Свои же кореши пришьют. С трупом проблем не будет — конвейер налажен. А если и сдадут, все равно только мертвого. Такой вопрос годится для всех, кроме него. Прикормленные менты план выполнят, все дела спихнут: покойник не отмажется. Похоже, и те и другие изо всех сил его в козлы отпущения ладят. Таких, как он, замаранных в уголовщине, даже свои боятся. А тут еще и Хутаев со своей кавказской общиной... Как у зверей: коль с первой встречи — враги, так останется и до смерти. Вот разве что на Павла Петровича какая-то надежда, фигура он крупная, не баланцевского масштаба. Столичные связи, уже и за кордон щупальца тянет... Вспомнилось, как пытался достать заграничный паспорт, и тут же его предупредили: «Не рыпайся сильно, парень, ты здесь нужен». Пока все не развалилось окончательно, все-таки надо уходить «за бугор». А с чем? Ведь что обидно: при таких делах, при таких деньгах отираться, и остаться с пустым карманом. Только и делов, что долг уменьшается. Так эти хлопчики и новый могут накинуть, как к нулю подобьешься. Ну пока что Павел Петрович все решает. Только надолго ли? Зверь травленый, но держит себя уж чересчур высоко. А тем временем ребята с Кавказа делают свое дело, спокойно и обстоятельно размещают своих на ключевых постах. Вон, даже у Президента в охране чеченцы. Просачиваясь в столицу, словно «пятая колонна», расстаются даже с давними племенными традициями. Попробовал бы раньше какой-нибудь гастролер сунуться в те края! Подумать страшно. А теперь проще простого: передай привет авторитетным людям от кого следует из Москвы и — вперед, только долю аккуратно отстегивай. Короткое «мой человек, пусть работает» открывает и двери камер, и подвалы мафии, где идут «разборки». Здесь главное — не опоздать. Как-то по афере Углов забрался в предгорья. Однако после первого же знакомства с тамошней милицией потерял всякое желание оставаться в этих местах. Грозный, с усами, как у Пржевальского, капитан едва не вкатил его в пресс-камеру, где дохли со скуки местные авторитеты, уже косящиеся в поисках жертвы друг на друга. «Позвонят, говоришь, за тебя? — ядовито осведомился капитан. — А мы, видишь, — эту трубочку снимем, и эту тоже. Вот и будет у нас „занято“. Ну а теперь — готовься, главное — береги тыл. Что, не хочешь к моим джигитам? Тогда говори, у кого, кроме этого завмага из хозяйственного, деньги брал, обещания давал? Где прятал? Смотри, наверх дело пойдет — хуже будет, тогда не замять. Решай! Нет? Ну тогда, дорогой — извини — в камеру», В камеру не хотелось. И Сергей заговорил, «колясь» по мелочам, оттягивая время. И дотянул-таки. Заявился наконец-то в милицию покровитель, выдернул. И слава Богу — для него невелика потеря, дойных коров хватает, а Углов едва уцелел. Выйдя на волю, тут же собрался уезжать. Однако ему дали понять, что поспешным отъездом недовольны, пригласили остаться и еще поработать. «Через неделю — как штык! Куда мы без вас, спасибо за все. Буду, как на крыльях!» — отрапортовал Углов и больше никогда южнее Ростова не бывал. Что же до джигитов, то Сергей, и прежде их не любивший, поклялся дел с ними больше не иметь. И вдруг — так погореть с этим хреновым Жориком! Как фраер. Да кто он, собственно, такой, чтобы даже к Павлу Петровичу соваться с советами? Ох, неспроста сложилось такое окружение у баланцевского лидера! Окрепнут, поднимутся, зубки отрастят. Нет, не понимает старик, что он все-таки не Президент. Нельзя чужакам показывать незащищенную спину. Доверие, дружба в этом мире — россказни для щенков. Осторожный человек, оказавшись неожиданно облеченным доверием авторитетов, не возрадуется. Есть над чем подумать...Углов томился. Мысли лезли одна гаже другой. Точно — готовят. Почвы-то нет под ногами. А в нелегалы не пустят: денег нет, а знает он много, и с каждым днем о делах все более крупных. Уже сегодня ровно за полчаса он может взорвать всю эту мишурную оболочку легальных предприятий, благотворительной деятельности и прочей муры, чтобы обнаружилось кровавое нутро.
Легальные дела — самые оберегаемые. И парней туда пристраивают особо надежных, преимущественно — семейных. А бизнесмены с Кавказа все, считай, одна семья. Они и режутся по-родственному: брат о брате не забывает. Однако все чаще недвижимость и в российской глубинке, и в центрах обретает владельцев с нерусскими именами. Это фирму лучше открывать на подставное лицо, чтоб не дразнить гусей. Шавок, которые за небольшую долю радостно прыгнут в любое руководящее кресло и прикроют подлинных хозяев, полным-полно. В очередь встанут за хозяйской пайкой. Но недвижимость... Сегодня ее можно продать из любого конца света, куда бы тебя ни занесло волею судьбы, политиков либо же оголтелой уголовщины...
Все помыслы Сергея Углова устремлялись в одном направлении — «за бугор». Досадовал на себя: ведь была же, была возможность «сделать» паспорт! Купил бы сейчас вызов — и поминай как звали.
Теперь поздно. В милиции лежит подписка о невыезде. Однако, если иного пути нет, можно обратиться и в милицию...
* * *
У милиции, впрочем, забот и без него хватало. Вскрытие могилы без санкции прокурора и присутствия представителя прокуратуры, как известно, невозможно. Организация его требовала времени, а большие деньги подстегивали нетерпение заинтересованных лиц. Дамы ожесточенно рвались к крохотному клочку бумаги, который открывал путь к довольно обеспеченной жизни.Лейтенант Шиповатов иронически посматривал на сбившихся в кучку обладательниц расплывшихся талий, пестрых нарядов и взбитых причесок, почему-то испытывая удовлетворение от того, что у него нет детей, которых пришлось бы доверить этим женщинам. С каждой лопатой они все ближе подступали к краю могилы, устремляя взгляды к заветному билету. Успокоилась, наконец, Абуталибова. С трудом держалась Бурова, но и ее, словно магнитом, тянуло к яме. Ожидание затягивалось. Могильщики — небритые, похмельные, с колтунами в спутанных, грязных волосах — ворочали своим инструментом все медленнее.
Эмоции собравшихся их не трогали. Их задача — из каждой ситуации выжать как можно больше, и, поскольку ситуация не рядовая, был затребован двойной тариф. «За несвежесть покойника», — осклабился старший из них, фамильярно похлопывая по плечу бледную Анну Карповну, — мол, не дрейфь, тетка.
В конце концов они и вовсе перестали ворочаться в яме, а старший начал что-то шептать на ухо товарищу.
Светлана Ильинична нетерпеливо и раздраженно прикрикнула:
— Ну, хватит прохлаждаться! Вы там что, ночевать собрались? Так это хоронить надо до захода солнца, а выкапывать — хоть круглые сутки. Тут вам, ребята, не обломится.
Она покосилась на подруг, а затем взгляд ее скользнул в ту сторону, где переминались с ноги на ногу родственники владелиц билета. Словно скифское изваяние, стояла, лениво щурясь, Алия Абуталибова.
Могильщики, оценив опытным глазом происходящее, быстро сообразили что к чему.
— Вы, дамочка, коль нужда есть, на своего мужика кричите. А на нас чего кричать? Мы с браткой привычные, — могильщик постарше толкнул локтем в бок второго, подпершего подбородок черенком лопаты. — А только, когда уговаривались, никто не сказал, что гроб глубоко захоронен. Добавить надо. А нет — лопаты, вот они, коль испачкаться не боитесь.
— Да ты что? Да ты вообще знаешь, с кем говоришь? — вскинулась было Светлана Ильинична. Однако на лице рабочего, как приклеенная, держалась спокойная улыбка. Пришлось спуститься на землю:
— Копай, будет тебе добавка. Потом разберемся.
— Так не пойдет. «Копай» уехал в Китай. Стольник — и вперед. Знаем мы ваше «потом». Поминай потом, как звали, а ведь покойника опять закапывать, — рассуждал могильщик с таким видом, словно ему каждый день приходилось добывать из могил гробы, да еще для такой представительной компании.
Светлана Ильинична сейчас же кинулась искать защиты у власти.
— Ну что же вы, лейтенант! Товарищ прокурор! Это же вымогательство...
Прокурор молча покачал головой. Шиповатов же не без желчи заметил:
— Что вы, Светлана Ильинична! К порядку мы их призовем, если есть такая нужда. Вы ведь этих людей в конторе наняли, счет оплатили, а теперь они, значит, шкурничают? На это и статья есть.
По-прежнему державшаяся в стороне Абуталибова приняла все это за чистую монету.
— Да какое там! Что сегодня официально сделаешь? Сколько там они клянчат?
— Отставить, дамочка, ничего не надо. Вы еще заявление напишете, потом разборы, то-се. Ну его. Вон у вас сколько мужиков, пусть и копают. А мы люди вольные, свое заработаем. Так что, бывайте, — старший могильщик выбрался на отвал. — Пошли, братка. Нас тут не понимают.
Светлана Ильинична метнулась к старшому. Куда и девался гонор — затрясла за облитое грязным потом плечо, суя в карманы купюры. Судя по всему, работники лопаты остались довольны. Вновь зашаркали лопатами, без спешки, но размеренно. Однако, поработав еще некоторое время, могильщики перестали даже имитировать работу. Переглянулись с пониманием, вылезли из ямы и уставились на небольшую толпу ожидающих результата раскопок.
— Ну, чего вам теперь надо? — Светлана Ильинична побагровела. — Вылить? Так нечего, не похороны.
— Тут вообще не понять чего, — старшой с презрением сплюнул. — Хотя спрыснуть бы для ясности не вредно.
— Да че ты, Кось, ей развозишь? — второй рабочий, зажав корявым пальцем ноздрю, трубно высморкался. — Неужто не врубились еще? Да тут хоть до утра копай, ни крена не выкопаешь. Уже на два штыка материк прошли, куда еще? В общем — хорош. Дальше без нас. Одну лопату, так и быть, оставим, мы люди не казенные. А в остальном — извините. По судам затаскают. Гроб-то уволокли, и не вчера. Вон земля уже осесть успела. Но тетку эту я хорошо помню, — он погрозил в сторону Светланы Ильиничны. — Пышку эту. Как она тут грызлась с кем-то на кладбище — такого мата и моя стерва не слыхивала!..
* * *
— Н-да... — подполковник поскреб защетиневший за день подбородок. — Всяко бывало, но до сих пор покойников в нашем районе не воровали. Прогресс! Однако Тищенко, пожалуй, повезло. Свидетели выручили.Невысокий, узкогрудый, со скошенным, словно запавшим подбородком, Тищенко кивнул. Следователи, собравшиеся в кабинете, оживились.
— Действительно, повезло, товарищ подполковник. Однако замечу, что с каждым днем все больше опасаются свидетельствовать, особенно если дело связано с кавказцами. И никакие уговоры не помогают. А какие мы можем дать гарантии? Вот, скажем, сводка за 29 сентября: «В общежитии текстильного техникума неизвестный кавказской национальности изнасиловал учащуюся. Зафиксирована попытка удушения потерпевшей. Преступника спугнул стук в дверь. Бежал через окно, похитив мелкую бижутерию». По приметам свидетели опознали Руслана Гавурова. Позднее его видели с очередной жертвой возле лесополосы. И снова — труп изнасилованной девушки обнаружен со следами удушения. Похищено золотое кольцо с корундом. Преступник задержан. Оказал активное сопротивление.
— Ну, это ему срока не прибавит, — устало констатировал подполковник. — Если и в этот раз районный суд окажется, как всегда, гуманным... Хотя, вряд ли. Озверевший одиночка, такого и выручать некому. И у нас землячество вроде тоже сложилось, но мощной структуры пока не создало. Думаю, если бы было иначе, то я бы имел информацию. Кто-нибудь думает иначе? Ладно. А что касается пропажи гроба и прочей кладбищенской мистики, тут, думаю, разногласий не будет. Шиповатов присутствовал при вскрытии могилы, ему и карты в руки. И не надо, Максим, делать умоляющие глаза!..
* * *
— Да вы знаете, молодой человек, на что замахиваетесь? А о моей репутации вы подумали? И что за тон? В конце концов я — потерпевшая; меня обокрали! Воров ищите! Анька Бурова святой прикидывается... Да был ли там вообще этот билет? Может, история с гробом — чистая туфта, и потом, что это делала на кладбище Светка Пантюкова? Могильщики ее, между прочим, хорошо запомнили. Могла и Бурова столковаться с работничками, чтобы от себя глаза отвести. Они за бутылку и мать родную оговорят. Я честная женщина, вся наша семья — уважаемые люди. Муж — известный хирург, я тоже не последняя спица в колеснице. А управу на вора мы найдем! Уж если и вы не хотите искать — сами возьмемся...* * *
— Ох, Максим Витальевич, клянусь вам, ничего я уже не хочу. Деньги эти, машина проклятая. Ничего, ничего... И за что все это на мою голову свалилось? Вы даже не представляете, что за человек оказалась Абуталибова! За Юлечку страшно... Что же это творится? Юра... Я сама у гроба стояла, обняла его на прощание...* * *
— Итак, Максим, выкладывай. Есть успехи? — подполковник откинулся в своем расшатанном кресле, словно закончив трудную работу.Шиповатов знал, что вялая расслабленность на лице подполковника — чистый блеф. Из-за критического положения в районе подполковник почти перестал бывать дома. Благо, дети уже выросли, а не так давно Сидор Федорович стал дедом.
— Веришь ли, лейтенант, не могу избавиться от мысли об этом маньяке. Внучка у меня, жутко делается. Своим приказал глаз не спускать. Бедняга Лобекидзе... И ведь что там того Баланцева — ну, тридцать пять тысяч, может, чуть меньше. Я его дно как свои пять пальцев знаю. Конечно, и заезжих гастролеров хватает. Однако не стоит надеяться, что этот со стороны залетел, активнее надо работать версию «местного». Слишком уж он безошибочно места подбирает — тут тебе и пути отхода, и укрытия, и безлюдье... Ну а с твоим пропавшим покойником и вовсе анекдот. Надо бы нам предъявить этого гробокопателя общественности, а то уже плодятся какие-то совсем дикие слухи. Дескать, с голодухи каннибалы у нас объявились. Кооператоры стонут: пирожки с мясом не идут, пришлось цены вполовину сбросить. Кстати, проверили мы продукцию «Ахтамара»: оказалось — все правильно, как в накладной — в начинке чистое мясо. Нутрия. Однако гадость изрядная. Ты пробовал?
— Да нет, Бог миловал.
— Ну и ладно, попоститься иной раз не вредно. Что там у тебя все-таки с этим покойником?
— Да пока ничего. Не знаю, какие они там могильщики, но свидетели определенно никудышные. Впрочем, на кладбище толкаются круглый год зимой и летом. Закаленные мужики. Водили они меня, показывали место, где обычно собираются, — от могилы Бурова недалеко. Бутылок пустых там, правда, нету, подбирают вмиг, зато мусора, объедков — ну чистая свалка. Видно, годами копилось. Популярный уголок.
— Конкретно, Максим.
— Прошу прощения. Говорил я с тамошними сборщиками стеклотары. У них кладбище разбито на квадраты, не приведи Господь на чужой забраться — разговор короткий. Так вот, место это закреплено за одним бомжем. Дородный мужик, лоснится. Говорит, что могильщики ежедневно четыре-пять бутылок на этом месте оставляют. Не исключено, что, выпивая вечером, могильщики могли с этого места видеть Пантюхову, если это действительно была она. Сама Светлана Ильинична категорически все отрицает, призывая в свидетели подругу — ту, у которой муж хирург.
— Абуталибов.
— Он самый, светило наше баланцевское. У Абуталибовых дочь Александра, пятнадцати лет. Все они подтверждают, что до позднего вечера Пантюхова была у них: живут-то рядом. Чаевничали, потом Абуталибов — к телевизору, дочка — за уроки, с ними еще сестра Алии Этибаровны — Роза... Та самая, знаете... у которой звероферма. Ну, она вообще отрезанный ломоть: своя часть дома, отдельный вход. Но ладят, их часто видят вместе. У сестер и манера говорить одинаковая — будто все время на что-то уклончиво намекают... Словом, Алия с Пантюховой сидели на кухне, пошел у них чай с коньяком, так что Абуталибова и не помнит точно, когда подруга ушла. Остальные не в курсе. С девчушки вообще взять нечего, что ни слово — слезы на глазах. У нее недавно подругу на глазах убили...
— Да, Минееву. Тут, брат, не просто... На тарелочке не принесут. Свидетеля по всем статьям выстрадать надо. Психология!
— Психология... — лейтенант насупился. — У девчонки глаза на мокром месте, а с отцом и вовсе разговор не получился. То есть получился, но какой-то несерьезный, насмешливый. Чем я его прижму? У всех дети — к нему же и на поклон идти. К тому же я ведь толком и не знаю, о каком конкретно дне речь идет. Эти, с кладбища, не помнят, когда именно Пантюхову видели. Да и с чего бы это Абуталибовым ее покрывать?
— Ну, они хоть по похоронам должны дни различать. Сегодня того хоронят, завтра этого. Могилы разные, люди разные.
— Спрашивал. А им все на одно лицо. А к концу дня и подавно.
— Так, может, вовсе и не Пантюхову они видели? Спьяну, да еще в темноте...
— Все может быть, но там освещенная аллея, другого пути нет. Она как раз на свету была, когда они стали подниматься, чтобы похмелиться. У них заведено — выпьют, поспят на скамейках, еще выпьют. Помех нет, гуляй, душа. А тут их и обломали.
— Дай-ка я сам протокол допроса посмотрю. Кое-что мне неясно. Жаль, Лобекидзе в отъезде, ну да и я на что-нибудь сгожусь. Не дуйся, все-таки опыт — великое дело.
— А я и не дуюсь, Сидор Федорович. Дело в том, что эти мужики у меня сейчас здесь, ждут в коридоре. Может, сами хотите допросить?
— Вызвал парней? Годится. Отчего не поговорить. Ты допрашивай сам, я мешать не буду, посижу, может, что и прояснится.
Подполковник сбежал по лестнице следом за лейтенантом пружинистой, собранной походкой. Окинул внимательным, приветливым взглядом томящуюся в коридоре парочку.
— О, какие люди! Ну, заходите, поговорим. Рад за тебя, Агеев: при деле, бросил баклуши бить, уважаю.
Старший из посетителей сразу отмяк.
— Ну и память у вас, Сидор Федорович! Точно — завязал я. Работа, конечно, та. Поначалу так с души воротило. А теперь ничего, должен же кто-то этим заниматься.
— Верно, Агеев. Константин, если не ошибаюсь? А работа... что ж, и у нас не сахар... Многим не нравится. Ты ведь тоже в свое время нас не жаловал, верно?
— Не о том речь, Сидор Федорович. Вам — спасибо. Сейчас бы уже по второй ходке ушел.
— Ладно, Костя. Хоть мы и не закадычные друзья, но и врагами никогда не были. Тут дело серьезное...
— Знаем, Сидор Федорович, всякая мелочь — не ваш профиль. Мы, конечно, слыхали, что балуют на кладбищах: разрывают могилы, коронки там, кольца, медали... Но чтобы гроб с телом подчистую — сроду такого не бывало. Уж я-то знаю, пятый год в земле роюсь.
— Знаю, Костя.
— Может, потому и пошел работать, что не очень-то я левые дела умею... Нету во мне скрытности. Ведь и воровать не каждому дано. Я ведь тогда с первого раза засыпался. А сказать по правде, и денег больше, сплю нормально и без водки. Одно беда — всяк налить норовит, с собой суют, иной раз так нагрузишься, что день с ночью путаешь. Ну вот хоть убей, не помню я, Сидор Федорович, когда мы эту мымру видели! То ли позавчера, а скорее — во вторник. Или в понедельник? А, братишка?
Но «братишка», от которого потягивало застарелым перегаром, считал дни поллитрами. И поскольку дневная доза была примерно одинаковой — до отключки, ясности он не мог внести. От Агеева было больше толку. Тот еще сохранял смутные остатки воспоминаний.
— Ну, словом, — в понедельник либо во вторник. У нас на кладбище какое разнообразие? Пьем мы, — врать не буду, — каждый день, и вечером тоже, на одном и том же месте... Спросонок я было пугнул эту курву, а потом гляжу — вроде охрана при ней объявилась...
* * *
— Итак, Налик Назарович, — Шиповатов беседовал с хирургом в его тесноватом, но роскошно обставленном кабинете. — Женщины показали, что, опасаясь за судьбу лотерейного билета, установили круглосуточные сменные дежурства, По двое, с привлечением членов семей, то есть, разумеется, мужей. В одиночку не ходили, и, как выяснилось, беспокойство их имело основания.— Ну, нашей семье из-за денег, пусть даже и таких, суетиться не приходится. Я зарабатываю много и не стыжусь этого. Мог бы и больше, но вам это ни к чему. Я даже представить себя не могу в такой роли. Следить за подругой жены! Кроме того, я настолько выматываюсь в больнице, что дома едва успеваю просмотреть газеты на ночь. Все как везде — работы невпроворот, а работать некому.
— Все ясно, Налик Назарович. Не буду вас больше отвлекать, добавлю только пару слов. Алия Этибаровна, судя по всему, не может иметь отношения к похищению гроба, — но так или иначе нам нужно знать истину. Скажи вы сразу, что не знаете, когда ушла Пантюхова, многое бы пошло иначе. Что это — ложная солидарность? Или что-то иное? Ведь по-человечески все понятно, и криминал — не в естественном желании получить свою часть выигрыша, а в том, что кто-то бессовестно похитил билет вместе с телом покойного и гробом. В нашей практике еще не встречался такой способ заметания следов, и даже не знаю, что за человек, который на это решился.
* * *
Из показаний Хутаева Георгия, тридцати пяти лет, уроженца села Айбулак... района Чечено-Ингушской АССР, временно проживающего в ПГТ Баланцево Московской области, не работающего:«Лотерейный билет Не... серии... я купил в киоске „Союзпечати“, где находится — не помню. Пьяный был... Вопрос „На какие средства живу?“ считаю незаконным. Сейчас не те времена, честных людей трудно запугать. Что имею, на то и живу. Семья меня кормит. Не знаете мою семью? Скоро узнаете. А теперь требую адвоката — без него и слова не скажу».
* * *
Подполковник слушал Шиповатова с сочувствием.— Что я тебе скажу, Максим? Надо искать какой-то прием. Хутаева сколько ни маринуй, хоть год все равно не расколется. Фигура приметная. Скоро три года, как обосновался в Баланцево, наезжают к нему родственники из аула, однако конкретных фактов их противозаконной деятельности нет. Правда, вообще неясно, чем они занимаются, что само по себе подозрительно. Выяснить это не мешает, но осторожно. На угрозы, конечно, плевать, да и не посмеют эти ребята пойти на прямую конфронтацию с органами. Тут другое. У них на ставке кое-кто из тех, кто занимает высокие посты... Чего ты вскинулся? Мы не газетчики, нужны доказанные факты. Их голыми руками не возьмешь, поэтому надо ждать не удара, а ядовитого укуса исподтишка...