Анютка остолбенела – и крикнуть не догадается. Ворона опять в лес – и спряталась на дереве.
   А Белое Зеркальце летит уж со вторым утёнком.
   Спустила его на реку, ищет первого, крячет – зовёт. Нет нигде!
   Плавала, плавала, все камыши обшарила, – нашла только пух. Поднялась на крылья и помчалась в лес.
   «Ах, глупая! – думает Анютка. – Опять ведь ворона прилетит, твоего утёнка разорвёт».
   Не успела подумать, глядит: утка круг дала, подлетела из-за кустов назад к реке, шмыгнула в камыш – и спряталась там.
   Через минуту летит ворона из лесу – и прямо к утёнку.
   Тюк носом! – и давай рвать.
   Тут Белое Зеркальце выскочила из камыша, коршуном налетела на ворону, схватила за горло и тащит под воду.
   Закружились, заплескали птицы крыльями по воде – только брызги летят во все стороны!
   Анютка выскочила из-под куста, глядь: Белое Зеркальце в лес улетает, а ворона мёртвая на воде лежит.
   Долго не уходила Анютка с реки в тот день. Видела, как Белое Зеркальце остальных десять утят в камыш перетаскала.
   Успокоилась Анютка:
   «Теперь, – думает, – не боюсь я за Белое Зеркальце: она и за себя постоять умеет, и детей своих в обиду не даст».
* * *
   Пришёл август месяц.
   С утра на реке палили охотники: начиналась охота на уток. Весь день Анютка не находила себе места: «А ну, как убьют охотники Белое Зеркальце?»
   С темнотой палить перестали.
   Анютка забралась на сеновал спать.
   Только заснула, вдруг голоса на дворе.
   – Кто тут? – мельник кричит из избы.
   – Охотники! – отвечают.
   – Чего вам?
   – Пусти на сеновале переночевать!
   – Ночуйте, пожалуй. Да смотрите, как бы огня не заронить в сено!
   – Не бойсь! Некурящие.
   Заскрипели двери сарая, и охотники полезли на сено.
   Анютка забилась в угол, сама слушает.
   – Здорово набили! – говорит один охотник. – У тебя сколько?
   – Шесть штук, – отвечает другой. – Всё шлепунцы.
   – У меня восемь. Одну было матку чуть не стукнул. Собака нашла выводку. Матка поднялась, гляжу: что-то будто белое у неё на крыле, вроде бы – тряпочка. Рот разинул, да и прозевал. Двух молодых собака задавила с этой выводки. Аида утром опять на то место: матку убьём – шлепунцы все наши будут!
   – Ладно, пойдём.
   Лежит Анютка в сене ни жива ни мертва. Думает:
   «Так и есть! Нашли охотники Белое Зеркальце с утятами. Как быть?»
   Решила Анютка ночь не спать, а чуть свет бежать на реку, – не дать охотникам Белое Зеркальце убить.
   Полночи ворочалась, сон от себя гнала.
   А под утро сама не заметила, как заснула.
   Просыпается, а уж на реке палят.
   – Нет больше моего Белого Зеркальца! Убили тебя охотники!
   Идёт к реке, ничего перед собой не видит: слёзы свет застилают. Дошла до плотины, думает:
   «Вот тут моя уточка плавала. И зачем я её отпустила?!»
   Глянула на воду, – а по воде Белое Зеркальце плывёт и восемь утяток за собой ведёт.
   Анютка: «Уть, уть, уть!»
   А Белое Зеркальце: «Ваак! Ваак!» – и прямо к ней.
   Палят на реке охотники. А утка с утятами у самой мельницы плавает. Анютка хлеб крошит, в воду им бросает.
   Так и осталась Белое Зеркальце жить у Анютки в запруде. Поняла, видно, что Анютка в обиду её не даст.
   Потом птенцы подросли, летать выучились, разбрелись по всей речке.
   Тогда и Белое Зеркальце с запруды улетела.
   А на следующий год, только вывела жёлтеньких утят, сейчас привела их в запруду – и к Анютке.
   Теперь уж все охотники кругом Белое Зеркальце знают, не трогают её и зовут Анюткиной уткой.

СНЕЖНАЯ КНИГА

   Набродили, наследили звери на снегу. Не сразу поймёшь, что тут было.
   Налево под кустом начинается заячий след. От задних лап следок вытянутый, длинный; от передних – круглый, маленький. Пошёл заячий след по полю. По одну сторону его – другой след, побольше; в снегу от когтей дырки – лисий след. А по другую сторону заячьего следа ещё след: тоже лисий, только назад ведёт.
   Заячий дал круг по полю; лисий – тоже. Заячий в сторону – лисий за ним. Оба следа кончаются посреди поля.
   А вот в стороне – опять заячий след. Пропадает, дальше идёт…
   Идёт, идёт, идёт – и вдруг оборвался – как под землю ушёл!
   А где пропал, там снег примят, и по сторонам будто кто пальцами мазнул.
   Куда лиса делась?
   Куда заяц пропал?
   Разберём по складам.
   Стоит куст. С него кора содрана. Под кустом натоптано, наслежено. Следы заячьи. Тут заяц жировал: с куста кору глодал. Встанет на задние лапы, отдерёт зубами кусок, сжуёт, переступит лапками, рядом ещё кусок сдерёт. Наелся и спать захотел.
   Пошёл искать, где бы спрятаться.
   А вот – лисий след, рядом с заячьим. Было так: ушёл заяц спать. Час проходит, другой. Идёт полем лиса. Глядь, заячий след на снегу! Лиса нос к земле.
   Принюхалась – след свежий!
   Побежала по следу.
   Лиса хитра, и заяц не прост: умел свой след запутать. Скакал, скакал по полю, завернул, выкружил большую петлю, свой же след пересёк – и в сторону.
   След пока ещё ровный, неторопливый: спокойно шёл заяц, беды за собой не чуял.
   Лиса бежала, бежала – видит: поперёк следа свежий след. Не догадалась, что заяц петлю сделал.
   Свернул вбок – по свежему следу; бежит, бежит – и стала: оборвался след! Куда теперь?
   А дело простое: это новая заячья хитрость – двойка.
   Заяц сделал петлю, пересёк свой след, прошёл немного вперёд, а потом обернулся – и назад по своему следу.
   Аккуратно шёл – лапка в лапку.
   Лиса постояла, постояла – и назад.
   Опять к перекрёстку подошла.
   Всю петлю выследила.
   Идёт, идёт, видит – обманул её заяц: никуда след не ведёт!
   Фыркнула она и ушла в лес по своим делам.
   А было вот как: заяц двойку сделал – прошёл назад по своему следу.
   До петли не дошёл – и махнул через сугроб – в сторону.
   Через куст перескочил и залёг под кучу хвороста.
   Тут и лежал, пока лиса его по следу искала.
   А когда лиса ушла, – как прыснет из-под хвороста – и в чащу!
   Прыжки широкие – лапки к лапкам: гонный след.
   Мчит без оглядки. Пень по дороге. Заяц мимо. А на пне.
   А на пне сидел большой филин.
   Увидал зайца, снялся, так за ним и стелет. Настиг и цап в спину всеми когтями!
   Ткнулся заяц в снег, а филин насел, крыльями по снегу бьёт, от земли отрывает.
   Где заяц упал, там снег примят. Где филин крыльями хлопал, – там знаки на снегу от перьев, будто от пальцев.
   Улетел заяц в лес. Оттого и следа дальше нет.

СОВА

   Сидит Старик, чай пьёт. Не пустой пьёт – молоком белит. Летит мимо Сова.
   – Здоро́во, – говорит, – друг!
   А Старик ей:
   – Ты, Сова, – отчаянная голова, уши торчком, нос крючком. Ты от солнца хоронишься, людей сторонишься, – какой я тебе друг!
   Рассердилась Сова.
   – Ладно же, – говорит, – старый! Не стану по ночам к тебе на луг летать, мышей ловить, – сам лови.
   А Старик:
   – Вишь, чем пугать вздумала! Утекай, пока цела.
   Улетела Сова, забралась в дуб, никуда из дупла не летит.
   Ночь пришла. На стариковом лугу мыши в норах свистят-перекликаются:
   – Погляди-ка, кума, не летит ли Сова – отчаянная голова, уши торчком, нос крючком?
   Мышь Мыши в ответ:
   – Не видать Совы, не слыхать Совы. Нынче нам на лугу раздолье, нынче нам на лугу приволье.
   Мыши из нор поскакали, мыши по лугу побежали.
   А Сова из дупла:
   – Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы худа не вышло: мыши-то, говорят, на охоту пошли.
   – А пускай идут, – говорит Старик. – Чай, мыши не волки, не зарежут тёлки.
   Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнёзда ищут, землю роют, шмелей ловят.
   А Сова из дупла:
   – Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: все шмели твои разлетелись.
   – А пускай летят, – говорит Старик. – Что от них толку: ни мёду, ни воску, – волдыри только.
   Стоит на лугу клевер кормовистый, головой к земле виснет, а шмели гудят, с луга прочь летят, на клевер не глядят, цветень с цветка на цветок не носят.
   А Сова из дупла:
   – Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: не пришлось бы тебе самому цветень с цветка на цветок разносить.
   – И ветер разнесёт, – говорит Старик, а сам в затылке скребёт.
   По лугу ветер гуляет, цветень наземь сыплет. Не попадает цветень с цветка на цветок, – не родится клевер на лугу; не по нраву это Старику.
   А Сова из дупла:
   – Хо-хо-хо, Старик! Корова твоя мычит, клеверу просит, – трава, слышь, без клеверу, что каша без масла.
   Молчит Старик, ничего не говорит.
   Была Корова с клевера здорова, стала Корова тощать, стала молока сбавлять; пойло лижет, а молоко всё жиже да жиже.
   А Сова из дупла:
   – Хо-хо-хо, Старик! Говорила я тебе: придёшь ко мне кланяться.
   Старик бранится, а дело-то не клеится. Сова в дубу сидит, мышей не ловит. Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнёзда ищут. Шмели на чужих лугах гуляют, а на стариков луг и не заглядывают. Клевер на лугу не родится. Корова без клеверу тощает. Молока у Коровы мало. Вот и чай белить Старику нечем стало.
   Нечем стало Старику чай белить – пошёл Старик Сове кланяться:
   – Уж ты, Совушка-вдовушка, меня из беды выручай: нечем стало мне, старому, белить чай.
   А Сова из дупла глазищами луп-луп, ножищами туп-туп.
   – То-то, – говорит, – старый. Дружно не грузно, а врозь хоть брось. Думаешь, мне-то легко без твоих мышей?
   Простила Сова Старика, вылезла из дупла, полетела на луг мышей пугать.
   Сова полетела мышей ловить.
   Мыши со страху попрятались в норы.
   Шмели загудели над лугом, принялись с цветка на цветок летать.
   Клевер красный стал на лугу наливаться.
   Корова пошла на луг клевер жевать.
   Молока у Коровы много.
   Стал Старик молоком чай белить, чай белить – Сову хвалить, к себе в гости звать, уваживать.

МАЛ, ДА УДАЛ

   Шёл Генька по болоту. Глядь, из камыша нос торчит.
   Цоп за нос – и вытащил птицу: шея долгая, нос долгий, ноги долгие, – совсем бы цапля, да ростом с галку.
   «Птенчик!» – думает. Сунул за пазуху и бегом домой.
   Дома пустил цаплю на пол, сам спать завалился.
   «Завтра, – думает, – накормлю».
   Утром спустил ноги с кровати, стал штаны натягивать. А цапля увидала палец, думает – лягушка. Да тюк носом!
   – Ой-ой! – кричит Генька. – Ты драться! Жучка, Жучка, сюда!
   Жучка на цаплю, цапля на Жучку. Носом, как ножницами, стрижёт да колет, стрижёт да колет – только шерсть летит.
   Жучка хвост поджала и драла. Цапля за ней на прямых ногах, как на спицах, так и чешет, так и чешет, – прочь с дороги, берегись!
   Генька за цаплей. Да куда там: цапля крыльями хлоп-хлоп – и через забор.
   Разинул Генька рот:
   – Вот так птенчик! Мал, да удал…
   А цапля-то взрослая была, только породы такой малорослой. Прилетела к себе на болото, – там у ней птенцы в гнезде давно проголодались, рты разевают, лягушат просят.

НЕБЕСНЫЙ СЛОН

   Товарищей у Андрейки нет. Отец в море ушёл, в плаванье. Матери некогда всегда: одна с Андрейкой живёт в домике на берегу залива. Кругом вода, да песок, да кусты.
   Скучно Андрейке.
   Говорила мать: живут на том берегу залива зелёные лягушата. Прыгают с кочки на кочку, в воду шлёпают, кувыркаются. Андрейка и пристал: достань да достань ему лягушат!
   Вот и сегодня: поиграл под деревом, надоело, – и опять за своё:
   – Лягушонков хочу!
   – Ишь какой липкий! – говорит мать. – Подожди, вот печка истопится, – поеду, привезу тебе товарищей.
   И верно: скоро управилась, вышла на крыльцо. На небо глянула: дождя бы не случилось! Напугается мальчонка…
   Нет, какой дождь! Солнце. Зной. Небо синее-синее, белые облака высоко стоят. Одно только облачко как будто потемней за тем берегом. Маленькое, – далеко очень.
   «Ветра нет, – думает мать. – Не скоро нанесёт. До того берега рукой подать. Живо назад вернусь».
   Взяла вёсла, уключинами звонко брякнула.
   Говорит Андрейке:
   – Сиди тут, никуда не бегай! Увижу, что убежал, всех лягушат в воду выброшу.
   Сама калитку заперла: никуда мальчик из ограды не денется. Лодку столкнула, взмахнула вёслами – птицей понеслась лодка по гладкому заливу.
   Молодая у Андрейки мать, ловкая.
   Остался Андрейка один дома. Сидел на крылечке, смотрел, как убегает чёрная лодка по голубой воде.
   Скоро стала лодочка с гуся, потом с утку.
   Скучно сидеть так, ждать.
   Андрейка облака стал разглядывать.
   Разные облака на небе: одно – как булка, другое – как корабль. Корабль вытянулся – и стало полотенце.
   Мелкие облачка, как стая чаек на голубом заливе. А внизу, над тем берегом – тёмное облачко. Совсем как маленький слон в книжке с картинками: и хобот и хвост.
   Смешной слоник: всё выше карабкается, растёт на глазах…
   Высокий лес на берегу закрыл от матери тёмное облачко. Лодка врезалась носом в тину.
   В берег хлынула лёгкая волна.
   Мать выскочила, втащила лодку на берег. Взяла жестянку для лягушат и пошла в лес.
   А в лесу – болото. Лягушата сидят по кочкам. Забавные, маленькие. Верно, вчера ещё плавали головастиками: у каждого сзади куцый хвостик.
   «Плюх! плюх! Шлёп, шлёп, шлёп!» – все в воду. Поди-ка поймай их!
   Забыла мать про тёмное облачко. Прыгает с кочки на кочку, гоняется за лягушатами. Одного поймает, в жестянку посадит – и за другим.
   Не заметила, как стало кругом совсем тихо. Над заливом ласточки пролетели низко-низко – и пропали. В лесу перестали петь птицы. Набежала сырая, холодная тень.
   И когда мать подняла голову, над ней уже низко нависло чёрное небо…
   Андрейка видел, как маленький небесный слон вырос в большого слона.
   Большой слон выпустил хобот, покрутил им – и опять втянул в себя.
   Потом откуда-то взялись у него три тоненьких хобота.
   Они вились, вились – и вдруг слились в один толстый, длинный хоботище.
   Хоботище начал расти вниз. Вытягивался, вытягивался и достал до земли.
   Тогда слон пошёл. Жутко задвигались его толстые чёрные ноги. Земля загудела под ними.
   Громадный небесный слон шёл через залив прямо к Андрейке…
   Мать увидала, как из чёрного неба между ней и заливом опустился круглый столб. Навстречу ему из болота вырос такой же столб.
   Вихрь подхватил его и ввинтил в тучу.
   Туча с рёвом и грохотом понеслась по небу.
   Мать вскрикнула и бросилась к лодке. Вихрь сшиб её с ног, прижал к земле и держал крепко.
   Вскочить не могла: воздух стал упругий и твёрдый, как толстая резина.
   Мать поползла, цепляясь руками за кочки. В спину ей больно ударило жестянкой, в которую она собирала лягушат. Ещё увидела, как с земли стремительно понеслись в небо какие-то тёмные точки. Потом ливень стеной стал перед глазами. Весь воздух загрохотал, и стало темно, как в погребе.
   Зажав глаза, ползла наугад: в темноте сразу потеряла, где лодка, где залив, где Андрейка. И когда разом перестала слышать грохот, успела только подумать: «Оглушило!» – и открыла глаза.
   Светло. Дождь перестал.
   Чёрная туча быстро уносилась к тому берегу.
   Лодка лежала вверх дном.
   Мать побежала, перевернула её, столкнула в волны и со всей силы налегла на вёсла…
 
   Громадный небесный слон ревел и шагал прямо на Андрейку. Он вырос в большую гору, закрыл полнеба, проглотил солнце. Уже не видно было ни ног ни хвоста – крутился один только толстый хобот.
   Рёв приближался. Чёрная тень побежала по песку.
   Вдруг сухой песок под крыльцом закружился столбушкой и больно, как булавочками, заколол Андрейке лицо.
   Андрейка вскочил на ноги:
   – Мама!..
   В тот же миг вихрь подхватил его, поднял высоко над крыльцом, закружил и помчал по воздуху.
   Хлынул ливень – и с ним на землю посыпались комья болотной тины, рыбы, лягушки.
   Мать со всей силы налегла на вёсла. Лодка прыгала на водяных ухабах.
   Наконец – берег!
   Страшно было глядеть: с дома сорвало крышу, ставни, двери. Лежал поваленный забор. Дерево переломилось пополам, висело вершиной к земле.
   Мать бежала к дому, громко кричала Андрейку. На взбудораженном песке мешались под ногами комья тины, дохлые рыбы, сучья.
   Никто не отвечал ей.
   Мать вбежала в дом. Андрейки нет.
   Выбежала в сад – и в саду нет.
   А ветер стих, и в голубом небе опять сияло солнце.
   Только вдали, чуть грохоча, уносилась маленькая чёрная туча.
   – Унесло моего Андрейку! – крикнула мать и бегом пустилась за тучей.
   За домом – песок. Дальше – кусты. Они цепляются за платье, мешают бежать.
   Мать выбивалась из сил, всё тише подвигалась вперёд. И вдруг совсем остановилась: перед ней на кусте висел клочок Андрейкиной рубашки.
   Рванулась вперёд. Вскрикнула, всплеснула руками: худое тельце Андрейки, исцарапанное и голое, лежало на земле под кустом.
   Мать схватила его на руки, прижала к груди. Андрейка открыл глаза и громко заплакал.
   – Слон, – всхлипывая, спросил Андрейка, – убежал?
   – Убежал, убежал! – утешала мать, торопливо шагая с ним к дому.
   Сквозь слёзы Андрейка увидал сломанное дерево, поваленный забор, дом без крыши.
   Всё кругом было разрушено, разломано, разбито. Только у самых ног прыгал по песку маленький зелёный лягушонок.
   – Смотри, сынок, лягушонок! Да смешной какой: с хвостиком! Это его ветром принесло к тебе с того берега.
   Андрейка поглядел, протёр ручонками глаза.
   Мать спустила его на землю перед испуганным лягушонком.
   Андрейка всхлипнул в последний раз и важно сказал:
   – Здгастуй, товаищ!

МЫШОНОК ПИК

Как мышонок попал в мореплаватели
   Ребята пускали по реке кораблики. Брат вырезал их ножиком из толстых кусков сосновой коры. Сестрёнка прилаживала паруса из тряпочек.
   На самый большой кораблик понадобилась длинная мачта.
   – Надо из прямого сучка, – сказал брат, взял ножик и пошёл в кусты.
   Вдруг он закричал оттуда:
   – Мыши, мыши!
   Сестрёнка бросилась к нему.
   – Рубнул сучок, – рассказывал брат, – а они как порскнут! Целая куча! Одна вон сюда, под корень. Погоди, я её сейчас…
   Он перерубил ножиком корень и вытащил крошечного мышонка,
   – Да какой же он малюсенький! – удивилась сестрёнка. – И желторотый! Разве такие бывают?
   – Это дикий мышонок, – объяснил брат, – полевой. У каждой породы своё имя, только я не знаю, как этого зовут.
   Тут мышонок открыл розовый ротик и пискнул.
   – Пик! Он говорит, его зовут Пик! – засмеялась сестрёнка. – Смотри, как он дрожит! Ай! Да у него ушко в крови. Это ты его ножиком ранил, когда доставал. Ему больно.
   – Всё равно убью его, – сердито сказал брат. – Я их всех убиваю: зачем они у нас хлеб воруют?
   – Пусти его, – взмолилась сестрёнка, – он же маленький!
   Но мальчик не хотел слушать.
   – В речку заброшу, – сказал он и пошёл к берегу.
   Девочка вдруг догадалась, как спасти мышонка.
   – Стой! – закричала она брату. – Знаешь что? Посадим его в наш самый большой кораблик, и пускай он будет за пассажира!
   На это брат согласился: всё равно мышонок потонет в реке. А с живым пассажиром кораблик пустить интересно.
   Наладили парус, посадили мышонка в долблёное судёнышко и пустили по течению. Ветер подхватил кораблик и погнал его от берега. Мышонок крепко вцепился в сухую кору и не шевелился.
   Ребята махали ему руками с берега.
   В это время их кликнули домой. Они ещё видели, как лёгкий кораблик на всех парусах исчез за поворотом реки.
   – Бедный маленький Пик! – говорила девочка, когда они возвращались домой. – Кораблик, наверно, опрокинет ветром, и Пик утонет.
   Мальчик молчал. Он думал, как бы ему извести всех мышей у них в чулане.
Кораблекрушение
   А мышонка несло да несло на лёгком сосновом кораблике. Ветер гнал судёнышко всё дальше от берега. Кругом плескались высокие волны. Река была широкая – целое море для крошечного Пика.
   Пику было всего две недели от роду. Он не умел ни пищи себе разыскивать, ни прятаться от врагов. В тот день мышка-мать первый раз вывела своих мышат из гнезда – погулять. Она как раз кормила их своим молоком, когда мальчик вспугнул всё мышиное семейство.
   Пик был ещё сосунком. Ребята сыграли с ним злую шутку. Лучше б они разом убили его, чем пускать одного, маленького и беззащитного, в такое опасное путешествие.
   Вес мир был против него. Ветер дул, точно хотел опрокинуть судёнышко, волны кидали кораблик, как будто хотели утопить его в темной своей глубине. Звери, птицы, гады, рыбы – все были против него. Каждый не прочь был поживиться глупым, беззащитным мышонком.
   Первые заметили Пика большие белые чайки. Они подлетели и закружились над корабликом. Они кричали от досады, что не могут разом прикончить мышонка: боялись с лёту разбить себе клюв о твёрдую кору. Некоторые опустились на воду и вплавь догоняли кораблик.
   А со дна реки поднялась щука и тоже поплыла за корабликом. Она ждала, когда чайки скинут мышонка в воду. Тогда ему не миновать её страшных зубов.
   Пик слышал хищные крики чаек. Он зажмурил глаза и ждал смерти.
   В это время сзади подлетела крупная хищная птица – рыболов-скопа. Чайки бросились врассыпную.
   Рыболов увидал мышонка на кораблике и под ним щуку в воде. Он сложил крылья и ринулся вниз.
   Он упал в реку совсем рядом с корабликом. Концом крыла он задел парус, и судёнышко перевернулось.
   Когда рыболов тяжело поднялся из воды со щукой в когтях, на перевёрнутом кораблике никого не было. Чайки увидели это издали и улетели прочь; они думали, что мышонок утонул.
   Пик не учился плавать. Но когда он попал в воду, оказалось, что надо было только работать лапками, чтобы не утонуть. Он вынырнул и ухватился зубами за кораблик.
   Его понесло вместе с перевернувшимся судёнышком.
   Скоро судёнышко прибило волнами к незнакомому берегу.
   Пик выскочил на песок и кинулся в кусты.
   Это было настоящее кораблекрушение, и маленький пассажир мог считать себя счастливцем, что спасся.
Страшная ночь
   Пик вымок до последней шерстинки. Пришлось вылизать всего себя язычком. После этого шёрстка скоро высохла, и он согрелся. Ему хотелось есть. Но выйти из-под куста он боялся: с реки доносились резкие крики чаек.
   Так он и просидел голодный целый день.
   Наконец стало темнеть. Птицы угомонились. Только звонкие волны разбивались о близкий берег.
   Пик осторожно вылез из-под куста.
   Огляделся – никого. Тогда он тёмным клубочком быстро покатился в траву.
   Тут он принялся сосать все листья и стебли, какие попадались ему на глаза. Но молока в них не было.
   С досады он стал теребить и рвать их зубами.
   Вдруг из одного стебля брызнул ему в рот тёплый сок. Сок был сладкий, как молоко мыши-матери.
   Пик съел этот стебель и стал искать другие такие же. Он был голоден и совсем не видел, что творится вокруг него.
   А над макушками высоких трав уже всходила полная луна. Быстрые тени бесшумно проносились в воздухе: это гонялись за ночными бабочками вёрткие летучие мыши.
   Тихие шорохи и шелесты слышались со всех сторон в траве. Кто-то копошился там, шмыгал в кустах, прятался в кочках.
   Пик ел. Он перегрызал стебли у самой земли. Стебель падал, и на мышонка летел дождь холодной росы. Зато на конце стебля Пик находил вкусный колосок. Мышонок усаживался, поднимал стебель передними лапками, как руками, и быстро съедал колосок.
   Плюх-шлёп! – ударилось что-то о землю недалеко от мышонка.
   Пик перестал грызть, прислушался.
   В траве шуршало.
   Плюх-шлёп!
   Кто-то скакал по траве прямо на мышонка.
   Надо скорей назад, в кусты!
   Плюх-шлёп! – скакнуло сзади.
   Плюх-шлёп! Плюх-шлёп! – раздалось со всех сторон.
   Плюх! – раздалось совсем близко впереди.
   Чьи-то длинные, вытянутые ноги мелькнули над травой, и – шлёп! – перед самым носом Пика шлёпнулся на землю пучеглазый маленький лягушонок.
   Он испуганно уставился на мышонка. Мышонок с удивлением и страхом рассматривал его голую скользкую кожу…
   Так они сидели друг перед другом, и ни тот, ни другой не знали, что дальше делать.
   А кругом по-прежнему слышалось – плюх-шлёп! плюх-шлёп! – точно целое стадо перепуганных лягушат, спасаясь от кого-то, скакало по траве.
   И всё ближе и ближе слышалось лёгкое быстрое шуршанье.
   И вот на один миг мышонок увидел: позади лягушонка взметнулось длинное гибкое тело серебристо-чёрной змеи.
   Змея скользнула вниз, и длинные задние ноги лягушонка дрыгнули в её разинутой пасти.
   Что дальше было, Пик не видел. Он опрометью кинулся прочь и сам не заметил, как очутился на ветке куста, высоко над землёй.
   Тут он и провёл остаток ночи, благо брюшко у него было туго набито травой.
   А кругом до рассвета слышались шорохи и шелесты.
Хвост-цеплялка и шёрстка-невидимка
   Голодная смерть больше не грозит Пику: он уже научился находить себе пищу. Но как ему одному было спастись от всех врагов?
   Мыши всегда живут большими стаями: так легче защищаться от нападения. Кто-нибудь да заметит приближающегося врага, свистнет, и все спрячутся.
   А Пик был один. Ему надо было скорей отыскать других мышей и пристать к ним. И Пик отправился на розыски. Где только мог, он старался пробираться кустами. В этом месте было много змей, и он боялся спускаться к ним на землю.
   Лазать он научился отлично. Особенно помогал ему хвост. Хвост у него был длинный, гибкий и цепкий. С такой цеплялкой он мог лазать по тоненьким веточкам не хуже мартышки.
   С ветки на ветку, с сучка на сучок, с куста на куст – так пробирался Пик три ночи подряд.
   Наконец кусты кончились. Дальше был луг.