- Мда... А куда волчонок денется, если выживет?
- Другом моим будет, - с горячностью сказал инвалид. - Верным и единственным. Знаете, как он любить меня будет!
- Они оба были без ума от этой идеи, - сказала его мать. - Совсем на ней помешались. Володя - от мысли, что не будет одинок, когда ни меня, ни Толи нет рядом, а Толя - от радости за Володю!
- Ведь про родство ваше с Тяповым все знают? - спросил я.
- Да, все, - ответила мать. - А что тут дурного?
- Ничего дурного. И вам без вреда. Все знают, что вы безобидные. И про ваше родство с Тяповым никто не вспомнит... пока волчонок по двору не забегает. Убить его убьют, ясно. Еще придумают что-нибудь навроде того, что это Тяпов воскресший. Но, главное - пока волчонок глаза людям мозолить не начнет, никто не свяжет воедино вас, Тяпова и корову... А что, корове вашей многие завидуют?..
- Не то чтобы завидуют... - сказала мать. - На жизнь серчают. А такой зависти, чтобы именно на нас особый глаз держали, нету. Не придираются к нам... Погодите, - добавила она, начиная соображать, что к чему. - Вы хотите сказать, что как волчонок на глаза кому-нибудь попадет, это будет как спичкой при сухом сене чиркнуть? Про выкормыша оборотня зашумят или про что-то навроде этого, нас в Толины подельщики запишут, начнется разбирательство, и власть у нас корову отберет?
- А вы как думаете? - спросил я.
- Нехорошо это, не сделают так, - сказал Володя, но я объяснил, что к чему:
- Власть наша, она справедлива, но сурова. Как вам корова досталась? Благодаря проискам врага... - Я встал в наступившем молчании. - Про то, что кроме волка волчица была, да с волчатами, только два человека пока знают. Со вторым я договорился, он будет молчать. Но ваш волк, подросши, сам себя выдаст... Сами, в общем, думайте, я тут не советчик.
Я направился к двери, но меня остановил голос парализованного, заговорившего умоляюще:
- Мы его дома втихую будем держать. Или как подрастет, на волю выпустим...
- Дома его долго не утаишь, - возразила мать. - А если выпустить, он или погибнет сразу, законов воли не зная, или начнет к нам возвращаться, в родной привычный дом - не прогонишь... - Она повернулась ко мне. - Без коровы мы с голоду вымрем, а у сына душа сгорит, если... - Она не договорила: и так все было понятно.
Я кивнул. Сын ее - как заключенный в собственном теле и в четырех стенах. А заключенные, они - сколько случаев описано - даже крыс, мокриц и паучков порой приваживают и рыдают навзрыд, если с теми случается беда. От тоски и душевного одиночества... А тут не паучок и не крыса, тут совсем другое - привораживающее и трогательное. Настоящее существо. И другом настоящим стать обещает.
Мать встала.
- Вот что, Володя, - сказала она. - Я пропаду - со мной и ладно, но тебе я пропасть не дам. Ты для меня - как для тебя этот волчонок. И выбора нету.
- Не-ет!.. - завопил парализованный.
Мать вышла вслед за мной в сени, поплотнее закрыв дверь.
- Авось, соседи не услышат, - сказала она.
- Занюк, которого вы на дороге убитым нашли, был у вас перед этим? спросил я.
- Стучался с вечеру, водки или самогону клянчил. За несколько домов отсюда гулял, их компании выпивки не хватило. Он и пошел попрошайничать по всем домам. С ним бывало.
- И сразу ушел?
- Выставила я его сразу. Мне показалось, правда, что он после этого по двору малость порыскал: нельзя ли прихватить чего. Опять выглянула - его уже не было. Ну, во дворе у меня пусто, взять нечего, а коровник заперт. Правда, разглядеть волчицу в сарае он мог. Может, потому и на станцию помчался - о спрятанном волке докладывать. Или с испугу побежал, не разбирая пути, абы в какую сторону. А может, волчицы не видел, просто решил, что на станции вернее самогону достанет... Ну, и принял свою смерть. Не верю я, однако, что от Толиной руки.
- Когда волчиха родила? -- спросил я, закрывая предыдущую тему и не отвечая на ее полувопрос. Кривить душой я не мог, а правду говорить, настаивать... Что толку?
- А накануне того дня, что погибла, - сказала старуха. - И что ее ночью из укрытия выманило, ума не приложу. Видно, серьезное что-то, раз волчат своих махоньких оставила...
Я подумал, что знаю, почему. В тот вечер волчий человек впервые вылез на большую прогулку. Сперва он и выл, наверное. А она узнала родной голос, за много лет ей привычный, и вышла ему навстречу.
- Толя пошел ее искать, вернулся нескоро, рассказал, что волчица погибла, что тело он ее спрятал так, что никто не узнает, - в тайнике, оставшемся от сбежавшего сторожа. В общем, сказал - нам теперь самим волчат выхаживать надо... Очень был расстроен, просто убит...
- Ясно, - сказал я. Кое-что оставалось непроясненным, но больше задавать вопросов мне не хотелось. - Ну, я пошел.
- Погодите. - Она вцепилась в мою руку. - Вы должны это сделать, вы. Я хоть и тверда была на словах, но у меня рука не подымется. И Володя мне до конца жизни не простит. А вы чужой, пришли-ушли, вам... только вы и сможете.
Я внимательно поглядел ей в глаза - сколько в них было страдания. И знала она на самом деле, как на словах ни гнала от себя эту мысль, что любимый их Толя...
- Ведро с водой приготовьте, - сказал я.
Странно человек устроен. Столько жестокости было в этом деле - но совершить ту, последнюю, вся душа сопротивлялась. Есть некоторые виды жестокости, иногда даже, кажется, менее страшные, чем другие, но противоречащие человеческому существу. Или я уже так проникся той искривленной психологией, чтобы правды дорыться, что и сам стал ее разделять. Не знаю. До сих пор мне это снится как один из самых жутких моих кошмаров. И вопящий инвалид в доме.
Вот я и говорю - может, это и было сном? Не навещал я их, нет. А щенки у них сами собой передохли, вот и ушли концы в воду. Да и... тот... Он слабеньким был, хиленьким. Скорей всего, все равно не жилец.
Ну, вот тебе и вся история. Понял, что происходило? Или вопросы есть?
- Другом моим будет, - с горячностью сказал инвалид. - Верным и единственным. Знаете, как он любить меня будет!
- Они оба были без ума от этой идеи, - сказала его мать. - Совсем на ней помешались. Володя - от мысли, что не будет одинок, когда ни меня, ни Толи нет рядом, а Толя - от радости за Володю!
- Ведь про родство ваше с Тяповым все знают? - спросил я.
- Да, все, - ответила мать. - А что тут дурного?
- Ничего дурного. И вам без вреда. Все знают, что вы безобидные. И про ваше родство с Тяповым никто не вспомнит... пока волчонок по двору не забегает. Убить его убьют, ясно. Еще придумают что-нибудь навроде того, что это Тяпов воскресший. Но, главное - пока волчонок глаза людям мозолить не начнет, никто не свяжет воедино вас, Тяпова и корову... А что, корове вашей многие завидуют?..
- Не то чтобы завидуют... - сказала мать. - На жизнь серчают. А такой зависти, чтобы именно на нас особый глаз держали, нету. Не придираются к нам... Погодите, - добавила она, начиная соображать, что к чему. - Вы хотите сказать, что как волчонок на глаза кому-нибудь попадет, это будет как спичкой при сухом сене чиркнуть? Про выкормыша оборотня зашумят или про что-то навроде этого, нас в Толины подельщики запишут, начнется разбирательство, и власть у нас корову отберет?
- А вы как думаете? - спросил я.
- Нехорошо это, не сделают так, - сказал Володя, но я объяснил, что к чему:
- Власть наша, она справедлива, но сурова. Как вам корова досталась? Благодаря проискам врага... - Я встал в наступившем молчании. - Про то, что кроме волка волчица была, да с волчатами, только два человека пока знают. Со вторым я договорился, он будет молчать. Но ваш волк, подросши, сам себя выдаст... Сами, в общем, думайте, я тут не советчик.
Я направился к двери, но меня остановил голос парализованного, заговорившего умоляюще:
- Мы его дома втихую будем держать. Или как подрастет, на волю выпустим...
- Дома его долго не утаишь, - возразила мать. - А если выпустить, он или погибнет сразу, законов воли не зная, или начнет к нам возвращаться, в родной привычный дом - не прогонишь... - Она повернулась ко мне. - Без коровы мы с голоду вымрем, а у сына душа сгорит, если... - Она не договорила: и так все было понятно.
Я кивнул. Сын ее - как заключенный в собственном теле и в четырех стенах. А заключенные, они - сколько случаев описано - даже крыс, мокриц и паучков порой приваживают и рыдают навзрыд, если с теми случается беда. От тоски и душевного одиночества... А тут не паучок и не крыса, тут совсем другое - привораживающее и трогательное. Настоящее существо. И другом настоящим стать обещает.
Мать встала.
- Вот что, Володя, - сказала она. - Я пропаду - со мной и ладно, но тебе я пропасть не дам. Ты для меня - как для тебя этот волчонок. И выбора нету.
- Не-ет!.. - завопил парализованный.
Мать вышла вслед за мной в сени, поплотнее закрыв дверь.
- Авось, соседи не услышат, - сказала она.
- Занюк, которого вы на дороге убитым нашли, был у вас перед этим? спросил я.
- Стучался с вечеру, водки или самогону клянчил. За несколько домов отсюда гулял, их компании выпивки не хватило. Он и пошел попрошайничать по всем домам. С ним бывало.
- И сразу ушел?
- Выставила я его сразу. Мне показалось, правда, что он после этого по двору малость порыскал: нельзя ли прихватить чего. Опять выглянула - его уже не было. Ну, во дворе у меня пусто, взять нечего, а коровник заперт. Правда, разглядеть волчицу в сарае он мог. Может, потому и на станцию помчался - о спрятанном волке докладывать. Или с испугу побежал, не разбирая пути, абы в какую сторону. А может, волчицы не видел, просто решил, что на станции вернее самогону достанет... Ну, и принял свою смерть. Не верю я, однако, что от Толиной руки.
- Когда волчиха родила? -- спросил я, закрывая предыдущую тему и не отвечая на ее полувопрос. Кривить душой я не мог, а правду говорить, настаивать... Что толку?
- А накануне того дня, что погибла, - сказала старуха. - И что ее ночью из укрытия выманило, ума не приложу. Видно, серьезное что-то, раз волчат своих махоньких оставила...
Я подумал, что знаю, почему. В тот вечер волчий человек впервые вылез на большую прогулку. Сперва он и выл, наверное. А она узнала родной голос, за много лет ей привычный, и вышла ему навстречу.
- Толя пошел ее искать, вернулся нескоро, рассказал, что волчица погибла, что тело он ее спрятал так, что никто не узнает, - в тайнике, оставшемся от сбежавшего сторожа. В общем, сказал - нам теперь самим волчат выхаживать надо... Очень был расстроен, просто убит...
- Ясно, - сказал я. Кое-что оставалось непроясненным, но больше задавать вопросов мне не хотелось. - Ну, я пошел.
- Погодите. - Она вцепилась в мою руку. - Вы должны это сделать, вы. Я хоть и тверда была на словах, но у меня рука не подымется. И Володя мне до конца жизни не простит. А вы чужой, пришли-ушли, вам... только вы и сможете.
Я внимательно поглядел ей в глаза - сколько в них было страдания. И знала она на самом деле, как на словах ни гнала от себя эту мысль, что любимый их Толя...
- Ведро с водой приготовьте, - сказал я.
Странно человек устроен. Столько жестокости было в этом деле - но совершить ту, последнюю, вся душа сопротивлялась. Есть некоторые виды жестокости, иногда даже, кажется, менее страшные, чем другие, но противоречащие человеческому существу. Или я уже так проникся той искривленной психологией, чтобы правды дорыться, что и сам стал ее разделять. Не знаю. До сих пор мне это снится как один из самых жутких моих кошмаров. И вопящий инвалид в доме.
Вот я и говорю - может, это и было сном? Не навещал я их, нет. А щенки у них сами собой передохли, вот и ушли концы в воду. Да и... тот... Он слабеньким был, хиленьким. Скорей всего, все равно не жилец.
Ну, вот тебе и вся история. Понял, что происходило? Или вопросы есть?