Блейк Дженнифер. Украденные ночи

   — Еще бы, вы у нас девочка смышленая.
   — А вы шантажист.
   — Изобретательный человек, хотели сказать, не так ли, мамзель Амалия?
   — Я употребила бы другое слово.
   — Даже сейчас? — спросил Патрик, отбрасывая Виолетту в сторону, так что она со стоном повалилась на кушетку и закрыла лицо руками, чтобы не видеть, как надсмотрщик будет учить Амалию уму-разуму.
   Первая мысль, которая Амалию посетила, была бежать немедленно куда глаза глядят, но она подавила ее.
   — Я назвала бы вас подлым вымогателем, — произнесла она твердо.
   — Редко кто так поверхностно судит о характере и поступках человека, которого совсем не знает, — сказал Патрик Дай обиженно. — Но вы ко всему еще и глупы, если решились приехать сюда одна. Что, собственно, вы хотите узнать?
   Амалия подняла свой зонтик, и его острый конец уперся Патрику в грудь.
   — Для начала я хотела бы выяснить, кто была та женщина в черном плаще?
   Он рассмеялся, поймав кончик зонтика и оттолкнув его.
   — Ах это, — протянул Дай разочарованно.
   — Что вам не нравится? — Она отступила назад, снова вооружаясь зонтиком.
   — Шериф Татум делает из всего страшную тайну, а на деле речь идет о какой-нибудь портовой шлюхе, которая хотела соблазнить своими прелестями двух подгулявших моряков. Но не получилось. Будь она похожей хоть чуточку на вас, все могло бы закончиться по-другому.
   — Что вы сказали?!
   — Я сказал, что эти два морских волка были бы слишком заняты тем, чтобы снять с дамы плащ, и уж, конечно, не стали бы отвлекаться на Жюльена Деклуе, то есть, если бы он случайно появился у заводи, они не заметили бы его.
   — По-вашему, они не имели к этому никакого отношения? — продолжала допытываться Амалия.
   Продолжая разговор, надсмотрщик стремился сократить расстояние между ними, и кончик ее зонта все сильнее упирался ему в грудь, словно Патрик хотел насадить себя на него. Рука Амалии, продолжавшая сжимать зонтик, начала затекать от напряжения.
   — Я не знаю, — пожал он плечами. — Но если в воде нашли сначала плавающую кверху брюхом лодку, а потом еще одного человека, это вовсе не означает, что между ними есть какая-нибудь связь.
   — Сан-Мартинвиль так мал, что в это трудно поверить, — возразила Амалия.
   — Возможно, что-то и было, но совсем не обязательно увязывать два разных события — это единственное, на что хотелось бы обратить ваше внимание, мамзель Амалия.
   Патрик наклонился над зонтиком и схватил молодую женщину за руку. Амалия понимала, что в словах надсмотрщика есть резон, но время и место для обсуждения были явно неподходящими.
   — Я буду весьма признательна, если вы перестанете прикасаться ко мне, — сказала Амалия, вырвав руку из его цепких пальцев. — Поверьте, это очень неприятно. Думаю, с вас достаточно того, что вы заняли место Жюльена.
   — Место Жюльена? — переспросил он. Чувствовалось, что в жилах Дая закипает задиристая ирландская кровь. — По-моему, я говорил вам, что женщины его не интересовали. А Виолетта всегда была моей. Я — первый и единственный мужчина в ее жизни. Но это не означает, что я против разнообразия. Ха-ха!
   — Удивляюсь, что при ваших доходах вы позволяете себе содержать квартеронку, — заметила Амалия. — Или это часть платы за ваше молчание?
   — Да-а, язычок у вас — будьте любезны! Но у меня появилась замечательная идея, как использовать его в других целях, а не только в борьбе со мной. Не догадываетесь? — он похотливо хмыкнул.
   Румянец, проступивший на щеках Амалии, свидетельствовал о ее ярости и решимости не потерять инициативу, несмотря на грязные намеки и явные угрозы бешеного ирландца. От последних ее оберегал зонтик, на который Дай по-прежнему упирался всей грудью, создавая пространство нейтральной полосы.
   — Мне очень жаль разрушать этот райский уголок, месье Дай, но я вынуждена сообщить пренеприятную новость. — Амалия выдержала значительную паузу. — Господин Жюльен мертв, никаких выплат его квартеронке не будет, независимо от того, назначен ей пансион или нет. В завещании Жюльена о бедной девушке даже не упоминается, хотя вы, месье Дай, можете перепроверить все это у месье Фарну-ма. — В голосе Амалии звучала явная издевка. — Мне, право, вас жаль, — заключила она с притворным сочувствием.
   В глазах Патрика застыло презрение. И тут она резко отступила назад. Надсмотрщик, потеряв опору, чуть не уткнулся носом в пол. Прежде чем он успел восстановить равновесие, Амалия кинулась к двери и, распахнув ее, пулей вылетела на крыльцо. Она понимала, что Патрик Дай не станет преследовать ее на глазах кучера и грума, поэтому к повозке направилась быстро, но достаточно степенно. Грум предупредительно открыл дверцу, и Амалия без посторонней помощи взобралась в экипаж, приказав возвращаться домой.
 
   Роберт ждал ее, облокотившись на перила верхней галереи. Он видел, как Амалия подъехала, но не пошевелился, пока она не поднялась на площадку главного этажа. Он стоял перед ней, такой высокий, сильный, широкоплечий, и свет послеполуденного солнца, ложась косыми отблесками на его красивое лицо, так искрился в волнах его волос, что Амалия почувствовала стеснение в груди.
   — Где же ты была? — спросил он ласково, но в голосе слышалось не только беспокойство, но и подозрение.
   Амалия медлила с ответом, собираясь с мыслями. Она сняла перчатки и бросила их вместе с кружевной сумочкой и зонтом на сиденье плетеного кресла, потом отколола шляпку с вуалеткой.
   — Я ездила в город, — заговорила она наконец.
   — Я знаю, но мне сказали, что ты поехала одна, не сообщив, куда и зачем.
   — Это правда, — кивнула Амалия.
   — Замечательно, но ты, надеюсь, извинишь меня, если я не стану восхищаться твоим подвигом.
   Амалия отбросила шляпку, которую продолжала держать в руках, и направилась к нему. Нервы были натянуты как струны: она все еще не пришла в себя после встречи с Патриком.
   — Если тебе это интересно, я навестила Виолетту.
   — Виолетту? — растерялся Роберт. — Но зачем?
   — Зачем? — переспросила Амалия. — А затем, чтобы войти с ней в сговор, рассказав, как мы убили Жюльена, поздравить с этим важным событием. Зачем же еще.
   С минуту Роберт молчал: не мог в себя прийти от удивления и возмущения.
   — Что ты такое городишь? — спросил он наконец.
   — То, о чем ты думал все это время.
   — Не будь смешной, Амалия!
   — Ты же ходил вокруг меня на задних лапках, уверенный, что женщиной в черном плаще была я. Скажи, что не так?
   На один миг их взгляды встретились, но Роберт тут же отвернулся и стал смотреть куда-то в сторону.
   — Как я мог такое думать, если я сам отвез тебя домой? — спросил он с обидой.
   — Но ты ведь не знаешь, осталась я дома или нет? — не упустила она возможности спровоцировать Роберта на откровенный разговор.
   — Если бы я так думал, то позволил бы шерифу Татуму допросить тебя перед Большим жюри, когда присяжные решают вопрос о подсудности дела, — ответил Роберт.
   — Почему же ты побоялся сделать это, уверенный, как ты утверждаешь, в моей невиновности? — задала Амалия вполне резонный вопрос. — Вместо того, чтобы сказать правду, ты стал лгать. Зачем?
   Она стояла бледная, но глаза сияли решимостью и праведным гневом. Траурная одежда подчеркивала белизну кожи и придавала все еще стройной фигуре особую отточенность линий. Всем своим видом: выражением лица, гордой осанкой — она демонстрировала умение владеть собой, и только руки предательски дрожали, выдавая ее волнение; Амалия скрестила их воинственно на груди.
   — Затем, что я… — Он тяжело вздохнул, собираясь с духом, потом посмотрел ей прямо в глаза и, решившись, докончил: — … я не смог бы вынести, что тебя будут унижать, перетряхивая грязное белье на глазах у стольких посторонних людей, хотя виной всему я. И только я!
   — А может быть, ты заботился не столько обо мне, сколько о собственном алиби?
   — Вот, значит, как ты думаешь? — протянул он потерянно. Голос Роберта был мягким, но мало походил на голос живого человека. На виске с новой силой запульсировала жилка.
   — Ты мне не ответил, — настаивала Амалия.
   — Такое заявление не требует ответа, по крайней мере моего.
   — Почему же? — Брови Амалии взметнулись вверх, а сердце бешено колотилось, готовое выскочить в любую минуту. — Значит, ты вправе думать обо мне как о злодейке, и это в порядке вещей, поскольку я сделала это для тебя, но думать о тебе так же мне не позволено, хотя твои мотивы могли быть более низкими. Почему?
   — Я не трус, и ты это знаешь, — вспыхнул Роберт. — Видит бог, я не стремился к поединку с Жюльеном, но и бежать от него не собирался, да еще таким путем.
   — Ты ждешь, что я поверю?
   — У шерифа Татума, когда я солгал ради тебя, сомнений на сей счет не возникло, — заключил он сухо.
   — Как это все благородно! — В голосе Амалии звучала насмешка. — Ты лжешь, но во спасение дамы, и в этом нет ничего предосудительного. Шериф верит тебе, человеку чести, богатому плантатору с положением и весом в обществе. Но чего стоит это твое слово?
   Роберт глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду.
   — Послушай, Амалия, — начал он, — я чувствую больше, чем могу выразить словами. Я очень виноват перед тобой за тот позор, который пал на твою голову. Я бы многое отдал, чтобы вернуть все назад. Тогда бы ты не оказалась по моей вине в этом двусмысленном положении. Но дело сделано, и с этим придется жить. Я пытался разрядить обстановку на какое-то время, пока сплетни затихнут, отдалившись от тебя. Поездки вроде той, которую ты совершила сегодня, делу не помогут. Кто-нибудь видел тебя — без этого, к сожалению, не обходится, — и новая волна слухов захлестнет округу. Я понимаю, что жить в такой ситуации тяжело, как и проводить бесконечные часы с Мами, но стоит ли нам ссориться? Тебе и мне?
   — Ты ничего не понял или не захотел понять, — возразила Амалия, с трудом дождавшись конца его монолога. — Я не хочу, чтобы ты защищал меня из-за того, что было между нами, а не потому, что ты веришь мне. Согласись, разница есть. Я готова пережить любой позор, лишь бы найти убийцу Жюльена. Поэтому не беспокойся за меня, а лучше помоги найти того, кто его убил.
   — Любой позор, если…
   — …если не чувствуешь себе опозоренной, — заключила за него Амалия. — Но как мне не чувствовать себя таковой, если самый близкий человек считает, что ради него я… я убила собственного мужа?
   — Да что же я должен делать, если ты думаешь обо мне бог знает что.
   Они вернулись к тому, с чего начали.
   — Вообще-то я так не думаю, — сказала она, вздохнув. — Хотя разные мысли приходили, конечно, в голову.
   — А мне кажется, что ты только об этом и думаешь, — не сдержался Роберт. — Боишься: «А вдруг он и в самом деле испугался дуэли и решил устранить противника?» У меня в голове не укладывается, как ты могла придумать такое, зная, что мы выросли вместе и всегда были близки!
   — Возможно, как раз поэтому, — сказала она тихо. Губы у Амалии вдруг пересохли так, что она не могла говорить. Она уже пожалела о вырвавшейся фразе, но сказанного не воротишь. Роберт шагнул к ней, притянул к себе и, глядя прямо в глаза, повторил свой вопрос:
   — О чем ты, Амалия?
   — Патрик… — Она с трудом облизнула губы. — Патрик рассказал мне все о Жюльене.
   Его темно-синие глаза стали черными, Роберт отпустил Амалию и посмотрел на реку.
   — Зачем он сделал это? Тем более теперь, когда Жюльена нет в живых? Не вижу надобности.
   — Мне кажется, причина очевидна. Формально я была женой Жюльена.
   — И какая польза тебе от этого?
   — Во-первых, мне не надо винить себя в том… В общем, я получила ответ на вопрос, почему он избегал меня… как женщину. — Чувствовалось, что это признание далось ей с большим трудом.
   — Но ты ведь знала, что нравилась ему? — бросил он на Амалию удивленный взгляд.
   — Только потому, что ты хотел меня? Согласись, это не одно и то же. Надеюсь, ты понимаешь…
   — Меня совершенно не интересует, какие чувства ты испытывала к Жюльену и какие он к тебе! — пришел в бешенство Роберт. — Меня эти нюансы не волнуют! Важнее другое: что беспокоит тебя в наших отношениях с Жюльеном?
   — Я не могу сказать.
   — Тебе придется. Если начала, то договаривай.
   Неужели она могла любить этого резкого, напористого человека с железной волей и стальными нервами, который готов силой заставить ее отвечать на вопросы? Она проглотила комок сомнений, подступивший к горлу, и перевела взгляд на спокойные воды заводи.
   Однако Роберт ждал ответа и не собирался отступать.
   — Ты согласен, — начала она нерешительно, — что Жюльен любил меня, но как-то по-своему?
   — Да, конечно, — кивнул он.
   — Возможно, это и так, я не знаю. Для меня важнее знать другое, любил ли он тебя и не была ли дуэль вызвана его ревностью, но не к тебе, а ко мне?
   — Мой бог! — только и смог вымолвить Роберт, до которого дошел наконец смысл ее сомнений. Окинув Амалию яростным взглядом, словно видел ее впервые, он развернулся и загрохотал подковами сапог по лестнице, ведущей в нижнюю галерею.
   Амалия неподвижно стояла посредине галереи, опершись на перила, пока его шаги не затихли за пределами дома. Она чувствовала, как внутри нарастала ноющая боль, готовая заполнить не только ее, но и все вокруг. Амалия вцепилась, чтобы не упасть, в перила галереи так, что кончики пальцев занемели и стали бескровно-серыми. Вдруг она чисто по-женски охнула, и соленые слезы заполнили глаза и потекли по щекам.
 
   Дни тянулись медленно и скучно, каждый новый был более душным и влажным, чем предыдущий — субтропическое лето набирало силу. В газетах все чаще стали появляться сообщения о лихорадке и случаях холеры. «Бронзовый Джон» вновь навестил Новый Орлеан, но на берегах Теша заболеваний пока не отмечалось. Несмотря на жару, била ключом политическая жизнь — это был год выборов в президенты нового южанина Джеймса Бьюкенена, ярого сторонника рабства, который соперничал с республиканцем Дж. К. Фремонтом и представителем партии вигов Миллардом Филмором. Партии вигов, или партии «ничего-не-знаек», как ее прозвали в народе, оказывали определенную поддержку на местах за умение ее лидера добиваться компромисса в вопросе о рабстве, но ожидалось, что победит Джеймс Бьюкенен. Политические митинги сменялись пикниками на воздухе, манифестации с размахиванием флагами — на веселье в клубах. В то же самое время в Европе солдаты, участвовавшие в кровопролитной Крымской войне, возвращались домой. Но только не британцы: многие британские полки сразу же отправлялись в Индию, где было аннексировано еще одно княжество и где, по слухам, начинались беспорядки.
   На какое-то время в «Роще» воцарились мир и относительный покой. Визитеры больше не беспокоили. Пересуды смолки, а потом и вовсе прекратились. Конечно, никто ничего не забыл, просто нечего стало обсуждать: прежние новости поднадоели, а новых не было. Озабоченность шерифа тоже поугасла, он прекратил приезжать в дом, чтобы задавать вопросы, и даже, рассказывали, публично клеймил заезжих негодяев-убийц, которые случайно оказались в его владениях, а потом сосредоточился на чем-то другом — мало ли у шерифа дел.
   Мами могла уже передвигаться без посторонней помощи, но комнату покидала редко. Паралич практически прошел, и те, кто ее видел впервые, никогда бы не догадались о перенесенной болезни. Однако домашние считали, что лицо Мами напоминало иногда неподвижную маску, а при разговоре она несколько тянула гласные. Возможно, поэтому она говорила мало, а большую часть дня проводила за молитвой. Спала старая леди тревожно, Амалия не раз просыпалась от ее крика и оставалась с ней до самого рассвета. Конечно, пережитый шок от потери единственного сына не мог пройти так быстро и главное — бесследно.
   По крайней мере так считала Амалия до той ночи, когда она, привлеченная криками и шумом, нашла свекровь мечущейся по кровати, мокрой от пота и запутавшейся в простынях. Все окна в спальне была наглухо закрыты, чтобы ни один сквозняк не проник внутрь, а сама Мами была закутана во фланелевый капот с закрытым воротом и длинными рукавами. Выглядела она ужасно: мокрые волосы всклокочены, лицо от духоты и жары покрылось испариной.
   Поставив свечу на тумбочку, Амалия настежь распахнула окна, впустив в комнату струю свежего ночного воздуха, потом, откинув противомоскитную сетку, взялась за одеяло. Наклонившись над свекровью, она слегка потрясла ее за плечо. Мами проснулась, но, увидев Амалию, вздрогнула, потом зарылась лицом в подушки и закрыла глаза.
   — Мами, вы меня слышите? — спросила Амалия.
   — О да… это ты? — пробормотала старуха, зарываясь еще глубже в подушки.
   — Вы что, собираетесь свариться заживо или задохнуться?
   — Ты, ты не понимаешь… так лучше.
   — Я отказываюсь это понимать. Если что-то причиняет неудобства и мешает выздоровлению, необходимо срочно принять меры. — С этими словами Амалия протянула руки, чтобы закатать рукава ночной рубашки и расстегнуть ворот.
   — Не смей! — вскрикнула Мами.
   Амалия удивленно уставилась на свекровь: столь странная реакция потрясла ее и обеспокоила.
   — Я хотела только помочь…
   — Позволь мне… я сама знаю, что мне лучше… пожалуйста. — Слова сбивчиво слетали с ее губ, казалось, что старуха бредит.
   — Конечно, конечно, простите меня. — Амалия отдернула руку, и при этом что-то твердое, находившееся под фланелью ночной рубашки, оцарапало ей пальцы.
   — Что это? Что на вас надето? — удивилась Амалия, ощупывая грудь свекрови.
   — Ничего особенного, — проворчала старуха.
   — Не может быть! Это же власяница! — Наконец осенило Амалию. — О, Мами, зачем это?
   Она знала, что подобную одежду из конского волоса носят для покаяния члены религиозных сект, но сама ее никогда не видела. Неудобная колючая волосяная рубаха в летний зной превращалась в орудие пытки. Обнаружить такое на женщине, которая только-только начала отходить от шока, было невыносимо.
   — Это… не твое дело. Ты никому… слышишь, никому об этом… не скажешь.
   — Но вам нельзя этого делать. Это… это просто безумие.
   — Не говори так!
   — Что же я, по-вашему, должна сказать?
   — Я не думала… — Казалось, старая леди не слышала вопроса. — Я не думала, что ты узнаешь об этом.
   — Но так уж получилось, Мами, и теперь я не найду себе покоя, — воскликнула она с жаром. — А я удивляюсь, почему вы плохо спите по ночам?! Так и до лихорадки недалеко. Что же скажет доктор?
   — Ничего, потому что ты… ничего не… ни единого слова. Слышишь? Ни единого слова!
   Такой настрой Мами пугал Амалию, но она уже привыкла в комнате больной проявлять характер и волю для ее же пользы.
   — Я должна! Не обижайтесь. Но я должна! Если вам станет хуже, я себе этого не прощу. Никогда! Более того, именно я буду виновата, если позволю вам так издеваться над собой.
   — У меня… свои причины.
   — И, как во многих других случаях, это делу не поможет, — вздохнула Амалия. — Ну, пожалуйста, Мами, присядьте и позвольте снять это чудовище.
   — Нет! Не настаивай!
   Амалия отпрянула.
   — Конечно, я не могу заставить вас, но мне кажется, вы бы не хотели, чтобы Роберт попытался уверить вас?
   — Почему нет? Если из-за этого… он придет сюда… мы так редко… видим его в последнее время. — Старая леди проницательным взглядом окинула лицо невестки.
   — Сейчас трудное время.
   — Уф-ф! Не такое уж и трудное. Тростник уже вырос… настолько… что затеняет траву.
   — Наверное, у него есть другие, более серьезные, причины.
   — Нет у него… более важных причин… ты это знаешь.
   — Не знаю, — пожала она плечами.
   — Нет, знаешь…
   Между ними лежало прошлое, целая пропасть, о котором они никогда не говорили. Поначалу все было слишком болезненным, потом начались волнения из-за дуэли, из-за исчезновения Жюльена, наконец, его гибель… Амалия никогда не обвиняла свекровь во вмешательстве в ее жизнь, никогда не говорила с ней о радости и удовольствии, которые нашла с Робертом. Порой она думала, что Мами и так все знает, а чего не знает, о том догадывается, наблюдая за ними или расспрашивая об этом свою крестницу. Мадам Деклуе умела сохранять лицо в любой ситуации. Даже когда над семьей нависла опасность скандала, она ни словом не обмолвилась о своей вине или роли в этом деле, не высказала ни единого предположения о возможных направлениях развития событий. Одним словом, сфинкс.
   Было ли чувство вины причиной самоистязания? Корила ли она себя за ссору между Жюльеном и Робертом, в результате которой, прямо или косвенно, погиб ее сын? Ничто не смогло бы освободить ее от столь тяжкого греха, но одно известие могло облегчить ее страдания.
   — Если я скажу вам нечто для вас приятное, вы снимете власяницу? — спросила Амалия с надеждой.
   Мами повернула голову, глаза ее сузились до щелочек, зажигаясь радостным блеском.
   — Скажи мне скорее, — попросила она, оглядывая Амалию с ног до головы и задерживая взгляд на ее талии.
   — Сначала пообещайте.
   Похожие на пергамент веки опустились.
   — Неужели ты не понимаешь, что я это делаю во спасение своей души?
   Амалия не стала говорить, что подобная одежда может ускорить расставание души с телом, она лишь заметила, что новость, которую она собирается сообщить, пойдет на пользу духу мадам Деклуе.
   — Если это то, о чем… я молюсь… может быть, тогда… да, я обещаю тебе.
   Амалия облизнула вдруг пересохшие губы.
   — Теперь сомнений нет, у меня будет ребенок.
   Радость, сверкнувшая в тусклых глазах старой леди, была столь неистовой, что у Амалии к горлу подкатил ком слез.
   — Из-за всех пересудов обязательно найдутся люди, которые скажут, что ребенок не от Жюльена, — продолжила Амалия виновато.
   — Не обращай внимания! Доказать невозможно! — Голос Мами помолодел и окреп.
   — Мне хотелось…
   Свекровь движением руки остановила ее.
   — Не стоит говорить об этом… я знаю… ты ни в чем не виновата. Фактом остается другое: ребенок родится… спустя девять месяцев после смерти… моего сына. Не так ли? — В ее голосе появилось беспокойство.
   — Да, именно так, — успокоила ее Амалия.
   — В таком случае… этот ребенок является… наследником по закону, ибо ты законная жена Жюльена. Вот уж этого у моего мальчика… никто не отнимет. — Мами обессиленно откинулась на подушки и закрыла глаза.
   — Да, — подтвердила Амалия и подошла к шкафу, где на полке лежала ночная сорочка из белого батиста — легкая и прохладная. Она встряхнула ее, разгладила складки и положила на кровать. Теперь оставалось только налить из кувшина в тазик воды, найти подходящую полотняную тряпку — и можно переодеваться. Амалия подошла к свекрови и начала расстегивать пуговки на фланелевом капоте. Мами никак не отреагировала на это, ее дыхание было ровным и умиротворенным, а руки спокойно лежали вдоль тела. Старая леди безмятежно спала.
 
   Амалия не рассказала Роберту о власянице: он теперь редко бывал в их доме, а бывая, предпочитал не оставаться с ней наедине, да и власяницу Мами больше не надевала. Однако доктору она рассказала об этом. Пожилой джентльмен рассеянно покачал головой, пощипывая свои бакенбарды, но ничего не сказал в ответ. Его приятно удивило заметное со дня последнего визита улучшение состояния пациентки, хотя в целом, он считал, результаты могли быть лучше. Жара, отвратительная влажность вкупе с комарами, мухами и вечной духотой затрудняли выздоровление. По его мнению, старой леди следовало бы сменить климат, уехать к морю, на свежий воздух, подальше от неприятных воспоминаний. Смена впечатлений помогла бы ей скорее избавиться от горестных воспоминаний о сыне.
   Не кто иной, как Чарльз, вошедший в этот момент с бокалом вина для доброго доктора, предложил поехать на остров Дернир.
   — Хозяйка всегда любила бывать там и всегда чувствовала себя счастливой, — заметил он кстати. — ЕЙ, наверное, будет приятно услышать, что она уже может, как и в прошлые годы, поехать к морю.
   Доктор объявил, что устами дворецкого глаголет истина, и предложение было принято.
   Сборы полуинвалида в дальнее путешествие — дело непростое. Один список необходимых вещей занял несколько страниц. Но была еще одна трудность: для поездки требовался сопровождающий.
   — Наверное, я не смогу, — сказал Джордж.
   Они сидели на галерее перед обедом, когда жара начинала потихоньку спадать, оставляя мягкий, чуть-чуть влажный теплый воздух, который безраздельно правил до самой ночи, и только ветер да писк комара могли нарушить этот покой.
   — А я думала, что вам хочется побывать на побережье, — заметила Амалия, не ожидавшая трудностей с этой стороны. — Это так не похоже на Англию.
   — При других обстоятельствах я бы с удовольствием, — сказал Джордж, — но как оставить без присмотра кустарники? Вы же не на один день едете, а пробудете там несколько недель. А растения нельзя и на день оставить без подкормки и специальной поливки.
   Амалия знала, как старательно Джордж ухаживал за кустами и газонами. Каждый день он поливал какой-нибудь участок газона, но так, что растения были буквально залиты на несколько дней водой. Раньше, когда дожди шли по вечерам, этого не требовалось. Но сейчас погода стала суше.
   — Наверняка сэр Бент сможет присмотреть за вашим хозяйством, — сказала она с надеждой.
   — Конечно, он постарается, в чем я не сомневаюсь ни секунды, но он слишком стар, чтобы справиться самому, а заставить кого-нибудь из молодежи он не сможет.