Страница:
Иль чадам сим удел - раскрыться и опасть?
Ах! Тэль как блеск воды, как тающее облачко,
Как отраженье, как тени на зеркальной глади,
Как сон младенца, как улыбка на личике его,
Как воркованье голубя, как скоротечный день.
Ах! Мне б тихо лечь и тихо преклонить главу,
И тихо вкусить сон смерти, и голосу внимать
Того, кто предвечернею порой по саду шествует>.
И Лилия Долины, благоухающая в разнотравье,
Ответила прекрасной деве: <Я жалкое растенье,
Дрожащий стебелек - я этот дольний луг
облюбовала:
Я так тонка, что бабочка, присев, меня пригнет.
Все ж небом не забыта. Улыбкой всех Дарящий
Приходит в дол и надо мной десницу простирает;
<Возрадуйся, о Лилия Долины, травинка тонкая,
О дева тихая лугов и ручейков!
Тебе даны одежды света и манна утра,
Покуда у воды под летним солнцем не увянешь,
Чтоб вновь расцвесть в долинах горних>. Что ж Тэль
печалит?
О чем вздыхает возлюбленная Тэль в долинах Гара?>
Сказала так она и улыбнулась ей сквозь слезы.
Тэль отвечала: <О Дева мирно дышащей долины!
Себя ты отдаешь тому, кто робок, слаб или безгласен;
Невинного питаешь агнца - он тычется в молочные
одежды
И щиплет лепестки твои, а ты с улыбкой смотришь
И с нежной мордочки его сметаешь плевелы.
Прозрачность меду твой сок дает, твой аромат
В травинке каждой луга отдается,
Родит в корове молоко и жеребца горячего смиряет.
А Тэль - как облачко, рожденное зарей,
Покину я свой трон жемчужный - и кто меня
найдет?>
<Владычица долин! У Облачка спроси ты -
Оно расскажет, зачем оно блистает в свете утра,
Зачем красу свою во влажный воздух точит.
Спустись же. Облачко, перед очами Тэль предстань!>
Спустилось Облачко, а Лилия головку наклонила,
Вернувшись к своим делам бессчетным и заботам.
Как ты не ропщешь? Ведь час пройдет - и ты навек
исчезнешь;
Начнем тебя искать и не найдем. Ах, Тэль -
как ты:
Но плачу я, и плачу моему никто, увы, не внемлет>.
Главу златую Облачко открыло и заблистало,
Спустившись с поднебесья прямо к Тэль.
<О Дева, разве ты не знаешь, что наши табуны
Пьют из потока влагу там, где Лува коней своих
сменяет?
И ты скорбишь о том, что вскоре я исчезну
Бесследно? Знай же, к жизни новой, десятикратной,
Я перейду - к любви, к покою и к восторгу.
Крылами я касаюсь, невидимкой, цветов
благоуханных
И к деве ясноокой, росе, в шатер вступаю дивный.
Рыдающая дева на коленях трепещет до зари,
Покуда не восстанем мы вдвоем, чтоб не расстаться
боле
И вместе цветы долины вволю напоить>.
<Вот оно что! Ах, Облачко, ведь я совсем другая!
Брожу я по долинам Гара, вдыхаю аромат цветов,
Но не пою их! Я щебету внимаю птичек вольных,
Но не кормлю их! Они летают и находят корм.
Но все вокруг не радует меня - ведь я исчезну!
И скажут: <Без пользы прожила она свой век!
Иль разве после смерти она еще червям послужит
в пищу?>
И Облачко на невесомом троне откинулось и так
сказало:
<О Дева поднебесья! Стать пищей для червей! -
Благословен твой жребий! Всяка тварь живая
Не для себя живет. Не бойся! Я позову сюда
Червя из сумрачной могилы. Его послушай.
Приди, о Червь! Явись владычице раздумчивой
своей!>
И Червь бессильный выполз и лег на листик Лилии,
А Облачко уплыло искать свою наперсницу в долине.
Ill
В изумленьи смотрела Тэль на бледное созданье.
<Ты Червь? Ты символ слабости? Возможно ль?
На листике лежишь ты, как дитя спеленутое.
Не плачь же, маленький! Ты даже говорить
не можешь - плачешь.
И это Червь! Наг и беспомощен, рыдает -
Никто его не слышит, и мать его улыбкой не согреет>.
И тут малютку услыхала Глина, над ним склонилась
И млечным питием младенца напоила.
Затем на Тэль взглянула, потупив очи.
<Краса долин! Не для себя живем мы!
Ты видишь: я ничтожней всех ничтожеств -
Темно в груди моей и холодно.
Но Любящий нижайших главу мою елеем умащает,
Меня целует, в одежды брачные рядит
И говорит: <Люблю тебя, о мать моих детей!
Я дал тебе венец, которого сорвать никто не может!>
Но за что? Не знаю я, и знать мне не дано -
Понять пытаюсь, но тщетно; живу я и люблю>.
Краем одежды Дочь Красоты утерла слезы
И так сказала: <Увы мне! Не знала я об этом ничего
Я знала, что любит Господь Червя, что наказует
Стопу злодейскую, посмевшую ему содеять вред;
Но о том, что молоком и благостным елеем
Червя он холит - не знала я и плакала о том,
Что я исчезну, что лягу на ложе хладной глины>.
<Владычица долин! Твои стенанья, - сказала деве
Глина, -
Я слышала - и призвала их долу.
Не войдешь ли. Владычица, в мой дом? Дано тебе
войти
И выйти - не страшись! Ступай вперед невинною
стопою>.
Решетку вечных врат приподнял Привратник
страшный,
И Тэль вошла и увидала неведомую землю.
Ей ложа мертвецов открылись, открылись корни
Сердец живущих, тревожащие шевеленьем глубь -
Юдоль скорбей и слез, не знавшая вовек улыбки,
Брела она в юдоли туч и тьмы, внимая
Стенаниям, и подле свежевырытых могил
Прислушивалась к голосам земли в молчаньи,
Покуда к собственной могиле не пришла. Присела там,
И скорбный стон из пустоты провала к ней донесся:
<Зачем не в силах Ухо не внимать себе погибель?
Зачем распахнутое Око емлет яд улыбки?
Зачем у Век полно в колчане стрел, готовых к делу,
Как воинов бесчисленная рать, сидящая в засаде?
Зачем ласкающее Око сулит дары и злато?
Зачем язык вкушает мед горячего дыханья?
Зачем все звуки в улитку тянет Ухо?
Зачем раздувшиеся Ноздри, трепеща, вдыхают страх?
Зачем нежнейшею уздой придержан пылкий отрок?
Зачем легчайший полог плоти над ложем нашей
страсти? >
И Дева содрогнулась, и с воплями бежала мест сих,
Пока не возвратилась без препон в долины Гара.
THE BOOK of THEL (1789)
THEL'S Motto,
Does the Eagle know what is in the pit?
Or wilt thou go ask the Mole:
Can Wisdom be put in a silver rod?
Or Love in a golden bowl?
The daughters of Mne Seraphim led round their sunny flocks.
All but the youngest; she in paleness sought the secret air.
To fade away like morning beauty from her mortal day:
Down by the river of Adona her soft voice is heard:
And thus her gentle lamentation falls like morning dew.
O life of this our spring! why fades the lotus of the water?
Why fade these children of the spring? born but to smile & fall.
Ah! Thel is like a watry bow. and like a parting cloud.
Like a reflection in a glass. like shadows in the water.
Like dreams of infants. like a smile upon an infants face,
Like the doves voice, like transient day, like music in the air;
Ah! gentle may I lay me down, and gentle rest my head.
And gentle sleep the sleep of death. and gentle hear the voice
Of him that walketh in the garden in the evening time.
The Lilly of the valley breathing in the humble grass
Answer'd the lovely maid and said; I am a watry weed,
And I am very small, and love to dwell in lowly vales;
So weak, the gilded butterfly scarce perches on my head.
Yet I am visited from heaven and he that smiles on all.
Walks in the valley. and each morn over me spreads his hand
Saying, rejoice thou humble grass, thou new-born lilly flower,
Thou gentle maid of silent valleys. and of modest brooks;
For thou shalt be clothed in light, and fed with morning manna:
Till summers heat melts thee beside the fountains and the springs
To flourish in eternal vales: then why should Thel complain,
Why should the mistress of the vales of Har, utter a sigh.
She ceasd & smild in tears, then sat down in her silver shrine.
Thel answerd. O thou little virgin of the peaceful valley.
Giving to those that cannot crave, the voiceless, the o'ertired. t6
Thy breath doth nourish the innocent lamb, he smells thy milky garments,
He crops thy flowers. while thou sittest smiling in his face,
Wiping his mild and meekin mouth from all contagious taints.
Thy wine doth purify the golden honey, thy perfume,
Which thou dost scatter on every little blade of grass
Revives the milked cow, & tames the fire-breathing steed.
But Thel is like a faint cloud kindled at the rising sun:
I vanish from my pearly throne, and who shall find my
Queen of the vales the Lilly answerd, ask the tender cloud,
And it shall tell thee why it glitters in the morning sky,
And why it scatters its bright beauty thro' the humid air.
Descend O little cloud & hover before the eyes of Thel.
The Cloud descended, and the Lilly bowd her modest head:
And went to mind her numerous charge among the verdant grass.
O little Cloud the virgin said, I charge thee tell to me,
Why thou complainest not when in one hour thou fade away:
Then we shall seek thee but not find; ah Thel is like to thee.
I pass away. yet I complain, and no one hears my voice.
The Cloud then shew'd his golden head & his bright form emerg'd,
Hovering and glittering on the air before the face of Thel.
O virgin know'st thou not. our steeds drink of the golden springs
Where Luvah doth renew his horses: look'st thou on my youth,
And fearest thou because I vanish and am seen no more.
Nothing remains; O maid I tell thee, when I pass away,
It is to tenfold life, to love, to peace, and raptures holy:
Unseen descending, weigh my light wings upon balmy flowers;
And court the fair eyed dew. to take me to her shining tent;
The weeping virgin, trembling kneels before the risen sun,
Till we arise link'd in a golden band, and never part;
But walk united, bearing food to all our tender flowers
Dost thou O little Cloud? I fear that I am not like thee;
For I walk through the vales of Har. and smell the sweetest flowers;
But I feed not the little flowers: I hear the warbling birds,
But I feed not the warbling birds. they fly and seek their food;
But Thel delights in these no more because I fade away,
And all shall say, without a use this shining woman liv'd,
Or did she only live. to be at death the food of worms.
The Cloud reclind upon his airy throne and answer'd thus.
Then if thou art the food of worms. O virgin of the skies,
How great thy use. how great thy blessing; every thing that lives,
Lives not alone, nor for itself: fear not and I will call
The weak worm from its lowly bed, and thou shalt hear its voice.
Come forth worm of the silent valley, to thy pensive queen.
The helpless worm arose, and sat upon the Lillys leaf,
And the bright Cloud saild on, to find his partner in the vale.
Then Thel astonish'd view'd the Worm upon its dewy bed.
Art thou a Worm? image of weakness. art thou but a Worm?
I see thee like an infant wrapped in the Lillys leaf:
Ah weep not little voice, thou can'st not speak. but thou can'st weep;
Is this a Worm? I see thee lay helpless & naked: weeping,
And none to answer, none to cherish thee with mothers smiles.
The Clod of Clay heard the Worms voice, & raisd her pitying head;
She bowd over the weeping infant, and her life exhal'd
In milky fondness, then on Thel she fix'd her humble eyes.
O beauty of the vales of Har. we live not for ourselves,
Thou seest me the meanest thing, and so I am indeed;
My bosom of itself is cold. and of itself is dark,
But he that loves the lowly, pours his oil upon my head.
And kisses me, and binds his nuptial bands around my breast.
And says; Thou mother of my children, I have loved thee.
And I have given thee a crown that none can take away
But how this is sweet maid, I know not, and I cannot know,
I ponder, and I cannot ponder; yet I live and love.
The daughter of beauty wip'd her pitying tears with her white veil,
And said. Alas! I knew not this, and therefore did I weep:
That God would love a Worm I knew, and punish the evil foot
That wilful, bruis'd its helpless form: but that he cherish'd it
With milk and oil, I never knew; and therefore did I weep,
And I complaind in the mild air, because I fade away,
And lay me down in thy cold bed, and leave my shining lot.
Queen of the vales, the matron Clay answerd; I heard thy sighs.
And all thy moans flew o'er my roof. but I have call'd them down:
Wilt thou O Queen enter my house. 'tis given thee to enter,
And to return; fear nothing. enter with thy virgin feet.
The eternal gates terrific porter lifted the northern bar:
Thel enter'd in & saw the secrets of the land unknown;
She saw the couches of the dead, & where the fibrous roots
Of every heart on earth infixes deep its restless twists:
A land of sorrows & of tears where never smile was seen.
She wanderd in the land of clouds thro' valleys dark, listning
Dolours & lamentations: waiting oft beside a dewy grave
She stood in silence. listning to the voices of the ground,
Till to her own grave plot she came, & there she sat down.
And heard this voice of sorrow breathed from the hollow pit.
Why cannot the Ear be closed to its own destruction?
Or the glistning Eye to the poison of a smile!
Why are Eyelids stord with arrows ready drawn,
Where a thousand fighting men in ambush lie?
Or an Eye of gifts & graces, show'ring fruits & coined gold!
Why a Tongue impress'd with honey from every wind?
Why an Ear, a whirlpool fierce to draw creations in?
Why a Nostril wide inhaling terror trembling & affright.
Why a tender curb upon the youthful burning boy! t7
Why a little curtain of flesh on the bed of our desire?
The Virgin started from her seat, & with a shriek.
Fled back unhinderd till she came into the vales of Har
The End
"Книга Тэль" - вторая из "пророческих поэм" Блейка (ей предшествовал
только "Тириэль"). "Книга Тэль" была завершена и награвирована в 1789 году и
относится к периоду, "промежуточному" между "Песнями Невинности" и "Песнями
Опыта". Тэль - один из первых "эмблематических персонажей" Блейка,
символизирующий чистую душу, "Неопытную Невинность", которая, с одной
стороны, тяготится своей неопытностью, а с другой - не в силах воспринять
Опыт и в ужасе бежит от него.
Девиз Тэль - две пары образов этого четверостишия задают две
основные темы повествования: Орел символизирует небесное (Невинность), Крот
- земное (Опыт); жезл и чаша обозначают мужское и женское начала и
одновременно чувственную любовь.
Адена - видимо, имеется в виду река Адонис, упомянутая в "Потерянном
Рае" Мильтона. Полины Гара. - блейковский пасторальный мир, царство
Невинности, являющееся "соответствием" миру небесному. Его отличие от мира
"Песен Невинности" заключается в том, что здесь царствует непонятная для
Тэль чувственная любовь (о которой говорят Облачко и Глина), и в целом этот
мир, где каждому отведена своя, естественная роль, где все обречено на
конечное умирание, по-своему близок к "натуралистическому" миру "Песен
Опыта", Гар и Хева - "эмблематические персонажи", обозначающие прародителей
рода человеческого; появляются еще в "Тириэле".
Лилия и Глина, (ср. образы в "Песнях Опыта") - обозначают "Опытную
Невинность", более близкую Блейку в этот период, чем невинность Тэль. Чисто
"земная" сущность этих персонажей лишний раз подчеркивает движение Блейка к
"натуралистическому" мировоззрению.
Лува - в блейковской мифологии - второй Зоа, символизирующий
чувственное и эмоциональное в человеке.
Зачем не в силах... - речь здесь идет о пяти чувствах, в одном ряду
с которыми поставлена плотская любовь; Блейк подчеркивает, что только
раскрепощение чувств и любви может привести к истинной, дополненной Опытом
духовности, более глубокой, чем та, которая существует в идиллических
долинах Гара.
Бракосочетание Неба и Ада
перевод С.Степанова
Ринтра рычит, мечет молнии в небе нависшем;
Алчные тучи клокочут в пучине.
Некогда кроткий, опасным путем
Шел праведник
Долиною смерти.
Розы посажены в терние,
Пчелы поют
На опустошенной земле.
Вот путь опасный и ожил;
Бьют ключи
Из-под камней и надгробий,
Белые кости
Обросли алою перстью.
Злодей оставил покоя пути,
Чтоб опасными шествовать,
Вверг праведника в опустошенные земли.
Ныне аспид коварный
Пребывает в смиреньи,
Праведник же вопиет по пустыням,
Где обиталище львов.
Ринтра рычит, мечет молнии в небе нависшем;
Алчные тучи клокочут в пучин>.
И как явлено новое небо, тому уже тридцать три года, восстал Вечный
Ад. Вот и Сведенборг сидит, аки Ангел у гроба, в свитках своих сочинений,
аки в холстине. Днесь господство Едома и восстановленье Адама в Едеме.
Смотри Книгу пророка Исаии, гл. XXXIV, XXXV.
В отсутствие Противоположностей никакого движения нет. Притяжение и
Отталкивание, Рассудок и Энергия, Любовь и Ненависть насущны бытию Человека.
Все то, что именуют чтущие религию Добром и Злом, из сих
проистекает. Добро безвольно - им помыкает Рассудок. Зло же алчно и
проистекает из Энергии.
Добро - Небо. Зло - Ад.
Все Библии, т. е. своды священных писаний, суть первовопричина
следующих заблуждений:
1. Что Человеку присущи два начала, а именно: тело и Душа.
2. Что Энергия, именуемая Злом, единственно от Тела; Рассудок же,
именуемый Добром, единственно из Души.
3. Что Господь обречет Человека на Вечные Муки, ибо сей уступает
своим Энергиям.
В то время как Истина как раз в Противоположном:
1. Нет Человеку Тела отдельно от Души его; ибо именуемое Телом есть
частица Души, отличенная пятью Чувствами, вратами Души в веке сем.
2. Энергия и есть единственно жизнь, и есть от Тела; Рассудок же
есть Энергии вервье и привходящее.
3. Энергия есть Вечное Блаженство.
Кто угнетает Желанье справляется только со слабым; Угнетатель же, т.
е. Рассудок, берет власть и правит безвольным.
А подавленное, мало-помалу чахнет оно, покуда не станет тенью
Желанья.
Сие повествует <Потерянный Рай>, где Владыка, т.е. Рассудок,
наименован Мессией.
А первородный Архангел, архистратиг Небесного воинства, наименован
Диаволом, т. е. Сатаной; дети же его - Грехом и Смертью.
Однако же в Книге Иова мильтонов Мессия наименован Сатаной. Вот
почему Книга Иова была принята обеими партиями.
В самом деле. Рассудок видит: как будто бы Желанье и посрамлено;
Диавол же толкует, что пал Мессия, Небо же сотворил он из того, что украл из
Преисподней.
Так сказано в Евангелие, где Мессия молит Отца послать Утешителя, т.
е. Желанье, дабы мог Рассудок опереться на Воображение; библейский же Иегова
не кто иной, как Мессия, пребывающий в Геенне Огненной.
Так что после смерти Христа Мессия стал Иеговой. А по Мильтону Отец
есть Неизбежность, Сын - Рацио пяти чувств. Дух же Святой - Вакуум!
ДОБАВЛЕНИЕ: Причина, по которой Мильтон писал весьма сдержанно о Боге и об
Ангелах и весьма свободно об Аде и о Диаволе, заключается в том, что был он
истинным Поэтом и, сам того не ведая, принадлежал партии Диавола.
Прогуливаясь меж языков Адского пламени и вкушая наслаждения Гения,
кои Ангелы почитают за смертную муку и безумье, собирал я Адские Притчи;
полагая, что сколь речения народа отражают его нрав, столь же Притчи Ада
указуют сущность Диавольской премудрости, и куда лучше, нежели описанье
костюмов и служб.
Пришедши в себя, т. е. в пучину пяти чувств, где хмурый утес
нависает над миром сим, увидел я окутанного черными тучами могущественного
Диавола парящим у отвесной стены; жгучими молниями он вытравливал надпись,
днесь постигнутую и прочитанную человеками на земле:
<Откуда знать тебе в своей темнице чувств, что в
каждой птице,
В небе круг чертящей, - скрыт бесконечный Мир
Блаженства?>
К пору сева внимай, в жатву наставляй, зимою
блаженствуй.
Телегу и плуг веди по костям мертвых.
Тропа излишества ведет в чертоги мудрости.
Благоразумие - дебелая вздорная старая дева,
поятая Бессилием.
Возжелав и не сделав, разводишь чуму.
Червь рассеченный плуг не клянет.
Топи в реке взалкавшего воды.
Глупец следит иное древо, нежели мудрец.
Чей лик не точит света, тому звездой не стать.
Плоды бренного возлюблены Вечностью.
Рабочей пчеле горевать недосуг.
Век глупости отмеряют часы, века же мудрости
никакими часами не измерить.
Здоровую пищу берут без тенет и капкана.
В голодный год плюнь на меру, число и вес.
Пет такой птицы, чтоб своим крылом излишне
воспарила.
Мертвый не мстит.
Верх величия - признать другого выше.
Стой на своем безумии глупец - и стал бы мудрецом.
Плащ плутней - простота.
Смиренье - плащ гордыни.
Тюрьмы стоят на скрижалях Закона, блудилища -
на догматах Веры.
Самовлюбленность павлина - слава Господа.
Похоть козла - щедрость Господа.
Ярость льва - мудрость Господа.
Нагота жены - творенье Господа.
Излишек горя смеется. Излишек радости плачет.
Львиный рык, волчий вой, ярость волн и разящий меч
суть толика вечности, кою не емлет зрак человеков
целиком.
Лиса клянет капкан, а не себя.
Радости плодотворят. Горести рождают.
Мужу львиная шкура, жене овечье руно.
Птице гнездо, пауку тенета, человеку дружба.
Предвзятый улыбчивый глупец и мрачный нахмуренный
глупец покажутся равно мудры, предстань они бичом
Господним.
Днесь очевидное вчера только мнилось.
Крыса, мышь, лиса и кролик ждут корневища; лев,
тигр, конь и слон дожидают плодов.
Водоем приемлет, источник извергает.
Одна мысль заполняет бесконечность.
Всегда будь искренен - подлец обойдет стороной.
Все, во что можно поверить - образ истины.
Лишь попусту орел потратит время, пошли его учиться
у вороны.
Лиса приготовляет корм сама, льву же - Господь.
Думай с утра. Верши днем. Ешь ввечеру. Спи в ночь.
Кто позволяет себя надувать, надувает тебя.
Сколь плуг следует слову, столь Господь внемлет
молитве.
Тигры гнева мудрее мулов наставления.
Жди отравы в стоячей воде.
Не зная избытка - и меры не знать.
Глупец тебе пеняет - слушай! Се королевская честь!
Очеса огня, ноздри воздуха, уста воды, борода земли.
Слабый мужеством на хитрости горазд.
Не ищет яблонь бука, как цвести, ни лев коня, как
брать добычу.
Благодарный воздает сторицей.
Избегни глупости другие - мы сами впали бы в нее.
Души чистейших наслаждений ничем не замарать.
Следя полет орла, емлешь толику Гения; подыми лице
твое!
Как гусеница для яичек ищет лист получше, так и
священник для проклятий ищет лучших из услад.
Дабы сотворить и малый цветок потребен труд веков.
Проклятие укрепляет. Благословение расслабляет.
Вино ценится выдержкой, вода - свежестью.
Молитвы не пашут! Гимны не жнут!
Радости не смеются! Горести не плачут!
Голова - Величие, сердце - Сострадание, чресла -
Красота, руки и ноги - Гармония.
Что воздух птице, волны рыбе - то и презрение
презренным.
Черный мир вороне люб - сове же белый люб.
Страсть прекрасна!
И лев бы стал лукав, послушай он лису.
Ученье уравнивает пути; Гений же идет кривыми
путями, как они есть.
Удави лучше дитя в колыбели, но не дави желаний
своих.
Где человека нет. Природа бесплодна.
Не внемлют истине, покуда не поверят.
<Хватит!> значит <Перехватил>.
Древние поэты одухотворяли ощущаемый мир, вселяя в него Богов, т. е.
Гениев, давали им имена, приписывали им качества лесов, рек, гор, озер,
городов, народов и всего того, что могли они различить во множестве
утонченных своих ощущений.
И особо старались они, чтобы каждый город, каждая деревня имели
своего Гения, предоставляя им покровительство собственного Духовного
Божества.
Так сложилась Система, из которой некоторые извлекли выгоду: они
поработили чернь, придав самосущность Духовным Божествам, отъяв сии от их
объективной основы - отсюда, почерпнув священные таинства из поэтических
сказаний, пошло Священство.
В конце же концов, они возвестили, что так заповедали Боги.
Вот как люди забыли, что все Божества гнездятся в груди
человеческой.
Пророки Исаия и Иезекииль трапезовали со мной; и вопросил я их, как
могли они так безоговорочно утверждать, что именно Бог говорил им; и не
посещали ли их сомнения, что неправильно понятые послужат они причиною
обмана.
Исаия ответил: <Никакого Бога не видел я, да и не слышал ничего в
конечном чувственном восприятии; но чувства мои во всем открыли бесконечное,
и так как уверовал я и утвердился, что глас гнева праведного и есть Глас
Божий, то не заботился о последствиях, по писал>.
Тогда я спросил: <Может ли твердое убеждение в том, что вещь такова,
сделать ее таковою?>
Он ответил: <Все поэты уверены в этом, и в эру Воображенья сие
твердое убеждение двигало горы; но не многим дано хоть во что-то уверовать>.
Тут вмешался Иезекииль: <Философия Востока учила двум началам
человеческого восприятия. Одни народы брали за первоначало одно, другие -
другое; в Израиле мы учили, что первоначалом является (как его именуете вы)
Поэтический Гений, все прочее - лишь его производные; вот причина презрения
нашего к Священнослужителям и философам других земель и народов, причина
пророчества о неизбежном признании всех Богов производными нашего Бога,
признания их данниками Поэтического Гения. Именно этого так горячо желал наш
великий Поэт Царь Давид, именно к этому взывает, говоря, что сим повергает
он врагов и правит царствами; и так любили мы нашего Бога, что во имя его мы
прокляли всех Богов окрестных народов и обвинили их в отступничестве. Отсюда
чернь заключила, что все народы в конце концов покорятся Израилю.
Сие, как и всякое твердое убеждение, сбывается: ибо все народы чтут
Книги Израиля и возносят Богу Израиля - куда же еще покоряться?>
Слушал я и дивился, ибо признал в этом свои собственные убежденья.
После трапезы просил я Исаию облагодетельствовать мир утраченными своими
писаньями; он сказал, что ничто важное не утрачено. И то же самое сказал
Иезекииль о своих.
И спросил я Исаию, что побудило его три года ходить нагим и босым.
Он ответил: <То же, что и нашего греческого сторонника Диогена>.
И спросил я Иезекииля, отчего он ел навоз и лежал столь долго на
правом и на левом боку. Он ответил: <От желанья пробудить людей к восприятию
бесконечного; так поступают индейцы северо-американских племен - да и
искренен ли, кто действует противу своего поэтического гения, сиречь
совести, во имя сиюминутных покоя и удовольствия>.
Как слыхал я в Аду, древнее пророчество, что по прошествии шести
тысяч лет мир сей пожрется огнем, истинно.
Ибо Ангелу с мечом огненным уже ведено оставить стражу у древа
жизни; и как свершится сие, пожрется все творение и явится бесконечным и
священным, как ныне развращено оно и конечно.
Придет же сие чрез очищение чувственных наслаждений.
Но сперва нужно избавиться от самой мысли, что есть человеку тело
отдельно от души его; и сие сделаю я сам, печатая сатанинским способом с
помощью кислот, кои в Аду целебны и благотворны, растворяя внешние покровы,
обнажая потаенное бесконечное.
Если б расчищены были врата восприятия, всякое предстало бы
человеку, как оно есть - бесконечным.
Ибо человек замуровал себя так, что видит все чрез узкие щели пещеры
своей.
Был я в Адской Печатне и видел способ, коим знания передаются из
поколения в поколение.
В первой пещере Человек-Дракон удалял пустую породу от входа; внутри
же несколько Драконов дол6или стены.
Во второй пещере был Змей, обвившийся вкруг скалы, и прочие змеи
украшали ее златом и серебром, и дорогими каменьями.
В третьей пещере был Орел с крыльями и перьями воздуха; внутренность
пещеры заставлял он быть бесконечною. Вокруг же Люди-Орлы высекали чертоги в
огромных утесах.
В четвертой пещере Львы Геенны Огненной метались кругом и плавили
металлы в текучие жидкости.
В пятой пещере Безымянные твари отливали метaлличecкиe листы.
Затем листы попадали к Людям, занимавшим шестую пещеру, и
превращались в книги, и расходились по библиотекам.
Гиганты, основавшие мир сей в его чувственном бытии и якобы ныне
пребывающие в оковах, суть истинные причины жизни мира сего и суть источники
всякого деянья; оковы же суть уловки слабых и покорных, коим достало силы
противиться энергии. Согласно притче - слабый мужеством на хитрости горазд.
Так одна сторона бытия есть Животворенье, другая же Пожранье.
Пожирателю представляется, что творец якобы пребывал в оковах своих; но это
не так - сей лишь принимает толику бытия за целое.
Ах! Тэль как блеск воды, как тающее облачко,
Как отраженье, как тени на зеркальной глади,
Как сон младенца, как улыбка на личике его,
Как воркованье голубя, как скоротечный день.
Ах! Мне б тихо лечь и тихо преклонить главу,
И тихо вкусить сон смерти, и голосу внимать
Того, кто предвечернею порой по саду шествует>.
И Лилия Долины, благоухающая в разнотравье,
Ответила прекрасной деве: <Я жалкое растенье,
Дрожащий стебелек - я этот дольний луг
облюбовала:
Я так тонка, что бабочка, присев, меня пригнет.
Все ж небом не забыта. Улыбкой всех Дарящий
Приходит в дол и надо мной десницу простирает;
<Возрадуйся, о Лилия Долины, травинка тонкая,
О дева тихая лугов и ручейков!
Тебе даны одежды света и манна утра,
Покуда у воды под летним солнцем не увянешь,
Чтоб вновь расцвесть в долинах горних>. Что ж Тэль
печалит?
О чем вздыхает возлюбленная Тэль в долинах Гара?>
Сказала так она и улыбнулась ей сквозь слезы.
Тэль отвечала: <О Дева мирно дышащей долины!
Себя ты отдаешь тому, кто робок, слаб или безгласен;
Невинного питаешь агнца - он тычется в молочные
одежды
И щиплет лепестки твои, а ты с улыбкой смотришь
И с нежной мордочки его сметаешь плевелы.
Прозрачность меду твой сок дает, твой аромат
В травинке каждой луга отдается,
Родит в корове молоко и жеребца горячего смиряет.
А Тэль - как облачко, рожденное зарей,
Покину я свой трон жемчужный - и кто меня
найдет?>
<Владычица долин! У Облачка спроси ты -
Оно расскажет, зачем оно блистает в свете утра,
Зачем красу свою во влажный воздух точит.
Спустись же. Облачко, перед очами Тэль предстань!>
Спустилось Облачко, а Лилия головку наклонила,
Вернувшись к своим делам бессчетным и заботам.
Как ты не ропщешь? Ведь час пройдет - и ты навек
исчезнешь;
Начнем тебя искать и не найдем. Ах, Тэль -
как ты:
Но плачу я, и плачу моему никто, увы, не внемлет>.
Главу златую Облачко открыло и заблистало,
Спустившись с поднебесья прямо к Тэль.
<О Дева, разве ты не знаешь, что наши табуны
Пьют из потока влагу там, где Лува коней своих
сменяет?
И ты скорбишь о том, что вскоре я исчезну
Бесследно? Знай же, к жизни новой, десятикратной,
Я перейду - к любви, к покою и к восторгу.
Крылами я касаюсь, невидимкой, цветов
благоуханных
И к деве ясноокой, росе, в шатер вступаю дивный.
Рыдающая дева на коленях трепещет до зари,
Покуда не восстанем мы вдвоем, чтоб не расстаться
боле
И вместе цветы долины вволю напоить>.
<Вот оно что! Ах, Облачко, ведь я совсем другая!
Брожу я по долинам Гара, вдыхаю аромат цветов,
Но не пою их! Я щебету внимаю птичек вольных,
Но не кормлю их! Они летают и находят корм.
Но все вокруг не радует меня - ведь я исчезну!
И скажут: <Без пользы прожила она свой век!
Иль разве после смерти она еще червям послужит
в пищу?>
И Облачко на невесомом троне откинулось и так
сказало:
<О Дева поднебесья! Стать пищей для червей! -
Благословен твой жребий! Всяка тварь живая
Не для себя живет. Не бойся! Я позову сюда
Червя из сумрачной могилы. Его послушай.
Приди, о Червь! Явись владычице раздумчивой
своей!>
И Червь бессильный выполз и лег на листик Лилии,
А Облачко уплыло искать свою наперсницу в долине.
Ill
В изумленьи смотрела Тэль на бледное созданье.
<Ты Червь? Ты символ слабости? Возможно ль?
На листике лежишь ты, как дитя спеленутое.
Не плачь же, маленький! Ты даже говорить
не можешь - плачешь.
И это Червь! Наг и беспомощен, рыдает -
Никто его не слышит, и мать его улыбкой не согреет>.
И тут малютку услыхала Глина, над ним склонилась
И млечным питием младенца напоила.
Затем на Тэль взглянула, потупив очи.
<Краса долин! Не для себя живем мы!
Ты видишь: я ничтожней всех ничтожеств -
Темно в груди моей и холодно.
Но Любящий нижайших главу мою елеем умащает,
Меня целует, в одежды брачные рядит
И говорит: <Люблю тебя, о мать моих детей!
Я дал тебе венец, которого сорвать никто не может!>
Но за что? Не знаю я, и знать мне не дано -
Понять пытаюсь, но тщетно; живу я и люблю>.
Краем одежды Дочь Красоты утерла слезы
И так сказала: <Увы мне! Не знала я об этом ничего
Я знала, что любит Господь Червя, что наказует
Стопу злодейскую, посмевшую ему содеять вред;
Но о том, что молоком и благостным елеем
Червя он холит - не знала я и плакала о том,
Что я исчезну, что лягу на ложе хладной глины>.
<Владычица долин! Твои стенанья, - сказала деве
Глина, -
Я слышала - и призвала их долу.
Не войдешь ли. Владычица, в мой дом? Дано тебе
войти
И выйти - не страшись! Ступай вперед невинною
стопою>.
Решетку вечных врат приподнял Привратник
страшный,
И Тэль вошла и увидала неведомую землю.
Ей ложа мертвецов открылись, открылись корни
Сердец живущих, тревожащие шевеленьем глубь -
Юдоль скорбей и слез, не знавшая вовек улыбки,
Брела она в юдоли туч и тьмы, внимая
Стенаниям, и подле свежевырытых могил
Прислушивалась к голосам земли в молчаньи,
Покуда к собственной могиле не пришла. Присела там,
И скорбный стон из пустоты провала к ней донесся:
<Зачем не в силах Ухо не внимать себе погибель?
Зачем распахнутое Око емлет яд улыбки?
Зачем у Век полно в колчане стрел, готовых к делу,
Как воинов бесчисленная рать, сидящая в засаде?
Зачем ласкающее Око сулит дары и злато?
Зачем язык вкушает мед горячего дыханья?
Зачем все звуки в улитку тянет Ухо?
Зачем раздувшиеся Ноздри, трепеща, вдыхают страх?
Зачем нежнейшею уздой придержан пылкий отрок?
Зачем легчайший полог плоти над ложем нашей
страсти? >
И Дева содрогнулась, и с воплями бежала мест сих,
Пока не возвратилась без препон в долины Гара.
THE BOOK of THEL (1789)
THEL'S Motto,
Does the Eagle know what is in the pit?
Or wilt thou go ask the Mole:
Can Wisdom be put in a silver rod?
Or Love in a golden bowl?
The daughters of Mne Seraphim led round their sunny flocks.
All but the youngest; she in paleness sought the secret air.
To fade away like morning beauty from her mortal day:
Down by the river of Adona her soft voice is heard:
And thus her gentle lamentation falls like morning dew.
O life of this our spring! why fades the lotus of the water?
Why fade these children of the spring? born but to smile & fall.
Ah! Thel is like a watry bow. and like a parting cloud.
Like a reflection in a glass. like shadows in the water.
Like dreams of infants. like a smile upon an infants face,
Like the doves voice, like transient day, like music in the air;
Ah! gentle may I lay me down, and gentle rest my head.
And gentle sleep the sleep of death. and gentle hear the voice
Of him that walketh in the garden in the evening time.
The Lilly of the valley breathing in the humble grass
Answer'd the lovely maid and said; I am a watry weed,
And I am very small, and love to dwell in lowly vales;
So weak, the gilded butterfly scarce perches on my head.
Yet I am visited from heaven and he that smiles on all.
Walks in the valley. and each morn over me spreads his hand
Saying, rejoice thou humble grass, thou new-born lilly flower,
Thou gentle maid of silent valleys. and of modest brooks;
For thou shalt be clothed in light, and fed with morning manna:
Till summers heat melts thee beside the fountains and the springs
To flourish in eternal vales: then why should Thel complain,
Why should the mistress of the vales of Har, utter a sigh.
She ceasd & smild in tears, then sat down in her silver shrine.
Thel answerd. O thou little virgin of the peaceful valley.
Giving to those that cannot crave, the voiceless, the o'ertired. t6
Thy breath doth nourish the innocent lamb, he smells thy milky garments,
He crops thy flowers. while thou sittest smiling in his face,
Wiping his mild and meekin mouth from all contagious taints.
Thy wine doth purify the golden honey, thy perfume,
Which thou dost scatter on every little blade of grass
Revives the milked cow, & tames the fire-breathing steed.
But Thel is like a faint cloud kindled at the rising sun:
I vanish from my pearly throne, and who shall find my
Queen of the vales the Lilly answerd, ask the tender cloud,
And it shall tell thee why it glitters in the morning sky,
And why it scatters its bright beauty thro' the humid air.
Descend O little cloud & hover before the eyes of Thel.
The Cloud descended, and the Lilly bowd her modest head:
And went to mind her numerous charge among the verdant grass.
O little Cloud the virgin said, I charge thee tell to me,
Why thou complainest not when in one hour thou fade away:
Then we shall seek thee but not find; ah Thel is like to thee.
I pass away. yet I complain, and no one hears my voice.
The Cloud then shew'd his golden head & his bright form emerg'd,
Hovering and glittering on the air before the face of Thel.
O virgin know'st thou not. our steeds drink of the golden springs
Where Luvah doth renew his horses: look'st thou on my youth,
And fearest thou because I vanish and am seen no more.
Nothing remains; O maid I tell thee, when I pass away,
It is to tenfold life, to love, to peace, and raptures holy:
Unseen descending, weigh my light wings upon balmy flowers;
And court the fair eyed dew. to take me to her shining tent;
The weeping virgin, trembling kneels before the risen sun,
Till we arise link'd in a golden band, and never part;
But walk united, bearing food to all our tender flowers
Dost thou O little Cloud? I fear that I am not like thee;
For I walk through the vales of Har. and smell the sweetest flowers;
But I feed not the little flowers: I hear the warbling birds,
But I feed not the warbling birds. they fly and seek their food;
But Thel delights in these no more because I fade away,
And all shall say, without a use this shining woman liv'd,
Or did she only live. to be at death the food of worms.
The Cloud reclind upon his airy throne and answer'd thus.
Then if thou art the food of worms. O virgin of the skies,
How great thy use. how great thy blessing; every thing that lives,
Lives not alone, nor for itself: fear not and I will call
The weak worm from its lowly bed, and thou shalt hear its voice.
Come forth worm of the silent valley, to thy pensive queen.
The helpless worm arose, and sat upon the Lillys leaf,
And the bright Cloud saild on, to find his partner in the vale.
Then Thel astonish'd view'd the Worm upon its dewy bed.
Art thou a Worm? image of weakness. art thou but a Worm?
I see thee like an infant wrapped in the Lillys leaf:
Ah weep not little voice, thou can'st not speak. but thou can'st weep;
Is this a Worm? I see thee lay helpless & naked: weeping,
And none to answer, none to cherish thee with mothers smiles.
The Clod of Clay heard the Worms voice, & raisd her pitying head;
She bowd over the weeping infant, and her life exhal'd
In milky fondness, then on Thel she fix'd her humble eyes.
O beauty of the vales of Har. we live not for ourselves,
Thou seest me the meanest thing, and so I am indeed;
My bosom of itself is cold. and of itself is dark,
But he that loves the lowly, pours his oil upon my head.
And kisses me, and binds his nuptial bands around my breast.
And says; Thou mother of my children, I have loved thee.
And I have given thee a crown that none can take away
But how this is sweet maid, I know not, and I cannot know,
I ponder, and I cannot ponder; yet I live and love.
The daughter of beauty wip'd her pitying tears with her white veil,
And said. Alas! I knew not this, and therefore did I weep:
That God would love a Worm I knew, and punish the evil foot
That wilful, bruis'd its helpless form: but that he cherish'd it
With milk and oil, I never knew; and therefore did I weep,
And I complaind in the mild air, because I fade away,
And lay me down in thy cold bed, and leave my shining lot.
Queen of the vales, the matron Clay answerd; I heard thy sighs.
And all thy moans flew o'er my roof. but I have call'd them down:
Wilt thou O Queen enter my house. 'tis given thee to enter,
And to return; fear nothing. enter with thy virgin feet.
The eternal gates terrific porter lifted the northern bar:
Thel enter'd in & saw the secrets of the land unknown;
She saw the couches of the dead, & where the fibrous roots
Of every heart on earth infixes deep its restless twists:
A land of sorrows & of tears where never smile was seen.
She wanderd in the land of clouds thro' valleys dark, listning
Dolours & lamentations: waiting oft beside a dewy grave
She stood in silence. listning to the voices of the ground,
Till to her own grave plot she came, & there she sat down.
And heard this voice of sorrow breathed from the hollow pit.
Why cannot the Ear be closed to its own destruction?
Or the glistning Eye to the poison of a smile!
Why are Eyelids stord with arrows ready drawn,
Where a thousand fighting men in ambush lie?
Or an Eye of gifts & graces, show'ring fruits & coined gold!
Why a Tongue impress'd with honey from every wind?
Why an Ear, a whirlpool fierce to draw creations in?
Why a Nostril wide inhaling terror trembling & affright.
Why a tender curb upon the youthful burning boy! t7
Why a little curtain of flesh on the bed of our desire?
The Virgin started from her seat, & with a shriek.
Fled back unhinderd till she came into the vales of Har
The End
"Книга Тэль" - вторая из "пророческих поэм" Блейка (ей предшествовал
только "Тириэль"). "Книга Тэль" была завершена и награвирована в 1789 году и
относится к периоду, "промежуточному" между "Песнями Невинности" и "Песнями
Опыта". Тэль - один из первых "эмблематических персонажей" Блейка,
символизирующий чистую душу, "Неопытную Невинность", которая, с одной
стороны, тяготится своей неопытностью, а с другой - не в силах воспринять
Опыт и в ужасе бежит от него.
Девиз Тэль - две пары образов этого четверостишия задают две
основные темы повествования: Орел символизирует небесное (Невинность), Крот
- земное (Опыт); жезл и чаша обозначают мужское и женское начала и
одновременно чувственную любовь.
Адена - видимо, имеется в виду река Адонис, упомянутая в "Потерянном
Рае" Мильтона. Полины Гара. - блейковский пасторальный мир, царство
Невинности, являющееся "соответствием" миру небесному. Его отличие от мира
"Песен Невинности" заключается в том, что здесь царствует непонятная для
Тэль чувственная любовь (о которой говорят Облачко и Глина), и в целом этот
мир, где каждому отведена своя, естественная роль, где все обречено на
конечное умирание, по-своему близок к "натуралистическому" миру "Песен
Опыта", Гар и Хева - "эмблематические персонажи", обозначающие прародителей
рода человеческого; появляются еще в "Тириэле".
Лилия и Глина, (ср. образы в "Песнях Опыта") - обозначают "Опытную
Невинность", более близкую Блейку в этот период, чем невинность Тэль. Чисто
"земная" сущность этих персонажей лишний раз подчеркивает движение Блейка к
"натуралистическому" мировоззрению.
Лува - в блейковской мифологии - второй Зоа, символизирующий
чувственное и эмоциональное в человеке.
Зачем не в силах... - речь здесь идет о пяти чувствах, в одном ряду
с которыми поставлена плотская любовь; Блейк подчеркивает, что только
раскрепощение чувств и любви может привести к истинной, дополненной Опытом
духовности, более глубокой, чем та, которая существует в идиллических
долинах Гара.
Бракосочетание Неба и Ада
перевод С.Степанова
Ринтра рычит, мечет молнии в небе нависшем;
Алчные тучи клокочут в пучине.
Некогда кроткий, опасным путем
Шел праведник
Долиною смерти.
Розы посажены в терние,
Пчелы поют
На опустошенной земле.
Вот путь опасный и ожил;
Бьют ключи
Из-под камней и надгробий,
Белые кости
Обросли алою перстью.
Злодей оставил покоя пути,
Чтоб опасными шествовать,
Вверг праведника в опустошенные земли.
Ныне аспид коварный
Пребывает в смиреньи,
Праведник же вопиет по пустыням,
Где обиталище львов.
Ринтра рычит, мечет молнии в небе нависшем;
Алчные тучи клокочут в пучин>.
И как явлено новое небо, тому уже тридцать три года, восстал Вечный
Ад. Вот и Сведенборг сидит, аки Ангел у гроба, в свитках своих сочинений,
аки в холстине. Днесь господство Едома и восстановленье Адама в Едеме.
Смотри Книгу пророка Исаии, гл. XXXIV, XXXV.
В отсутствие Противоположностей никакого движения нет. Притяжение и
Отталкивание, Рассудок и Энергия, Любовь и Ненависть насущны бытию Человека.
Все то, что именуют чтущие религию Добром и Злом, из сих
проистекает. Добро безвольно - им помыкает Рассудок. Зло же алчно и
проистекает из Энергии.
Добро - Небо. Зло - Ад.
Все Библии, т. е. своды священных писаний, суть первовопричина
следующих заблуждений:
1. Что Человеку присущи два начала, а именно: тело и Душа.
2. Что Энергия, именуемая Злом, единственно от Тела; Рассудок же,
именуемый Добром, единственно из Души.
3. Что Господь обречет Человека на Вечные Муки, ибо сей уступает
своим Энергиям.
В то время как Истина как раз в Противоположном:
1. Нет Человеку Тела отдельно от Души его; ибо именуемое Телом есть
частица Души, отличенная пятью Чувствами, вратами Души в веке сем.
2. Энергия и есть единственно жизнь, и есть от Тела; Рассудок же
есть Энергии вервье и привходящее.
3. Энергия есть Вечное Блаженство.
Кто угнетает Желанье справляется только со слабым; Угнетатель же, т.
е. Рассудок, берет власть и правит безвольным.
А подавленное, мало-помалу чахнет оно, покуда не станет тенью
Желанья.
Сие повествует <Потерянный Рай>, где Владыка, т.е. Рассудок,
наименован Мессией.
А первородный Архангел, архистратиг Небесного воинства, наименован
Диаволом, т. е. Сатаной; дети же его - Грехом и Смертью.
Однако же в Книге Иова мильтонов Мессия наименован Сатаной. Вот
почему Книга Иова была принята обеими партиями.
В самом деле. Рассудок видит: как будто бы Желанье и посрамлено;
Диавол же толкует, что пал Мессия, Небо же сотворил он из того, что украл из
Преисподней.
Так сказано в Евангелие, где Мессия молит Отца послать Утешителя, т.
е. Желанье, дабы мог Рассудок опереться на Воображение; библейский же Иегова
не кто иной, как Мессия, пребывающий в Геенне Огненной.
Так что после смерти Христа Мессия стал Иеговой. А по Мильтону Отец
есть Неизбежность, Сын - Рацио пяти чувств. Дух же Святой - Вакуум!
ДОБАВЛЕНИЕ: Причина, по которой Мильтон писал весьма сдержанно о Боге и об
Ангелах и весьма свободно об Аде и о Диаволе, заключается в том, что был он
истинным Поэтом и, сам того не ведая, принадлежал партии Диавола.
Прогуливаясь меж языков Адского пламени и вкушая наслаждения Гения,
кои Ангелы почитают за смертную муку и безумье, собирал я Адские Притчи;
полагая, что сколь речения народа отражают его нрав, столь же Притчи Ада
указуют сущность Диавольской премудрости, и куда лучше, нежели описанье
костюмов и служб.
Пришедши в себя, т. е. в пучину пяти чувств, где хмурый утес
нависает над миром сим, увидел я окутанного черными тучами могущественного
Диавола парящим у отвесной стены; жгучими молниями он вытравливал надпись,
днесь постигнутую и прочитанную человеками на земле:
<Откуда знать тебе в своей темнице чувств, что в
каждой птице,
В небе круг чертящей, - скрыт бесконечный Мир
Блаженства?>
К пору сева внимай, в жатву наставляй, зимою
блаженствуй.
Телегу и плуг веди по костям мертвых.
Тропа излишества ведет в чертоги мудрости.
Благоразумие - дебелая вздорная старая дева,
поятая Бессилием.
Возжелав и не сделав, разводишь чуму.
Червь рассеченный плуг не клянет.
Топи в реке взалкавшего воды.
Глупец следит иное древо, нежели мудрец.
Чей лик не точит света, тому звездой не стать.
Плоды бренного возлюблены Вечностью.
Рабочей пчеле горевать недосуг.
Век глупости отмеряют часы, века же мудрости
никакими часами не измерить.
Здоровую пищу берут без тенет и капкана.
В голодный год плюнь на меру, число и вес.
Пет такой птицы, чтоб своим крылом излишне
воспарила.
Мертвый не мстит.
Верх величия - признать другого выше.
Стой на своем безумии глупец - и стал бы мудрецом.
Плащ плутней - простота.
Смиренье - плащ гордыни.
Тюрьмы стоят на скрижалях Закона, блудилища -
на догматах Веры.
Самовлюбленность павлина - слава Господа.
Похоть козла - щедрость Господа.
Ярость льва - мудрость Господа.
Нагота жены - творенье Господа.
Излишек горя смеется. Излишек радости плачет.
Львиный рык, волчий вой, ярость волн и разящий меч
суть толика вечности, кою не емлет зрак человеков
целиком.
Лиса клянет капкан, а не себя.
Радости плодотворят. Горести рождают.
Мужу львиная шкура, жене овечье руно.
Птице гнездо, пауку тенета, человеку дружба.
Предвзятый улыбчивый глупец и мрачный нахмуренный
глупец покажутся равно мудры, предстань они бичом
Господним.
Днесь очевидное вчера только мнилось.
Крыса, мышь, лиса и кролик ждут корневища; лев,
тигр, конь и слон дожидают плодов.
Водоем приемлет, источник извергает.
Одна мысль заполняет бесконечность.
Всегда будь искренен - подлец обойдет стороной.
Все, во что можно поверить - образ истины.
Лишь попусту орел потратит время, пошли его учиться
у вороны.
Лиса приготовляет корм сама, льву же - Господь.
Думай с утра. Верши днем. Ешь ввечеру. Спи в ночь.
Кто позволяет себя надувать, надувает тебя.
Сколь плуг следует слову, столь Господь внемлет
молитве.
Тигры гнева мудрее мулов наставления.
Жди отравы в стоячей воде.
Не зная избытка - и меры не знать.
Глупец тебе пеняет - слушай! Се королевская честь!
Очеса огня, ноздри воздуха, уста воды, борода земли.
Слабый мужеством на хитрости горазд.
Не ищет яблонь бука, как цвести, ни лев коня, как
брать добычу.
Благодарный воздает сторицей.
Избегни глупости другие - мы сами впали бы в нее.
Души чистейших наслаждений ничем не замарать.
Следя полет орла, емлешь толику Гения; подыми лице
твое!
Как гусеница для яичек ищет лист получше, так и
священник для проклятий ищет лучших из услад.
Дабы сотворить и малый цветок потребен труд веков.
Проклятие укрепляет. Благословение расслабляет.
Вино ценится выдержкой, вода - свежестью.
Молитвы не пашут! Гимны не жнут!
Радости не смеются! Горести не плачут!
Голова - Величие, сердце - Сострадание, чресла -
Красота, руки и ноги - Гармония.
Что воздух птице, волны рыбе - то и презрение
презренным.
Черный мир вороне люб - сове же белый люб.
Страсть прекрасна!
И лев бы стал лукав, послушай он лису.
Ученье уравнивает пути; Гений же идет кривыми
путями, как они есть.
Удави лучше дитя в колыбели, но не дави желаний
своих.
Где человека нет. Природа бесплодна.
Не внемлют истине, покуда не поверят.
<Хватит!> значит <Перехватил>.
Древние поэты одухотворяли ощущаемый мир, вселяя в него Богов, т. е.
Гениев, давали им имена, приписывали им качества лесов, рек, гор, озер,
городов, народов и всего того, что могли они различить во множестве
утонченных своих ощущений.
И особо старались они, чтобы каждый город, каждая деревня имели
своего Гения, предоставляя им покровительство собственного Духовного
Божества.
Так сложилась Система, из которой некоторые извлекли выгоду: они
поработили чернь, придав самосущность Духовным Божествам, отъяв сии от их
объективной основы - отсюда, почерпнув священные таинства из поэтических
сказаний, пошло Священство.
В конце же концов, они возвестили, что так заповедали Боги.
Вот как люди забыли, что все Божества гнездятся в груди
человеческой.
Пророки Исаия и Иезекииль трапезовали со мной; и вопросил я их, как
могли они так безоговорочно утверждать, что именно Бог говорил им; и не
посещали ли их сомнения, что неправильно понятые послужат они причиною
обмана.
Исаия ответил: <Никакого Бога не видел я, да и не слышал ничего в
конечном чувственном восприятии; но чувства мои во всем открыли бесконечное,
и так как уверовал я и утвердился, что глас гнева праведного и есть Глас
Божий, то не заботился о последствиях, по писал>.
Тогда я спросил: <Может ли твердое убеждение в том, что вещь такова,
сделать ее таковою?>
Он ответил: <Все поэты уверены в этом, и в эру Воображенья сие
твердое убеждение двигало горы; но не многим дано хоть во что-то уверовать>.
Тут вмешался Иезекииль: <Философия Востока учила двум началам
человеческого восприятия. Одни народы брали за первоначало одно, другие -
другое; в Израиле мы учили, что первоначалом является (как его именуете вы)
Поэтический Гений, все прочее - лишь его производные; вот причина презрения
нашего к Священнослужителям и философам других земель и народов, причина
пророчества о неизбежном признании всех Богов производными нашего Бога,
признания их данниками Поэтического Гения. Именно этого так горячо желал наш
великий Поэт Царь Давид, именно к этому взывает, говоря, что сим повергает
он врагов и правит царствами; и так любили мы нашего Бога, что во имя его мы
прокляли всех Богов окрестных народов и обвинили их в отступничестве. Отсюда
чернь заключила, что все народы в конце концов покорятся Израилю.
Сие, как и всякое твердое убеждение, сбывается: ибо все народы чтут
Книги Израиля и возносят Богу Израиля - куда же еще покоряться?>
Слушал я и дивился, ибо признал в этом свои собственные убежденья.
После трапезы просил я Исаию облагодетельствовать мир утраченными своими
писаньями; он сказал, что ничто важное не утрачено. И то же самое сказал
Иезекииль о своих.
И спросил я Исаию, что побудило его три года ходить нагим и босым.
Он ответил: <То же, что и нашего греческого сторонника Диогена>.
И спросил я Иезекииля, отчего он ел навоз и лежал столь долго на
правом и на левом боку. Он ответил: <От желанья пробудить людей к восприятию
бесконечного; так поступают индейцы северо-американских племен - да и
искренен ли, кто действует противу своего поэтического гения, сиречь
совести, во имя сиюминутных покоя и удовольствия>.
Как слыхал я в Аду, древнее пророчество, что по прошествии шести
тысяч лет мир сей пожрется огнем, истинно.
Ибо Ангелу с мечом огненным уже ведено оставить стражу у древа
жизни; и как свершится сие, пожрется все творение и явится бесконечным и
священным, как ныне развращено оно и конечно.
Придет же сие чрез очищение чувственных наслаждений.
Но сперва нужно избавиться от самой мысли, что есть человеку тело
отдельно от души его; и сие сделаю я сам, печатая сатанинским способом с
помощью кислот, кои в Аду целебны и благотворны, растворяя внешние покровы,
обнажая потаенное бесконечное.
Если б расчищены были врата восприятия, всякое предстало бы
человеку, как оно есть - бесконечным.
Ибо человек замуровал себя так, что видит все чрез узкие щели пещеры
своей.
Был я в Адской Печатне и видел способ, коим знания передаются из
поколения в поколение.
В первой пещере Человек-Дракон удалял пустую породу от входа; внутри
же несколько Драконов дол6или стены.
Во второй пещере был Змей, обвившийся вкруг скалы, и прочие змеи
украшали ее златом и серебром, и дорогими каменьями.
В третьей пещере был Орел с крыльями и перьями воздуха; внутренность
пещеры заставлял он быть бесконечною. Вокруг же Люди-Орлы высекали чертоги в
огромных утесах.
В четвертой пещере Львы Геенны Огненной метались кругом и плавили
металлы в текучие жидкости.
В пятой пещере Безымянные твари отливали метaлличecкиe листы.
Затем листы попадали к Людям, занимавшим шестую пещеру, и
превращались в книги, и расходились по библиотекам.
Гиганты, основавшие мир сей в его чувственном бытии и якобы ныне
пребывающие в оковах, суть истинные причины жизни мира сего и суть источники
всякого деянья; оковы же суть уловки слабых и покорных, коим достало силы
противиться энергии. Согласно притче - слабый мужеством на хитрости горазд.
Так одна сторона бытия есть Животворенье, другая же Пожранье.
Пожирателю представляется, что творец якобы пребывал в оковах своих; но это
не так - сей лишь принимает толику бытия за целое.