«УСТАНОВЛЕНА СВЯЗЬ С АПОСТОЛОМ ДЖОРНОМ, МИСТЕР МЭР.»
   Неожиданно Амальфи обнаружил, что мысли его понеслись с ошеломляющей скоростью; вполне извинимая ошибка Отцов Города — без сомнения никто не позаботился им сообщить, что Амальфи уже не является мэром с момента возникновения проблемы с Гиннунгагапом — что напомнило ему, что он так и не решил, представляться ему Джорну или нет. Имелась небольшая возможность, что Джорн происходил из крестьянского населения, которое Бродяги обнаружили под эксплуатацией тирании бандитского города, ГМТ. Кроме того, существовала несколько более значительная вероятность, что он являлся потомком правителей ГМТ. И, наконец, наиболее вероятная возможность состояла в том, что он был либо сыном либо внуком кого-то из людей Амальфи и, таким образом, отлично мог знать, кто в действительности такой этот Амальфи. Таким образом, представление самого себя могло дать Амальфи как некоторые преимущества, но также и определенные неудобства…
   Тем не менее, игральная кость уже оказалась брошена; Отцы Города уже назвали его Мэром при включенной связи, так что Джорну лучше сразу сообщить, что он разговаривает не с Хэзлтоном. Попытаться обмануть его? Возможно; но здесь имелась опасность в использовании связи Дирака; прибор позволял возможным для любого слушателя немедленно сообщить Джорну, либо потом, о каких-либо фактах, которые Амальфи по стратегическим соображениям мог бы попытаться скрыть…
   — ГОТОВО, МИСТЕР МЭР.
   Что ж, теперь уже помощи ждать было неоткуда. И Амальфи произнес в микрофон:
   — Давайте.
   И сразу же вспыхнул экран. Все-таки он _с_т_а_р_е_л_; он совсем забыл сказать Отцам Города, чтобы они ограничились только аудиосвязью, так что теперь уж действительно у него не имелось никакой возможности сохранить свою личность в тайне. Что ж, сожаление бессмысленным; а в действительности, он рассматривал проявившееся на экране лицо Апостола Джорна с исключительным любопытством.
   Ему показалось удивительным, но это было лицо старца, костлявое, с кожей, изрезанной глубокими морщинами, тьму запавших глаз оттеняли кустистые белые брови. Джорн по крайней мере лет пятьдесят не принимал антинекротики, если он в действительности и принимал когда-либо хоть один из них. И понимание этого оказалось полным и неожиданным шоком для самого существа Амальфи.
   — Я — Апостол Джорн, — произнесли губы на древнем лице. — Чего вы хотите от меня?
   — Я думаю, что вы должны уйти с Новой Земли, — произнес Амальфи. Это было не все, что он намеревался сказать; напротив, в действительности это совершенно противоречило всей цепочке аргументов, которую он только что построил. Но на этом лице можно было прочесть что-то такое, что заставило его сказать то, что действительно было у него на уме.
   — Я нахожусь не на Новой Земле, — произнес Джорн. — Но я понимаю, что вы сказали. И, как я предполагаю, на Новой Земле имеется достаточное множество людей, разделяющих вашу точку зрения, мистер Амальфи, что само по себе вполне естественно. Но это меня не волнует.
   — Я этого и не ожидал, как простое выражение моего мнения, — ответил Амальфи. — Но однако, я могу предложить вам достаточно веские причины.
   — Я выслушаю вас. Но не ждите от меня, что я отреагирую рассудительно.
   — Почему же нет? — совершено удивленно спросил Амальфи.
   — Потому что я — вовсе не рассудительный человек, — терпеливо ответил Джорн. — Мятеж моих последователей на Новой Земле свершился без моих на то приказов; это оказался подарок, который Господь сам вложил в мои руки. И коль так обстоит дело, обычные причины здесь не применимы.
   — Понятно, — ответил Амальфи. Он на секунду задумался. Да, все оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал; в действительности у него появились первые сомнения относительно того, удастся ли вообще добиться результата.
   — А вы, сэр, вы курсе того, что Новая Земля является очагом Стохастицизма?
   Кустистые брови Джорна слегка приподнялись.
   — Я знаю, что Стохастики наиболее многочисленны и сильны на Новой Земле, — произнес он. — Но я не имею никакого представления насколько глубоко эта философия укоренилась в населении Новой Земли, как в целом. Но это одно из направлений, которое я намереваюсь полностью подавить.
   — Вы обнаружите, что это невозможно. Толпа фермерских парней не может уничтожить крупную философскую систему.
   — Но насколько она крупная? — спросил Джорн. — В выражении действенности? Я должен признать, что у меня создалось впечатление, что большая часть Новой Земли к настоящему моменту подвержена этому течению, но у меня нет какого-то определенного знания на этот счет. Поскольку я вынужден действовать на расстоянии от Новой Земли, я вполне могу и преувеличивать в своем уме это влияние, особенно потому, что оно совершенно противоречит Слову Господню; и для меня было бы совершенно естественным предположить, что родина Стохастицизма является и его же «очагом». Но в действительности, я не знаю насколько это соответствует реальному положению вещей.
   — Значит, вы подвергаете риску души ваших Воинов Господа, в предположении, что это не так.
   — Совсем необязательно, — ответил Джорн. — Учитывая силы, о которых вы говорите, мистер Амальфи, совершенно очевидно, что в ваших интересах преувеличить воздействие Стохастицизма; само ваше использование условий предполагает это, поскольку я могу предположить, что вы предоставляете преимущество мне. В действительности же, я подозреваю, что Стохастики, как и любые интеллектуалы в любые времена и в разных местах, в общем-то не имеют полного понимания общих предположений культуры, внутри которой они действуют. И таким образом, люди Новой Земли ничуть не больше Стохастики, как например — Воины Господа или что-нибудь еще, подлежащее классификации, как школа мысли. И если можно вообще применить какой-либо ярлык, то они простоя являются людьми, которые _б_о_л_ь_ш_е_ уже не могут быть обозначены как Бродяги.
   Амальфи молча сидел и потел. Наконец-то он встретил равного себе и теперь прекрасно понимал это.
   — А все же — если вы вдруг ошиблись? — спросил он. — Что, если Стохастицизм столь же сильно привился на этой планете, как я только что попытался вас предупредить?
   — Тогда, — произнес Апостол Джорн, — я должен допустить соответственный риск. Мои Воины на Новой Земле всего-лишь фермерские парни, как вы сами указали. Я сомневаюсь, что Стохастицизм в какой-то мере распространится среди них; они просто отбросят его, как нечто противоположное нормальному образу мышления. Может быть, они могут и ошибаться в этом своем допущении, но откуда им знать это? Невежество — оружие которое Господь Отце дал им, и я думаю, этого вполне будет достаточно.
   Именно здесь и оказался намек на решение. Амальфи лишь только мог надеяться, что он показался не слишком поздно.
   — Очень хорошо, — сказал он, скорее несколько угрюмее, чем намеревался. — Дальнейшей развитие событий покажет, кто из нас прав; больше тогда говорить не о чем.
   — Нет, — произнес Джорн, — есть еще много того, о чем мы могли бы поговорить: возможно, вы действительно хотели оказать мне услугу, мистер Амальфи. И если это окажется так, что ж — я отдам дьяволу должное. Человек должен быть честен даже со злом, ибо нет иного добропорядочного. Что вы еще хотите от меня?
   И таким вот образом их словесный поединок вдруг быстро прошел полный круг; и на этот раз не существовало возможности ни сделать вид, что ты его не заметил, не говоря уже об игнорировании содержания вопроса. Это было не политическое значение, а личное; и с самого начало оно таким и предполагалось.
   — Вы могли бы вернуть мне троих заложников, которые были захвачены вашим блокирующим флотом, — сказал Амальфи. У себя во рту он уже ощущал привкус сабура [слабительное средство]. — Женщину и двоих детей.
   — Если бы вы попросили об этом сразу, — произнес Апостол Джорн, — я быть может и выполнил бы вашу просьбу.
   Неужели в его голосе проскальзывали нотки неприкрытого сожаления?
   — Но вы поставили их жизни в зависимости от вашей собственной честности, мистер Амальфи. Да будет так; если у меня появится убеждение в том, что я должен утратить Новую Землю из-за Стохастицизма, я верну их всех вам, прежде чем сниму свой блокирующий кордон; в ином случае — нет. И, мистер Амальфи…
   — Да? — прошептал Амальфи.
   — Помните, что поставлено на карту, и не позвольте вашей изобретательности овладеть вами. Я очень хорошо знаю, что вы поразительно изобретательны; но человеческие жизни не должны зависеть от чьего-то мастерства. Идите с Богом.
   Экран погас.
   Дрожащей рукой Амальфи вытер вспотевший лоб. Своими последними словами Апостол Джорн успешно рассказал всю историю жизни Амальфи, и это было отнюдь не легким слушанием.
   Тем не менее, он мешкал еще лишь секунду — не более. И хотя Джорн, наверное, уже разглядел суть за импровизацией, которую пришлось проделать Амальфи — уже достаточно поздно, чтобы он мог бы сообщить об этом Джорну по Дираку, о чем могла бы услышать вся вселенная. И не оставалось никакого другого выхода, кроме как попытаться реализовать задуманное. Альтернатива, которую предложил Джорн, в действительности происходила из того же самого: превращения лжи в правду. И если в этом заключалось мастерство, что ж, Амальфи имел весьма веские причины верить в это, и в то же время это было не просто «произведение искусства», а просто — способность. И теперь сам Джорн подвергал человеческие жизни диктату мастерства, этой продуманной фикции, которая являлась его религией.
   На этот раз, будучи аккуратным и позаботившись заранее об отключении экрана, Амальфи вызвал офис Мэра.
   — Это комиссар Общественной Безопасности, — сообщил он электронному секретарю. В обычное время, машина сразу же поняла бы, что такого поста не существует, но в том замешательстве, которое сейчас там царило, должно было быть таковым, что имеющие отношение к делу базы данных памяти к этому моменту должны были быть обойдены; и он чувствовал себя в достаточной степени, и совершенно резонно уверенным в этой фразе, которая являлась кодированной тревожной фразой еще с давних времен, в дни Бродяг, и которая должна связать его с Хэзлтоном. И в действительности, это оказалось еще быстрее.
   — Что-то вы запаздываете с докладом, — осторожно произнес голос Марка. — Вы уже давно должны были сообщить нам о существующем положении. Не могли бы вы лично сообщить ваши выводы?
   — Ситуация слишком неустойчивая, чтобы позволить это, мистер Мэр, — произнес Амальфи. — В данный момент я провожу проверку граничных постов в старом городе. Воины, находящие не на службе, пытаются посмотреть что тут находится, и конечно же, когда вокруг столько еще действующей техники…
   — Кто это? — спросил другой голос, где-то вдалеке. Амальфи узнал его; это был тот же властный голос, который заметил открытую линию связи, когда Воины впервые арестовали Хэзлтона. — Мы не можем допустить этого!
   — Это Комиссар Общественной Безопасности, человек по имени де Форд, — пояснил Хэзлтон. Амальфи натянуто усмехнулся. В действительности де Форд был предшественником Марка, как менеджера города и семь веков назад он был расстрелян. — И конечно же мы не может допустить этого, несмотря на множество доступной энергии в старом городе, большая его часть уже давно заброшена. Де Форд, я думал, вы курсе, что генерал, командующий силами Воинов, приказал им держаться подальше от старого города поскольку, он объявил его запретной зоной.
   — Я уже говорил им об этом, — ответил Амальфи тоном обиженной терпеливости. — Они просто смеются в ответ и говорят, что никакие они не Воины в свое свободное время.
   — Что! — воскликнул тот же низкий голос.
   — Именно это они и говорят, — упрямо продолжал Амальфи. — Или же, что они принадлежат лишь самим себе, и то, что в конце концов никто не обладает кем-то другим. Похоже, они провели время с каким-то деревенским Стохастиком, хотя они все это и восприняли весьма искаженно. Мне кажется, философы и не пытались распространять свою доктрину в чистом виде в провинциях.
   — Ладно, об это нет необходимости спорить, — сурово произнес Марк. — Держите их подальше от города — это необходимо.
   — Я пытаюсь, мистер Мэр, — произнес Амальфи. — Но есть и границы тому, что я могу сделать. Половина их них таскает с собой спиндилли, и вы отлично знаете, что могут сделать эти штуки, если хотя бы одна из них, единожды вдруг сработает. И я не хочу рисковать такой возможностью.
   — Позаботьтесь, чтобы такой возможности не представилось; но в остальном — пытайтесь сделать все возможное. Я посмотрю, что можно сделать здесь. После этого последуют инструкции; где я могу с вами связаться?
   — Оставьте сообщение в офисе сержанта периметра, — предложил Амальфи. — Я заберу его во время своей следующей вахты.
   — Очень хорошо, — сказал Хэзлтон и отключился. Амальфи подготовил необходимую линию связи между постом на периметре города и контрольной башней, затем откинулся в кресле, удовлетворенный на момент, хотя по-прежнему и испытывавший затаенную в глубине нервозность, которая никак не хотела исчезнуть. Семя было заронено, и без сомнения, Хэзлтон вполне понял его ход и сможет развить его. Представлялось весьма вероятным, что Апостол Джорн уже запросил своих офицеров на Новой Земле, подвергая проверке утверждения Амальфи; и конечно же они ответят что, пока они не испытывали никаких трудностей подобного рода, но сам этот запрос сделает их весьма подверженными подобным, могущим произойти, вещам.
   Амальфи включил приемник среднего диапазона волн и настроился на федеральную радиостанцию Новой Земли. Следующим шагом будет ужесточение приказов о запретных зонах для Воинов Господа, не несущих вахту и он хотел быть уверенным, что ему удастся услышать их содержание. Если только офицеры Джорна выразят эти приказы в едва ли допустимой манере сложности, они приведут к тому, что в городе появятся настоящие наблюдатели — и конечно же, давно уже не существовало ни одного сержанта периметра, и да самой определенной границы города более не существовало, за исключением быть может в уме Отцов Города. И кто-то определенно должен будет пострадать.
   И это будет тот инцидент, о котором «де Форд» не сообщит:
   — Я ничего не слышал об этом. Прошу извинить меня, но я не могу быть везде одновременно. Я все это время пытаюсь не допустить этих парней к Отцам Города — они хотят задать им массу вопросов о развитии идей, которые могут связать машины на многие дни. Я уже говорил им, что я не знаю, как управлять Отцами Города, но если один из них нацелит на меня спиндилли и скажет «Соедини меня или…» — что ж…
   Эта речь без сомнения, по необходимости отметит некоторое отречение от своих обязанностей «Комиссара Общественной Безопасности», так как почти наверняка за этим последует создание вооруженного боевого патруля Воинов вокруг самого города Бродяг; тогда Амальфи придется уйти в подполье и остальное окажется в руках Марка. И в особенности, то, что предпримет Хэзлтон, невозможно предположить, да и об этом Амальфи не хотел даже и знать, как это будет происходить. Одним из дефектов закрученной им программы, являлся тот, что как правильно и подозревал Джорн, она базировалась на лжи, в то время как хороший обман должен всегда содержать какой-то фундаментальный камешек правды, который бы больно колол как босые ноги разумных, так и просто подозрительных людей. Если же же прямо, грубо назвать вещи своими именами, не существовало _н_и_к_а_к_о_й_ возможности, что местные Воины будут коррумпированы Стохастицизмом и самой такой возможности вообще никогда не существовало. Даже если и осуществиться задуманная Амальфи программа и Джорн отзовет своих людей, он весьма пристрастно допросит их обо всем, прежде, чем вернет своих заложников Амальфи; и все, что он обнаружит, будет нести отпечаток деятельности Амальфи, и это будет слишком очевидно, чтобы быть убедительным. Именно поэтому импровизации Хэзлтона с этого момента должны быть его собственными, и столь же неизвестными для Амальфи, так чтобы у него не имелось никакой возможности изменить их, даже если бы он и захотел это сделать.
   В действительности, это был довольно бледный образчик выдумки, от которого теперь зависели жизни Ди, Уэба и Эстелль. Но ему приходилось довольствоваться тем, что имелось у него в распоряжении.
   Но, похоже программа срабатывала. В течении недели, все отпуска Воинов были отменены в предпочтении специальным «ориентационным молитвам», присутствие на которых являлось обязательным. И хотя не имелось никакой возможности определить, как отнеслись Воины к отмене своих отпусков, чтобы укрепить их веру, предполагаемый инцидент внутри города произошел буквально на следующий день и «Комиссар Общественной Безопасности» получил соответственный нагоняй от Хэзлтона, который потребовал от него объяснений, как он допустил это происшествие; Амальфи выпалил заранее заготовленную ложь и укрылся в резервной связной подстанции находившейся внутри самих Отцов Города.
   На следующий же день, патруль Воинов рыскал по всему городу Бродяг и Амальфи оказался в изоляции; остальное было в руках Хэзлтона.
   К концу этой недели, всем Воинам было приказано сдать свои спиндилли в обмен на обычные полицейские парализаторы, и Амальфи понял, что выиграл. Когда армия победителей разоружается своими собственными офицерами, с ней покончено. И потребуется чуть-чуть времени, когда она начнет разваливаться сама, с очень небольшой помощью извне. И когда это развитие событий дойдет до Джорна, он предпримет действия, и быстрые; Хэзлтон, совершенно очевидно проявил несколько излишнюю четкость, что в общем-то было в его привычке. Но ничего другого, кроме ожидания, для Амальфи не оставалось.
   Последний из блокирующих кораблей Воинов едва лишь произвел посадку, как уже Уэб и Эстелль выбирались из шлюза и направились прямо к Амальфи.
   — У нас есть послание для вас, — сказала Эстелль, запыхавшись, глаза ее были сверхъестественно расширены. — От Апостола Джорна. И капитан корабля сказал немедленно доставить его вам.
   — Хорошо, но собственно, нет никакой причины для спешки, — пробурчал Амальфи, стараясь скрыть свое удовлетворение. — С вами все в порядке? Они заботились о вас должным образом?
   — Они ничего не сделали нам плохого, — ответил Уэб. — Они были такими правильными и вежливыми, что иногда мне хотелось кого-нибудь из них стукнуть. Они держали нас в отдельной каюте и пичкали нас своими трактатами, чтобы мы их читали. И очень скоро нам все это стало так скучно, простое чтение трактатов и игра в tic-tac-toe над ними с помощью бабушки.
   Неожиданно он не удержался и усмехнулся, переглянувшись с Эстелль; совершенно очевидно, что ему и еще кое-что удалось сделать в своей каюте, так или иначе.
   Амальфи почувствовал неопределенный эмоциональный толчок, хотя сам и не смог определить что именно это была за эмоция; она прошла слишком быстро. — Ну ладно, хорошо, — он сказал Эстелль. — А где послание?
   — Здесь.
   Она передала ему желтую тонкую бумажку, оторванную с принтера корабельного коммуникатора Дирака. Послание гласило:
   ХХХ КМНДР ККГ ГАБРИЭЛЬ КПГ
   32 ДЖОН АМАЛЬФИ Н ЗЕМЛЯ П ХСТГС ПВТ 32 Я ОТДАЮ ВАМ ПРЕИМУЩЕСТВО СОМНЕНИЯ, ПВТ СОМНЕНИЯ. ВЫ ОДИН ЗНАЕТЕ ПРАВДУ. ЕСЛИ ЭТО ПОРАЖЕНИЕ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ВАШЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ БУДЬТЕ УВЕРЕНЫ, ЧТО ЭТО ЕЩЕ НЕ КОНЕЦ. НО ОН СКОРО НАСТУПИТ.
   ДЖОРН АПОСТОЛ ГОСПОДА.
   Амальфи смял бумажку и швырнул ее на обожженный бетон космопорта.
   — И да будет так, — произнес он.
   Эстелль посмотрела вниз на комок желтой бумаги и затем снова перевела взгляд на посуровевшее лицо Амальфи. — Вы знаете, что он хотел этим сказать? — спросила она.
   — Да, я знаю, что он хотел этим сказать, Эстелль. Но я надеюсь, что ты никогда этого не узнаешь.

6. ОБЪЕКТ 4001 — АЛЕФНУЛЬ

   Эстелль так никогда и не узнала этого — хотя по большому счету, в конце концов, сама она сама, в уме, совершенно не сомневалась по этому поводу — в том, что первый прорыв в проблеме, как преодолеть информационный барьер приближающегося Гиннунгагапа, появился на свет благодаря ее предложению своему отцу, что для познания Ничейной Земли необходимо проводить ее изучение с помощью пуль. Уэб и Эстелль, все таки были всего-лишь детьми, и в последующие годы ни у кого не нашлось достаточно времени, чтобы уделить его детям; все оказались слишком заняты лихорадочными попытками собрать почти нематериальный объект, который должен был бы стать их пулей, которой надлежало пересечь Ничейную Землю в огромную, дополнительную, противоположную безграничность вселенной антивещества. И на какое-то время, это предположение просто отставили в сторону в пользу поиска фактов; существовала необходимость в какой-то прямой возможности определения современного энергетического уровня вселенной антивещества. Как только эти данные станут известны, можно было бы надеяться на точное определение даты надвигающегося мгновения катастрофы, и тогда бы они смогли точно знать сколь много или мало времени оставалось на приготовления для встречи лицом к лицу со смертью, если кто-нибудь вообще и мог бы думать с достаточной степенью разумности перед лицом неминуемого и полного прекращения существования всякой разумности или всех значений — и сколько еще осталось времени для опытов, которые одни могли бы дать понятие самой концепции того, что должно произойти.
   И конечно же, ни у кого не находилось времени на детей; и таким образом, они взрослели, игнорируемые всеми, последние дети, которых смогла увидеть вселенная. И совсем не удивительно, что они просто привязались друг к другу; они бы сделали это и при любых других обстоятельствах, потому, что не подлежали сомнению или вопросам те, уготованные им судьбы, которые бурлили в субмикроскопических завитках и сеточках нуклеиновых кислот их наследственности, сформировавшей их обоих друг для друга.
   Эстелль взрослела в ее мире забывчивых взрослых и заняла среди них свое место, но без того, чтобы они заметили, во что она превратилась — в высокую, худощавую и гибкую, как тростинка, сероглазую, черноволосую, с белой кожей, спокойным лицом девушку — в красавицу. Эти старики были столь же иммунны к красоте, как они были иммунны и к юности; они были полностью счастливы тем, что могли использовать остро отточенное лезвие математического дарования Эстелль, которым они пользовались для разрешения некоторых своих проблем, но они просто не замечали, что она была и столь же прекрасна, да наверное и не стали бы обращать на это внимание, даже если бы и смогли это заметить. В эти дни они не видели больше ничего, кроме смерти — или по крайней мере, они считали, что уже лицезрели ее; Эстелль совсем не была уверена, что они столь же ясно видели ее, как например, она, ибо слишком уж долго они жили в презрении к ней.
   Уэб сам не знал, нравилось ли это ему или нет. Он определенно удовлетворился тем, что оказался единственным Ново-Землянином, у которого оказалось достаточно нормального смысла, чтобы заметить, как прекрасна Эстелль, но иногда его гордость чувствовала себя уязвленно из-за отсутствия случайных взглядов или прямого любопытства; и иногда он подозревал, что и Эстелль это беспокоило так же мало, как в конце концов и всех остальных на Новой Земле, кроме самого Уэба. По прошествии времени, существовавшая меж ними любовь была выражена вслух и признана, и теперь они уже были женатой парой, со всеми проистекающими из этого радостями и ответственностью, которые обеспечивает и требует соединение сердец; но почему-то, никто этого не заметил. Старики слишком были заняты строительством своего прибора, чтобы заметить, не говоря уже и о том, чтобы их это как-то побеспокоило, то, что маленький зеленый росток любви все же взошел среди разрушенных каменей самого последнего из всех ниспровержений.
   И все же Уэбу оказалось не трудно понять, почему то, что для него было чудом, не представляло собой даже какую-то досаду для деловитых богов и их машин, с которыми ему приходилось жить. Оставалось не так уж и много времени; едва лишь на то чтобы икнуть для Амальфи и Мирамона и Шлосса и Ди и даже для Кэррела, который казался постоянно молодым человеком, и все же уже прожившим многие и многие жизни, и которого можно было «обрезать» как раз по середине его последней, не прибегая ко всякого рода серьезным утверждениям, что его смерть стала бы прискорбным пустым расходованием чего-бы то ни было (и Уэб почему-то чувствовал уверенность, что этого было, пожалуй, даже недостаточно), что он держал в своей голове. И то немногое остававшееся время, для этих людей, проживших столь долгие жизни, просто ничего бы уже не значило; но для Уэба и Эстелль, это было и продолжало бы быть их собственным временем взросления, которое бы стало половиной их собственных жизней, и не имело совершенно никакого значения то, сколь долго бы они еще жили впоследствии.