Страница:
В определенном смысле Морган тоже был доволен таким оборотом: внимание пиратов направилось в другую сторону, хаос прекратился, и адмирал смог вновь взять бразды правления, чтобы подготовить штурм Глории.
Старинные реляции о баталиях надлежит прочитывать со всем тщанием, чтобы увидеть за расплывчатыми фразами и стереотипными определениями точные факты, позволяющие восстановить подлинную картину происшедшего. В данном случае происходило следующее. Флибустьеры изо всех сил пытались взломать или поджечь ведущие в форт ворота из массивного красного дерева пятнадцатисантиметровой толщины, проклепанные железом. Нет, тут нужна была пушка, а у осаждавших ее не было. Испанцы сверху стреляли в них в упор и сбрасывали со стен Глории «раскаленные докрасна камни, лили кипяток и смолу, бросали бомбы». Эти примитивные бомбы представляли собой глиняные горшки, начиненные орудийным порохом.
Бой продолжался, но Моргану уже было ясно, что наскоком крепость не взять. Постепенно пыл нападавших остывал, а груда убитых и раненых под стеной росла все выше. Надо было либо взять Глорию, либо уходить: собрать всю добычу, которую можно унести, добраться до кораблей и отплыть. Под огнем пушек форта?
Морган отошел подальше, чтобы охватить всю картину боя. Обычно он шел во главе войска, но теперь было бы совершеннейшим безумием топтаться у стены под градом пуль, бомб и кипящей смолы. Стоило как следует поразмыслить, что делать дальше.
Монахи и монахини, запертые в своих монастырях, молились на коленях перед распятиями и мадоннами, которых пираты не успели еще похитить или осквернить. Они слышали взрыв, стрельбу, топот, душераздирающие крики, затем пушечный залп. Теперь поверженный город затаился в страхе, напряженно ловя отголоски битвы под стенами Глории. Монахи и монахини молились в полный голос, у женщин он прерывался порой безудержными рыданиями: монахини хорошо представляли себе, что их ждет.
Они решили, что настал час их смертных мук: двери монастыря рывком распахнулись, и в молельню ввалились черные от пороха злодеи. Быстро окружив святых сестер, они погнали их прочь, как стадо овец. Монахини семенили, не соображая толком куда и едва ли замечая, что грохот боя становился все громче и громче. Затем, все еще не понимая ничего, они увидели, как из боковой улицы появилась толпа монахов-мужчин, которых тоже гнали тычками, пожалуй, даже грубее – вперед, скорей! Обе толпы слились вместе, и монахи узрели перед собой в клубах густого дыма массивные зубчатые стены форта Сантьяго-де-ла-Глория.
– Взять штурмовые лестницы! Приставить к стене!
Лестницы – наскоро сколоченные из неструганой древесины, необыкновенно широкие – валялись кучей.
Градом посыпались удары. Лестницы были чудовищно тяжелые. Божьи люди, не привыкшие к труду, многие из них старые и больные, едва могли поднять их. Тем не менее под угрозой смерти надо было разбирать и тащить их. Удары по голове и покалывания клинками не прекращались; мужчины и женщины в коричневых и черных рясах то и дело спотыкались и падали, идущим сзади приходилось шагать по их телам. Сквозь завесу дыма и слез они видели желтую стену, откуда лили смолу и сбрасывали дымящиеся бомбы.
– Ставьте лестницы!
На верху стены раздались крики, пальба прекратилась, смола и бомбы больше не падали. Все новые партии монахов из других монастырей прибывали к стене, разбирали лестницы и тащили их к подножию. Лестницы были сколочены с таким расчетом, чтобы на одной перекладине могли уместиться четверо бойцов.
– Ставьте лестницы!
Некоторые монахи и монахини в испуге поворачивали назад и брели к флибустьерам. Их убивали выстрелом из пистолета в упор.
– Ставьте лестницы!
Защитники форта с ужасом смотрели, как понукаемые флибустьерами монахи, словно большие муравьи, заполнили подножие крепости, а затем начали карабкаться на стены. За ними лезли пираты с ножами в зубах.
Раздался приказ, стрельба вспыхнула с новой силой. Черные и коричневые сутаны бесформенными комьями падали вниз. Испанские солдаты, стиснув зубы, безостановочно били в упор, несмотря на умоляющие вопли святых отцов и их искаженные страхом и смертной мукой лица. Но первые флибустьеры уже перемахивали через парапет.
Тремя неделями позже Морган мог обозреть с площадки цитадели, которую он избрал своей резиденцией, все пространство покоренного города. Пуэрто-Бельо казался вымершим. Валявшиеся повсюду трупы были похоронены уцелевшими горожанами или расклеваны стервятниками. Черные птицы все еще зловеще кружились стаями над лесом: туда флибустьеры свозили на дрогах своих товарищей, умерших от желтой лихорадки. Судя по их количеству, москиты Пуэрто-Бельо грозили нанести захватчикам больший урон, чем мушкетные пули и пороховые бомбы испанцев.
Позже Морган обмолвился, что пуще всего его поразило во время штурма крепости поведение старого Кастельона. Прижатый к стене цейхгауза, губернатор свирепо отмахивался окровавленной саблей, отказываясь сдаться:
– Лучше умереть как солдату в бою, нежели быть повешенным как трусу!
– Я не вешаю таких людей, как вы!
Жена и дочь губернатора, стоя на коленях рядом с Морганом, лицом к герою, заклинали его не умирать. Тщетно – клинок Кастельона разил всех, кто к нему приближался.
Морган отвернулся:
– Застрелите его.
Впоследствии он говорил, что отдал этот приказ скрепя сердце. Что же касается приказов по поводу «привлечения» монахов и монахинь к штурму цитадели, то об этом он даже не упоминал: война есть война. Ни словом не обмолвился он и о пытках, которым подвергли жителей, чтобы выведать у них местонахождение тайников: дознания были в обычае у флибустьеров. Между тем точные детали этих мучительств стали известны, поскольку некто Джон Стайл, рядовой моргановского войска, участвовавший, как и остальные его коллеги, в дознаниях, позже не выдержал укоров совести и обратился к премьер-министру Англии со своего рода исповедью. Описанные там страсти совершенно невыносимы и поверить в них можно лишь, если вспомнить, что зрелище публичных пыток, казней и валявшихся на улицах трупов было привычным для людей того времени.
Морган весьма сердился, что дознание затянулось на столь долгий срок. Нет, не из внезапно проснувшейся чувствительности, а просто потому, что строил расчет на куда более короткую экспедицию. Его разведывательная служба, составленная из испанцев-дезертиров, беглых рабов, купцов и портовых девиц, дала ему самые точные сведения о топографии местности, но ему забыли сообщить (хотя, по сути, ему полагалось бы знать это самому), что богатства появлялись в Пуэрто-Бельо по прибытии каравана из Панамы. Лишь в это время становилось явью сказочное зрелище – слитки золота, сложенные на улице, как кирпичи. Ну а коль скоро он оказался в городе в неурочное время, пришлось обратиться к испытанному старому способу – выкупу. История выкупа в Пуэрто-Бельо имеет свою особенность и даже целое продолжение. Вот как развивались события.
Морган (в гневе от того, что золота не оказалось на месте). Общий выкуп за город – сто тысяч пиастров. Если их не заплатят, город будет предан огню, а все жители до единого перебиты.
Хор оставшихся в живых горожан. У нас ничего нет, ваши люди выгребли все подчистую, до последнего дублона. Позвольте, мы пошлем двух уважаемых граждан за выкупом к губернатору Панамы.
Морган. Ладно. Даю вам две недели.
Еще до истечения назначенного срока адмиралу докладывают, что из Панамы в направлении Пуэрто-Бельо движутся крупные силы во главе с губернатором доном Аугустином де Бракаманте. Морган посылает им навстречу сотню флибустьеров, которые внезапным ударом из засады обращают испанскую колонну в бегство. Следует обмен письмами.
Бракаманте. Если вы немедля не уберетесь восвояси, вы об этом пожалеете.
Морган. Пустые угрозы. Посмотрите, что случилось с вашим войском. Я сам мечтаю поскорей покинуть эти края, где люди мрут от лихорадки. Но мне нужен выкуп.
Бракаманте. Ни единого песо. Я не собираюсь платить из казны короля за город, проспавший появление врагов.
Постскриптум. Буду признателен адмиралу Моргану за присылку образцов оружия, с помощью которого ему удалось захватить столь крупный город.
Это послание было доставлено разряженным испанским офицером, которого Морган принял с подобающим почтением. Загадочный постскриптум (ирония? почесть?) нисколько не удивил адмирала. Он вручил офицеру пистолет и несколько пуль:
– Вот оружие, которым я взял Пуэрто-Бельо. Соблаговолите попросить дона Аугустина подержать этот пистолет у себя ровно год. Затем я сам явлюсь за ним. В Панаму.
Вызов, посланный с двенадцатимесячным упреждением, был стратегической ошибкой. Но Морган наслаждался своим триумфом, и ему хотелось поиграть с испанцем в кошки-мышки. Однако Бракаманте тут же дал знать, что не желает быть мышью.
Посланец вернулся от него с золотым кольцом:
– Губернатор просит адмирала Моргана принять это золотое кольцо взамен пистолета. Это избавит его от необходимости появляться в Панаме, ибо дон Аугустин велел передать адмиралу Моргану: пусть он не тешит себя надеждами, что в Панаме у него все сойдет столь же гладко, как в Пуэрто-Бельо.
На этом диалог окончился.
Морган надел золотое кольцо на палец. Оно красовалось на нем и в тот день, когда он с верхней площадки цитадели смотрел на город, а переводя взгляд на дивную бухту, видел девять своих кораблей, готовых отплыть с добычей. Последнюю составили двести пятьдесят тысяч золотых пиастров, сокровища церквей и монастырей, ювелирные изделия, драгоценные камни и богатые ткани плюс множество другого товара, плюс триста рабов. Сто тысяч монет как по волшебству появились из-под земли после того, как Морган объявил, что Бракаманте отказался дать хоть одно песо из казны; при этом флибустьерский командующий оставил свой ультиматум в силе.
Делили добычу, как повелось, на Коровьем острове, сделав там остановку на обратном пути. Оргия, устроенная по прибытии в Порт-Ройял, превзошла длительностью и размахом все, что пиратское гнездо знало до тех пор. Содержатели таверн не могли сдержать радости, подсчитывая ежеутренне суточную выручку, и умильно глядели на тела пропойц, напоминавшие неподвижностью трупы Пуэрто-Бельо; всклокоченные девицы запихивали монеты в матрасы; ростовщики и торговцы не спали ночи напролет, заполняя приходные книги; они наняли особую охрану из отборных молодцов для присмотра за битком набитыми складами. Губернатор сэр Томас Модифорд глядел на своего адмирала с восхищением, в котором сквозило некоторое опасение.
– Никогда еще подобная добыча не появлялась в Порт-Ройяле, – сказал он. – Богатство нашего острова разом возросло, по меньшей мере, на треть.
– Надеюсь, об этом никто не сожалеет.
Морган недвусмысленно намекал на огромный куш, отваленный сэру Томасу.
– Меня немного беспокоит ваша переписка с Бракаманте, – сказал губернатор, меняя тему. – Я имею в виду объявленное вами намерение отправиться в Панаму. Вам ведь известно, что Лондон договорился с Испанией, о своего рода передышке. Я получил инструкцию продолжать нападать на их галионы, но не трогать владений на суше.
– Если вы обеспокоены лишь этим, вот моя реляция о событиях в Пуэрто-Бельо. Можете смело отправить ее в Лондон.
Этот документ был найден в архивах. Там сказано, что Морган оставил город «в том самом виде, в каком тот пребывал ранее». А обращение его с жителями было столь галантно, что «несколько благородных дам», которым он предложил отправиться в Панаму, отказались, заявив, что «они находятся в плену у людей, готовых блюсти их честь лучше, чем это было бы в Панаме».
Карл II и его министры, в ушах которых еще звучали возмущенные протесты испанского посла по поводу грабежей и насилий в Пуэрто-Бельо, с некоторым замешательством ознакомились с этим памятником вероломства. Однако и Карл II, и его министры, и его двор, и казначеи Английского банка находились в шоковом состоянии от количества золота, посыпавшегося в их шкатулки, подвалы и карманы. Впечатление было усилено сообщением губернатора Модифорда о том, что это лишь начало. Посему, несмотря на испанские вопли, Порт-Ройял не получил даже порицания. В те времена, как часто и поныне, мораль общества выражалась односложно: «Обогащайтесь!»
Крупнейший в мире город с полумиллионным населением, Лондон в 1668 году зализывал, как раненый зверь, свои раны. Из окон дворца Карл II мог видеть снующие по Темзе парусники и слышать перезвон молотков на верфях; но если он выезжал куда-либо, ему было не миновать черных руин – следов гигантского пожара, уничтожившего два года назад город почти на 80 процентов. А в минувшем году британскую столицу еще посетила чума, унесшая 70000 жизней.
Толпы молящихся переполнили тогда церкви, люди молились и сейчас, но псалмами нельзя было поднять город из руин. Нужны были деньги. Кроме того, золото требовалось для армии и флота, для ведения политики и устройства празднеств, для всякого рода увеселений, без которых монаршья жизнь – не жизнь, особенно для короля, познавшего в юности изгнание и нищету. Трудно даже вообразить, сколько золота уходило на праздники и любовниц! Когда Карлу II случалось думать о своем далеком заморском владении под названием Ямайка, оно представлялось ему золотым Эдемом, где никогда не бывает лондонских туманов и текут молочные реки в кисельных берегах. И тут на память ему приходила угроза, о которой писал губернатор Модифорд, – угроза нападения с Кубы. Нет, поистине нельзя было больше тянуть с отсылкой помощи и подкрепления на Ямайку. «Сколько мы можем послать кораблей?»
В конечном счете отправили один корабль, именовавшийся «Оксфорд», зато, правда, без промедления. Хороший, крепкий корабль, водоизмещением 300 тонн с 36 орудиями на борту под командованием одного из самых способных капитанов, Эдварда Коллиера.
Насколько «корабль его величества» XVII века не походил на современные корабли, настолько и его экипаж не напоминал свежевыбритых и «отутюженных» матросов нынешнего военного флота Великобритании. В ту эпоху избрать своим уделом вонючий матросский кубрик могли лишь люди отверженные, подонки общества. В отличие от своих собратьев на купеческих судах они в обилии получали лишь зуботычины и удары линьками, призванные поддерживать на борту железную дисциплину.
Когда после долгого перехода, приправленного тремя бурями, перед матросами «Оксфорда» появилась из бирюзового моря Ямайка, она показалась им изумрудом в белой оправе. Само ее имя было синонимом скорой наживы и вожделенных безумств; люди почувствовали, как у них просыпается волчий аппетит. Именно в этот момент боцманы и вахтенные принялись стимулировать их усердие кулаками и линьками: капитан Эдвард Коллиер пожелал, чтобы вход в Порт-Ройял прошел безукоризненно, чтобы все маневры были достойны королевского флота. Он знал, что флибустьерский порт поднимет его на смех из-за малейшего неловкого маневра.
Стараниями экипажа швартовка судна прошла безупречно, паруса подтянуты на гитовы одновременно, словно вздернутые единым движением; свободный ход судна по знаменитой бухте был очень достойный – ни слишком быстрый, ни слишком медленный; вахта выстроена на носу, якорь плюхнулся в воду по свистку. В толпе, собравшейся на пирсе и на берегу, раздались возгласы одобрения. Едва трехмачтовик застыл на месте, как на воду спустили белую шлюпку и двенадцать гребцов по команде боцмана налегли на весла. На корме, лицом к рулевому, восседал капитан в шляпе с плюмажем.
Предупрежденный дозорным о прибытии королевского судна, сэр Томас отрядил для встречи капитана своего адъютанта с эскортом. Эдвард Коллиер ответил на приветствие офицера и сел на подведенную лошадь. Не поворачивая головы, он поглядывал налево и направо. Город Порт-Ройял показался ему значительнее и краше, чем он представлял себе по описаниям. Двое всадников прокладывали путь высокому гостю сквозь оживленную пеструю толпу любопытных. Коллиер обратил внимание, что эскорт вдруг круто объехал две огромные, закрытые парусиной подводы, запряженных в них лошадей вели под уздцы испанские пленники, и при появлении этих экипажей вокруг них сразу образовывалась пустота: толпа шарахалась прочь. Но адъютант уже показывал ему рукой на губернаторский дворец.
Эдвард Коллиер представился, назвал свое судно, сказал, что прибыл из Лондона, и вручил командировочное предписание. Молча прочтя его, не дрогнув ни одним мускулом лица, Модифорд сообщил, что он, сэр Томас, будучи губернатором острова, являлся одновременно и главнокомандующим сухопутных и морских сил, – иными словами, ему подчинялись все английские войска в Карибском море. Коллиер ответил, что прекрасно осведомлен об этом и что ему предписано обеспечить защиту острова против нападения с моря, а это предполагает исполнение приказов сэра Томаса. Субординация была выяснена, губернатор велел принести рому. Как здоровье его величества, что говорят в Лондоне, построены ли жилища для горожан, или им все еще приходится ютиться в селах и на баржах на Темзе? Кстати, в этой связи угодно ли будет капитану жить на борту или в доме в Порт-Ройяле?
– Впрочем, у вас будет достаточно времени для решения. Да и, по правде говоря, сейчас вам лучше пожить на борту. У нас обнаружено несколько случаев смерти от чумы. А что касается использования вашего судна для защиты острова, я подумаю об этом.
Сэр Томас, как и все в Порт-Ройяле, называл этот недуг чумой. Только пленники испанцы называли его черной рвотой – такие симптомы появлялись в последней стадии болезни. В действительности это была желтая лихорадка, завезенная войском Моргана из похода в Пуэрто-Бельо. Самой адмиральской флотилии в порту не было: она уже вышла в другую экспедицию. Эпидемия не приобрела в Порт-Ройяле массового характера, поскольку желтая лихорадка переносится определенного вида комарами, а их на Ямайке водилось немного, к тому же с приближением сухого сезона они исчезали совсем.
Командир «Оксфорда» воспринял приказ отплыть на Ямайку без особого восторга, полагая, что в среде флибустьеров ему будет непросто поддерживать на борту привычную дисциплину. А тут еще чума! Коллиер не мог знать, что речь идет о другой болезни, куда менее опасной. Но он запретил отпускать экипаж на берег, сделав исключение лишь для вахтенной команды, отправленной за провизией.
Несколько дней спустя дежурный офицер принес ему письмо от сэра Томаса. Капитану Коллиеру предлагалось поставить свое судно на якорную стоянку возле Коровьего острова и поступить под командование адмирала Моргана, чья флотилия собиралась в указанном месте.
– Благодарю вас, сэр, – ответил Коллиер. – Передайте губернатору: я понял приказ.
Он с горечью подумал, что попал в ловушку. Отвечать «да, сэр» флибустьерскому вожаку – это ли не оскорбительно для офицера флота его величества?! «Оксфорд» был послан королевским приказом защищать Ямайку, а не участвовать в пиратских набегах.
С другой стороны, сэр Томас при первой же аудиенции подчеркнул, что в этой части света он отдает приказы на море и на суше. Стоит ли брать на себя риск возражать, спорить и обсуждать приказы на Ямайке, где ослушника куда чаще убеждают не словами, а выстрелом в упор или ударом клинка? Да и потом, чего можно требовать? Остаться на приколе в Порт-Ройяле, где вовсю свирепствует чума? У Эдварда Коллиера все еще стоял в ушах скрип осей тяжело груженных дрог, ночи напролет возивших трупы по улицам Лондона.
Итак, второго января 1669 года трехмачтовый корабль «Оксфорд» флота его величества стоял на якоре возле Коровьего острова в окружении пятнадцати флибустьерских судов, и зрелище, которое он являл, даже отдаленно не напоминало безукоризненной картины матросской выучки, продемонстрированной ямайской публике в день прибытия в Порт-Ройял.
Над его палубой висел разудалый гомон, прерываемый время от времени пушечным выстрелом. На палубе были поставлены длинные столы, ломившиеся от снеди и бочонков с ромом, а за столами пировали две сотни флибустьеров; джентльмены удачи были по большей части в лохмотьях, но у многих в ухе горделиво болталась серьга, бряцала о грудь золотая цепь или все десять пальцев были унизаны перстнями. То были представители экипажей всех судов, собравшихся на рейде острова. Вперемежку с ними сидели матросы «Оксфорда», сбросившие с себя наконец оковы военной дисциплины и с неутомимостью оголодавших хищников набросившиеся на обильное угощение и выпивку. Пир был в разгаре.
Примерно каждые полчаса кто-нибудь из гостей поднимал стакан и испускал громовое мычание, которое должно было означать тост за здоровье адмирала Моргана, величайшего мореплавателя всех времен и народов. Тотчас в стельку пьяный бомбардир подносил к пушке фитиль и производил холостой выстрел в честь Моргана.
Сам же герой празднества давал в капитанской каюте на корме «Оксфорда» банкет в честь господ офицеров. Он тоже часто поднимал кубок за здоровье короля, губернатора Томаса Модифорда, присутствовавших капитанов, а также за здоровье жителей Картахены, что каждый раз вызывало взрыв гомерического хохота.
Лицо капитана Коллиера, сидевшего во главе стола, полыхало ярким румянцем от выпитого рома, как и у его гостей, но манеры его оставались сдержанными; никто бы не смог сказать, что он в действительности думает обо всем происходящем. Когда «Оксфорд» подошел к Коровьему острову, на борт его поднялся один из помощников Моргана и без всяких околичностей спросил, что делает тут британский корабль. Коллиер сам отправился к адмиралу, чтобы вручить ему письмо от сэра Томаса.
– Превосходно! – ответил адмирал. – Я сейчас введу вас в курс предстоящей экспедиции.
На сей раз Морган решил ничего не скрывать. Целью была Картахена, порт Испанской Америки (ныне в Колумбии), некогда разграбленный знаменитым Дрейком; с тех пор минуло уже восемьдесят лет, и город должен был оправиться. В Картахене под защитой неприступных фортов останавливались галионы, но Морган считал, что вряд ли они мощнее фортов Пуэрто-Бельо. А успех в Пуэрто-Бельо наполнял гордостью всю флибустьерскую братию. Теперь они авансом праздновали успех в Картахене. Отплытие было назначено на 4 января.
Морган решил пировать на «Оксфорде» – это был самый большой и чистый корабль его флотилии. Но он посадил во главе стола Коллиера, остававшегося на борту «первым хозяином после Господа Бога». Морган не хотел с первых шагов обострять отношений с чопорным капитаном, выказывая свою власть.
Слева от Коллиера сидел другой капитан, тоже раскрасневшийся от спиртного и не менее командира «Оксфорда» удивлявшийся крутому повороту своей карьеры.
Коллиер обращался к своему соседу слева по-французски. Капитан де Вивон командовал – формально он еще сохранял свою должность – французским военным судном «Летучий змей» из Ла-Рошели. На рейде Коровьего острова он оказался одновременно с «Оксфордом», однако совершенно не по своей воле. Коллиер, направляясь к месту сбора флибустьеров, застал «Летучего змея» в момент, когда тот грабил в открытом море английское купеческое судно, и в свою очередь взял «француза» в плен. Подавляющее превосходство «Оксфорда» в вооружении позволило провести операцию легко и даже куртуазно. Капитан де Вивон в изысканных выражениях сообщил, что он, к сожалению, был вынужден одолжить часть товаров у английского «купца», поскольку «Летучий змей», потрепанный бурей, истощил свой запас провизии.
– Извольте следовать за мной, – ответил Коллиер. – У нас будет время разобраться во всем согласно действующим английским законам.
Инцидент еще не был исчерпан, но Морган дал согласие на присутствие за праздничным столом капитана де Вивона.
На остальных судах, собравшихся у Коровьего острова, в том числе и на «Летучем змее», тоже шел пир горой: группа захвата, посаженная на борт, потребовала участия в гульбе, а французский экипаж пленного судна охотно присоединился к ним.
Внезапно сидевшие на судах по соседству с «Оксфордом» почувствовали, как настил дрогнул у них под ногами, словно море передало подземный толчок. Затем раздался оглушительный грохот взрыва и колоссальный столб пламени взметнулся над носовой частью «Оксфорда». Черное облако заволокло все вокруг, а в море посыпались обломки корпуса и куски человеческих тел. Когда дым рассеялся, люди успели заметить, как корма «Оксфорда» погружается в воду. Два-три десятка человек плавали, уцепившись за куски дерева и отчаянно вопя. Это были гости Моргана, уцелевшие от взрыва порохового погреба в носовой части английского корабля. Все пировавшие на баке – около двухсот человек – погибли, одни при взрыве, другие потонув в бессознательном состоянии. Шлюпки вылавливали уцелевших. Среди них был адмирал Морган и почти все его приглашенные, в том числе Коллиер и де Вивон.
Спасатели, бешено работая веслами, примчались со всех судов к месту происшествия. Им открылась жуткая картина, освещенная ласковым январским солнцем. К песчаному берегу Коровьего острова течение прибивало трупы. Кое-где матросы втаскивали в лодки безжизненно плававшие тела. Другие выкликали имена исчезнувших товарищей в тайной надежде, что они отзовутся. Третьи деловито суетились на пляже, стаскивая с трупов сапоги, сдирая с пальцев кольца и вынимая из мочек ушей серьги. Очень быстро кровь привлекла акул, и вылавливать стало нечего...
Старинные реляции о баталиях надлежит прочитывать со всем тщанием, чтобы увидеть за расплывчатыми фразами и стереотипными определениями точные факты, позволяющие восстановить подлинную картину происшедшего. В данном случае происходило следующее. Флибустьеры изо всех сил пытались взломать или поджечь ведущие в форт ворота из массивного красного дерева пятнадцатисантиметровой толщины, проклепанные железом. Нет, тут нужна была пушка, а у осаждавших ее не было. Испанцы сверху стреляли в них в упор и сбрасывали со стен Глории «раскаленные докрасна камни, лили кипяток и смолу, бросали бомбы». Эти примитивные бомбы представляли собой глиняные горшки, начиненные орудийным порохом.
Бой продолжался, но Моргану уже было ясно, что наскоком крепость не взять. Постепенно пыл нападавших остывал, а груда убитых и раненых под стеной росла все выше. Надо было либо взять Глорию, либо уходить: собрать всю добычу, которую можно унести, добраться до кораблей и отплыть. Под огнем пушек форта?
Морган отошел подальше, чтобы охватить всю картину боя. Обычно он шел во главе войска, но теперь было бы совершеннейшим безумием топтаться у стены под градом пуль, бомб и кипящей смолы. Стоило как следует поразмыслить, что делать дальше.
Монахи и монахини, запертые в своих монастырях, молились на коленях перед распятиями и мадоннами, которых пираты не успели еще похитить или осквернить. Они слышали взрыв, стрельбу, топот, душераздирающие крики, затем пушечный залп. Теперь поверженный город затаился в страхе, напряженно ловя отголоски битвы под стенами Глории. Монахи и монахини молились в полный голос, у женщин он прерывался порой безудержными рыданиями: монахини хорошо представляли себе, что их ждет.
Они решили, что настал час их смертных мук: двери монастыря рывком распахнулись, и в молельню ввалились черные от пороха злодеи. Быстро окружив святых сестер, они погнали их прочь, как стадо овец. Монахини семенили, не соображая толком куда и едва ли замечая, что грохот боя становился все громче и громче. Затем, все еще не понимая ничего, они увидели, как из боковой улицы появилась толпа монахов-мужчин, которых тоже гнали тычками, пожалуй, даже грубее – вперед, скорей! Обе толпы слились вместе, и монахи узрели перед собой в клубах густого дыма массивные зубчатые стены форта Сантьяго-де-ла-Глория.
– Взять штурмовые лестницы! Приставить к стене!
Лестницы – наскоро сколоченные из неструганой древесины, необыкновенно широкие – валялись кучей.
Градом посыпались удары. Лестницы были чудовищно тяжелые. Божьи люди, не привыкшие к труду, многие из них старые и больные, едва могли поднять их. Тем не менее под угрозой смерти надо было разбирать и тащить их. Удары по голове и покалывания клинками не прекращались; мужчины и женщины в коричневых и черных рясах то и дело спотыкались и падали, идущим сзади приходилось шагать по их телам. Сквозь завесу дыма и слез они видели желтую стену, откуда лили смолу и сбрасывали дымящиеся бомбы.
– Ставьте лестницы!
На верху стены раздались крики, пальба прекратилась, смола и бомбы больше не падали. Все новые партии монахов из других монастырей прибывали к стене, разбирали лестницы и тащили их к подножию. Лестницы были сколочены с таким расчетом, чтобы на одной перекладине могли уместиться четверо бойцов.
– Ставьте лестницы!
Некоторые монахи и монахини в испуге поворачивали назад и брели к флибустьерам. Их убивали выстрелом из пистолета в упор.
– Ставьте лестницы!
Защитники форта с ужасом смотрели, как понукаемые флибустьерами монахи, словно большие муравьи, заполнили подножие крепости, а затем начали карабкаться на стены. За ними лезли пираты с ножами в зубах.
Раздался приказ, стрельба вспыхнула с новой силой. Черные и коричневые сутаны бесформенными комьями падали вниз. Испанские солдаты, стиснув зубы, безостановочно били в упор, несмотря на умоляющие вопли святых отцов и их искаженные страхом и смертной мукой лица. Но первые флибустьеры уже перемахивали через парапет.
Тремя неделями позже Морган мог обозреть с площадки цитадели, которую он избрал своей резиденцией, все пространство покоренного города. Пуэрто-Бельо казался вымершим. Валявшиеся повсюду трупы были похоронены уцелевшими горожанами или расклеваны стервятниками. Черные птицы все еще зловеще кружились стаями над лесом: туда флибустьеры свозили на дрогах своих товарищей, умерших от желтой лихорадки. Судя по их количеству, москиты Пуэрто-Бельо грозили нанести захватчикам больший урон, чем мушкетные пули и пороховые бомбы испанцев.
Позже Морган обмолвился, что пуще всего его поразило во время штурма крепости поведение старого Кастельона. Прижатый к стене цейхгауза, губернатор свирепо отмахивался окровавленной саблей, отказываясь сдаться:
– Лучше умереть как солдату в бою, нежели быть повешенным как трусу!
– Я не вешаю таких людей, как вы!
Жена и дочь губернатора, стоя на коленях рядом с Морганом, лицом к герою, заклинали его не умирать. Тщетно – клинок Кастельона разил всех, кто к нему приближался.
Морган отвернулся:
– Застрелите его.
Впоследствии он говорил, что отдал этот приказ скрепя сердце. Что же касается приказов по поводу «привлечения» монахов и монахинь к штурму цитадели, то об этом он даже не упоминал: война есть война. Ни словом не обмолвился он и о пытках, которым подвергли жителей, чтобы выведать у них местонахождение тайников: дознания были в обычае у флибустьеров. Между тем точные детали этих мучительств стали известны, поскольку некто Джон Стайл, рядовой моргановского войска, участвовавший, как и остальные его коллеги, в дознаниях, позже не выдержал укоров совести и обратился к премьер-министру Англии со своего рода исповедью. Описанные там страсти совершенно невыносимы и поверить в них можно лишь, если вспомнить, что зрелище публичных пыток, казней и валявшихся на улицах трупов было привычным для людей того времени.
Морган весьма сердился, что дознание затянулось на столь долгий срок. Нет, не из внезапно проснувшейся чувствительности, а просто потому, что строил расчет на куда более короткую экспедицию. Его разведывательная служба, составленная из испанцев-дезертиров, беглых рабов, купцов и портовых девиц, дала ему самые точные сведения о топографии местности, но ему забыли сообщить (хотя, по сути, ему полагалось бы знать это самому), что богатства появлялись в Пуэрто-Бельо по прибытии каравана из Панамы. Лишь в это время становилось явью сказочное зрелище – слитки золота, сложенные на улице, как кирпичи. Ну а коль скоро он оказался в городе в неурочное время, пришлось обратиться к испытанному старому способу – выкупу. История выкупа в Пуэрто-Бельо имеет свою особенность и даже целое продолжение. Вот как развивались события.
Морган (в гневе от того, что золота не оказалось на месте). Общий выкуп за город – сто тысяч пиастров. Если их не заплатят, город будет предан огню, а все жители до единого перебиты.
Хор оставшихся в живых горожан. У нас ничего нет, ваши люди выгребли все подчистую, до последнего дублона. Позвольте, мы пошлем двух уважаемых граждан за выкупом к губернатору Панамы.
Морган. Ладно. Даю вам две недели.
Еще до истечения назначенного срока адмиралу докладывают, что из Панамы в направлении Пуэрто-Бельо движутся крупные силы во главе с губернатором доном Аугустином де Бракаманте. Морган посылает им навстречу сотню флибустьеров, которые внезапным ударом из засады обращают испанскую колонну в бегство. Следует обмен письмами.
Бракаманте. Если вы немедля не уберетесь восвояси, вы об этом пожалеете.
Морган. Пустые угрозы. Посмотрите, что случилось с вашим войском. Я сам мечтаю поскорей покинуть эти края, где люди мрут от лихорадки. Но мне нужен выкуп.
Бракаманте. Ни единого песо. Я не собираюсь платить из казны короля за город, проспавший появление врагов.
Постскриптум. Буду признателен адмиралу Моргану за присылку образцов оружия, с помощью которого ему удалось захватить столь крупный город.
Это послание было доставлено разряженным испанским офицером, которого Морган принял с подобающим почтением. Загадочный постскриптум (ирония? почесть?) нисколько не удивил адмирала. Он вручил офицеру пистолет и несколько пуль:
– Вот оружие, которым я взял Пуэрто-Бельо. Соблаговолите попросить дона Аугустина подержать этот пистолет у себя ровно год. Затем я сам явлюсь за ним. В Панаму.
Вызов, посланный с двенадцатимесячным упреждением, был стратегической ошибкой. Но Морган наслаждался своим триумфом, и ему хотелось поиграть с испанцем в кошки-мышки. Однако Бракаманте тут же дал знать, что не желает быть мышью.
Посланец вернулся от него с золотым кольцом:
– Губернатор просит адмирала Моргана принять это золотое кольцо взамен пистолета. Это избавит его от необходимости появляться в Панаме, ибо дон Аугустин велел передать адмиралу Моргану: пусть он не тешит себя надеждами, что в Панаме у него все сойдет столь же гладко, как в Пуэрто-Бельо.
На этом диалог окончился.
Морган надел золотое кольцо на палец. Оно красовалось на нем и в тот день, когда он с верхней площадки цитадели смотрел на город, а переводя взгляд на дивную бухту, видел девять своих кораблей, готовых отплыть с добычей. Последнюю составили двести пятьдесят тысяч золотых пиастров, сокровища церквей и монастырей, ювелирные изделия, драгоценные камни и богатые ткани плюс множество другого товара, плюс триста рабов. Сто тысяч монет как по волшебству появились из-под земли после того, как Морган объявил, что Бракаманте отказался дать хоть одно песо из казны; при этом флибустьерский командующий оставил свой ультиматум в силе.
Делили добычу, как повелось, на Коровьем острове, сделав там остановку на обратном пути. Оргия, устроенная по прибытии в Порт-Ройял, превзошла длительностью и размахом все, что пиратское гнездо знало до тех пор. Содержатели таверн не могли сдержать радости, подсчитывая ежеутренне суточную выручку, и умильно глядели на тела пропойц, напоминавшие неподвижностью трупы Пуэрто-Бельо; всклокоченные девицы запихивали монеты в матрасы; ростовщики и торговцы не спали ночи напролет, заполняя приходные книги; они наняли особую охрану из отборных молодцов для присмотра за битком набитыми складами. Губернатор сэр Томас Модифорд глядел на своего адмирала с восхищением, в котором сквозило некоторое опасение.
– Никогда еще подобная добыча не появлялась в Порт-Ройяле, – сказал он. – Богатство нашего острова разом возросло, по меньшей мере, на треть.
– Надеюсь, об этом никто не сожалеет.
Морган недвусмысленно намекал на огромный куш, отваленный сэру Томасу.
– Меня немного беспокоит ваша переписка с Бракаманте, – сказал губернатор, меняя тему. – Я имею в виду объявленное вами намерение отправиться в Панаму. Вам ведь известно, что Лондон договорился с Испанией, о своего рода передышке. Я получил инструкцию продолжать нападать на их галионы, но не трогать владений на суше.
– Если вы обеспокоены лишь этим, вот моя реляция о событиях в Пуэрто-Бельо. Можете смело отправить ее в Лондон.
Этот документ был найден в архивах. Там сказано, что Морган оставил город «в том самом виде, в каком тот пребывал ранее». А обращение его с жителями было столь галантно, что «несколько благородных дам», которым он предложил отправиться в Панаму, отказались, заявив, что «они находятся в плену у людей, готовых блюсти их честь лучше, чем это было бы в Панаме».
Карл II и его министры, в ушах которых еще звучали возмущенные протесты испанского посла по поводу грабежей и насилий в Пуэрто-Бельо, с некоторым замешательством ознакомились с этим памятником вероломства. Однако и Карл II, и его министры, и его двор, и казначеи Английского банка находились в шоковом состоянии от количества золота, посыпавшегося в их шкатулки, подвалы и карманы. Впечатление было усилено сообщением губернатора Модифорда о том, что это лишь начало. Посему, несмотря на испанские вопли, Порт-Ройял не получил даже порицания. В те времена, как часто и поныне, мораль общества выражалась односложно: «Обогащайтесь!»
Крупнейший в мире город с полумиллионным населением, Лондон в 1668 году зализывал, как раненый зверь, свои раны. Из окон дворца Карл II мог видеть снующие по Темзе парусники и слышать перезвон молотков на верфях; но если он выезжал куда-либо, ему было не миновать черных руин – следов гигантского пожара, уничтожившего два года назад город почти на 80 процентов. А в минувшем году британскую столицу еще посетила чума, унесшая 70000 жизней.
Толпы молящихся переполнили тогда церкви, люди молились и сейчас, но псалмами нельзя было поднять город из руин. Нужны были деньги. Кроме того, золото требовалось для армии и флота, для ведения политики и устройства празднеств, для всякого рода увеселений, без которых монаршья жизнь – не жизнь, особенно для короля, познавшего в юности изгнание и нищету. Трудно даже вообразить, сколько золота уходило на праздники и любовниц! Когда Карлу II случалось думать о своем далеком заморском владении под названием Ямайка, оно представлялось ему золотым Эдемом, где никогда не бывает лондонских туманов и текут молочные реки в кисельных берегах. И тут на память ему приходила угроза, о которой писал губернатор Модифорд, – угроза нападения с Кубы. Нет, поистине нельзя было больше тянуть с отсылкой помощи и подкрепления на Ямайку. «Сколько мы можем послать кораблей?»
В конечном счете отправили один корабль, именовавшийся «Оксфорд», зато, правда, без промедления. Хороший, крепкий корабль, водоизмещением 300 тонн с 36 орудиями на борту под командованием одного из самых способных капитанов, Эдварда Коллиера.
Насколько «корабль его величества» XVII века не походил на современные корабли, настолько и его экипаж не напоминал свежевыбритых и «отутюженных» матросов нынешнего военного флота Великобритании. В ту эпоху избрать своим уделом вонючий матросский кубрик могли лишь люди отверженные, подонки общества. В отличие от своих собратьев на купеческих судах они в обилии получали лишь зуботычины и удары линьками, призванные поддерживать на борту железную дисциплину.
Когда после долгого перехода, приправленного тремя бурями, перед матросами «Оксфорда» появилась из бирюзового моря Ямайка, она показалась им изумрудом в белой оправе. Само ее имя было синонимом скорой наживы и вожделенных безумств; люди почувствовали, как у них просыпается волчий аппетит. Именно в этот момент боцманы и вахтенные принялись стимулировать их усердие кулаками и линьками: капитан Эдвард Коллиер пожелал, чтобы вход в Порт-Ройял прошел безукоризненно, чтобы все маневры были достойны королевского флота. Он знал, что флибустьерский порт поднимет его на смех из-за малейшего неловкого маневра.
Стараниями экипажа швартовка судна прошла безупречно, паруса подтянуты на гитовы одновременно, словно вздернутые единым движением; свободный ход судна по знаменитой бухте был очень достойный – ни слишком быстрый, ни слишком медленный; вахта выстроена на носу, якорь плюхнулся в воду по свистку. В толпе, собравшейся на пирсе и на берегу, раздались возгласы одобрения. Едва трехмачтовик застыл на месте, как на воду спустили белую шлюпку и двенадцать гребцов по команде боцмана налегли на весла. На корме, лицом к рулевому, восседал капитан в шляпе с плюмажем.
Предупрежденный дозорным о прибытии королевского судна, сэр Томас отрядил для встречи капитана своего адъютанта с эскортом. Эдвард Коллиер ответил на приветствие офицера и сел на подведенную лошадь. Не поворачивая головы, он поглядывал налево и направо. Город Порт-Ройял показался ему значительнее и краше, чем он представлял себе по описаниям. Двое всадников прокладывали путь высокому гостю сквозь оживленную пеструю толпу любопытных. Коллиер обратил внимание, что эскорт вдруг круто объехал две огромные, закрытые парусиной подводы, запряженных в них лошадей вели под уздцы испанские пленники, и при появлении этих экипажей вокруг них сразу образовывалась пустота: толпа шарахалась прочь. Но адъютант уже показывал ему рукой на губернаторский дворец.
Эдвард Коллиер представился, назвал свое судно, сказал, что прибыл из Лондона, и вручил командировочное предписание. Молча прочтя его, не дрогнув ни одним мускулом лица, Модифорд сообщил, что он, сэр Томас, будучи губернатором острова, являлся одновременно и главнокомандующим сухопутных и морских сил, – иными словами, ему подчинялись все английские войска в Карибском море. Коллиер ответил, что прекрасно осведомлен об этом и что ему предписано обеспечить защиту острова против нападения с моря, а это предполагает исполнение приказов сэра Томаса. Субординация была выяснена, губернатор велел принести рому. Как здоровье его величества, что говорят в Лондоне, построены ли жилища для горожан, или им все еще приходится ютиться в селах и на баржах на Темзе? Кстати, в этой связи угодно ли будет капитану жить на борту или в доме в Порт-Ройяле?
– Впрочем, у вас будет достаточно времени для решения. Да и, по правде говоря, сейчас вам лучше пожить на борту. У нас обнаружено несколько случаев смерти от чумы. А что касается использования вашего судна для защиты острова, я подумаю об этом.
Сэр Томас, как и все в Порт-Ройяле, называл этот недуг чумой. Только пленники испанцы называли его черной рвотой – такие симптомы появлялись в последней стадии болезни. В действительности это была желтая лихорадка, завезенная войском Моргана из похода в Пуэрто-Бельо. Самой адмиральской флотилии в порту не было: она уже вышла в другую экспедицию. Эпидемия не приобрела в Порт-Ройяле массового характера, поскольку желтая лихорадка переносится определенного вида комарами, а их на Ямайке водилось немного, к тому же с приближением сухого сезона они исчезали совсем.
Командир «Оксфорда» воспринял приказ отплыть на Ямайку без особого восторга, полагая, что в среде флибустьеров ему будет непросто поддерживать на борту привычную дисциплину. А тут еще чума! Коллиер не мог знать, что речь идет о другой болезни, куда менее опасной. Но он запретил отпускать экипаж на берег, сделав исключение лишь для вахтенной команды, отправленной за провизией.
Несколько дней спустя дежурный офицер принес ему письмо от сэра Томаса. Капитану Коллиеру предлагалось поставить свое судно на якорную стоянку возле Коровьего острова и поступить под командование адмирала Моргана, чья флотилия собиралась в указанном месте.
– Благодарю вас, сэр, – ответил Коллиер. – Передайте губернатору: я понял приказ.
Он с горечью подумал, что попал в ловушку. Отвечать «да, сэр» флибустьерскому вожаку – это ли не оскорбительно для офицера флота его величества?! «Оксфорд» был послан королевским приказом защищать Ямайку, а не участвовать в пиратских набегах.
С другой стороны, сэр Томас при первой же аудиенции подчеркнул, что в этой части света он отдает приказы на море и на суше. Стоит ли брать на себя риск возражать, спорить и обсуждать приказы на Ямайке, где ослушника куда чаще убеждают не словами, а выстрелом в упор или ударом клинка? Да и потом, чего можно требовать? Остаться на приколе в Порт-Ройяле, где вовсю свирепствует чума? У Эдварда Коллиера все еще стоял в ушах скрип осей тяжело груженных дрог, ночи напролет возивших трупы по улицам Лондона.
Итак, второго января 1669 года трехмачтовый корабль «Оксфорд» флота его величества стоял на якоре возле Коровьего острова в окружении пятнадцати флибустьерских судов, и зрелище, которое он являл, даже отдаленно не напоминало безукоризненной картины матросской выучки, продемонстрированной ямайской публике в день прибытия в Порт-Ройял.
Над его палубой висел разудалый гомон, прерываемый время от времени пушечным выстрелом. На палубе были поставлены длинные столы, ломившиеся от снеди и бочонков с ромом, а за столами пировали две сотни флибустьеров; джентльмены удачи были по большей части в лохмотьях, но у многих в ухе горделиво болталась серьга, бряцала о грудь золотая цепь или все десять пальцев были унизаны перстнями. То были представители экипажей всех судов, собравшихся на рейде острова. Вперемежку с ними сидели матросы «Оксфорда», сбросившие с себя наконец оковы военной дисциплины и с неутомимостью оголодавших хищников набросившиеся на обильное угощение и выпивку. Пир был в разгаре.
Примерно каждые полчаса кто-нибудь из гостей поднимал стакан и испускал громовое мычание, которое должно было означать тост за здоровье адмирала Моргана, величайшего мореплавателя всех времен и народов. Тотчас в стельку пьяный бомбардир подносил к пушке фитиль и производил холостой выстрел в честь Моргана.
Сам же герой празднества давал в капитанской каюте на корме «Оксфорда» банкет в честь господ офицеров. Он тоже часто поднимал кубок за здоровье короля, губернатора Томаса Модифорда, присутствовавших капитанов, а также за здоровье жителей Картахены, что каждый раз вызывало взрыв гомерического хохота.
Лицо капитана Коллиера, сидевшего во главе стола, полыхало ярким румянцем от выпитого рома, как и у его гостей, но манеры его оставались сдержанными; никто бы не смог сказать, что он в действительности думает обо всем происходящем. Когда «Оксфорд» подошел к Коровьему острову, на борт его поднялся один из помощников Моргана и без всяких околичностей спросил, что делает тут британский корабль. Коллиер сам отправился к адмиралу, чтобы вручить ему письмо от сэра Томаса.
– Превосходно! – ответил адмирал. – Я сейчас введу вас в курс предстоящей экспедиции.
На сей раз Морган решил ничего не скрывать. Целью была Картахена, порт Испанской Америки (ныне в Колумбии), некогда разграбленный знаменитым Дрейком; с тех пор минуло уже восемьдесят лет, и город должен был оправиться. В Картахене под защитой неприступных фортов останавливались галионы, но Морган считал, что вряд ли они мощнее фортов Пуэрто-Бельо. А успех в Пуэрто-Бельо наполнял гордостью всю флибустьерскую братию. Теперь они авансом праздновали успех в Картахене. Отплытие было назначено на 4 января.
Морган решил пировать на «Оксфорде» – это был самый большой и чистый корабль его флотилии. Но он посадил во главе стола Коллиера, остававшегося на борту «первым хозяином после Господа Бога». Морган не хотел с первых шагов обострять отношений с чопорным капитаном, выказывая свою власть.
Слева от Коллиера сидел другой капитан, тоже раскрасневшийся от спиртного и не менее командира «Оксфорда» удивлявшийся крутому повороту своей карьеры.
Коллиер обращался к своему соседу слева по-французски. Капитан де Вивон командовал – формально он еще сохранял свою должность – французским военным судном «Летучий змей» из Ла-Рошели. На рейде Коровьего острова он оказался одновременно с «Оксфордом», однако совершенно не по своей воле. Коллиер, направляясь к месту сбора флибустьеров, застал «Летучего змея» в момент, когда тот грабил в открытом море английское купеческое судно, и в свою очередь взял «француза» в плен. Подавляющее превосходство «Оксфорда» в вооружении позволило провести операцию легко и даже куртуазно. Капитан де Вивон в изысканных выражениях сообщил, что он, к сожалению, был вынужден одолжить часть товаров у английского «купца», поскольку «Летучий змей», потрепанный бурей, истощил свой запас провизии.
– Извольте следовать за мной, – ответил Коллиер. – У нас будет время разобраться во всем согласно действующим английским законам.
Инцидент еще не был исчерпан, но Морган дал согласие на присутствие за праздничным столом капитана де Вивона.
На остальных судах, собравшихся у Коровьего острова, в том числе и на «Летучем змее», тоже шел пир горой: группа захвата, посаженная на борт, потребовала участия в гульбе, а французский экипаж пленного судна охотно присоединился к ним.
Внезапно сидевшие на судах по соседству с «Оксфордом» почувствовали, как настил дрогнул у них под ногами, словно море передало подземный толчок. Затем раздался оглушительный грохот взрыва и колоссальный столб пламени взметнулся над носовой частью «Оксфорда». Черное облако заволокло все вокруг, а в море посыпались обломки корпуса и куски человеческих тел. Когда дым рассеялся, люди успели заметить, как корма «Оксфорда» погружается в воду. Два-три десятка человек плавали, уцепившись за куски дерева и отчаянно вопя. Это были гости Моргана, уцелевшие от взрыва порохового погреба в носовой части английского корабля. Все пировавшие на баке – около двухсот человек – погибли, одни при взрыве, другие потонув в бессознательном состоянии. Шлюпки вылавливали уцелевших. Среди них был адмирал Морган и почти все его приглашенные, в том числе Коллиер и де Вивон.
Спасатели, бешено работая веслами, примчались со всех судов к месту происшествия. Им открылась жуткая картина, освещенная ласковым январским солнцем. К песчаному берегу Коровьего острова течение прибивало трупы. Кое-где матросы втаскивали в лодки безжизненно плававшие тела. Другие выкликали имена исчезнувших товарищей в тайной надежде, что они отзовутся. Третьи деловито суетились на пляже, стаскивая с трупов сапоги, сдирая с пальцев кольца и вынимая из мочек ушей серьги. Очень быстро кровь привлекла акул, и вылавливать стало нечего...