Страница:
– Только? – Митя резко дернулся и попытался отстраниться от Веры, но та не пускала, держала его за плечи, по бледным щекам катились слезы.
– Только ты, Митя, должен лечиться. Врач сказала, дело в тебе. Чем быстрей, тем лучше.
– Чепуха! – Он с силой оттолкнул от себя ее руки и встал. – Вера, ты понимаешь, что это чепуха! Как мужчина, я в полном порядке, ты не можешь на меня пожаловаться!
– Нет, конечно, нет! – Вера подобострастно заглянула ему в лицо. – Как мужчина ты великолепен. Но ребенок…тут другое. Почему ты не хочешь? Там всем помогают, даже тем, у кого рак…
– У меня нет рака, – крикнул Митя и пнул ногой стул. – И я говорю тебе, что никуда не пойду. Если мне суждено иметь детей, они у меня будут. Если нет – значит нет!
– А я? – запинаясь, выдавила Вера. – Как же я? Мне ведь суждено иметь детей.
Митя пожал плечами.
– Имей. Кто тебе мешает?
– Ты хочешь сказать… – Вера не договорила, слезы хлынули градом.
Она закрыла лицо руками и выбежала из комнаты. Упала на кровать в спальне, уткнулась носом в пушистый плед.
Что же он такое сказал? Значит, она для него никто, пустое место? Как можно любить женщину и так разговаривать с ней?
Скрипнул паркет. Над головой у Веры раздалось тихое покашливание. Она еще глубже зарылась в плед, плечи ее вздрагивали.
– Вера, – неловко произнес Митя. – Вер, пожалуйста, не плачь. Я не хотел тебя обидеть. Так вышло.
Она продолжала рыдать, но от этого ей не становилось легче.
Он сел рядом, осторожно погладил ее по волосам.
– Ты…ты…ты… – Вера давилась слезами. Ей хотелось умереть. И одновременно с этим хотелось жить. Хотелось, чтобы он любил ее – прямо сейчас, здесь, на этой кровати, страстно и ненасытно, как в первый год их супружества. – Ты жесток.
– Нет, – спокойно и мягко возразил Митя. – Я просто не могу так желать ребенка, как ты. Наверное, потому, что я не женщина, а мужчина.
Она, всхлипывая, подняла лицо.
– Ты сказал, что тебе все равно, с кем я…от кого…
– Я этого не говорил. Вернее, я не это имел в виду. – Он наклонился и поцеловал ее. – Пойми, у меня тоже есть нервы. Ты застала меня врасплох.
Вера кивнула.
– Я понимаю. Прости. Мне не надо было так сразу, в лоб. Я дура.
– Ты вовсе не дура. – Митя улыбнулся ласково.
– Обними меня, – шепотом попросила Вера.
Он обнял ее, как ребенка, вытер слезы, укутал ноги пледом.
– Я хочу, чтобы мой малыш был и твой малыш, – лепетала Вера, постепенно погружаясь в сон. – Слышишь меня, а Митя? Я хочу родить от тебя. Только от тебя. Ты слышишь?
– Слышу, слышу. – Митя терпеливо и мягко гладил Веру по голове. Взгляд его ничего не выражал, лицо было спокойным и отстраненным, как всегда. Он дождался, пока Вера начала дышать сонно и ровно, тихо поднялся и, перейдя из спальни в гостиную, сел за компьютер.
4
5
6
– Только ты, Митя, должен лечиться. Врач сказала, дело в тебе. Чем быстрей, тем лучше.
– Чепуха! – Он с силой оттолкнул от себя ее руки и встал. – Вера, ты понимаешь, что это чепуха! Как мужчина, я в полном порядке, ты не можешь на меня пожаловаться!
– Нет, конечно, нет! – Вера подобострастно заглянула ему в лицо. – Как мужчина ты великолепен. Но ребенок…тут другое. Почему ты не хочешь? Там всем помогают, даже тем, у кого рак…
– У меня нет рака, – крикнул Митя и пнул ногой стул. – И я говорю тебе, что никуда не пойду. Если мне суждено иметь детей, они у меня будут. Если нет – значит нет!
– А я? – запинаясь, выдавила Вера. – Как же я? Мне ведь суждено иметь детей.
Митя пожал плечами.
– Имей. Кто тебе мешает?
– Ты хочешь сказать… – Вера не договорила, слезы хлынули градом.
Она закрыла лицо руками и выбежала из комнаты. Упала на кровать в спальне, уткнулась носом в пушистый плед.
Что же он такое сказал? Значит, она для него никто, пустое место? Как можно любить женщину и так разговаривать с ней?
Скрипнул паркет. Над головой у Веры раздалось тихое покашливание. Она еще глубже зарылась в плед, плечи ее вздрагивали.
– Вера, – неловко произнес Митя. – Вер, пожалуйста, не плачь. Я не хотел тебя обидеть. Так вышло.
Она продолжала рыдать, но от этого ей не становилось легче.
Он сел рядом, осторожно погладил ее по волосам.
– Ты…ты…ты… – Вера давилась слезами. Ей хотелось умереть. И одновременно с этим хотелось жить. Хотелось, чтобы он любил ее – прямо сейчас, здесь, на этой кровати, страстно и ненасытно, как в первый год их супружества. – Ты жесток.
– Нет, – спокойно и мягко возразил Митя. – Я просто не могу так желать ребенка, как ты. Наверное, потому, что я не женщина, а мужчина.
Она, всхлипывая, подняла лицо.
– Ты сказал, что тебе все равно, с кем я…от кого…
– Я этого не говорил. Вернее, я не это имел в виду. – Он наклонился и поцеловал ее. – Пойми, у меня тоже есть нервы. Ты застала меня врасплох.
Вера кивнула.
– Я понимаю. Прости. Мне не надо было так сразу, в лоб. Я дура.
– Ты вовсе не дура. – Митя улыбнулся ласково.
– Обними меня, – шепотом попросила Вера.
Он обнял ее, как ребенка, вытер слезы, укутал ноги пледом.
– Я хочу, чтобы мой малыш был и твой малыш, – лепетала Вера, постепенно погружаясь в сон. – Слышишь меня, а Митя? Я хочу родить от тебя. Только от тебя. Ты слышишь?
– Слышу, слышу. – Митя терпеливо и мягко гладил Веру по голове. Взгляд его ничего не выражал, лицо было спокойным и отстраненным, как всегда. Он дождался, пока Вера начала дышать сонно и ровно, тихо поднялся и, перейдя из спальни в гостиную, сел за компьютер.
4
Наутро никто не вспоминал о вчерашнем. Оба старательно делали вид, что ничего не произошло. Вера, как всегда, встала первая, привела себя в порядок, приготовила завтрак. Митя проснулся, когда она уже допивала кофе. Вышел на кухню сонный, взъерошенный, без очков. Вера взглянула на его глаза-щелки, улыбнулась и укоризненно покачала головой.
– Во сколько лег вчера?
– Кажется, в три. – Он тщательно прокашлялся, взял с полки стакан, налил воды и выпил жадно, залпом.
Вера выразительно посмотрела на часы, которые показывали семь пятнадцать.
– Знаю, знаю. – Митя усмехнулся и сел за стол напротив. – Пять часов сна – маловато. Но слишком уж гладко все шло, не хотелось прерывать.
«Он загонит себя, – с каким-то обреченным спокойствием подумала Вера. – Доведет до ручки. Почти не спит, ест кое-как, несмотря на то, что холодильник всегда полон. В голове только работа, статьи, студенты, семинары. Мы существуем в разных плоскостях и, как параллельные прямые, никогда не соприкоснемся. Но ведь соприкасались же когда-то?»
Митя внимательно изучал вчерашнюю газету. Вера допила кофе, встала, сняла крышку со стоящей на плите сковороды. Положила в тарелку картошку и пару котлет – то, что накануне предназначалось на ужин. Хотела поставить на стол, но Митя протестующе замахал руками:
– Нет, нет, спасибо, я не голоден. Лучше попью еще водички.
– Сделать тебе кофе? – спросила Вера, послушно убирая еду обратно.
– Я сам сделаю, потом. – Митя перевернул страницу, брови его поползли вверх. – Яхлакову дали заслуженного деятеля культуры! Ты только представь, Яхлакову!
– Ну и что? – Вера непонимающе пожала плечами. – Что тут такого? По-моему, давно пора – он столько лет пишет, издается.
– Но ведь он же ничтожество! – Митя со злостью отшвырнул газету. – Как ты не понимаешь?
– Прости. – Она включила воду и принялась мыть чашку. – Мне всегда казалось, что его статьи достаточно глубоки и интересны. Возможно, я ошибалась.
– Ты ничего не понимаешь! Ровным счетом ничего! – Митя вскочил и нервно заходил по кухне. – Меня вообще удивляет твоя серость, ограниченность. Ну отвлекись ты от этой дурацкой чашки, наконец!
Вера обернулась к нему, держа мыльные руки на весу.
– Митенька, не надо сердиться. Ты прав, я мало что понимаю в твоих делах. Если ты уверен, что Яхлаков ничтожество, наверное, так и есть. И… Митя… ты неважно выглядишь. Тебе нужно поспать хотя бы пару часов.
– Посплю, – буркнул Митя и направился к порогу. Перед тем, как выйти, он остановился, поглядел на Веру с недоумением и растерянностью. – Раньше ты понимала. Когда-то…
Вера стояла, держа вымытую до блеска чашку за тоненькую фарфоровую ручку, и смотрела на дверь, за которой исчез Митя. Неужели это конец? Они утратили связь друг с другом, стали чужими, далекими, как полюса магнита. Нет, полюса притягиваются, а их с Митей уже ничего не соединит. Вчера он не захотел обнять ее, лечь с ней рядом, он не хотел ее тела, так же, как не хотел ее души. Может быть, его давно тянет к Маринке, снится ее колышущаяся грудь, румяные щеки и смеющиеся карие глаза? А может быть, они уже давно…
Нет, нет! Вера даже зажмурилась, чтобы отогнать ужасные мысли. Все будет хорошо, они просто устали. Обычная семейная утренняя ссора – за стеной, у соседей, наверняка такая же. Через несколько дней Митя закончит статью, выспится и тогда она поговорит с ним еще раз. Он обязательно послушается ее, пойдет в центр. Его обследуют, и окажется что-нибудь пустяковое, то, что лечится простым курсом уколов. Уже к Новому году Вера будет в положении, а осенью у них родится маленький. И сразу забудутся все распри и обиды, и глупая ревность к Маринке тоже забудется. Все будет хорошо…
Вера поставила чашку в шкафчик, протерла и без того чистый стол и пошла собираться на работу.
– Во сколько лег вчера?
– Кажется, в три. – Он тщательно прокашлялся, взял с полки стакан, налил воды и выпил жадно, залпом.
Вера выразительно посмотрела на часы, которые показывали семь пятнадцать.
– Знаю, знаю. – Митя усмехнулся и сел за стол напротив. – Пять часов сна – маловато. Но слишком уж гладко все шло, не хотелось прерывать.
«Он загонит себя, – с каким-то обреченным спокойствием подумала Вера. – Доведет до ручки. Почти не спит, ест кое-как, несмотря на то, что холодильник всегда полон. В голове только работа, статьи, студенты, семинары. Мы существуем в разных плоскостях и, как параллельные прямые, никогда не соприкоснемся. Но ведь соприкасались же когда-то?»
Митя внимательно изучал вчерашнюю газету. Вера допила кофе, встала, сняла крышку со стоящей на плите сковороды. Положила в тарелку картошку и пару котлет – то, что накануне предназначалось на ужин. Хотела поставить на стол, но Митя протестующе замахал руками:
– Нет, нет, спасибо, я не голоден. Лучше попью еще водички.
– Сделать тебе кофе? – спросила Вера, послушно убирая еду обратно.
– Я сам сделаю, потом. – Митя перевернул страницу, брови его поползли вверх. – Яхлакову дали заслуженного деятеля культуры! Ты только представь, Яхлакову!
– Ну и что? – Вера непонимающе пожала плечами. – Что тут такого? По-моему, давно пора – он столько лет пишет, издается.
– Но ведь он же ничтожество! – Митя со злостью отшвырнул газету. – Как ты не понимаешь?
– Прости. – Она включила воду и принялась мыть чашку. – Мне всегда казалось, что его статьи достаточно глубоки и интересны. Возможно, я ошибалась.
– Ты ничего не понимаешь! Ровным счетом ничего! – Митя вскочил и нервно заходил по кухне. – Меня вообще удивляет твоя серость, ограниченность. Ну отвлекись ты от этой дурацкой чашки, наконец!
Вера обернулась к нему, держа мыльные руки на весу.
– Митенька, не надо сердиться. Ты прав, я мало что понимаю в твоих делах. Если ты уверен, что Яхлаков ничтожество, наверное, так и есть. И… Митя… ты неважно выглядишь. Тебе нужно поспать хотя бы пару часов.
– Посплю, – буркнул Митя и направился к порогу. Перед тем, как выйти, он остановился, поглядел на Веру с недоумением и растерянностью. – Раньше ты понимала. Когда-то…
Вера стояла, держа вымытую до блеска чашку за тоненькую фарфоровую ручку, и смотрела на дверь, за которой исчез Митя. Неужели это конец? Они утратили связь друг с другом, стали чужими, далекими, как полюса магнита. Нет, полюса притягиваются, а их с Митей уже ничего не соединит. Вчера он не захотел обнять ее, лечь с ней рядом, он не хотел ее тела, так же, как не хотел ее души. Может быть, его давно тянет к Маринке, снится ее колышущаяся грудь, румяные щеки и смеющиеся карие глаза? А может быть, они уже давно…
Нет, нет! Вера даже зажмурилась, чтобы отогнать ужасные мысли. Все будет хорошо, они просто устали. Обычная семейная утренняя ссора – за стеной, у соседей, наверняка такая же. Через несколько дней Митя закончит статью, выспится и тогда она поговорит с ним еще раз. Он обязательно послушается ее, пойдет в центр. Его обследуют, и окажется что-нибудь пустяковое, то, что лечится простым курсом уколов. Уже к Новому году Вера будет в положении, а осенью у них родится маленький. И сразу забудутся все распри и обиды, и глупая ревность к Маринке тоже забудется. Все будет хорошо…
Вера поставила чашку в шкафчик, протерла и без того чистый стол и пошла собираться на работу.
5
Институт, в котором работала Вера, несколько лет назад находился на грани развала. Заказчиков почти не было, сотрудникам регулярно задерживали зарплату, и Вера уже собралась уходить, когда неожиданно пришел новый директор. Это оказался энергичный мужчина в самом цвете лет, он в два счета произвел революционные изменения в штате, заключил выгодные договора с подрядчиками, и умирающий институт ожил. Если раньше сотрудники работали ни шатко, ни валко, по неделям сидели на больничном и запросто могли опоздать с обеденного перерыва минут на сорок, а то и больше, то теперь между ними началась настоящая конкуренция. Каждый дорожил своим местом и опасался сокращения.
Вера, обладая от природы цепкостью и деловой хваткой, довольно быстро очутилась в лидерах, и через год ее, рядового научного сотрудника, назначили заместителем заведующего лабораторией, специализирующейся на разработке технологий для отечественных средств бытовой химии.
Не сказать, чтобы Вера так уж рвалась к руководству: по натуре она не была вожаком, скорее толковым и вдумчивым исполнителем. Однако, новая должность ей нравилась. У нее сразу возникло множество идей, которые Вера принялась воплощать со свойственным ей упорством и трудолюбием. Не обошлось и без неприятностей: некоторые из коллег, до этого бывшие с Верой на дружеской ноге, стали поглядывать на нее косо, здоровались сухо и официально, подчеркивая ее новое, начальственное положение. Вера понимала, что это обычная зависть, но ей было противно.
Зато со своим завом у нее все складывалось лучше не придумаешь. Зава звали Петр Петрович Кобзя, был он личностью колоритной и весьма оригинальной. Начать с того, что по утрам о его приходе на работу немедленно узнавали все сотрудники, включая молоденьких лаборанток и уборщицу. Кобзя обладал великолепным басом, которому мог позавидовать сам великий Федор Шаляпин. Оставалось лишь гадать, почему он предпочел карьере сольного певца скромную должность химика-технолога.
Внешне Петр Петрович жутко напоминал гоголевского Тараса Бульбу: румяное лицо, кустистые брови, длинные, обвислые казацкие усы и мясистый нос картошкой. Однако, несмотря на явно комедийный облик, относились к нему с уважением. Дело свое Кобзя знал великолепно, работал увлеченно, и, что особенно ценно, умел мастерски выпутываться из любых сложных ситуаций.
Веру Кобзя обожал, называл ее Верунчиком, Верусей, «золотой головушкой», но если, упаси Бог, у них на профессиональной почве возникал конфликт, тут уж он спуску не давал. Его раскатистый голос становился громоподобным, и без того красное лицо свекольно багровело, усы начинали угрожающе топорщиться. Никому, кто бы увидел Кобзю в такие минуты, не пришло бы в голову не то что смеяться над ним, но и просто улыбнуться.
Вера привыкла к холерическому темпераменту начальника, хотя, время от времени, он доводил ее до слез. Зато потом Петр Петрович неизменно извинялся и делал это так тепло и искренне, что не простить его было невозможно.
Лишь немногие в лаборатории, включая Веру, знали, что жизнерадостный, громогласный, пышущий здоровьем Кобзя в юности перенес тяжелейшую операцию на сердце. Врачи давали ему один шанс из десяти, и он схватил этот шанс своей крепкой, жилистой рукой. Схватил и держал намертво. В свои шестьдесят с хвостиком он был здоров, как бык, не знал, что такое насморк, ходил зимой в тоненькой ветровке, в мороз купался в проруби, напрочь отказался от мяса и единственное, что позволял себе из соблазнов – это выпить в праздник хорошей водочки. Когда на Веру нападал очередной приступ тоски и скверного настроения, она всегда вспоминала зава, его оптимизм и жизнестойкость, и ей становилось легче…
…Вера оставила в гардеробе плащ, сменила уличные туфли на легкие «лодочки» и поднялась наверх по широкой лестнице. У двери лаборатории стояла Наташа Куликова и, глядя в зеркальце от пудреницы, старательно подкрашивала губы.
– Привет! – обрадовалась она, заметив подходящую Веру.
– Здравствуй, Натуся. – Вера с трудом заставила себя улыбнуться.
Улыбка получилась натянутой и неестественной. Наташка тут же заметила это, спрятала помаду в кармашек рабочего халата и вопросительно уставилась на Веру.
– Ты чего такая?
– Какая? – Та непонимающе пожала плечами. Меньше всего ей сейчас хотелось делиться своими переживаниями с Наташкой. Однако, она знала, что делиться придется.
В этом плюсы и минусы женского коллектива – невозможно скрыть что-либо от проницательного ока коллег. Если сослуживцы мужчины восторженно глазеют на наше лицо, покрытое толстым слоем грима, и заявляют, как замечательно мы выглядим после бессонной ночи, то женщины, кинув лишь мимолетный взгляд на тщательно запудренные мешки под глазами, тут же всплескивают руками: – Что случилось, дорогая? Их-то на мякине не проведешь! Но зато, если потребуется сочувствие и понимание, его будет сколько душе угодно.
Наташка изучающе поглядела на Веру, и той показалось, что ее просветили насквозь, точь-в-точь, как недавно в диагностическом центре.
– Верусик, не морочь мне голову. Я же отлично вижу, что ты полночи ревела белугой. В чем дело? Поругалась с дражайшей половиной?
Вера поколебалась и кивнула. Наташка была в курсе ее трудностей с деторождением, однако, про последнее обследование Вера не сказала никому, даже ей. Не собиралась она говорить об этом и сейчас. У каждой женщины наготове всегда есть легенда, повествующая о том, какой муж негодяй, интересуется лишь футболом и собственной работой, а о том, чтобы помочь по хозяйству и речи не идет. Она же, бедняжка, так устала, так устала, хоть ложись да помирай.
Примерно это Вера поведала не в меру любопытной Наташке. Та сочувственно заохала и заахала, затем достала сигарету, чиркнула зажигалкой и немедленно принялась честить на чем свет стоит своего Сережку. Вера слушала, по ходу дела кивала головой, вставляла положенные реплики, а на душе у нее было невероятно тоскливо. Хотелось позвонить Мите и расплакаться в трубку. Вера понимала, что это глупо – она уже плакала вчера, и ни к чему хорошему это не привело.
Наташка, наконец, умолкла, и Вера, пользуясь паузой, толкнула дверь и зашла в лабораторию. Накануне она испытывала новые реагенты, и ей не терпелось узнать результат.
Вера приблизилась к своему столу и склонилась над колбой, в которой пенилась ядовито зеленая, мутная жидкость. Что за черт! Снова не то. Раствор должен был быть абсолютно прозрачным.
Вера озадаченно теребила тоненькую золотую цепочку у себя на шее, внимательно разглядывая стройные ряды сияющих под лампами пробирок. Ну что ты будешь делать, не получается у них то, что нужно! А нужно сырье для универсального растворителя, аналога испытанного импортного средства, но только отечественного производства. Интересно, что скажет Кобзя? Наверняка голову ей оторвет!
Не успела Вера подумать про зава, как за дверью послышался его громовой бас. В лабораторию влетела Наташка, на ходу убирая в карман халата сигареты. Следом размашистой походкой шел Петр Петрович.
– Распустились, едрить вашу мать! – Черные глаза его грозно сверкали, усы стояли торчком. – Давно пора работать, а они все дымят и дымят! – Он обернулся к Наташке, испуганно жавшейся к стене. – Курить, между прочим, здоровью вредить! Сколько раз я тебе говорил, а?
– Пе-етр Петрович! – заныла та. – Ну вы же знаете, не могу я. Привычка, еще с института.
– Бросай свои привычки! – рявкнул Кобзя и тут же, забыв про Наташку, перевел взгляд на Веру. – Верунчик, как там у нас? Получается что-нибудь?
Вера отрицательно покачала головой.
– Пока что получается ерунда.
– Как ерунда? – Кобзя в мгновение ока переместил свое корявое, но крепко скроенное тело от порога к вериному столу. – Давай, показывай. Это, что ли? – Он, не мигая, уставился на переливающуюся хищным блеском малахитовую зелень. – Вот ешкин кот! Прямо плесень болотная, а не раствор. Ты, часом, не русалка у меня, а, Веруня? Или, может, баба-ежка? Той в самый раз варить такое зелье.
Позади, за вериной спиной, Наташка тихо прыснула. Однако, самой Вере было не до смеха. Она билась над составом уже несколько месяцев, и никак не могла устранить злополучный осадок. Все дело было в недостаточно чистых исходных продуктах – Вера отлично это понимала, но изменить что-либо была не в силах. Где же их возьмешь, чистые продукты? Нужно менять поставщика, а это жуть как дорого обойдется.
Очевидно, Кобзя думал о том же самом. Он молчал, усы его перестали топорщиться и уныло обвисли по бокам рта. Проект, на который так рассчитывала лаборатория, который должен был принести немалую прибыль, похоже, оказался провальным. И виноваты в этом обстоятельства, а никак не сотрудники.
– Вот что, – Петр Петрович поднял глаза на Веру. – Оставь пока эту муть, занимайся ароматизаторами. Я попробую проконсультироваться на кафедре, есть там один человек, который может нам помочь. – Сказав это, Кобзя повернулся и направился к себе в кабинет.
Вера вздохнула, бросила понурый взгляд на колбу и принялась натягивать силиконовые перчатки.
– Слава тебе Господи, убрался. – Наташка посмотрела на дверь, за которой скрылся начальник, и размашисто перекрестилась. – Забодал уже своей заботой о здоровье. Лучше бы премию выписал на лабораторию. А то у всех отделов есть премии, а мы, как дураки, сидим.
«Тебе-то за что премию давать? – неприязненно подумала Вера. – Ты, небось, уже названия элементов из таблицы и те позабыла. Только и знаешь, что на лестнице торчать с сигаретой или лясы точить о том, что где продают по дешевке». Вслух она, однако, ничего не сказала, молча отошла в угол, где стоял контейнер с ароматизаторами, села за стол и начала просматривать записи. Она не видела, но чувствовала, как за ее спиной Наташка состроила презрительную гримасу.
Ну и пусть! Кобзя прав. Сотрудники распустились, большинство из них давно пора сократить. Пользы от их работы ноль, а зарплату приходится делить на весь штат. Да и не о зарплате речь – просто неприятно отдавать всю себя делу, и видеть, как рядом на тебя косо смотрят: мол, конечно, ей-то торопиться некуда, не то что нам, у которых дома семеро по лавкам.
Вера старалась сосредоточиться на формулах, но у нее ничего не получалось. Из головы никак не выходила утренняя ссора с Митей. Хотя нет, это даже нельзя назвать ссорой – ведь они не ругались, не кричали, не оскорбляли друг друга. Отчего же на душе так муторно?
Из противоположного угла комнаты раздавались оживленные голоса и смех. Наташка с девчонками обсуждали чью-то очередную покупку.
– Класс! В ЦУМе такая сумочка почти двести баксов стоит.
– А у нас на рынке меньше ста!
– Так то на рынке. Наверняка, подделка!
– Нет, девочки, не подделка. Там есть одна дама, у нее товар сплошь фирменный. Я всегда у нее покупаю…
Вера нагнулась над столом, обхватила руками голову, стараясь закрыть ладонями уши. Цифры и латинские буквы прыгали у нее перед глазами. Если бы можно было посоветоваться с кем-нибудь, облегчить ту боль, которая терзала ее сердце! Но с кем посоветуешься? Разве только с Кобзей. Вера заранее знала, что он скажет: «глупости все, девочка, главное закалка и режим. Береги здоровье, оно тебе пригодится, а о склоках не думай. Склоки – дело житейское».
– Склоки – дело житейское, – тихонько повторила Вера вслух и, взяв ручку, нацелилась ей в исписанную мелким почерком страницу.
Вера, обладая от природы цепкостью и деловой хваткой, довольно быстро очутилась в лидерах, и через год ее, рядового научного сотрудника, назначили заместителем заведующего лабораторией, специализирующейся на разработке технологий для отечественных средств бытовой химии.
Не сказать, чтобы Вера так уж рвалась к руководству: по натуре она не была вожаком, скорее толковым и вдумчивым исполнителем. Однако, новая должность ей нравилась. У нее сразу возникло множество идей, которые Вера принялась воплощать со свойственным ей упорством и трудолюбием. Не обошлось и без неприятностей: некоторые из коллег, до этого бывшие с Верой на дружеской ноге, стали поглядывать на нее косо, здоровались сухо и официально, подчеркивая ее новое, начальственное положение. Вера понимала, что это обычная зависть, но ей было противно.
Зато со своим завом у нее все складывалось лучше не придумаешь. Зава звали Петр Петрович Кобзя, был он личностью колоритной и весьма оригинальной. Начать с того, что по утрам о его приходе на работу немедленно узнавали все сотрудники, включая молоденьких лаборанток и уборщицу. Кобзя обладал великолепным басом, которому мог позавидовать сам великий Федор Шаляпин. Оставалось лишь гадать, почему он предпочел карьере сольного певца скромную должность химика-технолога.
Внешне Петр Петрович жутко напоминал гоголевского Тараса Бульбу: румяное лицо, кустистые брови, длинные, обвислые казацкие усы и мясистый нос картошкой. Однако, несмотря на явно комедийный облик, относились к нему с уважением. Дело свое Кобзя знал великолепно, работал увлеченно, и, что особенно ценно, умел мастерски выпутываться из любых сложных ситуаций.
Веру Кобзя обожал, называл ее Верунчиком, Верусей, «золотой головушкой», но если, упаси Бог, у них на профессиональной почве возникал конфликт, тут уж он спуску не давал. Его раскатистый голос становился громоподобным, и без того красное лицо свекольно багровело, усы начинали угрожающе топорщиться. Никому, кто бы увидел Кобзю в такие минуты, не пришло бы в голову не то что смеяться над ним, но и просто улыбнуться.
Вера привыкла к холерическому темпераменту начальника, хотя, время от времени, он доводил ее до слез. Зато потом Петр Петрович неизменно извинялся и делал это так тепло и искренне, что не простить его было невозможно.
Лишь немногие в лаборатории, включая Веру, знали, что жизнерадостный, громогласный, пышущий здоровьем Кобзя в юности перенес тяжелейшую операцию на сердце. Врачи давали ему один шанс из десяти, и он схватил этот шанс своей крепкой, жилистой рукой. Схватил и держал намертво. В свои шестьдесят с хвостиком он был здоров, как бык, не знал, что такое насморк, ходил зимой в тоненькой ветровке, в мороз купался в проруби, напрочь отказался от мяса и единственное, что позволял себе из соблазнов – это выпить в праздник хорошей водочки. Когда на Веру нападал очередной приступ тоски и скверного настроения, она всегда вспоминала зава, его оптимизм и жизнестойкость, и ей становилось легче…
…Вера оставила в гардеробе плащ, сменила уличные туфли на легкие «лодочки» и поднялась наверх по широкой лестнице. У двери лаборатории стояла Наташа Куликова и, глядя в зеркальце от пудреницы, старательно подкрашивала губы.
– Привет! – обрадовалась она, заметив подходящую Веру.
– Здравствуй, Натуся. – Вера с трудом заставила себя улыбнуться.
Улыбка получилась натянутой и неестественной. Наташка тут же заметила это, спрятала помаду в кармашек рабочего халата и вопросительно уставилась на Веру.
– Ты чего такая?
– Какая? – Та непонимающе пожала плечами. Меньше всего ей сейчас хотелось делиться своими переживаниями с Наташкой. Однако, она знала, что делиться придется.
В этом плюсы и минусы женского коллектива – невозможно скрыть что-либо от проницательного ока коллег. Если сослуживцы мужчины восторженно глазеют на наше лицо, покрытое толстым слоем грима, и заявляют, как замечательно мы выглядим после бессонной ночи, то женщины, кинув лишь мимолетный взгляд на тщательно запудренные мешки под глазами, тут же всплескивают руками: – Что случилось, дорогая? Их-то на мякине не проведешь! Но зато, если потребуется сочувствие и понимание, его будет сколько душе угодно.
Наташка изучающе поглядела на Веру, и той показалось, что ее просветили насквозь, точь-в-точь, как недавно в диагностическом центре.
– Верусик, не морочь мне голову. Я же отлично вижу, что ты полночи ревела белугой. В чем дело? Поругалась с дражайшей половиной?
Вера поколебалась и кивнула. Наташка была в курсе ее трудностей с деторождением, однако, про последнее обследование Вера не сказала никому, даже ей. Не собиралась она говорить об этом и сейчас. У каждой женщины наготове всегда есть легенда, повествующая о том, какой муж негодяй, интересуется лишь футболом и собственной работой, а о том, чтобы помочь по хозяйству и речи не идет. Она же, бедняжка, так устала, так устала, хоть ложись да помирай.
Примерно это Вера поведала не в меру любопытной Наташке. Та сочувственно заохала и заахала, затем достала сигарету, чиркнула зажигалкой и немедленно принялась честить на чем свет стоит своего Сережку. Вера слушала, по ходу дела кивала головой, вставляла положенные реплики, а на душе у нее было невероятно тоскливо. Хотелось позвонить Мите и расплакаться в трубку. Вера понимала, что это глупо – она уже плакала вчера, и ни к чему хорошему это не привело.
Наташка, наконец, умолкла, и Вера, пользуясь паузой, толкнула дверь и зашла в лабораторию. Накануне она испытывала новые реагенты, и ей не терпелось узнать результат.
Вера приблизилась к своему столу и склонилась над колбой, в которой пенилась ядовито зеленая, мутная жидкость. Что за черт! Снова не то. Раствор должен был быть абсолютно прозрачным.
Вера озадаченно теребила тоненькую золотую цепочку у себя на шее, внимательно разглядывая стройные ряды сияющих под лампами пробирок. Ну что ты будешь делать, не получается у них то, что нужно! А нужно сырье для универсального растворителя, аналога испытанного импортного средства, но только отечественного производства. Интересно, что скажет Кобзя? Наверняка голову ей оторвет!
Не успела Вера подумать про зава, как за дверью послышался его громовой бас. В лабораторию влетела Наташка, на ходу убирая в карман халата сигареты. Следом размашистой походкой шел Петр Петрович.
– Распустились, едрить вашу мать! – Черные глаза его грозно сверкали, усы стояли торчком. – Давно пора работать, а они все дымят и дымят! – Он обернулся к Наташке, испуганно жавшейся к стене. – Курить, между прочим, здоровью вредить! Сколько раз я тебе говорил, а?
– Пе-етр Петрович! – заныла та. – Ну вы же знаете, не могу я. Привычка, еще с института.
– Бросай свои привычки! – рявкнул Кобзя и тут же, забыв про Наташку, перевел взгляд на Веру. – Верунчик, как там у нас? Получается что-нибудь?
Вера отрицательно покачала головой.
– Пока что получается ерунда.
– Как ерунда? – Кобзя в мгновение ока переместил свое корявое, но крепко скроенное тело от порога к вериному столу. – Давай, показывай. Это, что ли? – Он, не мигая, уставился на переливающуюся хищным блеском малахитовую зелень. – Вот ешкин кот! Прямо плесень болотная, а не раствор. Ты, часом, не русалка у меня, а, Веруня? Или, может, баба-ежка? Той в самый раз варить такое зелье.
Позади, за вериной спиной, Наташка тихо прыснула. Однако, самой Вере было не до смеха. Она билась над составом уже несколько месяцев, и никак не могла устранить злополучный осадок. Все дело было в недостаточно чистых исходных продуктах – Вера отлично это понимала, но изменить что-либо была не в силах. Где же их возьмешь, чистые продукты? Нужно менять поставщика, а это жуть как дорого обойдется.
Очевидно, Кобзя думал о том же самом. Он молчал, усы его перестали топорщиться и уныло обвисли по бокам рта. Проект, на который так рассчитывала лаборатория, который должен был принести немалую прибыль, похоже, оказался провальным. И виноваты в этом обстоятельства, а никак не сотрудники.
– Вот что, – Петр Петрович поднял глаза на Веру. – Оставь пока эту муть, занимайся ароматизаторами. Я попробую проконсультироваться на кафедре, есть там один человек, который может нам помочь. – Сказав это, Кобзя повернулся и направился к себе в кабинет.
Вера вздохнула, бросила понурый взгляд на колбу и принялась натягивать силиконовые перчатки.
– Слава тебе Господи, убрался. – Наташка посмотрела на дверь, за которой скрылся начальник, и размашисто перекрестилась. – Забодал уже своей заботой о здоровье. Лучше бы премию выписал на лабораторию. А то у всех отделов есть премии, а мы, как дураки, сидим.
«Тебе-то за что премию давать? – неприязненно подумала Вера. – Ты, небось, уже названия элементов из таблицы и те позабыла. Только и знаешь, что на лестнице торчать с сигаретой или лясы точить о том, что где продают по дешевке». Вслух она, однако, ничего не сказала, молча отошла в угол, где стоял контейнер с ароматизаторами, села за стол и начала просматривать записи. Она не видела, но чувствовала, как за ее спиной Наташка состроила презрительную гримасу.
Ну и пусть! Кобзя прав. Сотрудники распустились, большинство из них давно пора сократить. Пользы от их работы ноль, а зарплату приходится делить на весь штат. Да и не о зарплате речь – просто неприятно отдавать всю себя делу, и видеть, как рядом на тебя косо смотрят: мол, конечно, ей-то торопиться некуда, не то что нам, у которых дома семеро по лавкам.
Вера старалась сосредоточиться на формулах, но у нее ничего не получалось. Из головы никак не выходила утренняя ссора с Митей. Хотя нет, это даже нельзя назвать ссорой – ведь они не ругались, не кричали, не оскорбляли друг друга. Отчего же на душе так муторно?
Из противоположного угла комнаты раздавались оживленные голоса и смех. Наташка с девчонками обсуждали чью-то очередную покупку.
– Класс! В ЦУМе такая сумочка почти двести баксов стоит.
– А у нас на рынке меньше ста!
– Так то на рынке. Наверняка, подделка!
– Нет, девочки, не подделка. Там есть одна дама, у нее товар сплошь фирменный. Я всегда у нее покупаю…
Вера нагнулась над столом, обхватила руками голову, стараясь закрыть ладонями уши. Цифры и латинские буквы прыгали у нее перед глазами. Если бы можно было посоветоваться с кем-нибудь, облегчить ту боль, которая терзала ее сердце! Но с кем посоветуешься? Разве только с Кобзей. Вера заранее знала, что он скажет: «глупости все, девочка, главное закалка и режим. Береги здоровье, оно тебе пригодится, а о склоках не думай. Склоки – дело житейское».
– Склоки – дело житейское, – тихонько повторила Вера вслух и, взяв ручку, нацелилась ей в исписанную мелким почерком страницу.
6
После работы она решила поехать к матери. Та жила на другом конце города, и Вера виделась с ней довольно редко. Митя тещу недолюбливал, хотя вслух ничего плохого о ней не говорил. Однако, если Вера предлагала на выходных навестить мать вдвоем, он неизменно отказывался, мотивируя это тем, что у него полно дел, что он устал и ему необходимо побыть одному.
Елена Олеговна, в свою очередь, тоже не спешила в гости к дочери и зятю, несмотря на то, что вообще-то была легка на подъем. В свои пятьдесят девять она работала школьным завучем, постоянно моталась по совещаниям и конференциям, возила детей на олимпиады, короче, жила полнокровной жизнью.
С Верой они почти ежедневно созванивались по телефону. Мать спрашивала, как дела, как здоровье, сдержанно передавала привет Мите, а потом подолгу жаловалась на школьную директрису, на наглых родителей и несусветные программы, разработанные методкабинетом.
Вера терпеливо выслушивала ее, более всего опасаясь, что она перейдет к своей излюбленной теме – деторождению. Не то чтобы ей хотелось внуков, она много раз предупреждала Веру, что на пенсию не выйдет ни при каких обстоятельствах, а из школы ее унесут только на кладбище. Просто Елена Олеговна была человеком консервативным, любящим, чтобы все было по правилам. По правилам же женщине в тридцать лет полагалось иметь хотя бы одного ребенка. Вот об этом и толковала она всякий раз, когда дочь снимала телефонную рубку.
Устроив через свою приятельницу Вере обследование в центре, Елена Олеговна с нетерпением ждала его результатов. Вера обещала позвонить ей сразу после визита к доктору, но, выбитая из колеи вчерашним разговором с Митей, до сих пор не сделала этого.
Теперь, трясясь в битком набитом вагоне метро, она представляла в подробностях реакцию матери на известие о том, что из Мити не выйдет отца. Наверняка та станет долго и громко возмущаться поведением зятя, потребует от Веры немедленно тащить его по врачам, и даже слушать не станет, что сам Митя против каких-либо медицинских обследований.
Словом, Вера понимала, что беседа предстоит не из приятных. Тем не менее, выхода не было: скрыть от матери правду она не могла.
Одолев две пересадки, Вера, наконец, вышла на улицу. Темнело. Был самый час пик. Народ валом валил к автобусной остановке.
Она с трудом втиснулась в автобус, попыталась было пройти вглубь салона, но ее тут же затолкали и оттеснили обратно к двери. Вера вцепилась в перекладину и так провисела пять остановок.
Она много раз предлагала матери переехать поближе к центру. Ничего ни стоило выгодно обменять ее очень приличную двушку в Ясенево. Но Елена Олеговна слушать ничего не желала. Рядом под боком у нее находилась школа, и это определяло ее жизнь на долгие годы вперед. Никакие доводы дочери, что школы есть в любом районе, и что ее, педагога с тридцатилетним стажем, возьмут в любую из них с руками и ногами, на нее не действовали. Приходилось тратить полтора часа, чтобы добраться в Ясенево, да еще проехать его почти насквозь.
От остановки до дома было минут пятнадцать. Вера на ходу вытащила телефон и набрала Митин номер.
– Да, – отозвался он довольно бодро и почти тотчас же.
– Митя, я сегодня буду поздно. Решила заехать к маме. Ты ужинай без меня.
– Я уже поужинал. – Тон у Мити сразу сделался недовольный. Очевидно, он понимал, что разговор пойдет о нем. – И чего это ты надумала посреди недели? Для этой цели есть суббота и воскресенье.
– В субботу ты бы так же был не в восторге от этой идеи, – мягко проговорила Вера. – Я постараюсь недолго.
– Ха, недолго! – Митя пренебрежительно хмыкнул. – Вернешься заполночь. Лучше уж оставайся там ночевать.
– Остаться здесь ночевать? – Веру почувствовала, как неприятно заныло под ложечкой.
Почему он хочет, чтобы она не возвращалась? Ему хорошо без нее? Все еще дуется за вчерашнее? Или сердит на нее за то, что она осмелилась похвалить Яхлакова? Или… Нет, нет! Снова эти отвратительные мысли о Маринке лезут в голову. Наваждение какое-то! Митя вовсе не такой, он верен ей, просто волнуется, как она поздно поедет одна по городу. А встретить ее он не может, так как занят работой.
– Эй, – окликнул ее Митя. – Ты что, уснула? Я говорю, оставайся у матери, чего мотаться по темноте. В городе сплошной криминал.
«Так и есть, волнуется», – с облегчением подумала Вера.
– Хорошо, Митенька, я останусь. Ты на завтрак разогрей себе гуляш с гречкой, там много в кастрюле.
– Ладно, не беспокойся, не маленький. Пока.
Вера свернула направо и остановилась перед огромной одноподъездной башней. В застекленном холле сидела пожилая консьержка. Вид у нее был строгий, как у контролера ОТК.
– К кому? – вопросила она, нацеливая на Веру пристальный взгляд из-под круглых очков.
– В сорок четвертую, к Дежиной.
Лицо очкастой смягчилось.
– Дочка, что ли?
– Дочка. – Вера кивнула и улыбнулась.
– Не признала что-то. Выглядите не больно. Бледненькая. Нездоровится что ли?
– Да так, – уклончиво проговорила Вера и поспешила в лифт.
Настроение ее, и без того отвратительное, ухудшилось еще больше. Вот, уже второй человек за день говорит ей, что она плохо выглядит. Не хватало того, чтобы и мать заметила, что с ней творится неладное, и не принялась пилить.
Вера глубоко вздохнула и надавила на кнопку звонка. За дверью послышались энергичные шаги. На пороге появилась Елена Олеговна в длинном, полосатом, как у арестанта халате. На носу ее были очки, в руках она держала авторучку, точно маленькую шпагу.
– О, привет! А я тебе собираюсь звонить. – Она обняла дочь и звучно расцеловала ее в обе щеки. – Куда запропастилась? Жду ее, жду, ни ответа, ни привета. Что сказал доктор?
– Мама, давай я сначала хотя бы разденусь. – Вера заставила себя улыбнуться. – И вообще, я с работы, голодная, между прочим. Ты мне чаю дашь?
– Зачем чаю? – возмутилась Елена Олеговна. – У меня ужин готов. Только что ученики приходили, торт принесли. Шоколадный. Вот с ним чай и попьем после ужина.
Стоя в позе Наполеона, она наблюдала за тем, как дочь снимает пальто, и вешает его на плечики.
– Руки мой!
– Мама! – Вера рассмеялась и щелкнула выключателем. – Ты со мной, как с учениками. Я уже давно не школьница.
– Это ничего не значит, – безапелляционно заявила Елена Олеговна. – За тобой нужен глаз да глаз. Вон как похудела, небось не ешь ничего. И мужа своего не кормишь.
– Неправда, кормлю. Три раза в день. – Вера с удовольствием намылила руки ароматным, прозрачным мылом. – Где такое берешь? Душистое, просто восторг.
– В соседнем универмаге. Ты мне зубы не заговаривай. Вид у тебя ужасный. Хуже некуда.
«Ну вот, – обреченно подумала Вера, – началось. Так я и знала».
Она вытерла руки и, понурив голову, зашла в кухню.
Мать уже стояла у плиты, мешая ложкой в огромной кастрюле. По кухне распространялся соблазнительный запах плова. У Веры рот наполнился слюной – с этими дурацкими ароматизаторами она пропустила обеденный перерыв.
Она уплетала за обе щеки плов с курицей, а мать сидела напротив, сверля ее строгим взглядом.
Елена Олеговна, в свою очередь, тоже не спешила в гости к дочери и зятю, несмотря на то, что вообще-то была легка на подъем. В свои пятьдесят девять она работала школьным завучем, постоянно моталась по совещаниям и конференциям, возила детей на олимпиады, короче, жила полнокровной жизнью.
С Верой они почти ежедневно созванивались по телефону. Мать спрашивала, как дела, как здоровье, сдержанно передавала привет Мите, а потом подолгу жаловалась на школьную директрису, на наглых родителей и несусветные программы, разработанные методкабинетом.
Вера терпеливо выслушивала ее, более всего опасаясь, что она перейдет к своей излюбленной теме – деторождению. Не то чтобы ей хотелось внуков, она много раз предупреждала Веру, что на пенсию не выйдет ни при каких обстоятельствах, а из школы ее унесут только на кладбище. Просто Елена Олеговна была человеком консервативным, любящим, чтобы все было по правилам. По правилам же женщине в тридцать лет полагалось иметь хотя бы одного ребенка. Вот об этом и толковала она всякий раз, когда дочь снимала телефонную рубку.
Устроив через свою приятельницу Вере обследование в центре, Елена Олеговна с нетерпением ждала его результатов. Вера обещала позвонить ей сразу после визита к доктору, но, выбитая из колеи вчерашним разговором с Митей, до сих пор не сделала этого.
Теперь, трясясь в битком набитом вагоне метро, она представляла в подробностях реакцию матери на известие о том, что из Мити не выйдет отца. Наверняка та станет долго и громко возмущаться поведением зятя, потребует от Веры немедленно тащить его по врачам, и даже слушать не станет, что сам Митя против каких-либо медицинских обследований.
Словом, Вера понимала, что беседа предстоит не из приятных. Тем не менее, выхода не было: скрыть от матери правду она не могла.
Одолев две пересадки, Вера, наконец, вышла на улицу. Темнело. Был самый час пик. Народ валом валил к автобусной остановке.
Она с трудом втиснулась в автобус, попыталась было пройти вглубь салона, но ее тут же затолкали и оттеснили обратно к двери. Вера вцепилась в перекладину и так провисела пять остановок.
Она много раз предлагала матери переехать поближе к центру. Ничего ни стоило выгодно обменять ее очень приличную двушку в Ясенево. Но Елена Олеговна слушать ничего не желала. Рядом под боком у нее находилась школа, и это определяло ее жизнь на долгие годы вперед. Никакие доводы дочери, что школы есть в любом районе, и что ее, педагога с тридцатилетним стажем, возьмут в любую из них с руками и ногами, на нее не действовали. Приходилось тратить полтора часа, чтобы добраться в Ясенево, да еще проехать его почти насквозь.
От остановки до дома было минут пятнадцать. Вера на ходу вытащила телефон и набрала Митин номер.
– Да, – отозвался он довольно бодро и почти тотчас же.
– Митя, я сегодня буду поздно. Решила заехать к маме. Ты ужинай без меня.
– Я уже поужинал. – Тон у Мити сразу сделался недовольный. Очевидно, он понимал, что разговор пойдет о нем. – И чего это ты надумала посреди недели? Для этой цели есть суббота и воскресенье.
– В субботу ты бы так же был не в восторге от этой идеи, – мягко проговорила Вера. – Я постараюсь недолго.
– Ха, недолго! – Митя пренебрежительно хмыкнул. – Вернешься заполночь. Лучше уж оставайся там ночевать.
– Остаться здесь ночевать? – Веру почувствовала, как неприятно заныло под ложечкой.
Почему он хочет, чтобы она не возвращалась? Ему хорошо без нее? Все еще дуется за вчерашнее? Или сердит на нее за то, что она осмелилась похвалить Яхлакова? Или… Нет, нет! Снова эти отвратительные мысли о Маринке лезут в голову. Наваждение какое-то! Митя вовсе не такой, он верен ей, просто волнуется, как она поздно поедет одна по городу. А встретить ее он не может, так как занят работой.
– Эй, – окликнул ее Митя. – Ты что, уснула? Я говорю, оставайся у матери, чего мотаться по темноте. В городе сплошной криминал.
«Так и есть, волнуется», – с облегчением подумала Вера.
– Хорошо, Митенька, я останусь. Ты на завтрак разогрей себе гуляш с гречкой, там много в кастрюле.
– Ладно, не беспокойся, не маленький. Пока.
Вера свернула направо и остановилась перед огромной одноподъездной башней. В застекленном холле сидела пожилая консьержка. Вид у нее был строгий, как у контролера ОТК.
– К кому? – вопросила она, нацеливая на Веру пристальный взгляд из-под круглых очков.
– В сорок четвертую, к Дежиной.
Лицо очкастой смягчилось.
– Дочка, что ли?
– Дочка. – Вера кивнула и улыбнулась.
– Не признала что-то. Выглядите не больно. Бледненькая. Нездоровится что ли?
– Да так, – уклончиво проговорила Вера и поспешила в лифт.
Настроение ее, и без того отвратительное, ухудшилось еще больше. Вот, уже второй человек за день говорит ей, что она плохо выглядит. Не хватало того, чтобы и мать заметила, что с ней творится неладное, и не принялась пилить.
Вера глубоко вздохнула и надавила на кнопку звонка. За дверью послышались энергичные шаги. На пороге появилась Елена Олеговна в длинном, полосатом, как у арестанта халате. На носу ее были очки, в руках она держала авторучку, точно маленькую шпагу.
– О, привет! А я тебе собираюсь звонить. – Она обняла дочь и звучно расцеловала ее в обе щеки. – Куда запропастилась? Жду ее, жду, ни ответа, ни привета. Что сказал доктор?
– Мама, давай я сначала хотя бы разденусь. – Вера заставила себя улыбнуться. – И вообще, я с работы, голодная, между прочим. Ты мне чаю дашь?
– Зачем чаю? – возмутилась Елена Олеговна. – У меня ужин готов. Только что ученики приходили, торт принесли. Шоколадный. Вот с ним чай и попьем после ужина.
Стоя в позе Наполеона, она наблюдала за тем, как дочь снимает пальто, и вешает его на плечики.
– Руки мой!
– Мама! – Вера рассмеялась и щелкнула выключателем. – Ты со мной, как с учениками. Я уже давно не школьница.
– Это ничего не значит, – безапелляционно заявила Елена Олеговна. – За тобой нужен глаз да глаз. Вон как похудела, небось не ешь ничего. И мужа своего не кормишь.
– Неправда, кормлю. Три раза в день. – Вера с удовольствием намылила руки ароматным, прозрачным мылом. – Где такое берешь? Душистое, просто восторг.
– В соседнем универмаге. Ты мне зубы не заговаривай. Вид у тебя ужасный. Хуже некуда.
«Ну вот, – обреченно подумала Вера, – началось. Так я и знала».
Она вытерла руки и, понурив голову, зашла в кухню.
Мать уже стояла у плиты, мешая ложкой в огромной кастрюле. По кухне распространялся соблазнительный запах плова. У Веры рот наполнился слюной – с этими дурацкими ароматизаторами она пропустила обеденный перерыв.
Она уплетала за обе щеки плов с курицей, а мать сидела напротив, сверля ее строгим взглядом.