Все в маршрутке, кто слушал разговор, посмотрели на провидицу, кто со страхом, кто с жалостью, и в этот момент тряхнуло так, что каждого чуть не выкинуло из сидения.
– Вот! – вскричала тётка, вонзив палец в высь. – Истину говорю!
Спорщики, отвернувшись друг от друга, ехали дальше молча, изредка поглядывая на попутчиков, словно желая возобновить беседу, но, передумав, отворачивались обратно, нервно мельтеша глазами.
Елисей спросил у водителя, скоро ли будут у монумента, и получил удручающий ответ, что до самого монумента маршрутка не идёт, а заворачивает раньше, на первом посту ГИБДД. Елисей, чувствуя, что снова всё против него, выругался страшно, но почти неслышно, и попросил высадить на повороте.
Он пошёл вдоль ленинградского шоссе пешком по пыльной обочине, повесив на плечо сумку с крыльями и тяжёлым чёрным кирпичом. Шёл долго, ему хотелось пить и есть, и ещё в голове вертелся жуткий газетный заголовок, тематика которого так живо обсуждалась в маршрутке. Елисей постарался припомнить, что было написано в газете. И, на удивление, вспомнил отчётливо и ясно. Было там написано вот что: «ОСТАНКИНСКАЯ ДЕРЬМОКАЧКА!»
Бывший центр телевидения и радиовещания вырабатывает до 30 тонн фекалий в час!!!
И фотография на первой полосе, запечатлевшая разрушенную башню, из центра которой бьёт в небо фонтан, очень похожий на нефтяной. Что всё это могло значить, Нистратов не знал, но чувствовал всей силой подсознания и включённой в процесс логикой, что события с башней переплетаются и с ним непосредственно, тем более что в словах тётки из маршрутного такси фигурировал (в который раз за эти дни) ангел.
Елисей теперь был абсолютно убеждён, что крылья, лежащие в его сумке – ангельские. Настоящие! Уже в тогда, дома, когда он увидел их впервые, смутная догадка об их истинном происхождении забрезжила в голове, теперь же он понял отчётливо: они натуральные, живые! Не какой-нибудь муляж или искусно созданное сумасшедшим таксидермистом произведение искусства, а нечто божественное, неподвластное пониманию человеческому.
Да ещё новости последних дней, где непременно кто-то видит ангелов.
Нистратов кивал сам себе – неспроста всё это!
В таких раздумьях он добрёл до стелы. Она, как и говорил Эль Хай, возвышалась на поросшем травой кургане и была воздвигнута в честь победы русского народа над фашизмом в ходе Великой Отечественной Войны. У подножия монумента располагалась гранитная плита с «вечным огнём» в центре, а на самой стеле выгравирована была непропорциональная пятиконечная звезда.
Из поросшего травой кургана, справа, торчала каменная гипертрофированная голова воина, и буквы, сплетающиеся в патриотический текст. Читать его Нистратов не стал.
Напротив, через дорогу, Елисей увидел милицейский пост и снующих возле него двух упитанных гибддешников с палочками. Они походили на внимательных и хищных медведей, охотящихся у берега реки на крупного лосося. Гибддешники о чём-то энергично переговаривались, ловили добычу и получали на лапу барыш.
Было ещё светло, и Елисей здраво рассудил, что следует дождаться сумерек, залезть на холм сзади, пробраться к каменному монументу и раскрыть тайну, воспользовавшись треугольным ключом. Справа от поста Елисей, к радости своей, обнаружил окошко «Макавто», в животе призывно заурчало, и он, дождавшись зелёного сигнала светофора, поспешил в американский котлетно-булочный храм.
Елисей заказал два гамбургера, чизбургер, картошку фри с сырным соусом, чай в пол – литровом пластмассовом стаканчике и пирожок с абрикосовым повидлом. Он сел за столик у окна и, жуя тонюсенькую котлету, зажатую между двух половинок мягкой булки, смотрел то на стелу, то на бороздящих ресторан работников. Работники состояли сплошь из молоденьких прыщавых девиц и таких же молоденьких и не менее прыщавых парней. Они, как клонированные адской машиной глобализации компоненты торгового организма, были одеты в одинаковые красные клетчатые рубашки и имели не выражающие эмоций лица, если не считать натянутых на них неискренних улыбок.
Работники постоянно перекрикивались друг с другом специфическими терминами, обозначающими названия блюд ресторана, и носили эти блюда туда-сюда. Елисей вдруг задумался, почему во всём мире «Макдоналдс» является дешёвой забегаловкой для больных ожирением бедняков, а у нас позиционируется как ресторан для всей семьи?
Объективного ответа на вопрос он не нашёл, а ещё глубже увязнув в дебрях своих рассуждений, озадачился другим, более насущным вопросом: почему в «Макдоналдсе», если это ресторан, не продают пиво? Не говоря уже о других, ещё более необходимых организму взрослого мужчины напитках.
Он доел всё, что заказал, почувствовал, как разбух живот, посидел ещё немного, вздыхая, и вышел на улицу, где, закурив, с интересом принялся наблюдать за маленькими шустрыми воробьями, стаями атакующими столики с остатками нездоровой пищи. Темнело. Но темнело медленно и лениво, будто солнцу не хотелось расставаться с пригретым лучами миром. Елисей перешёл дорогу, заметив, как двух толстых постовых блюстителей дорожного порядка сменил один худощавый, не успевший вскормить своё тело американскими яствами в заведении по соседству, а может, не наловчившийся собирать с автолюбителей дань на покупку этих яств.
Елисей прошёлся вдоль холма, погулял у подножия леса, дожидаясь сумерек погуще, и, когда летящие беспрерывным потоком машины все до одной включили фары, отважился залезть на курган.
Одолев высоту, Нистратов тенью подбежал к стеле. Широкое её основание полностью скрывало Елисея от проезжающих по шоссе авто и поста ГИБДД; он поставил сумку рядом и, чиркнув зажигалкой, осмотрел каменную поверхность, пытаясь найти отверстие, о котором говорил Эль Хай.
Искать пришлось недолго. Похожее на трещину, оно слабо подсвечивалось изнутри, будто вымазанное фосфором.
Елисей извлёк из кармана треугольный ключ, огляделся предусмотрительно и взволнованно, как вор при первой краже, вставил треугольник в трещину.
Он не успел вжать его до конца в серую шероховатую поверхность, как вдруг ощутил, что ключ мгновенно нагрелся, и стена втянула его сама, проглотив полностью, словно банкомат кредитную карту. Земля под ногами Елисея задрожала, и его обдало замогильным холодом. Прямо перед носом Нистратова бетонная стена беззвучно ушла вперёд, а затем вверх, и он увидел ступени, ведущие в глубину, где горел слабый зеленоватый свет.
Трилитр
Курган
– Вот! – вскричала тётка, вонзив палец в высь. – Истину говорю!
Спорщики, отвернувшись друг от друга, ехали дальше молча, изредка поглядывая на попутчиков, словно желая возобновить беседу, но, передумав, отворачивались обратно, нервно мельтеша глазами.
Елисей спросил у водителя, скоро ли будут у монумента, и получил удручающий ответ, что до самого монумента маршрутка не идёт, а заворачивает раньше, на первом посту ГИБДД. Елисей, чувствуя, что снова всё против него, выругался страшно, но почти неслышно, и попросил высадить на повороте.
Он пошёл вдоль ленинградского шоссе пешком по пыльной обочине, повесив на плечо сумку с крыльями и тяжёлым чёрным кирпичом. Шёл долго, ему хотелось пить и есть, и ещё в голове вертелся жуткий газетный заголовок, тематика которого так живо обсуждалась в маршрутке. Елисей постарался припомнить, что было написано в газете. И, на удивление, вспомнил отчётливо и ясно. Было там написано вот что: «ОСТАНКИНСКАЯ ДЕРЬМОКАЧКА!»
Бывший центр телевидения и радиовещания вырабатывает до 30 тонн фекалий в час!!!
И фотография на первой полосе, запечатлевшая разрушенную башню, из центра которой бьёт в небо фонтан, очень похожий на нефтяной. Что всё это могло значить, Нистратов не знал, но чувствовал всей силой подсознания и включённой в процесс логикой, что события с башней переплетаются и с ним непосредственно, тем более что в словах тётки из маршрутного такси фигурировал (в который раз за эти дни) ангел.
Елисей теперь был абсолютно убеждён, что крылья, лежащие в его сумке – ангельские. Настоящие! Уже в тогда, дома, когда он увидел их впервые, смутная догадка об их истинном происхождении забрезжила в голове, теперь же он понял отчётливо: они натуральные, живые! Не какой-нибудь муляж или искусно созданное сумасшедшим таксидермистом произведение искусства, а нечто божественное, неподвластное пониманию человеческому.
Да ещё новости последних дней, где непременно кто-то видит ангелов.
Нистратов кивал сам себе – неспроста всё это!
В таких раздумьях он добрёл до стелы. Она, как и говорил Эль Хай, возвышалась на поросшем травой кургане и была воздвигнута в честь победы русского народа над фашизмом в ходе Великой Отечественной Войны. У подножия монумента располагалась гранитная плита с «вечным огнём» в центре, а на самой стеле выгравирована была непропорциональная пятиконечная звезда.
Из поросшего травой кургана, справа, торчала каменная гипертрофированная голова воина, и буквы, сплетающиеся в патриотический текст. Читать его Нистратов не стал.
Напротив, через дорогу, Елисей увидел милицейский пост и снующих возле него двух упитанных гибддешников с палочками. Они походили на внимательных и хищных медведей, охотящихся у берега реки на крупного лосося. Гибддешники о чём-то энергично переговаривались, ловили добычу и получали на лапу барыш.
Было ещё светло, и Елисей здраво рассудил, что следует дождаться сумерек, залезть на холм сзади, пробраться к каменному монументу и раскрыть тайну, воспользовавшись треугольным ключом. Справа от поста Елисей, к радости своей, обнаружил окошко «Макавто», в животе призывно заурчало, и он, дождавшись зелёного сигнала светофора, поспешил в американский котлетно-булочный храм.
Елисей заказал два гамбургера, чизбургер, картошку фри с сырным соусом, чай в пол – литровом пластмассовом стаканчике и пирожок с абрикосовым повидлом. Он сел за столик у окна и, жуя тонюсенькую котлету, зажатую между двух половинок мягкой булки, смотрел то на стелу, то на бороздящих ресторан работников. Работники состояли сплошь из молоденьких прыщавых девиц и таких же молоденьких и не менее прыщавых парней. Они, как клонированные адской машиной глобализации компоненты торгового организма, были одеты в одинаковые красные клетчатые рубашки и имели не выражающие эмоций лица, если не считать натянутых на них неискренних улыбок.
Работники постоянно перекрикивались друг с другом специфическими терминами, обозначающими названия блюд ресторана, и носили эти блюда туда-сюда. Елисей вдруг задумался, почему во всём мире «Макдоналдс» является дешёвой забегаловкой для больных ожирением бедняков, а у нас позиционируется как ресторан для всей семьи?
Объективного ответа на вопрос он не нашёл, а ещё глубже увязнув в дебрях своих рассуждений, озадачился другим, более насущным вопросом: почему в «Макдоналдсе», если это ресторан, не продают пиво? Не говоря уже о других, ещё более необходимых организму взрослого мужчины напитках.
Он доел всё, что заказал, почувствовал, как разбух живот, посидел ещё немного, вздыхая, и вышел на улицу, где, закурив, с интересом принялся наблюдать за маленькими шустрыми воробьями, стаями атакующими столики с остатками нездоровой пищи. Темнело. Но темнело медленно и лениво, будто солнцу не хотелось расставаться с пригретым лучами миром. Елисей перешёл дорогу, заметив, как двух толстых постовых блюстителей дорожного порядка сменил один худощавый, не успевший вскормить своё тело американскими яствами в заведении по соседству, а может, не наловчившийся собирать с автолюбителей дань на покупку этих яств.
Елисей прошёлся вдоль холма, погулял у подножия леса, дожидаясь сумерек погуще, и, когда летящие беспрерывным потоком машины все до одной включили фары, отважился залезть на курган.
Одолев высоту, Нистратов тенью подбежал к стеле. Широкое её основание полностью скрывало Елисея от проезжающих по шоссе авто и поста ГИБДД; он поставил сумку рядом и, чиркнув зажигалкой, осмотрел каменную поверхность, пытаясь найти отверстие, о котором говорил Эль Хай.
Искать пришлось недолго. Похожее на трещину, оно слабо подсвечивалось изнутри, будто вымазанное фосфором.
Елисей извлёк из кармана треугольный ключ, огляделся предусмотрительно и взволнованно, как вор при первой краже, вставил треугольник в трещину.
Он не успел вжать его до конца в серую шероховатую поверхность, как вдруг ощутил, что ключ мгновенно нагрелся, и стена втянула его сама, проглотив полностью, словно банкомат кредитную карту. Земля под ногами Елисея задрожала, и его обдало замогильным холодом. Прямо перед носом Нистратова бетонная стена беззвучно ушла вперёд, а затем вверх, и он увидел ступени, ведущие в глубину, где горел слабый зеленоватый свет.
Трилитр
Майор Загробулько сидел за столом, читая рапорт о происшествии в районе Останкино, имевший место 23-го числа месяца июля сего года, и чесал идеально выбритый складчатый затылок. Если бы у кого-нибудь была возможность посмотреть на майора сзади, то он с изумлением увидел бы, как перевёрнутую вверх дном обтянутую кожей трёхлитровую банку с торчащими бантиками ушей ритмично перебирают коротенькие, словно детские, пальчики. Голова майора Загробулько имела настолько сильное сходство с распространённой в домашнем консервировании стеклянной тарой, что многие сослуживцы называли его за глаза Трилитр. Частенько над ним подшучивали и издевались. То на юбилей дарили рыбку в трёхлитровой банке, то подбрасывали на стол прибор для закатывания крышек, то брошюру с рецептами по сохранению на зиму разносолов.
Майор про кличку свою знал, но сильно не обижался на коллег, потому как понимал страсть людей к унижению ближнего своего. Дело в том, что майор с самого раннего детства был подвержен различного рода обзывательствам и насмешкам, а всё потому, что звали его Вифлеем. Не Виталий, и не Валерий, и даже не Валериан, а именно Вифлеем.
С детского сада, пока череп его не сформировался в полноценный стеклянный сосуд, слышал он обидное «Вафля» или совсем уж жутко огорчительное «Вафлёр». Обидчиков Загробулько бил, но это не помогало.
Так прошли годы. Он вырос, вырос и его череп, привнеся необычной формой новое прозвище, и за это время Загробулько почти разучился обижаться, хотя на людях ничего не показывал, не допуская прилюдных унизительных сцен.
Полное его имя звучало так: Загробулько Вифлеем Агнесович. Но сам он представлялся всем не иначе как Вифа Агнесович и делал серьёзное выражение лица, будто вылепленного не очень трезвым скульптором на трёхлитровом каркасе. Так его все и называли официально, Вифа Агнесович – и начальство, и подчинённые. Неофициально, конечно же, Трилитр.
Почему родители нарекли сына именем города в Палестине, где рождён был Иисус Христос, они и сами не могли доходчиво объяснить. Может быть, случилось это оттого, что отец его, Агнесс Загробулько, сам имея имя, для мальчика весьма странное, решил продолжить традицию и назвать сына так же заковыристо. А может, потому, что матушка его женщиной была набожной и хотела таким образом приобщить сына к религиозному учению. Ничего у неё, правда, не вышло… Вифлеем Загробулько вырос далёким от религиозных проблем, в чудеса не веровал и церковь не посещал.
Итак, Вифа Агнесович Загробулько сидел и читал рапорт, и ровным счётом ничего не соображал. Нет, не то чтобы совсем ничего не соображал он своей трёхлитровой головой, но соображения его назвать логическим осмыслением произошедших событий никак было нельзя. Он ясно понимал из прочитанного, что в Москве имело место ужасное преступление, виновниками которого являются трое неизвестных. Из показаний очевидцев становилось ясно, что один из них – молодой человек, лет двадцати пяти, другой возраста неизвестного и имеет крылья, при помощи которых без затруднения осуществляет полёты, а третий вообще электробытовой прибор, именуемый холодильником. А совершили они совсем уж невообразимое. При помощи неизвестных технических средств они в считанные минуты переоборудовали Останкинскую телебашню в некое подобие нефтяной вышки, непрерывно исторгающей из недр земли фекалии.
Рапорт был похож на записки сумасшедшего, но Загробулько лично выезжал на место происшествия и видел своими глазами обрубок башни, торчащий из покорёженной земли, и зловонные реки, растекающиеся по пострадавшему району. Не признавать очевидных фактов он не мог, а потому должен был действовать немедленно; со всей решительностью и в кратчайший срок задержать преступников.
Загробулько оторвался от бумаг и задумался. Он вспомнил, как сестра рассказывала ему, что своими глазами видела телешоу, ставшее последней транслируемой телепередачей, и наблюдала преступление от начала и до конца. У неё не возникло ни малейшего сомнения, что это – дело рук самого дьявола, а потому неженатому братцу она посоветовала не впутываться в заведомо провальное расследование и уехать на месяц в Крым, к родственникам. А ещё лучше – заняться не поисками мистических преступников, но поисками невесты.
Однако Загробулько в чертовщину не верил и пытался найти логическое объяснение случившемуся. Но никак не находил.
– Можно? – В кабинет протиснулся старший лейтенант Васильков.
Загробулько кивнул, не отрываясь от бумаг.
Иван Васильков, цветущий, как ландыш в поле, вошёл в кабинет и присел напротив капитана.
– Вифа Агнесович, – начал он жизнерадостно, – тут очень интересное дело получается.
Загробулько заинтересованно посмотрел на лейтенанта.
– Эти трое, похоже, те же фокусники, что банк обчистили возле выставки. Только что звонила их бухгалтер, Вера Анатольевна Стеклонская и показала, что видела налётчиков во вчерашнем телешоу…
– Да ты что? – насторожился Вифа Агнесович. – Это какого, выходит, числа было?
– Двадцатого.
– Так-так… А сколько взяли? – В голове у Загробулько вдруг начала вырисовываться зыбкая ещё, но с каждой секундой обретающая всё более чёткие очертания схема.
– Пять миллионов семьсот! – выпалил вечно подкованный, как отличник на экзамене, Васильков.
– Рубли?
– Никак нет. В долларовом эквиваленте.
– Купюры меченые?
– Никак нет, – радостно, словно был в личной жизни счастлив безмерно, отрапортовал старлей.
– Так, так. – Вифа Агнесович почесал трёхлитровый затылок и уставился задумчивым взглядом в видимую ему одному картину. И в открывшемся его сознанию видении он узрел, как злоумышленники, воспользовавшись серьёзными финансовыми средствами, похищенными из банка, а также совершенством технического прогресса современности, исхитрились как-то, да и переделали башню в извергающую фекалии бетонную аорту. Вот только, как? И главное, зачем?
– Ну что же, – заключил Вифа Агнесович, – кое-что проясняется. Фотороботы готовы?
Васильков расплылся в счастливом подтверждении.
– Объявим план «Перехват». Тебе лично, Иван, поручаю узнать, не велись ли в последние дни какие-либо ремонтные работы в самой башне. Кто заказчик, кто исполнитель? Всё разузнаешь, доложишь лично мне. – Загробулько откинулся на спинку стула. – Мы этих мистификаторов быстро на чистую воду выведем!
– А что, если… – начал вдохновенно Васильков.
– Да брось ты, – перебил фантазию старшего лейтенанта прагматичный майор, – чудес никаких на свете нет!
Для самого Загробулько чудеса в жизни закончились, когда он, девятилетним мальчуганом, обнаружил утром первого января самого настоящего Деда Мороза в сугробе возле дома. Сказочный старец был пьян. Пьян безбожно. С оторванной бородой и подбитым глазом, он лежал в подозрительно протаявшей жёлтым провалом ямке и поздравлял прохожих с праздником, используя весь спектр непечатного русского языка, выдавая такие оригинальные пассажи, что многие прохожие зачарованно останавливались и, сверкая горячими новогодними слезами, покатывались со смеху над снежным дедом. Сам же маленький Загробулько, не поимевший в новогоднюю ночь счастья общения со сказочным бородачом из-за скромного финансового положения родителей, но, как и любой ребёнок, мечтающий приобщиться к чуду, не выдержав, спросил:
– Дя-инь-ка, а вы и вправду Дед Мороз?
И получил убивший в нём навсегда веру в невероятное ответ:
– Я – Дед Едритьвсехкоз! Как же вы меня задолбали, дети, уроды! – И, заметив у любознательного ребёнка необычно формирующийся череп, добавил огорчительно: – Греби отсюда, бидоноголовый!
Заплаканный Вифлеем помчался домой, и перестал верить не только в Деда Мороза, но и в любого другого сказочного персонажа, а заодно и в доброту человеческую. Может, поэтому он, выбирая профессию в жизни, не задумываясь особо, пошёл учиться в высшую школу милиции, чтобы иметь возможность лично бороться с поглотившим мир злом.
– Вы, товарищ майор, напрасно такой мысли не допускаете, – сопротивляясь, продолжил Васильков, – происшествие слишком уж загадочное, фантастическое, я бы сказал…
– На все чудеса существует своя цена! – веско заявил Загробулько. Он встал из-за стола и, подойдя к окну, раскрыл форточку. Комната наполнилась летним воздухом, в котором явственно ощущались канализационные примеси. – Ты фокусы Копперфильда видел? Он тоже летает, поезда у него пропадают бесследно, самолёты. И никто ведь не утверждает…
– Погодите-ка! – вскричал старший лейтенант, будто током ударенный. – Тут же на днях самолёт пропал!
– Да? А мы-то при чём? – удивился майор.
– Я в газете читал, что пассажиры перед исчезновением ангела видели!
Загробулько недоверчиво осмотрел подчинённого, промокнул платочком трёхлитровый затылок и строгим голосом изрёк:
– Старший лейтенант Васильков, я вас впредь прошу заниматься непосредственно служебными обязанностями и слухов суеверных не распространять. Уверяю вас, мы имеем дело с хорошо подготовленной бандой мошенников, пытающихся сбить следствие с толку, распыляя вокруг своих преступлений мистический туман! Уверен, что всё объяснимо с научной точки зрения. Вы меня поняли, старший лейтенант?
– Угу, – обиженно пробурчал погрустневший Васильков.
– По уставу отвечать! – взвизгнул растерзанный жарой и зловонием майор.
– Так точно! – Иван вытянулся, как на параде. – Разрешите идти?
– Идите! И вот ещё что, – остановил он открывшего дверь Василькова, – попробуйте связаться с каким-нибудь известным иллюзионистом. Нам не помешает консультация в связи со спецификой расследуемого инцидента.
– Есть! – Васильков захлопнул дверь.
«Молодой ещё, с гонором», – подумал Загробулько.
Он пошёл по кабинету кругом, как цирковой слон по арене, и всё пытался представить себе техническое устройство, которое способно в считанные минуты превратить Останкинскую телебашню в совершенно иную конструкцию, ввинтив её на треть в толщу земли. И ничего ему в голову путного не приходило. То представлялся Вифлеему Агнесовичу космической высоты кран, вертящий телебашню, словно сверло, то бригада подрывников в подземной шахте с расчётными схемами и фонариками на касках. Но эти версии он сразу отбрасывал, потому как требовали эти работы, имей они место в действительности, куда больше подготовительных процедур и времени, нежели было у преступников.
В какой-то миг Загробулько вдруг охватило чувство, что он и впрямь ввязался в дело, решить которое ему не под силу. Что отыскать он пытается не людей-злоумышленников, а самого дьявола, вылезшего из пекла позабавиться над смертными. Но, мужественно взяв себя в руки, майор отбросил эти страхи, залез в коричневый несгораемый шкаф и, налив на три пальца коньячка, выпил, закусив фисташковым семечком.
Майор про кличку свою знал, но сильно не обижался на коллег, потому как понимал страсть людей к унижению ближнего своего. Дело в том, что майор с самого раннего детства был подвержен различного рода обзывательствам и насмешкам, а всё потому, что звали его Вифлеем. Не Виталий, и не Валерий, и даже не Валериан, а именно Вифлеем.
С детского сада, пока череп его не сформировался в полноценный стеклянный сосуд, слышал он обидное «Вафля» или совсем уж жутко огорчительное «Вафлёр». Обидчиков Загробулько бил, но это не помогало.
Так прошли годы. Он вырос, вырос и его череп, привнеся необычной формой новое прозвище, и за это время Загробулько почти разучился обижаться, хотя на людях ничего не показывал, не допуская прилюдных унизительных сцен.
Полное его имя звучало так: Загробулько Вифлеем Агнесович. Но сам он представлялся всем не иначе как Вифа Агнесович и делал серьёзное выражение лица, будто вылепленного не очень трезвым скульптором на трёхлитровом каркасе. Так его все и называли официально, Вифа Агнесович – и начальство, и подчинённые. Неофициально, конечно же, Трилитр.
Почему родители нарекли сына именем города в Палестине, где рождён был Иисус Христос, они и сами не могли доходчиво объяснить. Может быть, случилось это оттого, что отец его, Агнесс Загробулько, сам имея имя, для мальчика весьма странное, решил продолжить традицию и назвать сына так же заковыристо. А может, потому, что матушка его женщиной была набожной и хотела таким образом приобщить сына к религиозному учению. Ничего у неё, правда, не вышло… Вифлеем Загробулько вырос далёким от религиозных проблем, в чудеса не веровал и церковь не посещал.
Итак, Вифа Агнесович Загробулько сидел и читал рапорт, и ровным счётом ничего не соображал. Нет, не то чтобы совсем ничего не соображал он своей трёхлитровой головой, но соображения его назвать логическим осмыслением произошедших событий никак было нельзя. Он ясно понимал из прочитанного, что в Москве имело место ужасное преступление, виновниками которого являются трое неизвестных. Из показаний очевидцев становилось ясно, что один из них – молодой человек, лет двадцати пяти, другой возраста неизвестного и имеет крылья, при помощи которых без затруднения осуществляет полёты, а третий вообще электробытовой прибор, именуемый холодильником. А совершили они совсем уж невообразимое. При помощи неизвестных технических средств они в считанные минуты переоборудовали Останкинскую телебашню в некое подобие нефтяной вышки, непрерывно исторгающей из недр земли фекалии.
Рапорт был похож на записки сумасшедшего, но Загробулько лично выезжал на место происшествия и видел своими глазами обрубок башни, торчащий из покорёженной земли, и зловонные реки, растекающиеся по пострадавшему району. Не признавать очевидных фактов он не мог, а потому должен был действовать немедленно; со всей решительностью и в кратчайший срок задержать преступников.
Загробулько оторвался от бумаг и задумался. Он вспомнил, как сестра рассказывала ему, что своими глазами видела телешоу, ставшее последней транслируемой телепередачей, и наблюдала преступление от начала и до конца. У неё не возникло ни малейшего сомнения, что это – дело рук самого дьявола, а потому неженатому братцу она посоветовала не впутываться в заведомо провальное расследование и уехать на месяц в Крым, к родственникам. А ещё лучше – заняться не поисками мистических преступников, но поисками невесты.
Однако Загробулько в чертовщину не верил и пытался найти логическое объяснение случившемуся. Но никак не находил.
– Можно? – В кабинет протиснулся старший лейтенант Васильков.
Загробулько кивнул, не отрываясь от бумаг.
Иван Васильков, цветущий, как ландыш в поле, вошёл в кабинет и присел напротив капитана.
– Вифа Агнесович, – начал он жизнерадостно, – тут очень интересное дело получается.
Загробулько заинтересованно посмотрел на лейтенанта.
– Эти трое, похоже, те же фокусники, что банк обчистили возле выставки. Только что звонила их бухгалтер, Вера Анатольевна Стеклонская и показала, что видела налётчиков во вчерашнем телешоу…
– Да ты что? – насторожился Вифа Агнесович. – Это какого, выходит, числа было?
– Двадцатого.
– Так-так… А сколько взяли? – В голове у Загробулько вдруг начала вырисовываться зыбкая ещё, но с каждой секундой обретающая всё более чёткие очертания схема.
– Пять миллионов семьсот! – выпалил вечно подкованный, как отличник на экзамене, Васильков.
– Рубли?
– Никак нет. В долларовом эквиваленте.
– Купюры меченые?
– Никак нет, – радостно, словно был в личной жизни счастлив безмерно, отрапортовал старлей.
– Так, так. – Вифа Агнесович почесал трёхлитровый затылок и уставился задумчивым взглядом в видимую ему одному картину. И в открывшемся его сознанию видении он узрел, как злоумышленники, воспользовавшись серьёзными финансовыми средствами, похищенными из банка, а также совершенством технического прогресса современности, исхитрились как-то, да и переделали башню в извергающую фекалии бетонную аорту. Вот только, как? И главное, зачем?
– Ну что же, – заключил Вифа Агнесович, – кое-что проясняется. Фотороботы готовы?
Васильков расплылся в счастливом подтверждении.
– Объявим план «Перехват». Тебе лично, Иван, поручаю узнать, не велись ли в последние дни какие-либо ремонтные работы в самой башне. Кто заказчик, кто исполнитель? Всё разузнаешь, доложишь лично мне. – Загробулько откинулся на спинку стула. – Мы этих мистификаторов быстро на чистую воду выведем!
– А что, если… – начал вдохновенно Васильков.
– Да брось ты, – перебил фантазию старшего лейтенанта прагматичный майор, – чудес никаких на свете нет!
Для самого Загробулько чудеса в жизни закончились, когда он, девятилетним мальчуганом, обнаружил утром первого января самого настоящего Деда Мороза в сугробе возле дома. Сказочный старец был пьян. Пьян безбожно. С оторванной бородой и подбитым глазом, он лежал в подозрительно протаявшей жёлтым провалом ямке и поздравлял прохожих с праздником, используя весь спектр непечатного русского языка, выдавая такие оригинальные пассажи, что многие прохожие зачарованно останавливались и, сверкая горячими новогодними слезами, покатывались со смеху над снежным дедом. Сам же маленький Загробулько, не поимевший в новогоднюю ночь счастья общения со сказочным бородачом из-за скромного финансового положения родителей, но, как и любой ребёнок, мечтающий приобщиться к чуду, не выдержав, спросил:
– Дя-инь-ка, а вы и вправду Дед Мороз?
И получил убивший в нём навсегда веру в невероятное ответ:
– Я – Дед Едритьвсехкоз! Как же вы меня задолбали, дети, уроды! – И, заметив у любознательного ребёнка необычно формирующийся череп, добавил огорчительно: – Греби отсюда, бидоноголовый!
Заплаканный Вифлеем помчался домой, и перестал верить не только в Деда Мороза, но и в любого другого сказочного персонажа, а заодно и в доброту человеческую. Может, поэтому он, выбирая профессию в жизни, не задумываясь особо, пошёл учиться в высшую школу милиции, чтобы иметь возможность лично бороться с поглотившим мир злом.
– Вы, товарищ майор, напрасно такой мысли не допускаете, – сопротивляясь, продолжил Васильков, – происшествие слишком уж загадочное, фантастическое, я бы сказал…
– На все чудеса существует своя цена! – веско заявил Загробулько. Он встал из-за стола и, подойдя к окну, раскрыл форточку. Комната наполнилась летним воздухом, в котором явственно ощущались канализационные примеси. – Ты фокусы Копперфильда видел? Он тоже летает, поезда у него пропадают бесследно, самолёты. И никто ведь не утверждает…
– Погодите-ка! – вскричал старший лейтенант, будто током ударенный. – Тут же на днях самолёт пропал!
– Да? А мы-то при чём? – удивился майор.
– Я в газете читал, что пассажиры перед исчезновением ангела видели!
Загробулько недоверчиво осмотрел подчинённого, промокнул платочком трёхлитровый затылок и строгим голосом изрёк:
– Старший лейтенант Васильков, я вас впредь прошу заниматься непосредственно служебными обязанностями и слухов суеверных не распространять. Уверяю вас, мы имеем дело с хорошо подготовленной бандой мошенников, пытающихся сбить следствие с толку, распыляя вокруг своих преступлений мистический туман! Уверен, что всё объяснимо с научной точки зрения. Вы меня поняли, старший лейтенант?
– Угу, – обиженно пробурчал погрустневший Васильков.
– По уставу отвечать! – взвизгнул растерзанный жарой и зловонием майор.
– Так точно! – Иван вытянулся, как на параде. – Разрешите идти?
– Идите! И вот ещё что, – остановил он открывшего дверь Василькова, – попробуйте связаться с каким-нибудь известным иллюзионистом. Нам не помешает консультация в связи со спецификой расследуемого инцидента.
– Есть! – Васильков захлопнул дверь.
«Молодой ещё, с гонором», – подумал Загробулько.
Он пошёл по кабинету кругом, как цирковой слон по арене, и всё пытался представить себе техническое устройство, которое способно в считанные минуты превратить Останкинскую телебашню в совершенно иную конструкцию, ввинтив её на треть в толщу земли. И ничего ему в голову путного не приходило. То представлялся Вифлеему Агнесовичу космической высоты кран, вертящий телебашню, словно сверло, то бригада подрывников в подземной шахте с расчётными схемами и фонариками на касках. Но эти версии он сразу отбрасывал, потому как требовали эти работы, имей они место в действительности, куда больше подготовительных процедур и времени, нежели было у преступников.
В какой-то миг Загробулько вдруг охватило чувство, что он и впрямь ввязался в дело, решить которое ему не под силу. Что отыскать он пытается не людей-злоумышленников, а самого дьявола, вылезшего из пекла позабавиться над смертными. Но, мужественно взяв себя в руки, майор отбросил эти страхи, залез в коричневый несгораемый шкаф и, налив на три пальца коньячка, выпил, закусив фисташковым семечком.
Курган
Елисей, глубоко вдохнув тёплого вечернего воздуха, шагнул вниз, на мелкие ступени. Сделав несколько шагов, он обернулся, и с ужасом увидел, как плита бесшумно закрывает от него проём, ведущий на волю; он рефлекторно дёрнулся обратно, но не успел и, чуть не споткнувшись, сумел рассмотреть отрезок темнеющего неба с бусинками начинающих прорисовываться звёзд. В голове пролетела каркающей вороной мысль, что он полный идиот, и что было непростительной глупостью взять и вот так наобум влезть чёрт знает в какую заварушку. Ему вдруг замерещились зловонные мертвецы в рваных, сыплющихся трухой одеждах, и кровавые глаза истосковавшихся по свежей человечине вурдалаков. А ещё Нистратов вспомнил отчего-то череп, что стоял в салоне мага, и подумал, что всё наврал старик про строителя, что это, скорее всего, такой же олух, как и он сам, попавшийся в круг обмана и мистификаций. Но было это с ним лишь секунду, тут же Нистратов взял себя в руки, собрался внутренне и аккуратно зашагал вниз.
Лестница изгибалась и уводила всё дальше и дальше, но увидеть, где её конец, не было никакой возможности. Елисей шёл и думал, что, наверное, давно миновал он высоту кургана и спускается теперь глубоко под землю. Зеленоватое свечение окутывало всё вокруг, но откуда оно лилось, одному богу было известно. Ни ламп, ни чего-то другого, могущего быть источником зелёных лучей, нигде не обнаруживалось. Казалось, сам воздух светится по неизвестной причине.
Откуда-то снизу тянуло прохладой, но не замогильной, не той, что казалась бы естественной для этого места. Ветерок был свежий, насыщенный еле уловимыми ароматами экзотических пряностей и плодов.
Наконец лестница кончилась, и Нистратов очутился в длинном коридоре. Он был не то чтобы узок, но не широк точно. Елисей Никанорович позвал негромко:
– Эй, кто-нибудь?
Подождал с минуту и не получив никакого ответа, он осторожно пошёл по коридору, рассматривая на стенах странные рисунки, похожие на фракталы. Нистратов готов был поклясться, что эти хитросплетения линий и цветов, фантастические брызги и повторяющиеся круги на стенах он уже видел. Где и когда, не знал, но чувство было столь неподдельным и будоражащим память, что Елисею стало не по себе.
Он шёл по изгибающейся кишке коридора и достиг наконец двери с табличкой «Собрание» и чёрно-белым китайским знаком «Инь – Ян». Открыв её, он попал в освещённый ярким дневным светом зал. Тут его бросило в жар.
Зал был не пуст. Было в нём множество разного вида существ. Одни сидели на скамейках, расставленных рядами, кто-то стоял у стен, кто-то парил под невысоким потолком. Когда Нистратов вошёл, несколько присутствующих повернулись в его сторону и оценивающе посмотрели на бледного посетителя. Среди них, например, был человек с птичьей головой, похоже, соколиной. Он как-то странно подмигнул Нистратову круглым чёрным глазом и ухмыльнулся совершенно по-человечески. Другое существо, сияющее ослепительным светом, увидев Нистратова, вдруг погасло и, словно испугавшись, моментально затерялось в толпе. Некоторые из обративших на него внимание были и самые что ни на есть настоящие космические пришельцы, подробно описанные жёлтой прессой и показанные фантастами – кинематографистами. Высокие, под два метра, с серой кожей и огромными тараканьими глазами, они стояли в стороне и о чём-то перешёптывались, открывая полосочки-рты беззвучно, как аквариумные рыбки.
Впереди, за головами собравшихся, Нистратов увидел трибуну с таким же, что и на двери, чёрно-белым символом равноденствия, и президиум, состоящий наполовину из людей, а наполовину не пойми из кого. Среди приличного вида граждан человеческой расы сидело розовое жирное мурло, похожее на кальмара, которое что-то объясняло усатому старичку и опасливо посматривало в зал вытаращенными жёлтыми глазами на шевелящихся стебельках. А слева, с краю, восседала натуральная обезьяна, в отделанной сияющими драгоценными камнями короне и важно морщила косматую рожу.
Лестница изгибалась и уводила всё дальше и дальше, но увидеть, где её конец, не было никакой возможности. Елисей шёл и думал, что, наверное, давно миновал он высоту кургана и спускается теперь глубоко под землю. Зеленоватое свечение окутывало всё вокруг, но откуда оно лилось, одному богу было известно. Ни ламп, ни чего-то другого, могущего быть источником зелёных лучей, нигде не обнаруживалось. Казалось, сам воздух светится по неизвестной причине.
Откуда-то снизу тянуло прохладой, но не замогильной, не той, что казалась бы естественной для этого места. Ветерок был свежий, насыщенный еле уловимыми ароматами экзотических пряностей и плодов.
Наконец лестница кончилась, и Нистратов очутился в длинном коридоре. Он был не то чтобы узок, но не широк точно. Елисей Никанорович позвал негромко:
– Эй, кто-нибудь?
Подождал с минуту и не получив никакого ответа, он осторожно пошёл по коридору, рассматривая на стенах странные рисунки, похожие на фракталы. Нистратов готов был поклясться, что эти хитросплетения линий и цветов, фантастические брызги и повторяющиеся круги на стенах он уже видел. Где и когда, не знал, но чувство было столь неподдельным и будоражащим память, что Елисею стало не по себе.
Он шёл по изгибающейся кишке коридора и достиг наконец двери с табличкой «Собрание» и чёрно-белым китайским знаком «Инь – Ян». Открыв её, он попал в освещённый ярким дневным светом зал. Тут его бросило в жар.
Зал был не пуст. Было в нём множество разного вида существ. Одни сидели на скамейках, расставленных рядами, кто-то стоял у стен, кто-то парил под невысоким потолком. Когда Нистратов вошёл, несколько присутствующих повернулись в его сторону и оценивающе посмотрели на бледного посетителя. Среди них, например, был человек с птичьей головой, похоже, соколиной. Он как-то странно подмигнул Нистратову круглым чёрным глазом и ухмыльнулся совершенно по-человечески. Другое существо, сияющее ослепительным светом, увидев Нистратова, вдруг погасло и, словно испугавшись, моментально затерялось в толпе. Некоторые из обративших на него внимание были и самые что ни на есть настоящие космические пришельцы, подробно описанные жёлтой прессой и показанные фантастами – кинематографистами. Высокие, под два метра, с серой кожей и огромными тараканьими глазами, они стояли в стороне и о чём-то перешёптывались, открывая полосочки-рты беззвучно, как аквариумные рыбки.
Впереди, за головами собравшихся, Нистратов увидел трибуну с таким же, что и на двери, чёрно-белым символом равноденствия, и президиум, состоящий наполовину из людей, а наполовину не пойми из кого. Среди приличного вида граждан человеческой расы сидело розовое жирное мурло, похожее на кальмара, которое что-то объясняло усатому старичку и опасливо посматривало в зал вытаращенными жёлтыми глазами на шевелящихся стебельках. А слева, с краю, восседала натуральная обезьяна, в отделанной сияющими драгоценными камнями короне и важно морщила косматую рожу.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента