Богданов Андрей. В нужное время в нужном месте

Андрей Богданов
В нужное время в нужном месте

   …Никогда не ложись спать на краю кровати. Ибо чревата сия позиция тем, что Волку не составит особого труда ухватить тебя за бок и уволочь в лес, дабы пленить там.
   Но если негоднику все-таки удалось забрать тебя – не робей, борись. Постарайся изловчиться и прикрыть ладонями зверю глаза. Он удивится и растеряется, хватка ослабнет, и ты сможешь вырваться.
   Тут же крепко бери хищника за язык и веди в зоопарк. Там его посадят в прочную клетку и вкусно накормят.
   Если же вышеописанный прием не удался и затея потерпела крах, все равно не отчаивайся!
   Волк принесет тебя в укромное логово, обычно расположенное под кустом ракиты. Там зверь предоставит тебе целую кучу времени для молитвы.
   И если у Бога не будет каких-то важных дел, он тебе обязательно поможет!

А. Македонский. Наставления Фехтовальщику

Часть первая
ЦАРСКИЙ СЕКРЕТ

Глава первая
Самоубийство тещи

   Теща застрелилась. Сделала это Капитолина Карловна в своем стиле, то есть самым беспардонным образом. Взяла без спросу мой фамильный обрез, пришлепала в гостиную, уселась в мое любимое кресло, запихала дуло в рот. И – надавила оба спусковых крючка. Затылок вдребезги.
   Все?
   Нет, господа, конечно, нет. Поэтому – постепенно, по порядку. С подробностями. Иначе будет неучтиво. Теща все-таки.
   Итак, я – в двухнедельном профсоюзном отпуске. Первый день. Представляете? Выспался как человек. Даже чересчур, если честно. Никогда так здорово не спал.
   Любимая жена – на службе, дочь-красавица – в летнем лагере. Тещи не видно.
   …Неспешно делаю настоящий крепкий кофе. Неторопливо достаю сигаретку. Блаженствую, предвкушая первый глоток и первую затяжку… Чуть не мурлычу. Мирные мысли беспечно причесываю… Захожу в гостиную, и… Еханый бабай!
   Там – она.
   Теща.
   В кресле.
   Во всей огнестрельной красе.
   Обрез валяется на полу.
   А кляксы мясного ералаша гармонично дополняют интерьер.
   И дымка сизая витает. И мухи пляшут на крови.
   Амба, полагаю. Приехали. Чей-то поезд дальше не идет.
 
   –  Доброе утро, Капитолина Карловна, это, ведь, кажись, ваш поезд дальше не идет?
   –  Доброе утро, Вони. Да, это мой поезд дальше не идет.
   –  Они просят освободить вагоны, сдать белье. И чтобы ни одной наволочки не пропало–  ни-ни! Иначе–  оштрафуют и в угол поставят.
   –  Спасибо за напоминание, Бони, но я уже все освободила и сдала. Претензий ни у кого нет. Видишь–  я совсем мертвая.
   –  Трудно не заметить.
   –  Вот так вот, Бони.
   –  Вот так вот, Капитолина Карловна. Ну, прощайте?..
   –  До встречи, до встречи, драгоценный Бони.
   –  Я тоже вас люблю, Капитолина Карловна.
   –  Знаю, Бони, знаю…
 
   Восстановлению и ремонту сие не подлежит: ибо серебряной картечью да прямо в рот – это навсегда. Даже если ты не вурдалак.
   Откуда и на кой серебряная картечь, спросите? Об этой печали ниже.
   Итак, вдохновленный видом полуобезглавленной тещи, я сделал-таки первый глоток кофе и первую затяжку – ни вкуса, ни запаха. Прижавшись к стене, опустился на пол, размышляя, что же теперь будет. Понял – ничего хорошего. Еще немного подумал и понял, что прав.
   Опустив сигарету прямо в кофе, поднялся и шагнул в гостиную. Еще раз бросил взгляд на Капитолину Карловну. Вздохнул. Отвернулся: Еще раз увидел ее мозги на стене. И еще раз вздохнул. Закрыл глаза. Отхлебнул кофе – чуть не подавился раскисшим окурком. Откашливаясь и отплевываясь, неторопливо прошагал наверх. Выплеснул окурочно-кофейный коктейль в поганое ведро.
   Опять спустился в гостиную… Там все было на своих местах: труп, кровь, обрез, запах порохового дыма и неприятностей…
   Так.
   Теперь. Два звонка.
   Первый – Марату. Пусто. На всех трубочках. Звоним секретарю… Оказывается, важное совещание. Запишите, передайте. Капитолина Карловна погибла… Я дома… Да, все… Бонифаций. Да, он поймет…
   Второй звонок – в участок. Долго переспрашивали адрес, кто я, что я, где я… В конце концов признались, что, увы, все бригады на выезде, людей не хватает. Но все же утешили – пообещали, что кто-нибудь скоро обязательно приедет.
   Не соврали. «Кто-нибудь» обязательно приехал. Славный парнишка лет восемнадцати.
   – Небось, первый вызов?
   – Нет. Второй.
   – А. Ну тогда – пора.
   – Что пора?
   – Щас узнаешь…
   Я пропустил его в гостиную.
   …Юный полицай при виде открывшейся картины впал в транс и долго стоял, раскачиваясь, издавая что-то вроде «у-у-ух… ух-ху-ху-у!.. Уа!..»
   Думается мне, что трансировал бы он беспредельно. Дело освободила любознательная мушка. Ей, видимо, наскучило слоняться по серому веществу доктора наук, и она не на шутку заинтересовалась прыщавым носиком стража правопорядка. Парнишка прибыл в сознание, встрепенулся, решил почесать носик. Насекомое испуганно взмыло. Стражонок придушенно глянул на меня.
   И – сучок! – извлекает пистолет, снимает с предохранителя. Дергает затвор… Дрожащим фальцетом грозно: «Ну, и что здесь у вас?»
   Это было в самую точку.
   И я неприглядно, бессовестно поплыл.
   – …У нас? У нас отпуск начался! Ой, кретин!.. Ты что, ослеп? Тут уже без тебя настреляли!
   – Не грубите, я при исполнении!..
   – …Я те щас так исполню!..
   – Стоп. – Это приехал Марат.
   – Оружие – на предохранитель, и – в кобуру.
   – Есть, ваше высокоблагородие!
   – Что «есть»?.. Предохранитель с другой стороны… Осмотрели? Где бригада?
   – Еще нет.
   – Чего нет?
   – Бригады. А я вот…
   – Ясно. Стой на месте.
   Марат куда-то позвонил.
   – Набережная, 45. Я тут. Только живо! Перчатки-то хоть взял с собой?
   – Так точно, ваше высокоблагородие!..
   – Пакет?
   – Так точно, ваше высокоблагородие!
   – Достань все. Дай мне. Пошел вон. Все что видел – забыть.
   – Есть забыть.
   – Ты еще здесь?! Бегом марш!!!
   – …Бонифаций…
   – Да, Марат.
   – Рассказывай.
   Я говорил, Марат осматривал. Взял с трюмо какую-то бумажку, аккуратно положил в целлофановый пакет. Прошелестело минуты три-четыре. Я завершил повествование.
   – Это все?
   – Все.
   – Тут записка… Бонифаций, что она хотела сказать?
   – Где?
   – В записке.
   – Дай.
   – Из моих рук.
   Он протянул целлофановый пакетик, в который недавно положил бумажку с трюмо.
   «Ухожу сама. Бонифаций, прости за обрез. Люблю, целую, искреннее ваша К. К.».
   – Что за обрез? Этот?
   – Да.
   – Твой?
   – Да.
   – Зарегистрирован?
   – Нет.
   – Плохо.
   – Знаю.
   – Откуда он?
   – В деревню ко мне ездили, по дедовым местам семьей гуляли. На чердаке нашли.
   – Это того деда, что на оборотней охотился и ни за что ни про что полдеревни перебил?
   – В общем и целом – да.
   Прибыла бригада Шерифа…
   – Шериф…
   – Да.
   – Картечь странная.
   – Что с ней?
   – Не поймем пока…
   – Бонифаций, что за картечь?
   – Она серебряная.
   – Почему?
   – Такую привезли.
   – Из деревни, вместе с обрезом?
   – Да.
   – Еще заряженные патроны есть?
   – Да.
   – Сколько?
   – Двадцать семь… То есть – уже, наверное, двадцать шесть.
   – Где?
   Я показал. Они пересчитали.
   – А где еще один, Бонифаций?
   – Ваше высокоблагородие, если позволите…
   – Да.
   – Господин, видимо, думал, что выстрел был один. На самом же деле она разрядила в себя оба ствола одновременно. То есть – все сходится. Двадцать семь минус два – двадцать пять.
   Да.
   Уже.
   Двадцать пять, двадцать пять…
   Вышла теща погулять.
   – Забираем все… Надо было регистрировать, Бонифаций, теперь будут лишние проблемы.
   Я пожал плечами.
   – Шериф, на берегу следы. Много. Наверное, около шестерых мужчин. Недавно. Меньше часа. Выносили что-то тяжелое. Несколько раз. Пришли и ушли на катере.
   – Да… – пробормотал Марат. – А ты что скажешь, Бонифаций?
   – Ничего.
   – А ты вообще что-нибудь видел?
   – Нет.
   – Слышал?
   – Нет.
   – Ты что, снотворного обожрался на ночь? Или спишь с затычками в ушах? Стреляли из двух стволов!
   – Снотворного я не пил, в ушах ничего не было.
   – Ясно… Так, Бонифаций, посмотри по комнатам. Может, чего пропало.
   – Хорошо.
   В компании человека Шерифа я прогулялся по комнатам. Завернул в тещин кабинет. Вот тебе и «НЕ ХВАТАЕТ»…
   – Марат!..
   – В чем дело?
   – Тещиной коллекции черепов нет. Пропали все…
   – Кому это вдруг полтысячи черепов понадобилось?
   – Шиза какая-то…
   Метко. Именно «шиза».
   И эта самая шиза стала резко набирать обороты.
   – Ваше высокоблагородие!..
   – Да.
   – …Тут… ну… вообще ерунда полная – это оружие неисправно, оно не могло выстрелить… Но выстрелило!
   – Что?!
   – Вот, сами посмотрите… Мы вынули гильзы. Потом взвели курки, нажали – и ничего.
   – Что ничего?
   Шерифов следователь для наглядности продемонстрировал. Когда он нажал сначала один спусковой крючок, потом другой, потом оба вместе – привычных в таком случае щелчков не последовало.
   – И что это значит?
   – Не знаю, Шериф. Из него недавно стреляли – это видно. Но он не исправен.
   – Может, он повредился… э… после выстрелов?
   – Сейчас гляну…
   Следователь бывалыми руками проворно разобрал мой обрез…
   – Ну – что там?
   – Можете меня уволить, но эта пушка – просто железяка. Из нее невозможно выстрелить ни так, ни этак.
   – В смысле?
   – Посмотрите сами – все как-то наперекосяк… Но это не от выстрелов… Это уже давние дефекты… Он старый очень… Ему лет сто. Или больше… Но, странно, ваше высокоблагородие – за ним почему-то хорошо ухаживали, смазывали, чистили…
   – Да… Но ты говорил – из него стреляли.
   – Это по внутренней поверхности стволов четко видно.
   – Бонифаций, ты стрелял из этого оружия?
   – Да, Марат…
   – Давно?
   – На прошлой неделе, на выходных… По бутылкам.
   – Ваше высокоблагородие, это исключено. Господин говорит неправду. Из этого обреза невозможно…
   – Я уже слышал!
   – Извините, ваше высокоблагородие…
   – Бонифаций, а может – это не твой обрез, а? Приглядись внимательней… Руками не трогай!..
   – Это мой обрез.
   – И ты из него стрелял неделю назад?
   – Да.
   – Бонифаций, ты в уме? Из него нельзя выстрелить, ты же слышал – это барахло.
   – Марат, ты не последователен. Человек же отчетливо сказал – из стволов недавно вылетала картечь… Это видно по внутренней поверхности…
   – Заткнись.
   – Но ты же сам спрашиваешь… Дай мне обрез, я выстрелю. Просто никто кроме меня и Капитолины Карловны не может из него стрелять. Он так устроен. Заколдованный или что-то вроде того…
   – Ты сам-то хоть понял, что сказал?
   – Давай обрез. И я шмальну из него!
   – Нельзя, он вещественное доказательство…
   – Тогда о чем речь, Марат?!
   – На всякий случай обо всем.
   – Это глупо, Марат.
   – Ну, допустим… Тогда просто подумай о том, что говоришь. Заметь – протокола я не веду, ничего не записываю… Все это случится у меня в кабинете. Вот и подумай – ЧТО ты там будешь говорить.
   – То же самое, что сейчас.
   – Это плохая шутка.
   – А я не шучу, Марат.
   – Да, ты не шутишь – ты себе свободное место на галерах подыскиваешь.
   И тут – пришла жена…
   И – началась душераздирающая сцена…
   – Мама-а!!!
   – Сюда нельзя.
   – М-м-а-ам-м-а-а-ачк-а-а-а-а!!!
   – Бонифаций. Уведи. Потом договорим. Никуда не уезжай из города. Ты понял?
   – Да. И?
   – «И» – не знаю! Пока. Будь в городе. Похороны я организую. Понял?
   – Иди ты, «понимальщик»…
   – Дурак ты. Дурак и скотина. Для тебя же стараюсь, не для себя…
   – Гран мерси…
   – Чего?
   – Агромадное спасибо, говорю.
   Диалог был закончен. Тому, как я провел утро, как обнаружил труп, Марат не поверил. И, надо признать, у него на то были все резоны: из дома стадо каких-то козлов волочет полтыщи черепов, уроды причаливают, отчаливают, теща палит из обоих стволов…
   И не просто «стволов», а из непонятного обреза, принадлежащего зятю.
   Еще оставляет предсмертную записку, адресованную тому же зятю.
   А зять – ни при чем.
   Спит. Просыпается. Кофей пьет. Сигареты курит.
   И даже выстрела не слышит!
   Я бы тоже не поверил.
   Если бы не был тем самым зятем.
   Той самой тещи.
   Обладательницы того самого собрания пропавших черепушек.
   Под моим руководством супруга скушала лошадиную дозу успокоительного и молча осела на кровать. В доме стало гораздо тише. И душераздирающая сцена, миновав вокальную фазу, приняла более смирную конфигурацию. Но легче от этого никому не стало.

Глава вторая
Заложники морской крепости

1

 

Месяцем ранее

 
   …Второй день вою про себя «Лунную сонату» Бетховена.
   К чему бы это? Ведь Луны в нашем звездном небе нет. И от моего «пения» она вряд ли там появится. Говорят, на Земле волки обожают выть при лунном свете. Наверное, в одной из прошлых Жизней я был земным волком.
   А в этой жизни меня зовут Бонифаций Македонский. Родился и вырос в Великом Новгороде, столице планеты Русь. Служу здесь директором тюрьмы, которую в честь разрушенной парижской каталажки назвали Бастилией.
   Ни слуха, ни голоса у меня нет. У меня есть только лунное настроение.
   Жена говорит, в юности я был похож на Алена Делона, а с возрастом начал превращаться в Бельмондо. Что она имеет в виду, хорошо это с ее точки зрения или как – неясно.
   …Теща опять затеяла помирать. На сей раз почему-то в августе. Завтрак посвятила детальному обсуждению процедуры и регламента своих бесконечно приближающихся похорон. Жена привычно возмущалась: «Сколько можно, мама, нервы трепать!..» Дочь Алиса в полусне прихлебывала кофей и ни на что не реагировала.
   А мне погребальная тема понравилась. Внес свою лепту. Не оценили. Предложил, видите ли, не опошлять Великую Кончину Великой Женщины вульгарными похоронами, а изготовить из тещи симпатичную мумию. Установить уже неопасную Капитолину Карловну в ее же будуаре… Тему развить не удалось.
   Теща обиделась. Мол, традиции предков, из земли пришли и в землю уйдем, наши древние кладбища – это святыня, а вы – поколение без идеалов, ренегаты, и вообще – куда катится планета, если сам директор Бастилии ТАКОЕ смеет заявлять?! И этот человек (то есть я) имеет наглость считать себя писателем-патриотом, да его (то есть опять меня) на пушечный выстрел к литературному творчеству и особо опасным преступникам подпускать нельзя!
   И обиделась. И вышла. Громко хлопнув дверью.
   А чего обижаться? Чего дверями бахать? Моя идея целиком и полностью гармонирует с ее любимым увлечением.
   Поясняю. У тещи хобби. Она еще со студенческих времен натуральные черепа коллекционирует. Человечий черепок для нее – лучший гостинец. О данном факте в городе хорошо знают, и поскольку Капитолина Карловна – персона чрезвычайно почитаемая, стараются изо всех сил угодить.
   За большие магарычи с бесхозных покойников в моргах головушки отвертывают, потом очищают, полируют, лаком покрывают… Целая технология. Морговский персонал буквально молится на Капитолину Карловну, кормилицу… Черепов в нашем доме набралось уже 483 штучки. Аншлаг в театре, кости блещут!
   Очередное пополнение коллекции было вчера – элегантная суперголова какого-то бомжа, погибшего в привокзальном кафе. Подарок нашего щедрого друга Шерифа.
   Старуха боготворит Шерифа. Любимый пациент. Она его в люди вывела, в Помойном Пристанище нашла, разглядела, вычистила-вымыла-выкормила. Выжить помогла. Жить научила. А-ля приемный сынишка.
   Конечно, можете подумать, я ревную. Да. Ревную. Меня-то она тогда, видите ли, решила оставить, «ведь истинный талант, Бонифаций, он сам себе дорогу пробивать должен, только тогда он может засиять…»
   Да уж. Добрая фея. Тебя бы хоть на денек в ту помойку, где я себе дорогу пробивал…
 

2

 
   Мы в Пристанище с Шерифом в одной группе обретались, дружили. Мы туда и попали как-то похоже – родители у обоих рано погибли. Потом у меня единственная бабушка умерла, и у него тоже. Может, на этом и сошлись… Бабушкины детки.
   А Капитолина Карловна в Помойное Пристанище с инспекцией заявилась – и тут же на него все внимание. «Ах, какой интересный экземплярчик!.. Пойдешь со мной?» Ха. Кто бы отказался. Из Помойки – сразу в Психиатрическую академию! На золоте есть, на шелках спать… Причем просто так: без экзаменов, тестов, испытательных сроков… Мечта. И мечта эта прибыла в гости к Марату в лице Капитолины Карловны.
   (Забавно. Зовут-то его Марат, с детства прозвище – «Шериф». Теперь должность и прозвище совместились – такой вот милый каприз судьбы.)
   Марат потом ко мне в Пристанище частенько приходил, наведывался. Еду-одежку приносил, защищал, если что. А этого самого «если что» в Помойке завсегда было вдосталь.
   А Марат это умеет – защищать. Да так, что потом трясет всех – и от кого защищал, и кого защищал… Потому и Шерифом прозвали, потому и шерифом стал.
   «Интересный экземплярчик!» В совершенной точности этой характеристики вся Помойка удостоверилась месяца через четыре после его торжественного убытия в Академию.
   …Объявился у нас в Пристанище редкостный подонок – Цезарь. Сбил вокруг себя десяток шакалят. Все Пристанище терроризировали, кончилось тем, что воспитательницу-практикантку юную живодерски изнасиловали: двое суток глумились… Ну, полный набор потех. Вся Помойка была в курсе: крики-вопли далеко летели. Хотели убить девчонку, но не успели, сбежала практикантка чудом. Точнее – уползла.
   Но ни сказать, ни показать ничего не может – с ума высадилась, ни бельмеса не помнит, песенки ртом беззубым мычит, цветочки в сортире собирает. Глубокий аут. Все знают, что Цезаря дело, но доказать…
   Все молчат. Все дрожат. Не хотят ромашки промеж унитазов выискивать.
   Я был молод и сопливо веровал в некую высшую справедливость. Решил полиции помочь. Увы, тщетно. Следователь сказал, что до суда Цезаря не дотянуть: «Хрупка и шатка доказательная база. А чтобы малолетку на галеры посадить, требуются неопровержимые улики…» Еще он сказал: «Спасибо». И – «Беги отсюда, Бонифаций, сожрут они тебя».
   О моем содействии полиции вскоре догадался Цезарь. Решил зарезать. Но то ли он удар не рассчитал, то ли ангел-хранитель меня во время отпихнул – в общем, охотничий кишкорез лишь вскользь по ребрам гульнул. Я под кровь завопил и на землю упал. Верчусь, как ртуть, под пинками Цезаря. Народ примчался: ух ты! Ах ты! В чем дело? Кого режут сегодня? Появились и воспитатели.
   Цезарь недовольный отошел, а меня в больничку сволокли.
   На другой день в палате появился Марат. Посмотрел развесело: что, друг, случилось? И голову так участливо склонил. Пай-мальчик. Я – в глаза ему повнимательнее. А там такие глыбищи холодющего льда… И раньше что-то подобное в нем проглядывалось, но сейчас – ого-го! Антарктида.
   Рассказал. Он – ноль эмоций, кивнул лишь, лапу мне пожал, обещал завтра прийти. Пришел. Но не ко мне. Прямо в центральный двор Помойки прошагал. Мне из больничного окна хорошо видно все было. Встал Марат в центре. Где, говорит, тут помойный мальчик Цезарь? Слово и дело у меня к нему… Минута-третья, выплывает Цезарь со стаей шакалов. Шериф смотрит, улыбается. И без вступлений. Голос твердый, чуть насмешливый. «За твое, – говорит, – антиобщественное (так и сказал – антиобщественное) поведение, ты, Цезарь, лишаешься права пользоваться глазами, приговор будет исполнен в любом случае, но сначала, согласно этикету, его надо огласить, но это я, собственно, уже и сделал: есть вопросы?» Цезарь коротко хохотнул, достал знакомый мне нож – и на Шерифа…
   Марат выхватывает из-за пазухи здоровущий обрез, такой, что в индийском кино про пиратов показывают. Даже подумалось, будто Марат пистоль в музее стащил. «Я зарядил оружие мелкой дробью, – говорит. – Жизни тебя это с десяти метров, теоретически, не должно лишить, а без глаз останешься – это точно! Подходя ближе – рискуешь погибнуть…» И какие-то рычажки взводит. Темп Цезаря чуть замедлился, и только. Прет, скотина, нагло, крепко. Все ближе, ближе… Меж ними метров пять уже, не больше. Один рывок Цезаря – и Марат покойник. Шериф поднимает пистолет (ствол не дрожит), нажимает курок… Щелчок, шипение, дымок… Нет выстрела!!! Дьявол! Цезарь, прикрывая рукой лицо, прыгает на Марата! И тут ка-а-ак жахнет!!!
   …Все в дыму… Не видать ничо. Ни Марата, ни Цезаря… Только вопит кто-то.
   Стадо помойное стоит. Ожидает финала. Дымок потихоньку рассеивается…
   Оп-паньки! Вместо двух фигур – одна. Цезарь опаленный валяется, ревет, правое плечо разворочено, в обугленных ошметках мяса сиротливо белеет кость. Там-сям по телу струйки крови… Финка и Маратов самопал рядышком – бок о бок отдыхают. А самого Марата нет. Мгновение назад был, и – фьють…
   Цезаря – в больницу. Ко мне в палату. Ему всю руку дробью перемололо. Грудь зацепило, лицо. Ушко оторвало. Все-таки перестарался Марат с зарядом.
   Но глаза у Цезаря остались целы.
   Ампутировали Цезарю клешню. Под корень. Нечего там лечить было.
   …А ближайшей ночью… А ближайшей ночью к нам в палату пожалует Марат.
   Я почувствую близость Шерифа за несколько минут до того, как бесшумно ойкнет дверь. Марат сразу подступит к Цезарю. Тот после ампутации еще в анестетической нирване, ничего не чует. Шериф с улыбкой посмотрит сквозь полумрак на меня, потом – на Цезаря. Я наберу в легкие воздух, чтобы…
   – Молчи, – скажет Марат.
   Он склонится над головой Цезарем. Я знаю, у Марата в руках что-то очень-очень острое.
   Цезарь во сне будет легонько, как малый ребенок, постанывать…
   Он лишается права пользоваться глазами…
   …Закончив, Шериф положит в пакет что-то очень-очень острое.
   А утром…
   Утром Цезарь выйдет из нирваны и будет оглушительно искать глаза, трясясь и ощупывая единственной рукой те места, откуда он раньше смотрел.
   Утром придет тот самый следователь, что вел дело изнасилованной воспитательницы и спросит меня, что я видел и слышал. Я отвечу: «Ничего».
   Следователь молча кивнет.
   Ни против меня, ни против Марата дела никто возбуждать не станет.
   А Цезаря… Цезаря командируют в Спецшколу для беспросветно искалеченных детей, к Соломону Фон-Ли.
   Да. А той ночью, когда уже все было исполнено, перед тем, как скрыться за испуганной дверью, Шериф подошел ко мне и шепнул: «Не волнуйся, Бонифаций, я тебя не забуду…»
   Он и в самом деле никогда меня не забывал. После Помойки помог устроиться сначала в вечернюю школу, потом в университет, потом на работу… И все легко так, без давления, мол, ты мне чем-то обязан. Нет. Ни намека, ни полунамека.
   Это, согласитесь, делает Марату честь.
   …Он был действительно искренне счастлив, когда мы поженились с Вероникой – дочерью Капитолины Карловны. Он нас, кстати, и познакомил. «Вот, считай, и породнились…» – сказал он на свадьбе. И заплакал… Я тогда впервые видел, как он плачет. Оказалось – ничего сверхъестественного, как все – слезами. Вытирает тыльной стороной ладони.
   В супруги Марат взял себе лучшую подругу моей жены – Герду Филатову. Очень милая барышня, все при ней. Родили они двух чудесных девочек-близняшек, Ольгу и Инну. Марат как-то упоминал, что они с Гердой знакомы еще с детства, но в подробности почему-то не посвящал, да я и не настаивал.
   Отец Герды – господин Филатов, один из богатейших людей Руси, возглавляет крутую финансово-промышленную группу. Души в Марате не чает, на работу к себе постоянно зовет. Но Марат неизменно отказывается, произнося свою коронную фразу: «Я Шериф, и никем другим быть не желаю!».
   Я знаю, что мы с Шерифом друзья. Практически братья. Может, так. Только я Капитолине Карловне никогда черепов не дарил, а он уже, наверное, десятка два притаранил. Вот и вчера. Еще один…
 

3

 
   …А радости-то сколько было! Летала по квартире моя теща с новой игрушкой-черепушкой, как дитя. До тех пор, пока Шериф не ушел. Супруга маманю в миг на место поставила – хватит!!! Ты не одна в семье живешь! И – вообще!!! Надоело.
   Капитолина Карловна оскорбилась, губки набычила, пошла к себе. Дверью хлопнула… В такие моменты мне становится неуютно. Потому что знаю – через час теща оттает и начнет симпатию к семейству проявлять, блинчики печь, анекдоты похабные рассказывать.
   Как апогей – целует нас всех, по головкам гладит.
   Ненавижу, когда она меня по башке гладит.
   …Аккуратно стоят в тещиной комнатке на полочках 483 лакированных черепа…
   …На хрупких гранях бытия мы балансируем печально…
   А вообще, старушку я люблю. Не только потому, что она – бывший психиатр. (Хотя, нет, бывших психиатров не бывает. Это не лечится.) Она на пенсии. Но работу не бросает, консультации ведет до сих пор. Капитолина Карловна – не хухры-мухры, а доктор наук. Корифей. Тридцать восемь лет в нашей Академии – это срок. Когда бабульку заносит – становится по-настоящему интересно жить. Лучшие часы. Есть с кем по душам поговорить. Понимаем друг друга с полуслова. Жена берет дочуру и уходит на пару дней в тундру.
   В остальное время мы – нормальная семья. Наверное.
 

4

 
   Главный принцип психиатров Руси Капитолина Карловна обычно формулирует так: «Всякий святой – ненормальный, нормальный святым быть не может». Я с этим, в общем-то, согласен.
   Вот, к примеру, классический святой, не раз описанный в специальной литературе… В лесах обитает, кузнечиков хрумкает. С медведями да бурундуками бегло калякает, в интервалах – усердно Богу молится. И ничего ему не надо. Счастлив.