-----------------------------------------------------------------------
В сб. "У светлого яра Вселенной".
М., "Правда", 1989 (серия "Мир приключений").
OCR & spellcheck by HarryFan, 25 May 2001
-----------------------------------------------------------------------
Это было тогда, когда только начиналась та великая ломка в нашей
стране, которая идет еще до сих пор и, я думаю, близится теперь к своему
неизбежному грозному концу.
Ее первые, кровавые дни так глубоко потрясли общественное сознание, что
все ожидали скорого и светлого исхода борьбы: казалось, что худшее уже
совершилось, что ничего еще худшего не может быть. Никто не представлял
себе, до какой степени цепки костлявые руки мертвеца, который давил и еще
продолжает давить живого в своих судорожных объятиях.
Боевое возбуждение стремительно разливалось в массах. Души людей
беззаветно раскрывались навстречу будущему; настоящее расплывалось в
розовом тумане, прошлое уходило куда-то вдаль, исчезая из глаз. Все
человеческие отношения стали неустойчивы и непрочны, как никогда раньше.
В эти дни произошло то, что перевернуло мою жизнь и вырвало меня из
потока народной борьбы.
Я был, несмотря на свои двадцать семь лет, одним из "старых" работников
партии. За мною числилось шесть лет работы, с перерывом всего на год
тюрьмы. Я раньше, чем многие другие, почувствовал приближение бури и
спокойнее, чем они, ее встретил. Работать приходилось гораздо больше
прежнего; но я вместе с тем не бросал ни своих научных занятий - меня
особенно интересовал вопрос о строении материи, - ни литературных: я писал
в детских журналах, и это давало мне средства к жизни. В то же время я
любил... или мне казалось, что любил.
Ее партийное имя было Анна Николаевна.
Она принадлежала к другому, более умеренному течению нашей партии. Я
объяснял это мягкостью ее натуры и общей путаницей политических отношений
в нашей стране; несмотря на то, что она была старше меня, я считал ее еще
не вполне определившимся человеком. В этом я ошибался. [...]
И все же я не предвидел и не предполагал неизбежности разрыва, - когда
в нашу жизнь проникло постороннее влияние, которое ускорило развязку.
Около этого времени в столицу приехал молодой человек, носивший
необычайное у нас конспиративное имя Мэнни. Он привез с Юга некоторые
сообщения и поручения, по которым можно было видеть, что он пользуется
полным доверием товарищей. Выполнивши свое дело, он еще на некоторое время
решил остаться в столице и стал нередко заходить к нам, обнаруживая явную
склонность ближе сойтись со мною.
Это был человек оригинальный во многом, начиная с наружности. Его глаза
были настолько замаскированы очень темными очками, что я не знал даже их
цвета; его голова была несколько непропорционально велика; черты его лица,
красивые, но удивительно неподвижные и безжизненные, совершенно не
гармонировали с его мягким и выразительным голосом так же, как и с его
стройной, юношески гибкой фигурой. Его речь была свободной и плавной и
всегда полной содержания. Его научное образование было очень односторонне;
по специальности он был, по-видимому, инженер.
В беседе Мэнни имел склонность постоянно сводить частные и практические
вопросы к общим идейным основаниям. Когда он бывал у нас, выходило всегда
как-то так, что противоречия натур и взглядов у меня с женой очень скоро
выступали на первый план настолько отчетливо и ярко, что мы начинали
мучительно чувствовать их безысходность. Мировоззрение Мэнни было,
по-видимому, сходно с моим; он всегда высказывался очень мягко и осторожно
по форме, но столь же резко и глубоко по существу. Наши политические
разногласия с Анной Николаевной он умел так искусно связывать с основным
различием наших мировоззрений, что эти разногласия казались психологически
неизбежными, почти логическими выводами из них, и исчезала всякая надежда
повлиять друг на друга, сгладить противоречия и прийти к чему-нибудь
общему. Анна Николаевна питала к Мэнни нечто вроде ненависти, соединенной
с живым интересом. Мне он внушал большое уважение и смутное недоверие: я
чувствовал, что он идет к какой-то цели, но не мог понять к какой.
В один из январских дней - это было уже в конце января - предстояло
обсуждение в руководящих группах обоих течений партии проекта массовой
демонстрации с вероятным исходом в вооруженное столкновение. Накануне
вечером пришел к нам Мэнни и поднял вопрос об участии в этой демонстрации,
если она будет решена, самих партийных руководителей. Завязался спор,
который быстро принял жгучий характер.
Анна Николаевна заявила, что всякий, кто подает голос за демонстрацию,
нравственно обязан идти в первых рядах. Я находил, что это вообще вовсе не
обязательно, а идти следует тому, кто там необходим или кто может быть
серьезно полезен, причем имел в виду именно себя, как человека с некоторым
опытом в подобных делах. Мэнни пошел дальше и утверждал, что, ввиду,
очевидно, неизбежного столкновения с войсками, на поле действия должны
находиться уличные агитаторы и боевые организаторы, политическим же
руководителям там совсем не место, а люди физически слабые и нервные могут
быть даже очень вредны. Анна Николаевна была прямо оскорблена этими
рассуждениями, которые ей казались направленными специально против нее.
Она оборвала разговор и ушла в свою комнату. Скоро ушел и Мэнни.
На другой день мне пришлось встать рано утром и уйти, не повидавшись с
Анной Николаевной, а вернуться уже вечером. Демонстрация была отклонена и
в нашем комитете и, как я узнал, в руководящем коллективе другого течения.
Я был этим доволен, потому что знал, насколько недостаточна подготовка для
вооруженного конфликта, и считал такое выступление бесплодной растратой
сил. Мне казалось, что это решение несколько ослабит остроту раздражения
Анны Николаевны из-за вчерашнего разговора. На столе у себя я нашел
записку от Анны Николаевны:
"Я уезжаю. Чем больше я понимаю себя и вас, тем более для меня
становится ясно, что мы идем разными путями и что мы оба ошиблись. Лучше
нам больше не встречаться. Простите".
Я долго бродил по улицам, утомленный, с чувством пустоты в голове и
холода в сердце. Когда я вернулся домой, то застал там неожиданного гостя:
у моего стола сидел Мэнни и писал записку.
- Мне надо переговорить с вами по одному очень серьезному и несколько
странному делу, - сказал Мэнни.
Мне было все равно; я сел и приготовился слушать.
- Я читал вашу брошюру об электронах и материи, - начал он. - Я сам
несколько лет изучал этот вопрос и полагаю, что в вашей брошюре много
верных мыслей.
Я молча поклонился. Он продолжал:
- В этой работе у вас есть одно особенно интересное для меня замечание.
Вы высказали там предположение, что электрическая теория материи,
необходимо представляя силу тяготения в виде какого-то производного от
электрических сил притяжения и отталкивания, должна привести к открытию
тяготения с другим знаком, то есть к получению такого типа материи,
который отталкивается, а не притягивается Землей, Солнцем и другими
знакомыми нам телами; вы указывали для сравнения на диамагнитное
отталкивание тел и на отталкивание параллельных токов разного направления.
Все это сказано мимоходом, но я думаю, что сами вы придавали этому большее
значение, чем хотели обнаружить.
- Вы правы, - ответил я, - и я думаю, что именно на таком пути
человечество решит как задачу вполне свободного воздушного передвижения,
так затем и задачу сообщения между планетами. Но верна ли сама по себе эта
идея или нет, она совершенно бесплодна до тех пор, пока нет точной теории
материи и тяготения. Если другой тип материи и существует, то просто найти
его, очевидно, нельзя: силою отталкиванья он давно уже устранен из всей
солнечной системы, а еще вернее - он не вошел в ее состав, когда она
начинала организовываться в виде туманности. Значит, этот тип материи надо
еще теоретически конструировать и затем практически воспроизвести. Теперь
же для этого нет данных и можно, в сущности, только предчувствовать самую
задачу.
- И тем не менее эта задача уже разрешена, - сказал Мэнни.
Я взглянул на него с изумлением. Лицо его было все так же неподвижно,
но в его тоне было что-то такое, что не позволяло считать его за
шарлатана.
"Может быть, душевнобольной", - мелькнуло у меня в голове.
- Мне нет надобности обманывать вас, и я хорошо знаю, что говорю, -
отвечал он на мою мысль. - Выслушайте меня терпеливо, а затем, если надо,
я представлю доказательства. - И он рассказал следующее: - Великое
открытие, о котором идет речь, не было совершено силами отдельной
личности. Оно принадлежит целому научному обществу, существующему довольно
давно и долго работавшему в этом направлении. Общество это было до сих пор
тайным, и я не уполномочен знакомить вас ближе с его происхождением и
историей, пока нам не удастся столковаться в главном.
Общество наше значительно опередило академический мир во многих важных
вопросах науки. Радиирующие элементы и их распределение были известны нам
гораздо раньше Кюри и Рамсая, и нашим товарищам удалось гораздо дальше и
глубже провести анализ строения материи. На этом пути была предусмотрена
возможность существования элементов, отталкиваемых земными телами, а затем
выполнен синтез этой "минус-материи", как мы ее кратко обозначаем.
После этого было уже нетрудно разработать и осуществить технические
применения этого открытия - сначала летательные аппараты для передвижения
в земной атмосфере, а потом и для сообщения с другими планетами.
Несмотря на спокойно-убедительный тон Мэнни, его рассказ казался мне
слишком странным и неправдоподобным.
- И вы сумели все это выполнить и сохранить в тайне? - заметил я,
прерывая его речь.
- Да, потому что мы считали это в высшей степени важным. Мы находили,
что было бы очень опасно опубликовать наши научные открытия, пока в
большинстве стран остаются реакционные правительства. И вы, русский
революционер, более чем кто-либо должны с нами согласиться. Посмотрите,
как ваше азиатское государство пользуется европейскими способами сообщения
и средствами истребления, чтобы подавлять и искоренять все, что есть у вас
живого и прогрессивного. Многим ли лучше правительство той полуфеодальной,
полуконституционной страны, трон которой занимает воинственно-болтливый
глупец, управляемый знатными мошенниками? И чего стоят даже две мещанские
республики Европы? А между тем ясно, что если бы наши летательные машины
стали известны, то правительства прежде всего позаботились бы захватить их
в свою монополию и использовать для усиления власти и могущества высших
классов. Этого мы решительно не желаем и поэтому оставляем монополию за
собой, выжидая более подходящих условий.
- И вам в самом деле уже удалось достигнуть других планет? - спросил я.
- Да, двух ближайших, теллурических планет, Венеры и Марса, не считая,
конечно, мертвой Луны. Именно теперь мы заняты их подробным исследованием.
У нас есть все необходимые средства, нам нужны люди сильные и надежные. По
полномочию от моих товарищей я предлагаю вам вступить в наши ряды, -
разумеется, со всеми вытекающими из этого правами и обязательствами.
Он остановился, ожидая ответа. Я не знал, что думать.
- Доказательства! - сказал я. - Вы обещали представить доказательства.
Мэнни вынул из кармана стеклянный флакон с какой-то металлической
жидкостью, которую я принял за ртуть. Но странным образом эта жидкость,
наполнявшая не больше трети флакона, находилась не на дне его, а в верхней
части, около горлышка, и в горлышке до самой пробки. Мэнни перевернул
флакон, и жидкость перелилась ко дну, то есть прямо вверх. Мэнни выпустил
склянку из рук, и она повисла в воздухе. Это было невероятно, но
несомненно и очевидно.
- Флакон этот из обыкновенного стекла, - пояснил Мэнни, - а налита в
него жидкость, которая отталкивается телами солнечной системы. Жидкости
налито ровно столько, чтобы уравновесить тяжесть флакона; таким образом,
то и другое вместе не имеет веса. По этому способу мы устраиваем и все
летательные аппараты: они делаются из обыкновенных материалов, но
заключают в себе резервуар, наполненный достаточным количеством "материи
отрицательного типа". Затем остается дать всей этой невесомой системе
надлежащую скорость движения. Для земных летательных машин применяются
простые электрические двигатели с воздушным винтом; для междупланетного
передвижения этот способ, конечно, не годен, и тут мы пользуемся
совершенно иным методом, с которым впоследствии я могу познакомить вас
ближе.
Сомневаться больше не приходилось.
- Какие же ограничения налагает ваше общество на вступающих в него,
кроме, разумеется, обязательной тайны?
- Да вообще-то почти никаких. Ни личная жизнь, ни общественная
деятельность товарищей ничем не стеснены, лишь бы не вредили деятельности
общества в целом. Но каждый должен при самом своем вступлении исполнить
какое-либо важное и ответственное поручение общества. Этим способом, с
одной стороны, укрепляется его связь с обществом, с другой - выясняется на
деле уровень его способностей и энергии.
- Значит, и мне будет теперь же предложено такое поручение?
- Да.
- Какое именно?
- Вы должны принять участие в отправляющейся завтра экспедиции большого
этеронефа [этеронеф - космический корабль (буквально - корабль для
путешествий по эфиру); этер - эфир (греч.)] на планету Марс.
- Насколько продолжительна будет экспедиция?
- Это неизвестно. Одна дорога туда и обратно требует не менее пяти
месяцев. Можно и совсем не вернуться.
- Это-то я понимаю; не в том дело. Но как мне быть с моей революционной
работой? Вы сами, по-видимому, социал-демократ и поймете мое затруднение.
- Выбирайте. Мы считаем перерыв в работе необходимым для завершения
вашей подготовки. Поручение не может быть отложено. Отказ от него есть
отказ от всего.
Я задумался. С выступлением на сцену широких масс устранение того или
иного работника - факт совершенно ничтожный по своему значению для дела в
его целом. К тому же это устранение временное, и, вернувшись к работе, я
буду гораздо более полезен ей со своими новыми связями, знаниями и
средствами. Я решился.
- Когда же я должен отправляться?
- Сейчас, со мною.
- Вы дадите мне два часа, чтобы известить товарищей? Меня надо завтра
же заменить в районе.
- Это почти сделано. Сегодня приехал Андрей, бежавший с Юга. Я
предупредил его, что вы можете уехать, и он готов занять ваше место.
Дожидаясь вас, я написал ему на случай письмо с подробными указаниями. Мы
можем завезти ему это письмо по дороге.
Больше толковать было не о чем. Я быстро уничтожил лишние бумаги,
написал записку хозяйке и стал одеваться. Мэнни был уже готов.
- Итак, идем. С этой минуты я - ваш пленник.
- Вы - мой товарищ, - ответил Мэнни.
Квартира Мэнни занимала весь пятый этаж большого дома, обособленно
возвышавшегося среди маленьких домиков одной из окраин столицы. Нас никто
не встретил. В комнатах, по которым мы шли, было пусто, и при ярком свете
электрических лампочек пустота эта казалась особенно мрачной и
неестественной. В третьей комнате Мэнни остановился.
- Вот здесь, - он указал на дверь четвертой комнаты, - находится
воздушная лодочка, в которой мы сейчас поедем к большому этеронефу. Но
раньше я должен подвергнуться маленькому превращению. В этой маске мне
трудно было бы управлять гондолой.
Он расстегнул воротничок и снял с себя вместе с очками ту удивительно
сделанную маску, которую я, как и все другие, принимал до этого момента за
его лицо. Я был поражен тем, что увидел при этом. Его глаза были чудовищно
громадны, какими никогда не бывают человеческие глаза. Их зрачки были
расширены даже по сравнению с этой неестественной величиной самих глаз,
что делало их выражение почти страшным. Верхняя часть лица и головы была
настолько широка, насколько это было неизбежно для помещения таких глаз;
напротив, нижняя часть лица, без всяких признаков бороды и усов, была
сравнительно мала. Все вместе производило впечатление крайней
оригинальности, пожалуй, уродства, но не карикатуры.
- Вы видите, какой наружностью наделила меня природа, - сказал Мэнни. -
Вы понимаете, что я должен скрывать ее, хотя бы ради того, чтобы не пугать
людей, не говоря уже о требованиях конспирации. Но вам уж придется
привыкать к моему безобразию, вы по необходимости будете проводить много
времени со мною.
Он отворил дверь следующей комнаты и осветил ее. Это была обширная
зала. Посередине ее лежала небольшая, довольно широкая лодочка, сделанная
из металла и стекла. В ее передней части и борта и дно были стеклянные, со
стальными переплетами; эта прозрачная стенка в два сантиметра толщиной
была, очевидно, очень прочна. Над носовыми бортами две плоские хрустальные
пластинки, соединенные под острым углом, должны были разрезывать воздух и
охранять пассажиров от ветра при быстром движении. Машина занимала среднюю
часть лодочки, винт с тремя лопастями в полметра ширины находился в
кормовой части. Передняя половина лодочки вместе с машиной была прикрыта
сверху тонким пластинчатым навесом, прикрепленным к металлической оковке
стеклянных бортов и к легким стальным колонкам. Все вместе было изящно как
игрушка.
Мэнни предложил мне сесть на боковую скамеечку гондолы, погасил
электрический свет и раскрыл огромное окно залы. Сам он сел спереди возле
машины и выбросил несколько мешков балласта, лежавших на дне лодки. Затем
он положил руку на рычаг машины. Лодка заколебалась, медленно поднялась и
тихо проскользнула в открытое окно.
- Благодаря минус-материи для наших аэропланов не требуется ломких и
неуклюжих крыльев, - заметил Мэнни.
Я сидел как прикованный, не решаясь пошевелиться. Шум винта становился
все слышнее, холодный зимний воздух врывался под навес, приятно освежая
мое горевшее лицо, но бессильный проникнуть под мое платье. Над нами
сверкали, переливаясь, тысячи звезд, а внизу... Я видел через прозрачное
дно гондолы, как уменьшались черные пятна домов и уходили вдаль яркие
точки электрических фонарей столицы, и снежные равнины светились далеко
под нами тусклым синевато-белым светом. Головокружение, сначала легкое и
почти приятное, становилось все сильнее, и я закрыл глаза, чтобы
избавиться от него.
Воздух становился все резче, шум винта и свист ветра все выше -
очевидно, быстрота движения возрастала. Скоро среди этих звуков мое ухо
стало различать тонкий, непрерывный и очень ровный серебристый звон - это
дрожала, разбивая воздух, стеклянная стенка гондолы. Странная музыка
заполняла сознание, мысли путались и уходили, оставалось только чувство
стихийно-легкого и свободного движения, уносящего куда-то вперед и вперед,
в бесконечное пространство.
- Четыре километра в минуту, - сказал Мэнни, и я открыл глаза.
- Это еще далеко? - спросил я.
- Около часу пути, на льду одного озера.
Мы находились на высоте нескольких сот метров, и лодка летела
горизонтально, не опускаясь и не поднимаясь. Мои глаза привыкали к
темноте, и я видел все яснее. Мы вступили в страну озер и гранитных скал.
Эти скалы чернели местами, свободные от снега. Между ними кой-где лепились
деревушки.
Налево позади нас оставалось вдали снежное поле замерзшего залива,
справа - белые равнины громадного озера. На этом безжизненном зимнем
ландшафте мне предстояло порвать свои связи со старой землею. И вдруг я
почувствовал - не сомнение, нет, настоящую уверенность, что это - разрыв
навсегда...
Гондола медленно опустилась между скалами, в небольшой бухте горного
озера, перед темным сооружением, возвышавшимся на снегу. Ни окон, ни
дверей не было видно. Часть металлической оболочки сооружения медленно
сдвинулась в сторону, открывая черное отверстие, в которое и вплыла наша
лодка. Затем отверстие снова закрылось, а пространство, где мы находились,
осветилось электрическим светом. Это была большая удлиненная комната без
мебели; на полу ее лежала масса мешков с балластом.
Мэнни прикрепил гондолу к специально предназначенным для этого колонкам
и отворил одну из боковых дверей. Она вела в длинный полуосвещенный
коридор. По сторонам его были расположены, по-видимому, каюты. Мэнни
привел меня в одну из них и сказал:
- Вот ваша каюта. Устраивайтесь сами, а я пойду в машинное отделение.
Увидимся завтра утром.
Я был рад остаться один. Сквозь все возбуждение, вызванное странными
событиями вечера, утомление давало себя знать, я не прикоснулся к
приготовленному для меня на столе ужину и, погасив лампочку, лег в
постель. Мысли нелепо перемешивались в голове, переходя от предмета к
предмету самым неожиданным образом. Я упорно заставлял себя заснуть, но
это мне долго не удавалось. Наконец сознание стало неясным; смутные,
неустойчивые образы начали толпиться перед глазами, окружающее ушло
куда-то далеко, и тяжелые грезы овладели моим мозгом.
Цепь снов закончилась ужасным кошмаром. Я стоял на краю громадной
черной пропасти, на дне которой сияли звезды, и Мэнни с непреодолимой
силой увлекал меня вниз, говоря, что не стоит бояться силы тяжести и что
через несколько сот тысяч лет падения мы достигнем ближайшей звезды. Я
застонал в мучительной последней борьбе и проснулся.
Нежный голубой свет наполнял мою комнату. Около меня сидел на постели и
наклонялся ко мне... Мэнни? Да, он, но призрачно-странный и как будто
другой: мне казалось, что он стал гораздо меньше, и глаза его не так резко
выступали на лице, у него было мягкое, доброе выражение, а не холодное и
непреклонное, как только что на краю бездны...
- Какой вы хороший... - произнес я, смутно сознавая эту перемену.
Он улыбнулся и положил руку мне на лоб. Это была маленькая мягкая рука.
Я снова закрыл глаза и с нелепой мыслью о том, что надо поцеловать эту
руку, забылся в спокойном, блаженном сне.
Когда я проснулся и осветил комнату, часы показывали десять. Окончив
свой туалет, я нажал кнопку звонка, и через минуту в комнату вошел Мэнни.
- Мы скоро отправимся? - спросил я.
- Через час, - ответил Мэнни.
- Вы заходили ко мне сегодня ночью или мне только приснилось?
- Нет, это не был сон; но приходил не я, а наш молодой доктор, Нэтти.
Вы плохо и тревожно спали, он должен был усыпить вас посредством голубого
света и внушения.
- Он ваш брат?
- Нет, - улыбаясь, сказал Мэнни.
- Вы до сих пор не сказали мне, какой вы национальности... Ваши
остальные товарищи принадлежат к тому же типу, как и вы?
- Да, - ответил Мэнни.
- Значит, вы меня обманули, - резко заявил я. - Это не научное
общество, а нечто другое?
- Да, - спокойно сказал Мэнни. - Все мы - жители другой планеты,
представители другого человечества. Мы - марсиане.
- Зачем же вы меня обманули?
- А вы стали бы меня слушать, если бы я сразу сказал вам всю правду? У
меня было слишком мало времени, чтобы убедить вас. Приходилось исказить
истину ради правдоподобия. Без этой переходной ступени ваше сознание было
бы чрезмерно потрясено. В главном же я сказал правду - в том, что касается
предстоящего путешествия.
- Значит, я все-таки ваш пленник?
- Нет, вы и теперь свободны. У вас еще час времени, чтобы решить
вопрос. Если вы откажетесь за это время, мы отвезем вас обратно, а
путешествие отложим, потому что нам одним теперь возвращаться нет смысла.
- Зачем же я вам нужен?
- Чтобы послужить живой связью между нашим и земным человечеством,
чтобы ознакомиться с нашим строем жизни и ближе ознакомить марсиан с
земным, чтобы быть - пока вы этого пожелаете - представителем своей
планеты в нашем мире.
- Это уже вполне правда?
- Да, вполне, если вы окажетесь в силах выполнить эту роль.
- В таком случае надо попытаться. Я остаюсь с вами.
- Это ваше окончательное решение? - спросил Мэнни.
- Да, если и последнее ваше объяснение не представляет какой-нибудь...
переходной ступени.
- Итак, мы едем, - сказал Мэнни, оставляя без внимания мою колкость. -
Сейчас я пойду сделать последние указания машинисту, а потом вернусь к
вам, и мы пойдем вместе наблюдать отплытие этеронефа.
Он ушел, а я предался размышлениям. Наше объяснение, в сущности, не
было вполне закончено. Оставался еще один вопрос, и довольно серьезный; но
я не решился предложить его Мэнни. Сознательно ли содействовал он моему
разрыву с Анной Николаевной? Мне казалось, что да. Вероятно, он видел в
ней препятствие для своей цели. Может быть, он был прав. Во всяком случае,
он мог только ускорить этот разрыв, а не создать его. Конечно, и это было
дерзким вмешательством в мои личные дела. Но теперь я уже был связан с
Мэнни и все равно должен был подавлять свою враждебность к нему. Значит,
незачем было и трогать прошлое, лучше всего было и не думать об этом
вопросе.
В общем, новый оборот дела не слишком меня поразил: сон подкрепил мои
силы, а удивить меня чем-нибудь после всего пережитого накануне было уже
довольно трудно. Надо было только выработать план дальнейших действий.
Задача состояла, очевидно, в том, чтобы как можно скорее и полнее
ориентироваться в своей новой обстановке. Самое лучшее было - начинать с
ближайшего и переходить шаг за шагом к более отдаленному. Ближайшим же
являлось - этеронеф, его обитатели и начинающееся путешествие. Марс был
еще далеко: самое меньшее на два месяца расстояния, как можно было
заключить из вчерашних слов Мэнни.
В сб. "У светлого яра Вселенной".
М., "Правда", 1989 (серия "Мир приключений").
OCR & spellcheck by HarryFan, 25 May 2001
-----------------------------------------------------------------------
Это было тогда, когда только начиналась та великая ломка в нашей
стране, которая идет еще до сих пор и, я думаю, близится теперь к своему
неизбежному грозному концу.
Ее первые, кровавые дни так глубоко потрясли общественное сознание, что
все ожидали скорого и светлого исхода борьбы: казалось, что худшее уже
совершилось, что ничего еще худшего не может быть. Никто не представлял
себе, до какой степени цепки костлявые руки мертвеца, который давил и еще
продолжает давить живого в своих судорожных объятиях.
Боевое возбуждение стремительно разливалось в массах. Души людей
беззаветно раскрывались навстречу будущему; настоящее расплывалось в
розовом тумане, прошлое уходило куда-то вдаль, исчезая из глаз. Все
человеческие отношения стали неустойчивы и непрочны, как никогда раньше.
В эти дни произошло то, что перевернуло мою жизнь и вырвало меня из
потока народной борьбы.
Я был, несмотря на свои двадцать семь лет, одним из "старых" работников
партии. За мною числилось шесть лет работы, с перерывом всего на год
тюрьмы. Я раньше, чем многие другие, почувствовал приближение бури и
спокойнее, чем они, ее встретил. Работать приходилось гораздо больше
прежнего; но я вместе с тем не бросал ни своих научных занятий - меня
особенно интересовал вопрос о строении материи, - ни литературных: я писал
в детских журналах, и это давало мне средства к жизни. В то же время я
любил... или мне казалось, что любил.
Ее партийное имя было Анна Николаевна.
Она принадлежала к другому, более умеренному течению нашей партии. Я
объяснял это мягкостью ее натуры и общей путаницей политических отношений
в нашей стране; несмотря на то, что она была старше меня, я считал ее еще
не вполне определившимся человеком. В этом я ошибался. [...]
И все же я не предвидел и не предполагал неизбежности разрыва, - когда
в нашу жизнь проникло постороннее влияние, которое ускорило развязку.
Около этого времени в столицу приехал молодой человек, носивший
необычайное у нас конспиративное имя Мэнни. Он привез с Юга некоторые
сообщения и поручения, по которым можно было видеть, что он пользуется
полным доверием товарищей. Выполнивши свое дело, он еще на некоторое время
решил остаться в столице и стал нередко заходить к нам, обнаруживая явную
склонность ближе сойтись со мною.
Это был человек оригинальный во многом, начиная с наружности. Его глаза
были настолько замаскированы очень темными очками, что я не знал даже их
цвета; его голова была несколько непропорционально велика; черты его лица,
красивые, но удивительно неподвижные и безжизненные, совершенно не
гармонировали с его мягким и выразительным голосом так же, как и с его
стройной, юношески гибкой фигурой. Его речь была свободной и плавной и
всегда полной содержания. Его научное образование было очень односторонне;
по специальности он был, по-видимому, инженер.
В беседе Мэнни имел склонность постоянно сводить частные и практические
вопросы к общим идейным основаниям. Когда он бывал у нас, выходило всегда
как-то так, что противоречия натур и взглядов у меня с женой очень скоро
выступали на первый план настолько отчетливо и ярко, что мы начинали
мучительно чувствовать их безысходность. Мировоззрение Мэнни было,
по-видимому, сходно с моим; он всегда высказывался очень мягко и осторожно
по форме, но столь же резко и глубоко по существу. Наши политические
разногласия с Анной Николаевной он умел так искусно связывать с основным
различием наших мировоззрений, что эти разногласия казались психологически
неизбежными, почти логическими выводами из них, и исчезала всякая надежда
повлиять друг на друга, сгладить противоречия и прийти к чему-нибудь
общему. Анна Николаевна питала к Мэнни нечто вроде ненависти, соединенной
с живым интересом. Мне он внушал большое уважение и смутное недоверие: я
чувствовал, что он идет к какой-то цели, но не мог понять к какой.
В один из январских дней - это было уже в конце января - предстояло
обсуждение в руководящих группах обоих течений партии проекта массовой
демонстрации с вероятным исходом в вооруженное столкновение. Накануне
вечером пришел к нам Мэнни и поднял вопрос об участии в этой демонстрации,
если она будет решена, самих партийных руководителей. Завязался спор,
который быстро принял жгучий характер.
Анна Николаевна заявила, что всякий, кто подает голос за демонстрацию,
нравственно обязан идти в первых рядах. Я находил, что это вообще вовсе не
обязательно, а идти следует тому, кто там необходим или кто может быть
серьезно полезен, причем имел в виду именно себя, как человека с некоторым
опытом в подобных делах. Мэнни пошел дальше и утверждал, что, ввиду,
очевидно, неизбежного столкновения с войсками, на поле действия должны
находиться уличные агитаторы и боевые организаторы, политическим же
руководителям там совсем не место, а люди физически слабые и нервные могут
быть даже очень вредны. Анна Николаевна была прямо оскорблена этими
рассуждениями, которые ей казались направленными специально против нее.
Она оборвала разговор и ушла в свою комнату. Скоро ушел и Мэнни.
На другой день мне пришлось встать рано утром и уйти, не повидавшись с
Анной Николаевной, а вернуться уже вечером. Демонстрация была отклонена и
в нашем комитете и, как я узнал, в руководящем коллективе другого течения.
Я был этим доволен, потому что знал, насколько недостаточна подготовка для
вооруженного конфликта, и считал такое выступление бесплодной растратой
сил. Мне казалось, что это решение несколько ослабит остроту раздражения
Анны Николаевны из-за вчерашнего разговора. На столе у себя я нашел
записку от Анны Николаевны:
"Я уезжаю. Чем больше я понимаю себя и вас, тем более для меня
становится ясно, что мы идем разными путями и что мы оба ошиблись. Лучше
нам больше не встречаться. Простите".
Я долго бродил по улицам, утомленный, с чувством пустоты в голове и
холода в сердце. Когда я вернулся домой, то застал там неожиданного гостя:
у моего стола сидел Мэнни и писал записку.
- Мне надо переговорить с вами по одному очень серьезному и несколько
странному делу, - сказал Мэнни.
Мне было все равно; я сел и приготовился слушать.
- Я читал вашу брошюру об электронах и материи, - начал он. - Я сам
несколько лет изучал этот вопрос и полагаю, что в вашей брошюре много
верных мыслей.
Я молча поклонился. Он продолжал:
- В этой работе у вас есть одно особенно интересное для меня замечание.
Вы высказали там предположение, что электрическая теория материи,
необходимо представляя силу тяготения в виде какого-то производного от
электрических сил притяжения и отталкивания, должна привести к открытию
тяготения с другим знаком, то есть к получению такого типа материи,
который отталкивается, а не притягивается Землей, Солнцем и другими
знакомыми нам телами; вы указывали для сравнения на диамагнитное
отталкивание тел и на отталкивание параллельных токов разного направления.
Все это сказано мимоходом, но я думаю, что сами вы придавали этому большее
значение, чем хотели обнаружить.
- Вы правы, - ответил я, - и я думаю, что именно на таком пути
человечество решит как задачу вполне свободного воздушного передвижения,
так затем и задачу сообщения между планетами. Но верна ли сама по себе эта
идея или нет, она совершенно бесплодна до тех пор, пока нет точной теории
материи и тяготения. Если другой тип материи и существует, то просто найти
его, очевидно, нельзя: силою отталкиванья он давно уже устранен из всей
солнечной системы, а еще вернее - он не вошел в ее состав, когда она
начинала организовываться в виде туманности. Значит, этот тип материи надо
еще теоретически конструировать и затем практически воспроизвести. Теперь
же для этого нет данных и можно, в сущности, только предчувствовать самую
задачу.
- И тем не менее эта задача уже разрешена, - сказал Мэнни.
Я взглянул на него с изумлением. Лицо его было все так же неподвижно,
но в его тоне было что-то такое, что не позволяло считать его за
шарлатана.
"Может быть, душевнобольной", - мелькнуло у меня в голове.
- Мне нет надобности обманывать вас, и я хорошо знаю, что говорю, -
отвечал он на мою мысль. - Выслушайте меня терпеливо, а затем, если надо,
я представлю доказательства. - И он рассказал следующее: - Великое
открытие, о котором идет речь, не было совершено силами отдельной
личности. Оно принадлежит целому научному обществу, существующему довольно
давно и долго работавшему в этом направлении. Общество это было до сих пор
тайным, и я не уполномочен знакомить вас ближе с его происхождением и
историей, пока нам не удастся столковаться в главном.
Общество наше значительно опередило академический мир во многих важных
вопросах науки. Радиирующие элементы и их распределение были известны нам
гораздо раньше Кюри и Рамсая, и нашим товарищам удалось гораздо дальше и
глубже провести анализ строения материи. На этом пути была предусмотрена
возможность существования элементов, отталкиваемых земными телами, а затем
выполнен синтез этой "минус-материи", как мы ее кратко обозначаем.
После этого было уже нетрудно разработать и осуществить технические
применения этого открытия - сначала летательные аппараты для передвижения
в земной атмосфере, а потом и для сообщения с другими планетами.
Несмотря на спокойно-убедительный тон Мэнни, его рассказ казался мне
слишком странным и неправдоподобным.
- И вы сумели все это выполнить и сохранить в тайне? - заметил я,
прерывая его речь.
- Да, потому что мы считали это в высшей степени важным. Мы находили,
что было бы очень опасно опубликовать наши научные открытия, пока в
большинстве стран остаются реакционные правительства. И вы, русский
революционер, более чем кто-либо должны с нами согласиться. Посмотрите,
как ваше азиатское государство пользуется европейскими способами сообщения
и средствами истребления, чтобы подавлять и искоренять все, что есть у вас
живого и прогрессивного. Многим ли лучше правительство той полуфеодальной,
полуконституционной страны, трон которой занимает воинственно-болтливый
глупец, управляемый знатными мошенниками? И чего стоят даже две мещанские
республики Европы? А между тем ясно, что если бы наши летательные машины
стали известны, то правительства прежде всего позаботились бы захватить их
в свою монополию и использовать для усиления власти и могущества высших
классов. Этого мы решительно не желаем и поэтому оставляем монополию за
собой, выжидая более подходящих условий.
- И вам в самом деле уже удалось достигнуть других планет? - спросил я.
- Да, двух ближайших, теллурических планет, Венеры и Марса, не считая,
конечно, мертвой Луны. Именно теперь мы заняты их подробным исследованием.
У нас есть все необходимые средства, нам нужны люди сильные и надежные. По
полномочию от моих товарищей я предлагаю вам вступить в наши ряды, -
разумеется, со всеми вытекающими из этого правами и обязательствами.
Он остановился, ожидая ответа. Я не знал, что думать.
- Доказательства! - сказал я. - Вы обещали представить доказательства.
Мэнни вынул из кармана стеклянный флакон с какой-то металлической
жидкостью, которую я принял за ртуть. Но странным образом эта жидкость,
наполнявшая не больше трети флакона, находилась не на дне его, а в верхней
части, около горлышка, и в горлышке до самой пробки. Мэнни перевернул
флакон, и жидкость перелилась ко дну, то есть прямо вверх. Мэнни выпустил
склянку из рук, и она повисла в воздухе. Это было невероятно, но
несомненно и очевидно.
- Флакон этот из обыкновенного стекла, - пояснил Мэнни, - а налита в
него жидкость, которая отталкивается телами солнечной системы. Жидкости
налито ровно столько, чтобы уравновесить тяжесть флакона; таким образом,
то и другое вместе не имеет веса. По этому способу мы устраиваем и все
летательные аппараты: они делаются из обыкновенных материалов, но
заключают в себе резервуар, наполненный достаточным количеством "материи
отрицательного типа". Затем остается дать всей этой невесомой системе
надлежащую скорость движения. Для земных летательных машин применяются
простые электрические двигатели с воздушным винтом; для междупланетного
передвижения этот способ, конечно, не годен, и тут мы пользуемся
совершенно иным методом, с которым впоследствии я могу познакомить вас
ближе.
Сомневаться больше не приходилось.
- Какие же ограничения налагает ваше общество на вступающих в него,
кроме, разумеется, обязательной тайны?
- Да вообще-то почти никаких. Ни личная жизнь, ни общественная
деятельность товарищей ничем не стеснены, лишь бы не вредили деятельности
общества в целом. Но каждый должен при самом своем вступлении исполнить
какое-либо важное и ответственное поручение общества. Этим способом, с
одной стороны, укрепляется его связь с обществом, с другой - выясняется на
деле уровень его способностей и энергии.
- Значит, и мне будет теперь же предложено такое поручение?
- Да.
- Какое именно?
- Вы должны принять участие в отправляющейся завтра экспедиции большого
этеронефа [этеронеф - космический корабль (буквально - корабль для
путешествий по эфиру); этер - эфир (греч.)] на планету Марс.
- Насколько продолжительна будет экспедиция?
- Это неизвестно. Одна дорога туда и обратно требует не менее пяти
месяцев. Можно и совсем не вернуться.
- Это-то я понимаю; не в том дело. Но как мне быть с моей революционной
работой? Вы сами, по-видимому, социал-демократ и поймете мое затруднение.
- Выбирайте. Мы считаем перерыв в работе необходимым для завершения
вашей подготовки. Поручение не может быть отложено. Отказ от него есть
отказ от всего.
Я задумался. С выступлением на сцену широких масс устранение того или
иного работника - факт совершенно ничтожный по своему значению для дела в
его целом. К тому же это устранение временное, и, вернувшись к работе, я
буду гораздо более полезен ей со своими новыми связями, знаниями и
средствами. Я решился.
- Когда же я должен отправляться?
- Сейчас, со мною.
- Вы дадите мне два часа, чтобы известить товарищей? Меня надо завтра
же заменить в районе.
- Это почти сделано. Сегодня приехал Андрей, бежавший с Юга. Я
предупредил его, что вы можете уехать, и он готов занять ваше место.
Дожидаясь вас, я написал ему на случай письмо с подробными указаниями. Мы
можем завезти ему это письмо по дороге.
Больше толковать было не о чем. Я быстро уничтожил лишние бумаги,
написал записку хозяйке и стал одеваться. Мэнни был уже готов.
- Итак, идем. С этой минуты я - ваш пленник.
- Вы - мой товарищ, - ответил Мэнни.
Квартира Мэнни занимала весь пятый этаж большого дома, обособленно
возвышавшегося среди маленьких домиков одной из окраин столицы. Нас никто
не встретил. В комнатах, по которым мы шли, было пусто, и при ярком свете
электрических лампочек пустота эта казалась особенно мрачной и
неестественной. В третьей комнате Мэнни остановился.
- Вот здесь, - он указал на дверь четвертой комнаты, - находится
воздушная лодочка, в которой мы сейчас поедем к большому этеронефу. Но
раньше я должен подвергнуться маленькому превращению. В этой маске мне
трудно было бы управлять гондолой.
Он расстегнул воротничок и снял с себя вместе с очками ту удивительно
сделанную маску, которую я, как и все другие, принимал до этого момента за
его лицо. Я был поражен тем, что увидел при этом. Его глаза были чудовищно
громадны, какими никогда не бывают человеческие глаза. Их зрачки были
расширены даже по сравнению с этой неестественной величиной самих глаз,
что делало их выражение почти страшным. Верхняя часть лица и головы была
настолько широка, насколько это было неизбежно для помещения таких глаз;
напротив, нижняя часть лица, без всяких признаков бороды и усов, была
сравнительно мала. Все вместе производило впечатление крайней
оригинальности, пожалуй, уродства, но не карикатуры.
- Вы видите, какой наружностью наделила меня природа, - сказал Мэнни. -
Вы понимаете, что я должен скрывать ее, хотя бы ради того, чтобы не пугать
людей, не говоря уже о требованиях конспирации. Но вам уж придется
привыкать к моему безобразию, вы по необходимости будете проводить много
времени со мною.
Он отворил дверь следующей комнаты и осветил ее. Это была обширная
зала. Посередине ее лежала небольшая, довольно широкая лодочка, сделанная
из металла и стекла. В ее передней части и борта и дно были стеклянные, со
стальными переплетами; эта прозрачная стенка в два сантиметра толщиной
была, очевидно, очень прочна. Над носовыми бортами две плоские хрустальные
пластинки, соединенные под острым углом, должны были разрезывать воздух и
охранять пассажиров от ветра при быстром движении. Машина занимала среднюю
часть лодочки, винт с тремя лопастями в полметра ширины находился в
кормовой части. Передняя половина лодочки вместе с машиной была прикрыта
сверху тонким пластинчатым навесом, прикрепленным к металлической оковке
стеклянных бортов и к легким стальным колонкам. Все вместе было изящно как
игрушка.
Мэнни предложил мне сесть на боковую скамеечку гондолы, погасил
электрический свет и раскрыл огромное окно залы. Сам он сел спереди возле
машины и выбросил несколько мешков балласта, лежавших на дне лодки. Затем
он положил руку на рычаг машины. Лодка заколебалась, медленно поднялась и
тихо проскользнула в открытое окно.
- Благодаря минус-материи для наших аэропланов не требуется ломких и
неуклюжих крыльев, - заметил Мэнни.
Я сидел как прикованный, не решаясь пошевелиться. Шум винта становился
все слышнее, холодный зимний воздух врывался под навес, приятно освежая
мое горевшее лицо, но бессильный проникнуть под мое платье. Над нами
сверкали, переливаясь, тысячи звезд, а внизу... Я видел через прозрачное
дно гондолы, как уменьшались черные пятна домов и уходили вдаль яркие
точки электрических фонарей столицы, и снежные равнины светились далеко
под нами тусклым синевато-белым светом. Головокружение, сначала легкое и
почти приятное, становилось все сильнее, и я закрыл глаза, чтобы
избавиться от него.
Воздух становился все резче, шум винта и свист ветра все выше -
очевидно, быстрота движения возрастала. Скоро среди этих звуков мое ухо
стало различать тонкий, непрерывный и очень ровный серебристый звон - это
дрожала, разбивая воздух, стеклянная стенка гондолы. Странная музыка
заполняла сознание, мысли путались и уходили, оставалось только чувство
стихийно-легкого и свободного движения, уносящего куда-то вперед и вперед,
в бесконечное пространство.
- Четыре километра в минуту, - сказал Мэнни, и я открыл глаза.
- Это еще далеко? - спросил я.
- Около часу пути, на льду одного озера.
Мы находились на высоте нескольких сот метров, и лодка летела
горизонтально, не опускаясь и не поднимаясь. Мои глаза привыкали к
темноте, и я видел все яснее. Мы вступили в страну озер и гранитных скал.
Эти скалы чернели местами, свободные от снега. Между ними кой-где лепились
деревушки.
Налево позади нас оставалось вдали снежное поле замерзшего залива,
справа - белые равнины громадного озера. На этом безжизненном зимнем
ландшафте мне предстояло порвать свои связи со старой землею. И вдруг я
почувствовал - не сомнение, нет, настоящую уверенность, что это - разрыв
навсегда...
Гондола медленно опустилась между скалами, в небольшой бухте горного
озера, перед темным сооружением, возвышавшимся на снегу. Ни окон, ни
дверей не было видно. Часть металлической оболочки сооружения медленно
сдвинулась в сторону, открывая черное отверстие, в которое и вплыла наша
лодка. Затем отверстие снова закрылось, а пространство, где мы находились,
осветилось электрическим светом. Это была большая удлиненная комната без
мебели; на полу ее лежала масса мешков с балластом.
Мэнни прикрепил гондолу к специально предназначенным для этого колонкам
и отворил одну из боковых дверей. Она вела в длинный полуосвещенный
коридор. По сторонам его были расположены, по-видимому, каюты. Мэнни
привел меня в одну из них и сказал:
- Вот ваша каюта. Устраивайтесь сами, а я пойду в машинное отделение.
Увидимся завтра утром.
Я был рад остаться один. Сквозь все возбуждение, вызванное странными
событиями вечера, утомление давало себя знать, я не прикоснулся к
приготовленному для меня на столе ужину и, погасив лампочку, лег в
постель. Мысли нелепо перемешивались в голове, переходя от предмета к
предмету самым неожиданным образом. Я упорно заставлял себя заснуть, но
это мне долго не удавалось. Наконец сознание стало неясным; смутные,
неустойчивые образы начали толпиться перед глазами, окружающее ушло
куда-то далеко, и тяжелые грезы овладели моим мозгом.
Цепь снов закончилась ужасным кошмаром. Я стоял на краю громадной
черной пропасти, на дне которой сияли звезды, и Мэнни с непреодолимой
силой увлекал меня вниз, говоря, что не стоит бояться силы тяжести и что
через несколько сот тысяч лет падения мы достигнем ближайшей звезды. Я
застонал в мучительной последней борьбе и проснулся.
Нежный голубой свет наполнял мою комнату. Около меня сидел на постели и
наклонялся ко мне... Мэнни? Да, он, но призрачно-странный и как будто
другой: мне казалось, что он стал гораздо меньше, и глаза его не так резко
выступали на лице, у него было мягкое, доброе выражение, а не холодное и
непреклонное, как только что на краю бездны...
- Какой вы хороший... - произнес я, смутно сознавая эту перемену.
Он улыбнулся и положил руку мне на лоб. Это была маленькая мягкая рука.
Я снова закрыл глаза и с нелепой мыслью о том, что надо поцеловать эту
руку, забылся в спокойном, блаженном сне.
Когда я проснулся и осветил комнату, часы показывали десять. Окончив
свой туалет, я нажал кнопку звонка, и через минуту в комнату вошел Мэнни.
- Мы скоро отправимся? - спросил я.
- Через час, - ответил Мэнни.
- Вы заходили ко мне сегодня ночью или мне только приснилось?
- Нет, это не был сон; но приходил не я, а наш молодой доктор, Нэтти.
Вы плохо и тревожно спали, он должен был усыпить вас посредством голубого
света и внушения.
- Он ваш брат?
- Нет, - улыбаясь, сказал Мэнни.
- Вы до сих пор не сказали мне, какой вы национальности... Ваши
остальные товарищи принадлежат к тому же типу, как и вы?
- Да, - ответил Мэнни.
- Значит, вы меня обманули, - резко заявил я. - Это не научное
общество, а нечто другое?
- Да, - спокойно сказал Мэнни. - Все мы - жители другой планеты,
представители другого человечества. Мы - марсиане.
- Зачем же вы меня обманули?
- А вы стали бы меня слушать, если бы я сразу сказал вам всю правду? У
меня было слишком мало времени, чтобы убедить вас. Приходилось исказить
истину ради правдоподобия. Без этой переходной ступени ваше сознание было
бы чрезмерно потрясено. В главном же я сказал правду - в том, что касается
предстоящего путешествия.
- Значит, я все-таки ваш пленник?
- Нет, вы и теперь свободны. У вас еще час времени, чтобы решить
вопрос. Если вы откажетесь за это время, мы отвезем вас обратно, а
путешествие отложим, потому что нам одним теперь возвращаться нет смысла.
- Зачем же я вам нужен?
- Чтобы послужить живой связью между нашим и земным человечеством,
чтобы ознакомиться с нашим строем жизни и ближе ознакомить марсиан с
земным, чтобы быть - пока вы этого пожелаете - представителем своей
планеты в нашем мире.
- Это уже вполне правда?
- Да, вполне, если вы окажетесь в силах выполнить эту роль.
- В таком случае надо попытаться. Я остаюсь с вами.
- Это ваше окончательное решение? - спросил Мэнни.
- Да, если и последнее ваше объяснение не представляет какой-нибудь...
переходной ступени.
- Итак, мы едем, - сказал Мэнни, оставляя без внимания мою колкость. -
Сейчас я пойду сделать последние указания машинисту, а потом вернусь к
вам, и мы пойдем вместе наблюдать отплытие этеронефа.
Он ушел, а я предался размышлениям. Наше объяснение, в сущности, не
было вполне закончено. Оставался еще один вопрос, и довольно серьезный; но
я не решился предложить его Мэнни. Сознательно ли содействовал он моему
разрыву с Анной Николаевной? Мне казалось, что да. Вероятно, он видел в
ней препятствие для своей цели. Может быть, он был прав. Во всяком случае,
он мог только ускорить этот разрыв, а не создать его. Конечно, и это было
дерзким вмешательством в мои личные дела. Но теперь я уже был связан с
Мэнни и все равно должен был подавлять свою враждебность к нему. Значит,
незачем было и трогать прошлое, лучше всего было и не думать об этом
вопросе.
В общем, новый оборот дела не слишком меня поразил: сон подкрепил мои
силы, а удивить меня чем-нибудь после всего пережитого накануне было уже
довольно трудно. Надо было только выработать план дальнейших действий.
Задача состояла, очевидно, в том, чтобы как можно скорее и полнее
ориентироваться в своей новой обстановке. Самое лучшее было - начинать с
ближайшего и переходить шаг за шагом к более отдаленному. Ближайшим же
являлось - этеронеф, его обитатели и начинающееся путешествие. Марс был
еще далеко: самое меньшее на два месяца расстояния, как можно было
заключить из вчерашних слов Мэнни.