Страница:
Эти люди бежали от своих богачей, которые не дают спокойно жить бедным.
Своих богачей они зовут Бо-Яр. Нувеграды не делают нам зла. Старый Пукан
говорил, что они помогали нашему народу драться с Вик-Инг.
Лунд слушала Рейе. А он рассказывал ей о нувеградах, о том, какие у них
дома, лодки, оружие. Он сказал, что девушки у них круглолицы и красивы,
глаза у девушек такие же светлые, как у детей Богини Вод. Иногда их ладьи
проплывают по Вине мимо этих берегов, и нувеграды поют свои грустные песни.
Рейе ласково гладил холодные мягкие волосы Лунд, рассыпанные по плечам,
черные, как ночь.
А богиня Далага мудро улыбалась им с неба.
*
* *
Вейкко бесшумно, как лиса на охоте, приближался к храму Богини Вод. Ни
одна ветка не хрустнула под его ногами, ни одна птица не выпорхнула
вспугнутой из кустов. Он задумался и не подал условного знака. Из-за
деревьев послышался окрик, и тотчас с тихим жужжанием пролетела стрела.
Старик присел и поторопился отозваться:
-- О! Иомала!
Подойдя к ограде, он сказал сторожам:
-- Хорошо слушаете ночь. Я принес вам еду.
В лесу заухал филин. Сторожа затихли, прислушались. Лакки --
низкорослый молодой биарм в теплой оленьей куртке с кожаным щитом в руке --
и другой сторож Тыгу приняли пищу и, сев на обрубок бревна, стали есть.
Вейкко поднялся по шаткой лестнице на дозорную площадку, устроенную на
сосне. Сухи ли дрова, приготовленные для сигнального костра? Хворост был
сухой. Под ним ком пряжи, пропитанный тюленьим жиром, куски бересты. В
берестяной коробке -- трут и огниво. Тут же, на суку, висел большой бубен из
туго натянутой кожи.
Вейкко обернулся к храму. За высоким частоколом из заостренных бревен
высилась статуя Иомалы. Богиня Вод смотрела перед собой на верхушки сосен и
елей, на белый лик луны. На губах ее навечно застыла таинственная усмешка.
Руки Иомалы, опущенные на колени, держали серебряную чашу с дарами. С плеч
до земли спускалось одеяние из драгоценных шкурок соболя. На шее статуи --
золотая цепь. В свете луны все блестело и переливалось голубыми огоньками.
Вейкко, приложив руки к сердцу, обратился к Богине Вод. Он просил,
чтобы племя биармов жило без нужды и горя, чтобы чужеземцы не причиняли зла.
Чтобы леса были полны дичи, озера и реки -- рыб, море -- моржей и тюленей.
Он просил, чтобы никто никогда не болел злой хворью и чтобы биармы жили до
ста лет здоровыми и сильными.
Потом Вейкко спустился с площадки. Оставив одного сторожа у ворот, он с
другим обошел вокруг ограды. Но никого возле храма не было.
Тихая ночь плыла над древней тайгой.
*
* *
Лунд и Рейе стояли над обрывом. Перед ними на реке стлалась серебряная
дорога в неведомую даль. Чуть колыхалась под берегом трава-осока.
Лунную полосу пересекла большая тень.
Это была ладья.
На ней можно было различить головы и плечи людей. Поблескивали мокрые
весла.
-- Кто там плывет? -- вырвалось у девушки.
-- Это, наверное, нувеграды, -- приглядевшись, отозвался юноша. --
Одна, две, три ладьи... На каждой -- десять гребцов. Они плывут к морю.
С поморских ладей приметили парня и девушку на берегу.
На головной ладье кормщик сказал гребцам, на минуту осушившим весла:
-- Глянь, братцы! На берегу стоят двое. Видать, биармы.
-- Парень да девка! -- заметил гребец.
-- Им и ночь не в ночь!
Гребцы снова налегли на весла, и ладья стремительно скользнула вперед,
к низовьям реки.
Рейе и Лунд провожали поморов взглядами.
Новгородские поселенцы-ватажники шли в Белое море на промысел. Они
только еще вечером расстались с женами, с малыми детишками.
С ладей донеслась дружная песня. Она разлохматила тишину и заставила
юных биармов прислушаться :
Как по морю, как по морю, морю синему
Плыла лебедь, плыла лебедь с лебедятами,
Со малыми, со малыми дитятами...
Ватажный староста Владимирко, кормщик последней ладьи, веером распустив
по широкой груди черную, как уголь, бороду, громким басом поторапливал
гребцов:
-- Налягте, братцы, на весла! Поднатужьтесь! Дорога не близкая, а
прошли мало!
Той же серебряной ночью купчишка Рутан устроил у себя пирушку в честь
того, что ему исполнилось пятьдесят лет. Гости сидели застольем перед
очагом, славили хозяина и желали ему удачи в торговых делах.
Посреди земляного пола потрескивали смолистые дрова в выложенном
камнями очаге. Над раскаленными угольями на вертеле жарился огромный кусок
оленины. Виночерпий Сантери, низенький толстый человечек с хитрыми глазками
на заплывшем от жира багровом лице, в лисьей безрукавке, надетой на голое
тело, едва успевал наполнять деревянные кубки дорогим иноземным вином, много
лет хранившимся в погребе купца. Гостями Ругана были родовые старейшины,
охотники и воины. На почетном месте в середине застолья высилась нескладная
крупная фигура Лайне -- военачальника дружины. Этот храбрый сорокалетний муж
с носатым грубым лицом и зеленоватыми глазами был мудр, опытен и хитер. Его
лоб наискосок пересекал шрам от удара мечом в схватке с норманнами,
случившейся много лет назад.
Старейшина Хальмар не пришел на пир, сославшись на болезнь жены. Он
недолюбливал Рутана.
Гости уже успели попить, поесть и снова проголодаться и теперь
посматривали на вертел, на оленину, жарившуюся на огне. Длинный и тощий
повар в такой же безрукавке, как у Сантери, поворачивал вертел, суетливо и
часто заслоняя лицо рукой от жара. С оленины капал жир. Уголья шипели и
потрескивали.
Жарить мясо на вертеле повара научил Сантери, побывавший десять лет
назад траллсом-пленником у норманнов. Он бежал из плена с железным
ошейником. Рутан снял с него ошейник, и Сантери отковал из него кинжал и
говорил всем, что этим оружием отомстит викингам, когда они явятся сюда.
Ровно в полночь Рутан ударил в ладоши, и перед гостями появились
девушки в соболиных накидках. Их было десять -- по числу гостей. На головах
девушек бронзовые обручи-диадемы с подвесками из рыбьих зубов-талисманов, на
запястьях -- золоченые браслеты-змейки. Все эти украшения Рутан достал из
своих сундуков.
На земляном возвышении по другую сторону очага девушки стали в ряд и,
подняв руки над головами, начали мерно раскачиваться в танце. Движения их
были легки и красивы. Девушки пели песнь Богине Вод:
О Иомала! Ты добра и прекрасна.
Ты вышла из вод и вывела людей
К солнцу -- Ораулу.
О Иомала! Ты славна и щедра.
Ты сопутствуешь людям
В счастье!
Темп танца нарастал. Гости, забыв об оленине и кубках, стали
прихлопывать в ладоши.
Повар и Сантери сняли мясо с очага и положили его на стол, на большое
резное деревянное блюдо. Затем вытащили вертел. Девушки, закончив танец, как
полагалось по ритуалу биармов, обогнули очаг, и каждая стала за спиной
гостя. Гости подняли кубки, и каждый из них угостил танцовщицу. Потом они
сели так, чтобы возле них справа оставались свободные места. На эти места
сели девушки. Гости, взяв ножи, стали делить мясо, не забывая и девушек. Пир
продолжался. Слуги вносили новые блюда -- печеных на огне глухарей,
зайчатину, соленую и вяленую рыбу, приправленную кореньями.
Рутан сидел довольный. Лицо его расплылось в хитрой улыбке. Завтра
старейшины и охотники пришлют ему дары -- меха и моржовый зуб. Так было
принято у биармов -- после пира в честь того, что соплеменник прожил
половину жизни, одаривать его. Полотняная рубаха Рутана была расстегнута.
Жирная грудь лоснилась от пота. Рутан взял кожаный мешочек и раздал девушкам
по две серебряные монеты.
Девушки бесшумно поднялись со своих мест и скрылись за дверью.
Пир продолжался до утра. Когда все было выпито и съедено, гости стали
расходиться. Рутан остался один. Он сел к очагу с озабоченной полупьяной
улыбкой.
Он думал о красавице Лунд и о том, как бы ее привести в свой дом. Он
придумывал для этого разные пути, но все не годились. Рутан махнул рукой и
пошел спать. Сантери прикрыл его прохладным меховым одеялом.
А когда взошло солнце, к купцу явился Сантери и разбудил его.
-- Чего тебе? -- недовольно пробурчал купец. Глаза у него слипались,
голова была тяжелой.
-- Пришла дочь Вейкко Лунд. Хочет тебя видеть, -- вкрадчиво сказал
Сантери.
-- Лунд? -- радостно воскликнул Рутан. -- Давай мою одежду. Неси вина и
мяса. Я приму ее достойно!
Красавица Лунд стояла у порога. В приоткрытую дверь, обитую нерпичьей
шкурой, ударил солнечный свет. Рутан прищурил и без того узкие глаза-щелки.
Девушка смотрела на купца насмешливо.
-- Рад видеть тебя. Ясноглазая! Самой желанной гостьей будешь! Я угощу
тебя всем, чего захочешь. А что это там лежит у тебя под ногами?
Лунд молча подвинула мешок к ногам Рутана.
-- Вот тебе долг. Что стоишь, как сухая осина? Считай шкурки. Ждать мне
некогда.
-- Солнце, вижу, невысоко. Дел у тебя немного, -- пробормотал Рутан. --
Считать шкурки не стану. Дарю их тебе. Оставайся у меня!
-- Прощай! -- сказала Лунд.
Рутан не успел открыть рот, как девушка выскользнула за порог. Купец
бросился следом, крича:
-- Погоди, Лунд!.. Проклятая девка. Ты еще пожалеешь! -- воскликнул он,
видя, что Лунд не слушает его и даже не оборачивается.
Купец вздохнул, постоял у порога и вернулся в хижину. Он унес мешок в
чулан, где хранил богатства, открыл ставень оконца и стал перетряхивать и
пересчитывать шкурки. Потом опять сложил их в мешок и бросил его в угол.
1 В историко краеведческой литературе по поводу божества биармов
встречаются различные толкования: Ю м а л а -- бог грома, соответствующий
славянскому Перуну; И о м а л а -- богиня вод и т. п. Автор оставляет за
собой право выбора.
Лунд Ясноглазая услышала плач и причитания, доносившиеся с улицы, и
выбежала из хижины. Мимо шла, растянувшись по дороге, вереница мужчин и
женщин. Головы у всех были непокрытые. Женщины вели за руки детей.
Впереди всех шел, опустив голову, охотник Укам. В руках он нес
небольшой кожаный мешочек. Густые спутанные волосы Укама трепал ветер.
Солнце светило ярко. Но вскоре Ораул, разглядев с неба, что биармы идут к
Иомале, смущенно спрятался за облаками, и день померк.
Следом за Укамом шла его жена Баруга. Она плакала, размазывая по
грязному лицу обильные слезы. Все, кто шел следом за Укамом, время от
времени повторяли:
-- О Иомала!..
Возгласы мешались со вздохами и стенаниями. С сухой дороги поднималась
пыль. Она, словно пепел, покрывала головы, одежды и лица людей. Полотняные
штаны мужчин стали серыми, подзоры из цветного меха на куртках не столь
яркими, как прежде. Все поблекло, померкло. Семья Укама была в горе. Умер
отец охотника -- Ламби.
Когда Ламби предали земле, имущество его разделили на три части. Две
части -- хижина, лодки, сети, оружие, запасы мехов и шкур отошли Укаму.
Третью -- серебро, накопленное Ламби, процессия несла в дар Богине Вод.
Имя Иомалы не сходило с уст биармов. Их возгласы становились все
громче, все исступленнее:
-- О Иомала!
О Иомала, мы несем тебе скудный дар старого зверолова Ламби.
Восемьдесят лет хранила ты его дом от напастей. Ты сопутствовала ему на
охотничьей тропе, в жаркий день ты поила его водой, прохладной и приятной,
утоляя жажду. Зимой ты кутала его в меха и помогала поддерживать огонь в
очаге. Ты даровала жизнь сыну Ламби -- Укаму и послала ему хорошую и
трудолюбивую жену -- Баругу. Ты сделала так, чтобы род Укама продолжался. Ты
послала ему сына...
За все это благодарит тебя покойный. Сын его выполняет волю отца.
Процессия оставила позади Ой-Ял, миновала мелколесье и углубилась в
бор. Ветки деревьев ударяли людей по лицам, по плечам, но никто, казалось,
не замечал этого.
Умолкли птицы. Затаились на деревьях белки, посматривая из-за веток на
людей черными глазами-бусинками.
Лунд Ясноглазая присоединилась к шествию, и вместе с другими зазвенел
ее высокий голос:
-- О Иомала!.. О Иомала!
Возгласы сопровождались ударами в бубны, которые были в руках мужчин.
Голоса биармов становились все более напряженными, и возглас "О Иомала!"
звучал все чаще...
Наконец Укам поравнялся с высокой старой сосной, верхушку которой
надломал ураган. Сосна широко распростерла свои руки-сучья, словно силясь
удержать того, кто подходил к священной роще, обиталищу Богини Вод.
Из-под корней сосны выбегал светлый, студеный ручей. Волшебный ручей.
Из воды его Иомала сотворила людей и дала им имя -- биармы.
Укам опустился на колени перед ручьем и, зачерпнув пригоршней воды,
напился, а потом смочил себе голову и лицо. То же проделали все остальные.
Теперь биармы были очищены от всего, что могло помешать им войти в
священную рощу. Вода ручья делает людей беспорочными. Все грехи и низменные
побуждения уходят в землю вместе с ней. Человек может теперь предстать перед
Богиней Вод и доверить ей самое сокровенное желание, самую большую тайну.
Укам отправился дальше, и все пошли за ним.
Никто не имел с собой оружия. Богиня Вод не терпит оружных. Никто не
смел думать ни о чем, кроме нее.
Чужое горе тронуло Лунд Ясноглазую, и на глазах у нее заблестели слезы.
Она украдкой вытирала их и в мыслях молила Иомалу, чтобы та сделала их с
Рейс счастливыми и богатыми. Но, подумав о богатстве, Лунд спохватилась и
упрекнула себя в жадности. Разве счастье в богатстве? Разве не богат купец
Рутан? В его сундуках немало добра. Но счастлив ли он? Нет, не счастлив.
"Не надо нам богатства!" -- думала девушка. Пусть охотнику Рейе всегда
будет удача. Пусть в сети попадается много серебристой рыбы. Пусть всегда у
очага будет много дров. Вот и все, о чем просила Лунд Ясноглазая богиню
биармов.
Вереница людей приблизилась к храму. На поляне показался частокол из
заостренных, врытых в землю бревен. Близ частокола был навес из коры. Под
навесом висела деревянная доска. Укам поднял с земли камень и четыре раза
ударил по доске. Удары раскололи безмолвие. Из-за кустов вышел сторож Лакки
в доспехах из китового уса, в шлеме из толстой кожи. Он молча приблизился к
Укаму, снял шлем и спросил:
-- Что привело охотника к Иомале?
-- У меня умер отец. Он завещал треть добра матери-Иомале. Я принес ей
завещанное...
Укам стал на колени и передал Лакки мешочек.
Все тотчас также опустились на колени, и по лесу разнеслось пение:
О Иомала, ты даруешь нам жизнь!
О Иомала, ты хранишь нас от бед.
О Иомала, мы твои верные слуги,
Твои до капельки крови,
Что течет в жилах биармов!
Лакки принял мешочек, взял под мышку шлем и неторопливо направился к
воротам. Он распахнул их настежь, и все увидели статую богини.
Лакки подошел к ней и положил горсть серебра в чашу, которая была на
коленях статуи, потом пошел к земляному кургану, высыпал туда остальное и
перемешал серебро с землей.
Сторож вернулся, закрыл ворота и молча стал возле них.
Процессия возвращалась обратно в Ой-Ял. Лунд Ясноглазая оглянулась на
ограду, мысленно опять упрекнула себя, что любопытство -- нехорошее дело, и
потом уже больше не оглядывалась.
Ночью нежданно пал иней. Его принес на холодных крыльях ветер, что
рождается в полуночном краю льда и снега. Но вскоре взошло солнце и стало
тепло. Иней растаял и обернулся каплями влаги. Они, как роса, светлыми
жемчугами висели на стеблях трав, на листьях, на острых перьях осоки.
Рейе пробрался к своей лодке, спрятанной в зарослях у берега, положил в
нее заплечный берестяной кошель, весло. Он оттолкнул лодку от берега и
вскочил в нее. По воде пошла зыбь, водяная курочка испуганно пробежала по
зеленым листьям кувшинок. Крошечная птица -- камышовка запрыгала прочь.
Кожаные бока лодки шуршали о стебли хвоща и осоки. Вода казалась
красноперой от розового солнца. Всплескивала жирующая рыба. Щуки бороздили
хребтинами поверхность воды, гоняясь за добычей. Мелюзга, вынырнув из воды,
дождем сыпалась по сторонам.
Рейе скоро подгреб к тому месту, где у него была поставлена сеть. Он
торопился: судя по приметам и по погоде, улов обещал быть богатым.
Он выдернул шест, к которому был привязан один конец сетки, и стал
вынимать ее, подтягивая нижнюю бечеву и разворачивая полотно сети так, чтобы
не упустить добычу. У лодки заблестели серебристые бока рыбин. Рейе скоро
наполнил кошель и стал бросать рыбу на дно лодки. Длинная синяя тень от
ельника скрыла лодку. Сеть сильно и упруго дернуло, и Рейе приготовил
костяную острогу. Он взмахнул острогой, и на конце трезубца затрепетала
крупная щука. Рейе вывалил рыбину в лодку и вынул у нее из хребта острогу.
Рыба встрепенулась. Он ударил по голове щуки деревянной колотушкой и
довольно улыбнулся: "Хорошая добыча. Подарю ее Вейкко".
Распутав сеть, он сложил ее на дно лодки и поплыл вниз по течению,
чтобы потом повернуть к причалу.
И тут он увидел ладью, поднимавшуюся с низовьев. Слабый ветер чуть
наполнял ее парус. Гребцы устало взмахивали веслами. Рейе направил свою
лодку к ладье. "Кто там плывет? -- думал он. -- Неужели те нувеграды, что
несколько дней назад отправились в море?"
Он угадал. С моря возвращалась ладья кормчего Владимирка. Но ведь ладей
было три! Где же остальные? Рейе опустил весло и присмотрелся к ладье. Он
заметил, что она была наспех починена -- на борту белели свежие доски, а
мачта связана посредине веревкой. Из десяти гребцов уцелело шесть. Раньше
они сидели по двое на пару весел, а теперь по одному. В корме, у руля --
бородатый мужик с перевязанной головой. На повязке запеклась кровь.
Что случилось с рыбаками? Уж не разгневался ли на них морской бог? Не
послал ли он ладьи в бурю на прибрежные скалы? Не напоролись ли они
штормовой ночью на подводные камни? А может, встретилось поморам стадо китов
-- морских чудовищ, и они могучими хвостами разметали ладьи по океану?
Заслонив глаза от солнца рукой, биарм глядел на ладью. Бородатый
человек замахал ему рукой с кормы:
-- Здорово, парень!
Рейе поднял вверх три растопыренных пальца, потом, загнув два, выставил
торчком один и крикнул на языке биармов:
-- Было три ладьи -- стала одна. Где же две?
Владимирко понял его. Показав рукой назад, в низовья, он поднял два
пальца. Две ладьи остались там. Гребцы осушили весла и, сняв шапки, осенили
себя крестом. Рейе понял, что две ладьи погибли. Гребцы опять взялись за
весла. Ватажный староста крикнул:
-- Нурманны близко-о-о! Передай-а-ай своим! Нур-ма-а-н-ны близко!
Привечайте гостей копьем и топором!
Рейе понял только одно слово: нурманны. Он догадался, что вот-вот
придут сюда нежданные гости, и, помахав поморам на прощанье, взялся за
весло. Лодка птицей заскользила к берегу.
Рейе спрятал ее на прежнем месте, взял рыбу и побежал в Ой-Ял
предупредить своих о том, что к берегам Вины идут нурманны-викинги.
...Солнце высушило капли влаги на травах, на листьях деревьев.
Пустынные лесистые берега затаились в ожидании беды.
В становище Ой-Ял все пришло в движение. Биармы, прознав о приходе
норманнов, отсылали жен и детишек в леса, в укромные охотничьи чумы и
шалаши, поспешно закапывали в землю одежду, запасы пищи, дорогие украшения
и, у кого было, серебро. То тут, то там ширкало железо о точильные камни:
мужчины вострили оружие, готовили доспехи на тот случай, если Вик-Инг пришли
с войной. Старейшина Хальмар отправил гонцов-охотников в соседние городища и
стойбища оповестить соплеменников о том, что гости на подходе. Слишком уж
недоброй была слава норманнов. Чаще всего встречи их с местными жителями
начинались с торга и кончались грабежом. Закованные в железо, с острыми
мечами и копьями, норманны лавиной устремлялись в леса и, встретив на своем
пути хижины биармов, жгли и ломали их. Копьями, точно щупами, разыскивали
ямы с запрятанным добром, насиловали женщин, врубались в ряды плохо
вооруженных воинов лесных племен. Костяные стрелы охотников мало причиняли
вреда викингам, защищенным кольчугами и крепкими щитами. И только в ближнем
рукопашном смертном бою отважные биармы топорами и палицами чинили врагам
немалый урон.
Зимними долгими ночами в хижинах, у очагов, старые биармы рассказывали,
что много лет назад на Вину пришел викинг Гаральд Волчий Зуб. Он сначала
открыл торг, а потом его викинги бросились с оружием на биармов и стали
отбирать все, что продали им. Биармы взялись за кистени и рогатины, но битва
не принесла победы. Большой овраг, где звенели щиты и летали стрелы, до
краев был заполнен трупами сынов Иомалы. Гаральд Волчий Зуб ушел с берегов
Вины целым и невредимым, потеряв лишь десяток людей.
Насторожился дремучий лес. За каждым деревом -- дозорный. Одна птица
передавала другой весть о том, что чужеземец близко. И едва норманны
появились, на всем пути к берегам Ой-Ял их провожали зоркие, недремлющие
глаза.
Ватажный староста Владимирко привез новгородским поселенцам, жившим
выше по реке, тревожную весть о подходе викингов, которые в горле моря
Ган-Вик ястребами налетели на мирные поморские ладьи и потопили две из них.
Третьей удалось спастись только чудом. Она ушла от погони, скрывшись в
волнах. Всю ночь гребцы, выбиваясь из сил и непрестанно отливая воду из
ладьи ведром, гребли к берегу, где на спех починили посудину.
Едва Владимирко добрался до острога на берегу Вины и усталый до
полусмерти ввалился в свою избу, к нему явился молодой биарм. Крепкая обувь
из кожи на нерпичьей подошве разбита в прах, одежонка разодрана в клочья --
пробирался, видимо, ночью по лесу без пути, без дороги. Но лицо у парня
молодое, не очень утомленное. Он подал Владимирку горячую крепкую руку и
залопотал по-своему, по-чудному. Владимирко плохо понимал его.
Тогда биарм достал из-за пазухи небольшой скрученный лист бересты. На
бересте были вырезаны ножом какие-то знаки. Владимирко накормил биарма. Жена
принесла кусок холста и разодрала его надвое. Биарму дали сапоги и холст. Он
переобулся в сухое и, приложив руку к сердцу, поблагодарил хозяев. Он все
заглядывал в лицо Владимирка, силясь угадать мысли ватажного старосты.
Владимирко задумчиво рассматривал рисунки на бересте. Мало-помалу значение
рисунков стало для него понятным.
Норманн стоял с мешочком денег в руках, биарм рядом с ним держал шкурку
песца -- значит, норманны прибыли на торг. Следующие рисунки означали, что
после торга норманны, может быть, нападут на биармов. Владимирко знал
повадки викингов. Норманн держал в руке меч, биарм был с луком -- выходит,
будет бой. А кто же этот четвертый человечек? Судя по топору, который был в
его руках, -- ватажник, новгородец. Он должен быть рядом с биармом, прийти к
нему на помощь.
-- Все понятно, -- сказал Владимирко, свернув бересту. -- Ваш
старейшина просит помочь ему в случае войны...
Биарм, видя, как взгляд Владимирка прояснился, радостно закивал и опять
залопотал по-своему. Владимирко похлопал его по плечу:
-- Придем. Не оставим вас в беде! -- он показал жестами, что новгородцы
непременно явятся на помощь.
Затем Владимирко взял острый охотничий нож и рядом с рисунком биармов
стал вырезывать свои фигурки.
Он вырезал новгородца и биарма рядом, со шкурками в руках, а за ними --
норманна с мешочком денег. Это означало, что и новгородцы и биармы будут
вместе на торге. А когда норманны после торга вздумают драться -- об этом
говорила фигурка норманна с мечом, -- то биармы возьмут в руки луки, а
новгородцы -- топоры.
Закончив работу, Владимирко поправил повязку на голове и подал бересту
посланцу. Тот взял ее, посмотрел на фигурки и опять радостно закивал головой
и приложил руку к сердцу. Владимирко смотрел на него с улыбкой. Он вдруг
вспомнил что-то и радостно воскликнул:
-- Погоди, парень, это ты подъехал к нам на лодке, когда мы торопились
домой на своей ладье?
Владимирко поднял руку с тремя растопыренными пальцами, потом загнул
два. Биарм радостно закивал и затыкал пальцем себе в грудь.
-- Я тогда встретил вас на реке утром! -- сказал он.
Это был Рейе.
Владимирко дал пареньку на дорогу харчей и проводил его за бревенчатый
острожек. Рейе шел, посматривая по сторонам на высокие, крепко срубленные
избы, на женщин в длинных сарафанах, которые несли от колодца воду на
коромыслах, похожих на луки.
В тот же день Рейе, пройдя около тридцати верст, вернулся домой и
передал ответ Владимирка Хальмару.
*
* *
Наступил тихий зоревой вечер. Вина лишь кое-где была подсинена рябью.
Полуночный ветер опустил свои крылья. И там, где небо взялось синей хмарью,
лесные люди увидели большой полосатый парус. Отблески заката играли на нем.
Красные полосы казались кровавыми, зловещими, а синие напоминали о чужих,
неведомых морях.
За полосатым парусом показался другой, поменьше, с изображением черного
морского орла. Драккары шли на веслах друг за другом. Можно было опустить
паруса -- ветер очень слаб, -- но викинги хотели, чтобы лесные люди увидели
их быстроходные корабли во всей красе.
Туре Хунд-Собака в голубом шелковом плаще неподвижно стоял на носу,
опираясь на меч, обшаривая берег прищуренными глазами. Туре догадывался, что
с берега за драккарами следят десятки биармов. Пусть жалкие лесные людишки
видят силу и могучесть викингов, богатых ярлов и купцов, сыновей фиордов,
Своих богачей они зовут Бо-Яр. Нувеграды не делают нам зла. Старый Пукан
говорил, что они помогали нашему народу драться с Вик-Инг.
Лунд слушала Рейе. А он рассказывал ей о нувеградах, о том, какие у них
дома, лодки, оружие. Он сказал, что девушки у них круглолицы и красивы,
глаза у девушек такие же светлые, как у детей Богини Вод. Иногда их ладьи
проплывают по Вине мимо этих берегов, и нувеграды поют свои грустные песни.
Рейе ласково гладил холодные мягкие волосы Лунд, рассыпанные по плечам,
черные, как ночь.
А богиня Далага мудро улыбалась им с неба.
*
* *
Вейкко бесшумно, как лиса на охоте, приближался к храму Богини Вод. Ни
одна ветка не хрустнула под его ногами, ни одна птица не выпорхнула
вспугнутой из кустов. Он задумался и не подал условного знака. Из-за
деревьев послышался окрик, и тотчас с тихим жужжанием пролетела стрела.
Старик присел и поторопился отозваться:
-- О! Иомала!
Подойдя к ограде, он сказал сторожам:
-- Хорошо слушаете ночь. Я принес вам еду.
В лесу заухал филин. Сторожа затихли, прислушались. Лакки --
низкорослый молодой биарм в теплой оленьей куртке с кожаным щитом в руке --
и другой сторож Тыгу приняли пищу и, сев на обрубок бревна, стали есть.
Вейкко поднялся по шаткой лестнице на дозорную площадку, устроенную на
сосне. Сухи ли дрова, приготовленные для сигнального костра? Хворост был
сухой. Под ним ком пряжи, пропитанный тюленьим жиром, куски бересты. В
берестяной коробке -- трут и огниво. Тут же, на суку, висел большой бубен из
туго натянутой кожи.
Вейкко обернулся к храму. За высоким частоколом из заостренных бревен
высилась статуя Иомалы. Богиня Вод смотрела перед собой на верхушки сосен и
елей, на белый лик луны. На губах ее навечно застыла таинственная усмешка.
Руки Иомалы, опущенные на колени, держали серебряную чашу с дарами. С плеч
до земли спускалось одеяние из драгоценных шкурок соболя. На шее статуи --
золотая цепь. В свете луны все блестело и переливалось голубыми огоньками.
Вейкко, приложив руки к сердцу, обратился к Богине Вод. Он просил,
чтобы племя биармов жило без нужды и горя, чтобы чужеземцы не причиняли зла.
Чтобы леса были полны дичи, озера и реки -- рыб, море -- моржей и тюленей.
Он просил, чтобы никто никогда не болел злой хворью и чтобы биармы жили до
ста лет здоровыми и сильными.
Потом Вейкко спустился с площадки. Оставив одного сторожа у ворот, он с
другим обошел вокруг ограды. Но никого возле храма не было.
Тихая ночь плыла над древней тайгой.
*
* *
Лунд и Рейе стояли над обрывом. Перед ними на реке стлалась серебряная
дорога в неведомую даль. Чуть колыхалась под берегом трава-осока.
Лунную полосу пересекла большая тень.
Это была ладья.
На ней можно было различить головы и плечи людей. Поблескивали мокрые
весла.
-- Кто там плывет? -- вырвалось у девушки.
-- Это, наверное, нувеграды, -- приглядевшись, отозвался юноша. --
Одна, две, три ладьи... На каждой -- десять гребцов. Они плывут к морю.
С поморских ладей приметили парня и девушку на берегу.
На головной ладье кормщик сказал гребцам, на минуту осушившим весла:
-- Глянь, братцы! На берегу стоят двое. Видать, биармы.
-- Парень да девка! -- заметил гребец.
-- Им и ночь не в ночь!
Гребцы снова налегли на весла, и ладья стремительно скользнула вперед,
к низовьям реки.
Рейе и Лунд провожали поморов взглядами.
Новгородские поселенцы-ватажники шли в Белое море на промысел. Они
только еще вечером расстались с женами, с малыми детишками.
С ладей донеслась дружная песня. Она разлохматила тишину и заставила
юных биармов прислушаться :
Как по морю, как по морю, морю синему
Плыла лебедь, плыла лебедь с лебедятами,
Со малыми, со малыми дитятами...
Ватажный староста Владимирко, кормщик последней ладьи, веером распустив
по широкой груди черную, как уголь, бороду, громким басом поторапливал
гребцов:
-- Налягте, братцы, на весла! Поднатужьтесь! Дорога не близкая, а
прошли мало!
Той же серебряной ночью купчишка Рутан устроил у себя пирушку в честь
того, что ему исполнилось пятьдесят лет. Гости сидели застольем перед
очагом, славили хозяина и желали ему удачи в торговых делах.
Посреди земляного пола потрескивали смолистые дрова в выложенном
камнями очаге. Над раскаленными угольями на вертеле жарился огромный кусок
оленины. Виночерпий Сантери, низенький толстый человечек с хитрыми глазками
на заплывшем от жира багровом лице, в лисьей безрукавке, надетой на голое
тело, едва успевал наполнять деревянные кубки дорогим иноземным вином, много
лет хранившимся в погребе купца. Гостями Ругана были родовые старейшины,
охотники и воины. На почетном месте в середине застолья высилась нескладная
крупная фигура Лайне -- военачальника дружины. Этот храбрый сорокалетний муж
с носатым грубым лицом и зеленоватыми глазами был мудр, опытен и хитер. Его
лоб наискосок пересекал шрам от удара мечом в схватке с норманнами,
случившейся много лет назад.
Старейшина Хальмар не пришел на пир, сославшись на болезнь жены. Он
недолюбливал Рутана.
Гости уже успели попить, поесть и снова проголодаться и теперь
посматривали на вертел, на оленину, жарившуюся на огне. Длинный и тощий
повар в такой же безрукавке, как у Сантери, поворачивал вертел, суетливо и
часто заслоняя лицо рукой от жара. С оленины капал жир. Уголья шипели и
потрескивали.
Жарить мясо на вертеле повара научил Сантери, побывавший десять лет
назад траллсом-пленником у норманнов. Он бежал из плена с железным
ошейником. Рутан снял с него ошейник, и Сантери отковал из него кинжал и
говорил всем, что этим оружием отомстит викингам, когда они явятся сюда.
Ровно в полночь Рутан ударил в ладоши, и перед гостями появились
девушки в соболиных накидках. Их было десять -- по числу гостей. На головах
девушек бронзовые обручи-диадемы с подвесками из рыбьих зубов-талисманов, на
запястьях -- золоченые браслеты-змейки. Все эти украшения Рутан достал из
своих сундуков.
На земляном возвышении по другую сторону очага девушки стали в ряд и,
подняв руки над головами, начали мерно раскачиваться в танце. Движения их
были легки и красивы. Девушки пели песнь Богине Вод:
О Иомала! Ты добра и прекрасна.
Ты вышла из вод и вывела людей
К солнцу -- Ораулу.
О Иомала! Ты славна и щедра.
Ты сопутствуешь людям
В счастье!
Темп танца нарастал. Гости, забыв об оленине и кубках, стали
прихлопывать в ладоши.
Повар и Сантери сняли мясо с очага и положили его на стол, на большое
резное деревянное блюдо. Затем вытащили вертел. Девушки, закончив танец, как
полагалось по ритуалу биармов, обогнули очаг, и каждая стала за спиной
гостя. Гости подняли кубки, и каждый из них угостил танцовщицу. Потом они
сели так, чтобы возле них справа оставались свободные места. На эти места
сели девушки. Гости, взяв ножи, стали делить мясо, не забывая и девушек. Пир
продолжался. Слуги вносили новые блюда -- печеных на огне глухарей,
зайчатину, соленую и вяленую рыбу, приправленную кореньями.
Рутан сидел довольный. Лицо его расплылось в хитрой улыбке. Завтра
старейшины и охотники пришлют ему дары -- меха и моржовый зуб. Так было
принято у биармов -- после пира в честь того, что соплеменник прожил
половину жизни, одаривать его. Полотняная рубаха Рутана была расстегнута.
Жирная грудь лоснилась от пота. Рутан взял кожаный мешочек и раздал девушкам
по две серебряные монеты.
Девушки бесшумно поднялись со своих мест и скрылись за дверью.
Пир продолжался до утра. Когда все было выпито и съедено, гости стали
расходиться. Рутан остался один. Он сел к очагу с озабоченной полупьяной
улыбкой.
Он думал о красавице Лунд и о том, как бы ее привести в свой дом. Он
придумывал для этого разные пути, но все не годились. Рутан махнул рукой и
пошел спать. Сантери прикрыл его прохладным меховым одеялом.
А когда взошло солнце, к купцу явился Сантери и разбудил его.
-- Чего тебе? -- недовольно пробурчал купец. Глаза у него слипались,
голова была тяжелой.
-- Пришла дочь Вейкко Лунд. Хочет тебя видеть, -- вкрадчиво сказал
Сантери.
-- Лунд? -- радостно воскликнул Рутан. -- Давай мою одежду. Неси вина и
мяса. Я приму ее достойно!
Красавица Лунд стояла у порога. В приоткрытую дверь, обитую нерпичьей
шкурой, ударил солнечный свет. Рутан прищурил и без того узкие глаза-щелки.
Девушка смотрела на купца насмешливо.
-- Рад видеть тебя. Ясноглазая! Самой желанной гостьей будешь! Я угощу
тебя всем, чего захочешь. А что это там лежит у тебя под ногами?
Лунд молча подвинула мешок к ногам Рутана.
-- Вот тебе долг. Что стоишь, как сухая осина? Считай шкурки. Ждать мне
некогда.
-- Солнце, вижу, невысоко. Дел у тебя немного, -- пробормотал Рутан. --
Считать шкурки не стану. Дарю их тебе. Оставайся у меня!
-- Прощай! -- сказала Лунд.
Рутан не успел открыть рот, как девушка выскользнула за порог. Купец
бросился следом, крича:
-- Погоди, Лунд!.. Проклятая девка. Ты еще пожалеешь! -- воскликнул он,
видя, что Лунд не слушает его и даже не оборачивается.
Купец вздохнул, постоял у порога и вернулся в хижину. Он унес мешок в
чулан, где хранил богатства, открыл ставень оконца и стал перетряхивать и
пересчитывать шкурки. Потом опять сложил их в мешок и бросил его в угол.
1 В историко краеведческой литературе по поводу божества биармов
встречаются различные толкования: Ю м а л а -- бог грома, соответствующий
славянскому Перуну; И о м а л а -- богиня вод и т. п. Автор оставляет за
собой право выбора.
Лунд Ясноглазая услышала плач и причитания, доносившиеся с улицы, и
выбежала из хижины. Мимо шла, растянувшись по дороге, вереница мужчин и
женщин. Головы у всех были непокрытые. Женщины вели за руки детей.
Впереди всех шел, опустив голову, охотник Укам. В руках он нес
небольшой кожаный мешочек. Густые спутанные волосы Укама трепал ветер.
Солнце светило ярко. Но вскоре Ораул, разглядев с неба, что биармы идут к
Иомале, смущенно спрятался за облаками, и день померк.
Следом за Укамом шла его жена Баруга. Она плакала, размазывая по
грязному лицу обильные слезы. Все, кто шел следом за Укамом, время от
времени повторяли:
-- О Иомала!..
Возгласы мешались со вздохами и стенаниями. С сухой дороги поднималась
пыль. Она, словно пепел, покрывала головы, одежды и лица людей. Полотняные
штаны мужчин стали серыми, подзоры из цветного меха на куртках не столь
яркими, как прежде. Все поблекло, померкло. Семья Укама была в горе. Умер
отец охотника -- Ламби.
Когда Ламби предали земле, имущество его разделили на три части. Две
части -- хижина, лодки, сети, оружие, запасы мехов и шкур отошли Укаму.
Третью -- серебро, накопленное Ламби, процессия несла в дар Богине Вод.
Имя Иомалы не сходило с уст биармов. Их возгласы становились все
громче, все исступленнее:
-- О Иомала!
О Иомала, мы несем тебе скудный дар старого зверолова Ламби.
Восемьдесят лет хранила ты его дом от напастей. Ты сопутствовала ему на
охотничьей тропе, в жаркий день ты поила его водой, прохладной и приятной,
утоляя жажду. Зимой ты кутала его в меха и помогала поддерживать огонь в
очаге. Ты даровала жизнь сыну Ламби -- Укаму и послала ему хорошую и
трудолюбивую жену -- Баругу. Ты сделала так, чтобы род Укама продолжался. Ты
послала ему сына...
За все это благодарит тебя покойный. Сын его выполняет волю отца.
Процессия оставила позади Ой-Ял, миновала мелколесье и углубилась в
бор. Ветки деревьев ударяли людей по лицам, по плечам, но никто, казалось,
не замечал этого.
Умолкли птицы. Затаились на деревьях белки, посматривая из-за веток на
людей черными глазами-бусинками.
Лунд Ясноглазая присоединилась к шествию, и вместе с другими зазвенел
ее высокий голос:
-- О Иомала!.. О Иомала!
Возгласы сопровождались ударами в бубны, которые были в руках мужчин.
Голоса биармов становились все более напряженными, и возглас "О Иомала!"
звучал все чаще...
Наконец Укам поравнялся с высокой старой сосной, верхушку которой
надломал ураган. Сосна широко распростерла свои руки-сучья, словно силясь
удержать того, кто подходил к священной роще, обиталищу Богини Вод.
Из-под корней сосны выбегал светлый, студеный ручей. Волшебный ручей.
Из воды его Иомала сотворила людей и дала им имя -- биармы.
Укам опустился на колени перед ручьем и, зачерпнув пригоршней воды,
напился, а потом смочил себе голову и лицо. То же проделали все остальные.
Теперь биармы были очищены от всего, что могло помешать им войти в
священную рощу. Вода ручья делает людей беспорочными. Все грехи и низменные
побуждения уходят в землю вместе с ней. Человек может теперь предстать перед
Богиней Вод и доверить ей самое сокровенное желание, самую большую тайну.
Укам отправился дальше, и все пошли за ним.
Никто не имел с собой оружия. Богиня Вод не терпит оружных. Никто не
смел думать ни о чем, кроме нее.
Чужое горе тронуло Лунд Ясноглазую, и на глазах у нее заблестели слезы.
Она украдкой вытирала их и в мыслях молила Иомалу, чтобы та сделала их с
Рейс счастливыми и богатыми. Но, подумав о богатстве, Лунд спохватилась и
упрекнула себя в жадности. Разве счастье в богатстве? Разве не богат купец
Рутан? В его сундуках немало добра. Но счастлив ли он? Нет, не счастлив.
"Не надо нам богатства!" -- думала девушка. Пусть охотнику Рейе всегда
будет удача. Пусть в сети попадается много серебристой рыбы. Пусть всегда у
очага будет много дров. Вот и все, о чем просила Лунд Ясноглазая богиню
биармов.
Вереница людей приблизилась к храму. На поляне показался частокол из
заостренных, врытых в землю бревен. Близ частокола был навес из коры. Под
навесом висела деревянная доска. Укам поднял с земли камень и четыре раза
ударил по доске. Удары раскололи безмолвие. Из-за кустов вышел сторож Лакки
в доспехах из китового уса, в шлеме из толстой кожи. Он молча приблизился к
Укаму, снял шлем и спросил:
-- Что привело охотника к Иомале?
-- У меня умер отец. Он завещал треть добра матери-Иомале. Я принес ей
завещанное...
Укам стал на колени и передал Лакки мешочек.
Все тотчас также опустились на колени, и по лесу разнеслось пение:
О Иомала, ты даруешь нам жизнь!
О Иомала, ты хранишь нас от бед.
О Иомала, мы твои верные слуги,
Твои до капельки крови,
Что течет в жилах биармов!
Лакки принял мешочек, взял под мышку шлем и неторопливо направился к
воротам. Он распахнул их настежь, и все увидели статую богини.
Лакки подошел к ней и положил горсть серебра в чашу, которая была на
коленях статуи, потом пошел к земляному кургану, высыпал туда остальное и
перемешал серебро с землей.
Сторож вернулся, закрыл ворота и молча стал возле них.
Процессия возвращалась обратно в Ой-Ял. Лунд Ясноглазая оглянулась на
ограду, мысленно опять упрекнула себя, что любопытство -- нехорошее дело, и
потом уже больше не оглядывалась.
Ночью нежданно пал иней. Его принес на холодных крыльях ветер, что
рождается в полуночном краю льда и снега. Но вскоре взошло солнце и стало
тепло. Иней растаял и обернулся каплями влаги. Они, как роса, светлыми
жемчугами висели на стеблях трав, на листьях, на острых перьях осоки.
Рейе пробрался к своей лодке, спрятанной в зарослях у берега, положил в
нее заплечный берестяной кошель, весло. Он оттолкнул лодку от берега и
вскочил в нее. По воде пошла зыбь, водяная курочка испуганно пробежала по
зеленым листьям кувшинок. Крошечная птица -- камышовка запрыгала прочь.
Кожаные бока лодки шуршали о стебли хвоща и осоки. Вода казалась
красноперой от розового солнца. Всплескивала жирующая рыба. Щуки бороздили
хребтинами поверхность воды, гоняясь за добычей. Мелюзга, вынырнув из воды,
дождем сыпалась по сторонам.
Рейе скоро подгреб к тому месту, где у него была поставлена сеть. Он
торопился: судя по приметам и по погоде, улов обещал быть богатым.
Он выдернул шест, к которому был привязан один конец сетки, и стал
вынимать ее, подтягивая нижнюю бечеву и разворачивая полотно сети так, чтобы
не упустить добычу. У лодки заблестели серебристые бока рыбин. Рейе скоро
наполнил кошель и стал бросать рыбу на дно лодки. Длинная синяя тень от
ельника скрыла лодку. Сеть сильно и упруго дернуло, и Рейе приготовил
костяную острогу. Он взмахнул острогой, и на конце трезубца затрепетала
крупная щука. Рейе вывалил рыбину в лодку и вынул у нее из хребта острогу.
Рыба встрепенулась. Он ударил по голове щуки деревянной колотушкой и
довольно улыбнулся: "Хорошая добыча. Подарю ее Вейкко".
Распутав сеть, он сложил ее на дно лодки и поплыл вниз по течению,
чтобы потом повернуть к причалу.
И тут он увидел ладью, поднимавшуюся с низовьев. Слабый ветер чуть
наполнял ее парус. Гребцы устало взмахивали веслами. Рейе направил свою
лодку к ладье. "Кто там плывет? -- думал он. -- Неужели те нувеграды, что
несколько дней назад отправились в море?"
Он угадал. С моря возвращалась ладья кормчего Владимирка. Но ведь ладей
было три! Где же остальные? Рейе опустил весло и присмотрелся к ладье. Он
заметил, что она была наспех починена -- на борту белели свежие доски, а
мачта связана посредине веревкой. Из десяти гребцов уцелело шесть. Раньше
они сидели по двое на пару весел, а теперь по одному. В корме, у руля --
бородатый мужик с перевязанной головой. На повязке запеклась кровь.
Что случилось с рыбаками? Уж не разгневался ли на них морской бог? Не
послал ли он ладьи в бурю на прибрежные скалы? Не напоролись ли они
штормовой ночью на подводные камни? А может, встретилось поморам стадо китов
-- морских чудовищ, и они могучими хвостами разметали ладьи по океану?
Заслонив глаза от солнца рукой, биарм глядел на ладью. Бородатый
человек замахал ему рукой с кормы:
-- Здорово, парень!
Рейе поднял вверх три растопыренных пальца, потом, загнув два, выставил
торчком один и крикнул на языке биармов:
-- Было три ладьи -- стала одна. Где же две?
Владимирко понял его. Показав рукой назад, в низовья, он поднял два
пальца. Две ладьи остались там. Гребцы осушили весла и, сняв шапки, осенили
себя крестом. Рейе понял, что две ладьи погибли. Гребцы опять взялись за
весла. Ватажный староста крикнул:
-- Нурманны близко-о-о! Передай-а-ай своим! Нур-ма-а-н-ны близко!
Привечайте гостей копьем и топором!
Рейе понял только одно слово: нурманны. Он догадался, что вот-вот
придут сюда нежданные гости, и, помахав поморам на прощанье, взялся за
весло. Лодка птицей заскользила к берегу.
Рейе спрятал ее на прежнем месте, взял рыбу и побежал в Ой-Ял
предупредить своих о том, что к берегам Вины идут нурманны-викинги.
...Солнце высушило капли влаги на травах, на листьях деревьев.
Пустынные лесистые берега затаились в ожидании беды.
В становище Ой-Ял все пришло в движение. Биармы, прознав о приходе
норманнов, отсылали жен и детишек в леса, в укромные охотничьи чумы и
шалаши, поспешно закапывали в землю одежду, запасы пищи, дорогие украшения
и, у кого было, серебро. То тут, то там ширкало железо о точильные камни:
мужчины вострили оружие, готовили доспехи на тот случай, если Вик-Инг пришли
с войной. Старейшина Хальмар отправил гонцов-охотников в соседние городища и
стойбища оповестить соплеменников о том, что гости на подходе. Слишком уж
недоброй была слава норманнов. Чаще всего встречи их с местными жителями
начинались с торга и кончались грабежом. Закованные в железо, с острыми
мечами и копьями, норманны лавиной устремлялись в леса и, встретив на своем
пути хижины биармов, жгли и ломали их. Копьями, точно щупами, разыскивали
ямы с запрятанным добром, насиловали женщин, врубались в ряды плохо
вооруженных воинов лесных племен. Костяные стрелы охотников мало причиняли
вреда викингам, защищенным кольчугами и крепкими щитами. И только в ближнем
рукопашном смертном бою отважные биармы топорами и палицами чинили врагам
немалый урон.
Зимними долгими ночами в хижинах, у очагов, старые биармы рассказывали,
что много лет назад на Вину пришел викинг Гаральд Волчий Зуб. Он сначала
открыл торг, а потом его викинги бросились с оружием на биармов и стали
отбирать все, что продали им. Биармы взялись за кистени и рогатины, но битва
не принесла победы. Большой овраг, где звенели щиты и летали стрелы, до
краев был заполнен трупами сынов Иомалы. Гаральд Волчий Зуб ушел с берегов
Вины целым и невредимым, потеряв лишь десяток людей.
Насторожился дремучий лес. За каждым деревом -- дозорный. Одна птица
передавала другой весть о том, что чужеземец близко. И едва норманны
появились, на всем пути к берегам Ой-Ял их провожали зоркие, недремлющие
глаза.
Ватажный староста Владимирко привез новгородским поселенцам, жившим
выше по реке, тревожную весть о подходе викингов, которые в горле моря
Ган-Вик ястребами налетели на мирные поморские ладьи и потопили две из них.
Третьей удалось спастись только чудом. Она ушла от погони, скрывшись в
волнах. Всю ночь гребцы, выбиваясь из сил и непрестанно отливая воду из
ладьи ведром, гребли к берегу, где на спех починили посудину.
Едва Владимирко добрался до острога на берегу Вины и усталый до
полусмерти ввалился в свою избу, к нему явился молодой биарм. Крепкая обувь
из кожи на нерпичьей подошве разбита в прах, одежонка разодрана в клочья --
пробирался, видимо, ночью по лесу без пути, без дороги. Но лицо у парня
молодое, не очень утомленное. Он подал Владимирку горячую крепкую руку и
залопотал по-своему, по-чудному. Владимирко плохо понимал его.
Тогда биарм достал из-за пазухи небольшой скрученный лист бересты. На
бересте были вырезаны ножом какие-то знаки. Владимирко накормил биарма. Жена
принесла кусок холста и разодрала его надвое. Биарму дали сапоги и холст. Он
переобулся в сухое и, приложив руку к сердцу, поблагодарил хозяев. Он все
заглядывал в лицо Владимирка, силясь угадать мысли ватажного старосты.
Владимирко задумчиво рассматривал рисунки на бересте. Мало-помалу значение
рисунков стало для него понятным.
Норманн стоял с мешочком денег в руках, биарм рядом с ним держал шкурку
песца -- значит, норманны прибыли на торг. Следующие рисунки означали, что
после торга норманны, может быть, нападут на биармов. Владимирко знал
повадки викингов. Норманн держал в руке меч, биарм был с луком -- выходит,
будет бой. А кто же этот четвертый человечек? Судя по топору, который был в
его руках, -- ватажник, новгородец. Он должен быть рядом с биармом, прийти к
нему на помощь.
-- Все понятно, -- сказал Владимирко, свернув бересту. -- Ваш
старейшина просит помочь ему в случае войны...
Биарм, видя, как взгляд Владимирка прояснился, радостно закивал и опять
залопотал по-своему. Владимирко похлопал его по плечу:
-- Придем. Не оставим вас в беде! -- он показал жестами, что новгородцы
непременно явятся на помощь.
Затем Владимирко взял острый охотничий нож и рядом с рисунком биармов
стал вырезывать свои фигурки.
Он вырезал новгородца и биарма рядом, со шкурками в руках, а за ними --
норманна с мешочком денег. Это означало, что и новгородцы и биармы будут
вместе на торге. А когда норманны после торга вздумают драться -- об этом
говорила фигурка норманна с мечом, -- то биармы возьмут в руки луки, а
новгородцы -- топоры.
Закончив работу, Владимирко поправил повязку на голове и подал бересту
посланцу. Тот взял ее, посмотрел на фигурки и опять радостно закивал головой
и приложил руку к сердцу. Владимирко смотрел на него с улыбкой. Он вдруг
вспомнил что-то и радостно воскликнул:
-- Погоди, парень, это ты подъехал к нам на лодке, когда мы торопились
домой на своей ладье?
Владимирко поднял руку с тремя растопыренными пальцами, потом загнул
два. Биарм радостно закивал и затыкал пальцем себе в грудь.
-- Я тогда встретил вас на реке утром! -- сказал он.
Это был Рейе.
Владимирко дал пареньку на дорогу харчей и проводил его за бревенчатый
острожек. Рейе шел, посматривая по сторонам на высокие, крепко срубленные
избы, на женщин в длинных сарафанах, которые несли от колодца воду на
коромыслах, похожих на луки.
В тот же день Рейе, пройдя около тридцати верст, вернулся домой и
передал ответ Владимирка Хальмару.
*
* *
Наступил тихий зоревой вечер. Вина лишь кое-где была подсинена рябью.
Полуночный ветер опустил свои крылья. И там, где небо взялось синей хмарью,
лесные люди увидели большой полосатый парус. Отблески заката играли на нем.
Красные полосы казались кровавыми, зловещими, а синие напоминали о чужих,
неведомых морях.
За полосатым парусом показался другой, поменьше, с изображением черного
морского орла. Драккары шли на веслах друг за другом. Можно было опустить
паруса -- ветер очень слаб, -- но викинги хотели, чтобы лесные люди увидели
их быстроходные корабли во всей красе.
Туре Хунд-Собака в голубом шелковом плаще неподвижно стоял на носу,
опираясь на меч, обшаривая берег прищуренными глазами. Туре догадывался, что
с берега за драккарами следят десятки биармов. Пусть жалкие лесные людишки
видят силу и могучесть викингов, богатых ярлов и купцов, сыновей фиордов,