"Восстание народное может быть успешным, -- говорилось в документе, --если оно будет проведено самими крестьянами и рабочими при руководстве партии -- дружно действующей группы людей, осуществляющих связь между отдельными местностями, четко определившей требования народа и разработавшей тактику, как избегнуть провалов, как закрепить победу. Будет применяться определенная форма пропаганды в зависимости от того, подготовлен ли народ к восстанию. Если нет, то пропаганда должна ориентироваться не на всю массу крестьян, а на некоторых наиболее сознательных. Революционеры же должны селиться в деревнях и создавать сельскую организацию, хотя бы из трех человек. Готовить в данной деревне агитаторов, а самим переселяться на новое место. Таким образом, будет устроена целая сеть кружков, связанных между собой. Поскольку народ в массе своей неграмотный, пропаганда должна быть устной. Однако необходимо подготовить специальные книги, доступные для крестьян". Пропаганда предусматривалась и среди рабочих.
-- Первый опыт Кравчинского и Рогачева показал, что можно и без посредников, т. е. без рабочих, самим идти в народ под видом рабочего, --заключил Кропоткин.
-- Вы слышали из нашего рассказа, как нас принимали крестьяне, у меня лично сомнений нет, -- уверенно заявил Кравчинский.
Раздались голоса:
-- Необходимо немедленно начать готовиться к походу в народ. Оставить занятия в университетах, институтах, академиях! Надо призвать народ к революции!
Эти идеи быстро распространились среди молодежи. Главными очагами революционной пропаганды в Москве стали Петровская земледельческая академия и университет. Как и в Петербурге, передовое студенчество разделилось здесь на три группы: сторонников Лаврова, последователей Бакунина и молодежь, не стремившуюся к революции, но сочувствующую народу.
Петровская земледельческая академия в 70-х гг. имела репутацию самого оппозиционного из всех высших учебных заведений со времени нечаевского движения. В общежитии при академии свободно собирались студенты. Здесь они и организуют первую в Москве народническую столярную мастерскую для подготовки кадров пропагандистов.
Войноральский познакомился с Фроленко еще во время своей ноябрьской поездки в Петербург через Москву, когда встречался со своим пензенским другом, студентом Петровской земледельческой академии Иваном Селивановым. Тогда Селиванов и Фроленко агитировали Войноральского не сдавать экзаменов, а присоединиться к молодежи, готовящейся к походу в народ. Фроленко снабдил Войноральского адресами "чайковцев". В январе 1874 г., направляясь в Петербург, Войноральский заехал в Москву. Здесь и стало известно о том, что сенат не утвердил его в должности мирового судьи. Повидавшись со своими московскими друзьями, Войноралъский стал задумываться, не отложить ли и ему свои учебные планы. Фроленко, провожая Войноральского, делился впечатлениями о своей поездке в Петербург:
-- Ты знаешь, я положительно очумел и закружился, перебегая с одного собрания на другое... Это не были какие-нибудь маленькие тайные собрания. Напротив -- переполненные большие аудитории, залы, набитые битком спорщиками, перебивающими друг друга. И все это средь бела дня. Собирались деньги. Одни говорили: "На хождение в народ". Другие -- "Бедным студентам". -- "Это зачем? Незачем учиться, кончать курсы. Пусть бросает все и идет в народ!" Каждый спешил высказать свое мнение и убедить другого. Однако было ясно, что сторонники "хождения в народ" берут верх. Разнообразные мнения сливались в одно общее -- "Весной надо двинуться в деревню и, нарядившись в простой костюм, изобразив рабочего, попробовать, попытать почву, посмотреть, что представляет из себя мужик, как он отзовется на призыв, захочет ли восставать, возможна ли с ним революция.
-- А "чайковцы"? Какие у них планы? -- интересовался Войноральский.
-- Решено идти в народ, но обязательно надев армяк, сарафан, простые сапоги, даже лапти! А после летнего опыта осенью всем собраться, устроить нечто вроде съезда и тогда уже окончательно решить все вопросы относительно революции, выработать общую определенную программу действий.
Раздумья, встречи с петербургскими друзьями убедили Войноральского направить свои силы в ближайшее время не на продолжение образования, а на организацию похода в народ. Чтобы не расстраивать мать, он решил не говорить ей о своих планах. Пусть думает, что он учится в Петербурге.
Сам же он вместе с женой к весне 1874 г. собрался в Москву. Здесь он решает на свои средства организовать столярную и сапожную мастерские для подготовки московской молодежи к походу в деревню, а также открыть подпольную типографию. Войноральский планирует печатать в ней нелегальную литературу для народа и бланки паспортов для пропагандистов.
В 1873 г. он встретился с Мышкиным и узнал о его планах устройства легальной типографии. Войноральский обещает помочь в подборе людей, знающих наборное дело. Он пишет письмо в Архангельск Ефрузине Супинской и приглашает ее с подругами работать в этой типографии и Москве. Девушек не нужно было особенно агитировать. Они хотели отдать свои силы служению народу. Туда, в столицы... в Москву, в Петербург, где кипит работа, где столько передовых людей!
С начала марта 1874 г. Войноральский с женой приехал в Москву. Супруги сняли дом в шесть комнат и поселились здесь вместе с архангельскими девушками. Образовалась своего рода коммуна. Дом стал местом встреч (со студентами Петровской академии). Разговоры шли о том, что студентам Земледельческой академии удобно вести в народе пропаганду сельскохозяйственных знаний, а параллельно беседовать о причинах его тяжелой жизни. Войноральский, кроме того, снабжал студентов академии и университета нелегальными произведениями.
Член Большого общества пропаганды А. О. Лукашевич вспоминал впоследствии: "Одной из центральных фигур был воистину тогда в Москве Порфирий Войноральский, бывший помещик и мировой судья, который, между прочим, превосходно исполнял роль хозяина учебной пропагандистской мастерской вроде наших петербургских, но с несравненно более многочисленными участниками, притом часто менявшимися".
В квартире Войноральского на углу Плющихи и Б. Благовещенского переулка была организована учебная мастерская с сапожным и столярным отделениями. Здесь работали студенты Петровской академии и университета, члены Большого общества пропаганды, или "чайковцы", -- Кравчинский, Клеменц, Лукашевич, Шишко. В комнатах стоял запах кожи, вара и свежих стружек. Оборудование, инструменты мастерской, а также продукты для работавших в ней приобретались на средства Войноральского. Юноше Андрею Кулябко (брату жены) было поручено выполнять мелкие хозяйственные дела, передавать почту. Надежда Павловна Войноральская с помощью 27-летней кухарки Ирины Лизуновой хлопотала по хозяйству -- готовила еду, создавала по возможности удобства и уют для всех, принимавших участие в работе мастерской. В мастерской царил дух товарищества, доверия и искренности. На видное место Войноральский повесил сумку с деньгами -- от 400 до 500 руб., откуда каждый мог брать, сколько считал нужным для своих нужд, не ставя об этом никого в известность.
В мастерской не только шла работа по обучению столярному и сапожному делу. В перерывах между работой обсуждалась нелегальная литература, программные документы народничества. Поэтому соблюдались меры предосторожности.
Полиция напала на след неправильно оформленных паспортов. Было установлено, что прописанные по этим паспортам безвыездно проживают в Петровско-Разумовском. Дворник стал требовать у Войноральского паспорта всех живущих в мастерской. Было решено перевезти мастерскую на другую квартиру --на Бутырки. Здесь также открыли два отделения -- сапожное и столярное. Мастером стал работать профессиональный сапожник Пельконен. В Москве начались аресты. Сообщение между квартирой Фроленко и мастерской на Бутырках приходилось тщательно маскировать.
В мастерской после работы за чашкой чая звучали смех, остроумные шутки, читались стихи, велись разговоры не только о политике и социальных проблемах, но и о новостях искусства и литературы. И это было естественно --собиралась интеллигентная, образованная молодежь.
Когда мастерскую Войноральского посещали Кравчинский, Клеменц и Шишко, собрания проходили незабываемо для всех участников. Дмитрий Клеменц, один из лучших народнических пропагандистов, поражал присутствующих богатой речью, блистающей всеми сокровищами русского народного языка, которым он владел с изумительным крыловским мастерством. Он умел в шуточной форме говорить о серьезных вещах. Во внешности его запоминающимися были глаза -- мягкие и вдумчивые.
Однажды в мастерской на Бутырках разгорелся спор в связи с позицией наиболее активных бакунистов свернуть распространение в народе книг ради непосредственной агитации к бунту. Войноральский знал, что этой точки зрения придерживается и Сергей Ковалик.
-- Очень хорошо, -- говорил Войноральский, -- когда Сергей Ковалик выступает за свободу, равенство, справедливость и повторяет вслед за Бакуниным: Я могу быть свободным только среди людей, пользующихся одинаковой со мной свободой. Утверждение моего права за счет другого, менее свободного, чем я, может и должно внушить мне сознание моей привилегии, а не сознание моей свободы. Ничто так не противоречит свободе, как привилегия. Полная свобода каждого возможна при действительном равенстве всех. Осуществление свободы в равенстве -- это и есть справедливость. Пусть Ковалик убежден в том, что свобода без социализма -- это привилегия и несправедливость, а социализм без свободы -- это рабство и животное состояние. Но я повторю вслед за Лавровым, что революционная работа есть теперь единственно важная работа в мире. Для призыва к революции народ должен быть подготовлен, и здесь книги для народа, их распространение, вооружение ими пропагандистов --наше мощное оружие. Как же можно выступить против распространения книг, решив заранее, что народ готов к революции! Народ подхватит призыв к революции, когда он услышит его не от чужих, а от людей, голос которых он привык слушать на мирском сходе, за артельным столом. Здесь, в народной среде, должны быть подготовлены борцы, которые, будучи просвещенными нашими пропагандистами, с помощью книг смогут раскрыть глаза народу на причины его бедствий и возможности солидарного протеста по всей России и крестьян, и рабочих, и интеллигенции.
-- А я понимаю таких, как Сергей Ковалик, -- включился в разговор Кравчинский, -- эти люди, мужественные и смелые, хотят во что бы то ни стало зажечь огонь протеста в крестьянской среде, даже ценой собственных жизней, чтобы даже неудачные, жестоко подавленные бунты послужили сигналом к следующим выступлениям к борьбе до победного конца.
-- Я поддерживаю тех, кто за тщательную подготовку восстания, но идти в народ необходимо, чтобы узнать лучше его жизнь и возможности для борьбы, --вступил в разговор Клеменц.
-- Но разве есть среди нас такие, кто был бы против этого! --воскликнул Войноральский.
-- Конечно нет! Здесь не может быть такого вопроса.
Вскоре работа мастерской возобновилась на Плющихе в доме Печковского. Эта мастерская просуществовала меньше месяца и закрылась, так как молодежь начала разъезжаться "в народ".
В НАРОД!
Вспоминается мне та пора,
Как по нивам родимого края
Раздалось, мужика пробуждая,
Слово братства, свободы, добра...
И. А. МОРОЗОВ
Движение в народ не было централизованным. В стране не существовало еще единой революционной организации, которая могла бы руководить народническим движением. Однако произошло невиданное: многочисленные самостоятельные кружки революционно настроенной молодежи начали действовать почти одновременно в более чем 50 губерниях страны. Интеллигентная молодежь бросилась на помощь крестьянству, которое царизм сделал "нищим, забитым, темным, подчиненным помещикам-крепостникам и в суде, и в управлении, и в школе, и в земстве" [Ленин В. И. Полн. собр. соч. -- Т. 20. --С. 173.].
Участник этого движения талантливый писатель Сергей Кравчинский воссоздал непосредственный дух эпохи в своих замечательных произведениях. Он писал: "Ничего подобного не было ни раньше, ни после. Казалось, тут действовало скорей какое-то откровение, чем пропаганда. Сначала еще мы можем указать на ту или иную книгу, ту или другую личность, под влиянием которых тот или другой человек присоединяется к движению; но потом это становится уже невозможным. Точно какой-то могучий клик, исходивший неизвестно откуда, пронесся по стране, призывая всех, в ком была живая душа, на великое дело спасения родины и человечества. И все, в ком была живая душа, отзывались и шли на этот клик, исполненный тоски и негодования за свою прошлую жизнь, и, оставляя родной кров, богатство, почести, семью, отдавались движению с тем восторженным энтузиазмом, с той горячей верой, которая не знает препятствий, не меряет жертв и для которой страдания и гибель являются самым жгучим, непреодолимым стимулом их деятельности.
Мы не будем говорить о множестве молодых людей, принадлежавших даже к аристократическим семьям, которые по пятнадцати часов в сутки проводили в работе на фабриках, в мастерских, в поле. Молодости свойственна отвага и готовность на жертвы. Характерно то, что это распространилось даже на людей зрелых, с обеспеченным положением, на приобретение которого они затратили свои молодые силы, -- судей, врачей, офицеров... Люди стремились не только к достижению определенных практических целей, но вместе с тем к удовлетворению глубокой потребности личного нравственного очищения".
Самые решительные из молодых людей ставили своей целью идти в народ, чтобы будить в крестьянах протест против угнетателей-помещиков, поднимать на борьбу за справедливое устройство жизни. Другие хотели бороться с темнотой и невежеством крестьянства, не надеясь поднять его на восстание. Но в конечном итоге хождение в народ было нацелено на подготовку крестьянской революции. И оно, по словам В. И. Ленина, способствовало прямо или косвенно "последующему революционному воспитанию русского народа" [Ленин В. И. Полн. собр. соч. --Т. 30. -- С. 315].
Молодые люди, приехавшие учиться в Петербург и Москву, возвращались в родные места. Многие направлялись в губернии Поволжья, где, по их мнению, сохранился свободолюбивый дух Разина и Пугачева. Пути народников перекрещивались в Москве. Здесь можно было установить связь с другими кружками, обменяться информацией, получить нелегальную литературу и материальную помощь.
Сплочение сил было необходимо движению. Поэтому руководители народнических кружков стремились к совместным действиям. Многие кружки Петербурга были связаны не только между собой, но и с кружками Киева, Харькова, Одессы, Казани, Нижнего Новгорода и др. Из народнической среды выдвигались талантливые организаторы. Одним из них и стал Порфирий Иванович Войноральский. Полученное от отца наследство Войноральский решил использовать для революционных целей. Он понимал, что начатое ими дело требует выпуска литературы для народа, организации конспиративных квартир, налаживания связей с народническими кружками. В первую очередь он взялся за создание подпольной типографии в Москве. Для этой цели он решил использовать типографию Мышкина, где печатались издания статистического бюро и управы. Но поскольку Мышкин сдал свою типографию в аренду и срок ее действия уже истекал, Войноральский посоветовал Ипполиту Никитичу отделиться от совладельца. Средства для этого предприятия Войноральский предоставил. И 4 мая у ворот дома No 5 по Арбату появилась вывеска "Типография И. Н. Мышкина". Дом по фасаду небольшой, всего восемь окон в длину. Но во дворе, где помещалась типография, находилось много разных флигелей, где проживало довольно большое количество народу. Жившие там люди были мало знакомы. И появление нового человека, направляющегося в типографию, не привлекало внимания жильцов. К тому же дом имел еще запасной выход в Филипповский переулок. Это было место, словно созданное для организации конспиративной типографии. Владелец дома Орлов был человеком передовых взглядов. (Он сдавал жене Чернышевского Ольге Сократовне помещение для устройства "кооперативной пекарни"). В целях конспирации типография продолжала выполнять заказы статистического бюро и управы в одном из своих отделений. В другом отделении была устроена женская наборная, где и стали работать архангельские девушки: польки Ефрузина Супинская, Елена и Юлия Прушакевич и русские Елизавета Ермолаева, Лариса Заруднева, переехавшие в первых числах мая в дом Орлова вместе с Иваном Селивановым, Войноральским с женой и Андреем Кулябко. В доме Орлова образовалась коммуна для выпуска нелегальной литературы, где проходила работа и отдых единомышленников, связанных духовными и материальными узами, велось обычное домашнее хозяйство. Кроме "архангельских", в работе нелегальной типографии принимала участие также Софья Иванова, будущий член Исполнительного комитета "Народной воли" и другие.
Первым нелегальным изданием стала переделанная для революционных целей книга Эркмана-Шатриана "История одного французского крестьянина". Здесь от лица старого крестьянина, очевидца Великой французской революции, шел рассказ о политическом пробуждении народа. В книге доказывалось, что должно быть уничтожено неравенство между дворянством, духовенством и крестьянством, отменена частная собственность на землю.
Отпечатанная вслед за ней прокламация Л. Шишко "Чтой-то, братцы" носила характер задушевной беседы. Рассказ о крестьянской жизни был построен на основе известной басни И. С. Крылова "В овечьи старосты у Льва просился Волк". Прокламация приобрела большую популярность и стала очень полезной для пропагандистов. Об освобождении крестьян в брошюре говорилось: "Обошли нас ловко господа с царем своим, чисто дело обделали, и славу нажили за освобождение, и карман набили пуще прежнего: наделили нас песком да каменьями по три десятины на душу, да заставили оброк платить не хуже прежнего: выкупать ее, значит, родимую нашу-то землю-матушку, что отцами да дедами с испокон века возделана, с потом и кровью вспахана, слезами омочена!"
В прокламации звучал призыв к действию: "...Пока нами управлять будут цари, бояре да чиновники, не будет у нас ни земли, ни воли, ни хлебушка. Они тысячи лет нами правили, и все время мы только стонали да бедствовали, а они себе жили припеваючи да посмеивались... Мы и сами со своими делами справимся... Мы потребуем, чтобы у всех у них, что теперь над нами распоряжаются, была отнята власть всякая... и будет у нас тогда воля, земля да и хлебушко... а все будут тогда люди русские -- люди свободные, и у всех у нас будут одни права, одни обязанности... Только будемте дружно, как братья родные, стоять за наше дело великое. Вместе-то мы сила могучая, а порознь нас задавят враги наши лютые". Не случайно для издания была выбрана написанная специально для пропаганды в народе Тихомировым и Кропоткиным "Сказка о четырех братьях", которые пошли в четыре стороны света искать, где лучше, а в результате встретились в кандалах на "дорожке Владимирской".
Друг Войноральского Сергей Кравчинский также писал пропагандистские брошюры, подготовленные позднее, и не пришлось их печатать в этой типографии. В одной из них -- "О правде и кривде" -- Кравчинский писал, обращаясь к читателю: "Зовем мы тебя положить конец грабежу, разбою и всякой неправде... Как дровосек рубит дерево, так руби... всякую ложь в умах твоих братьев. Руби ее повсюду... и утром, и вечером, и днем, и ночью, и в пути, и на ночлеге, и за работой, и за отдыхом, и в праздник, и в будни. Руби, не отдыхаючи, руби, пока не занемеет рука, пока не потемнеет в глазах! И тогда повалится перед тобою всякая ложь, как бы крепка она пи была. Но... нелегко будет твое дело. Велика сила врагов и страшна месть их. Так будь же на все готов за нее. И тогда пойдешь ты на бой с неправдою, как воин, покрытый крепкими доспехами и вооруженный острым мечом. Как богатырь побивает всякую гадину, будешь побивать ты всякую ложь и будешь разносить ты повсюду правду, как зажженная свеча разносит свет. И не одно сердце загорится от слов твоих, и не один боец поднимется по следам твоим. И знай, все быстрее и быстрее будет расти их сила могучая... И скоро, скоро услышит их русский народ, скоро проснется он от своего векового сна, и горе тогда злодеям его".
"Сказку о копейке" Кравчинского во время начавшихся арестов прятал у себя Фроленко, а издана она была в 1874 г. в Женеве. Там содержался призыв к восстанию. Позднее Кравчинский написал "Сказку о мудрице Наумовне". Он попытался в сказочной форме передать идеи "Капитала" К. Маркса, теории прибавочной стоимости как раскрытый Марксом секрет капиталистической эксплуатации.
В конце сказки в обращении к пропагандисту говорится: "Люди, развращенные теперешним порядком, люди с окаменелым сердцем, глухие к стонам братьев своих, скажут тебе: "Безумец, опомнись! Что тебе до других? Думай о себе самом, ведь ты можешь добиться счастья, а ты идешь на вечные лишения! Ты отказываешься... от почестей и богатства, которые, быть может, ждут тебя впереди!.." Да ты отказываешься от всего этого... Когда враги твои схватят тебя... осудят на смерть... ты будешь счастливее их, ибо нет большего счастья, как погибнуть за братьев своих... Замолкнет голос твой! Бессильно опустятся руки и выпадет из них знамя освобождения рода человеческого, которое держал ты! Но тень твоя поднимет его! Заговорят кровавые раны на груди твоей! И бодрость, и отвага польются в ряды друзей твоих, и ужас и смятение -- в среду врагов!"
В мае в типографии были изданы сочинения Лассаля [Деятель немецкого рабочего движения, мелкобуржуазный социалист, публицист.] (в том числе "Труд и капитал", "Книга для чтения рабочим"), журнал "Вперед", бланки для поддельных паспортов, необходимые молодежи, идущей в народ. Работа в типографии шла не только днем, но и ночью, и в выходные дни, и в праздники. Наборщики вручную укладывали наборный шрифт, потом с него на печатной машине получались оттиски.
Чтобы скрыть от непосвященных работников типографии печатание запрещенной литературы, женское наборное отделение запирали. Входить сюда из мужской наборной разрешалось только в крайних случаях (например, когда нужен был иностранный шрифт, находившийся в женской наборной). Печатная машина была одна и стояла в мужском наборном отделении. Поэтому при печатании нелегальной литературы для конспирации около машины всегда находились "свои". В работе подпольной типографии принимали участие, кроме членов коммуны, живших в этом доме, также студенты Московского университета и Петровской земледельческой академии, привлеченные Войноральским к революционной работе. Они вертели колесо типографской машины, помогали принимать отпечатанные листы, собирали все до последнего оттиска и уносили в женское наборное отделение.
Отпечатанная литература отправлялась в Петербург, Саратов, Пензу, Самару, Тамбов, Калугу.
На очереди к изданию были намечены сочинении Чернышевского, а также другие книги по истории, социологии, философии, политэкономии. В типографии не только шла напряженная работа по изданию литературы для пропаганды. Часто в ней обсуждали события в стране и за рубежом. Внимательно следили Войноральский и его друзья за разработкой теории, стратегии и тактики революционной борьбы на страницах нелегальной печати.
Обитатели типографской коммуны знали, что против программы журнала "Вперед", написанной Лавровым, в апреле выступал за границей П. Н. Ткачев с брошюрой "Задачи революционной пропаганды в России". На эту брошюру Лавров ответил статьей "Русской социально-революционной молодежи", в которой подверг критике позицию Ткачева как сторонника завоевании власти не посредством народного восстания, а путем политического заговора небольшой группы борцов, которая якобы может осуществить революцию.
Однажды в свободную минуту Войноральский обратился к Мышкину:
-- Мне достали статью Лаврова, где он разносит якобинца Ткачева, который, оказывается, лучше всех знает, как надо делать революцию. Я не хочу умалить значения его честной борьбы с существующим в России порядком, не сомневаюсь в искренности его как защитника народных интересов, но путь к освобождению народа он выбрал неверный. Нужно собраться и обсудить эти важные вопросы.
Вечером в комнате Войноральского собралась вся дружеская коммуна.
-- Посмотрите, -- начал Войноральский, листая страницы, -- Ткачев объявляет не нужной народную социальную революцию. Он считает, что вполне достаточно смести Романовых, провозгласить русскую республику, и все будет прекрасно. Ткачев призывает немедленно делать революцию кто как умеет. Лавров ему на это отвечает так. (Войноральский перелистал страницы и продолжал читать) "Вы не можете ждать? -- это спрашивает Лавров Ткачева. --Слабонервные трусы, вы должны терпеть, пока не сумели вооружиться, не сумели сплотиться, не сумели внушить доверия народу!.. Так из-за вашего революционного зуда, из-за вашей барской революционной фантазии вы бросите на карту будущность народа?.. видите ли русской революционной молодежи невтерпеж. Надо сейчас, сию минуту..."
-- Первый опыт Кравчинского и Рогачева показал, что можно и без посредников, т. е. без рабочих, самим идти в народ под видом рабочего, --заключил Кропоткин.
-- Вы слышали из нашего рассказа, как нас принимали крестьяне, у меня лично сомнений нет, -- уверенно заявил Кравчинский.
Раздались голоса:
-- Необходимо немедленно начать готовиться к походу в народ. Оставить занятия в университетах, институтах, академиях! Надо призвать народ к революции!
Эти идеи быстро распространились среди молодежи. Главными очагами революционной пропаганды в Москве стали Петровская земледельческая академия и университет. Как и в Петербурге, передовое студенчество разделилось здесь на три группы: сторонников Лаврова, последователей Бакунина и молодежь, не стремившуюся к революции, но сочувствующую народу.
Петровская земледельческая академия в 70-х гг. имела репутацию самого оппозиционного из всех высших учебных заведений со времени нечаевского движения. В общежитии при академии свободно собирались студенты. Здесь они и организуют первую в Москве народническую столярную мастерскую для подготовки кадров пропагандистов.
Войноральский познакомился с Фроленко еще во время своей ноябрьской поездки в Петербург через Москву, когда встречался со своим пензенским другом, студентом Петровской земледельческой академии Иваном Селивановым. Тогда Селиванов и Фроленко агитировали Войноральского не сдавать экзаменов, а присоединиться к молодежи, готовящейся к походу в народ. Фроленко снабдил Войноральского адресами "чайковцев". В январе 1874 г., направляясь в Петербург, Войноральский заехал в Москву. Здесь и стало известно о том, что сенат не утвердил его в должности мирового судьи. Повидавшись со своими московскими друзьями, Войноралъский стал задумываться, не отложить ли и ему свои учебные планы. Фроленко, провожая Войноральского, делился впечатлениями о своей поездке в Петербург:
-- Ты знаешь, я положительно очумел и закружился, перебегая с одного собрания на другое... Это не были какие-нибудь маленькие тайные собрания. Напротив -- переполненные большие аудитории, залы, набитые битком спорщиками, перебивающими друг друга. И все это средь бела дня. Собирались деньги. Одни говорили: "На хождение в народ". Другие -- "Бедным студентам". -- "Это зачем? Незачем учиться, кончать курсы. Пусть бросает все и идет в народ!" Каждый спешил высказать свое мнение и убедить другого. Однако было ясно, что сторонники "хождения в народ" берут верх. Разнообразные мнения сливались в одно общее -- "Весной надо двинуться в деревню и, нарядившись в простой костюм, изобразив рабочего, попробовать, попытать почву, посмотреть, что представляет из себя мужик, как он отзовется на призыв, захочет ли восставать, возможна ли с ним революция.
-- А "чайковцы"? Какие у них планы? -- интересовался Войноральский.
-- Решено идти в народ, но обязательно надев армяк, сарафан, простые сапоги, даже лапти! А после летнего опыта осенью всем собраться, устроить нечто вроде съезда и тогда уже окончательно решить все вопросы относительно революции, выработать общую определенную программу действий.
Раздумья, встречи с петербургскими друзьями убедили Войноральского направить свои силы в ближайшее время не на продолжение образования, а на организацию похода в народ. Чтобы не расстраивать мать, он решил не говорить ей о своих планах. Пусть думает, что он учится в Петербурге.
Сам же он вместе с женой к весне 1874 г. собрался в Москву. Здесь он решает на свои средства организовать столярную и сапожную мастерские для подготовки московской молодежи к походу в деревню, а также открыть подпольную типографию. Войноральский планирует печатать в ней нелегальную литературу для народа и бланки паспортов для пропагандистов.
В 1873 г. он встретился с Мышкиным и узнал о его планах устройства легальной типографии. Войноральский обещает помочь в подборе людей, знающих наборное дело. Он пишет письмо в Архангельск Ефрузине Супинской и приглашает ее с подругами работать в этой типографии и Москве. Девушек не нужно было особенно агитировать. Они хотели отдать свои силы служению народу. Туда, в столицы... в Москву, в Петербург, где кипит работа, где столько передовых людей!
С начала марта 1874 г. Войноральский с женой приехал в Москву. Супруги сняли дом в шесть комнат и поселились здесь вместе с архангельскими девушками. Образовалась своего рода коммуна. Дом стал местом встреч (со студентами Петровской академии). Разговоры шли о том, что студентам Земледельческой академии удобно вести в народе пропаганду сельскохозяйственных знаний, а параллельно беседовать о причинах его тяжелой жизни. Войноральский, кроме того, снабжал студентов академии и университета нелегальными произведениями.
Член Большого общества пропаганды А. О. Лукашевич вспоминал впоследствии: "Одной из центральных фигур был воистину тогда в Москве Порфирий Войноральский, бывший помещик и мировой судья, который, между прочим, превосходно исполнял роль хозяина учебной пропагандистской мастерской вроде наших петербургских, но с несравненно более многочисленными участниками, притом часто менявшимися".
В квартире Войноральского на углу Плющихи и Б. Благовещенского переулка была организована учебная мастерская с сапожным и столярным отделениями. Здесь работали студенты Петровской академии и университета, члены Большого общества пропаганды, или "чайковцы", -- Кравчинский, Клеменц, Лукашевич, Шишко. В комнатах стоял запах кожи, вара и свежих стружек. Оборудование, инструменты мастерской, а также продукты для работавших в ней приобретались на средства Войноральского. Юноше Андрею Кулябко (брату жены) было поручено выполнять мелкие хозяйственные дела, передавать почту. Надежда Павловна Войноральская с помощью 27-летней кухарки Ирины Лизуновой хлопотала по хозяйству -- готовила еду, создавала по возможности удобства и уют для всех, принимавших участие в работе мастерской. В мастерской царил дух товарищества, доверия и искренности. На видное место Войноральский повесил сумку с деньгами -- от 400 до 500 руб., откуда каждый мог брать, сколько считал нужным для своих нужд, не ставя об этом никого в известность.
В мастерской не только шла работа по обучению столярному и сапожному делу. В перерывах между работой обсуждалась нелегальная литература, программные документы народничества. Поэтому соблюдались меры предосторожности.
Полиция напала на след неправильно оформленных паспортов. Было установлено, что прописанные по этим паспортам безвыездно проживают в Петровско-Разумовском. Дворник стал требовать у Войноральского паспорта всех живущих в мастерской. Было решено перевезти мастерскую на другую квартиру --на Бутырки. Здесь также открыли два отделения -- сапожное и столярное. Мастером стал работать профессиональный сапожник Пельконен. В Москве начались аресты. Сообщение между квартирой Фроленко и мастерской на Бутырках приходилось тщательно маскировать.
В мастерской после работы за чашкой чая звучали смех, остроумные шутки, читались стихи, велись разговоры не только о политике и социальных проблемах, но и о новостях искусства и литературы. И это было естественно --собиралась интеллигентная, образованная молодежь.
Когда мастерскую Войноральского посещали Кравчинский, Клеменц и Шишко, собрания проходили незабываемо для всех участников. Дмитрий Клеменц, один из лучших народнических пропагандистов, поражал присутствующих богатой речью, блистающей всеми сокровищами русского народного языка, которым он владел с изумительным крыловским мастерством. Он умел в шуточной форме говорить о серьезных вещах. Во внешности его запоминающимися были глаза -- мягкие и вдумчивые.
Однажды в мастерской на Бутырках разгорелся спор в связи с позицией наиболее активных бакунистов свернуть распространение в народе книг ради непосредственной агитации к бунту. Войноральский знал, что этой точки зрения придерживается и Сергей Ковалик.
-- Очень хорошо, -- говорил Войноральский, -- когда Сергей Ковалик выступает за свободу, равенство, справедливость и повторяет вслед за Бакуниным: Я могу быть свободным только среди людей, пользующихся одинаковой со мной свободой. Утверждение моего права за счет другого, менее свободного, чем я, может и должно внушить мне сознание моей привилегии, а не сознание моей свободы. Ничто так не противоречит свободе, как привилегия. Полная свобода каждого возможна при действительном равенстве всех. Осуществление свободы в равенстве -- это и есть справедливость. Пусть Ковалик убежден в том, что свобода без социализма -- это привилегия и несправедливость, а социализм без свободы -- это рабство и животное состояние. Но я повторю вслед за Лавровым, что революционная работа есть теперь единственно важная работа в мире. Для призыва к революции народ должен быть подготовлен, и здесь книги для народа, их распространение, вооружение ими пропагандистов --наше мощное оружие. Как же можно выступить против распространения книг, решив заранее, что народ готов к революции! Народ подхватит призыв к революции, когда он услышит его не от чужих, а от людей, голос которых он привык слушать на мирском сходе, за артельным столом. Здесь, в народной среде, должны быть подготовлены борцы, которые, будучи просвещенными нашими пропагандистами, с помощью книг смогут раскрыть глаза народу на причины его бедствий и возможности солидарного протеста по всей России и крестьян, и рабочих, и интеллигенции.
-- А я понимаю таких, как Сергей Ковалик, -- включился в разговор Кравчинский, -- эти люди, мужественные и смелые, хотят во что бы то ни стало зажечь огонь протеста в крестьянской среде, даже ценой собственных жизней, чтобы даже неудачные, жестоко подавленные бунты послужили сигналом к следующим выступлениям к борьбе до победного конца.
-- Я поддерживаю тех, кто за тщательную подготовку восстания, но идти в народ необходимо, чтобы узнать лучше его жизнь и возможности для борьбы, --вступил в разговор Клеменц.
-- Но разве есть среди нас такие, кто был бы против этого! --воскликнул Войноральский.
-- Конечно нет! Здесь не может быть такого вопроса.
Вскоре работа мастерской возобновилась на Плющихе в доме Печковского. Эта мастерская просуществовала меньше месяца и закрылась, так как молодежь начала разъезжаться "в народ".
В НАРОД!
Вспоминается мне та пора,
Как по нивам родимого края
Раздалось, мужика пробуждая,
Слово братства, свободы, добра...
И. А. МОРОЗОВ
Движение в народ не было централизованным. В стране не существовало еще единой революционной организации, которая могла бы руководить народническим движением. Однако произошло невиданное: многочисленные самостоятельные кружки революционно настроенной молодежи начали действовать почти одновременно в более чем 50 губерниях страны. Интеллигентная молодежь бросилась на помощь крестьянству, которое царизм сделал "нищим, забитым, темным, подчиненным помещикам-крепостникам и в суде, и в управлении, и в школе, и в земстве" [Ленин В. И. Полн. собр. соч. -- Т. 20. --С. 173.].
Участник этого движения талантливый писатель Сергей Кравчинский воссоздал непосредственный дух эпохи в своих замечательных произведениях. Он писал: "Ничего подобного не было ни раньше, ни после. Казалось, тут действовало скорей какое-то откровение, чем пропаганда. Сначала еще мы можем указать на ту или иную книгу, ту или другую личность, под влиянием которых тот или другой человек присоединяется к движению; но потом это становится уже невозможным. Точно какой-то могучий клик, исходивший неизвестно откуда, пронесся по стране, призывая всех, в ком была живая душа, на великое дело спасения родины и человечества. И все, в ком была живая душа, отзывались и шли на этот клик, исполненный тоски и негодования за свою прошлую жизнь, и, оставляя родной кров, богатство, почести, семью, отдавались движению с тем восторженным энтузиазмом, с той горячей верой, которая не знает препятствий, не меряет жертв и для которой страдания и гибель являются самым жгучим, непреодолимым стимулом их деятельности.
Мы не будем говорить о множестве молодых людей, принадлежавших даже к аристократическим семьям, которые по пятнадцати часов в сутки проводили в работе на фабриках, в мастерских, в поле. Молодости свойственна отвага и готовность на жертвы. Характерно то, что это распространилось даже на людей зрелых, с обеспеченным положением, на приобретение которого они затратили свои молодые силы, -- судей, врачей, офицеров... Люди стремились не только к достижению определенных практических целей, но вместе с тем к удовлетворению глубокой потребности личного нравственного очищения".
Самые решительные из молодых людей ставили своей целью идти в народ, чтобы будить в крестьянах протест против угнетателей-помещиков, поднимать на борьбу за справедливое устройство жизни. Другие хотели бороться с темнотой и невежеством крестьянства, не надеясь поднять его на восстание. Но в конечном итоге хождение в народ было нацелено на подготовку крестьянской революции. И оно, по словам В. И. Ленина, способствовало прямо или косвенно "последующему революционному воспитанию русского народа" [Ленин В. И. Полн. собр. соч. --Т. 30. -- С. 315].
Молодые люди, приехавшие учиться в Петербург и Москву, возвращались в родные места. Многие направлялись в губернии Поволжья, где, по их мнению, сохранился свободолюбивый дух Разина и Пугачева. Пути народников перекрещивались в Москве. Здесь можно было установить связь с другими кружками, обменяться информацией, получить нелегальную литературу и материальную помощь.
Сплочение сил было необходимо движению. Поэтому руководители народнических кружков стремились к совместным действиям. Многие кружки Петербурга были связаны не только между собой, но и с кружками Киева, Харькова, Одессы, Казани, Нижнего Новгорода и др. Из народнической среды выдвигались талантливые организаторы. Одним из них и стал Порфирий Иванович Войноральский. Полученное от отца наследство Войноральский решил использовать для революционных целей. Он понимал, что начатое ими дело требует выпуска литературы для народа, организации конспиративных квартир, налаживания связей с народническими кружками. В первую очередь он взялся за создание подпольной типографии в Москве. Для этой цели он решил использовать типографию Мышкина, где печатались издания статистического бюро и управы. Но поскольку Мышкин сдал свою типографию в аренду и срок ее действия уже истекал, Войноральский посоветовал Ипполиту Никитичу отделиться от совладельца. Средства для этого предприятия Войноральский предоставил. И 4 мая у ворот дома No 5 по Арбату появилась вывеска "Типография И. Н. Мышкина". Дом по фасаду небольшой, всего восемь окон в длину. Но во дворе, где помещалась типография, находилось много разных флигелей, где проживало довольно большое количество народу. Жившие там люди были мало знакомы. И появление нового человека, направляющегося в типографию, не привлекало внимания жильцов. К тому же дом имел еще запасной выход в Филипповский переулок. Это было место, словно созданное для организации конспиративной типографии. Владелец дома Орлов был человеком передовых взглядов. (Он сдавал жене Чернышевского Ольге Сократовне помещение для устройства "кооперативной пекарни"). В целях конспирации типография продолжала выполнять заказы статистического бюро и управы в одном из своих отделений. В другом отделении была устроена женская наборная, где и стали работать архангельские девушки: польки Ефрузина Супинская, Елена и Юлия Прушакевич и русские Елизавета Ермолаева, Лариса Заруднева, переехавшие в первых числах мая в дом Орлова вместе с Иваном Селивановым, Войноральским с женой и Андреем Кулябко. В доме Орлова образовалась коммуна для выпуска нелегальной литературы, где проходила работа и отдых единомышленников, связанных духовными и материальными узами, велось обычное домашнее хозяйство. Кроме "архангельских", в работе нелегальной типографии принимала участие также Софья Иванова, будущий член Исполнительного комитета "Народной воли" и другие.
Первым нелегальным изданием стала переделанная для революционных целей книга Эркмана-Шатриана "История одного французского крестьянина". Здесь от лица старого крестьянина, очевидца Великой французской революции, шел рассказ о политическом пробуждении народа. В книге доказывалось, что должно быть уничтожено неравенство между дворянством, духовенством и крестьянством, отменена частная собственность на землю.
Отпечатанная вслед за ней прокламация Л. Шишко "Чтой-то, братцы" носила характер задушевной беседы. Рассказ о крестьянской жизни был построен на основе известной басни И. С. Крылова "В овечьи старосты у Льва просился Волк". Прокламация приобрела большую популярность и стала очень полезной для пропагандистов. Об освобождении крестьян в брошюре говорилось: "Обошли нас ловко господа с царем своим, чисто дело обделали, и славу нажили за освобождение, и карман набили пуще прежнего: наделили нас песком да каменьями по три десятины на душу, да заставили оброк платить не хуже прежнего: выкупать ее, значит, родимую нашу-то землю-матушку, что отцами да дедами с испокон века возделана, с потом и кровью вспахана, слезами омочена!"
В прокламации звучал призыв к действию: "...Пока нами управлять будут цари, бояре да чиновники, не будет у нас ни земли, ни воли, ни хлебушка. Они тысячи лет нами правили, и все время мы только стонали да бедствовали, а они себе жили припеваючи да посмеивались... Мы и сами со своими делами справимся... Мы потребуем, чтобы у всех у них, что теперь над нами распоряжаются, была отнята власть всякая... и будет у нас тогда воля, земля да и хлебушко... а все будут тогда люди русские -- люди свободные, и у всех у нас будут одни права, одни обязанности... Только будемте дружно, как братья родные, стоять за наше дело великое. Вместе-то мы сила могучая, а порознь нас задавят враги наши лютые". Не случайно для издания была выбрана написанная специально для пропаганды в народе Тихомировым и Кропоткиным "Сказка о четырех братьях", которые пошли в четыре стороны света искать, где лучше, а в результате встретились в кандалах на "дорожке Владимирской".
Друг Войноральского Сергей Кравчинский также писал пропагандистские брошюры, подготовленные позднее, и не пришлось их печатать в этой типографии. В одной из них -- "О правде и кривде" -- Кравчинский писал, обращаясь к читателю: "Зовем мы тебя положить конец грабежу, разбою и всякой неправде... Как дровосек рубит дерево, так руби... всякую ложь в умах твоих братьев. Руби ее повсюду... и утром, и вечером, и днем, и ночью, и в пути, и на ночлеге, и за работой, и за отдыхом, и в праздник, и в будни. Руби, не отдыхаючи, руби, пока не занемеет рука, пока не потемнеет в глазах! И тогда повалится перед тобою всякая ложь, как бы крепка она пи была. Но... нелегко будет твое дело. Велика сила врагов и страшна месть их. Так будь же на все готов за нее. И тогда пойдешь ты на бой с неправдою, как воин, покрытый крепкими доспехами и вооруженный острым мечом. Как богатырь побивает всякую гадину, будешь побивать ты всякую ложь и будешь разносить ты повсюду правду, как зажженная свеча разносит свет. И не одно сердце загорится от слов твоих, и не один боец поднимется по следам твоим. И знай, все быстрее и быстрее будет расти их сила могучая... И скоро, скоро услышит их русский народ, скоро проснется он от своего векового сна, и горе тогда злодеям его".
"Сказку о копейке" Кравчинского во время начавшихся арестов прятал у себя Фроленко, а издана она была в 1874 г. в Женеве. Там содержался призыв к восстанию. Позднее Кравчинский написал "Сказку о мудрице Наумовне". Он попытался в сказочной форме передать идеи "Капитала" К. Маркса, теории прибавочной стоимости как раскрытый Марксом секрет капиталистической эксплуатации.
В конце сказки в обращении к пропагандисту говорится: "Люди, развращенные теперешним порядком, люди с окаменелым сердцем, глухие к стонам братьев своих, скажут тебе: "Безумец, опомнись! Что тебе до других? Думай о себе самом, ведь ты можешь добиться счастья, а ты идешь на вечные лишения! Ты отказываешься... от почестей и богатства, которые, быть может, ждут тебя впереди!.." Да ты отказываешься от всего этого... Когда враги твои схватят тебя... осудят на смерть... ты будешь счастливее их, ибо нет большего счастья, как погибнуть за братьев своих... Замолкнет голос твой! Бессильно опустятся руки и выпадет из них знамя освобождения рода человеческого, которое держал ты! Но тень твоя поднимет его! Заговорят кровавые раны на груди твоей! И бодрость, и отвага польются в ряды друзей твоих, и ужас и смятение -- в среду врагов!"
В мае в типографии были изданы сочинения Лассаля [Деятель немецкого рабочего движения, мелкобуржуазный социалист, публицист.] (в том числе "Труд и капитал", "Книга для чтения рабочим"), журнал "Вперед", бланки для поддельных паспортов, необходимые молодежи, идущей в народ. Работа в типографии шла не только днем, но и ночью, и в выходные дни, и в праздники. Наборщики вручную укладывали наборный шрифт, потом с него на печатной машине получались оттиски.
Чтобы скрыть от непосвященных работников типографии печатание запрещенной литературы, женское наборное отделение запирали. Входить сюда из мужской наборной разрешалось только в крайних случаях (например, когда нужен был иностранный шрифт, находившийся в женской наборной). Печатная машина была одна и стояла в мужском наборном отделении. Поэтому при печатании нелегальной литературы для конспирации около машины всегда находились "свои". В работе подпольной типографии принимали участие, кроме членов коммуны, живших в этом доме, также студенты Московского университета и Петровской земледельческой академии, привлеченные Войноральским к революционной работе. Они вертели колесо типографской машины, помогали принимать отпечатанные листы, собирали все до последнего оттиска и уносили в женское наборное отделение.
Отпечатанная литература отправлялась в Петербург, Саратов, Пензу, Самару, Тамбов, Калугу.
На очереди к изданию были намечены сочинении Чернышевского, а также другие книги по истории, социологии, философии, политэкономии. В типографии не только шла напряженная работа по изданию литературы для пропаганды. Часто в ней обсуждали события в стране и за рубежом. Внимательно следили Войноральский и его друзья за разработкой теории, стратегии и тактики революционной борьбы на страницах нелегальной печати.
Обитатели типографской коммуны знали, что против программы журнала "Вперед", написанной Лавровым, в апреле выступал за границей П. Н. Ткачев с брошюрой "Задачи революционной пропаганды в России". На эту брошюру Лавров ответил статьей "Русской социально-революционной молодежи", в которой подверг критике позицию Ткачева как сторонника завоевании власти не посредством народного восстания, а путем политического заговора небольшой группы борцов, которая якобы может осуществить революцию.
Однажды в свободную минуту Войноральский обратился к Мышкину:
-- Мне достали статью Лаврова, где он разносит якобинца Ткачева, который, оказывается, лучше всех знает, как надо делать революцию. Я не хочу умалить значения его честной борьбы с существующим в России порядком, не сомневаюсь в искренности его как защитника народных интересов, но путь к освобождению народа он выбрал неверный. Нужно собраться и обсудить эти важные вопросы.
Вечером в комнате Войноральского собралась вся дружеская коммуна.
-- Посмотрите, -- начал Войноральский, листая страницы, -- Ткачев объявляет не нужной народную социальную революцию. Он считает, что вполне достаточно смести Романовых, провозгласить русскую республику, и все будет прекрасно. Ткачев призывает немедленно делать революцию кто как умеет. Лавров ему на это отвечает так. (Войноральский перелистал страницы и продолжал читать) "Вы не можете ждать? -- это спрашивает Лавров Ткачева. --Слабонервные трусы, вы должны терпеть, пока не сумели вооружиться, не сумели сплотиться, не сумели внушить доверия народу!.. Так из-за вашего революционного зуда, из-за вашей барской революционной фантазии вы бросите на карту будущность народа?.. видите ли русской революционной молодежи невтерпеж. Надо сейчас, сию минуту..."