Болучевский Владимир. Дежа вю

   — И Пашку… Слушай, они же его на предмет того, что, мол, не в себе ли везет…
   — Похоже на то.
   — А на нем даже футболки не было. И использует Лева ребят втемную. Пытай — не пытай, что Пашка мог сказать?
   — Но тут вот что странно. В этом деле самодеятельность как-то не приветствуется. Ну вот ты, например, лично можешь себе брюлик в задницу засунуть и проехать, если повезет. А ведь тут другое. Тут платить надо. Везут ребята грузовик икры левой — платят. Металлы там всякие тоже. Все под контролем.
   — Да в том-то и дело, Петя! Он не платит. А кому, кстати? Таможне?
   — Зачем жениху? — Волков выразительно вскинул руку. — Кунакам жениха. Это у них как раз все под контролем.
   — Вот! Поэтому и пасут его. До границы. На границе таможня всего вывернула. И после границы, я думаю, тоже, наверное, да?
   — Черт его знает… Но сразу после границы такой расклад возник: автобус, багаж — все пусто, значит, как они решили, ребята на себе это самое «что-то» везут, а тут — такая удача. Пацан твой прямо в руки, еще тепленький, весь упакованный…
   — …как они думали.
   — Как они думали. Вещи они с него все сняли до нитки, просмотрели, ничего не нашли, но на всякий случай с собой взяли, а поскольку рентгена не прихватили… ну и… а там тоже пусто. Решили, что «деза». И отстали. Пока…
   — А здесь, что ли, наехать нельзя?
   — А что предъявить? Он ведь явно не свое возит. За ним кто-то стоит. А тут за базар отвечать надо. Если бы они его хоть разок на чем-нибудь прихватили — он же не один раз что-то провез, тут явно канал, — вот в этом случае: «Ты нам по жизни должен…» И так далее, и все по схеме. А пока Лев Кирилыч Невельский пересекает рубежи отчизны с самыми благородными целями: показывает несчастным детям белый свет. На деньги спонсоров. Тоже очень благородных.
   — А как вообще может быть, чтобы кто-то здесь целый канал открыл, тему раскачал, а кунакам этим структурным не платил?
   — Ну, я не знаю… Во-первых, передел идет время от времени. Типа того, мол: «Мы бы заплатили, да ведь некому. Тебе, что ли? Да ты нам сам сейчас заплатишь», — и так далее. Во-вторых, отправитель, человек посторонний, расклада и людей не знает, живет «на фарт». Разок нарвется — все, глядишь, и устаканится. И третий вариант возможен, самое, на мой взгляд, реальное в данном случае. Есть тут у нас в Питере умелец один, гений, так он у себя на даче лабораторию устроил и получил в бытовых условиях ни много ни мало как осмий. Да еще такой чистоты, что никому не снилось. А этого осмия вот такая ампулка — состояние. Вот что-нибудь такое, очень умное, что без конкретной наколки никакая таможня никогда в жизни не ущучит. Да еще в автобусе с детским домом. Кому платить? Зачем? Но без утечки информации все равно никогда не бывает. Всегда что-то просачивается. Хотя бы сам факт наличия канала.
   — И вот тебе Пашка. Ну да. Поэтому и голый, и распоротый. А ко мне не эти, не кунаки заглядывали?
   — Да нет. Тех я, в общем-то, примерно знаю. Если бы за тебя взялись, все иначе бы выглядело… И менты так не работают. Очень на «контору» похоже, если бы было лет пятнадцать назад. А сейчас… Уж очень много контор этих развелось. И у всех один почерк. Я же говорю — ребята-то разлетелись в разные стороны.
   — А я при чем?
   — Я же говорю: утечка произошла информации. Не факт, конечно, но могло вот что быть, по моему разумению: кто-то с кем-то что-то не поделил, и на Леву капнули, мол, везет человек, берите.
   — А кому капнули?
   — Абсолютно не принципиально. Все структуры повязаны. И теневые, и официальные. Все во всех внедряются, у всех осведомители, информация гуляет туда-сюда-обратно. Все знают все. Но не точно.
   — Поэтому одни Леву на границе встречают и провожают…
   — …а другие его связи отрабатывают. Но ни те, ни эти в оперативном контакте не состоят. И только в этом — твой шанс, как я понимаю.
   — А какое я отношение к связям Невельского имею?
   — Да самое, на их взгляд, прямое. Ты и есть его связи. Ну одна, по крайней мере. Ты там жил полтора месяца, уехал вместе с ними, на убитом парне твоя футболка оч-чень приметная, после их возвращения у Льва Кирилыча к тебе претензии какие-то непонятные, но чрезвычайно серьезные. Он же тебя чуть не сожрал, ты говоришь, и при встрече, и по телефону.
   — А они его телефон могут слушать? . — И кабинет, между прочим, тоже. Почему тебя не пощупать? Только они сами не знают, что ищут. Пока. Разговоры ваши про футболку им прикажешь всерьез воспринимать? Они пока просто ваши непонятки фиксируют. И отрабатывают на всякий случай. Пришли к тебе, мешок героина или там плутоний по углам поискали-поискали, не нашли, плюнули и ушли. Поставили галочку. Так, в принципе, дело может обстоять…
   — Значит, кунаки про меня не знают?
   — Да не должны. Они же на пацане пустышку вытянули.
   — Так-так-так-так-так… Петр, — Гурский указал на кухню, — я хлопну? Очень стимулирует работу серых клеточек.
   — Пей, я не буду. А чему ты радуешься? Тебя и кроме них есть кому порвать. Футболка-то, как я понимаю, денег стоит.
   — Стоит, стоит… — Гурский, выйдя из комнаты, налил себе на кухне водки, достал из банки маленький маринованный огурчик, выпил и закусил.
   — Вот смотри, Петя, какой я лично во всем этом расклад вижу, — сказал он, вернувшись в кресло и закуривая сигарету. — Для кунаков таможенных, которые Леву пасут, меня просто нет, так?
   — Так.
   — Для ментов или уж я не знаю, кто они такие, но это и не важно, я — фигура проходная, вроде поварих или шофера. Они меня пощупали и вычеркнули, если мы с тобой правильно рассудили и это не Моссад ко мне залетал, ну просто посмотреть, как, мол, потомок древнего русского рода здесь поживает, несмотря на жидомасонский заговор, в каких таких жилищных условиях. Верно?
   — Возможно. А…
   — …а для хозяина «контрабаса» меня тем более нет, Петя. Ты же сам говоришь, что футболка денег стоит, так? Так вот списал ее Лева на случай с Пашкой. Вот сдохнуть мне, списал. А что ты хочешь? Издержки транзита. Откуда кто знает, как там дело было? Украли мальчишку. И, я уверен, вместо официальной версии с маньяком точнехонько историю с преследовавшими его бандитами и втер. Дескать, скажите спасибо, что я, рискуя собственной шкурой, остальные до адресата довез. Вы мне платите? Я везу. Через таможню провез? Провез. А остальные всякие бандитские разборки — ваши дела. Тем более что по ментовским документам у него — все в цвет. Труп обнаружен голым. А? И фотографии эти в столе — мы еще удивлялись — у него для отмазки лежали. Вот, дескать, посмотрите своими глазами…
   — Логично.
   — И за шелупонью, как ты говоришь, этой — его личная инициатива. Хозяин-то, как я его себе представляю с твоих слов, если бы знал, что я к его товару хоть какое-нибудь отношение имею, так сидеть бы мне давно на цепи где-нибудь в подвале и, жидко под себя какая, вспоминать, куда я футболку девал. Так?
   — Примерно…
   — Ну вот. Он и этих-то двоих, про которых ты рассказал, ко мне втемную послал. Футболка, мол, белая, такая вот. А что да как, я думаю, они и не спрашивали. Надо, значит надо. С вас аванец. А принесем — расчет. Скроить^[2] он решил футболочку, Петя. Денежек срубить самостоятельно. Жадный он. Каждую копеечку любит, причем всякую. Не понимает — где можно, где нельзя. Поэтому и сдали его. Не из-за этой конкретной футболки, конечно, на таможне-то засада до этого была, а уж потом он ее скроить решил, но сути дела это не меняет. Нет в данной конкретной ситуации с футболкой за ним никого и ничего, кроме его собственной жадности. И выходит, что против нас он — один-одинешенек, бедолага. Мы же его…
   — Что?
   — Схаваем. — И потомственный дворянин, один из предков которого во времена правления Иоанна Грозного ведал его личным архивом, руководил составлением Государева Родословца и Разрядной книги, а затем был воеводой в Ливонии, Александр Васильевич Адашев-Гурский по-блатному раскинул пальцы веером.
   — Ну… — Волков подинькал крышкой зажигалки. — Есть, в общем-то, логика в логовницах. А как конкретно?
   — Да вот же, Петя, — Александр указал рукой на телевизор. — Уверен я, что от этой порнухи Невельским воняет. Это же ниточка. Потянем за нее, потянем и посмотрим. Да мы его просто посадим. Да еще по такой статье… Ты пару эпизодов смог бы обратно перекатать на такую, знаешь, маленькую, которая в камеру вставляется?
   — Почему нет…
   — А камеру достать такую?.. я в этом ничего не понимаю, ну, чтобы вот тут открывалось — и как будто телевизор маленький?
   — Сони. Гандикап.
   — Вот. Придется нам этого мальчишку с тобой колоть.
   — А чего это ему перед тобой колоться?
   — Не передо мной, а перед тобой. Я детям врать не могу.
   — Почему?
   — Стыдно. Переживаю потом. Да и у меня все равно не получится. А ты — профессионал. Он на кассете что делает?
   — Ну… Бабу уестествляет.
   — А вот мне почему-то кажется, что он ее насилует. С особым цинизмом-
   — Ну знаешь, так он и купился. Они сейчас уже лет в двенадцать такие ушлые. Тем более которые улицы хлебнули.
   — Посмотрим.
   — Ладно, — Петр встал с кресла, — давай я тебе белье дам. Завтра поезжу, послушаю, что в городе говорят. И про «контрабас», и про детскую порнуху.
   — А который час?
   — Да два часа ночи.
   — Господи… А ты заметил, что в белые ночи время исчезает? Не ощущение времени, а само время?
   — Так оно же все равно в каждой ситуации свое собственное.
   — Так-то так, но обычно все ситуации между собой соотносятся, а в эту пору — они как-то по отдельности. У всех событий какая-то своя собственная логика. Как у пьяного.
   — Пьяный лишен логики. Она ему чужда.
   — Не скажи, не скажи, — Гурский стелил себе на диване. — А где ты сейчас трудишься? Тачка бандитская, трубка, «Абсолют»…
   — Да есть тут… охрана, сопровождение и прочая, прочая.
   — А ты — кем?
   — Ну… есть надо мной, есть подо мной.
   — А где больше?
   — Подо мной. Но все это суета и томление духа.
   — И много платят?
   — Да это все казенное. Тачка, трубка. А так — жалованье. Хватает, если водки много не жрать.
   — И кто платит? В ака-анцовке?
   — Да… Я же тебе говорю, раньше все просто было: здесь — криминал, ворье, убивцы, здесь — я, а тут — рабоче-крестьянская власть. А теперь… Они, по-моему, и сами перестали понимать, настолько все перемешалось и срослось, агентура там и все прочее. Главное, что все делают одно большое и очень важное дело — бабки. В ака-анцовке.
   — И тебе перепадает.
   — Пока не выперли. В глаза закапывал? Еще разок на ночь, и еще один день — утром и вечером. Очень хорошее средство. И рожу мажь, мажь. Завтра еще дома посидишь, а там, глядишь, и выйти с тобой можно будет.
   — Если б еще знать, когда утро, когда вечер. А вот воскресенье когда?
   — Послезавтра.
   — Вот послезавтра мы в Колпино и махнем. Они, Кирилыч этот с женой, по воскресеньям на Поклонную гору ездят с самого утра.
   — Куда-а?..
   — А в церковь, баптистскую.
   — Вот… — Волков потряс пальцем. — Вот она откуда, зараза-то…
   — Да брось ты. Там люди разные. Господь рассудит.
   — Все равно.
   — Спокойной ночи.
   — Спи. — Петр взял со столика пульт, повернулся к тихонько работавшему все это время телевизору и, на секунду заинтересовавшись, сделал чуть громче. «И последнее, — сказала ему с экрана ведущая криминальных новостей. — Сегодня в одной из глухих деревушек Рязанской области из личного пистолета Дантеса был застрелен неизвестно как там оказавшийся вор в законе Батсвани, по кличке Пушкин…»
   — Господи… — Волков ошарашено впитал в себя текст, выключил телевизор и, отмахнувшись от него двумя руками, пробормотал, выходя из комнаты:
   — На ночь-то глядя…
   — Ранним воскресным утром, день спустя, джип Волкова, взметая вихри тополиного пуха, катил по полупустым улицам, направляясь к выезду из города.
   — Петя, давай, пожалуйста, еще разок ситуацию прокачаем, может, я вчера что не так понял.
   — Так а что понимать-то? Порнухи этой с малолетками и даже совсем с детьми в городе — море. Есть импортная, но в основном наша. На любой вкус. И такая, и сякая, и с мальчиками для педрил включительно. Есть совсем дешевая, в полевых условиях да на хазовках каких-то. А есть дорогая, вроде твоей…
   — …я бы попросил…
   — …а что? Короче, такие, как у нас с тобой, часто используют как рекламный ролик, что ли. Мол, если нравится, то будьте любезны… Имеем предоставить исходный матерьял. И бабки за это клиенты отстегивают немалые. В общей массе — фирма, да новые русские всякие. Ну и богема изредка, она же у нас продвинутая в этом смысле… Да и богатеть стала.
   — Богатая богема, Петр, это нонсенс. Как врачи-убийцы и санитары-оборотни.
   — А у нас все — нонсенс. И мы с тобой во всем этом — самый большой нонсенс.
   — Мы — соль земли. Мы — ее горькие слезы.
   — Ладно, запахни свои бледные ноги… Короче, если нам парня не расколоть, никаких концов у нас на Леву твоего нету. Тогда тебе только в Баден-Баден. Здесь он тебя достанет.
   — А если его грохнуть?
   — Ты, что ли, грохнешь?
   — Ты.
   — Ну, спасибо…
   — Шутка.
   — А со спонсорами его и вовсе чисто. Это даже не фирма, а… в общем, они — подразделение концерна определенного. Там и банковские дела, и нефть, и технологии. Вот так. И под крышей они у ФСБ. То есть понятно, что они и втемную крутят, но их не достать. Уж извиняй. И потом, сомневаюсь я, что они с Левой «контрабас» какой-нибудь затевать станут. Не тот уровень. Они ему совершенно бескорыстно бабки на счет безналом переводят из сердобольных, так сказать, соображений и искренне горды собой. Это сейчас становится у богатых престижно. И слава Богу.
   Гурский нажал кнопку на ручке дверцы, и стекло мягко скользнуло вниз.
   — Слушай, — задумчиво сказал он, — технологии… А? Ну не на совете же директоров такие решения — о контрабанде очень умной — принимаются. Смотри… Кто-нибудь один, для себя лично, замутил с Невельским какую-нибудь поганку. Ну не случайно же он с этими куртками ночевал в запертом кабинете, на самом-то деле! Помнишь, я рассказывал? Ведь если, как ты говоришь, это что-то очень хитрое, то много возить и не надо, в одну-единственную куртку зашил и поехал, а Леве и говорить не нужно — в какую именно. На всякий случай. Получатель сам знает. И часто возить не надо. Так, время от времени.
   А потом — или этот, который умник, перед своими же прокололся, и они ему кислород перекрыли, а заодно и слушок про Левин канал пустили, чтобы и ему впредь неповадно было, или Кирилыч от себя, по жадности своей, что-нибудь повез, а тот узнал, и обидно ему стало. И это он его вломил. Своей собственной «крыше». В неформальной беседе, за определенную мзду. Может, Лева-то ему больше и не нужен. Возьмут его на чужом товаре и уберут с горизонта, и гора с плеч. Не станет же он на самом-то деле сам на себя еще и предыдущие эпизоды навешивать, он же не идиот. А этот и концы обрубит, и чистеньким изо всей истории выскочит. Ты же говоришь — он умный?
   — Ну вот теперь понятно, кто и зачем к тебе первыми вломились.
   — На границе-то его таможне взять не удалось…
   — …и теперь они его обложили и разрабатывают по всем правилам, только он после засады на таможне — пуганый. И затихнет с поездками. И выходит, что не достать им его. Нет у них методов против Кости Сапрыкина. А вот тебя он достать очень даже может. Не век же тебе прятаться.
   — Да и глупо как-то…
   — Глупо не глупо, а если он к серьезным людям обратится — порвут тебя, как грелку. Тут нам с тобой упредить его надо обязательно. Факт.
   — Я вот что думаю: если Невельский решился тайком от своего «работодателя» каналом этим рискнуть, то уж больно серьезными должны быть соображения. Он же и так далеко не бедствовал. А тут уж, по логике вещей, явно что-нибудь и вовсе типа — один раз и на всю жизнь, а?
   — И что?
   — Да футболка. Где ж она может быть…
   — Может, ты под гипнозом вспомнишь?
   — Да не берет меня. Был у меня случай один…
   — Вроде того, как Кол Черниговский нарколога споил?
   — И ничего смешного, между прочим. Этого нарколога потом через капельницу откачивали. А все потому, что нечего умничать, мол, «запой мнимый», «запой истинный»… Попили-то они всего ничего — недели полторы, деньги кончились. Кол похмелился и за переводы уселся, с русского на английский для какого-то журнала по биологии, а этот дурак чуть не крякнул. А туда же, учить вздумал…
   — Гипнотизер-то выжил после общения с тобой?
   — Да он, понимаешь, психотерапэ-эвт по специальности и, на беду свою, курсы какие-то по гипнозу перед этим прошел краткосрочные. И занесла его нелегкая в нашу компанию. Откуда взялся? По-моему, Марьяна его приволокла. Выпил он водочки и, опять же, умничать стал. Тайники, мол, подсознания… И все приставал ко всем, дескать, давайте заглянем в глубь вашего естества. Ну, достал всех. Мы ему чуть-чуть снотворного скормили незаметно и говорим, мол, ну ладно, давайте. Он обрадовался, взял два стула, поставил один напротив другого, уселся и говорит, на меня показывая: «Давайте вы, пожалуйста». Я сел напротив, он шарик такой, на ниточке, из кармана достает, между нашими с ним рожами раскачивает, как маятник, и говорит: «Считайте, пожалуйста». Я стал считать: «Раз, два, три…» Шарик блестящий качается, он на меня пялится, я-на него, а сам про себя думаю: «Вот, пока я здесь как дурак сижу, выжрут они без меня всю водку или не успеют?»
   — Не успели?
   — Конечно же, нет. Этот идиот в транс впал. Где-то на счете девяносто шесть. А я-то не понял, думал — притворяется. И говорю: «Барышня, а вы в курсе, что женщины Востока уже сняли с себя паранджу?» А он этак кокетливо плечико приподнял и говорит: «И что?» А я ему:
   «Раздевайся и ты…»
   — Сексуальную ориентацию поменял?
   — Эпсолутли. Даже уж и не знаю, как теперь его зовут…
   — Слушай, а что Невельскому в этом баптизме?
   — Ну, всяко… У него сиротский приют, а там — гуманитарка, шмотки всякие, да и бабки-в своей вульгарной наличной сущности. Приезжают штатники или там финны: «Хали-люйя!» А он им: «Халилюйя! Пожертвуйте на сироток ё мани, блу джине энд все, что ю хев…»
   — И дают?
   — Еще как. Наличманом. И потом — контакты всякие. «Бог тибье лу-убит!» — и поехали в Чухляндию. Разный народ там… тусуется.
   — Контакты, говоришь… А до которого они там часу? Мы после Колпина можем успеть?
   — Вполне.
   — Так к нему кто угодно мог с подарками заявиться?
   — Конечно.
   — А ты говоришь, — и Волков укоризненно посмотрел на Гурского, — спонсоры…
   — Петя, ну я же не вникал. Ну, приезжают, ну, шмотки привозят, ну, значит, спонсоры… Они же все на одну рожу.
   — Ладно. Ты дорогу-то от Колпина помнишь?
   — Да там рядом, минут десять на машине. Когда автомобиль остановился на подъездной дорожке, ведущей к широкому, обсаженному кустами двору, в глубине которого стояло приземистое двухэтажное здание, Волков присвистнул:
   — А что здесь раньше-то было?
   — Профилакторий какой-то. Для «трудящих» масс. Ну что, пойду я парня искать. В разведку, за «языком». А ты знаешь, кстати, почему Ленку «спутницей» зовут?
   — Потому что — спутница.
   — Ты с какого курса вылетел?
   — Я, между прочим, восстановился и все-таки закончил, в отличие от некоторых.
   — Так ты юрфак добил?
   — Вплоть до диплома.
   — А академичку университетскую помнишь?
   — А то…
   — Ну, так Ленка же каждый раз книжки всякие приносила удивительные. У ее деда библиотека была — конец света. И, в частности, брошюра «Спутник партизан». Ее сбрасывали с самолетов над партизанскими районами во время войны. Содержание — просто сказка… Как выиграть войну посредством соломы и грязи. Там главы такие были: «Как командиром стать», «Как справедливым быть». И — «Смелому танк не страшен». «Смелый, — там говорится, — танка не испугается. Он, приноравливаясь к рельефу местности, подпустит танк поближе. А потом, вспрыгнув на броню, замажет смотровые щели грязью, а пулемет заткнет соломой или загнет топором. Экипаж танка он возьмет в плен, но не допустит самосуда, а поведет на допрос к командиру».
   — Круто.
   — Вот поэтому Ленка сначала была «спутницей партизан», а потом просто «спутницей». Люблю ее безумно…
   — Я тоже.
   — Ох… Ты придумал, как с мальчишкой говорить?
   — Давай, Фарафонов, предоставь объект.
   — Цинизм заготовил?
   — Ну иди уже…
   — Петр Хведотович, — Гурский взглянул на задернутые легкой занавеской и чуть приоткрытые четыре окна второго этажа, остальные окна были распахнуты настежь, — а подайте-ка мне парабеллум…
   — Иди, иди, если что — ори громче. Александр пошел по асфальтовой дорожке, поглядывая на окна второго этажа и всматриваясь в лица ребят, которые катались на роликах и скейтах по двору.
   — Здравствуйте, Саша, — поздоровалась с ним вышедшая на широкое крыльцо и зажмурившаяся от яркого солнца очень полная женщина в белой поварской куртке и белом фартуке.
   — Здравствуйте, Марь Петровна, Лев Кирилыч у себя?
   — Да нет его. Воскресенье же. Он рано уехал, как всегда. А вы какими судьбами?
   — Да вот за деньгами…
   — Так, может, Анна что знает? Она приболела. Там, у себя наверху. Позвать?
   — Да нет, неловко… что ж у меня из головы-то совсем вылетело, что по утрам в воскресенье они в церкви… — Адашев-Гурский внимательно всмотрелся в одного из ребят.
   — Ну нет так нет. — Женщина повернулась и, щедро покачивая бедрами, ушла обратно в прохладный полумрак.
   — Олег! — окликнул наудачу Гурский.
   — Здрасьте, Сан Василич. — Мальчишка в яркой желтой футболке и длинных шортах громыхнул роликами и остановился перед Александром. ~— Только я — Андрей.
   — Андрей, конечно. Извини. Слушай, тут у меня дело такое… Хорошо, что я тебя встретил. Пашку Сергеева помнишь?
   — Конечно.
   — Ну вот… Извини, мне позвонить должны, а телефон я в машине оставил. Пошли? Там и поговорим.
   Парень с уважением посмотрел на стоящий вдалеке черный джип и покатил к нему на своих роликах. Гурский не спеша пошел следом.
   На одном из окон второго этажа изящная рука чуть отдернула занавеску.
   — Забирайся, — Александр поддержал под локоть цепляющегося за высокий порог роликами Андрея, помогая ему забраться на заднее сиденье, где уже сидел в углу салона строгий Волков, и захлопнул дверь. Сам сел спереди.
   — Андрюша, прости Бога ради, но, собственно, это вот у моего друга, он — следователь из прокуратуры, несколько вопросов к тебе. Я его сюда специально привез, чтобы он тебя к себе не таскал.
   — Волков, Петр Сергеевич. Советник юстиции. — Петр переложил из одного кармана в другой хромированные наручники и вопросительно поднял брови. — А?…
   — Андрей. Смуров.
   — Смуров. Так… Ну что, Андрюша, плохо тебе на воле жилось?
   — А что… — Мальчишка потянулся рукой к двери, но Волков, нажав кнопку на брелоке ключей, заблокировал дверные замки.
   — Это что? — откинув у видеокамеры сбоку небольшой экран и включив воспроизведение, спросил Петр.
   Лоб у парня моментально покрылся испариной, дыхание перехватило. Он заерзал на сиденьи и, как кролик в глаза удава, уставился в маленький экран.
   — Это, дружок, изнасилование беззащитной жертвы, совершаемое группой лиц, причем в извращенной форме, одним из которых являешься ты. А еще один твой сообщник снимает все это на видеопленку. С особым цинизмом. А это — изготовление видео продукции порнографического содержания. Явно с целью дальнейшего распространения и с «целью извлечения материальной прибыли».
   — С особым цинизмом, — сказал Гурский, не поворачиваясь.
   Андрей молча пыхтел и таращился на экран.
   — Потерпевшая подала заявление. Заведено уголовное дело, оно в производстве. Вот тебя лично мы уже изобличили. Мысль ясна? В связи с изменениями, внесенными в последнюю редакцию нового Процессуального кодекса Российской Федерации, под подписку о невыезде я тебя, поскольку ты несовершеннолетний, отпустить не могу. Значит, мерой пресечения будет арест.
   Волков вынул наручники и защелкнул браслет на запястье мальчишки.
   — Ты имеешь право хранить молчание, все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя в суде…
   — Дак ж… Ё-моё…— прорвало наконец пацана. — Дак это потерпевшая… кто?! Ходит голая и загорает, и вообще… Она нас с Витькой достала! Она же ненормальная! А Невеля еще и пугал. «На помойке, — говорит, — сдохнете». Таблетки сует, а потом кино свое снимает. И Ленку возил постоянно, и Катьку, и
   Дашку. А нас с Витькой всего два раза к бабе одной… Так она же сама. И Невеле она бабаки за это…
   — Что за баба? Где? Когда возил? Быстро!
   — Да в Комарове, еще прошлым летом, там дача такая с забором.
   — Сможешь найти?
   — Ну, забор там такой, не как у всех. А эта, она что ~ потерпевшая?! Ну, ё-моё… Да она сумасшедшая, вольтанутая просто, она ведь, когда это… так синяки неделю не проходят, и хочет, чтобы ее тоже… Она ж глаза закатит и сознание теряет, а Невеля все кино свое снимает, а потом камеру бросает — и на нее, это ж… ё-моё…
   — Стоп. Вольтанутая — кто?
   — Да Невельская — Анна Петровна. Волков с Гурским уставились друг на друга.
   — Так это он жену свою?.. — тихо сказал Александр.
   — Да какую жену? Она племянница его. У него, когда сестра старшая в Москве умерла, он ее сюда и привез. Она нам с Витькой рассказывала, когда подлизывалась. Он ее когда отлупит, она — к нам: «Пожалейте, — говорит, — меня, я тоже сирота. У меня и отца-то никогда не было, и вообще у меня никого нет…» Племянница, это все знают.