И только, оказавшись снаружи, она ощутила в себе некоторую смелость.
Шумно вдохнув воздух ночной улицы и сжав пальцами сумку с вещами, Катя бегом припустила отсюда прочь.
Она переночевала у подруги Лены - та сделала большие, испуганные глаза, когда Катя рассказала ей всю свою историю. Она долго не могла уснуть, и ночь прошла беспокойно, Но утром, выпив крепкого кофе и поговорив с подругой, Катя успокоилась. Какая она дура, в самом деле! Неужели же Коля, которого сейчас ловит вся торонтская полиция, не имеет больше других забот, кроме как сводить счеты с ней.
Лена ушла на работу (она работала продавщицей в супермаркете), а Катя побродив туда и сюда по пустой квартире, успокоилась окончательно. И легла спать.
Выспавшись, она поднялась, приняла душ, почистила зубы. Неприятные мысли опять полезли в голову. Уже вытирая волосы, Катя приняла окончательное решение. Нет, она не будет полагаться на слепой, ненадежный случай. Конечно же, хорошо, если Колю заловят быстро, и он опять вернется к себе домой, то есть, в тюрьму. Но а если нет? Если не заловят?.. Катя решила приобрести пистолет.
Она знала одного торговца оружием. Патлатый наркоман Женя с кольцом в ухе был обязательным участником всех русскоязычных тусовок. Сегодня тридцать первое декабря, вечер, и Катя знает тусовку, в которой Женя скорее всего будет встречать Новый Год. Надо пересечься с ним. Перед этим нужно увидеться с Джоном и взять у него денег. Вот и все.
Катя вытерла волосы, потом подошла к телефону.
- Але. Ты?.. Приветик! - Весело крикнула Катя, узнав голос Джона. - Я денег хочу. Очень нужно. Дашь?
- Сколько ты хочешь?
Быстро договорились. Найти Женю было труднее. Тем более, в такой день и в такое время. Катя позвонила на один телефон, где Женя теоритически мог быть, позвонила на другой, позвонила на третий. На четвертом Женя отыскался.
- Мне нужен ствол. - Сказала Катя просто и прямо.
- Чего нужно? - Женя любил косить под придурка.
- Ствол от пылесоса. - Сказала Катя, которую такие манеры всегда раздражали. - Пылесос у меня поломался. Ствол хочу починить.
- Ну... пылесосы у нас у всех ломаются. Скока у тебя бабок есть?
- А сколько надо?
Договорились о месте и времени встречи. Катя положила трубку и глянула в окно. Там, за окном, темнело. Город готовился к встрече еще одного Нового Года. "Ничего, - сказала Катя себе. - Ничего. Мы тоже драться умеем. Не слабаки."
Когда Катя появилась здесь, вечеринка была в разгаре. Довольно типичное russian party. Хотя до непосредственного наступления Нового Года было еще далеко, но веселье уже катилось своим чередом. Катя вошла в квартиру, переступив через пьяного, и двинулась туда, где по ее предположению должна была находиться living room.
Несколько фигур, явно хорошо поддатых, пританцовывало под какую-то совершенно немелодичную гадость. Три гомосека лежали в углу. Они целовались и облизывали друг друга. Им было так хорошо вместе, что они никого вокруг не видели и не слышали. Вокруг валялись опорожненные бутыли, и стоял плотный дым марихуаны.
В одной из комнат Катя увидела Таню Митину. "Красавица" сидела одна на диване и прихлебывала из горла бренди. Судя по выражению ее лица, думала она о чем-то горьком и безысходном. Узнав Катю, Таня нехотя, кивком, поздоровалась.
Наконец, Катя оказалась на балконе. Здесь тусовались еще несколько молодых представителей русскоговорящего Торонто.
- В Израиле офигительно, - рассказывал парень в рваной джинсовой куртке, похожий ни то на панка, ни то на бомжа. - Там такая водка...
В его собеседнике Катя узнала Женю. Тот обернулся.
- А... чувиха моя родная. Явилась?
Потом дружески похлопал по щеке своего товарища, который так и не успел рассказать про израильскую водку.
- Короче, Гриша, замолк. Жди меня. - Он небрежно взял Катю за рукав. И я вернусь.
Они направились в туалет. Дверь туда была незаперта; Женя толкнул ее, но внутри оказались две облизывающиеся лесбиянки. Пошли в ванную комнату. Там увидели молодого человека, свесившегося над ванной и выворачивавшего туда содежимое своего желудка. Пришлось идти на кухню. Здесь, примостившись головой к грязной тряпке для пола, спал пьяный. Он сладко посапывал и улыбался во сне.
- Достали, блин, - сказал Женя. - Уединиться нельзя.
Он приподнял пьяного за одну ногу и выволок его в коридор, прикрыв за ним дверь. Потом извлек из кармана большой черный пистолет.
- "Беретта", - сказал он. - Современная марка. Такими вооружены у нас, в Канаде, сотрудники частных охранных фирм. Двенадцать зарядов. Отличное оружие.
Женя раскрыл обойму. Аккуратные патроны, готовые для стрельбы, стояли, тесно прижавшись один к другому. Катя смотрела на оружие с невольным почтением. Она молчала. В кармане куртки ее пальцы мяли теплые, хрустящие купюры - деньги, которые час назад дал ей Джон.
- Ну? - Спросил Женя, пряча пистолет в карман. - Сколько у тебя бабок?
Таня вернулась к себе в комнату. Только что она тихонько проследовала на кухню за Женей и Катей. После стояла под дверью и, навострив оба уха, напряженно ловила все долетающие оттуда слова.
Потом, когда разговор закончился, ушла опять в ту комнату, где до этого сидела в одиночестве. Но бутылка ее больше не интересовала. Таня поставила ее на тумбочку и принялась ходить из угла в угол.
"Так вот, оно что значит, - говорила себе Таня.- Вот, оно значит что... Пистолетами, значит, торгуем. Бандиты тоже мне, блин..."
Прийдя на новогоднюю вечеринку, Таня быстро определилась здесь и устроилась в одной из комнат, избрав себе общество еще полной бутылки. Из всей публики, собравшейся тут, бутылка ей показалась наиболее приятной личностью. Но отпив четверть, Таня увидела, что чем больше она пьет, тем мрачнее становятся ее думы.
Таня решила, что этой, вот, ночью она должна что-нибудь здесь сотворить. Или покончить с собой, или сделать кому-нибудь гадость. Одно из двух. Таня думала и определялась.
Увидев появившуюся в квартире Катю, она слегка ожила и без всякой мысли, повинуясь какому-то внутреннему, зовущему ее голосу, последовала за ней. Услышав разговор между Катей и Женей, Таня вернулась в ту же комнату, полная самых разных идей. Минут двадцать она ходила туда и сюда, раздумывая, как ей использовать теперь ее новые знания.
Потом решив, что ничего особенного тут не придумаешь, она подошла к телефону и набрала 911.
- Слушаю, - услышала Таня голос оператора.
Таня проглотила слюну и сказала тихо, дрожащим голосом:
- Дайте мне полицию. Я хочу сделать заявление.
Катя вышла во двор. Здесь никого не было. Она подобрала валявшуюся на земле пустую банку из под "Спрайта". Установила ее и вытащила пистолет.
Когда-то Катя неплохо стреляла.
Она смерила расстояние от банки до пистолета. Вскинула дуло и быстро прицелилась. Выстрел - и банка улетела в сторону. Катя улыбнулась про себя. Отлично. Она не промахнется.
Она огляделась. Никакого движения вокруг. Очевидно, все, кто услышал выстрел, приняли его за преждевременное начало будущего новогоднего салюта.
Катя подошла ближе - туда, откуда видна была разорванная ее пулей банка. Катя снова прицелилась. Опять выстрел - и опять банка отлетела.
Отлично. Катя представила себе лицо Коли. Рука ее сама, чисто машинально, приподняла дуло. Пальцы напряглись. Курок был живой и теплый. Указательный палец, на курке, нервно подрагивал.
Нет, она не промахнется. Катя спрятала оружие в карман. Не промахнется.
Джон ждал Катю в машине.
- Куда поедем? - Спросил он, когда та усаживалась.
- Куда хочешь, - Катя пожала плечами.
- Куда я хочу? Хорошо.
Джон задрал рубашку, обнажив бурную, густую растительность, расположившуюся у него на животе. Пухлые пальцы Джона принялись с любовью и с наслаждением расчесывать эти заросли, и по салону распространился отвратительный, зловонный запах.
Катя молчала. Она хорошо знала, что Джон пользуется самыми дорогими французскими одеколонами и тщательно моется дважды в день. Причиною неприятного запаха были какие-то неясные ей генетические проблемы, которыми страдал Джон.
- А куда я хочу? - Прекратив чесаться и заправив рубашку, Джон задумался. - Кстати, а где то голубое платье, которое я тебе купил, а? Где оно?
Катя фыркнула.
- Оно дома.
- Ну так поехали, заберем. Поехали.
Катя открыла было рот, чтобы выдать любой предлог не ехать домой. Но она увидела, что машина уже мчится по мостовой. Джон, видевший в ней, в Кате, только вещь, дешевую игрушку, не стал бы принимать никаких возражений против своего каприза. В этом Катя, уже успевшая узнать Джона, не сомневалась.
Таня вернулась домой. Настроение было отвратительным, хуже, чем обычно. Маленькая гадость, - поняла для себя Таня, - не поднимает существенно настроения. Только немного и только на время.
Таня прошлась по пустой, скучной квартире. Собаки сновали взад и вперед, не замечая Тани. Я даже здесь никому не нужна, - подумала она. Даже дома я лишняя.
Она присела на диван, глядя на бегающих по комнате веселых животных. И, вдруг, поняла. Поняла ясно и четко. Не будет у нее никогда другой жизни. Никогда не будет. Вот эти собаки, собаки, у которых есть хозяева, и для которых Таня была и останется совершенно чужой - эти, вот, собаки останутся навсегда ее обществом.
"Надо закончить эту жизнь, - сказала себе Таня. - Надо закончить ее сегодня, и тогда завтра уже нечего будет заканчивать."
Она поднялась и пошла на кухню. Самый лучший способ - это повеситься. Тихая, блаженная смерть. Добрая и домашняя. Веревка нежно обнимет твою шею, слегка сожмет... Почти никаких мучений. Последнее, что увидят твои гаснущие навсегда глаза: родные стены родной квартиры. Все.
Смертепоклонница Таня, интересовавшаяся всем, что так или иначе связанно с концом этой земной жизни, когда-то прочитала книжку, где автор очень подробно и занимательно расписал повешение. (Таня успела забыть английскую фамилию автора, запомнила только его умное лицо с выпученными глазами, на обложке.)
Из книжки она узнала, что повешение бывает двух видов. Повешение с короткой веревкой и повешение с длинной веревкой. Короткая веревка - это наимение приятное из возможного. Лучше всего, когда веревка длинная. Тогда тело, пролетевшее в воздухе с метр, а то и больше, останавливается так сильно и резко, что шея несчастного не выдерживает. Мгновенная смерть. Чрезвычайно гуманная и цивилизованная.
С короткой же веревкой все получается, увы, не так быстро и не так приятно. Хорошо еще, если намыленная веревка, стянувшись в петлю, лишает повешенного возможности дышать и тогда - смерть от недостатка воздуха. (Постепенно умирает лишенный кислорода мозг.) Пять-шесть минут. Гораздо хуже, если веревка стягивается не до конца. Повешенный получает возможность вдохнуть, что, однако, его не радует. Кровь, которая набивается в кровеносные сосуды головы, уже не имеет выхода. Чернеет и опухает лицо. Язык, громадный и синий, вылезает наружу (иногда лопается.) Затрудненное дыхание и нарастающая головная боль. Участки мозга отключаются один следом за другим. Неприятно. В результате - небыстрая и непростая смерть от кровоизлияния в мозг (медленно, по одному, лопаются в мозгу кровеносные сосуды). До сорока пяти минут. Фу!..
Таня понимала, что организовать себе длинную веревку в домашних условиях она не сможет. Только короткую. Но и висеть с высунутым до пола языком тоже не хотелось. А, значит, веревку надо было намылить как следует. Вот оно как! Кто-то там не знает всех этих незатейливых, добрых хитростей и будет зря мучиться, но Таня не такова!
Она достала из кухонного стола зараннее припасенный для этой невеселой цели моток веревки, взяла кусок мыла и принялась старательно веревку намыливать. Два пса подбежали к Тане и начали с любопытством обнюхивать ее колени. Таня не обращала внимания. Она была всецело поглощена своей работой.
Наконец, намыленная веревка свернулась в петлю. Другой конец ее был прикреплен к люстре под потолком. Таня залезла на стул и надела петлю. "Как замечательно и как просто, - думала она. - Какой нежной кажется петля. Какое гениальное изобретение. Один только шаг - и вся эта кошмарная, никому не нужная жизнь навсегда кончена."
Таня вздохнула. Поглядела вокруг. В последний раз она видит эту свою кухню. В последний раз.
Она сошла с табурета.
...То, что произошло в следующее мгновение, показалось фантастическим и нереальным ночным кошмаром - таким жутким кошмаром, который вообще не с чем было сравнить. Весь мир в это мгновение перевернулся от черной, непереносимой режущей боли и от внезапно нахлынувшего отовсюду смертельного ужаса с каменным искаженным лицом. Какая-то страшная, чудовищная, железная рука ухватила Таню за горло.
Та хотела вскрикнуть от дикой боли, но крика своего не услышала. Казалось, это невидимый рязъяренный демон вцепился своими когтями и яростно душит, душит, душит ее. Когтистая рука впилась намертво, раздирая кожу, кромсая живое мясо, вырывая нервы и мускулы. Страшный демон с воспаленными пустыми глазами смотрел ей в лицо и продолжал сжимать свои адские когти. Таня извивалась всем телом, под ногами чувствуя только пустоту.
Инстинктивно она протянула ладони, чтобы оторвать от своего горла эту вцепившуюся страшную чужую руку. Но не могла оторвать. Безжалостная рука, словно бы прочитав ее намерения, стиснула Танино горло еще сильнее, еще невыносимее.
Хотелось вдохнуть.
Но воздуха не было.
Не было!
Его не было вообще!
Его не было ни одной капли!
Ни одной капли!.. Острой, горячей, разрывающей болью отозвались судорожно сжимающиеся пустые легкие. Невыносимая тошнота сдавила череп. Весь Танин мозг рвало на части одно единственное и невыполнимое сейчас желание.
Воздуха!
Воздуха!
Воздуха!
...И в этот момент треснуло что-то над головой. Таня почувствовала под ногами твердый пол. Она рванула веревку в сторону. И дышала, дышала, дышала...
Прошло несколько ужасных минут. Таня не стояла на ногах, она падала. Пальцы, которыми она держала недодушившую ее веревку, были в крови. Таня попыталась снять петлю, но не могла. Она посмотрела вверх. Не выдержала и надорвалась люстра, к которой Таня прикрепила петлю.
Подергав головой, Таня попробовала освободиться. Но не могла. Петля оказалась теперь недостаточно тугой, чтобы задушить Таню, но не настолько свободной, чтобы та могла ее снять.
Вокруг Таниных ног весело пробегали равнодушные собаки. Они, остановившись, нюхали ее. И, помахав хвостом, бежали себе дальше. Таня заскулила от боли и от холодного бешенства.
Она простояла так минут десять. Наконец, ей стало ясно: умереть она не хочет. Хочет жить. Ясно ей стало и то, что освободиться без посторонней помощи она не сможет.
- Помогите! - Закричала Таня слабым и хриплым голосом. - Помогите!
Болела голова, страшно болела шея, тошнило, грудь просто раскалывалась от тупой боли.
- Помогите! - Таня плакала от отчаяния.
Потом подобрала слабой рукой грязную ложку, брошенную ей на столе во время обеда и принялась стучать ложкой по столу. Что было силы.
Стучала с перерывами. Передыхала минуту-другую и после стучала опять.
...Таня не знала, сколько прошло времени: час, два или еще больше. В дверь позвонили.
- Помогите! - Что было силы закричала Таня. - Помогите!
И ее металлическая ложка застучала по столу еще резче, еще настырнее.
- С вами все в порядке? - Услышала Таня с той стороны двери настороженный голос соседки.
- Помогите! - Ответила она своим слабым придушенным криком. - Помогите!
Соседка ушла. Таня слышала ее удаляющиеся, мерно топающие по коридору шаги.
- Помогите!..
Через пятнадцать минут в дверь позвонили снова. Звонок был чрезвычайно долгий и назойливый.
- Полиция! - Услышала Таня. - Открывайте немедленно!
Прозвучал грохот, и дверь рухнула, как подкошенная. Вошел полисмен с пистолетом наготове, который он держал двумя руками. Констебль нервно оглядывался по сторонам. Неспеша подошел к Тане.
- С вами все в порядке, мисс? - Анджей Ковальский опустил дуло. - Где они?
- Никого нет. - Устало ответила Таня. - Я пыталась повеситься...
Ковальский замер на минуту, соображая. Потом спрятал оружие в кобуру. Он посмотрел на Таню и все понял.
С детских лет у маленького мальчика Анджея Ковальского была мечта мечта, которая так и осталась нереализованной.
Анджей хотел убить. Убить человека. Все равно кого.
Он много раз уже делал это во сне и еще большее число раз проделывал в своем воображении.
И вот сейчас, сегодня, рассматривая Танины глаза, Анджей понял: его жертва, его первая и, быть может, единственная жертва здесь, перед ним. Она стоит и смотрит, покорно и безропотно дожидаясь своей участи. Все. Тот страшный, роковой миг пришел.
Не говоря ни слова, Анджей подошел к Тане вплотную, двумя руками взял веревку и, вдруг, что есть силы, стянул эту веревку на горле. Девушка забилась от внезапной боли, от ужаса и от полного непонимания происходящего...
Анджей держал крепко веревку и напряженно всматривался в глаза своей жертве. В выпученные от смертельного ужаса глаза.
Вот, сейчас эти глаза застынут, погаснут. И навсегда закроются. Сейчас.
Прошла минута.
Анджей отпустил веревку. Он и сам не понял, что произошло. Какой-то спрятанный в самой глубине его мутного сознания инстинкт, может, инстинкт далеких, умерших предков - вдруг, ясно и четко сказал "Нет." Нет. И Ковальский подчинился.
Он отошел назад. Что он только-что хотел сделать? Понимал ли он, вообще, что делает? Что плохого ему сделала эта несчастная девушка, которую он и видит-то в первый раз?..
Чтобы избавиться от наваждения, Ковальский решительно помотал головой. Нет, он не испытывал сейчас мук совести. Он вообще не знал, что это. Но какое-то страшное и могучее внутреннее табу, вдруг, проснулось, и Ковальский понял, что он не в силах ему противиться.
Он открыл кухонный стол, достал большой, остро наточенный нож и одним движением перерезал веревку над головой у Тани. Нож бросил на стол.
После чего обернулся и, не говоря ни слова, вышел.
Полуживая Таня, тихо застонав, опустилась на пол.
Дмитрий Степанович вышел из бара. Он было хорошо пьян. Ноги подкашивались, не желая ступать прямо и правильно. Дмитрий Степанович сидел в баре до тех пор, пока не объявили last call. Сидел, пока посетителей не начали вежливо выпроваживать. Публика уже расходилась, а Дмитрий Стрепанович все еще сидел, разглядывая дно пустого стакана.
Но когда к нему подошел официант, Дмитрий Степанович не стал скандалить и требовать еще выпивки. Он отодвинул пустой стакан в сторону и, застегнув пальто, направился к выходу.
Дмитрий Степанович понятия не имел, куда он сейчас направляется. Нетвердые ноги притащили его в южный downtown. Улицы пустели, фонари горели ни для кого. Редкие машины равнодушно проскакивали мимо Дмитрия Степановича.
Остановившись на тротуаре, он задрал голову вверх. Неподвижные громадины - мертвые монолиты из камня, стекла и металла угрожающе обступали его вокруг. Дмитрий Степанович напряженно и мучительно вглядывался вглядывался в самый-самый верх громадных немых зданий.
Там, на верхних этажах, горели окна. И Дмитрию Степановичу казалось, что он различает движущиеся, еле видимые отсюда, силуэты.
Он знал: это небожители, боги мира сего. Они решают за простых, маленьких смертных людей, как им жить, во что верить, каких взглядов придерживаться, какой следовать моде. Это они, трудясь день и ночь, производят на свет ежедневно десятки тысяч, таких, как Майкл.
Дмитрий Степанович убил одного. И что дальше? Он убьет всех? Не убьет.
Он опустил голову и посмотрел на свои сморщившиеся, стареющие руки.
Но, может быть, мир сделался лучше и чище после этого убийства? Нет. Дмитрий Степанович уверен был, что нет. Мир стал еще чуточку гаже, грязнее и отвратительнее.
Дмитрий Степанович опять задрал вверх голову. Ему показалось, что он снова видит этих богов. Хотелось крикнуть им, туда, слова проклятия и неприязни. Пусть они, там, знают хотя бы, что он, Дмитрий Степанович о них здесь думает.
Но он не стал кричать. Понял, что его не услышат. Никто не услышит. Никто на этой пустой улице.
Дмитрий Степанович огляделся. Монолитные громады-здания рассматривали его презрительно и высокомерно. "Смирись. - Говорили они ему. - Смирись, смертный. Смирись и пади ниц." Перед тобою Система, - говорили громады, Система, выкристаллизовывшаяся столетиями, Система, породил которую сам Отец Зла. А что можешь ты? Что можешь ты сделать против? Что можешь ты сделать своими маленькими трясущимися руками? Ты -таракан, ты смеешь ненавидеть тех, кто никогда не узнает о твоем существовании. Что можешь ты сделать против титанов, ты, микроб, со своей ничтожной, микроскопической ненавистью?..
И Дмитрий Степанович, опустив голову, зашагал прочь своей спотыкающейся, смешной походкой.
Припарковав машину, Катя с Джоном вышли на улицу.
- Давай быстро, - сказала Катя, которая нервничала и которой не по себе было тут, у своего подъзда.
Колю они заметили не сразу. Тот вышел из темноты, держа руки в карманах. Негромко окликнул Катю.
Это была случайность, что он оказался здесь. Коля действительно прятался сейчас по темным углам от полиции. Он увиделся со знакомым дантистом-нелегалом, который кое-как, наспех, вставил ему выбитые в полицейском участке зубы. К новым зубам Коля привыкнуть никак не мог.
- Катя! - Крикнул он, быстро подходя сзади.
Та обернулась. И окаменела. Джон тоже обернулся.
Коля сам не знал, зачем он пришел сюда. Просто пришел и все. И увидел Катю. Он посмотрел на небо и секунды две искал там звезду. Ту самую. Но звезды не было: она погасла или, может быть, улетела на другой край вселенной. А, может, ее и не было никогда, этой звезды? Может, она погасла задолго до их, Коли с Катей, рождения? И только обманчивый свет от нее шел и шел к их далекой планете...
Катя отступила назад. Она нащупала пистолет в кармане.
- Ты сдала меня легавым. - Сказал Коля.
Катя молчала. Она взвела пальцем курок.
- Ты сейчас сдохнешь. - Коля медленно вытащил дуло.
Джон побледнел.
- Я-я в этом н-не участвую, - проговорил он быстро, заикаясь и беспомощно оглядываясь по сторонам.
- Как ты могла это сделать? - Коля опустил голову. Пистолет дрожал у него в руке. - Я ведь любил тебя. Я тебя на самом деле любил. Кроме тебя, у меня по жизни больше никого не было. Это подло - продавать тех, кто тебя любит.
- А кто ты такой, вообще? - Вдруг проснулась Катя. - Кто ты такой, чтоб тут читать мне мораль?
- Я? - Коля пожал плечами. - Я - никто.
- Ты не никто. - Катя покачала головой. - Ты шакал. По жизни шакал. Питаешься падалью и гнилой кровью. Тебе только кажется, что у тебя есть какая-то там своя мораль. Нет ее у тебя. Вообще нет. Ни своей морали нет, ни чужой. Ты - как животное, как зверь в лесу...
Коля зло усмехнулся.
- Я зверь и есть, - охотно согласился он. - Шакал - да. Все правильно. И ты знаешь, какая у меня по жизни религия, знаешь? Ты знаешь, во что я верю?..
Катя отошла еще назад. Ее рука крепко держала пистолетную рукоятку. Сейчас она внезапным рывком высвободит пистолет из кармана. И сразу же нажмет курок. И не промажет.
- Я верю, что кто-нибудь, когда-нибудь заплатит за все мои грехи. За каждый мой грех, который я уже совершил и совершу еще, за каждую сделанную мной мерзость, за каждую подлость - три шкуры сдерут с гада. Сдерут без всякой жалости. Вот она, моя религия. Я буду жить с этой верой и с этой верой подохну...
Катя выхватила пистолет. Громыхнуло дважды. Колин выстрел ударил на мгновение раньше, и Катина пуля, выпущенная позднее, ушла в пустоту.
Катя неподвижно лежала на тротуаре, разбросав в стороны руки. Бесполезный теперь пистолет валялся рядом. Джон задрожал и упал на колени. Коля навел на него дуло.
- Не убивай, - проговорил тот хрипло и почти шепотом. - Не убивай! Я, ведь никто. Вообще никто. Я - букашка. Что тебе толку от моей смерти? И что кому от нее толку? Вот, хочешь, я тебе поклонюсь? До земли. Хочешь?.. - И Джон упал лицом вниз и принялся целовать губами грязный, холодный асфальт.
- Не убивай. - Шептал он, - Не убивай.
Потом приподнялся. Огляделся проворно и увидел несколько аккуратных черных пластиковых пакетов с завязанным внутри мусором.
- Хочешь, я в этот пакет залезу? Хочешь? Ведь, он для мусора, а я мусор и есть. Человеческий мусор. Я помещусь! Не веришь?..
Коля опустил пистолет. Он смотрел, как Джон энергичными движениями разрывает пакет и залазит внутрь, вытряхивая содержимое, которое сразу же улетело куда-то, подхваченное порывистым свирепым ветром. "Только не убивай, - повторял Джон, - только не убивай."
...Коля стоял один на пустой улице, среди одинаковых, равнодушных домов. Пистолет он спрятал в карман. В нескольких шагах от него лежала на тротуаре мертвая Катя. Черная кровь лужей стекала на землю, смешиваясь с коричневой грязью улицы. Рядом дрожал, кутаясь в мусорный мешок Джон. Ветер со свистом пролетал вдоль ночной улицы и без интереса перелистывал грязные страницы выброшенной кем-то согодняшней газеты.
Коля повернулся и пошел прочь.
Торонто-Миссиссага,
2002-2003 гг..
Шумно вдохнув воздух ночной улицы и сжав пальцами сумку с вещами, Катя бегом припустила отсюда прочь.
Она переночевала у подруги Лены - та сделала большие, испуганные глаза, когда Катя рассказала ей всю свою историю. Она долго не могла уснуть, и ночь прошла беспокойно, Но утром, выпив крепкого кофе и поговорив с подругой, Катя успокоилась. Какая она дура, в самом деле! Неужели же Коля, которого сейчас ловит вся торонтская полиция, не имеет больше других забот, кроме как сводить счеты с ней.
Лена ушла на работу (она работала продавщицей в супермаркете), а Катя побродив туда и сюда по пустой квартире, успокоилась окончательно. И легла спать.
Выспавшись, она поднялась, приняла душ, почистила зубы. Неприятные мысли опять полезли в голову. Уже вытирая волосы, Катя приняла окончательное решение. Нет, она не будет полагаться на слепой, ненадежный случай. Конечно же, хорошо, если Колю заловят быстро, и он опять вернется к себе домой, то есть, в тюрьму. Но а если нет? Если не заловят?.. Катя решила приобрести пистолет.
Она знала одного торговца оружием. Патлатый наркоман Женя с кольцом в ухе был обязательным участником всех русскоязычных тусовок. Сегодня тридцать первое декабря, вечер, и Катя знает тусовку, в которой Женя скорее всего будет встречать Новый Год. Надо пересечься с ним. Перед этим нужно увидеться с Джоном и взять у него денег. Вот и все.
Катя вытерла волосы, потом подошла к телефону.
- Але. Ты?.. Приветик! - Весело крикнула Катя, узнав голос Джона. - Я денег хочу. Очень нужно. Дашь?
- Сколько ты хочешь?
Быстро договорились. Найти Женю было труднее. Тем более, в такой день и в такое время. Катя позвонила на один телефон, где Женя теоритически мог быть, позвонила на другой, позвонила на третий. На четвертом Женя отыскался.
- Мне нужен ствол. - Сказала Катя просто и прямо.
- Чего нужно? - Женя любил косить под придурка.
- Ствол от пылесоса. - Сказала Катя, которую такие манеры всегда раздражали. - Пылесос у меня поломался. Ствол хочу починить.
- Ну... пылесосы у нас у всех ломаются. Скока у тебя бабок есть?
- А сколько надо?
Договорились о месте и времени встречи. Катя положила трубку и глянула в окно. Там, за окном, темнело. Город готовился к встрече еще одного Нового Года. "Ничего, - сказала Катя себе. - Ничего. Мы тоже драться умеем. Не слабаки."
Когда Катя появилась здесь, вечеринка была в разгаре. Довольно типичное russian party. Хотя до непосредственного наступления Нового Года было еще далеко, но веселье уже катилось своим чередом. Катя вошла в квартиру, переступив через пьяного, и двинулась туда, где по ее предположению должна была находиться living room.
Несколько фигур, явно хорошо поддатых, пританцовывало под какую-то совершенно немелодичную гадость. Три гомосека лежали в углу. Они целовались и облизывали друг друга. Им было так хорошо вместе, что они никого вокруг не видели и не слышали. Вокруг валялись опорожненные бутыли, и стоял плотный дым марихуаны.
В одной из комнат Катя увидела Таню Митину. "Красавица" сидела одна на диване и прихлебывала из горла бренди. Судя по выражению ее лица, думала она о чем-то горьком и безысходном. Узнав Катю, Таня нехотя, кивком, поздоровалась.
Наконец, Катя оказалась на балконе. Здесь тусовались еще несколько молодых представителей русскоговорящего Торонто.
- В Израиле офигительно, - рассказывал парень в рваной джинсовой куртке, похожий ни то на панка, ни то на бомжа. - Там такая водка...
В его собеседнике Катя узнала Женю. Тот обернулся.
- А... чувиха моя родная. Явилась?
Потом дружески похлопал по щеке своего товарища, который так и не успел рассказать про израильскую водку.
- Короче, Гриша, замолк. Жди меня. - Он небрежно взял Катю за рукав. И я вернусь.
Они направились в туалет. Дверь туда была незаперта; Женя толкнул ее, но внутри оказались две облизывающиеся лесбиянки. Пошли в ванную комнату. Там увидели молодого человека, свесившегося над ванной и выворачивавшего туда содежимое своего желудка. Пришлось идти на кухню. Здесь, примостившись головой к грязной тряпке для пола, спал пьяный. Он сладко посапывал и улыбался во сне.
- Достали, блин, - сказал Женя. - Уединиться нельзя.
Он приподнял пьяного за одну ногу и выволок его в коридор, прикрыв за ним дверь. Потом извлек из кармана большой черный пистолет.
- "Беретта", - сказал он. - Современная марка. Такими вооружены у нас, в Канаде, сотрудники частных охранных фирм. Двенадцать зарядов. Отличное оружие.
Женя раскрыл обойму. Аккуратные патроны, готовые для стрельбы, стояли, тесно прижавшись один к другому. Катя смотрела на оружие с невольным почтением. Она молчала. В кармане куртки ее пальцы мяли теплые, хрустящие купюры - деньги, которые час назад дал ей Джон.
- Ну? - Спросил Женя, пряча пистолет в карман. - Сколько у тебя бабок?
Таня вернулась к себе в комнату. Только что она тихонько проследовала на кухню за Женей и Катей. После стояла под дверью и, навострив оба уха, напряженно ловила все долетающие оттуда слова.
Потом, когда разговор закончился, ушла опять в ту комнату, где до этого сидела в одиночестве. Но бутылка ее больше не интересовала. Таня поставила ее на тумбочку и принялась ходить из угла в угол.
"Так вот, оно что значит, - говорила себе Таня.- Вот, оно значит что... Пистолетами, значит, торгуем. Бандиты тоже мне, блин..."
Прийдя на новогоднюю вечеринку, Таня быстро определилась здесь и устроилась в одной из комнат, избрав себе общество еще полной бутылки. Из всей публики, собравшейся тут, бутылка ей показалась наиболее приятной личностью. Но отпив четверть, Таня увидела, что чем больше она пьет, тем мрачнее становятся ее думы.
Таня решила, что этой, вот, ночью она должна что-нибудь здесь сотворить. Или покончить с собой, или сделать кому-нибудь гадость. Одно из двух. Таня думала и определялась.
Увидев появившуюся в квартире Катю, она слегка ожила и без всякой мысли, повинуясь какому-то внутреннему, зовущему ее голосу, последовала за ней. Услышав разговор между Катей и Женей, Таня вернулась в ту же комнату, полная самых разных идей. Минут двадцать она ходила туда и сюда, раздумывая, как ей использовать теперь ее новые знания.
Потом решив, что ничего особенного тут не придумаешь, она подошла к телефону и набрала 911.
- Слушаю, - услышала Таня голос оператора.
Таня проглотила слюну и сказала тихо, дрожащим голосом:
- Дайте мне полицию. Я хочу сделать заявление.
Катя вышла во двор. Здесь никого не было. Она подобрала валявшуюся на земле пустую банку из под "Спрайта". Установила ее и вытащила пистолет.
Когда-то Катя неплохо стреляла.
Она смерила расстояние от банки до пистолета. Вскинула дуло и быстро прицелилась. Выстрел - и банка улетела в сторону. Катя улыбнулась про себя. Отлично. Она не промахнется.
Она огляделась. Никакого движения вокруг. Очевидно, все, кто услышал выстрел, приняли его за преждевременное начало будущего новогоднего салюта.
Катя подошла ближе - туда, откуда видна была разорванная ее пулей банка. Катя снова прицелилась. Опять выстрел - и опять банка отлетела.
Отлично. Катя представила себе лицо Коли. Рука ее сама, чисто машинально, приподняла дуло. Пальцы напряглись. Курок был живой и теплый. Указательный палец, на курке, нервно подрагивал.
Нет, она не промахнется. Катя спрятала оружие в карман. Не промахнется.
Джон ждал Катю в машине.
- Куда поедем? - Спросил он, когда та усаживалась.
- Куда хочешь, - Катя пожала плечами.
- Куда я хочу? Хорошо.
Джон задрал рубашку, обнажив бурную, густую растительность, расположившуюся у него на животе. Пухлые пальцы Джона принялись с любовью и с наслаждением расчесывать эти заросли, и по салону распространился отвратительный, зловонный запах.
Катя молчала. Она хорошо знала, что Джон пользуется самыми дорогими французскими одеколонами и тщательно моется дважды в день. Причиною неприятного запаха были какие-то неясные ей генетические проблемы, которыми страдал Джон.
- А куда я хочу? - Прекратив чесаться и заправив рубашку, Джон задумался. - Кстати, а где то голубое платье, которое я тебе купил, а? Где оно?
Катя фыркнула.
- Оно дома.
- Ну так поехали, заберем. Поехали.
Катя открыла было рот, чтобы выдать любой предлог не ехать домой. Но она увидела, что машина уже мчится по мостовой. Джон, видевший в ней, в Кате, только вещь, дешевую игрушку, не стал бы принимать никаких возражений против своего каприза. В этом Катя, уже успевшая узнать Джона, не сомневалась.
Таня вернулась домой. Настроение было отвратительным, хуже, чем обычно. Маленькая гадость, - поняла для себя Таня, - не поднимает существенно настроения. Только немного и только на время.
Таня прошлась по пустой, скучной квартире. Собаки сновали взад и вперед, не замечая Тани. Я даже здесь никому не нужна, - подумала она. Даже дома я лишняя.
Она присела на диван, глядя на бегающих по комнате веселых животных. И, вдруг, поняла. Поняла ясно и четко. Не будет у нее никогда другой жизни. Никогда не будет. Вот эти собаки, собаки, у которых есть хозяева, и для которых Таня была и останется совершенно чужой - эти, вот, собаки останутся навсегда ее обществом.
"Надо закончить эту жизнь, - сказала себе Таня. - Надо закончить ее сегодня, и тогда завтра уже нечего будет заканчивать."
Она поднялась и пошла на кухню. Самый лучший способ - это повеситься. Тихая, блаженная смерть. Добрая и домашняя. Веревка нежно обнимет твою шею, слегка сожмет... Почти никаких мучений. Последнее, что увидят твои гаснущие навсегда глаза: родные стены родной квартиры. Все.
Смертепоклонница Таня, интересовавшаяся всем, что так или иначе связанно с концом этой земной жизни, когда-то прочитала книжку, где автор очень подробно и занимательно расписал повешение. (Таня успела забыть английскую фамилию автора, запомнила только его умное лицо с выпученными глазами, на обложке.)
Из книжки она узнала, что повешение бывает двух видов. Повешение с короткой веревкой и повешение с длинной веревкой. Короткая веревка - это наимение приятное из возможного. Лучше всего, когда веревка длинная. Тогда тело, пролетевшее в воздухе с метр, а то и больше, останавливается так сильно и резко, что шея несчастного не выдерживает. Мгновенная смерть. Чрезвычайно гуманная и цивилизованная.
С короткой же веревкой все получается, увы, не так быстро и не так приятно. Хорошо еще, если намыленная веревка, стянувшись в петлю, лишает повешенного возможности дышать и тогда - смерть от недостатка воздуха. (Постепенно умирает лишенный кислорода мозг.) Пять-шесть минут. Гораздо хуже, если веревка стягивается не до конца. Повешенный получает возможность вдохнуть, что, однако, его не радует. Кровь, которая набивается в кровеносные сосуды головы, уже не имеет выхода. Чернеет и опухает лицо. Язык, громадный и синий, вылезает наружу (иногда лопается.) Затрудненное дыхание и нарастающая головная боль. Участки мозга отключаются один следом за другим. Неприятно. В результате - небыстрая и непростая смерть от кровоизлияния в мозг (медленно, по одному, лопаются в мозгу кровеносные сосуды). До сорока пяти минут. Фу!..
Таня понимала, что организовать себе длинную веревку в домашних условиях она не сможет. Только короткую. Но и висеть с высунутым до пола языком тоже не хотелось. А, значит, веревку надо было намылить как следует. Вот оно как! Кто-то там не знает всех этих незатейливых, добрых хитростей и будет зря мучиться, но Таня не такова!
Она достала из кухонного стола зараннее припасенный для этой невеселой цели моток веревки, взяла кусок мыла и принялась старательно веревку намыливать. Два пса подбежали к Тане и начали с любопытством обнюхивать ее колени. Таня не обращала внимания. Она была всецело поглощена своей работой.
Наконец, намыленная веревка свернулась в петлю. Другой конец ее был прикреплен к люстре под потолком. Таня залезла на стул и надела петлю. "Как замечательно и как просто, - думала она. - Какой нежной кажется петля. Какое гениальное изобретение. Один только шаг - и вся эта кошмарная, никому не нужная жизнь навсегда кончена."
Таня вздохнула. Поглядела вокруг. В последний раз она видит эту свою кухню. В последний раз.
Она сошла с табурета.
...То, что произошло в следующее мгновение, показалось фантастическим и нереальным ночным кошмаром - таким жутким кошмаром, который вообще не с чем было сравнить. Весь мир в это мгновение перевернулся от черной, непереносимой режущей боли и от внезапно нахлынувшего отовсюду смертельного ужаса с каменным искаженным лицом. Какая-то страшная, чудовищная, железная рука ухватила Таню за горло.
Та хотела вскрикнуть от дикой боли, но крика своего не услышала. Казалось, это невидимый рязъяренный демон вцепился своими когтями и яростно душит, душит, душит ее. Когтистая рука впилась намертво, раздирая кожу, кромсая живое мясо, вырывая нервы и мускулы. Страшный демон с воспаленными пустыми глазами смотрел ей в лицо и продолжал сжимать свои адские когти. Таня извивалась всем телом, под ногами чувствуя только пустоту.
Инстинктивно она протянула ладони, чтобы оторвать от своего горла эту вцепившуюся страшную чужую руку. Но не могла оторвать. Безжалостная рука, словно бы прочитав ее намерения, стиснула Танино горло еще сильнее, еще невыносимее.
Хотелось вдохнуть.
Но воздуха не было.
Не было!
Его не было вообще!
Его не было ни одной капли!
Ни одной капли!.. Острой, горячей, разрывающей болью отозвались судорожно сжимающиеся пустые легкие. Невыносимая тошнота сдавила череп. Весь Танин мозг рвало на части одно единственное и невыполнимое сейчас желание.
Воздуха!
Воздуха!
Воздуха!
...И в этот момент треснуло что-то над головой. Таня почувствовала под ногами твердый пол. Она рванула веревку в сторону. И дышала, дышала, дышала...
Прошло несколько ужасных минут. Таня не стояла на ногах, она падала. Пальцы, которыми она держала недодушившую ее веревку, были в крови. Таня попыталась снять петлю, но не могла. Она посмотрела вверх. Не выдержала и надорвалась люстра, к которой Таня прикрепила петлю.
Подергав головой, Таня попробовала освободиться. Но не могла. Петля оказалась теперь недостаточно тугой, чтобы задушить Таню, но не настолько свободной, чтобы та могла ее снять.
Вокруг Таниных ног весело пробегали равнодушные собаки. Они, остановившись, нюхали ее. И, помахав хвостом, бежали себе дальше. Таня заскулила от боли и от холодного бешенства.
Она простояла так минут десять. Наконец, ей стало ясно: умереть она не хочет. Хочет жить. Ясно ей стало и то, что освободиться без посторонней помощи она не сможет.
- Помогите! - Закричала Таня слабым и хриплым голосом. - Помогите!
Болела голова, страшно болела шея, тошнило, грудь просто раскалывалась от тупой боли.
- Помогите! - Таня плакала от отчаяния.
Потом подобрала слабой рукой грязную ложку, брошенную ей на столе во время обеда и принялась стучать ложкой по столу. Что было силы.
Стучала с перерывами. Передыхала минуту-другую и после стучала опять.
...Таня не знала, сколько прошло времени: час, два или еще больше. В дверь позвонили.
- Помогите! - Что было силы закричала Таня. - Помогите!
И ее металлическая ложка застучала по столу еще резче, еще настырнее.
- С вами все в порядке? - Услышала Таня с той стороны двери настороженный голос соседки.
- Помогите! - Ответила она своим слабым придушенным криком. - Помогите!
Соседка ушла. Таня слышала ее удаляющиеся, мерно топающие по коридору шаги.
- Помогите!..
Через пятнадцать минут в дверь позвонили снова. Звонок был чрезвычайно долгий и назойливый.
- Полиция! - Услышала Таня. - Открывайте немедленно!
Прозвучал грохот, и дверь рухнула, как подкошенная. Вошел полисмен с пистолетом наготове, который он держал двумя руками. Констебль нервно оглядывался по сторонам. Неспеша подошел к Тане.
- С вами все в порядке, мисс? - Анджей Ковальский опустил дуло. - Где они?
- Никого нет. - Устало ответила Таня. - Я пыталась повеситься...
Ковальский замер на минуту, соображая. Потом спрятал оружие в кобуру. Он посмотрел на Таню и все понял.
С детских лет у маленького мальчика Анджея Ковальского была мечта мечта, которая так и осталась нереализованной.
Анджей хотел убить. Убить человека. Все равно кого.
Он много раз уже делал это во сне и еще большее число раз проделывал в своем воображении.
И вот сейчас, сегодня, рассматривая Танины глаза, Анджей понял: его жертва, его первая и, быть может, единственная жертва здесь, перед ним. Она стоит и смотрит, покорно и безропотно дожидаясь своей участи. Все. Тот страшный, роковой миг пришел.
Не говоря ни слова, Анджей подошел к Тане вплотную, двумя руками взял веревку и, вдруг, что есть силы, стянул эту веревку на горле. Девушка забилась от внезапной боли, от ужаса и от полного непонимания происходящего...
Анджей держал крепко веревку и напряженно всматривался в глаза своей жертве. В выпученные от смертельного ужаса глаза.
Вот, сейчас эти глаза застынут, погаснут. И навсегда закроются. Сейчас.
Прошла минута.
Анджей отпустил веревку. Он и сам не понял, что произошло. Какой-то спрятанный в самой глубине его мутного сознания инстинкт, может, инстинкт далеких, умерших предков - вдруг, ясно и четко сказал "Нет." Нет. И Ковальский подчинился.
Он отошел назад. Что он только-что хотел сделать? Понимал ли он, вообще, что делает? Что плохого ему сделала эта несчастная девушка, которую он и видит-то в первый раз?..
Чтобы избавиться от наваждения, Ковальский решительно помотал головой. Нет, он не испытывал сейчас мук совести. Он вообще не знал, что это. Но какое-то страшное и могучее внутреннее табу, вдруг, проснулось, и Ковальский понял, что он не в силах ему противиться.
Он открыл кухонный стол, достал большой, остро наточенный нож и одним движением перерезал веревку над головой у Тани. Нож бросил на стол.
После чего обернулся и, не говоря ни слова, вышел.
Полуживая Таня, тихо застонав, опустилась на пол.
Дмитрий Степанович вышел из бара. Он было хорошо пьян. Ноги подкашивались, не желая ступать прямо и правильно. Дмитрий Степанович сидел в баре до тех пор, пока не объявили last call. Сидел, пока посетителей не начали вежливо выпроваживать. Публика уже расходилась, а Дмитрий Стрепанович все еще сидел, разглядывая дно пустого стакана.
Но когда к нему подошел официант, Дмитрий Степанович не стал скандалить и требовать еще выпивки. Он отодвинул пустой стакан в сторону и, застегнув пальто, направился к выходу.
Дмитрий Степанович понятия не имел, куда он сейчас направляется. Нетвердые ноги притащили его в южный downtown. Улицы пустели, фонари горели ни для кого. Редкие машины равнодушно проскакивали мимо Дмитрия Степановича.
Остановившись на тротуаре, он задрал голову вверх. Неподвижные громадины - мертвые монолиты из камня, стекла и металла угрожающе обступали его вокруг. Дмитрий Степанович напряженно и мучительно вглядывался вглядывался в самый-самый верх громадных немых зданий.
Там, на верхних этажах, горели окна. И Дмитрию Степановичу казалось, что он различает движущиеся, еле видимые отсюда, силуэты.
Он знал: это небожители, боги мира сего. Они решают за простых, маленьких смертных людей, как им жить, во что верить, каких взглядов придерживаться, какой следовать моде. Это они, трудясь день и ночь, производят на свет ежедневно десятки тысяч, таких, как Майкл.
Дмитрий Степанович убил одного. И что дальше? Он убьет всех? Не убьет.
Он опустил голову и посмотрел на свои сморщившиеся, стареющие руки.
Но, может быть, мир сделался лучше и чище после этого убийства? Нет. Дмитрий Степанович уверен был, что нет. Мир стал еще чуточку гаже, грязнее и отвратительнее.
Дмитрий Степанович опять задрал вверх голову. Ему показалось, что он снова видит этих богов. Хотелось крикнуть им, туда, слова проклятия и неприязни. Пусть они, там, знают хотя бы, что он, Дмитрий Степанович о них здесь думает.
Но он не стал кричать. Понял, что его не услышат. Никто не услышит. Никто на этой пустой улице.
Дмитрий Степанович огляделся. Монолитные громады-здания рассматривали его презрительно и высокомерно. "Смирись. - Говорили они ему. - Смирись, смертный. Смирись и пади ниц." Перед тобою Система, - говорили громады, Система, выкристаллизовывшаяся столетиями, Система, породил которую сам Отец Зла. А что можешь ты? Что можешь ты сделать против? Что можешь ты сделать своими маленькими трясущимися руками? Ты -таракан, ты смеешь ненавидеть тех, кто никогда не узнает о твоем существовании. Что можешь ты сделать против титанов, ты, микроб, со своей ничтожной, микроскопической ненавистью?..
И Дмитрий Степанович, опустив голову, зашагал прочь своей спотыкающейся, смешной походкой.
Припарковав машину, Катя с Джоном вышли на улицу.
- Давай быстро, - сказала Катя, которая нервничала и которой не по себе было тут, у своего подъзда.
Колю они заметили не сразу. Тот вышел из темноты, держа руки в карманах. Негромко окликнул Катю.
Это была случайность, что он оказался здесь. Коля действительно прятался сейчас по темным углам от полиции. Он увиделся со знакомым дантистом-нелегалом, который кое-как, наспех, вставил ему выбитые в полицейском участке зубы. К новым зубам Коля привыкнуть никак не мог.
- Катя! - Крикнул он, быстро подходя сзади.
Та обернулась. И окаменела. Джон тоже обернулся.
Коля сам не знал, зачем он пришел сюда. Просто пришел и все. И увидел Катю. Он посмотрел на небо и секунды две искал там звезду. Ту самую. Но звезды не было: она погасла или, может быть, улетела на другой край вселенной. А, может, ее и не было никогда, этой звезды? Может, она погасла задолго до их, Коли с Катей, рождения? И только обманчивый свет от нее шел и шел к их далекой планете...
Катя отступила назад. Она нащупала пистолет в кармане.
- Ты сдала меня легавым. - Сказал Коля.
Катя молчала. Она взвела пальцем курок.
- Ты сейчас сдохнешь. - Коля медленно вытащил дуло.
Джон побледнел.
- Я-я в этом н-не участвую, - проговорил он быстро, заикаясь и беспомощно оглядываясь по сторонам.
- Как ты могла это сделать? - Коля опустил голову. Пистолет дрожал у него в руке. - Я ведь любил тебя. Я тебя на самом деле любил. Кроме тебя, у меня по жизни больше никого не было. Это подло - продавать тех, кто тебя любит.
- А кто ты такой, вообще? - Вдруг проснулась Катя. - Кто ты такой, чтоб тут читать мне мораль?
- Я? - Коля пожал плечами. - Я - никто.
- Ты не никто. - Катя покачала головой. - Ты шакал. По жизни шакал. Питаешься падалью и гнилой кровью. Тебе только кажется, что у тебя есть какая-то там своя мораль. Нет ее у тебя. Вообще нет. Ни своей морали нет, ни чужой. Ты - как животное, как зверь в лесу...
Коля зло усмехнулся.
- Я зверь и есть, - охотно согласился он. - Шакал - да. Все правильно. И ты знаешь, какая у меня по жизни религия, знаешь? Ты знаешь, во что я верю?..
Катя отошла еще назад. Ее рука крепко держала пистолетную рукоятку. Сейчас она внезапным рывком высвободит пистолет из кармана. И сразу же нажмет курок. И не промажет.
- Я верю, что кто-нибудь, когда-нибудь заплатит за все мои грехи. За каждый мой грех, который я уже совершил и совершу еще, за каждую сделанную мной мерзость, за каждую подлость - три шкуры сдерут с гада. Сдерут без всякой жалости. Вот она, моя религия. Я буду жить с этой верой и с этой верой подохну...
Катя выхватила пистолет. Громыхнуло дважды. Колин выстрел ударил на мгновение раньше, и Катина пуля, выпущенная позднее, ушла в пустоту.
Катя неподвижно лежала на тротуаре, разбросав в стороны руки. Бесполезный теперь пистолет валялся рядом. Джон задрожал и упал на колени. Коля навел на него дуло.
- Не убивай, - проговорил тот хрипло и почти шепотом. - Не убивай! Я, ведь никто. Вообще никто. Я - букашка. Что тебе толку от моей смерти? И что кому от нее толку? Вот, хочешь, я тебе поклонюсь? До земли. Хочешь?.. - И Джон упал лицом вниз и принялся целовать губами грязный, холодный асфальт.
- Не убивай. - Шептал он, - Не убивай.
Потом приподнялся. Огляделся проворно и увидел несколько аккуратных черных пластиковых пакетов с завязанным внутри мусором.
- Хочешь, я в этот пакет залезу? Хочешь? Ведь, он для мусора, а я мусор и есть. Человеческий мусор. Я помещусь! Не веришь?..
Коля опустил пистолет. Он смотрел, как Джон энергичными движениями разрывает пакет и залазит внутрь, вытряхивая содержимое, которое сразу же улетело куда-то, подхваченное порывистым свирепым ветром. "Только не убивай, - повторял Джон, - только не убивай."
...Коля стоял один на пустой улице, среди одинаковых, равнодушных домов. Пистолет он спрятал в карман. В нескольких шагах от него лежала на тротуаре мертвая Катя. Черная кровь лужей стекала на землю, смешиваясь с коричневой грязью улицы. Рядом дрожал, кутаясь в мусорный мешок Джон. Ветер со свистом пролетал вдоль ночной улицы и без интереса перелистывал грязные страницы выброшенной кем-то согодняшней газеты.
Коля повернулся и пошел прочь.
Торонто-Миссиссага,
2002-2003 гг..