Боргер Мартина. В ловушке

   – Как дела в «Буше»? – Голос Ковальски выдернул его из приятных воспоминаний.
   – Нам не хватает тебя, – солгал Йон. Как еще отвечать? Что все прекрасно без него обходятся? В первую очередь учащиеся? Что единственная проблема возникла в связи с необходимостью замены? – Да, кстати, я вот что тебе привез, – сообщил он и вытащил из кармана запечатанного в пленку Манкелля.
   – Если бы я мог это прочесть, – мрачно буркнул Ковальски и даже не взглянул на название книги.
   – Скоро сможешь, – успокоил его Йон. – Еще я, разумеется, должен передать тебе приветы от коллег. Все спрашивают, когда ты вернешься.
   – Вообще не вернусь, – сообщил Ковальски.
   – Что ты говоришь?
   – Я больше не вернусь в гимназию. Бросаю работу педагога, навсегда.
   – Не может быть! Ты серьезно?
   – Я пойду на пенсию. – Ковальски плавно, словно в замедленной съемке, повернул голову и попытался заглянуть в глаза Йону; голубизна его радужных оболочек сделалась какой-то водянистой. – Возможно, я стану работать у Вольфганга, брата Хайке.
   – В велосипедной лавке? – В учительской Ковальски частенько рассказывал о своем шурине, о жирном наваре, который приносила торговля велосипедами.
   Ковальски кивнул:
   – Он открывает вторую точку, и ему требуется сотрудник, чтобы вести бухгалтерию и все прочее; я в этом неплохо разбираюсь, кстати, долго помогал тестю. Во всяком случае, с профессией учителя я решил расстаться.
   Йон попытался представить Ковальски в маленьком, душном бюро, где пахнет кожей, железом и потными ногами; картина получилась почти идеальной.
   – Значит, все бросаешь? – спросил он. – Даже отчисления для пенсии по старости? Вот так, сразу?
   Ковальски убрал под стул сначала одну ногу, потом другую и стиснул в пальцах Манкелля.
   – Я уже давно об этом думал, – признался он. – В «Буше» я просто не выдерживаю, ты сам видел. И последняя история с Мирко переполнила чашу моего терпения.
   Йон не стал возражать.
   – А что говорит по этому поводу Хайке?
   – Мы перебьемся, она ведь опять нашла работу. Если уж кто и знает, какими говенными для меня были последние годы, так это она. Плюс страх, что школьники снова меня угробят. Ведь в этот раз я чудом остался жив.
   – Да, Гаральд, у каждого свои проблемы.
   – Ну, не скажи! У тебя вот нет проблем. Я всегда тебе завидовал твоей уверенности в себе, умению себя поставить. Хотел походить на тебя, ведь учащиеся не только тебя уважают, но и любят. Да и коллеги тоже. Знаешь, как тебя называют за глаза? «Благородный олень».
   Йон смущенно рассмеялся.
   – Да-да, за эти твои пробежки по парку, – продолжал Ковальски. – Но я знаю и то, что для вас я всего лишь шут. Все вы держите меня за болвана. Никудышного педагога. – Он сжал кулак и ударил по Манкеллю.
   Йону невольно вспомнился последний разговор с Робертом, закончившийся таким неожиданным взрывом агрессии.
   – Ты сейчас не волнуйся, – сказал он. – Прежде всего думай о том, чтобы снова встать на ноги. Если хочешь, мы посидим с тобой где-нибудь и спокойно обсудим, стоит ли тебе в самом деле бросать школу.
   Ковальски лишь отмахнулся. Разговор его явно утомил.
   – Брось, я знаю, что мне делать. И ты ведь сам не будешь отрицать, что я прав, если оставишь хоть на минуту свою проклятую вежливость.
   Йон удержался от замечания, что он сидит тут исключительно из вежливости.
   – Ладно, – сказал он, – раз ты твердо решил, не стану спорить. Если же тебя действительно интересует мое мнение, вот оно – бросай курить. – Он встал и протянул коллеге руку. Ковальски сжал ее, голубизна его глаз сделалась резкой и пронзительной. Она колола Йона.
   – А тебя никогда не терзают сомнения? – спросил он. – В смысле твоего собственного существования, я хочу сказать? Именно сейчас, после смерти Шарлотты?
   – Почему я должен терзаться? И в чем сомневаться? – возразил Йон и убрал руку. – Ну, давай, хорошенько отдохни. Я к тебе еще загляну, будем поддерживать контакт.
   – Что-то не верится, – буркнул Ковальски.
   Йон сделал вид, что не расслышал последнего замечания, и торопливо двинулся к выходу. Мысль о том, что ему больше не придется видеть Ковальски, принесла чувство какого-то облегчения. Проходя сквозь большую стеклянную дверь, он увидел Хайке. Она шла с парковки, за ней семенили два маленьких Ковальски. Не желая встречаться с ними, он свернул в сторону и пошел к своей машине кружным путем. Слава Богу, он осилил и эту миссию.

22

   В воскресенье, с утра пораньше, он пробежал свой круг по Ниндорфскому парку. Кроме него, в этот час там не было никого. Чистый воздух вливался в легкие свежей и живительной струей. Птицы щебетали в кустах, на березах распускались юные желтоватые листочки. Божественный день, сказала бы Шарлотта в прежние годы, когда она еще умела радоваться хорошей погоде.
   Ночь он провел тяжелую. Кровать, комната, весь дом на Бансграбене утратили уют и тепло. В голове крутились тревожные мысли о том, все ли он учел. Он ворочался с боку на бок и гнал их от себя. В конце концов встал, достал из холодильника пиво и еще раз составил список дел. С остатками пива Йон улегся на софе в гостиной и поиграл пультом, просматривая телеканалы; за этим занятием он все-таки уснул, и ему приснился Роберт. Проснувшись, он так и не смог восстановить подробности сна.
   В резвом темпе он миновал конюшни для пони. Ворота были закрыты, в загоне он заметил пять или шесть маленьких буланых лошадок, среди них, вероятно, была и Стелла, любимица Лютты. Они стояли неподвижно, с опущенными головами; если бы не пар, струившийся из ноздрей, их можно было принять за игрушечных. Йон тут же подумал о Юлии, о теплых струйках ее дыхания, влажном затылке под кудрявыми локонами. Ни одну женщину он еще не желал с такой страстью. С Юлией все было особенным, необыкновенным, удивительным; с самого первого момента она превратила его в маньяка, одержимого.
   Он пересек игровую площадку «Веселые приключения», пнул на бегу пустую пивную банку и свернул на дорогу, идущую по берегу речки Коллау; у самой воды расцвели крошечные белые цветочки. Жаль, что он не может гулять тут с Юлией: слишком близко от гимназии. Им нельзя появляться вместе так скоро после смерти Шарлотты, только на работе или школьных мероприятиях. Она входила в его положение, и это лишний раз доказывало, как сильно она его любит; наверняка ей нелегко все время притворяться. Страсть, с какой она отдавалась ему в последний понедельник, сказала ему больше, чем любые слова. Это была самая чудесная ночь в его жизни.
   Им требуется просто выждать несколько месяцев, пока смерть Шарлотты не изгладится хоть немного из людской памяти. Когда-нибудь они без колебаний и боязни смогут бывать вместе где угодно, например на выставках в Кунстхалле.
   Он обогнул садики Бонденвальда и его заброшенный парк с кормушками для диких животных. Пересекая парковку перед бывшим лесничеством, где теперь размещались хозяйственные службы, спугнул фазана. С пронзительными криками лесной красавец бросился прочь, за ним три курочки. Тяжело взмахивая крыльями, птицы пролетели цепочкой метров сто, почти над асфальтом, прямо перед Йоном, словно решили показать ему дорогу. Оперение самца переливалось на солнце. Йон увеличил темп, и фазаны наконец исчезли между деревьями на очередном изгибе дорожки. Резкие крики самца еще некоторое время доносились из весеннего леса.
   Мимо кладбища он бежал медленней, добравшись до церкви, покинул парк и пересек ненавистную Ниндорфскую рыночную площадь. Подумал, что в ближайшее время ему необходимо побывать на могиле Шарлотты, пожалуй даже сегодня: ведь после похорон он там еще не появлялся. Свернув на свою улицу, Йон хотел было завершить дистанцию, как обычно в спринтерском темпе, но на сей раз ему не хватило дыхания. Ноги не слушались, последние метры до двери получились мучительно длинными. Во рту пересохло, перед глазами замелькали темные точки. На весь круг ушло на семь минут дольше обычного. Совершенно ясно, что сказалась бессонная ночь.
   Вместо того чтобы сразу пойти под душ, он уселся в пропотевшей одежде за кухонный стол и заставил себя выпить литр воды. На столе лежал составленный ночью список. Йон взял ручку и в конце колонки добавил слова «кладбище + памятник».
   Потом раскрыл вчерашний номер газеты и нашел раздел недвижимости. Его заинтересовало только одно объявление: «Манштейнштрассе, пятьдесят квадратных метров, мебель, срочно, без посредников». Место идеальное, до Юлии оттуда десять минут пешком. Он обвел рамкой текст, подчеркнул указанный телефон и записал в своем списке «Манштейнштрассе». Он позвонит туда после приезда маклера и потенциальных квартиросъемщиков, назначенного на одиннадцать часов. Пунктом «вещи Шарлотты» он тоже займется сегодня, лучше всего немедленно.
   Он отнес список наверх и положил на письменный стол. Принял душ, оделся и, прихватив пару пластиковых пакетов, поднялся в спальню Шарлотты.
   В первый раз после смерти жены он вошел в ее комнату, приказав себе ни над чем не задумываться, только действовать. Распахнул оба окна и задернул гардины, хотя заглянуть туда от Глиссманов было практически невозможно, при всех способностях Верены. Прежде всего сгреб мелочи с ночного столика, даже не сортируя их, не пытаясь отобрать что-нибудь полезное.
   Из каждой поездки жена привозила сувениры – раскрашенную лошадку из Швеции, песчаную розу из Туниса, глиняную лампадку из Неаполя, стеклянного лебедя из Венеции, майолику из Лиссабона, кованый светильник из Прованса. Хлам, представлявший собой ценность лишь для нее самой. Но теперь любая вещица пробуждала воспоминания и в нем, несмотря на его решимость не ворошить прошлое. В Лиссабоне Шарлотта съела что-то несвежее и пролежала два дня в номере отеля с задернутыми шторами, и он часами бродил по старому городу, под грозой и дождем, апрель был в том году необычно холодным, а в Гамбурге его звонков ждала Сюзанна. Тогда еще не было мобильной связи, а он терпеть не мог торчать в вонючей телефонной кабинке в ожидании соединения. Когда они вернулись домой, он быстро повернул все таким образом, что Сюзанна с ним порвала.
   В Швеции они встретились с Робертом и Марлен, его второй женой, – те вернулись из поездки на мыс Нордкап. Вчетвером провели неделю в деревянном домике на шхерах, много смеялись, все время что-то ели и еще больше пили. Было ли уже тогда что-нибудь между Робертом и Шарлоттой? Возможностей для этого имелось достаточно, он сам часто ходил купаться с Марлен и лазил с ней по скалам, а Роберт и Шарлотта ездили за покупками или готовили очередную трапезу. Он тоже вполне мог завести флирт с Марлен, та не раз подавала ему соответствующие знаки. Однако подобно двум другим женам Роберта, она не принадлежала к его типу – чересчур светловолосая, чересчур полногрудая, чересчур флегматичная и медлительная, так что их отношения остались чисто дружескими. Какого же черта не могли удержаться в рамках приличия Роберт и Шарлотта?
   Он схватил провансальский светильник и с яростью швырнул в одежный шкаф. Испытав облегчение, он – под звон колоколов Ниндорфской церкви – принялся упаковывать в картонные коробки детективные романы и журналы по садоводству, чтобы отправить их в макулатуру.
   Перед приоткрывшимся платяным шкафом он остановился. Много лет он не заглядывал туда и даже не ожидал увидеть такое количество одежды; по-видимому, Шарлотта ничего никогда не выбрасывала. Там тесно висели рубашки и блузы всех цветов, с узорами и гладкие, юбки, которых он не помнил, длинные платья, которые она не носила целую вечность, вельветовые брюки, джинсы, льняные слаксы, бермуды, шорты. Когда он в последний раз видел жену в шортах? Трудно сказать. Два старых купальных халата, оба зеленые. Наверху, на полке, шапочки и шляпы, платки, шали, перчатки. Лимонно-желтая штормовка, которую она купила в Швеции.
   Оторопь охватила его, когда он распахнул третью дверцу шкафа. Белье и чулки, скомканные, напиханные по ящикам, хаотично, без всякой системы. Из верхнего ящика свисал бюстгальтер, раскачиваясь на сквозняке, тянувшем из приоткрытой двери. Кружева цвета бордо. Для Роберта? Церковные колокола зазвонили во второй раз.
   Он захлопнул шкаф, прошел в кабинет и добавил к списку – «мешки для мусора».

23

   Как только напольные часы в столовой пробили одиннадцать, в дверь позвонил маклер Бучков и представил Йону многочисленное семейство Мерингов: упитанного и вежливого мужа, бледную и нервную жену, возможно еще несколько лет назад слывшую красоткой, на полголовы выше мужа и двоих детей – пятилетнюю девочку в очках в голубой оправе и малыша с текущими из обеих ноздрей соплями, которого все называли «Бутци». Дети застенчиво жались к матери. Йон предоставил все маклеру, и тот начал показывать дом. У самого Йона не было ни малейшего желания выполнять в собственном доме роль лакея, распахивать двери и бормотать пояснения.
   Еще в среду он водил по дому маклера, моложавого и щеголеватого типа в шмотках от дизайнеров, и узнал от него, что на объект недвижимости такой величины и такого качества можно найти квартиросъемщиков практически в одно мгновение, если не заламывать чрезмерно высокую цену, ведь Ниндорф все-таки не Отмаршен. Они быстро сошлись на максимально возможной для этого района цене за квадратный метр. Когда Йон, прощаясь, упомянул, что хочет нанять маляров, а на верхнем этаже заново отциклевать и покрыть лаком полы, Бучков предостерег его: «Не вкладывайте в это слишком много, ваши деньги не окупятся. Я принципиально не говорю плохо о своих клиентах, но съемщик есть съемщик. Довольно неряшливая публика. Особенно, если это юристы или учителя. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю».
   Йон умолчал о собственной профессии.
   – Я рассчитываю, что вы пришлете мне подходящих клиентов, – сказал он. – Чем скорей, тем лучше. Мне не хочется долго возиться с этим домом.
   – Нет проблем. Мы можем взять все на себя, все вопросы. Вы не пошевелите и пальцем. Только станете получать плату за аренду.
   – За вычетом исключительно низкого процента за посредничество. – Йон добавил в голос точно дозированную порцию иронии, чтобы дать понять Бучкову, что в деловых вопросах он совсем не так наивен, каким, возможно, показался. У маклера не должно возникнуть искушения как-то его провести, обмануть.
   Намек достиг цели.
   – Чистый мизер, господин Эверманн, семечки. – Бучков заговорщицки усмехнулся и взмахнул руками, словно благословляя, и этим напомнил Роберта. При этом ни разу не поинтересовался, почему Йон уезжает из дома.
   Разумеется, Верена запеленговала визит маклера. Когда Бучков уехал в своем новеньком «мини» модного зеленого цвета, она в полосатых джинсах протирала губкой входную дверь.
   – Настоящее лето начинается, верно? – крикнула она Йону. – Как жаль, что Шарлотта его уже не увидит. – Йон растянул губы в меланхолической улыбке и сказал себе, что в ближайшее время подойдет к соседям и сообщит о своем переезде. Только не забыться и убедительно сыграть роль безутешного вдовца.
   К его радости, фрау Меринг мгновенно «запала» на дом и прежде всего на ухоженный участок. Пока Йон обсуждал в зимнем саду договор аренды с ее мужем и Бучковым, она таскала детей из комнаты в комнату и строила планы на будущее. На первом этаже стены нужно покрасить в светло-желтый цвет, а в кабинете Йона будет комната для игр. Мысль Йону понравилась – ревущие дети, летающие по комнате игрушки, пролитый сок, крошки печенья навсегда изгонят призрак Роберта.
   Меринг работал менеджером на шоколадной фабрике и выглядел так, словно съедал на завтрак по полфунта конфет. Когда у Бучкова зазвонил мобильный телефон и он вышел в сад, глава семейства сообщил Йону:
   – Наши поиски тянутся уже несколько месяцев. Жене трудно угодить. То одно не так, то другое не устраивает. Женщины капризные существа, у них свои фантазии. Этот дом первый, который ей понравился без всяких оговорок. Скажите, вы планируете в будущем его продавать?
   – Не исключаю, – ответил Йон. – Когда-нибудь.
   – Совершенно правильно, когда-нибудь, – повторил Меринг. – Сначала мы посмотрим, как жене тут понравится. Захочет ли она тут жить. И после этого я предпочел бы иметь дело непосредственно с вами, обойтись без маклера. В целях экономии. У вас есть свои соображения насчет цены?
   – Пятьсот тысяч, – ответил Йон.
   Меринг откинулся на спинку и скрестил на груди пухлые руки.
   – Потом, естественно, мы к этому еще вернемся, – произнес он, выдержав маленькую паузу. – Есть ли в доме какие-либо изъяны, о которых вы умалчиваете? – Он прищурил один глаз в знак того, что их разговор принимает шутливый оттенок.
   – Да-да. – Йон подыграл ему и изобразил лукавую улыбку. Меринг хочет шутить? Нет проблем. – Иногда тут кто-то бродит по ночам. Держит голову под мышкой и жалобно стонет. Но если его угостить шоколадкой, сразу уходит.
   – Понятно, – ответил Меринг и тоже ухмыльнулся.
   Прощаясь, фрау Меринг попросила разрешения поставить в саду песочницу. Вот только где? Какое тут самое подходящее место? Пока отец семейства запихивал в машину Бутци и его сестренку, Йон еще раз прогулялся с ней по саду и показал место под кустом сирени. Летом оно оказывается в полутени, а зимой на солнце. Уже незаметно, что он похоронил тут кота. Дождь смыл все следы.
   – Я уверена, нам тут будет очень хорошо, – сказала фрау Меринг, глядя на цветущие форсайтии справа и слева от зимнего сада. Кусты сияли на солнце как начищенная медь, под ними Шарлотта посадила темно-синие крокусы, которые за много лет разрослись в густой ковер. Они уже отцветали, напоследок демонстрируя свое великолепие.
   – Как красиво: – вздохнула фрау Меринг. – Наверняка ведь вы жили тут счастливо. Почему вы уезжаете?
   Йону не захотелось ей лгать. Зачем и тут спекулировать на смерти Шарлотты?
   – Ради большей независимости, – ответил он и провел ее мимо дома на улицу. У Глиссманов приоткрылось на втором этаже окно ванной комнаты. – Мне хочется побольше путешествовать. А такой дом требует постоянного ухода.
   – Принеси мне, женушка, туалетную бумагу! – отчетливо прозвучал голос Манни.
   – А какие у вас соседи? – вежливо поинтересовалась фрау Меринг.
   – Приятные, – ответил Йон. – Предупредительные. Всегда готовы помочь.
   – Меня радуют ваши слова, – сказала она. – Иногда очень нужна бывает чья-нибудь помощь.
   Она бросила на него томный взгляд, напомнивший ему одну из его подружек еще до Шарлотты – у той была такая же хрупкая красота, постоянные проблемы с сосудами, она неожиданно падала в обморок, обычно после еды, и ему приходилось поднимать кверху ее ноги. При разрыве угрожала покончить с собой.
   – Приятно было с вами познакомиться, – сказала фрау Меринг, когда садилась в машину рядом с мужем. При этом она повторно одарила Йона томным взглядом.
   – Мне было еще приятней, – вежливо ответил он и тут же решил позвонить Юлии. День слишком хорош, чтобы омрачать его неприятными хлопотами. Хотелось секса. Она немедленно ответила.
   – Да? – Ее голос звучал сипло, словно со сна.
   – Я тебя разбудил? – спросил он. – Между прочим, уже полдень.
   – Не совсем.
   – Но ты еще в постели? Можно мне приехать?
   – Разве ты не ждешь сегодня маклера и потенциальных жильцов?
   – Уже проехало! Они были у меня только что. Возможно, даже захотят купить дом. Мне хочется тебя увидеть. Как насчет прогулки?
   Она ответила после паузы. В трубке послышался тихий шорох и звяканье посуды. Вероятно, она пила кофе в постели.
   – Давай встретимся в Бланкенезе, – предложила она. – Но не раньше четырех.
   – А не нужно за тобой заехать?
   – Встретимся на автобусной остановке «Баурс-парк», – сказала она. – Я буду там в четыре. Идет?
   Перспектива увидеться с ней через несколько часов и, возможно, провести с ней вечер или даже ночь моментально прогнала всю усталость. Он позвонил насчет квартиры на Манштейнштрассе и договорился с ее хозяйкой, некой фрау Крихбаум, о встрече в тот же вечер. Та пообещала никому пока что не отдавать жилье. Он предупредил, что, возможно, приедет не один, а со своей знакомой.
   Потом он подготовился к завтрашним урокам и начал проверять контрольные работы десятого «а». Как всегда, начал с самых плохих; разумеется, это были работы Луки делла Мура и Тимо Фосса. Как и следовало ожидать, оба не дотянули даже до оценки «плохо».
   Часа в два он прошел к Глиссманам. Дверь открыла Лютта, не переставая обгладывать куриную ногу и глядя на Йона так, словно видела его впервые в жизни.
   – Это я, – сообщил он. – Сосед. Живу рядом с вами. Твои родители случайно не дома?
   Его ирония прозвучала напрасно, ее просто не поняли. Девчонка скорчила гримасу и поскакала, не выпуская из зубов курятину, впереди него на кухню, где Верена и Манни сидели за накрытым столом, Верена в бигуди, Манни в махровом халате. Верена тут же вскочила.
   – Йон! Мы как раз собираемся обедать. Будешь с нами? – Как Йон ни отказывался, она принесла тарелку и вилку с ножом.
   – У меня нет времени, – сообщил он. – Я тороплюсь.
   – Неважно, – возразил Манни и похлопал ладонью рядом с собой по угловому диванчику. – Присаживайся, а то я чувствую себя как на вокзале.
   Йон терпеть не мог такие кухонные уголки, на первый взгляд они кажутся уютными, но сидеть на них настоящая мука. Но поскольку, по его расчетам, он был в этом доме в предпоследний раз – последний раз будет перед его отъездом, – то пересилил себя и уселся возле Манни.
   – Я только хотел поставить вас в известность, что скоро перееду, – сказал он. – Дом буду сдавать. – Напротив него Лютта макала полуобъеденную куриную ножку в кетчуп, налитый в ее тарелку. Выглядело это отвратительно, Йон старался не смотреть на девчонку.
   – Нет, ты не должен так нас обижать! – вскликнула Верена и вытаращила кукольные глазки.
   – Еще чего, он имеет на это полное право, – загоготал Манни. – Что ему делать с этим сараем, можешь ты мне объяснить? Вот когда ты умрешь, я тут же смотаю отсюда удочки.
   – Фу, папа, не говори так, – фыркнула Лютта. В скобке на ее верхних зубах застряли волокна курятины.
   – Мы еще поглядим, кто тут умрет первым, – парировала Верена. – Скажи-ка, это они были сегодня? Твои будущие жильцы? Сначала я решила, что приехала твоя сестра с семьей, Ютта, или как там ее? Ведь она не была на похоронах. Вы что, поругались?
   Вопросы сыпались из нее как из мешка, но Йон оставил их без ответа.
   – Если в моем доме появятся незнакомые вам люди, не удивляйтесь. Это мастера. Займутся перепланировкой.
   – Что, никак без нее не получается? Да?
   Йон даже не сразу сообразил, что Верена имела в виду не перепланировку, а Шарлотту. Он кивнул и опустил голову. Возле него Манни препарировал жареную селедку. Процедура тоже выглядела неаппетитно и вызвала в памяти озеро Уклей-Зе. Вероятно, там полно угрей. Правда ли, что они пожирают трупы утопленников?
   Как всегда, Верена перескакивала с одной темы на другую. Пускалась в воспоминания о Шарлотте, интересовалась новым адресом Йона, который он пока еще не мог ей дать, спрашивала про его квартирантов, предлагала помощь в предстоящем переезде и снова выражала сожаление, что он теперь не будет их соседом. Йон высидел для приличия десять минут и попрощался. Она проводила его до двери.
   – У тебя озабоченный вид, – сказала она. – Я могу тебе чем-нибудь помочь?
   За последние недели он так часто слышал эту фразу, что его уже тошнило от нее. С чего это вдруг все стремятся его облагодетельствовать? Словно смерть Шарлотты превратила его в беспомощного болвана, который даже не в состоянии самостоятельно намазать себе бутерброд. И потом это кошмарное: «Я желаю тебе побольше сил». Эти слова произносят, не задумываясь о смысле, как возле любой кассы супермаркета, в любом телефонном разговоре, при самой мимолетной встрече на улице бросают: «хорошая погода» или «приятный день». Новонемецкая вежливость, формальное сотрясение воздуха. Тошнотворно, честное слово.
   – Я желаю тебе побольше сил, – сказала Верена. – И я уже спрашивала об этом – могу ли я тебе чем-нибудь помочь?
   – Можешь, – ответил Йон. – Жильцы, которые въедут в мой дом, хотят устроить песочницу под кустом сирени. Не рассказывай им, пожалуйста, что там похоронен Колумбус. – Он не мог удержаться и в наказание за глупую болтовню еще раз напомнил, что Манни виноват в гибели кота.

24

   У него оставалось достаточно времени, чтобы заглянуть на кладбище. Ехать в Бланкенезе на свидание с Юлией было рановато. В саду он нарвал пучок белых нарциссов и прихватил с собой помпезную вазу, сохранившуюся в их хозяйстве еще от тестя с тещей. Чем больше барахла он вынесет из дома, тем лучше.
   Венки и цветы, оставленные на могиле во время похорон, уже исчезли; вместо них из стандартной кладбищенской вазы торчали желтые розы с длинными стеблями – дорогой, претенциозный букет. Сперва Йон подумал, что цветы оставил тут Роберт в предпоследнюю пятницу, перед тем как явился пешком к нему на Бансграбен, в последний раз. Что его друг не выдержал вида промокших и увядших венков и букетов, сгреб их и собственноручно отнес в компостный ящик, а потом воткнул в землю уродливую казенную вазу, наполнил ее дорогими розами и еще какое-то время стоял над могилой, погрузившись в воспоминания о Шарлотте. Возможно, об их любовных играх.