Страница:
Около полуночи окно спальни Глиссманов погасло. Йон на всякий случай выждал лишний час; с тех пор как Верена осталась без работы, она время от времени жаловалась на бессонницу.
Он еще раз принял душ, затем оделся потеплее, отнес к машине мешок с мусором и пакет с испачканной одеждой. Болторез, упакованный в пластиковую пленку, уже лежал под пассажирским креслом. Ключи Роберта и мобильник Йон сунул в карман брюк; SIM-карту вытащил и выбросил в мусор.
Перед отъездом он еще раз все хорошенько обдумал. Все ли он учел? Гантели, веревка, деньги, ведь ему, наверное, придется заправлять машину, удостоверение личности и водительская карточка, фонарик, лопата, болторез.
Бансграбен и соседние улицы словно вымерли. Лишь на Гарштедтер-Вег были машины. Пот лился по его спине, руки стали влажные. Он включил отопление на полную мощь, чтобы замедлить окоченение трупа – вспомнил про rigor mortis [14] из полицейских телесериалов, которые любила Шарлотта. Включил радио и отыскал канал «N3». Как раз заканчивалась одна из симфоний Чайковского. Когда в Шнельзене он выехал на трассу А7, начался «Концерт для фортепьяно № 23» Моцарта в исполнении Маурицио Поллини.
Йон скрупулезно соблюдал все требования к скоростному режиму. Нельзя было ехать ни слишком быстро, ни слишком медленно, чтобы не привлекать внимания. На одной неосвещенной стоянке за Бад-Брамштедтом он остановился. Вокруг не было видно ни души. Он снял теплую куртку и пуловер. Открыл крышку контейнера для мусора. В нос ударила отвратительная вонь, и снова пришлось бороться с позывами к рвоте. Он выбросил мешок с мусором и пакет со своей одеждой.
В половине четвертого ему встретился первый дорожный щит, указывающий на объезд вокруг озера Уклей-Зе. Они были тут летом, два года назад, вместе с Шарлоттой. За день до этого ездили в Ойтин на серебряную свадьбу Аннеми, и там кто-то упомянул про бесчисленные озера Восточного Гольштейна и о самом глубоком и таинственном из них озере Уклей-Зе, о котором ходило множество легенд. На обратном пути в Гамбург они сделали крюк, прогулялись вокруг озера, не нашли ни одной постройки, а лишь один-единственный лодочный причал, принадлежавший обществу рыболовов. Йон надеялся, что найдет там лодки и в это время года, иначе придется плыть так; впрочем, он и к этому был готов.
В спортивной сумке лежала сменная одежда, а для маскировки он положил туда снаряжение для сквоша.
Йон свернул на узкую гудронированную дорогу. Свет фонарей падал на голые черные деревья. Грунтовка слева вела в лес. Въезд на нее перегораживал шлагбаум, которого он не помнил. Он вышел из машины. Заметил, что дрожит всем телом. Шлагбаум не был заперт на замок, его удалось легко поднять. Дрожь не унималась.
Через пару сотен метров он оказался у самого лодочного причала. Для подхода к нему была настелена гать, на воде покачивались две лодки. Йон подъехал вплотную к причалу, выключил мотор и фары и вышел. Ни огонька вокруг, ни единого звука, только шум ветра в ветвях деревьев. Озеро мерцало при слабом свете месяца. Йон снова натянул пуловер и куртку, вынул из брюк мобильный телефон и ключи Роберта и забросил их подальше в воду.
Трупное окоченение не стало сильнее, чем было в гараже. Снова пришлось напрячь все силы и вытащить зловещий груз из багажника. Йон обливался потом, несмотря на холодный воздух. Рубашка прилипла к телу словно холодная повязка. Йон выбрался на гать, проволок по ней мешок и спихнул в первую лодку. Сбегал к машине, достал гантели, веревку, фонарик, лопату и болторез, перекусил цепь, на которой качалась лодка, и, оттолкнувшись лопатой, принялся грести. Лопата оказалась плохой заменой весел, грести приходилось то справа, то слева попеременно; лодка виляла и продвигалась вперед ужасающе медленно.
Прикинув, что отплыл от берега метров на пятьдесят, Йон положил лопату на дно лодки, привязал к мешку обе пятикилограммовые гантели и закрепил веревку двойным морским узлом. Фонарик ему не понадобился, глаза уже освоились в темноте. Йон попытался вытолкнуть мешок через борт. Перекинул через релинг тот конец мешка, где находились ноги. Лодка накренилась на бок, грозя перевернуться. Йону пришлось всем своим весом навалиться на другой борт. Он принялся выталкивать мешок ногами, миллиметр за миллиметром. Пот покрывал его лицо, заливал глаза. Неожиданно мешок зацепился за что-то и больше не шел вперед, несмотря на отчаянные усилия Йона. Он прилагал отчаянные старания, лодка ходила ходуном и в любой момент могла опрокинуться. Мешок не двигался с места. Всхлипывая от напряжения, Йон последним неимоверным усилием напряг мускулы ног и толкнул мешок изо всех сил. Он рывком скользнул вперед. Одна гантель, оказавшись в воде, потянула за собой другую. Когда мешок наконец перевалился через релинг целиком, лодка застыла, накренившись так сильно, что в нее хлынула вода. Всплеск, брызги, лодка бешено закачалась.
Почти без чувств Йон лежал на ее дне. Брюки промокли, лицо горело, словно ему надавали пощечин. Саднило горло. Он глядел в черное небо и нашел на нем светящуюся точку. Невероятно далеко.
15
16
Он еще раз принял душ, затем оделся потеплее, отнес к машине мешок с мусором и пакет с испачканной одеждой. Болторез, упакованный в пластиковую пленку, уже лежал под пассажирским креслом. Ключи Роберта и мобильник Йон сунул в карман брюк; SIM-карту вытащил и выбросил в мусор.
Перед отъездом он еще раз все хорошенько обдумал. Все ли он учел? Гантели, веревка, деньги, ведь ему, наверное, придется заправлять машину, удостоверение личности и водительская карточка, фонарик, лопата, болторез.
Бансграбен и соседние улицы словно вымерли. Лишь на Гарштедтер-Вег были машины. Пот лился по его спине, руки стали влажные. Он включил отопление на полную мощь, чтобы замедлить окоченение трупа – вспомнил про rigor mortis [14] из полицейских телесериалов, которые любила Шарлотта. Включил радио и отыскал канал «N3». Как раз заканчивалась одна из симфоний Чайковского. Когда в Шнельзене он выехал на трассу А7, начался «Концерт для фортепьяно № 23» Моцарта в исполнении Маурицио Поллини.
Йон скрупулезно соблюдал все требования к скоростному режиму. Нельзя было ехать ни слишком быстро, ни слишком медленно, чтобы не привлекать внимания. На одной неосвещенной стоянке за Бад-Брамштедтом он остановился. Вокруг не было видно ни души. Он снял теплую куртку и пуловер. Открыл крышку контейнера для мусора. В нос ударила отвратительная вонь, и снова пришлось бороться с позывами к рвоте. Он выбросил мешок с мусором и пакет со своей одеждой.
В половине четвертого ему встретился первый дорожный щит, указывающий на объезд вокруг озера Уклей-Зе. Они были тут летом, два года назад, вместе с Шарлоттой. За день до этого ездили в Ойтин на серебряную свадьбу Аннеми, и там кто-то упомянул про бесчисленные озера Восточного Гольштейна и о самом глубоком и таинственном из них озере Уклей-Зе, о котором ходило множество легенд. На обратном пути в Гамбург они сделали крюк, прогулялись вокруг озера, не нашли ни одной постройки, а лишь один-единственный лодочный причал, принадлежавший обществу рыболовов. Йон надеялся, что найдет там лодки и в это время года, иначе придется плыть так; впрочем, он и к этому был готов.
В спортивной сумке лежала сменная одежда, а для маскировки он положил туда снаряжение для сквоша.
Йон свернул на узкую гудронированную дорогу. Свет фонарей падал на голые черные деревья. Грунтовка слева вела в лес. Въезд на нее перегораживал шлагбаум, которого он не помнил. Он вышел из машины. Заметил, что дрожит всем телом. Шлагбаум не был заперт на замок, его удалось легко поднять. Дрожь не унималась.
Через пару сотен метров он оказался у самого лодочного причала. Для подхода к нему была настелена гать, на воде покачивались две лодки. Йон подъехал вплотную к причалу, выключил мотор и фары и вышел. Ни огонька вокруг, ни единого звука, только шум ветра в ветвях деревьев. Озеро мерцало при слабом свете месяца. Йон снова натянул пуловер и куртку, вынул из брюк мобильный телефон и ключи Роберта и забросил их подальше в воду.
Трупное окоченение не стало сильнее, чем было в гараже. Снова пришлось напрячь все силы и вытащить зловещий груз из багажника. Йон обливался потом, несмотря на холодный воздух. Рубашка прилипла к телу словно холодная повязка. Йон выбрался на гать, проволок по ней мешок и спихнул в первую лодку. Сбегал к машине, достал гантели, веревку, фонарик, лопату и болторез, перекусил цепь, на которой качалась лодка, и, оттолкнувшись лопатой, принялся грести. Лопата оказалась плохой заменой весел, грести приходилось то справа, то слева попеременно; лодка виляла и продвигалась вперед ужасающе медленно.
Прикинув, что отплыл от берега метров на пятьдесят, Йон положил лопату на дно лодки, привязал к мешку обе пятикилограммовые гантели и закрепил веревку двойным морским узлом. Фонарик ему не понадобился, глаза уже освоились в темноте. Йон попытался вытолкнуть мешок через борт. Перекинул через релинг тот конец мешка, где находились ноги. Лодка накренилась на бок, грозя перевернуться. Йону пришлось всем своим весом навалиться на другой борт. Он принялся выталкивать мешок ногами, миллиметр за миллиметром. Пот покрывал его лицо, заливал глаза. Неожиданно мешок зацепился за что-то и больше не шел вперед, несмотря на отчаянные усилия Йона. Он прилагал отчаянные старания, лодка ходила ходуном и в любой момент могла опрокинуться. Мешок не двигался с места. Всхлипывая от напряжения, Йон последним неимоверным усилием напряг мускулы ног и толкнул мешок изо всех сил. Он рывком скользнул вперед. Одна гантель, оказавшись в воде, потянула за собой другую. Когда мешок наконец перевалился через релинг целиком, лодка застыла, накренившись так сильно, что в нее хлынула вода. Всплеск, брызги, лодка бешено закачалась.
Почти без чувств Йон лежал на ее дне. Брюки промокли, лицо горело, словно ему надавали пощечин. Саднило горло. Он глядел в черное небо и нашел на нем светящуюся точку. Невероятно далеко.
15
Когда Йон въехал в гараж и заглушил мотор, по радио начался семичасовой выпуск новостей.
Он еще раз обследовал пустое багажное отделение, осветив фонариком каждый сантиметр. На безлюдной парковке за Ноймюнстером он избавился от мешков. Болторез выбросил с берега вслед за телом Роберта. Забрал с пассажирского кресла спортивную сумку и пакет с булочками – он купил их в «Тибарге», чтобы иметь внятное объяснение столь ранней поездки: ему уже не раз приходилось сталкиваться с учениками или их родителями в самое невероятное время суток. Впрочем, сегодня он не встретил никого из знакомых. Наверное, все еще нежились в своих постелях.
Войдя в прихожую, он вдруг ощутил свинцовую усталость, парализовавшую все тело. Колумбус, спавший на красном кресле, при виде хозяина вскочил и выгнул спину. Йон швырнул спортивную сумку возле гардероба, на столик красного дерева положил газету «Гамбургер Абендблатт», поплелся на кухню и насыпал коту корм. И хотя глаза у него уже слипались, еще раз осмотрел в кабинете полку и ту часть пола, где находилась голова Роберта; о точном положении тела он мог только догадываться. Пол блестел, в дерево не въелось ни одной капельки. Как удачно, что Шарлотта в прошлом году решила заново покрыть все полы лаком. Впрочем, при детальном обследовании криминалисты все равно отыщут следы: ведь даже спустя многие годы они идентифицируют с помощью анализа ДНК жертву и преступника на основе микроскопических следов крови или чешуек кожи. Но через пару недель тут все будет выглядеть иначе. Перед переездом он обновит весь дом, покрасит стены, отциклюет и покроет лаком полы.
Он прошел в спальню, разделся до майки и трусов и сложил в кучку одежду – предстояло выбросить и ее. Задергивая занавески, заметил на газоне капельки росы. Значит, день будет солнечный.
Он заполз в постель, закутался в одеяло и закрыл глаза. На обратном пути он снова включил обогрев на полную мощность, но ледяной холод все равно пробирал его до мозга костей.
Через пару минут он встал, вышел в коридор и вытащил наугад с полки один из непрочитанных романов. Уже вернувшись в постель, взглянул на название – Филипп Рот «Людское клеймо». Попробовал читать, но сосредоточиться на тексте не мог. Заснуть он тоже не смог. Попытался расслабиться с помощью аутотренинга, потом стал просто считать. Ничего не помогало. В голове роились беспорядочные мысли и ассоциации – Юлия, дом, словарный тест, Роберт, садовый питомник «Пустовка», Шарлотта, черная вода озера Уклей-Зе.
В десять утра он капитулировал. Принял душ, оделся, сварил кофе и съел три булочки. И уже собирался прочесть в газете фельетон, когда в дверь позвонила Верена Глиссман. Она направлялась в «Тибарг».
– Я только хотела спросить, не нужно ли тебе что-нибудь купить.
Его голосовые связки отказывались работать; пришлось основательно прокашляться.
– Простыл?
Он помотал головой.
– Спасибо за внимание, я тронут. Но у меня все есть. – Никогда еще его так не раздражала соседская участливость.
– Ну, а вообще как ты? Справляешься со своим одиночеством?
– Что делать, приходится.
– По крайней мере, тебя часто навещает твой друг. Я вижу его каждый день. Вот уж верная душа, ничего не скажешь. Сегодня он тоже приедет?
– У него свои дела. У меня их тоже накопилось предостаточно за последние дни. – Йон был готов свернуть шею этой любопытной бабе.
– Понимаю, – вздохнула она. – Тогда не буду мешать. Но вдруг ты почувствуешь себя одиноким? Сегодня вечером к нам придут два приятеля Мании, из его рок-группы, и моя сестра с семьей. Заходи и ты, посидишь немножко с нами.
Йон с трудом удержался от презрительной гримасы. По сравнению с сестрой Верены его собственную сестру Ютту можно было счесть образцом остроумия и милосердия.
Он уселся за письменный стол и проверил словарный тест. Результат неплохой, средний балл составил два и три десятых. В порядке исключения ученики подготовились, вероятно не хотели его огорчать после смерти жены.
Он прикинул, не попытаться ли все-таки уснуть, но сна не было ни в одном глазу; крепкий кофе сделал свое дело. Зато голод все еще давал о себе знать. Может, Юлия дома и найдет время, чтобы поесть с ним в «Мамма Леоне»?
Трубка пропищала пять раз, прежде чем включился автоответчик.
– Телефон Бена Мильтона. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение после гудка. Спасибо. Please leave a message after the beep. Thank you.
Йон дождался гудка и несколько мгновений слушал шорох и потрескивание ленты, затем положил трубку. Голос Бена – низкий и мужественный, с легким акцентом – звучал решительно. Что за тип этот приятель Юлии? Сфотографировал ее обнаженной. Пустил в свою квартиру на время отъезда. Она провела с ним эти выходные.
Он включил ноутбук и вошел в Интернет. Из рассказов Юлии следовало, что этот самый Мильтон должен быть достаточно известным, к тому же во Всемирной паутине сегодня представлен любой идиот, даже сам Йон там тоже упоминается, на домашней страничке гимназии «Вильгельм Буш». Он ввел фамилию в поисковую систему. Получил двадцать семь ссылок и стал кликать их поочередно, читая отчеты о выставках, рецензии на серию портретов известных актеров, репортаж о вручении премии. На сайте лондонской Школы искусств Бен Мильтон фигурировал как доцент.
Потом Йон наткнулся на его биографию и долго разглядывал приведенное там фото. Мильтон напоминал Гельмута Ньютона, только более молодого, – всклокоченные темные волосы, трехдневная щетина на щеках, кривая ухмылка прямо в объектив фотоаппарата. Привлекательный мужик. И на пять лет моложе Йона. Под фотографией перечислялись этапы его профессиональной карьеры – школа, учеба на фотографа в Норвиче, первая выставка, контракты, в том числе в Гамбурге, гранты, премии. Далее лаконичная фраза: «Бен Мильтон живет в Лондоне и на острове Мэн с женой Мойрой и двумя сыновьями – Джейсоном и Кристофером».
Йон подумал было, что он шел по следу не того человека, что, вероятно, есть и другой фотограф Бен Мильтон, тезка этой знаменитости. Ведь хозяин гамбургской квартиры, по словам Юлии, педик; она ни словом не обмолвилась про его жену и двоих сыновей. Но потом Йон увидел чуть ниже на сайте несколько фотоснимков, в том числе и портрет какой-то актрисы – на Шеферштрассе он приколот кнопками в коридоре, как раз напротив двери в спальню.
Йон вышел из Интернета, выключил компьютер и встал из-за стола. Выглянул в сад. Колумбус прогуливался по лужайке, шерстка блестела на солнце. Почему Юлия не сказала ему правды? Почему не поставила все на свои места? Если поразмыслить, тут возможна лишь одна причина – у нее была любовная связь с фотографом. Или – ему с трудом далась эта мысль – их связь продолжается до сих пор. Не исключено, что в настоящий момент она лежит в постели с Беном Мильтоном.
В разгар размышлений о Юлии и квартире на Шеферштрассе Йон увидел, как кот внезапно насторожился, припал к земле и прижал уши. На минуту он застыл в неподвижной позе, затем сорвался с места. Грациозно прыгнул под куст и кого-то там схватил. Мелькнули бьющиеся темные крылья. Йон распахнул окно и высунулся наружу:
– Колумбус! Брось! Нельзя!
Держа в зубах добычу, кот мельком взглянул в сторону хозяина и торопливо исчез в глубине сада. Йон с шумом захлопнул окно и бросился вниз. Вихрем пронесся через кухню, рванул на себя заднюю дверь и выскочил в сад. На счету была каждая секунда. Верена вытряхивала в компостную яму ведра с пищевыми отходами, Манни, надев потрепанную бейсбольную кепку, направлялся к своему джипу. Колумбус играл под яблоней с птичкой. Это был черный дрозд. Кот брал птицу в зубы, отпускал, смотрел, напрягая мускулы и виляя хвостом, на ее беспомощное трепыхание, потом бил лапой по спине.
– Перестань! – закричал Йон и побежал к коту. Колумбус испуганно замер, опять посмотрел на Йона и растерянно повернул голову в другую сторону, где взревел мотор джипа. Прежде чем он снова успел схватить дрозда, Йон взял кота за загривок и поднял в воздух. Кот злобно шипел и дрыгал всеми четырьмя лапами. Дрозд неуверенно скакнул, раз, другой, взмахнул крыльями, взлетел и скрылся в живой изгороди.
– Не трогай птиц, черт побери! Сколько раз тебе говорить? – Йон сильно тряхнул кота и отпустил. Колумбус стремглав кинулся к дому.
– Слушай, Йон, не надо так! – Разумеется, Верена уже выглядывала из-за подстриженного кустарника; Йон мог дать гарантию, что она с живым интересом наблюдала весь этот спектакль. И тут не обойдется без ее комментариев! – Ведь все кошки прирожденные охотники. Охота у них в крови.
Йон досчитал в уме до пяти, прежде чем ответить:
– Он прекрасно знает, что ему дозволено, а что нет.
– Ах господи, – возразила она. – Что может знать такой маленький хищник? Дай ему немножко позабавиться. Ведь он тоже скучает по Шарлотте.
Язвительный ответ уже готов был слететь с языка Йона, когда он услышал шум, заставивший его похолодеть. Визг автомобильных шин, какой бывает при резком торможении.
Манни и Верена прошли за ним на кухню, где он положил на стол окровавленный комок рыжей шерсти.
– Я ничего не мог поделать, – растерянно бормотал Манни. – Он как бешеный выскочил перед машиной, я даже побибикать не успел.
– А для чего на машине стоят тормоза? – сердито шипела Верена.
– Слушайте, я ведь и ехал-то медленно, от силы двадцать-тридцать. – Очевидно было, что Манни ужасно расстроен.
– Ладно, что поделаешь, – примирительно сказал Йон. – Всякое в жизни бывает. – Он снял руки с маленького, еще теплого тельца. На большом пальце правой руки увидел кровь, она показалась ему светлей, чем вчерашняя. Рубашка тоже испачкалась в крови.
Отделаться от Глиссманов было нелегко. Верена со своими идиотскими утешениями всячески бередила его рану.
– Не огорчайся, – бубнила она, – ведь он был уже довольно старый, ваш Колумбус. Раньше он постоянно лазил по деревьям, вверх-вниз, вверх-вниз, помнишь, Манни? Все равно бы кот долго не прожил. Говоря по правде, в последнее время он казался мне слишком жирным, брюхо аж по земле волочилось. Кто знает, сколько ему еще оставалось.
Йон с огромной охотой заткнул бы ей рот первым, что попадется под руку. Но вместо этого лишь кивал и с тоской ждал, когда соседи уберутся из его дома. В конце концов они все-таки ушли. Тогда он сел на стул у кухонного стола и в последний раз положил Колумбуса на колени. Сжал руками мягкое тельце и уткнулся лицом в шерстку. От нее все еще пахло солнцем. Ведь это всего лишь кот, уговаривал он себя, старый, слишком жирный кот, который так и так долго не протянул бы, а тринадцать лет он все-таки прожил совсем неплохо. Да и в последние минуты ему тоже не пришлось страдать и мучиться. Колеса джипа сделали свое дело.
Просидел он так долго. Взглянув наконец на циферблат, обнаружил, что сам не заметил, как прошло два часа.
Он завернул кошачий трупик в полотенце и отнес в сад. С каждым шагом мертвое животное становилось тяжелей. Взял в гараже лопату, деревянный черенок и железная ручка были еще сырые. Вырыл ямку под кустом сирени, где Колумбус любил лежать в жаркие дни, и аккуратно положил в нее сверток. Потом со всей возможной поспешностью забросал кошачью могилку землей.
Оставив лопату на улице, Йон вернулся в дом, помыл руки и тщательно протер кухонный стол. Стянул в себя испачканную кровью рубашку. Подошел к шкафчику, в котором Шарлотта держала косметику, нашел в отдельном ящике таблетки снотворного. Проглотил сразу три, лег в постель и раскрыл книгу «Людское клеймо». Он будет читать, пока не одолеет сон. Только ни о чем не думать. Если он даст волю своим мыслям, покоя ему не будет.
Таблетки подействовали быстро. Йон ощутил пустоту в голове; пустота расползалась словно теплая жидкость. Буквы начали прыгать перед глазами. На страницы легла нежная дымка, огненно-рыжая и сияющая, как шерстка Колумбуса на солнце.
Он еще раз обследовал пустое багажное отделение, осветив фонариком каждый сантиметр. На безлюдной парковке за Ноймюнстером он избавился от мешков. Болторез выбросил с берега вслед за телом Роберта. Забрал с пассажирского кресла спортивную сумку и пакет с булочками – он купил их в «Тибарге», чтобы иметь внятное объяснение столь ранней поездки: ему уже не раз приходилось сталкиваться с учениками или их родителями в самое невероятное время суток. Впрочем, сегодня он не встретил никого из знакомых. Наверное, все еще нежились в своих постелях.
Войдя в прихожую, он вдруг ощутил свинцовую усталость, парализовавшую все тело. Колумбус, спавший на красном кресле, при виде хозяина вскочил и выгнул спину. Йон швырнул спортивную сумку возле гардероба, на столик красного дерева положил газету «Гамбургер Абендблатт», поплелся на кухню и насыпал коту корм. И хотя глаза у него уже слипались, еще раз осмотрел в кабинете полку и ту часть пола, где находилась голова Роберта; о точном положении тела он мог только догадываться. Пол блестел, в дерево не въелось ни одной капельки. Как удачно, что Шарлотта в прошлом году решила заново покрыть все полы лаком. Впрочем, при детальном обследовании криминалисты все равно отыщут следы: ведь даже спустя многие годы они идентифицируют с помощью анализа ДНК жертву и преступника на основе микроскопических следов крови или чешуек кожи. Но через пару недель тут все будет выглядеть иначе. Перед переездом он обновит весь дом, покрасит стены, отциклюет и покроет лаком полы.
Он прошел в спальню, разделся до майки и трусов и сложил в кучку одежду – предстояло выбросить и ее. Задергивая занавески, заметил на газоне капельки росы. Значит, день будет солнечный.
Он заполз в постель, закутался в одеяло и закрыл глаза. На обратном пути он снова включил обогрев на полную мощность, но ледяной холод все равно пробирал его до мозга костей.
Через пару минут он встал, вышел в коридор и вытащил наугад с полки один из непрочитанных романов. Уже вернувшись в постель, взглянул на название – Филипп Рот «Людское клеймо». Попробовал читать, но сосредоточиться на тексте не мог. Заснуть он тоже не смог. Попытался расслабиться с помощью аутотренинга, потом стал просто считать. Ничего не помогало. В голове роились беспорядочные мысли и ассоциации – Юлия, дом, словарный тест, Роберт, садовый питомник «Пустовка», Шарлотта, черная вода озера Уклей-Зе.
В десять утра он капитулировал. Принял душ, оделся, сварил кофе и съел три булочки. И уже собирался прочесть в газете фельетон, когда в дверь позвонила Верена Глиссман. Она направлялась в «Тибарг».
– Я только хотела спросить, не нужно ли тебе что-нибудь купить.
Его голосовые связки отказывались работать; пришлось основательно прокашляться.
– Простыл?
Он помотал головой.
– Спасибо за внимание, я тронут. Но у меня все есть. – Никогда еще его так не раздражала соседская участливость.
– Ну, а вообще как ты? Справляешься со своим одиночеством?
– Что делать, приходится.
– По крайней мере, тебя часто навещает твой друг. Я вижу его каждый день. Вот уж верная душа, ничего не скажешь. Сегодня он тоже приедет?
– У него свои дела. У меня их тоже накопилось предостаточно за последние дни. – Йон был готов свернуть шею этой любопытной бабе.
– Понимаю, – вздохнула она. – Тогда не буду мешать. Но вдруг ты почувствуешь себя одиноким? Сегодня вечером к нам придут два приятеля Мании, из его рок-группы, и моя сестра с семьей. Заходи и ты, посидишь немножко с нами.
Йон с трудом удержался от презрительной гримасы. По сравнению с сестрой Верены его собственную сестру Ютту можно было счесть образцом остроумия и милосердия.
Он уселся за письменный стол и проверил словарный тест. Результат неплохой, средний балл составил два и три десятых. В порядке исключения ученики подготовились, вероятно не хотели его огорчать после смерти жены.
Он прикинул, не попытаться ли все-таки уснуть, но сна не было ни в одном глазу; крепкий кофе сделал свое дело. Зато голод все еще давал о себе знать. Может, Юлия дома и найдет время, чтобы поесть с ним в «Мамма Леоне»?
Трубка пропищала пять раз, прежде чем включился автоответчик.
– Телефон Бена Мильтона. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение после гудка. Спасибо. Please leave a message after the beep. Thank you.
Йон дождался гудка и несколько мгновений слушал шорох и потрескивание ленты, затем положил трубку. Голос Бена – низкий и мужественный, с легким акцентом – звучал решительно. Что за тип этот приятель Юлии? Сфотографировал ее обнаженной. Пустил в свою квартиру на время отъезда. Она провела с ним эти выходные.
Он включил ноутбук и вошел в Интернет. Из рассказов Юлии следовало, что этот самый Мильтон должен быть достаточно известным, к тому же во Всемирной паутине сегодня представлен любой идиот, даже сам Йон там тоже упоминается, на домашней страничке гимназии «Вильгельм Буш». Он ввел фамилию в поисковую систему. Получил двадцать семь ссылок и стал кликать их поочередно, читая отчеты о выставках, рецензии на серию портретов известных актеров, репортаж о вручении премии. На сайте лондонской Школы искусств Бен Мильтон фигурировал как доцент.
Потом Йон наткнулся на его биографию и долго разглядывал приведенное там фото. Мильтон напоминал Гельмута Ньютона, только более молодого, – всклокоченные темные волосы, трехдневная щетина на щеках, кривая ухмылка прямо в объектив фотоаппарата. Привлекательный мужик. И на пять лет моложе Йона. Под фотографией перечислялись этапы его профессиональной карьеры – школа, учеба на фотографа в Норвиче, первая выставка, контракты, в том числе в Гамбурге, гранты, премии. Далее лаконичная фраза: «Бен Мильтон живет в Лондоне и на острове Мэн с женой Мойрой и двумя сыновьями – Джейсоном и Кристофером».
Йон подумал было, что он шел по следу не того человека, что, вероятно, есть и другой фотограф Бен Мильтон, тезка этой знаменитости. Ведь хозяин гамбургской квартиры, по словам Юлии, педик; она ни словом не обмолвилась про его жену и двоих сыновей. Но потом Йон увидел чуть ниже на сайте несколько фотоснимков, в том числе и портрет какой-то актрисы – на Шеферштрассе он приколот кнопками в коридоре, как раз напротив двери в спальню.
Йон вышел из Интернета, выключил компьютер и встал из-за стола. Выглянул в сад. Колумбус прогуливался по лужайке, шерстка блестела на солнце. Почему Юлия не сказала ему правды? Почему не поставила все на свои места? Если поразмыслить, тут возможна лишь одна причина – у нее была любовная связь с фотографом. Или – ему с трудом далась эта мысль – их связь продолжается до сих пор. Не исключено, что в настоящий момент она лежит в постели с Беном Мильтоном.
В разгар размышлений о Юлии и квартире на Шеферштрассе Йон увидел, как кот внезапно насторожился, припал к земле и прижал уши. На минуту он застыл в неподвижной позе, затем сорвался с места. Грациозно прыгнул под куст и кого-то там схватил. Мелькнули бьющиеся темные крылья. Йон распахнул окно и высунулся наружу:
– Колумбус! Брось! Нельзя!
Держа в зубах добычу, кот мельком взглянул в сторону хозяина и торопливо исчез в глубине сада. Йон с шумом захлопнул окно и бросился вниз. Вихрем пронесся через кухню, рванул на себя заднюю дверь и выскочил в сад. На счету была каждая секунда. Верена вытряхивала в компостную яму ведра с пищевыми отходами, Манни, надев потрепанную бейсбольную кепку, направлялся к своему джипу. Колумбус играл под яблоней с птичкой. Это был черный дрозд. Кот брал птицу в зубы, отпускал, смотрел, напрягая мускулы и виляя хвостом, на ее беспомощное трепыхание, потом бил лапой по спине.
– Перестань! – закричал Йон и побежал к коту. Колумбус испуганно замер, опять посмотрел на Йона и растерянно повернул голову в другую сторону, где взревел мотор джипа. Прежде чем он снова успел схватить дрозда, Йон взял кота за загривок и поднял в воздух. Кот злобно шипел и дрыгал всеми четырьмя лапами. Дрозд неуверенно скакнул, раз, другой, взмахнул крыльями, взлетел и скрылся в живой изгороди.
– Не трогай птиц, черт побери! Сколько раз тебе говорить? – Йон сильно тряхнул кота и отпустил. Колумбус стремглав кинулся к дому.
– Слушай, Йон, не надо так! – Разумеется, Верена уже выглядывала из-за подстриженного кустарника; Йон мог дать гарантию, что она с живым интересом наблюдала весь этот спектакль. И тут не обойдется без ее комментариев! – Ведь все кошки прирожденные охотники. Охота у них в крови.
Йон досчитал в уме до пяти, прежде чем ответить:
– Он прекрасно знает, что ему дозволено, а что нет.
– Ах господи, – возразила она. – Что может знать такой маленький хищник? Дай ему немножко позабавиться. Ведь он тоже скучает по Шарлотте.
Язвительный ответ уже готов был слететь с языка Йона, когда он услышал шум, заставивший его похолодеть. Визг автомобильных шин, какой бывает при резком торможении.
Манни и Верена прошли за ним на кухню, где он положил на стол окровавленный комок рыжей шерсти.
– Я ничего не мог поделать, – растерянно бормотал Манни. – Он как бешеный выскочил перед машиной, я даже побибикать не успел.
– А для чего на машине стоят тормоза? – сердито шипела Верена.
– Слушайте, я ведь и ехал-то медленно, от силы двадцать-тридцать. – Очевидно было, что Манни ужасно расстроен.
– Ладно, что поделаешь, – примирительно сказал Йон. – Всякое в жизни бывает. – Он снял руки с маленького, еще теплого тельца. На большом пальце правой руки увидел кровь, она показалась ему светлей, чем вчерашняя. Рубашка тоже испачкалась в крови.
Отделаться от Глиссманов было нелегко. Верена со своими идиотскими утешениями всячески бередила его рану.
– Не огорчайся, – бубнила она, – ведь он был уже довольно старый, ваш Колумбус. Раньше он постоянно лазил по деревьям, вверх-вниз, вверх-вниз, помнишь, Манни? Все равно бы кот долго не прожил. Говоря по правде, в последнее время он казался мне слишком жирным, брюхо аж по земле волочилось. Кто знает, сколько ему еще оставалось.
Йон с огромной охотой заткнул бы ей рот первым, что попадется под руку. Но вместо этого лишь кивал и с тоской ждал, когда соседи уберутся из его дома. В конце концов они все-таки ушли. Тогда он сел на стул у кухонного стола и в последний раз положил Колумбуса на колени. Сжал руками мягкое тельце и уткнулся лицом в шерстку. От нее все еще пахло солнцем. Ведь это всего лишь кот, уговаривал он себя, старый, слишком жирный кот, который так и так долго не протянул бы, а тринадцать лет он все-таки прожил совсем неплохо. Да и в последние минуты ему тоже не пришлось страдать и мучиться. Колеса джипа сделали свое дело.
Просидел он так долго. Взглянув наконец на циферблат, обнаружил, что сам не заметил, как прошло два часа.
Он завернул кошачий трупик в полотенце и отнес в сад. С каждым шагом мертвое животное становилось тяжелей. Взял в гараже лопату, деревянный черенок и железная ручка были еще сырые. Вырыл ямку под кустом сирени, где Колумбус любил лежать в жаркие дни, и аккуратно положил в нее сверток. Потом со всей возможной поспешностью забросал кошачью могилку землей.
Оставив лопату на улице, Йон вернулся в дом, помыл руки и тщательно протер кухонный стол. Стянул в себя испачканную кровью рубашку. Подошел к шкафчику, в котором Шарлотта держала косметику, нашел в отдельном ящике таблетки снотворного. Проглотил сразу три, лег в постель и раскрыл книгу «Людское клеймо». Он будет читать, пока не одолеет сон. Только ни о чем не думать. Если он даст волю своим мыслям, покоя ему не будет.
Таблетки подействовали быстро. Йон ощутил пустоту в голове; пустота расползалась словно теплая жидкость. Буквы начали прыгать перед глазами. На страницы легла нежная дымка, огненно-рыжая и сияющая, как шерстка Колумбуса на солнце.
16
В восемь часов утра его разбудил телефон. Йон стал считать звонки. На одиннадцатом они прекратились. Ему пришел в голову один-единственный человек, который отважился бы с такой настырностью играть на его нервах в воскресное утро. Раньше его доводила этим до белого каления теща: в течение многих лет Труди звонила по воскресеньям между восьмью и девятью часами. Когда же он или Шарлотта, заспанные, снимали трубку, она произносила виноватым тоном: «Я что, вас разбудила? Ладно, тогда не буду мешать». И отключалась. В один прекрасный день у него лопнуло терпение, и он потребовал от тещи, чтобы она уважала их отдых. Шарлотта сказать это матери так и не решилась. Труди была невероятно оскорблена, но послушалась.
Он опять задремал. И почти заснул, когда звонки возобновились. Громко выругавшись, он встал, прошлепал в кабинет и бросил взгляд на табло определителя. Точно, он не ошибся.
– Привет, Ютта, – сказал он.
– Ну наконец-то! – воскликнула сестра. – Я никак не могу до тебя дозвониться со вчерашнего вечера. Где тебя носит?
– Я рано лег. Разве ты никогда не устаешь? Не знаешь, что это такое? – Он взял с собой телефон и опять забрался под одеяло; трубку при этом держал на некотором удалении от уха. Ютта всегда кричала, словно барахлила связь. Как обычно, сестра пренебрегала точками и запятыми, а также всякой структурой и логикой. Вчера вечером она вернулась со своим Гансом-Юргеном из поездки, неделю они провели в Вене, за детьми в это время присматривала мама Ганса-Юргена, фантастический город, и обнаружила в почтовом ящике траурное сообщение, что же случилось, Бога ради?
Йон дал ей краткую картину произошедшего.
– Но почему ты не позвонил сразу? Ганс-Юрген всегда носит с собой мобильник, его номер у тебя наверняка есть.
– Не хотелось портить вам отдых, – солгал Йон и понадеялся, что она не догадается спросить, откуда он мог знать про их поездку.
– Я тебя умоляю, – фыркнула Ютта. – Ведь я твоя единственная сестра. Я приехала бы немедленно.
«Вот– вот», – едва не вырвалось у него. Они немного помолчали.
– Даже не знаю, что и говорить, – вздохнула она через некоторое время. – Нет слов. Я просто потрясена.
Йон посмотрел на потолок; на нем протянулась нить паутины. Надо напомнить Эмине, чтоб обмела потолок и стены.
– С чего это вдруг? – заметил он. – Ведь ты никогда не любила Шарлотту, между нами девочками.
– Какая возмутительная чушь! – Ее голос зазвучал еще пронзительнее. – Не я, а она не могла меня терпеть. Потому что однажды я высказала ей то, что думала, по поводу ее алкоголизма. Я-то, дурочка, хотела ей помочь. А вместо этого…
– Я знаю ту историю, – торопливо перебил он. – Теперь она уже не имеет никакого значения. – Ему не хотелось вспоминать некрасивую сцену, разыгравшуюся три или четыре года назад во время очередного приезда Ютты: разъяренная Шарлотта, заплаканная Ютта… Руке стало холодно – окно оставалось открытым всю ночь, наверняка снова были заморозки.
– Может, мне приехать? – предложила сестра. – Тогда я через два часа сяду в поезд. Мама Ганса-Юргена охотно присмотрит за детьми еще неделю.
– Пожалуйста, избавь меня от этого, – ответил он.
Она нервно засмеялась.
– Пожалуй, Йон, ты никогда не изменишься! Что ж, по крайней мере, рядом с тобой Роберт; он фантастически полезен в такой ситуации.
– Конечно. – Разговор утомлял его. Кроме того, он боялся еще раз услышать эпитет «фантастический». – Ладно, я не могу больше говорить. Мне пора идти.
– Куда ты собрался?
– В церковь. – Ничего другого ему сейчас не пришло в голову.
– Так рано?
– Сначала еще зайду на кладбище.
– О, – согласилась она, – разумеется. Только скажи мне быстренько, как там Колумбус? Очень тоскует без хозяйки? – Ютта всегда любила кота; сама она из-за аллергии не держала дома животных.
– С ним все в порядке. – Возможно, когда-нибудь он расскажет ей про гибель кота, но пока он не готов к ее неизбежным воплям и слезам. Он всегда испытывал панический страх перед рыдающими женщинами.
Он снова заснул и проспал до половины двенадцатого. Принял душ, оделся, наклеил наконец марки на написанные Робертом письма, сел за руль и, доехав до Ниндорфской рыночной площади, бросил их в почтовый ящик. В булочной, работавшей по воскресеньям, купил свежий хлеб и воскресный номер газеты.
Вернулся домой, накрыл на кухне стол: ветчина, сыр, яйца всмятку, апельсиновый сок. С Шарлоттой он никогда не завтракал, даже по выходным, – не хотелось тратить на это время. Она пила чай, он кофе, и все. Пока нагревалась кофеварка, он прошел в гостиную, поставил си-ди с Оскаром Петерсоном, включил звук на полную громкость. Вернулся за стол, ел, пил, читал газету и подпевал. «There is no greater love» [15]. Шарлотта никогда не любила такую музыку. Теперь он уж больше не помешает ей. Теперь можно распахивать все двери и оставлять горящими все лампочки. Можно класть ноги на стол и разбрасывать, где попало, газетные листы. Его никто не станет критиковать – «убавь громкость, делай так, а не эдак, нельзя быть таким эгоистом, думай не только о себе, слушай меня, оставь все как есть»… После двадцати четырех лет совместной жизни наконец-то наступает избавление!
Чуть позже, убирая на кухне, он выбросил почти полную пачку сухого корма и полдюжины пакетиков, сунул в мусорное ведро и кошачьи мисочки. Никогда в жизни он больше не станет держать ни кошек, ни собак, ни какой другой живности. Он с удивлением отметил, что уже не скучает без мяуканья Колумбуса и мягкого стука его лапок. За одну ночь его горе превратилось в легкую грусть по коту. Через пару дней уйдет и она.
На секретере Шарлотты лежала стопка неразобранных писем-соболезнований. Он вынул открытку из самого верхнего конверта и пробежал ее глазами. Кто-то из служащих Шарлотты писал, как он потрясен ужасной утратой, которую понес Йон. Он сохранит Шарлотту в благодарной памяти и желает Йону сил и бодрости духа. Подобные банальности наверняка содержались в каждом конверте, на каждой открытке. Недолго думая, он взял всю стопку и выбросил в корзинку для бумаг. Нет, не станет он тратить свое драгоценное время на чтение этих излияний, и уж тем более на ответы. Плевать, что от него ждут этого! Он никогда и никого не просил присылать ему такие письма.
Йон устроился в зимнем саду и занялся подготовкой материалов на следующую неделю, включая контрольную для десятого «а» в следующую пятницу. Набросал список дел на ближайшие дни. Парикмахер. Зубной врач, ведь прошло уже полгода. Надо, кроме того, встретиться с маклером, обсудить с ним сдачу дома в аренду. Через пару месяцев, когда он примет наследство, придется, пожалуй, взвесить, что выгодней сдавать в аренду, а что продать. Следует подумать и о садовом питомнике, в частности о предложении Кёна. Последним пунктом в его списке значился автомобиль Шарлотты. Машина стоит в гараже и лучше от этого не становится. Йон уже подумывал о том, не предложить ли ее Юлии, ведь ее «гольфу» самое место на свалке, а тут почти новая машина. Впрочем, она неправильно воспримет его жест. Мысленно Йон уже слышал ее слова: «Ты рехнулся! Я ничего не возьму из вещей твоей жены». Ни в коем случае он не станет задевать ее гордость; такой дорогостоящий подарок заставит ее чувствовать себя ему обязанной. Он уже знал ее стремление к независимости; она не из тех, кто берет что-либо у других, кто любит одалживаться; в этом отношении они похожи. Поэтому он отложил решение этой проблемы на некоторое время.
Весь день ему хотелось ей позвонить, но он заставлял себя сдерживать свое желание. Юлия ясно дала ему понять, что будет занята все выходные, и он не смел ей мешать. Все равно она не сможет без помех с ним разговаривать, если поблизости будет торчать ее дружок, этот подозрительный Бен Мильтон.
Он крепился до начала седьмого и все-таки набрал ее номер, ожидая опять услышать автоответчик. Впрочем, после третьего гудка ответила она сама.
Он опять задремал. И почти заснул, когда звонки возобновились. Громко выругавшись, он встал, прошлепал в кабинет и бросил взгляд на табло определителя. Точно, он не ошибся.
– Привет, Ютта, – сказал он.
– Ну наконец-то! – воскликнула сестра. – Я никак не могу до тебя дозвониться со вчерашнего вечера. Где тебя носит?
– Я рано лег. Разве ты никогда не устаешь? Не знаешь, что это такое? – Он взял с собой телефон и опять забрался под одеяло; трубку при этом держал на некотором удалении от уха. Ютта всегда кричала, словно барахлила связь. Как обычно, сестра пренебрегала точками и запятыми, а также всякой структурой и логикой. Вчера вечером она вернулась со своим Гансом-Юргеном из поездки, неделю они провели в Вене, за детьми в это время присматривала мама Ганса-Юргена, фантастический город, и обнаружила в почтовом ящике траурное сообщение, что же случилось, Бога ради?
Йон дал ей краткую картину произошедшего.
– Но почему ты не позвонил сразу? Ганс-Юрген всегда носит с собой мобильник, его номер у тебя наверняка есть.
– Не хотелось портить вам отдых, – солгал Йон и понадеялся, что она не догадается спросить, откуда он мог знать про их поездку.
– Я тебя умоляю, – фыркнула Ютта. – Ведь я твоя единственная сестра. Я приехала бы немедленно.
«Вот– вот», – едва не вырвалось у него. Они немного помолчали.
– Даже не знаю, что и говорить, – вздохнула она через некоторое время. – Нет слов. Я просто потрясена.
Йон посмотрел на потолок; на нем протянулась нить паутины. Надо напомнить Эмине, чтоб обмела потолок и стены.
– С чего это вдруг? – заметил он. – Ведь ты никогда не любила Шарлотту, между нами девочками.
– Какая возмутительная чушь! – Ее голос зазвучал еще пронзительнее. – Не я, а она не могла меня терпеть. Потому что однажды я высказала ей то, что думала, по поводу ее алкоголизма. Я-то, дурочка, хотела ей помочь. А вместо этого…
– Я знаю ту историю, – торопливо перебил он. – Теперь она уже не имеет никакого значения. – Ему не хотелось вспоминать некрасивую сцену, разыгравшуюся три или четыре года назад во время очередного приезда Ютты: разъяренная Шарлотта, заплаканная Ютта… Руке стало холодно – окно оставалось открытым всю ночь, наверняка снова были заморозки.
– Может, мне приехать? – предложила сестра. – Тогда я через два часа сяду в поезд. Мама Ганса-Юргена охотно присмотрит за детьми еще неделю.
– Пожалуйста, избавь меня от этого, – ответил он.
Она нервно засмеялась.
– Пожалуй, Йон, ты никогда не изменишься! Что ж, по крайней мере, рядом с тобой Роберт; он фантастически полезен в такой ситуации.
– Конечно. – Разговор утомлял его. Кроме того, он боялся еще раз услышать эпитет «фантастический». – Ладно, я не могу больше говорить. Мне пора идти.
– Куда ты собрался?
– В церковь. – Ничего другого ему сейчас не пришло в голову.
– Так рано?
– Сначала еще зайду на кладбище.
– О, – согласилась она, – разумеется. Только скажи мне быстренько, как там Колумбус? Очень тоскует без хозяйки? – Ютта всегда любила кота; сама она из-за аллергии не держала дома животных.
– С ним все в порядке. – Возможно, когда-нибудь он расскажет ей про гибель кота, но пока он не готов к ее неизбежным воплям и слезам. Он всегда испытывал панический страх перед рыдающими женщинами.
Он снова заснул и проспал до половины двенадцатого. Принял душ, оделся, наклеил наконец марки на написанные Робертом письма, сел за руль и, доехав до Ниндорфской рыночной площади, бросил их в почтовый ящик. В булочной, работавшей по воскресеньям, купил свежий хлеб и воскресный номер газеты.
Вернулся домой, накрыл на кухне стол: ветчина, сыр, яйца всмятку, апельсиновый сок. С Шарлоттой он никогда не завтракал, даже по выходным, – не хотелось тратить на это время. Она пила чай, он кофе, и все. Пока нагревалась кофеварка, он прошел в гостиную, поставил си-ди с Оскаром Петерсоном, включил звук на полную громкость. Вернулся за стол, ел, пил, читал газету и подпевал. «There is no greater love» [15]. Шарлотта никогда не любила такую музыку. Теперь он уж больше не помешает ей. Теперь можно распахивать все двери и оставлять горящими все лампочки. Можно класть ноги на стол и разбрасывать, где попало, газетные листы. Его никто не станет критиковать – «убавь громкость, делай так, а не эдак, нельзя быть таким эгоистом, думай не только о себе, слушай меня, оставь все как есть»… После двадцати четырех лет совместной жизни наконец-то наступает избавление!
Чуть позже, убирая на кухне, он выбросил почти полную пачку сухого корма и полдюжины пакетиков, сунул в мусорное ведро и кошачьи мисочки. Никогда в жизни он больше не станет держать ни кошек, ни собак, ни какой другой живности. Он с удивлением отметил, что уже не скучает без мяуканья Колумбуса и мягкого стука его лапок. За одну ночь его горе превратилось в легкую грусть по коту. Через пару дней уйдет и она.
На секретере Шарлотты лежала стопка неразобранных писем-соболезнований. Он вынул открытку из самого верхнего конверта и пробежал ее глазами. Кто-то из служащих Шарлотты писал, как он потрясен ужасной утратой, которую понес Йон. Он сохранит Шарлотту в благодарной памяти и желает Йону сил и бодрости духа. Подобные банальности наверняка содержались в каждом конверте, на каждой открытке. Недолго думая, он взял всю стопку и выбросил в корзинку для бумаг. Нет, не станет он тратить свое драгоценное время на чтение этих излияний, и уж тем более на ответы. Плевать, что от него ждут этого! Он никогда и никого не просил присылать ему такие письма.
Йон устроился в зимнем саду и занялся подготовкой материалов на следующую неделю, включая контрольную для десятого «а» в следующую пятницу. Набросал список дел на ближайшие дни. Парикмахер. Зубной врач, ведь прошло уже полгода. Надо, кроме того, встретиться с маклером, обсудить с ним сдачу дома в аренду. Через пару месяцев, когда он примет наследство, придется, пожалуй, взвесить, что выгодней сдавать в аренду, а что продать. Следует подумать и о садовом питомнике, в частности о предложении Кёна. Последним пунктом в его списке значился автомобиль Шарлотты. Машина стоит в гараже и лучше от этого не становится. Йон уже подумывал о том, не предложить ли ее Юлии, ведь ее «гольфу» самое место на свалке, а тут почти новая машина. Впрочем, она неправильно воспримет его жест. Мысленно Йон уже слышал ее слова: «Ты рехнулся! Я ничего не возьму из вещей твоей жены». Ни в коем случае он не станет задевать ее гордость; такой дорогостоящий подарок заставит ее чувствовать себя ему обязанной. Он уже знал ее стремление к независимости; она не из тех, кто берет что-либо у других, кто любит одалживаться; в этом отношении они похожи. Поэтому он отложил решение этой проблемы на некоторое время.
Весь день ему хотелось ей позвонить, но он заставлял себя сдерживать свое желание. Юлия ясно дала ему понять, что будет занята все выходные, и он не смел ей мешать. Все равно она не сможет без помех с ним разговаривать, если поблизости будет торчать ее дружок, этот подозрительный Бен Мильтон.
Он крепился до начала седьмого и все-таки набрал ее номер, ожидая опять услышать автоответчик. Впрочем, после третьего гудка ответила она сама.