Лучше всего промежуточное решение – долить стакан до краев, а самому с пустой бутылкой отправиться в подвал.
Подвал больше не пугает, хотя лестница кажется еще более крутой.
Дверь плотно закрыта. Это я ее закрыл? На миг появляется недоброе подозрение. Но – нет. Оставить за собой открытую дверь, которую можно закрыть, я не могу. Значит, это был я.
Гнилостный воздух подвала в этот раз кажется приятным. Я осторожно ставлю пустую бутылку рядом со стеллажом и отсюда же беру новую. Подношу к глазам, света теперь почему-то меньше. Вино красное, больше меня ничего не интересует. Незачем строить из себя сомелье двора их величеств. Лучше довериться случаю. Я торопливо поднимаюсь обратно. Не хочется, чтобы кто-то объявился на кухне в мое отсутствие. Итальянца и его раскосую спутницу я увидеть уже не надеюсь, но мало ли: горничная или ассистент счетной комиссии.
5.01
Никого нет. Я рассматриваю принесенное вино. Тоже французское, но, судя по форме тяжеловесной бутылки и скромным справочным характеристикам, очень старое. Указан регион происхождения, какое-то Beouville, указано несколько имен, то ли производителей, то ли заказчиков, выпукло нарисован какой-то цветок. И все. Ни цифр – сведений о емкости и градусах, ни предупреждения о нежелательности алкоголя для беременных. Я читал, что сухие вина не хранятся слишком долго. Всякие хересы и портвейны могут лежать веками, но сухим отмерен максимальный срок лет в сорок или пятьдесят. И что теперь? Бежать и менять? Нет уж. Сойдет и это. Тем более что, судя по всему, «кина не будет».
Я беру стакан розового и делаю глоточек.
Восхитительно. Даже не верится, что это вино сделано из одного винограда, столько здесь аромата и вкуса.
Ах, как хорошо!
И вдруг открывается дверь,
5.09
и входит та же парочка – Маэстро и его темноволосая улыбчивая «француженка».
А я стою посреди кухни со стаканом розового вина в руке.
Что делать?
– Велкам! – сердечно говорю я и делаю приветственное движение стаканом.
Не очень удобно, что я встречаю их со стаканом вина в руке. Но то, что почти вся бутылка уже во мне, – безусловно, хорошо. Иначе за этот час я бы издергался и не знал, что думать.
– Смотри-ка, вино дует, – на чистом русском языке обращается Маэстро к спутнице. – Какие нынче соискатели пошли!
«Француженка» делает неуловимое мимическое движение, которое может означать следующее:
«Отстань. Не будь занудой».
«А чего ты, собственно, ожидал от соискателя? Все они такие».
«Я бы на его месте тоже позволила себе стаканчик».
Но постойте! На чистом русском языке?
О нет!
Это не просто русский язык, это язык московский!
Более того, это язык, точнее, тончайшая интонация настоящего московского интеллигента, который в отличие от интеллигента питерского или провинциального может позволить себе не только желчность, угрюмость или склонность к рефлексии, но и самоиронию. В этом голосе есть изрядная доля самоиронии! В этих якобы простонародных «дует», и «смотри-ка», и «нынче», и «пошли» – чувствуется привычка человека к словам, умение выговорить их так, чтобы каждому слову дать новый вкус и новый звук. «Смотрите, – говорит он тем самым, – я раскрасил эти обычные слова специально для вас, самые простецкие слова сказаны по-особому, отчего они уже и не простецкие, а, наоборот, очень и очень камерные, только для своих!» О, самоирония! Свойство умных и сильных, сплав чувства и разума. Хотите в толпе проходящих мимо вас людей различить действительно достойного человека? Ищите легкомысленное, насмешливое отношение к себе! Все болваны надуты и надменны. Громкими непонятными словами они оберегают накопленный статус. Жалкие крупицы своих так называемых способностей и заслуг они пытаются сложить в то, чем другой сорит налево и направо, чем он дышит, в талант, в невесомый летучий дар, в ежедневное сотворение собственного мира из самых заурядных пустяков, из сора. От одной интонации высоколобых болванов хочется блевать через все парапеты. Особенно когда они пытаются играть роль интеллектуала! О-о-о!.. Тогда уж совсем невозможно находиться рядом! А мой «итальянец», оказывается, москвич. И дама, видимо, тоже! Какой подарок!
– Тогда мы тоже выпьем! – воодушевленно говорит Маэстро. – Что скажешь, Катюша?
– Конечно, выпьем! – азартно и лукаво отвечает Катюша.
Конечно, она русская. Почему я сразу не догадался? У каких женщин встречаются эти полувосточные иконописные черты лица? Только у русских. Вот и славно. Я ее почти люблю.
– Прошу! – говорю я.
Хорошо, что я выпил вина, даже если нарушил какие-то правила. Без вина я бы чувствовал себя скованно. Но и Маэстро ведет себя весьма развязно.
– Тащи сыры! – командует он и в этот момент видит мою пирамиду. – О, Катя! Смотри, что он тут выстроил! Какой-то Тадж-Махал!
Очаровательная Катя обращает взгляд к сырам.
– Ой, шишка! – восклицает она.
Я про себя чертыхаюсь. Все-таки шишка.
– Нет, это роза, – поправляет Маэстро. – Специально для тебя, я догадываюсь.
Я чувствую, что краснею. Что я там хотел сказать про геометрию, которая превратилась в прекрасный цветок?
Маэстро тем временем держит в руках бутылки и рассматривает их откровенно скептически.
– Посмотри, что он нам набрал! – обращается он к прекрасной Кате.
Маэстро вообще держится так, словно мы вместе с ним давно съели пуд соли.
Катя бросает на бутылки беглый взгляд и тонко улыбается.
– Неужели нельзя было взять обычные чилийские или юаровские вина? – неожиданно сварливо бубнит Маэстро. – Придется нам пить это старье!
– А я бы выпила чего-нибудь легкого. Розового, например, – говорит Катя. – Особенно с этим милым сырным цветком!
Последний глоток розового вина становится у меня в горле колом. Что за несчастье? Повезло случайно угадать желание прекрасной спутницы экзаменатора, сотворить ради этого целую розу из сыров, а потом взять да и прихлопнуть вино в гордом одиночестве! Какая нелепость!
– Можно сбегать, – сдавленно говорю я.
– Какое там «сбегать»! – сердито отвечает Маэстро. – Выбор соискателя священен. Я представляю, какой счет нам выставят вот за эту, например, бутылочку!
Я чувствую ответное раздражение. Не хватало только упрекать меня в растратах. Предупреждать надо.
– Чилийских там не было! – коротко говорю я. – Юаровских тоже. Только французские и немного итальянских.
Про легкомысленные немецкие рислинги я умалчиваю.
– Как не было? – Маэстро прямо-таки злится. – Целый стенд прямо у дверей. Входишь – и вот они…
Тут его лицо меняется. Женщина оказывается рядом и тоже смотрит на меня во все глаза.
– Володя, он ведь в главный подвал ходил, – многозначительно роняет она.
– В главный подвал, – эхом повторяет Маэстро. Брови его ползут вверх.
На минуту повисает пауза. Я понимаю, что сделал что-то из ряда вон выходящее.
– Вина для соискателей хранятся здесь. – Маэстро указывает на дверь, которую я почему-то заметил только сейчас.
Нормальная широкая дверь светлого полированного дерева. С табличкой «Wines». А вход в мой подвал вдруг оказывается низким и почти незаметным проемом в углу. Как меня туда понесло?
– Там совсем другое. Хозяйские вина. Частная собственность.
Мой московский «итальянец» явно растерян.
– Счет, говоришь? – усмехается Катя. – Ну-ну. Будет тебе счет. А еще будет скандал. Хотя ничего страшного. Попробуем уладить по-хорошему…
– Погоди ты! – Маэстро прерывает ее совсем уж по-семейному. – И что там, в главном подвале?
Я пожимаю плечами.
– Пыль. Темень. Очень много вина. В общем, ничего особенного.
Ага, обычный подвал. У моего дедушки был такой же, только поменьше.
Двое обмениваются взглядами.
– Нас не пустили, – с сожалением поясняет Катя. – Даже за очень большие деньги. Сказали, что это не входит ни в одну из экскурсионных программ.
Подвал больше не пугает, хотя лестница кажется еще более крутой.
Дверь плотно закрыта. Это я ее закрыл? На миг появляется недоброе подозрение. Но – нет. Оставить за собой открытую дверь, которую можно закрыть, я не могу. Значит, это был я.
Гнилостный воздух подвала в этот раз кажется приятным. Я осторожно ставлю пустую бутылку рядом со стеллажом и отсюда же беру новую. Подношу к глазам, света теперь почему-то меньше. Вино красное, больше меня ничего не интересует. Незачем строить из себя сомелье двора их величеств. Лучше довериться случаю. Я торопливо поднимаюсь обратно. Не хочется, чтобы кто-то объявился на кухне в мое отсутствие. Итальянца и его раскосую спутницу я увидеть уже не надеюсь, но мало ли: горничная или ассистент счетной комиссии.
5.01
Никого нет. Я рассматриваю принесенное вино. Тоже французское, но, судя по форме тяжеловесной бутылки и скромным справочным характеристикам, очень старое. Указан регион происхождения, какое-то Beouville, указано несколько имен, то ли производителей, то ли заказчиков, выпукло нарисован какой-то цветок. И все. Ни цифр – сведений о емкости и градусах, ни предупреждения о нежелательности алкоголя для беременных. Я читал, что сухие вина не хранятся слишком долго. Всякие хересы и портвейны могут лежать веками, но сухим отмерен максимальный срок лет в сорок или пятьдесят. И что теперь? Бежать и менять? Нет уж. Сойдет и это. Тем более что, судя по всему, «кина не будет».
Я беру стакан розового и делаю глоточек.
Восхитительно. Даже не верится, что это вино сделано из одного винограда, столько здесь аромата и вкуса.
Ах, как хорошо!
И вдруг открывается дверь,
5.09
и входит та же парочка – Маэстро и его темноволосая улыбчивая «француженка».
А я стою посреди кухни со стаканом розового вина в руке.
Что делать?
– Велкам! – сердечно говорю я и делаю приветственное движение стаканом.
Не очень удобно, что я встречаю их со стаканом вина в руке. Но то, что почти вся бутылка уже во мне, – безусловно, хорошо. Иначе за этот час я бы издергался и не знал, что думать.
– Смотри-ка, вино дует, – на чистом русском языке обращается Маэстро к спутнице. – Какие нынче соискатели пошли!
«Француженка» делает неуловимое мимическое движение, которое может означать следующее:
«Отстань. Не будь занудой».
«А чего ты, собственно, ожидал от соискателя? Все они такие».
«Я бы на его месте тоже позволила себе стаканчик».
Но постойте! На чистом русском языке?
О нет!
Это не просто русский язык, это язык московский!
Более того, это язык, точнее, тончайшая интонация настоящего московского интеллигента, который в отличие от интеллигента питерского или провинциального может позволить себе не только желчность, угрюмость или склонность к рефлексии, но и самоиронию. В этом голосе есть изрядная доля самоиронии! В этих якобы простонародных «дует», и «смотри-ка», и «нынче», и «пошли» – чувствуется привычка человека к словам, умение выговорить их так, чтобы каждому слову дать новый вкус и новый звук. «Смотрите, – говорит он тем самым, – я раскрасил эти обычные слова специально для вас, самые простецкие слова сказаны по-особому, отчего они уже и не простецкие, а, наоборот, очень и очень камерные, только для своих!» О, самоирония! Свойство умных и сильных, сплав чувства и разума. Хотите в толпе проходящих мимо вас людей различить действительно достойного человека? Ищите легкомысленное, насмешливое отношение к себе! Все болваны надуты и надменны. Громкими непонятными словами они оберегают накопленный статус. Жалкие крупицы своих так называемых способностей и заслуг они пытаются сложить в то, чем другой сорит налево и направо, чем он дышит, в талант, в невесомый летучий дар, в ежедневное сотворение собственного мира из самых заурядных пустяков, из сора. От одной интонации высоколобых болванов хочется блевать через все парапеты. Особенно когда они пытаются играть роль интеллектуала! О-о-о!.. Тогда уж совсем невозможно находиться рядом! А мой «итальянец», оказывается, москвич. И дама, видимо, тоже! Какой подарок!
– Тогда мы тоже выпьем! – воодушевленно говорит Маэстро. – Что скажешь, Катюша?
– Конечно, выпьем! – азартно и лукаво отвечает Катюша.
Конечно, она русская. Почему я сразу не догадался? У каких женщин встречаются эти полувосточные иконописные черты лица? Только у русских. Вот и славно. Я ее почти люблю.
– Прошу! – говорю я.
Хорошо, что я выпил вина, даже если нарушил какие-то правила. Без вина я бы чувствовал себя скованно. Но и Маэстро ведет себя весьма развязно.
– Тащи сыры! – командует он и в этот момент видит мою пирамиду. – О, Катя! Смотри, что он тут выстроил! Какой-то Тадж-Махал!
Очаровательная Катя обращает взгляд к сырам.
– Ой, шишка! – восклицает она.
Я про себя чертыхаюсь. Все-таки шишка.
– Нет, это роза, – поправляет Маэстро. – Специально для тебя, я догадываюсь.
Я чувствую, что краснею. Что я там хотел сказать про геометрию, которая превратилась в прекрасный цветок?
Маэстро тем временем держит в руках бутылки и рассматривает их откровенно скептически.
– Посмотри, что он нам набрал! – обращается он к прекрасной Кате.
Маэстро вообще держится так, словно мы вместе с ним давно съели пуд соли.
Катя бросает на бутылки беглый взгляд и тонко улыбается.
– Неужели нельзя было взять обычные чилийские или юаровские вина? – неожиданно сварливо бубнит Маэстро. – Придется нам пить это старье!
– А я бы выпила чего-нибудь легкого. Розового, например, – говорит Катя. – Особенно с этим милым сырным цветком!
Последний глоток розового вина становится у меня в горле колом. Что за несчастье? Повезло случайно угадать желание прекрасной спутницы экзаменатора, сотворить ради этого целую розу из сыров, а потом взять да и прихлопнуть вино в гордом одиночестве! Какая нелепость!
– Можно сбегать, – сдавленно говорю я.
– Какое там «сбегать»! – сердито отвечает Маэстро. – Выбор соискателя священен. Я представляю, какой счет нам выставят вот за эту, например, бутылочку!
Я чувствую ответное раздражение. Не хватало только упрекать меня в растратах. Предупреждать надо.
– Чилийских там не было! – коротко говорю я. – Юаровских тоже. Только французские и немного итальянских.
Про легкомысленные немецкие рислинги я умалчиваю.
– Как не было? – Маэстро прямо-таки злится. – Целый стенд прямо у дверей. Входишь – и вот они…
Тут его лицо меняется. Женщина оказывается рядом и тоже смотрит на меня во все глаза.
– Володя, он ведь в главный подвал ходил, – многозначительно роняет она.
– В главный подвал, – эхом повторяет Маэстро. Брови его ползут вверх.
На минуту повисает пауза. Я понимаю, что сделал что-то из ряда вон выходящее.
– Вина для соискателей хранятся здесь. – Маэстро указывает на дверь, которую я почему-то заметил только сейчас.
Нормальная широкая дверь светлого полированного дерева. С табличкой «Wines». А вход в мой подвал вдруг оказывается низким и почти незаметным проемом в углу. Как меня туда понесло?
– Там совсем другое. Хозяйские вина. Частная собственность.
Мой московский «итальянец» явно растерян.
– Счет, говоришь? – усмехается Катя. – Ну-ну. Будет тебе счет. А еще будет скандал. Хотя ничего страшного. Попробуем уладить по-хорошему…
– Погоди ты! – Маэстро прерывает ее совсем уж по-семейному. – И что там, в главном подвале?
Я пожимаю плечами.
– Пыль. Темень. Очень много вина. В общем, ничего особенного.
Ага, обычный подвал. У моего дедушки был такой же, только поменьше.
Двое обмениваются взглядами.
– Нас не пустили, – с сожалением поясняет Катя. – Даже за очень большие деньги. Сказали, что это не входит ни в одну из экскурсионных программ.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента