Конечно, по большому счету его винить нельзя было ни в том, что в полон басурманский попал (его «сдали» наши отступающие войска на больничной койке, после ранения, в Таллине), ни в том, что американцы первыми добрались до лагеря в южной Германии, где он прохлаждался в конце войны… Но система молола людей безжалостно и на такие мелочи внимания не обращала. Повезло еще ему в том, что добрая душа полковник Сальцын Иван Петрович оставил его служить после войны своим поваром и таким образом спас от неминуемого ГУЛАГа. Были у него, конечно, и допросы в Смерше, и карцер, и угроза расстрела – на понт брали, но каким-то чудом вылез. Случаем, но вылез и продолжил службу. Потом трудности прописки в Москве, устройство на работу, но это уже потом. И вот с такой родословной, через 30 с лишним лет после означенных событий, я рвусь за границу! Подозрительно все это. Так что на практику в Египет поехал мой одногруппник Саша Хренов. А я не поехал, о чем долгие годы и переживал, ибо не было совсем никаких гарантий, что и потом смогу найти себе применение как профессионал в той среде, в том деле, которому меня учили в институте, то есть во внешней, внешнеэкономической деятельности. Так что предложение отправиться по военной линии сразу за границу было как нельзя кстати…
   За длинным столом восседала комиссия во главе с генерал-майором Чернобровкиным, вполне соответствующим своей фамилии своими густыми, грозными бровями, при полном параде. Генерал перелистал мое личное дело, рядом услужливо помогал в навигации по документам полковник из «Десятки».
   – Отец был в плену?! – Мне показалось, генерал изменился в лице, хотя я его лица видеть не мог, он сидел против света, у окна.
   – Да, товарищ генерал, но он член партии уже давно, так что там все нормально, – объяснил полковник.
   – А… Ну ладно, ну что, Щербаков, к службе готов?
   – Так точно, товарищ генерал, – отрапортовал я, горя глазами как мог.
   – Ну ладно, Щербаков, поедешь служить в Йемен Северный.
   – Служу Советскому Союзу!
   Выйдя из комнаты заседания, я, как и все, первым делом направился к гигантской карте арабского мира, висевшей тут же на соседней стене в коридоре.
   – Мужики, а где это, Северный Йемен? А кто-нибудь там был? Чего рассказывают-то? – вопросов больше, чем ответов.
   Оказалось, что наши люди там живут – не бедствуют, настоящая капстрана, правда, малость отсталая, но в материальном плане намного лучше, чем многие другие арабские страны, избравшие путь социалистической ориентации, что даже тогда не казалось мне странным. Рассказывали, что уже идет война между Севером и Югом, что лететь через Каир (ах, Каир, Каир, запретный город, не принявший меня на практику, вожделенная мечта всех арабистов, центр арабской вселенной…). «Ну наконец-то, – подумал я, – не зря учил арабский, теперь-то я им всем покажу, какую пользу могу принести Родине, несмотря на компрометирующее прошлое родителя моего!»
   Мои нынешние иностранные коллеги удивляются, услышав историю назначения мне арабского языка, у них не укладывается в американской голове, что определение профессии по сути может носить характер лотереи или рулетки, а ведь так оно и было! После поступления на первый курс в сентябре 1972 года на первом общем собрании курса, еще в здании бывшей Катковской гимназии, что на Крымском Валу (сейчас там Дипакадемия), нам просто «раздали» языки! Выглядело это очень по-военному, лапидарно, выкрикивали фамилию и называли язык, который предстоит изучать, вот так просто:
   – Щербаков!
   – Я!
   – Арабский!
   – Понял (сажусь).
   Надо сказать, никаких эмоций это у меня тогда не вызвало, ну арабский так арабский, чего тут.
   Помогла мне в выборе языка, конечно, Шестидневная война 1967 года. Если бы Израиль не расправился так лихо со всеми армиями союзных Объединенных Арабских Государств (ОАР тогда) и если бы развивающееся военно-техническое сотрудничество этих государств с Советским Союзом как ответ на позор 1967 года не потребовало бы такого количества арабистов всех мастей и специальностей, то не быть бы мне арабистом. Учил бы китайский, тем более что только что был остров Даманский, отношения с китайцами скатывались до нижней точки… А так – арабский – это мейнстрим по-нынешнему тогдашнего времени для многих языковых вузов. В него я и попал, ибо ни на английский, который я всю сознательную жизнь учил, ни на какой другой европейский язык претендовать не мог по своему социальному происхождению, не имея никакого родственного присутствия ни в одной из профессионально внешнеторговой или дипломатической сфер, ни в каких партийных или иных властных структурах, а напротив, имея столь утяжеляющую биографию отца с пленом и удачным освобождением союзниками…
   15 сентября 1977 года самолет «Аэрофлота», еще из «старого» Шереметьева, которое сейчас Ш-1, в ночь уносил меня в направлении Йеменской Арабской Республики, а именно города Саны, на земле остались провожающие родственники, мать плакала, отец был стоек, оно и понятно, для него подобное могло показаться экскурсией. Все уже к тому моменту прочно изучили, что Йемена два – Южный и Северный, что они воюют между собой уже несколько лет и что, самое удивительное, советские военные специалисты помогают и тем и другим истреблять друг друга. Выполняют интернациональный долг, так сказать (так писалось потом в характеристиках по месту службы), хотя в чем конкретно он состоит, было не очень понятно – ведь если помогать Югу строить социализм и уничтожать агрессоров с Севера, посягающих на их землю, есть интернациональный долг, то как же может быть одновременно интернациональным долгом помощь Северу в строительстве собственных вооруженных сил, уничтожающих «южан», претендующих на первенство в регионе? Конечно, тогда глубоким рассуждениями на тему столь вопиющих противоречий политики партии и правительства места в моей голове не было вовсе, раз помогаем двум Йеменам, значит, так требует мировая революция или еще что из нетленного учения Маркса – Ленина, в общем, там (наверху) видней, а мое дело маленькое, знай переводи. А вот с этим как раз и возникла первая проблема сразу по приземлении в Международном аэропорту города Саны поутру следующего дня… ARABIA FELIX встречала меня первыми лучами восходящего аравийского солнца и при заходе на посадку показалась мне вполне зеленым местечком, но в действительности места для восторгов было намного меньше, да и на благословенный оазис пыльная Сана была похожа меньше всего. Но все это вскрылось потом.

Глава 2
Arabia Felix 2

Глава, где рассказывается о йеменских юбках, изучении арабского языка, отмене рабства и удивительном изобилии
   Недавно по телевизору показывали многосерийный фильм «Русский перевод» – это про нашего парня, переводчика, из университета, по-моему, в общем, гражданского, отправленного в аналогичную моей военную командировку-службу в Йемен Южный в 1985 году. При небольшом географо-временном несоответствии многие из описанных в фильме ситуаций – калька моего йеменского периода жизни. В Южном действительно ребятам приходилось выезжать на передовую или быть около той, и это правде исторической соответствует, а остальные «приключения Электроника», вроде участия в разводке спецслужб и интермедиях на тему переодевания в иорданского капитана, оставим на совести авторов, на то оно и художественное кино. Отвратительный фонетически арабский саундтрек, ходульность построения фраз (так в жизни никто не говорит) – это похоже на истину, даже за многолетний период работы в арабских странах я встречал, может быть, 2–3 человек, переводчиков или просто профессионалов-арабистов, кто звучал и говорил как «они», то есть как арабы. Остальные, увы, что называется, близко не лежали. Сойти за араба можно, перекинувшись парой-тройкой незначащих фраз в лифте или на улице, но, поверьте профессионалу, при включении в любой, даже не очень серьезный разговор вас «раскусят», как того самого негра-шпиона, заброшенного в Сибирь, из приснопамятного анекдота времен холодной войны. Невозможно. Для того, чтобы сойти все-таки за араба, нужно: а) либо там родиться и прожить лет до 10–12 (о таких случаях я не слышал на своей практике); б) либо учиться лет 10 в самой среде, в медресе, скажем (единичные случаи в советское время, и все – религиозное образование), или жить в среде столько же (вообще нереально в мое время); в) либо быть инопланетянином со свободно переключаемым на языки процессором, что представляется мне наиболее вероятным вариантом.
   В фильме «Русский перевод» герой, прилетев в Аден, как я когда-то в Сану, на первом же встречном контакте с настоящим йеменцем оказывается шокирован тем фактом, что тот его вообще не понимает, то есть абсолютно!!! Ровно так же, проходя таможенный контроль, я позволил себе какие-то вопросы к офицеру-йеменцу, вроде «как пройти в библиотеку» (шутка). Тот не понял ни слова из моего обращения, и перепоручил меня встречающему переводчику из Штаба Группы, и тот уже доходчиво мне объяснил, что не надо умничать, все, чему нас учили в институте, – это не более чем база, общепринятая в арабском мире, так называемая «фусха», литературный язык, основа, немного лексики, но язык арабский, как его называют в одной идиоме, «что океан», так что надо приступать к изучению заново, сколь бы обескураживающим этот поворот событий ни казался. На практике добиться приличного знания языка и, соответственно, звучания на оном можно лет через 5–6, и то, если языком заниматься, не жалеть времени на чтение, общение с телевизором, а это в арабском варианте весьма специфическое дело, общение с носителями языка в первую, может быть, очередь. (В фильме герой наш уже через месяц шпарил на чистом йеменском диалекте, легко притворялся иорданцем, переходя на диалект иорданский, и в легкую цитировал Коран! Здесь речь идет о трех совершенно разных языках, так что, скорее всего, все-таки он был просто инопланетянином.) Мой институтский преподаватель арабского Борис Моисеевич Ханин на вопрос, тяжело ли изучать арабский язык, любил, хитро улыбаясь, отвечать: «Первые 16 лет – тяжело, а потом намного легче». Мои 16 лет не успели закончиться, как я с арабским языком вынужденно расстался в 1990 году, так что я даже не успел на практике проверить справедливость этой эпатажной метафоры, но ведь был близок – 5 лет в институте, 3 года в Йемене, и 4 – в Ираке, итого 12 лет, в конце срока я легко синхронил, читал наискосок газеты, писал коммерческие письма, контракты составлял, даже стихи пытался писать на арабском, что, конечно, в любом неродном языке большая наглость. И надо сказать, что фонетику поставил себе близкую к аутентичной долгими годами тренировок. Но даже в дурном сне я не мог сойти за «настоящего» араба в беседе, длящейся более 5 минут, тем более без зазрения совести цитировать Священную Книгу. А так фильм очень понравился, в основном бережным отношением к деталям «переводческого быта», похожестью натуры, точным воспроизведением духа эпохи «выполнения интернационального долга». Могу рекомендовать его в качестве видеотрека к своему повествованию о днях срочной службы!
   А то, что это будет именно служба, а не туристическая поездка в экзотическую страну, стало ясно с первых шагов. Из переводчиков мы летели этим рейсом вдвоем, я и Толик Кушниренко, недавно закончивший Военный институт иностранных языков, встречал нас штабной автобус и с ним начальник штаба Группы советских военных специалистов. На мое радостное приветствие «Здравствуйте, я Борис» я тут же получил, естественно, «Подполковник Рудич». (Эх, надо было говорить «лейтенант Щербаков», блин!!!) Весьма безэмоциональный, строгий внешне служака, закаленный многолетней службой в дальних советских гарнизонах, без тени сантимента и суровый на вид, он, вероятно даже незаслуженно, был всеми нами, переводчиками, прозван Деревом и таковым оставался до конца своего срока в Йемене, увы.
   Начиналась хоть и зарубежная, но служба. Армия, со своей иерархией, спецификой отношений, с неизбежными дисциплиной и некоторым идиотизмом единоначалия и безвариантности, так, впрочем, на то она и армия. Плюс специфика социально-культурного котла, в котором оказались люди из абсолютно разных регионов, классов, слоев общества, с абсолютно разным уровнем образования, культуры, достатка. Для всех них на ближайшие годы ГСВС становилась родным домом, нужно было налаживать быт, работать в непривычных для нас, изнеженных столичных жителей, шокирующих условиях.
   Следует для полноты картины немножко рассказать о Йемене как государстве, как стране с многовековой историей… Откуда, дескать, есть пошла Земля Йеменская… XVI век до нашей эры – это только известная часть йеменской долгой истории, королевства Шеба, Саба, Хадрамаут, завоевание Абиссинией и пр. С IX века нашей эры – исламский период, возникновение арабского мироустройства в этой части Аравии. Но и с той поры утекло много времени. В XVI веке его завоевывала Турция (потом оккупация повторится – уже с середины века XIX, турецкое влияние заметно в архитектуре построек той поры, фортов и крепостей), пытались англичане, но остановились на юге, консолидировалось государство под властью имамов[1], то есть королей, монархов, в начале XX века, хотя власть шейхов, местных феодалов, была и осталась чрезвычайно сильной в горных, труднодоступных районах особенно.
   Йемен всегда развивался несколько анклавно для арабского мира, в силу своего географического положения, в силу рельефа местности – это единственные в этой части арабского мира настоящие горы (высшая точка – больше 2500 метров, это я по памяти, могу что-то путать) и для настоящих кочевников– бедуинов, таким образом, места для проживания не слишком удобные. Йеменцы даже внешне отличаются от равнинных арабов – маленькие, худенькие, сухие, жилистые, с более темным цветом кожи и, естественно, со своим диалектом. Нам всегда казалось, что они как дети – доверчивые, в чем-то наивные, бесхитростные, очень работоспособные, абсолютно невоинственные, склонные к благорасположению с первого контакта, что нельзя сказать ни об одном другом арабском народе. Трайбалистский уклад жизни в горах придает им некоторую замкнутость, отсутствие агрессивности компенсируется страстью к оружию и всяким военным побрякушкам, а вообще цивилизация на народ пока, и тогда и сейчас, как я понимаю из рассказов моих коллег, там работающих, мало повлияла. Патриархальность, где-то средневековье, в общем.
   В 1962 году, когда Кеннеди говорил о скором полете на Луну как мечте американского народа, а Гагарин уже облетел Землю, в Северном Йемене официально отменили рабство. Бывшие рабы к моему приезду еще, естественно, были во многом числе живы, в госпитале у нас работал один такой огромный негроид с вырванной ноздрей санитаром. На улицах встречались еще старушки с выколотыми глазами – это было поветрие такое в 1930-е годы, говорят, девушек, которые осмелились открыть лицо, начитавшись книг иностранных, просто ослепляли. Понятное дело, что в 1970-е годы такого варварства уже не было, по крайней мере в городах, но влияние фундаментального исламского закона, шариата, можно было видеть весьма в экзотичных формах. Я застал (по времени, но не по присутствию, к сожалению, просто опоздал!!!) одну из последних смертных казней через отрубание головы – каменная колода, на которой этот процесс имел место быть, была еще ржавой от крови и располагалась на самой центральной площади Саны, площади Тахрир, то бишь Освобождения. (Официально «освобождением» считалась дата июльского военного переворота 1962 года, покончившего с монархией, так называемым «мутаваккилийским (араб. – опирающемся на Всевышнего, во как!) королевством».) Танк Т-34, на броне которого в королевский дворец въехали восставшие офицеры и залп которого возвестил начало новой эры, стоял в Сане на почетном месте перед президентским дворцом, не знаю, там ли он сейчас. А тогда его йеменцы ласково называли «наша Аврора» (нам льстила, конечно, такая историческая параллель). А казнили тогда методом декапитации серийного насильника, и, надо сказать, в обществе этот факт вызывал лишь однозначное одобрение.
   На улице можно было часто увидеть «делегацию» с гор – впереди важно шагает глава семейства, в традиционной юбке, с кривым кинжалом – «джамбией» под пупком на животе, автомат Калашникова за плечом, а за ним семенят 3–4 жены, чаще всего в черных хиджабах, иногда в более цветастых национальных платьях, но все, безусловно, с «закрытыми личиками», что твоя Гюльчатай. Таков порядок, и улыбку такая процессия могла вызвать только что у иностранцев, йеменцам же подобная маршевая дисциплина казалась вполне в порядке вещей. Настоящая «джамбия», кстати, по стоимости доходила до 4–5 тысяч тогдашних долларов США, но это, конечно, с настоящей рукоятью из кости абиссинского носорога. Но это понятно.
   С юбками этими связано мое первое серьезное разочарование! Утром следующего после прилета дня я вышел на «фок» четырехэтажного дома (так называлась на нашем русско-арабском сленге плоская крыша). Осмотрелся вокруг, все незнакомое, горы поодаль, минаретов сорок сороков, пыль на улицах, а по улицам расхаживают фигурки в юбках, много фигурок, и лишь некоторые фигурки – в брюках. «Мать честная, сколько девчонок! – пронеслось в голове. – И чего ж там говорили, что с этим делом в Сане – полный облом, а тут – на тебе!»
   Радость моя была недолгой, ровно до того момента, как я спустился с крыши на грешную землю и воочию уже лицезрел перед собой толпу йеменцев, всех мужчин как один, и всех, естественно, в юбках, ну одежда у них такая мужская повседневная, юбка. Не килт, конечно, но тоже оригинальный элемент культуры, причем в обоих Йеменах на тот период времени.
   А в первый же день я столкнулся с еще одним специфическим феноменом. Нас привезли к жилому дому, больше похожему на гигантскую глинобитную хату о четырех этажах, цвету белого, сказали, что это и будет, дескать, ваш дом теперь, под названием «Хабура». Хабура – это искаженное сокращение арабского «дар-аль-хубара», то есть «Дом специалистов», и по-иному никто и никогда этот островок советской военной миссии в Сане не называл. Мы вышли из автобуса, размялись и смело взялись за ручки чемоданов, чтобы двигаться на 3-й, по-моему, или на 4-й этаж, где нам выделили комнату на двоих с Толиком. Старожилы-переводчики, улыбаясь, нас отстранили от этой затеи, взяли чемоданы и потащили их наверх, как заправские белл-бои в отелях. Мы переглянулись, удивились, но потопали за своими вещичками вверх по крутой каменной лестнице, освещаемой лишь некрупными выбоинами в стене, в размер книги разве что, которые оказались окнами в традиционно арабском понимании (экономия каменной прохлады за счет сокращения воздухотока, этот архитектурный императив я потом часто встречал в старых постройках – докондиционерного века – практически всех арабских стран, а тогда было в диковинку!). Идем за чемоданами. На втором этаже глаза стали вылезать из орбит и дыхание стало напоминать последние секунды жизни затравленного бегемота. «Вы передохните, ребята», – посоветовали товарищи. Можно подумать, у нас был выход!!!
   При высоте над уровнем моря 2000 метров, близости к экватору (14-я параллель все-таки) уровень содержания кислорода в санском воздухе редко превышал 60 % от привычной нам нормы, к чему, надо сказать, по молодости адаптируешься довольно быстро, неделя-две. В худшие годы активного солнца (и по весне) – еще ниже, говорят, доходило до 25 %. Это уже за гранью, по-моему. Так что дыхалку мы потом долго восстанавливали, отлеживаясь на панцирных сетках армейских кроватей. Гипоксия, однако. Предупреждать надо!!! А потом, через месячишко-два, даже в футбол с похмелья сыграть – нипочем. Ко всему привыкает человек, поистине… Справедливости ради надо сказать, что через год примерно, когда я уже совсем расслабился на предмет кислородной недостаточности, после бессонной покерной ночи и литра выпитого виски «HAIG», я все-таки чуть не отрубился, говоря простым языком, прямо на улице в погожий солнечный весенний денек – в просторечье это называется нарушение мозгового кровообращения, впрочем, чему ж тут удивляться при таких мозгах! Шел парнишке всего лишь… 24-й год.
   Из самых ярких первых впечатлений: «общага», необходимость делить свое жизненное пространство с кем-то, в моем случае с Толиком и еще с несколькими переводчиками, правда, те жили все в своих комнатах, как «деды», но кухня, туалет типа сортир, тот, что «с ногами», все общее. В первый же день, вернее, вечер, нам было «стариками» предложено проставиться с приездом, и за дружеской переводческой попойкой не заметили мы, как и выпили, и съели все, что с собой удалось провезти через две границы. Черный хлеб, ясное дело, килька с селедкой шли на ура. Но было не жалко, ей-богу. Вообще быт молодых офицеров отличался крайним аскетизмом, об этом я еще расскажу.
   Следующее шоковое впечатление, после Москвы 1977 года (если кто помнит, как все тогда у нас выглядело в магазинах) – изобилие. Продуктовые лавки ломятся от всяких банок-склянок, пакетов-коробочек, все яркое, все на иностранных языках – в общем, представили наши 1993–1994 годы, с поправкой на мусульманство – совсем нет спиртного (в продаже) и совсем нет свинины. Главное тогда – это было все доступно в принципе, хотя в местных магазинах продукты в конечном счете мы покупали не всегда, часто обходясь закупкой базисных продуктов (круп, консервов, алкоголя), естественно, через «Внешпосылторг», через так называемый «кооператив». Расчеты «кооперативов» до сих пор храню как напоминание о тех экономных, прямо скажем, временах. O чем вы говорите!!! Каждый лишний реал, каждый филс потенциально мог использоваться для покупки джинсов, виниловых дисков Beatles или Uriah Heep по выписке из Сингапура, музыкальных кассет в городских магазинчиках – дуккянах, японской техники и пр. Верхом безрассудства казалось тратить заветную валюту на какие-то тривиальные яблоки с помидорами, обходились весьма ограниченным рационом.
   …Яркое, какое-то радиоактивное солнце, высушенный пыльный воздух и белые стены белых домов, мечетей, заборы тоже белые, все белое, даже машины. Машины яростно гудят, день и ночь, без перерыва на обед, без особого смысла, ибо дорогу все равно никто никому никогда не уступает, а движение повинуется некому высшему алгоритму, что помогает избегать неминуемых ежесекундных аварий – какофония стоит страшная, заснуть почти невозможно, только под наркозом. Но в 4.30 – первая утренняя молитва, обязательная, каждый день, а по праздникам еще и с бонус-треком на 30 лишних минут пения муэдзина. Самое яркое впечатление о том времени, когда дом, где я временно жил, располагался в микрорайоне непосредственно под мечетью. Наверное, с той поры я такой и нервный.
   До сих пор на губах ощущение первых заморских диковинных продуктов, невиданных в Москве соусов, стоит в носу запах йеменских денег, сладковатый и нечистый, запах дешевых поддельных парфюмов, коими обильно поливались местные жители в отсутствие, видно, достаточного количества чистой воды, – и сейчас нет-нет да услышишь этот запах в толпе, повернулся – ба! Здравствуй, молодость моя! Но это все – бытовые зарисовки, кому это сейчас, в пору нашего капиталистического изобилия и разврата, интересно. Тогда было очень даже интересно, но какова же была моя печаль, когда вдруг оказалось, что все эти первые впечатления могут в одночасье остаться и последними – так стали развиваться события в Счастливой Аравии осенью 1977 года.

Глава 3
Перевороты и политика

Глава, где, как следует из названия, рассказывается о военных переворотах, президенте Гашми, главном хирурге Гриценко и расценках за исполнение интернационального долга
   …В самом конце сентября, когда уже были съедены переводческой прожорливой командой все расчетные запасы привезенного с родины съестного и первые впечатления сформировались в ощущение дикой, но заграницы, со всеми вытекающими отсюда материальными фантазиями и планами, когда стал пополняться профессиональный словарь… произошел переворот. Мы еще ничего не успели понять, утром нас вдруг не сразу повезли на работу (консультировались с посольством), потом в течение дня поступали всякие противоречивые тревожные сведения, в основном слухи, об убийстве президента, им тогда был г-н Хамди, я даже не успел запомнить, как он выглядит… Говорят, группа военных устроила типичную кровавую разборку прямо в резиденции Хамди, убиты были из автоматов и он, и его брат, и еще кто-то из тогдашнего руководства. В общем, переворот. И если с Хамди было все понятно – он советских специалистов привечал, используя нас как противовес усиливающемуся военному влиянию Юга, то с его «преемником» Гашми вопрос оставался открытым, ибо, по слухам (хотя что я тогда понимал), Гашми был насквозь просаудовец, и ими же, наверное, и поставлен, чтоб наше военно-техническое сотрудничество свести в могилу. Портрет Гашми нам тоже сразу не понравился, он был с мелкими усиками, в фуражке с высокой тульей и вообще похож на Гитлера…