Страница:
– Почему же? – продолжал недоумевать Иван Павлович.
– Потому что он искал там спасения, после того как привел в действие поставленные в трюме «Чапаева» адские машины.[82] На «Полтаву» он явился бы как спасшийся с погибшего корабля…
– Но позвольте… Тут какая то ошибка… недоразумение – растерянно заговорил Иван Павлович. – Ведь я же лично видел Коновалова, когда, по приказанию капитана, спускался вместе с моими людьми на лед. Коновалов бежал мне навстречу по трапу, поднимаясь со льда на корабль. Я был уверен, что его посылали за чем-нибудь на лед…
Дмитрий Александрович вскочил на ноги. Его губы побелели, кулаки сжались.
– Что вы говорите?! Значит, он остался на «Чапаеве»? Значит, это был обман? Поймите! Никто его не посылал на лед! Он сам сбежал с корабля. Дима его видел. Значит, он ушел с корабля лишь на время взрыва и потом вернулся, чтобы с оставшимися в живых пассажирами и командой спасаться на «Полтаве»… Не иначе… – Дмитрий Александрович говорил все тише, опускаясь на диван с поникшей головой. – Именно так… Он спрягался среди торосов недалеко от корабля и пережидал… пока мы его искали совсем в другом месте… Какая дьявольская хитрость!
Дмитрий Александрович вдруг замолчал, резко перебросил ногу на ногу и громко хрустнул сцепленными пальцами рук.
– Моя ошибка… – пробормотал он сквозь стиснутые зубы. – Это я виноват.
– Почему же это именно ваша ошибка? Кто вы? – нерешительно спросил окончательно сбитый с толку Иван Павлович.
Дмитрий Александрович машинально, почти непроизвольным движением, отогнул обшлаг на рукаве своей куртки. В свете яркой лампы на мгновение блеснул значок государственной безопасности.
– Я майор государственной безопасности Комаров… – глухо прозвучал голос Дмитрия Александровича.
Иван Павлович некоторое время неподвижно смотрел на Дмитрия Александровича с каким-то новым выражением любопытства и уважения.
Дима сидел, забыв о боли в ноге, о смертельной усталости. Он думал только об ужасных событиях, участником которых он неожиданно стал.
Молчание длилось долго.
Наконец Дмитрий Александрович встрепенулся и выпрямился.
– Ну, друзья мои, – сказал он, слабо улыбнувшись, – утро, говорят, вечера мудренее. Надо отдохнуть, поспать. Дима совсем истомился. Ночь уже проходит, снаружи как будто даже сереет. Да, кстати, Иван Павлович! Вы отсюда, из вездехода, не пытались говорить с «Полтавой»?
– Нет, Дмитрий Александрович, – ответил Иван Павлович. – Радиоаппараты должны быть отдельно, в аварийном запасе. Завтра, если пурга утихнет, при дневном свете попробуем довести вездеход до «Полтавы». Хотя… В своей каюте, еще перед взрывом, я взглянул на барометр: он упорно шел вниз…
– Ну ладно! Тогда спать! – заключил Дмитрий Александрович, устраиваясь на диване.
Иван Павлович спустил над Димой верхнюю койку, выключил свет, и скоро под монотонный вой ветра и шелест хлещущего снега в теплой, уютной кабине все погрузилось в сон…
Иван Павлович проснулся при сером свете наступающего раннего утра. Одновременно встал и Дмитрий Александрович. Лицо Ивана Павловича пожелтело и осунулось за ночь, вокруг глаз появились новые сеточки морщин. На лице Дмитрия Александровича видна была усталость. Он недовольно потер чуть потемневший подбородок и тихо сказал, оглядываясь на крепко спавшего Диму:
– Давайте, Иван Павлович, сходим посмотрим, что делается вокруг.
Они надели электрифицированные костюмы, включили в них ток, Иван Павлович с трудом открыл дверь, наполовину засыпанную снегом, и они вышли из кабины.
Ветер почти совсем стих, снег прекратился, и видимость была прекрасная. Все вокруг было покрыто белоснежным покровом, по небу неслись густые серые облака. Гряды торосов за вездеходом превратились в пологие снежные валы, отдельные ропаки едва возвышались из высоких сугробов.
Возле вездехода стоял высокий снежный холм. Дальше, шагах в тридцати, возвышался другой холм, поменьше. Прямо перед моряком и Дмитрием Александровичем далеко тянулась плоская снежная равнина, над которой где-то у горизонта серое небо окрашивалось а резкий темно-синий цвет.
Иван Павлович стоял у машины, словно приросший ко льду, и растерянно, почти испуганно оглядывался во все стороны.
– Что же это? – бормотал он. – Как же так? Где же «Полтава»? Где «Щорс»? Глядите… Ни «Полтавы», ни «Щорса»!
– Странно, – сказал Дмитрий Александрович, всматриваясь в ровную снежную даль перед собой. – И вы и мы с Димой сошли на лед с правого борта «Чапаева». Но ведь и с его левого борта на льду были торосы, ропаки, неровности, а слева от нас, подальше, стояли «Полтава» и «Щорс». Странно… – повторил он. – Теперь перед нами ровное снежное поле…
Вопросительно подняв брови, он оглянулся на Ивана Павловича.
Тот стоял, опустив голову, с внезапно постаревшим лицом и молчал.
Дмитрий Александрович положил руку ему на плечо:
– Что с вами, Иван Павлович? О чем вы задумались?
Иван Павлович медленно поднял на него глаза, и Комаров вздрогнул, посмотрев в них: глаза были пустые, усталые, покорные.
– Ледяное поле раскололось вдоль канала, проделанного «Чапаевым» – произнес Иван Павлович. – Нашу часть поля отнесло за ночь от другой части… У которой стояли «Полтава» и «Щорс»… Мы теперь одни на льдине в центре Карского моря…
– Потому что он искал там спасения, после того как привел в действие поставленные в трюме «Чапаева» адские машины.[82] На «Полтаву» он явился бы как спасшийся с погибшего корабля…
– Но позвольте… Тут какая то ошибка… недоразумение – растерянно заговорил Иван Павлович. – Ведь я же лично видел Коновалова, когда, по приказанию капитана, спускался вместе с моими людьми на лед. Коновалов бежал мне навстречу по трапу, поднимаясь со льда на корабль. Я был уверен, что его посылали за чем-нибудь на лед…
Дмитрий Александрович вскочил на ноги. Его губы побелели, кулаки сжались.
– Что вы говорите?! Значит, он остался на «Чапаеве»? Значит, это был обман? Поймите! Никто его не посылал на лед! Он сам сбежал с корабля. Дима его видел. Значит, он ушел с корабля лишь на время взрыва и потом вернулся, чтобы с оставшимися в живых пассажирами и командой спасаться на «Полтаве»… Не иначе… – Дмитрий Александрович говорил все тише, опускаясь на диван с поникшей головой. – Именно так… Он спрягался среди торосов недалеко от корабля и пережидал… пока мы его искали совсем в другом месте… Какая дьявольская хитрость!
Дмитрий Александрович вдруг замолчал, резко перебросил ногу на ногу и громко хрустнул сцепленными пальцами рук.
– Моя ошибка… – пробормотал он сквозь стиснутые зубы. – Это я виноват.
– Почему же это именно ваша ошибка? Кто вы? – нерешительно спросил окончательно сбитый с толку Иван Павлович.
Дмитрий Александрович машинально, почти непроизвольным движением, отогнул обшлаг на рукаве своей куртки. В свете яркой лампы на мгновение блеснул значок государственной безопасности.
– Я майор государственной безопасности Комаров… – глухо прозвучал голос Дмитрия Александровича.
Иван Павлович некоторое время неподвижно смотрел на Дмитрия Александровича с каким-то новым выражением любопытства и уважения.
Дима сидел, забыв о боли в ноге, о смертельной усталости. Он думал только об ужасных событиях, участником которых он неожиданно стал.
Молчание длилось долго.
Наконец Дмитрий Александрович встрепенулся и выпрямился.
– Ну, друзья мои, – сказал он, слабо улыбнувшись, – утро, говорят, вечера мудренее. Надо отдохнуть, поспать. Дима совсем истомился. Ночь уже проходит, снаружи как будто даже сереет. Да, кстати, Иван Павлович! Вы отсюда, из вездехода, не пытались говорить с «Полтавой»?
– Нет, Дмитрий Александрович, – ответил Иван Павлович. – Радиоаппараты должны быть отдельно, в аварийном запасе. Завтра, если пурга утихнет, при дневном свете попробуем довести вездеход до «Полтавы». Хотя… В своей каюте, еще перед взрывом, я взглянул на барометр: он упорно шел вниз…
– Ну ладно! Тогда спать! – заключил Дмитрий Александрович, устраиваясь на диване.
Иван Павлович спустил над Димой верхнюю койку, выключил свет, и скоро под монотонный вой ветра и шелест хлещущего снега в теплой, уютной кабине все погрузилось в сон…
Иван Павлович проснулся при сером свете наступающего раннего утра. Одновременно встал и Дмитрий Александрович. Лицо Ивана Павловича пожелтело и осунулось за ночь, вокруг глаз появились новые сеточки морщин. На лице Дмитрия Александровича видна была усталость. Он недовольно потер чуть потемневший подбородок и тихо сказал, оглядываясь на крепко спавшего Диму:
– Давайте, Иван Павлович, сходим посмотрим, что делается вокруг.
Они надели электрифицированные костюмы, включили в них ток, Иван Павлович с трудом открыл дверь, наполовину засыпанную снегом, и они вышли из кабины.
Ветер почти совсем стих, снег прекратился, и видимость была прекрасная. Все вокруг было покрыто белоснежным покровом, по небу неслись густые серые облака. Гряды торосов за вездеходом превратились в пологие снежные валы, отдельные ропаки едва возвышались из высоких сугробов.
Возле вездехода стоял высокий снежный холм. Дальше, шагах в тридцати, возвышался другой холм, поменьше. Прямо перед моряком и Дмитрием Александровичем далеко тянулась плоская снежная равнина, над которой где-то у горизонта серое небо окрашивалось а резкий темно-синий цвет.
Иван Павлович стоял у машины, словно приросший ко льду, и растерянно, почти испуганно оглядывался во все стороны.
– Что же это? – бормотал он. – Как же так? Где же «Полтава»? Где «Щорс»? Глядите… Ни «Полтавы», ни «Щорса»!
– Странно, – сказал Дмитрий Александрович, всматриваясь в ровную снежную даль перед собой. – И вы и мы с Димой сошли на лед с правого борта «Чапаева». Но ведь и с его левого борта на льду были торосы, ропаки, неровности, а слева от нас, подальше, стояли «Полтава» и «Щорс». Странно… – повторил он. – Теперь перед нами ровное снежное поле…
Вопросительно подняв брови, он оглянулся на Ивана Павловича.
Тот стоял, опустив голову, с внезапно постаревшим лицом и молчал.
Дмитрий Александрович положил руку ему на плечо:
– Что с вами, Иван Павлович? О чем вы задумались?
Иван Павлович медленно поднял на него глаза, и Комаров вздрогнул, посмотрев в них: глаза были пустые, усталые, покорные.
– Ледяное поле раскололось вдоль канала, проделанного «Чапаевым» – произнес Иван Павлович. – Нашу часть поля отнесло за ночь от другой части… У которой стояли «Полтава» и «Щорс»… Мы теперь одни на льдине в центре Карского моря…
Часть III
Глава тридцатая
Чутьем по следу
Для решения задачи имелись, в сущности, четыре величины: три человека и один красный электромобиль.
Кто эти три человека – было известно. Но какое они имели отношение к Кардану? Комаров говорил, что, может быть, за Карданом стоит целая организация. Если так, необходимо найти ее центр, узнать ее цели. Судя по инструкции Комарова, Дмитрий Александрович пред полагает, что Кардан только исполнитель, правда как будто не из второстепенных. Следя за ним, можно вернее и быстрее добраться до центра, узнать задачи, размеры и состав организации.
Но если Иокиш, Акимов и Гюнтер тоже члены этой организации, то почему нельзя через них добраться до ее центра? Комаров будет действовать одним путем, а здесь можно попытаться идти другим. Нет сомненья, что это дело имеет общегосударственное значение. Комаров знает, за что берется. Недаром он бросил ради этого все остальное. А может быть, раскрыть это дело удастся здесь, в Москве, и именно ему, Хинскому.
Хинский даже покраснел при мысли о возможности такой удачи, но в следующий момент, нахмурив густые брови, вскочил с кресла. Фу, как он глупо размечтался! Не фантазировать нужно, а думать о деле!
Лейтенант прошелся по знакомой до мелочей комнате, с которой связано столько воспоминаний. Он перешел работать сюда, в кабинет Комарова, по желанию самого Дмитрия Александровича.
Да… Так, значит, Иокиш, Акимов, Гюнтер…
За Иокишем наблюдение продолжается. Новых результатов пока нет. К нему никто не ходит, он бывает только в институте, где читает лекции. Надо ждать более полных и точных сведений о нем, о его связях с Акимовым, Гюнтером и с теми, кто скрывается за их спиной. А Дмитрий Александрович тоже ждал бы? «Будьте терпеливы и настойчивы», – сказал он в своей инструкции.
Хинский выдвинул ящик стола, вынул из него круглую коробочку с желтоватой полупрозрачной и туго смотанной лентой, испещренной едва заметными волнистыми штрихами. Он развернул эту ленту до половины, вложил ее в звуковую часть диктофона и нажал красную кнопку на ящике аппарата.
Из черного раструба послышался знакомый мужественный голос. Хинский порывисто наклонился к раструбу, его глаза потеплели, губы тронула мягкая улыбка.
Голос Комарова звучал просто и задушевно, как всегда, когда Дмитрий Александрович обращался к своему молодому ученику и другу:
«Будьте терпеливы и настойчивы. Сосредоточьте внимание на наиболее важных направлениях, наиболее важных и подозрительных лицах, относительно которых у вас больше всего скопилось компрометирующего материала и на которых всего сильнее наводит вас чутье. Оно у вас есть, это чутье, доверяйтесь ему, но проверяйте, непременно проверяйте его указания точными фактами и материалами. И не забывайте второстепенных, на первый взгляд, направлений и лиц. Если вы сами слишком заняты, поручите наблюдение за ними помощникам. Помните: то, что сегодня вам кажется второстепенным, завтра может превратиться в самое важное…»
Хинский резким движением нажал зеленую кнопку, выключил аппарат, затем медленно поднялся.
Семь дней упорного наблюдения ничего не дали… Ну что же… Может быть, восьмой день что-нибудь принесет… Не восьмой – так девятый, десятый! Главное внимание – Акимову. А Иокиш? Значительным лицом в таких организациях не рискуют, превращая его дом в место для сборищ, в станцию для пересадки пассажиров… Пусть за ним продолжают наблюдать сержант Струнин и его четыре поста. За Гюнтером наблюдает сержант Киселев. Гюнтер тоже второстепенное лицо, иначе его не послали бы на большую дорогу для простой бандитской операции – похищать Кардана, то есть Коновалова… Теперь он уже Коновалов, значит заметает следы. Видимо, дело очень серьезное… Крупный зверь… как он прав, Дмитрий Александрович! Какое у него редкое, безошибочное чутье!
Где он теперь? Что с ним? По крупному зверю идет… отчаянному, зубастому… Один прыжок из поезда на ходу чего стоит! Эх, вместе бы с Дмитрием Александровичем уехать! Душа не болела бы… Ну-ну… А здесь кто будет работать?.. Итак, Акимова оставить за собой… Теперь второе важное направление: красный электромобиль – мальчик Дима – собака Плутон…
Хинский вновь вернулся к столу, достал из ящика две бумажки; зашифрованную цифрами радиограмму и расшифрованный текст ее, и начал внимательно вчитываться.
Внимательно рассмотрев оба последних снимка, Хинский положил рядом с ним и снимок с какой-то черной дуги, похожей на отрезок правильного круга. Возле густого сплетения множества перепутавшихся оттисков на маленьком свободном пространстве поверхности черной дуги четко выделялся один оттиск человеческого пальца. Под фотоснимком была надпись Лебедева: «Дактилоскопический снимок № 57808. Отпечаток большого пальца левой руки мужчины лет 33–35. Снимок с документа № 04-ВР-1485 – дуги рулевой баранки электромобиля № МИ 319-24. Дактилоскопист Лебедев».
Хинский откинулся на спинку кресла. В конце концов все расследования дали только одну новую деталь – дактилоскопические снимки. Бедный сержант Васильев! Трудная дана ему задача. Вокруг новоарбатского гаража, в радиусе пятисот пятидесяти метров, множество улиц и переулков… Масса материалов вокруг электромобиля, но не его пассажиров…
Хинский вздохнул, поднялся из-за стола и взял фуражку.
«Ну что же, – подумал он, сдувая пушинку с околыша, – займусь Акимовым. Кажется, это будет вернейшая дорога и к электромобилю».
Он надел фуражку, погасил свет и вышел из комнаты.
Директор завода развел руками:
– Не только моих. Это была грустная история. Ирина Васильевна Денисова очень дельный инженер. И надо же было случиться такому несчастью! Вы, может быть, слышали об аварии на арктическом строительстве? Шахта номер три, летом прошлого года… Эта авария наделала много шуму.
Хинский утвердительно кивнул головой и опустил глаза: он боялся выдать волнение, внезапно охватившее его.
– Там разорвало мощный насос пульпоотводной системы, – продолжал директор. – Насос оказался дефектным и не выдержал огромного давления. Произошла катастрофа, погиб человек. Насос был выпущен нашим заводом. Ирина Васильевна была ответственна за качество продукции. Дело расследовали специальные комиссии – злого умысла не нашли. Машины, как доказали контрольно-измерительные приборы, были в тот день не вполне исправными, а наблюдатели при этих машинах – не вполне опытными. Ирина Васильевна слишком доверилась им. Пришлось ее сменить. На ее место мы назначили товарища Акимова, человека опытного, прекрасного рационализатора.
– Вот как! Всего этого я не знал… А после назначения Акимова на вашем заводе никаких недоразумений или брака больше не было?
– Как вам сказать… – замялся директор. – Брак бывает. Но мы его или сами обнаруживаем, или контрольные пункты на складах ВАРа задерживают и возвращают. Там теперь установили очень строгие условия приемки.
– Денисова продолжает работать на вашем заводе?
– Да, конечно! Ирина Васильевна слишком ценный работник, чтобы завод отказался от нее. Она сейчас руководит тем же литейным цехом, которым раньше ведал товарищ Акимов.
– Денисова подчинена Акимову?
– Акимов – начальник производства всего завода, в том числе и литейного производства.
– Простите, мой вопрос, может быть, не совсем делового характера, но он имеет некоторое значение…
– Пожалуйста, пожалуйста! Не стесняйтесь…
– Не заметили ли вы, какие личные отношения установились между Денисовой и Акимовым?
– Личные отношения? Как будто хорошие, товарищеские. Константин Михайлович очень ценит Ирину Васильевну, уважает ее. Он не раз говорил мне об этом. Вот только месяца два назад между ними произошло недоразумение.
– Вот как! Что же именно?
– У нас на работе заболел контролер-выпускающий. Его увезли домой, и я попросил Ирину Васильевну заменить на час-два заболевшего, пока приедет смена. Ирина Васильевна на контрольном пункте заметила довольно значительный брак и задержала его. Акимов отменил ее решение. Денисова опротестовала передо мною вмешательство Акимова. Пришлось мне заняться этим делом и мирить их. А брак между тем ушел из завода, и мы его теперь ищем…
– Значит, права была Денисова?
– В значительной части брак, задержанный Ириной Васильевной, оказался сомнительным, но лучше было бы все-таки не выпускать его из завода.
– А в остальной части?
– Там был явный брак, и Ирина Васильевна была безусловно права.
– И как реагировал на это Акимов?
– Он, конечно признал брак, расследовал причины его появления, и, по докладу Константина Михайловича, я объявил порицание двум цеховым наблюдателям…
– Вы не помните их фамилий и в каких цехах они работают?
– Филимонов и Девяткин из сборочного цеха.
– Так… – сказал Хинский, занося эти фамилии в свою записную книжку. – И после этого между Акимовым и Денисовой испортились отношения?
– Я не сказал бы, что испортились. Константин Михайлович продолжает быть очень предупредительным и по-прежнему высоко ценит Ирину Васильевну, но мне кажется, что она стала с ним как-то сдержаннее, суше. Я полагаю, что в этом сказывается разница в их возрастах. Константин Михайлович – человек пожилой, с большим жизненным опытом. Он, видимо, не принимает так близко к сердцу все эти мелкие и обычные деловые столкновения. А молодая, непосредственная, горячая Ирина Васильевна, очевидно, не в состоянии мириться с ними и переносит их сейчас же на личную почву.
– Да… Понимаю… – задумчиво произнес Хинский. – Скажите, нельзя ли мне… конечно, как-нибудь так… инкогнито… поговорить лично с Денисовой и с ее помощью познакомиться с работой литейных цехов?
– Пожалуйста. Только, к сожалению, сейчас это невозможно. Ирина Васильевна дней шесть назад взяла на заводе отпуск для устройства личных дел. У нее в семье разные огорчения, и ей пришлось куда-то уехать. Она вернется через три дня – тогда пожалуйста.
– Ну что же! – заметил Хинский. – Три дня я могу подождать. За это время, я думаю, можно будет познакомиться с цехами, хотя бы и в ее отсутствие? Не правда ли?
– Конечно. Я попрошу сюда ее заместителя, товарища Кантора, и познакомлю вас.
– Отлично. Буду вам также очень благодарен, если вы дадите мне возможность просмотреть материалы обеих комиссий, которые расследовали это дело.
– Всегда готов помочь вашей работе.
Директор пододвинул к себе настольный телевизефон и набрал какой-то номер.
Да, были, конечно, такие случаи с этой машиной, только лучше о них не вспоминать. Он, Кантор, здорово тогда поплатился. И не он один, даже Ирина Васильевна, которая была в то время начальником производства завода. Если бы товарищ Акимов пришел сюда хоть на один день раньше, ничего бы этого не было…
– Ах, вот как! Когда же он вступил в исполнение обязанностей начальника цеха?
– Как раз в тот злосчастный день, когда машина закапризничала и начала вываливать на мою голову брак.
– Ну, все-таки, – не отставал Хинский. – Как же это произошло?
Право, можно было в отчаяние прийти от такой настойчивости гостя. И надо все-таки отвечать. Директор просил полностью и возможно подробнее удовлетворять любознательность товарища, чего бы она ни касалась.
Как это произошло?.. Он, Кантор, был тогда малоопытным работником, почти без практики, и его товарищ по цеху – тоже. Начальника же цеха не было. Ирине Васильевне, руководившей тогда производством всего завода, приходилось временно замещать и начальника цеха. Трудно ей было. Ну вот… В тот день – непонятно, каким образом, вероятно по его, Кантора, оплошности – в машину попал воздух. А выгнать его полностью Кантор не сумел. Получились подряд два бракованных поршня. А тут как раз пришла Ирина Васильевна и представила нового начальника цеха – Акимова. Надо было тут же попросить помощи. Так нет! Какое-то дурацкое самолюбие заговорило, не хотелось лицом в грязь ударить перед новым начальником. А в результате – катастрофа на шахте… человек погиб… Его, Кантора, оставили все-таки здесь, на работе… учиться… А вот Ирину Васильевну понизили в должности, хотя виноват скорее он. Кантор… До сих пор невозможно забыть, невозможно смотреть ей прямо в глаза.
Кантор вздохнул.
– Да… – заметил Хинский помолчав. – Но как попали эти два бракованных поршня в, производство?
– Они и не попали туда, а пошли на склад бракованной продукции. Это показали автоматические счетчики склада. Но машина выпустила еще четыре сомнительных поршня, насчет которых показания дефектоскопа были смутны, неясны, и приборы из-за этого пропустили их на транспортер, а не положили на электрокар брака…
– Но ведь вы, зная, что машина неисправна, вероятно, следили за дефектоскопом и могли заметить, что с ним творится что-то неладное?
Кантор недоумевающе посмотрел на Хинского. Что это за человек? Что за вопросы? Куда он гнет? Странная любознательность…
– Н-не знаю, что вам на это ответить, товарищ. Возможно, что дефектоскоп только начал портиться и у меня еще не было причин пристально следить за ним. Но возможно, что это произошло уже после выпуска первого брака и после моих попыток исправить машину. А следить за дефектоскопом я уже не мог. Меня в этот момент вызвал директор для объяснений по поводу этого брака.
– Значит, ваш товарищ остался у машины вместо вас?
– Нет, его тоже не было. Я послал его в библиотеку за справкой по поводу этого случая. Здесь оставался тогда товарищ Акимов.
– Акимов? Он был здесь с товарищем Денисовой?
– Нет! После того как Ирина Васильевна представила ему нас, он бегло ознакомился с цехом, потом оба они ушли дальше по заводу, а через некоторое время Акимов вернулся сюда один.
– Так… Понимаю… Но скажите, товарищ Кантор… Вы меня простите, может быть, это не имеет прямого отношения к работе дефектоскопа и скорее относится к вопросу о заводской дисциплине… Так вот, разве вы могли бы разрешить мне, постороннему человеку, остаться здесь одному при машинах?
– Прошу прощения, в свою очередь. Но вы сами сказали, что вы посторонний человек, а товарищ Акимов был мне представлен Ириной Васильевной в качестве нового начальника цеха, то есть моего прямого начальства. Какое же тут может быть сравнение? И при чем тут заводская дисциплина?
– Да, да! Я совершенно упустил это из виду. Конечно, вы совершенно правы. Но вернемся к дефектоскопу. Как же вы его исправили? Как вы прекратили выдачу брака? Как вновь наладили машину?
Уступчивость Хинского и переход к технической стороне вопроса несколько успокоили Кантора. Ему даже показалось, что он был слишком резок с гостем.
– Видите ли, – примирительно сказал он, – должен вам чистосердечно сознаться, что как машину, так и дефектоскоп наладил не я. За двадцать-тридцать минут моего отсутствия это сделал именно Акимов. Посторонний, как вы изволили заметить, человек. И заметьте – он сделал это на ходу, не останавливая машины, не внося дезорганизации в работу всего завода! Вот что значит опыт, практика!
– Да… Действительно, видна рука специалиста, – согласился Хинский, но сейчас же, лукаво улыбаясь, спросил: – А почему вы, собственно, так уверены, что Акимов не останавливал машину? Это он вам так сказал?
– Ну, зачем же? Если бы даже он и не говорил, то это показал бы счетчик машины. Ежедневный итог счетчика мы записываем в цеховой журнал, и если бы машина стояла хотя бы пять-десять минут, это сразу бросилось бы в глаза.
– Сколько же поршней, хотя бы приблизительно, могла выпустить машина за эти полчаса?
– Не приблизительно, – чуть обиженно ответил Кантор, – а совершенно точно могу сказать: шесть штук, по пять минут на поршень.
– Кажется, на каждом поршне сама машина выбивает его выпускной номер?
– Конечно!
– И на бракованных экземплярах тоже?
– Разумеется.
– А можно узнать номера этих бракованных экземпляров?
– Можно, по специальному «Журналу брака». Мы в нем подробно отмечаем время и причины появления брака, номера бракованных экземпляров, меры, принятые для устранения брака.
– Любопытно. Порядок, достойный всяческой похвалы. Нельзя ли посмотреть этот журнал?
Перелистывая тощую книжку журнала, Хинский остановился на странице, которая особенно заинтересовала его.
– № 848 и № 849? Это именно те поршни, которые машина выпустила в вашем присутствии и которые затем пошли на склад брака?
– Совершенно верно.
– Значит, те сомнительные четыре экземпляра, о которых вы раньше сказали, могли иметь номер или непосредственно до № 848, или следовать сейчас же за № 849?
– Да… Но простите, товарищ… Что вас, собственно, интересует у нас? Технические вопросы или постановка учета на нашем заводе?
Кто эти три человека – было известно. Но какое они имели отношение к Кардану? Комаров говорил, что, может быть, за Карданом стоит целая организация. Если так, необходимо найти ее центр, узнать ее цели. Судя по инструкции Комарова, Дмитрий Александрович пред полагает, что Кардан только исполнитель, правда как будто не из второстепенных. Следя за ним, можно вернее и быстрее добраться до центра, узнать задачи, размеры и состав организации.
Но если Иокиш, Акимов и Гюнтер тоже члены этой организации, то почему нельзя через них добраться до ее центра? Комаров будет действовать одним путем, а здесь можно попытаться идти другим. Нет сомненья, что это дело имеет общегосударственное значение. Комаров знает, за что берется. Недаром он бросил ради этого все остальное. А может быть, раскрыть это дело удастся здесь, в Москве, и именно ему, Хинскому.
Хинский даже покраснел при мысли о возможности такой удачи, но в следующий момент, нахмурив густые брови, вскочил с кресла. Фу, как он глупо размечтался! Не фантазировать нужно, а думать о деле!
Лейтенант прошелся по знакомой до мелочей комнате, с которой связано столько воспоминаний. Он перешел работать сюда, в кабинет Комарова, по желанию самого Дмитрия Александровича.
Да… Так, значит, Иокиш, Акимов, Гюнтер…
За Иокишем наблюдение продолжается. Новых результатов пока нет. К нему никто не ходит, он бывает только в институте, где читает лекции. Надо ждать более полных и точных сведений о нем, о его связях с Акимовым, Гюнтером и с теми, кто скрывается за их спиной. А Дмитрий Александрович тоже ждал бы? «Будьте терпеливы и настойчивы», – сказал он в своей инструкции.
Хинский выдвинул ящик стола, вынул из него круглую коробочку с желтоватой полупрозрачной и туго смотанной лентой, испещренной едва заметными волнистыми штрихами. Он развернул эту ленту до половины, вложил ее в звуковую часть диктофона и нажал красную кнопку на ящике аппарата.
Из черного раструба послышался знакомый мужественный голос. Хинский порывисто наклонился к раструбу, его глаза потеплели, губы тронула мягкая улыбка.
Голос Комарова звучал просто и задушевно, как всегда, когда Дмитрий Александрович обращался к своему молодому ученику и другу:
«Будьте терпеливы и настойчивы. Сосредоточьте внимание на наиболее важных направлениях, наиболее важных и подозрительных лицах, относительно которых у вас больше всего скопилось компрометирующего материала и на которых всего сильнее наводит вас чутье. Оно у вас есть, это чутье, доверяйтесь ему, но проверяйте, непременно проверяйте его указания точными фактами и материалами. И не забывайте второстепенных, на первый взгляд, направлений и лиц. Если вы сами слишком заняты, поручите наблюдение за ними помощникам. Помните: то, что сегодня вам кажется второстепенным, завтра может превратиться в самое важное…»
Хинский резким движением нажал зеленую кнопку, выключил аппарат, затем медленно поднялся.
Семь дней упорного наблюдения ничего не дали… Ну что же… Может быть, восьмой день что-нибудь принесет… Не восьмой – так девятый, десятый! Главное внимание – Акимову. А Иокиш? Значительным лицом в таких организациях не рискуют, превращая его дом в место для сборищ, в станцию для пересадки пассажиров… Пусть за ним продолжают наблюдать сержант Струнин и его четыре поста. За Гюнтером наблюдает сержант Киселев. Гюнтер тоже второстепенное лицо, иначе его не послали бы на большую дорогу для простой бандитской операции – похищать Кардана, то есть Коновалова… Теперь он уже Коновалов, значит заметает следы. Видимо, дело очень серьезное… Крупный зверь… как он прав, Дмитрий Александрович! Какое у него редкое, безошибочное чутье!
Где он теперь? Что с ним? По крупному зверю идет… отчаянному, зубастому… Один прыжок из поезда на ходу чего стоит! Эх, вместе бы с Дмитрием Александровичем уехать! Душа не болела бы… Ну-ну… А здесь кто будет работать?.. Итак, Акимова оставить за собой… Теперь второе важное направление: красный электромобиль – мальчик Дима – собака Плутон…
Хинский вновь вернулся к столу, достал из ящика две бумажки; зашифрованную цифрами радиограмму и расшифрованный текст ее, и начал внимательно вчитываться.
Прочитав радиограмму, Хинский задумался, потом отпер другой ящик стола и вынул из него папку с исписанными листами бумаги, фотоснимками, распрямленными лентами визетонписем и кинокадров. Из одного конверта он достал помятый обрывок страницы журнала, найденный в красном электромобиле. Обрывок был покрыт каким-то блестящим прозрачным составом. Несколько фотоснимков его с непомерно большими буквами печатного текста лежали здесь же. Не было сомнений, что фотоснимки произведены под многократным увеличением и должны были обнаружить на обрывке какие-то детали, незаметные невооруженному глазу. И действительно, на полях некоторых снимков можно было рассмотреть довольно ясные, хотя и прерывистые узоры извилистых линий, характерные для отпечатков человеческих пальцев. Под одним из фотоснимков была надпись: «Дактилоскопический снимок № 57805. С документа № 04-ВР-1481. Отпечатки указательного и среднего пальцев левой руки мальчика лет 13–14. Занимается физической работой или гимнастикой на снарядах. Дактилоскопист Лебедев». Под другим фотоснимком стояла надпись того же Лебедева: «Дактилоскопический снимок № 57806. С документа № 04-ВР-1481. Отпечатки большого и указательного пальцев правой руки мужчины лет 33–35». На третьем снимке, судя по надписи, был отпечаток среднего пальца того же человека.
«Русская Гавань». Москва. Почтовый ящик ВК 04672. Хинскому. Кардан на «Чапаеве». Едет по документу, выданному на имя Коновалова Георгия Николаевича, раздатчика грузов ВАРа. С ним из Москвы мальчик Дима – Вадим Павлович Антонов – с собакой, большим черным ньюфаундлендом, кличка Плутон. Мальчик направляется к отцу в шахту номер шесть в сопровождении Коновалова. Очевидно, Коновалов предполагает перейти в эту шахту. Осторожно выясните в ВАРе личность Коновалова, кому он там известен, кто направляет его в шахту, цели его командировки. Следую за ним. Ответ по условному адресу. Желательно до прихода «Чапаева» к шахте – числа десятого-двенадцатого. Ледовые условия в пути ожидаются тяжелые. Привет. Желаю успеха. Комаров".
Внимательно рассмотрев оба последних снимка, Хинский положил рядом с ним и снимок с какой-то черной дуги, похожей на отрезок правильного круга. Возле густого сплетения множества перепутавшихся оттисков на маленьком свободном пространстве поверхности черной дуги четко выделялся один оттиск человеческого пальца. Под фотоснимком была надпись Лебедева: «Дактилоскопический снимок № 57808. Отпечаток большого пальца левой руки мужчины лет 33–35. Снимок с документа № 04-ВР-1485 – дуги рулевой баранки электромобиля № МИ 319-24. Дактилоскопист Лебедев».
Хинский откинулся на спинку кресла. В конце концов все расследования дали только одну новую деталь – дактилоскопические снимки. Бедный сержант Васильев! Трудная дана ему задача. Вокруг новоарбатского гаража, в радиусе пятисот пятидесяти метров, множество улиц и переулков… Масса материалов вокруг электромобиля, но не его пассажиров…
Хинский вздохнул, поднялся из-за стола и взял фуражку.
«Ну что же, – подумал он, сдувая пушинку с околыша, – займусь Акимовым. Кажется, это будет вернейшая дорога и к электромобилю».
Он надел фуражку, погасил свет и вышел из комнаты.
* * *
– Вы говорите, что вскоре он получил повышение? Очевидно, его предшественник не оправдал ваших ожиданий?Директор завода развел руками:
– Не только моих. Это была грустная история. Ирина Васильевна Денисова очень дельный инженер. И надо же было случиться такому несчастью! Вы, может быть, слышали об аварии на арктическом строительстве? Шахта номер три, летом прошлого года… Эта авария наделала много шуму.
Хинский утвердительно кивнул головой и опустил глаза: он боялся выдать волнение, внезапно охватившее его.
– Там разорвало мощный насос пульпоотводной системы, – продолжал директор. – Насос оказался дефектным и не выдержал огромного давления. Произошла катастрофа, погиб человек. Насос был выпущен нашим заводом. Ирина Васильевна была ответственна за качество продукции. Дело расследовали специальные комиссии – злого умысла не нашли. Машины, как доказали контрольно-измерительные приборы, были в тот день не вполне исправными, а наблюдатели при этих машинах – не вполне опытными. Ирина Васильевна слишком доверилась им. Пришлось ее сменить. На ее место мы назначили товарища Акимова, человека опытного, прекрасного рационализатора.
– Вот как! Всего этого я не знал… А после назначения Акимова на вашем заводе никаких недоразумений или брака больше не было?
– Как вам сказать… – замялся директор. – Брак бывает. Но мы его или сами обнаруживаем, или контрольные пункты на складах ВАРа задерживают и возвращают. Там теперь установили очень строгие условия приемки.
– Денисова продолжает работать на вашем заводе?
– Да, конечно! Ирина Васильевна слишком ценный работник, чтобы завод отказался от нее. Она сейчас руководит тем же литейным цехом, которым раньше ведал товарищ Акимов.
– Денисова подчинена Акимову?
– Акимов – начальник производства всего завода, в том числе и литейного производства.
– Простите, мой вопрос, может быть, не совсем делового характера, но он имеет некоторое значение…
– Пожалуйста, пожалуйста! Не стесняйтесь…
– Не заметили ли вы, какие личные отношения установились между Денисовой и Акимовым?
– Личные отношения? Как будто хорошие, товарищеские. Константин Михайлович очень ценит Ирину Васильевну, уважает ее. Он не раз говорил мне об этом. Вот только месяца два назад между ними произошло недоразумение.
– Вот как! Что же именно?
– У нас на работе заболел контролер-выпускающий. Его увезли домой, и я попросил Ирину Васильевну заменить на час-два заболевшего, пока приедет смена. Ирина Васильевна на контрольном пункте заметила довольно значительный брак и задержала его. Акимов отменил ее решение. Денисова опротестовала передо мною вмешательство Акимова. Пришлось мне заняться этим делом и мирить их. А брак между тем ушел из завода, и мы его теперь ищем…
– Значит, права была Денисова?
– В значительной части брак, задержанный Ириной Васильевной, оказался сомнительным, но лучше было бы все-таки не выпускать его из завода.
– А в остальной части?
– Там был явный брак, и Ирина Васильевна была безусловно права.
– И как реагировал на это Акимов?
– Он, конечно признал брак, расследовал причины его появления, и, по докладу Константина Михайловича, я объявил порицание двум цеховым наблюдателям…
– Вы не помните их фамилий и в каких цехах они работают?
– Филимонов и Девяткин из сборочного цеха.
– Так… – сказал Хинский, занося эти фамилии в свою записную книжку. – И после этого между Акимовым и Денисовой испортились отношения?
– Я не сказал бы, что испортились. Константин Михайлович продолжает быть очень предупредительным и по-прежнему высоко ценит Ирину Васильевну, но мне кажется, что она стала с ним как-то сдержаннее, суше. Я полагаю, что в этом сказывается разница в их возрастах. Константин Михайлович – человек пожилой, с большим жизненным опытом. Он, видимо, не принимает так близко к сердцу все эти мелкие и обычные деловые столкновения. А молодая, непосредственная, горячая Ирина Васильевна, очевидно, не в состоянии мириться с ними и переносит их сейчас же на личную почву.
– Да… Понимаю… – задумчиво произнес Хинский. – Скажите, нельзя ли мне… конечно, как-нибудь так… инкогнито… поговорить лично с Денисовой и с ее помощью познакомиться с работой литейных цехов?
– Пожалуйста. Только, к сожалению, сейчас это невозможно. Ирина Васильевна дней шесть назад взяла на заводе отпуск для устройства личных дел. У нее в семье разные огорчения, и ей пришлось куда-то уехать. Она вернется через три дня – тогда пожалуйста.
– Ну что же! – заметил Хинский. – Три дня я могу подождать. За это время, я думаю, можно будет познакомиться с цехами, хотя бы и в ее отсутствие? Не правда ли?
– Конечно. Я попрошу сюда ее заместителя, товарища Кантора, и познакомлю вас.
– Отлично. Буду вам также очень благодарен, если вы дадите мне возможность просмотреть материалы обеих комиссий, которые расследовали это дело.
– Всегда готов помочь вашей работе.
Директор пододвинул к себе настольный телевизефон и набрал какой-то номер.
* * *
За эти три дня Кантор показал себя очень талантливым лектором и проводником. Но и слушатель оказался вдумчивым, пытливым и притом чрезвычайно оригинальным. Объясняешь ему, например, назначение и работу какого-нибудь контрольно-измерительного прибора у центробежно-отливочной машины, а он задает свои вопросы – и все какие то необычные, даже, можно сказать странные: всегда ли приборы показывают правильно, в каких случаях они врут, бывает ли так, что машина вы пускает брак, а приборы не отметят это?..Да, были, конечно, такие случаи с этой машиной, только лучше о них не вспоминать. Он, Кантор, здорово тогда поплатился. И не он один, даже Ирина Васильевна, которая была в то время начальником производства завода. Если бы товарищ Акимов пришел сюда хоть на один день раньше, ничего бы этого не было…
– Ах, вот как! Когда же он вступил в исполнение обязанностей начальника цеха?
– Как раз в тот злосчастный день, когда машина закапризничала и начала вываливать на мою голову брак.
– Ну, все-таки, – не отставал Хинский. – Как же это произошло?
Право, можно было в отчаяние прийти от такой настойчивости гостя. И надо все-таки отвечать. Директор просил полностью и возможно подробнее удовлетворять любознательность товарища, чего бы она ни касалась.
Как это произошло?.. Он, Кантор, был тогда малоопытным работником, почти без практики, и его товарищ по цеху – тоже. Начальника же цеха не было. Ирине Васильевне, руководившей тогда производством всего завода, приходилось временно замещать и начальника цеха. Трудно ей было. Ну вот… В тот день – непонятно, каким образом, вероятно по его, Кантора, оплошности – в машину попал воздух. А выгнать его полностью Кантор не сумел. Получились подряд два бракованных поршня. А тут как раз пришла Ирина Васильевна и представила нового начальника цеха – Акимова. Надо было тут же попросить помощи. Так нет! Какое-то дурацкое самолюбие заговорило, не хотелось лицом в грязь ударить перед новым начальником. А в результате – катастрофа на шахте… человек погиб… Его, Кантора, оставили все-таки здесь, на работе… учиться… А вот Ирину Васильевну понизили в должности, хотя виноват скорее он. Кантор… До сих пор невозможно забыть, невозможно смотреть ей прямо в глаза.
Кантор вздохнул.
– Да… – заметил Хинский помолчав. – Но как попали эти два бракованных поршня в, производство?
– Они и не попали туда, а пошли на склад бракованной продукции. Это показали автоматические счетчики склада. Но машина выпустила еще четыре сомнительных поршня, насчет которых показания дефектоскопа были смутны, неясны, и приборы из-за этого пропустили их на транспортер, а не положили на электрокар брака…
– Но ведь вы, зная, что машина неисправна, вероятно, следили за дефектоскопом и могли заметить, что с ним творится что-то неладное?
Кантор недоумевающе посмотрел на Хинского. Что это за человек? Что за вопросы? Куда он гнет? Странная любознательность…
– Н-не знаю, что вам на это ответить, товарищ. Возможно, что дефектоскоп только начал портиться и у меня еще не было причин пристально следить за ним. Но возможно, что это произошло уже после выпуска первого брака и после моих попыток исправить машину. А следить за дефектоскопом я уже не мог. Меня в этот момент вызвал директор для объяснений по поводу этого брака.
– Значит, ваш товарищ остался у машины вместо вас?
– Нет, его тоже не было. Я послал его в библиотеку за справкой по поводу этого случая. Здесь оставался тогда товарищ Акимов.
– Акимов? Он был здесь с товарищем Денисовой?
– Нет! После того как Ирина Васильевна представила ему нас, он бегло ознакомился с цехом, потом оба они ушли дальше по заводу, а через некоторое время Акимов вернулся сюда один.
– Так… Понимаю… Но скажите, товарищ Кантор… Вы меня простите, может быть, это не имеет прямого отношения к работе дефектоскопа и скорее относится к вопросу о заводской дисциплине… Так вот, разве вы могли бы разрешить мне, постороннему человеку, остаться здесь одному при машинах?
– Прошу прощения, в свою очередь. Но вы сами сказали, что вы посторонний человек, а товарищ Акимов был мне представлен Ириной Васильевной в качестве нового начальника цеха, то есть моего прямого начальства. Какое же тут может быть сравнение? И при чем тут заводская дисциплина?
– Да, да! Я совершенно упустил это из виду. Конечно, вы совершенно правы. Но вернемся к дефектоскопу. Как же вы его исправили? Как вы прекратили выдачу брака? Как вновь наладили машину?
Уступчивость Хинского и переход к технической стороне вопроса несколько успокоили Кантора. Ему даже показалось, что он был слишком резок с гостем.
– Видите ли, – примирительно сказал он, – должен вам чистосердечно сознаться, что как машину, так и дефектоскоп наладил не я. За двадцать-тридцать минут моего отсутствия это сделал именно Акимов. Посторонний, как вы изволили заметить, человек. И заметьте – он сделал это на ходу, не останавливая машины, не внося дезорганизации в работу всего завода! Вот что значит опыт, практика!
– Да… Действительно, видна рука специалиста, – согласился Хинский, но сейчас же, лукаво улыбаясь, спросил: – А почему вы, собственно, так уверены, что Акимов не останавливал машину? Это он вам так сказал?
– Ну, зачем же? Если бы даже он и не говорил, то это показал бы счетчик машины. Ежедневный итог счетчика мы записываем в цеховой журнал, и если бы машина стояла хотя бы пять-десять минут, это сразу бросилось бы в глаза.
– Сколько же поршней, хотя бы приблизительно, могла выпустить машина за эти полчаса?
– Не приблизительно, – чуть обиженно ответил Кантор, – а совершенно точно могу сказать: шесть штук, по пять минут на поршень.
– Кажется, на каждом поршне сама машина выбивает его выпускной номер?
– Конечно!
– И на бракованных экземплярах тоже?
– Разумеется.
– А можно узнать номера этих бракованных экземпляров?
– Можно, по специальному «Журналу брака». Мы в нем подробно отмечаем время и причины появления брака, номера бракованных экземпляров, меры, принятые для устранения брака.
– Любопытно. Порядок, достойный всяческой похвалы. Нельзя ли посмотреть этот журнал?
Перелистывая тощую книжку журнала, Хинский остановился на странице, которая особенно заинтересовала его.
– № 848 и № 849? Это именно те поршни, которые машина выпустила в вашем присутствии и которые затем пошли на склад брака?
– Совершенно верно.
– Значит, те сомнительные четыре экземпляра, о которых вы раньше сказали, могли иметь номер или непосредственно до № 848, или следовать сейчас же за № 849?
– Да… Но простите, товарищ… Что вас, собственно, интересует у нас? Технические вопросы или постановка учета на нашем заводе?